И солнце взойдёт

      Спал он плохо, постоянно ворочаясь и просыпаясь. Благо, кошмары не преследовали — кажется, само подсознание спасительно оградилось от воспоминаний, чтобы дать организму отдых. Томас, лёгший в постель сразу после ужина и ванны, умудрился выспаться, хотя сейчас на часах и было около семи утра. Вспомнив о вечернем заявлении герра фон Мольтке, прозвучавшем, впрочем, не иначе как предупреждение, Эндрюс сбросил с себя одеяло — да так резко, будто бы оно в чём-то провинилось. Сделав пару наклонов, Томас раздвинул шторы и поморщился от яркого света. Обычно солнце его радовало, но не сегодня. Настроение было настолько паршивым, что Эндрюс, имей он такие возможности, с удовольствием бы выбросил эту громадину с маятником, которая почти что насмешливо тикала в углу, прямо в окно — в этот прекрасный сад. В их с Хелен спальне никогда не было никаких часов, кроме, разве что, карманных.       Даже взбодрившись утренней ванной, Эндрюс не мог отделаться от тягостной мысли, что им вертят, как захотят. Бреясь, он продолжал обдумывать, какие аргументы — или даже угрозы! — стоит использовать, чтобы все эти немцы отстали от него и отпустили восвояси. Упоминание «призового права» никак не шло из памяти. Ну надо же, кем он вдруг оказался — добычей!       Вот только куда ему сейчас податься? Он даже представлять не хотел, что сейчас с его близкими… Кто из них жив, а кто уже отправился в мир иной. Мурашки пробежали от поясницы прямиком к шее.       Прошло двадцать восемь лет! Томас не мог избавиться от этого осознания на протяжении всего проведённого в этом доме времени. Но он обязательно найдёт подходящие слова и докажет, что он — настоящий. Однако предположение, что Хелен его давно не любит, что его черты уже покрылись туманом забвения в её памяти, а Эльба в силу раннего возраста и вовсе не запомнила родного отца, ощутимо кольнуло сердце.       Необходимо всё тщательно продумать, прежде чем совершать какие-либо действия. Фотографическое сходство? У родных же должны сохраниться его фотографии? Нет, в любом случае, фотографии — не выход: внешность человека на плёнке и в жизни немного разнится. Да и встречаются же, в конце концов, похожие друг на друга люди… Его могут счесть за самозванца, охотящегося за наследством. И посадить в тюрьму.       А если Томас сперва бросится в Лондон, восстанавливать подданство, чтобы семья ему поверила, а потом в Ирландию — это тоже не вариант. Всё-таки Фридрих фон Мольтке прав: в это время, военное время, Эндрюса в отсутствие какого-либо подтверждения личности признают шпионом и повесят.       Ко всему прочему, денег у него нет, никакого средства передвижения тоже. Билет на, допустим, поезд он купить не сможет ещё и потому, что и пары предложений на немецком корректно не свяжет — его сразу же сдадут полиции. Хорошо, предположим, попадутся добрые люди, которые ему помогут… Пусть он всё же сумеет добраться до границы. А дальше-то что? Как её пересечь без документов? Самого себя переправить контрабандой? В ящике? Завернувшись в ковёр, словно Клеопатра?       Словив собственный взгляд в зеркале, Эндрюс свёл тёмные брови. К чёрту! Сперва надо переговорить с этой «очень важной персоной» и попытаться разузнать, что вообще происходит вокруг. Проблемы решаются по мере их поступления — сейчас нужно решить эту. Но в данный момент никто в двери не ломится и присутствия его не требует, потому можно относительно спокойно позавтракать.       Фрау Брандт на вопрос Томаса по поводу местонахождения герра фон Мольтке на ломаном английском ответила, что тот уехал по срочным делам. Должно быть, за той самой «важной птицей». Эндрюс намазал масло на хлеб, густо полил его вареньем и откусил.       И что же за «птица» так жаждет с ним встретиться, раз даже прилетит сюда?       Нужно морально подготовиться ко всему. Его наверняка будут намеренно вводить в заблуждение, а он, несведущий, не сможет это никак распознать. В события последних трёх десятков лет Томас не посвящён, в причины этой войны — тоже. Придется попытаться выведать хоть что-то, при этом будучи крайне осмотрительным и не давая узнать о себе ничего лишнего. Надо собрать всю волю в кулак и постараться не показать свои душевные терзания. Он обязан как-то отбиться!       