И солнце взойдёт

      Высыхающая одежда липла к телу. Томас, нащупав нечто вроде сундука и осторожно сев на него, попытался оглядеть помещение, но вот только в кромешной темноте это не представилось возможным. Ему, мягко говоря, было не по себе. Пальцы его то и дело подрагивали. Холод всё ещё пронизывал насквозь, и Томас, стараясь унять судорожное дыхание, которое, кажется, стремилось разорвать лёгкие, принялся сбрасывать отчего-то оказавшиеся расстёгнутыми пальто, пиджак и жилет. В помещении всё же было многим теплее, чем снаружи.       Его колотило даже не от холода или страха, а от хаоса в мыслях и полнейшего непонимания всего происходящего. О будущем даже думать не хотелось, ведь тот офицер упомянул некий «допрос».       Что ж, стоит попытаться успокоиться и размышлять рационально! Хотя от бешено колотящегося сердца становилось даже теплее… Томас мотнул головой.       Сам момент столкновения Эндрюс, полностью увлечённый работой в своей каюте, не заметил. Всё началось, когда его срочно потребовали на мостик… Обрывки столь недавнего прошлого проносились в памяти, но, точно в пьяном бреду, размывались и складывались лишь в общие очертания: взволнованное лицо офицера, который был послан с мостика в его каюту; беготня по котельным и трюмам для оценки ущерба, затем — зловеще блестящая вода прямо у носков его туфель в почтовом отделении. Быстрые расчёты, сопровождающиеся жутким чувством безнадежности. Переговоры с капитаном, во время которых Эндрюс, на удивление чётко проводя пальцами по своим же чертежам, от одного отсека к другому, самолично вынес вердикт: «Титаник» обречён. И дальше дикая круговерть лиц: недоумевающие пассажиры, суетящиеся стюардессы, вновь нижние палубы и группы людей, которым нужно было помочь выйти к шлюпкам; дамы, боящиеся садиться в лодки…       «Давай, Брюс!», — тогда они вместе с Исмеем вырвали деревянную дверь и спешно выбросили её за борт в надежде, что кто-то за неё точно ухватится. Как и за всё, способное держаться на плаву, что они уже перекинули за леера: принесённые матросами бочки, стоявшие на променаде шезлонги. Разве что, не отодрали настил палубы…       Тогда силы окончательно покинули Томаса, и он, чтобы хоть немного прийти в себя, спустился в курительный салон. Там было тихо. Огонь, потухающий в мраморном камине, потрескивал, приглушая скрипы, глухо доносящиеся из самого сердца корабля. Мимо Эндрюса, всё же решившего пригубить глоток из оставленного кем-то бокала, пробегал стюард и, что-то спросив, но не получив ответа, оставил на столике спасательный жилет.       Когда Эндрюс вернулся на палубу, всеобщая паника уже приобрела такие масштабы, что ему самому едва удалось сохранить ясный рассудок. Он поднялся на капитанский мостик, но сейчас никак не мог припомнить, о чём именно беседовал с капитаном. После настигла волна, до одури холодная воронка…       И вот он здесь, на борту этого странного крейсера, где все делают вид, будто он несёт всякую чушь. Или не делают?       Впрочем, это совершенно неважно, когда сотни и сотни людей находятся на грани жизни и смерти! Когда он сам — совсем недавно и собственными ушами — слышал душераздирающие крики этих несчастных! Во что бы то ни стало надо спасти их!       Захотелось взвыть от несправедливости и настигшего осознания всего того кошмара, что происходил с кораблём и всеми, кто на нём плыл. Нужно, жизненно необходимо туда вернуться! Там так холодно…       Стряхнув оцепенение, Томас вскочил на ноги и кинулся к тому месту, где должна была находиться дверь. Нужно беспрестанно стучать, а если его не услышат — он должен пробить эту сталь! Даже если его догадки о причинах нахождения здесь этого крейсера верны, всё равно он обязан потребовать вернуться на то место, где он выплыл.       