Позавтракав, Эндрюс проследовал в библиотеку и включил радио — как раз передавали оперу. Кажется, звучала «Аида» Джузеппе Верди. Усевшись в кресле с очередной книгой, содержание которой он заведомо не поймёт, Томас принялся сосредоточенно перелистывать страницы, как всегда, выискивая знакомые слова.       Точно — «Аида». Какая красивая опера! Он был на ней однажды… в Лондоне, вместе с сестрой. Если Томас не ошибался, повествовалось там о любви эфиопской царевны Аиды, которая стала рабыней, и начальника дворцовой стражи фараона Радамеса, назначенного полководцем египетских войск в войне Египта с Эфиопией. Томас уже не припоминал, чем дело завершилось, да и содержание из-за незнания итальянского языка узнал благодаря программке, но звучало и выглядело всё прекрасно. Откинувшись в кресле, вытянув ноги и положив на них раскрытую книгу, Эндрюс сквозь полуопущенные веки рассматривал хрусталь люстры. Солнечные лучи, путаясь в прозрачных огранённых капельках, переливались всеми цветами радуги.       — Мистер Эндрюс, — донеслось до него.       Вздрогнув, Томас выпрямился и увидел в нескольких шагах от себя Фридриха фон Мольтке — теперь при полном параде. А ведь он из-за звучащих на всю библиотеку арий и не уловил его приближения… Фридрих, выключив приёмник, оборвал звучание музыки.       — Здравствуйте, — произнёс Эндрюс, встал и отложил книгу на столик.       — Доброе утро. Вас ожидают.       Кивнув ему, Томас пошёл следом и, словно перед поединком, внутренне подобрался. Нельзя дать им себя провести!       Открыв дверь, фон Мольтке пропустил его в гостиную, и Эндрюс, оценив обстановку, замер. Ему почудилось, что он всё ещё спит, а потому Томас незаметно ущипнул себя за бедро. Нет, точно не спит, а раз это так — захотелось рассмеяться, и он из последних сил сдерживался.       Ведь с кресла только что поднялась почти точная копия запомнившегося своей добрейшей душой мистера Докери, который обучал Томаса истории ещё в юношестве — даже очки такой же формы! Утренние умозаключения Эндрюса подтвердились: существуют всё же похожие как две капли воды люди. А рядом с ним мялся не кто иной, как постаревший Марк Мюир, когда-то работавший на его верфи! Не в зазеркалье же Томас попал? Проглотив смешок, он чуть подался к герру фон Мольтке и приглушённо полюбопытствовал:       — Эти достопочтенные джентльмены… — он сжал губы, чтобы не рассмеяться наверняка. — Ко мне?       — Как видите. Это…       Но Фридриха перебил «мистер Докери», который обратился к «устаревшей модели» подозрительно бледного Марка Мюира на немецком. Мюир что-то просипел в качестве ответа, и тот задумчиво глянул вверх, а затем — на Томаса, в упор, и стёкла его очков стали совсем белыми от бликов, тем самым скрывая глаза.       Эндрюсу, способному хорошо запоминать лица, явно не показалось: это взаправду был Марк Мюир, он же Маркус Мэлоун, которого они с дядей когда-то — получается, в его прошлой жизни… — пинком вышвырнули с верфи.       Ещё на собеседовании Мюир произвёл впечатление нахального и высокомерного типа. Томас так и не понял тогда, какие плюсы, кроме, конечно же, «благодарности от мистера Моргана», увидел дядя Уильям в найме Марка. Привлекло то, что Мюир «поднял важный вопрос»? Так на верфи каждый, от чертёжника до самого лорда Пирри, ежедневно поднимал множество важных вопросов. Хотел сделать как можно лучше? Как можно лучше старались сделать все — никто не стремился сделать «как можно хуже».       Чуть позже выяснилось, что первое впечатление Томаса не было ошибочным. Марк бурно реагировал на любое несогласие с его мнением. Устраивал драмы начальникам департаментов, офисным работникам и лично ему, Эндрюсу. Был всецело убеждён, что разбирается в судостроении лучше самих судостроителей. Томас временами сомневался, что имеет дело со взрослым мужчиной — настолько детским бывало поведение Марка. Будто бы у избалованного ребенка, которому не купили игрушку… И уровень ответственности у него был ниже, чем у шестнадцатилетних учеников, только-только пришедших на верфь.       Отдавая должное Мюиру, в своей области — в металлургии — он был весьма сведущ. На этом его достоинства заканчивались. Однако с завидной регулярностью Марк лез в дела, в которых совсем не был компетентен, и заканчивалось это обычно тем, что Томасу приходилось выслушивать жалобы на Мюира, а после — истерики самого Мюира.       — Позвольте представить вам, герр Эндрюс, рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, — прервал его воспоминания фон Мольтке. — А также…       — Я знаком с этим господином, — не удержавшись, прервал его Томас. — Это — Марк Мюир.       Гиммлер и фон Мольтке переглянулись, но отнюдь не в изумлении, а почти что заговорщически. Замерший Мюир, похоже, не дышал вовсе.       — Маркус Мюер, — поправил Фридрих.       Мюер? Томас не ослышался в произношении? Хотя вернуть имя и вновь изменить фамилию — метаморфоза как раз в духе этого субъекта. Странно, что он аристократическое «фон» не добавил значимости ради. Правда, Эндрюсу, по сути, было всё равно. Повеселило лишь то, что Маркус вдруг стал носить усы щеточкой — такие же, как у человека с портрета в кабинете. И, в целом, Мюер явно молодился: воском зачёсывал подёрнутые сединой на висках русые волосы, старался не использовать мимику, чтобы не были заметны морщины, постоянно расправлял плечи, хотя чуть кривился, возможно, из-за болей в спине.       Тем временем тот, кого назвали Гиммлером, кивнул и что-то проговорил на своём языке, после чего Мюер поспешил скрыться за дверью. Томас даже усмехнулся. По всей видимости, даже спустя годы Маркус Мюер не утратил способности раздражать одним лишь своим присутствием. Но вот что он делал рядом с «важной птицей»? Хотя… Мюер всегда находился под чьим-либо крылом.       — Guten Morgen, Herr Andrews, — Гиммлер приблизился к Томасу и оглядел его с головы до ног.       — Guten Morgen, — он на мгновение замялся, стараясь правильно повторить услышанную фамилию, — Herr Himmler.       Слегка улыбнувшись ему, Гиммлер что-то сказал фон Мольтке, и тот жестом пригласил Томаса к столу в другом конце гостиной. На нём стояло два серебряных блюда — со сладостями и фруктами.       — Я буду переводить, — Фридрих отодвинул стул во главе стола для Гиммлера, а сам устроился по правую руку от него.       Томас коротко повёл плечами — взгляд герра Гиммлера был настолько внимательным и цепким, что захотелось его буквально сбросить — и после секундного раздумья тоже уселся во главе стола, прямо напротив Гиммлера. В этот момент заглянула фрау Брандт, и Фридрих, перебросившись парой фраз с Гиммлером, попросил её, судя по всему, принести чай. После недолгой паузы Томас выжидающе посмотрел на своих визави, и тут Гиммлер обратился к нему:       — Вот уж не представлял, что познакомлюсь с вами, мистер Эндрюс, — перевёл фон Мольтке высказанные тихим, но чётким голосом слова.       — Вряд ли вы что-либо обо мне слышали до недавнего времени.       — Ошибаетесь. Слышал. Но за последние несколько дней сумел разузнать довольно многое.       Многое? Насколько? Хотя логично, что о Томасе собирали информацию. Но какой же пост занимает этот герр Гиммлер? «Рейхсфюрер» — это вообще что за должность? И что такое «СС»? Может, это какая-то внутренняя разведка? Но рядом с ним был Мюер… Мюер и вдруг разведка? Переквалифицировался и метнулся к немцам? Томас хмыкнул: такое даже в самом странном сне не приснится. А вдруг Мюера притащили сюда для «опознания»? Да, судя по всему, именно так, учитывая, что Мюер обид не прощал и наверняка жаловался на него, Эндрюса, кому-то из коллег. А тут и слухи до верхов дошли. Тогда неудивительно, если Гиммлер является большим начальником из внутренней разведки, следовательно, нет ничего неожиданного, что он пожелал встречи. Ведь нечасто на территории Германии появляются персоны из прошлого… или часто?       