Однако дверь распахнулась раньше, чем он достиг её. Полоска холодного света из коридора на мгновение заставила зажмуриться, и Эндрюс замер.       — Wie konnten sie nur vergessen, die Lampe einzuschalten! Entschuldigung!       Теперь Эндрюса окружал мягкий полумрак, и он с благодарной полуулыбкой кивнул тому самому парнишке, который так нетерпеливо вещал что-то на палубе, при этом совершенно не остерегаясь выговора командира. А тот открыто улыбался в ответ и смотрел своими небесно-голубыми глазами так, будто бы узрел перед собой одно из чудес света. Это вызвало некоторое замешательство, а потому Томас, чуть нахмурив брови, принялся оглядывать помещение, которое оказалось чем-то вроде кладовки. В углу стояли швабры, вдоль стен были расставлены большие ящики, на одном из которых, покрытом брезентом, Томас до этого сидел. Одну из стен целиком занимал стеллаж, заставленный ящиками поменьше и коробками. У стеллажа расположилась небольшая скамейка.       — Hier ist etwas zu essen für Sie, — произнес этот молоденький офицер и протянул какой-то кулёк.       Настороженно развязав незамысловатый узелок, Томас увидел хлеб, яблоко и несколько кусочков сахара. Пока Эндрюс рассматривал это — парнишка прошмыгнул мимо и вновь что-то проговорил. Обернувшись, Эндрюс увидел, что он кладёт на скамью шерстяной плед и ставит непривычного вида термос.       — Das ist auch für Sie, — указав на это ещё раз, молодой офицер вновь улыбнулся.       На вид ему было не больше двадцати двух, но он был довольно высок, пусть и ниже самого Томаса. На бледных высоких скулах играл румянец то ли от морского ветра, то ли от взбудораженного состояния. Откровенно говоря, Эндрюс сомневался уже во всём в этом мире, тем не менее, он счёл нужным поблагодарить этого приятного молодого офицера.       — Danke, — вспомнил он и вновь вежливо улыбнулся.       — Bitte schön! Ich bin Franz, — прервав молчание, парнишка слегка постучал ладонью по своей груди, а потом указал ею же на Эндрюса. — Und Sie sind..?       Дружелюбие, сквозящее в восторженном голосе Франца, успокоило Томаса, и хаотичность мыслей постепенно уменьшалась. Вероятно, Франц хочет узнать, как его зовут. Учитывая, что его уже ни с того ни с сего обвинили в шпионаже на Англию, следовало бы быть аккуратнее. А хотя, если предыдущие догадки Томаса верны, то и скрыть, собственно, ничего не получится.       — Ich bin Thomas, — повторил Эндрюс, уже настраивая себя, что придётся запоминать каждое слово, произнесённое на немецком, в особенности те выражения, о значении которых он догадается сам.       — Sie sprechen also Deutsch?        Да благословит господь этого юношу! Франц своей непосредственностью воистину предотвращал погружение Томаса в бездну уныния. Только вот сам Эндрюс не понимал и трети того, что юный Франц пытался до него донести…       Вспомнилась некая идиома, которую дядя Пирри часто использовал во время встреч с иностранными коллегами, переводчики которых не спешили прояснить суть дела.       — Ich verstehe nur Bahnhof, — выговорил Томас и неловко улыбнулся.       — On! Ich hab's! — спохватился Франц.       Усмехнувшись, Томас сел на скамейку, укутался в плед и потянулся к термосу, однако, Франц его опередил. Тёмная жидкость, окружённая паром, полилась в открученный ранее колпачок, сейчас послуживший чем-то вроде чашки.       — Sie sind kein Spion! — Франц протянул чашку Томасу. — Ich… Я знать! Вы есть… Übermensch!       Задумчивость отразилась на его лице, и вдруг он весь встрепенулся. Томас грел ладони о крышку термоса и недоуменно наблюдал за принявшимся расхаживать от одной стенки этой кладовки к другой Францем. Впрочем, чтобы преодолеть это расстояние, ему хватало четырёх шагов. Наконец, он замер и, коротко почесав бровь, выпрямился и заявил:       — Я помочь вам!       «В чём? Он снова сказал что-то о шпионе… Хотя сейчас это совершенно неважно! Там люди гибнут! Может, в этом Франц и спешит мне помочь? А он же всё равно ни черта не понимает!», — с досадой пронеслось в мыслях, и Томас встал.       — Позовите капитана и того офицера, который знает английский, — попросил он. — Bitte.       — Herr Kapitän zur see? — поморгав в непонимании, переспросил Франц. — Offizier?       — Offizier und… English? — глубоко вздохнув, Томас на мгновение прикрыл веки и начал припоминать. — Sprache. Пусть он придёт.       — O! Leutnant zur See? Sein Name ist Helmut Nagel.       — Да мне не имя его нужно! — воскликнул Томас и, подобно Францу, принялся измерять шагами помещение. — Пусть он придёт!       — Komm?       — Ja! Сюда! Hier!       — Er wird Sie verhören.       — Разговор немого с глухим, — Эндрюс рухнул на скамейку, и она жалобно скрипнула. — Ладно. Чем ты хотел мне помочь?       Уловив знакомое слово, Франц начал с энтузиазмом обозначать на немецком все предметы, находящиеся в этой кладовке. Приблизительно через полчаса Томас уже знал как на немецком будет яблоко, чай, сахар, хлеб, потолок, пол, стена, дверь и ещё множество разных предметов. Если бы не тревога, внутренний разлад и чувство, что он впустую тратит время просто из-за того, что не может объяснить этому доброму юноше, насколько там, на месте гибели «Титаника», всё серьёзно, то он даже рассмеялся бы, когда Франц, объясняя, как будет «она» на его языке, обозначил ладонями невидимый внушительный бюст перед своей грудью. И пускай, благодаря энтузиазму юноши, Томасу было легче, но только вот мысль о том, что его корабль вместе со многими пассажирами уже лежит на дне океана, вновь вызвала тянущую боль в сердце. Боль эта усилилась, стоило Францу оставить Томаса в одиночестве.       Сколько он уже здесь, на «Эмдене»? Пошарив по карманам разложенных на сундуке и уже заметно подсохших пальто и пиджака, Эндрюс обнаружил, что ни часов, ни паспорта, ни его записной книжки с портмоне нет. Тяжело вздохнув, Томас снова сел и налил себе ещё немного чая. Ну конечно же, его обыскали, когда он, почти лишённый сознания, валялся на палубе. Тогда же, очевидно, с него был снят спасательный жилет…       Допив уже подостывший чай, Томас ссутулился и, устроив локти на коленях, обхватил голову ладонями и коротко вздохнул. Всё было кончено! Но почему? Почему они не спасли других людей? Почему не прибыли раньше?       А ведь, возможно, именно «Эмден» они с капитаном видели вдали — мельком. Тогда, когда всё только начиналось... Но всё равно: почему крейсер не отозвался ни на сигналы радистов, ни на чёртовы белые ракеты? Были бы красные… Вопиющая безответственность и неудача!       От этой мысли стало еще хуже. Даже если «Эмден», шпионя неясно за кем в Северной Атлантике, не отозвался на сигнал «SOS» — совсем новый и примененный впервые — да и остальные призывы о помощи в радиоэфире каким-то образом не заметил, то вот красные всполохи на фоне черного неба точно бы не проигнорировал. Не звери же, в самом деле, члены экипажа крейсера! Вот, Томасу даже еду обеспечили. И плед. И небольшой урок немецкого.       А тем временем множество людей коченели в ледяной воде…       Судя по тому, что Томас «оттаял» достаточно быстро, в воде он провёл не так много времени. Но каким образом всё обернулось так, как обернулось? Когда его настигла волна — лайнер ведь не мог ещё погрузиться… окончательно. Какими такими неправдоподобными течениями его унесло от «Титаника», чтобы с крейсера не заметили ни шлюпок, ни барахтающихся в воде людей? Хотя... он и сам их не видел, оглядываясь вокруг после того, как вынырнул...       Это какой-то бред. И от собственной растерянности, и от алогичности всего Томаса едва ли не затрясло, словно он вновь оказался посреди океана.       Откинувшись к стене, он закрыл глаза. И в голове, наконец, стало пусто.

***

      Капитан цур зее Вальтер фон Ланге широким шагом следовал по проходу в офицерскую кают-компанию. За ним всё же увязался фенрих цур зее, который первым обратил внимание на смерч, ни с того ни сего образовавшийся на правом траверзе крейсера. И, видимо, забывшись, Франц Вильгельм Герц всё никак не мог уняться, утверждая, что этот мужчина из воронки то ли повелитель стихий, то ли вовсе — сверхчеловек. Разумеется, ситуация представляла собою нечто неординарное, но, переговорив на мостике с немногочисленными очевидцами происшествия, Вальтер окончательно удостоверился, что дело не в каких-то нечеловеческих способностях этого… как его?.. а, скорее, в испытаниях нового сверхмощного британского оружия. Только вот почему англичане так опрометчиво проводили испытания в водном пространстве, расположенном под боком у Германии, было совершенно неясно. Решили припугнуть?       В итоге они отослали мнущегося у дверей Герца в кладовку, куда заселили этого англичанина. Обрадовавшись, фенрих спросил, можно ли ему обеспечить этого шпиона пледом и какой-нибудь едой, на что тут же получил разрешение.       Толковый и любознательный юноша, потомственный военный моряк, сын его старинного друга, к сожалению, погибшего. Вальтер фон Ланге не мог злиться на неожиданные вольности всегда такого собранного Франца, но как только они разберутся в сложившихся обстоятельствах, впредь такое поведение будет недопустимо. Получит ещё по фуражке. Но на допросе, так уж и быть, пусть присутствует.       В офицерской кают-компании уже собрались те, кто был в курсе случившегося. Все они получили указание молчать перед остальной командой. Тех, кто был на катере, посланном за англичанином, приглашать не стали, только строго-настрого приказали держать язык за зубами.       Англичанин уже сидел за столом и глядел перед собой затуманенным взором; за ним стоял лейтенант цур зее Хельмут Нагель и обер-боцман.       Фон Ланге, кивнув всем, устроился напротив англичанина. Тот вскинул голову, и взгляд его приобрёл осмысленность.       — Вы готовы переводить, лейтенант Нагель?       — Полностью, командир, — отозвался Хельмут.       — Записывать?       — Готов, командир, — откликнулся сидящий в углу за небольшим столом старший унтер-офицер Пауль Шульц.       — Начнём. Ваше имя и фамилия?       — Томас Эндрюс-младший.       — Национальность?       — Британец.       Он очень внимательно вслушивался и в то, что говорил сам Вальтер, и в перевод Хельмута, тем самым вызвав у командира предположение: быть может, он просто притворяется, что не знает немецкий?       — Место рождения?       — Комбер, провинция Ольстер, Ирландия.       — Место жительства?       — Белфаст.       — Дата рождения?       — Седьмое февраля тысяча восемьсот семьдесят третьего года.       Все, находящиеся в кают-компании, уловив эти слова, в недоумении переглянулись. Повисла тишина, прерывающаяся лишь поскрипыванием ручки Шульца. Фон Ланге усмехнулся.       — Вы уверены?       — Абсолютно, сэр, — Эндрюс чуть нахмурился. — Вы можете взглянуть на мой паспорт. Мои вещи ведь у вас, не так ли?       Среди его немногочисленных вещей был найден листок с расплывшимся текстом, который венчало нечто, напоминающее герб Великобритании.       И всё-таки неужто он, этот британец, издевается? Ему и сорока нет, что очевидно! Если бы его рот периодически не кривился, обозначая впадинки рядом с уголками губ в какой-то скорби, то и тридцать пять можно было бы дать с натяжкой. Смешок вновь вырвался из груди Вальтера: так или иначе они выведут этого шутника на чистую воду.       — Что ж, молодо выглядите, — протянул фон Ланге, внезапно обнаружив изумление, промелькнувшее на лице британца. — Ваш род занятий?       — Инженер-кораблестроитель.       