Признаться, выглядел этот Гиммлер совершенно безобидно, даже — если бы не эти проницательное серо-голубые глаза — мягко. Не особо широкоплечий, с небольшими, но заметными щеками и отстранённым выражением лица, он был почти на полголовы ниже самого Томаса. Есть ли вероятность, что рейхсфюрер окажется ещё и понимающим? Ведь, если так, то у Эндрюса появилась реальная надежда, что Гиммлер может поспособствовать его возвращению в Великобританию. Или хотя бы даст возможность уехать в какую-то нейтральную страну — должны же такие оставаться в Европе. А оттуда Томас уж как-нибудь переберётся в Британию.       — Что ж, будет замечательно, если я тоже что-нибудь о вас узнаю, герр Гиммлер, — вежливо парировал Томас.       Повисло молчание, во время которого Гиммлер, сцепивший перед собой ладони, продолжал рассматривать Эндрюса. Стало неуютно. Впрочем, в этот миг был принесён чай, и фрау Брандт разлила его по фарфоровым чашкам.       — Полагаю, на данный момент подробности по поводу моей личности не имеют никакого значения, — протянул Гиммлер и сделал маленький глоток. — Но вот ваше мнение по некоторым вопросам меня крайне интересует.       — Если вы о том, как это произошло — я не имею ни малейшего понятия, герр Гиммлер, — немного устало произнёс Эндрюс. — Ничего подозрительного я тогда не наблюдал и не ощущал. Клянусь.       — Пожалуйста, не торопитесь, мистер Эндрюс. И ни к чему клятвы, — Гиммлер вдруг чуть склонил голову и взглянул на Томаса поверх очков, а после деловито спросил: — Что вы думаете о реинкарнации?       — Прошу прощения? — слегка нахмурился Томас.       — О реинкарнации. Переселении душ.       Вот уж поистине неожиданный вопрос! Чтобы скрыть собственное замешательство, Эндрюс, придерживая блюдце, тоже глотнул чай. Он предполагал, что всё снова пойдет по кругу — об одном и том же, а тут вдруг переселение душ! К такому Томас подготовиться никак не мог, и теперь совершенно не соображал, к чему бы Гиммлер поднял эту тему. Чувствуется, что из-за таких непредсказуемых поворотов ему станет гораздо сложнее выкручиваться и стоять на своём… Следует быть бдительнее.       — Не буду скрывать, я никогда не задумывался о реинкарнации.       — Жаль. А я вот временами размышляю об этом. По-моему, это чрезвычайно захватывающе. Возможность родиться кем-то ещё… в другом месте и другом времени. Это чем-то схоже с тем, что случилось с вами.       — Я, откровенно говоря, пока что не нахожу это захватывающим, — Эндрюс осёкся, но после слегка напряжённо добавил: — Я имею в виду тему реинкарнации.       То, что произошло с ним, его очень даже занимало. Однако он совершенно не представлял, с какой стороны подойти к этой проблеме, чтобы обнаружить хоть какую-то реальную зацепку.       — А зря. Только представьте: новые люди, новые идеи, новые горизонты! Новые шансы. Как, впрочем, и новые риски, — воодушевление на миг проскользнуло в интонациях Гиммлера. — Мне порой думается, что моя душа уже не раз рождалась ранее и многократно родится ещё. Хотелось бы вспомнить, что было со мной в предыдущих воплощениях. Вы можете себе такое представить? Помнить несколько жизней — и нынешнюю, и, например, курфюрста, жившего тысячу лет назад. А кем бы вы хотели быть в прошлом воплощении, мистер Эндрюс?       — Приношу свои извинения, но мне всё ещё не верится в нечто подобное, — настороженно уведомил Томас.       Отчего-то ему не сильно понравилось выбранное Гиммлером русло беседы.       — Но всё же задумайтесь. Мне действительно любопытно, кого бы вы выбрали.       Потерев лоб, Томас решал, стоит ли уклоняться от ответа. Всё впрямь походило на какую-то игру; создавалось ощущение, что с ним, Томасом, шутят. Шутят с абсолютно серьёзным видом. И в конце концов Эндрюс аккуратно проговорил:       — Наверное, я хотел бы быть известным учёным. Ньютоном, например, или Эйлером. Или исследователем, вроде Джеймса Кука.       — Я не сомневался, что вы выберете кого-то в этом роде, мистер Эндрюс, — на его лице заиграла какая-то потусторонняя полуулыбка. — Вот, уже лучше.       — Я могу сказать лишь то, — деликатно осадил его Томас, — что было бы замечательно, существуй такая вероятность на самом деле.       — Отчего же ей не существовать? В большинстве мировых религий присутствует доктрина о бессмертии души. А в индуизме вообще напрямую говорится о реинкарнации.       — Я, в принципе, достаточно мало разбираюсь в религиях и их доктринах.       — Но христианство ведь точно не обошли стороной? Вы ведь христианин? Протестант?       — Протестант.       — Какой ветви?       — Пресвитерианская церковь Ирландии.       — Без подписки? — он чуть прищурился.       Внезапно Томас догадался: Гиммлеру, уже предупредившему, что он и без того «много узнал» о Томасе, важнее сейчас был сам факт получения ответа, а не его содержание. Поэтому Эндрюс, молча кивнув, решил, что настала и его очередь задавать вопросы.       — Герр Гиммлер, а вы знаете, кем были в прошлых жизнях?       — Занятно, мистер Эндрюс… В одном воплощении я практически не сомневаюсь, но вы вряд ли слышали об этом человеке. А вот остальные, увы, скрыты. Пока скрыты, — подчеркнул он.       — А в будущем? Каким вы видите своё будущее воплощение, герр Гиммлер?       — Трудно решить. Вы на себе испытали невозможность представить то, каким станет мир всего лишь через три десятка лет. А чтобы заглянуть вперёд на бóльший срок — и, к тому же, угадать — не хватит даже самого развитого воображения.       Как ни в чём не бывало Гиммлер добавил себе в чай кусочек сахара и принялся помешивать ложкой — беззвучно, не касаясь краёв чашки, точно выжидая следующей реплики Томаса. И Эндрюс, которому столь многое хотелось узнать, не заставил долго себя ждать:       — Но какие-то вещи неизменны. Например, войны.       — Да, мистер Эндрюс, — с готовностью откликнулся он. — Должно быть, это часть человеческой природы — воевать. Люди всегда воевали и, видимо, всегда будут.       — А из-за чего же люди воюют в этот раз? — приподняв брови и тоже окунув сахар в свой чай, полюбопытствовал Эндрюс.       — О, из-за того же, из-за чего и всегда. Мир меняется, но в этом плане не происходит ничего нового. Все недовольны тем местом, которое занимают, и неизменно хотят бóльшего. Каждый борется за свою правду.       Неизменная борьба за свою правду… За истину ли? Ведь, верно, правда у каждого своя. В чём же правда Германии в этой борьбе?       — Не могли бы вы выразиться конкретнее, герр Гиммлер?       — Нет, дорогой герр Эндрюс, не сейчас, — качнул головой он, а затем взял с блюда крупное алое яблоко. — Всё не так просто, и если я начну вдаваться в нюансы, то мы не покинем эту гостиную, как минимум, до следующей недели. К сожалению, столько времени у меня нет. Думаю, вам стоит сперва изучить исторический контекст, вы согласны? А потом мы всё обсудим. Иначе вы вряд ли что-либо поймёте.       — Да, пожалуй, вы правы, герр Гиммлер. — тут Томас замялся, наблюдая за тем, как Гиммлер берёт в руки острый блестящий ножик. — Скажите, когда я смогу вернуться домой?       — Ну, герр Эндрюс, вы задали очень сложный вопрос. Вы ведь прекрасно знаете, что мы в состоянии войны с Великобританией, — он неторопливо разрезал яблоко пополам, а затем разделил и эти половинки.       Что странно, Томас, как заворожённый, смотрел на это «священнодействие», но, моргнув, опомнился. А Гиммлер как раз что-то шепнул фон Мольтке.       — Да, знаю.       — А ваш вопрос фактически о том, когда же эта война завершится. Кто может это сказать? Увы, никто, — Гиммлер развёл руками и отправил себе в рот дольку яблока.       — Понимаю. А другие страны?       — А вот я вас не понимаю, герр Эндрюс. Какие другие страны?       — Нейтральные, — пояснил он. — Не все же страны в Европе воюют.       — Ах, вы об этом. Не все, конечно. Но что вам там делать, герр Эндрюс?       Томас вдруг заметил, что Фридрих несколько раз подряд, переводя, обращался к нему на немецкий манер — «герр Эндрюс» вместо прежнего «мистера». Это случайность?.. Задумавшись об этом, Эндрюс не сразу обратил внимание на сам вопрос, но затем откликнулся:       — Я бы мог через какую-нибудь нейтральную страну добраться до родных земель.       