Все устремили на этого… Эндрюса любопытные взгляды, но вот для Вальтера факт того, что этот человек связан с судостроением, не стал неожиданностью. Ведь, судя по всему, оружие, которое испытывали англичане, было противокорабельным.       — Где и кем вы работаете?       — На верфи «Харланд энд Вольф», — после недолгого безмолвия, сопровождённого явными сомнениями, ответил Эндрюс. — Директор-распорядитель и главный конструктор.       Попросив передать найденный при обыске блокнот, фон Ланге продемонстрировал тот Эндрюсу:       — Это ваши заметки?       — Да, мои, сэр.       — Необходимо сверить почерк. Я диктую, лейтенант Нагель переводит, а вы записываете. И прошу без ребячества.       — Будто я собирался… — пробормотал Эндрюс.       Проигнорировав этот выпад, Вальтер наблюдал, как перед Эндрюсом кладут чистый лист и ручку, а затем, коротко поразмыслив и отчего-то уверившись, что Нагель переведёт правильно, продиктовал: Пусть чередуются весь век Счастливый рок и рок несчастный. В неутомимости всечасной Себя находит человек.       Покорно записав две строфы, Эндрюс вдруг прервался и внимательно поглядел на него.       — «Фауст» Иоганна Гёте? — уточнил он.       — Верно. Пишите.       Перехватив ручку, Эндрюс послушно вернулся к своему занятию, а Вальтеру внезапно польстило, что этот незнакомый подозрительный британец распознал великие строки.       «А всё же на шпиона он точно не похож. Такое впечатление, что ему можно продиктовать всё, что угодно, а он это запишет своим собственным почерком да ещё и подпись поставит! Да, что угодно… хоть то, что он лучший друг Черчилля!», — пронеслось в мыслях, и фон Ланге едва ли не щёлкнул пальцами от своей идеи:       — Вы знакомы с Уинстоном Черчиллем?       Уже отдавший листок Эндрюс сидел прямо, положив сцепленные ладони перед собой.       — Первым лордом Адмиралтейства? — некое удивление проскользнуло в его тоне. — Нет, лично не знаком.       «Каким первым лордом?.. Ах да, Черчилль же был им. Но его назначили в тысяча девятьсот одиннадцатом году».       — Может быть, кто-то из ваших коллег его знает?       — Да, мой дядя. Он организовывал выступление Уинстона Черчилля в Белфасте.       — А кто ваш дядя?       — Лорд Уильям Джеймс Пирри.       — Чем он занимается?       — Руководит верфью «Харланд энд Вольф», — как ни в чём не бывало откликнулся Эндрюс, а вот у Вальтера голова пошла кругом, стоило ему осознать…       — Это переводить не надо, — сообщил фон Ланге. — Кто-нибудь в курсе, в каком году умер Пирри?       Все пожимали плечами, пока Франц аккуратно не прокомментировал:       — Я, кажется, помню, командир. В тысяча девятьсот двадцать пятом… нет, двадцать четвёртом.       Обеспокоенный взор Эндрюса метался от одного члена экипажа к другому. Кажется, он действительно не понимал ни слова. И при этом отвечал так, будто с луны свалился. Он врёт? Но голос его звучал искренне во время всего допроса, как и его изумление тоже было вполне неподдельным. Может, он утратил память, а потому, даже если предположить, что он взаправду племянник Пирри, думает, что его дядя жив? Хотя, учитывая внешний вид этого британца, в тысяча девятьсот двадцать четвёртом его возраст явно не подходил для того, чтобы — даже учитывая родственные связи — становиться директором огромной верфи!       А фальшивые биографии для прикрытия продумывают явно тщательнее, без подобных промахов. Или это — очередная насмешка? Купюры, найденные в его портмоне, были напечатаны в начале столетия! Англичане решили над ними поиздеваться, подослав этого… Эндрюса? Но вот только зачем? Это совсем не стыкуется с тем серьёзным образом, который Великобритания на себя постоянно примеряет. Но всё же… если они действительно что-то там такое, предположим, выпили и решили устроить цирк, как вызвали этот пугающий смерч? Как им удалось свести с ума все приборы и машины крейсера?       — Какого рода судостроением вы занимаетесь?       — Коммерческим.       — Вы когда-либо занимались военным судостроением?       — Нет, сэр. Никогда.       — Как вы оказались в воде?       — Я плыл на… корабле, — его взгляд потускнел. — И он потонул.       — Коммерческое судно? — уточнил Вальтер.       — Да, сэр.       — Что последнее вы помните перед тем, как судно затонуло?       — Я не знаю. Меня смыло с капитанского мостика. Когда я всплыл… ничего не было, кроме «Эмдена».       Раздались перешёптывания. Подняв руку, чтобы все умолкли, командир отчеканил:       — В эту ночь и в этих водах, по моим данным, не было ни одного кораблекрушения.       — При всём уважении, сэр, но вы ошибаетесь, — уголки его губ вновь дрогнули, а плечи понурились. — Мне горько об этом говорить, но «Титаник» действительно пошёл ко дну.       Смех, наполнивший кают-компанию, вызвал у допрашиваемого изумление, смешанное с ещё какой-то эмоцией, которую Вальтер так и не распознал, а потому строго приказал всем немедленно замолчать.       — Как вы думаете, где мы плывём?       — В Атлантическом океане, — растерянно проговорил Эндрюс. — Иного варианта у меня нет.       — На данный момент мы идём по проливу Большой Бельт.       Он дёрнулся, словно от удара, и прошептал что-то под нос, чего Нагель не смог уловить и перевести. Затем Эндрюс потёр тонкую переносицу, сжал слегка дрогнувшими пальцами горбинку.       — То есть, вы считаете, что действительно были на борту «Титаника»?       — Меня не могло там не быть. Я приложил огромные усилия, чтобы создать этот лайнер… — страдальчески морщась и покачивая головой, глухо произнёс Эндрюс. — И был главой гарантийной группы.       — Эти заметки и небольшие чертежи в вашем блокноте сделаны на борту «Титаника»?       — Да, сэр. Там стоят даты. С начала ходовых испытаний от второго апреля и до… ночи четырнадцатого апреля.       Пролистав записи, Вальтер решил всё же окончательно удостовериться в своих выводах:       — Последняя запись от двенадцатого апреля. Что там?       — Полагаю, небольшой рисунок ввода генератора, сэр. И заметка «не забыть» с тремя восклицательными знаками.       — Хорошо, — кивнув, фон Ланге отложил блокнот. — Вы помните, что было перед тем, как вы оказались на поверхности?       — Я помню, что нос судна тянул меня за собой всё глубже и глубже, но затем резкий тёплый поток буквально подбросил меня наверх.       Задумчиво водя пальцем по подбородку, Вальтер сидел, откинувшись на спинку стула, а Эндрюс смотрел на него в ожидании следующего вопроса.       — Спасибо, мистер Эндрюс. На сегодня вы свободны, — вновь перевёл его слова Хельмут.       — Нагель, отведите его в ту маленькую свободную каюту, — добавил Вальтер, подразумевая, что это переводить необязательно.       — Извините, сэр, могу ли я забрать свои вещи? — полюбопытствовал Томас. — Хотя бы фотографии из портмоне.       — К сожалению, нет. Но вы всё получите, не волнуйтесь.       Всё это было... совершенно невозможно, но при этом ужасающе правдоподобно. Вальтер, всегда отличавшийся рассудительностью, сейчас и сам не понимал, верит ли он тому, что узнал. Но в любом случае, обязанности свои выполнять надо.       Окончательно расстроившегося Эндрюса подтолкнули к выходу, и Вальтер понял, что совсем поник он именно из-за тех самых фотографий женщины с ребёнком на руках. Но фон Ланге не имел никакого права распоряжаться важными уликами. Эндрюс подождёт, спешить ему однозначно некуда, а вот Вальтеру стоит поторопиться — на мостик. Составлять рапорт.       — Folgen Sie mir, — обратился Нагель к Эндрюсу и дёрнул плечом. — Следуйте за мной.