Гиммлер как-то остро сверкнул глазами из-под очков.       — Видите ли, герр Эндрюс, передвижение по Европе сейчас затруднено… да и, что уж скрывать, просто-напросто опасно. Не думаю, что вам стоит рисковать.       Вот опять — «герр». Эндрюсу всё же пытаются заморочить голову? Если так, то у Гиммлера это выходит. Тут ещё прибавилась внезапная обеспокоенность его безопасностью. Разумеется, Томас отдавал себе отчёт в том, что его случай неординарный, но… что, во имя всего святого, им от него нужно? Не по своей же воле он совершил этот скачок во времени!       — Однако мы отвлеклись, — Гиммлер ленивым движением поправил короткие тёмные волосы и, чуть отодвинувшись от стола, закинул ногу на ногу. — Вот смотрите — все ветви христианства говорят о бессмертии человеческой души…       Этим резким переходом Томас был сбит с толку напрочь. Герр Гиммлер ни с того ни с сего собрался и дальше вести с ним беседу на теологические темы? Зачем?..       — Фактически не только души, — назидательно приподняв указательный палец, продолжил Гиммлер, — но и тела, поскольку предполагается, что и тело воскреснет. Впрочем, ничего удивительного: в возвращение души в физическое тело верили ещё древние египтяне. Вы знаете что-нибудь о Древнем Египте, герр Эндрюс?       А ведь Томас прямо перед встречей с Гиммлером слушал «Аиду». Какое же занятное совпадение, однако… Или это звук донёсся сквозь стены?       — Очень мало, герр Гиммлер. Никогда особенно не увлекался Древним Египтом.       — Взять их сложнейший погребальный ритуал. Он был направлен на сохранение физического тела, чтобы душе было куда возвращаться. На случай, если физическое тело всё же не сохранится, делались статуи. А если они не сохранятся — надписи. Имя. Человек жив, пока помнят и повторяют его имя.       Эндрюсу показалось, что ему зачитывают заклинание, и он стряхнул наваждение — даже физически, оправив лацканы пиджака. Человек жив, пока помнят и повторяют его имя…       — Но если этого человека вспоминают как негодяя или преступника?       — Это неважно, герр Эндрюс. Пока есть имя — есть человек.       Возникла пауза, во время которой Томас снова наполнил свою чашку, параллельно отметив, что Гиммлер следил за каждым его движением.       — Кстати, герр Эндрюс, существует легенда, что «Титаник» погубила египетская мумия.       Чуть не подавившись чаем, Томас уставился на Гиммлера.       — Да-да, не удивляйтесь, герр Эндрюс, — он хмыкнул и слегка наклонился. — Якобы на борту находился саркофаг с мумией, которой не понравилось, что её покой потревожили, и потому она решила отомстить.       — Что ж, это многое объясняет, — с угрюмым сарказмом пробормотал Эндрюс.       — Кстати, а была ли на борту мумия?       — Очень сомневаюсь, но уже ничего не исключаю.       — Верю вам, герр Эндрюс. Меня на первых порах почти забавлял факт, что подобные слухи вообще возникают. Чаще всего это откровенная чушь, но иногда даже она может навести на интересные мысли…       — На какие, к примеру? — уточнил Эндрюс и от греха подальше отодвинул от себя блюдце с чашкой.       — На самом деле многие вещи кажутся нам абсурдными, пока они не произошли. Но, если копнуть глубже, то, выходит, многое из того, что сейчас нам доступно, раньше считалось чудесами или колдовством. Даже мысль, что такое возможно, была либо сказочной, либо дикой, либо даже еретической.       — Согласен с вами, герр Гиммлер, — подумав, высказался Томас, которому этот разговор вдруг начал казаться менее чудны́м. — Поезда, радио, самолеты, телефон, рентгеновское излучение…       — И то, что случилось с вами, — неожиданно изрёк Гиммлер. — Мысль о перемещении во времени наверняка казалась вам нелепой, не так ли? До тех пор, пока это не произошло непосредственно с вами. Вы ведь пытались как-то объяснить это явление?       Пытался, конечно. Только ничего у него не вышло, лишь запутался окончательно. Все его знания, весь опыт твердили о том, что это невозможно, но реальность враз опровергла эти доводы. Никаких догадок у него так и не возникло. Эндрюс, не имеющий конкретной информации, старался вообще запретить себе думать об этом, иначе мозг словно бы начинал закипать в попытке выстроить логические цепочки. Но и выбросить случившееся из головы у него, разумеется, не получилось.       — Да, но безуспешно.       — Возможно, вам стоит посмотреть, случалось ли что-то похожее с кем-то раньше.       — Безусловно. Но вот только где отыскать информацию? — недоуменно вопросил Эндрюс.       — Думаю, я могу помочь вам в этом.       — О, неужели? — Томас даже поёрзал на стуле. — Благодарю вас.       — Пока не за что. Хочу только заметить, что в упомянутых мною материалах речь идёт не о сказках или легендах, а о задокументированных явлениях.       — У вас действительно есть такие материалы?       — Имеются, — он умолк и снова взирал сквозь поблёскивающие линзы. — Впрочем, знаете, герр Эндрюс, в сказках и легендах тоже может отображаться реальность, пусть даже в иллюзорном или искажённом виде. Но чаще — в аллегорическом.       — Похоже, вы правы. Хотя мне, например, сложно представить ту реальность, которая отображена в ирландских легендах.       — Да, вы ведь из Ирландии, а Ирландия — «Зелёный остров», где царили древние кельты. Своего рода страна легенд, — Гиммлер слегка улыбнулся. — Но я понимаю вас. В Германии тоже много героических сказаний и красивых легенд.       — Мне кажется, что волшебные существа из легенд олицетворяли собой те силы, над которыми люди были не властны и которым не могли противостоять. Но со временем число таких сил уменьшалось… или казалось, что уменьшалось, — Томас запнулся.       Каким образом они перешли к обсуждению сказаний и прочей мистики? И это после разговора о войне — о которой, кстати, Томас так ничего и не разузнал. Почему он так легко позволяет Гиммлеру вовлекать себя… во всё это?       — Вполне вероятно, — Гиммлер чиркнул зажигалкой, и этот звук показался Томасу неожиданно мелодичным. — Ведь эти существа — по крайней мере, большинство из них — были бессмертны, следовательно, никуда не исчезли. Однако с другой стороны, они воплощают саму идею бессмертия. Мечту людей о бессмертии.       — Вы, судя по всему, много размышляете о бессмертии, герр Гиммлер?       — Знаете, герр Эндрюс, тема бессмертия напрямую связана с темой смысла жизни. Если быть точным, представление о всей триаде жизнь-смерть-бессмертие формируется поисками смысла жизни и своего пути. Как по-вашему, имеет ли жизнь смысл?       Дымок, что исходил из кончика его сигареты, извиваясь невиданными узорами, стремился вверх. Странная смесь энтузиазма и расслабленности вдруг заполнила разум Томаса.       — Предполагаю, в целом, имеет. А вы как считаете, герр Гиммлер?       — Не спорю с тем, что смысл жизни существует. Важный вопрос здесь, существует ли он сам по себе или его создаёт человек?       — По-моему, каждый человек — создатель своего смысла жизни. И, если позволите, я бы назвал человека творцом своего пути.       — О, герр Эндрюс, я вижу, вам больше близок антропоцентрический рационализм, нежели религиозные представления, — Гиммлер усмехнулся. — У меня позиция, скорее, смешанная… Я верю и в творение смысла самим человеком, и в некие высшие силы. Но в чём заключается смысл именно вашей жизни?       Горечь осела на языке, будто Томас и сам закурил, и он незаметно перевёл дыхание.       — Боюсь, тут можно говорить только о том, в чём для меня смысл жизни заключался…       — Допустим. И в чём же он заключался?       — Если в целом — то, наверное, мне важны вопросы долга и созидания. А в деталях — для меня смыслом жизни с юности было строить корабли, создавать что-то всё более совершенное… Потом, когда я стал старше, понял, насколько важна семья… Да, получается, кораблестроение и близкие люди. И когда строили «Титаник», кстати, я привозил жену… — тут Эндрюс умолк.       «Титаник»… А ведь Гиммлер наверняка в курсе, что случилось: сколько людей спаслось, сколько… Надо спросить его. Прямо сейчас.       — Герр Гиммлер… можно спросить вас кое о чём?       — Слушаю вас.       — О «Титанике»… Скажите… Скажите, пожалуйста, скольким людям удалось спастись?       Затушив сигарету и откинувшись на спинку стула, Гиммлер хранил молчание.       — Герр Гиммлер… пожалуйста.       — Герр Эндрюс, я не уверен, что сейчас стóит это обсуждать.       — Прошу вас, — настойчиво повторил Томас.       — Ну хорошо… Спаслись семьсот одиннадцать человек.       Всего семьсот одиннадцать выживших — из двух тысяч двухсот… А ведь наверняка на борту находилось даже больше. Значит, полторы тысячи человек… Томас закрыл лицо руками. И он ещё что-то рассуждает о смысле жизни… Лучше бы и правда верил в переселение душ.       — Вашей вины в этом нет, герр Эндрюс, — Гиммлер сочувствующе взглянул на него. — Это была цепочка трагических случайностей.       — Я должен был… должен был настаивать на своём, должен был всё предвидеть…       — Вы и не могли всё предвидеть, вы ведь не пророк. Знаете, я думаю, это была судьба… Вот видите, мне проще — я всё-таки верю в высшие силы, — задумчиво проговорил Гиммлер. — Как ни странно звучит, в случившемся были и свои плюсы: пересмотр огромного множества правил, появление специальных служб, следящих за льдами…       — Ценой полутора тысяч жизней…       — К большому сожалению, людям, чтобы что-то переосмыслить и исправить, нужен факт случившейся смерти. Но тут уже ничего не поделаешь. Кстати, вы ведь живы, так что, жертв на самом деле меньше, чем думают, — и Гиммлер ободряюще улыбнулся ему.       — Жив… но какой в этом смысл…       — То есть, вы считаете, что ваша жизнь лишилась смысла?       Став почти острой, горечь принялась пробираться через горло и глубже — в самое сердце. Захотелось напихать в рот сахара, чтобы думать лишь о том, как сильно сводит скулы от этой сладости, а после — забиться в тёмный угол, ничего не видеть, не слышать, не чувствовать…       — Сейчас… сейчас вообще ничего нет, — вместо этого глухо пробормотал Эндрюс. — Ни семьи, ни судостроения. Ни будущего, ни планов… ничего.       — Но есть вы. И пусть с семьёй сложно что-то переиначить, то кораблестроение же никуда не исчезло. Суда, как и раньше, строятся. И, я уверен, вы будете делать всё возможное и невозможное, чтобы всё было идеально.       — Да. Но всё ушло так далеко вперёд… Я осматривал «Эмден», пытался рассмотреть тот новый крейсер там, на базе… меня не посвятили в её название.       — Свинемюнде.       — Что, простите?       — База называется «Свинемюнде» и находится в одноимённом городе, — подсказал Гиммлер. — Это одна из главных военно-морских баз Рейха. Но действительно ли так много изменилось? Я далеко не такой знаток, как вы, но, мне кажется, основные принципы и законы, по которым проектируются суда, должны оставаться теми же.       — Полагаю, вы правы. Но произошло, судя по всему, много усовершенствований в деталях и технологиях.       — Я убеждён, что вы способны разобраться в этом без труда.       — Ничего не могу утверждать, — Томас на секунду поджал губы в сомнениях, — потому что у меня нет никакого представления о масштабах изменений.       — Да, я понимаю вас, герр Эндрюс. За это время возникли новые классы судов. Например, авианесущие.       Как ему это удаётся? Несколько минут назад, вспоминая о минувшем, Томас готов был завыть от тоски, но вот сейчас…       — То есть, такие, с которых могут взлетать самолёты?       — Именно, герр Эндрюс. Что вы о них думаете, кстати?       — Я совершенно не знаком…       — Нет-нет, я не спрашиваю, что вам об этом известно. Мне любопытно, что вы думаете.       — Ну что ж, это фактически плавучий аэродром. Соответственно, корабельная часть, если так можно выразиться, подчинена авиационной…       — Так и есть.       — И это порождает критическую зависимость от используемых самолётов и оборудования для них. Тут мне сложно судить… Авиация ведь наверняка продвинулась далеко вперёд.       — Да, герр Эндрюс, особенно, военная. Гражданская — в гораздо меньшей степени. Может быть, это ещё один аргумент в пользу того, что стремление воевать — часть человеческой природы.       — Не стану отрицать. Но это весьма и весьма печально…       — Не печальтесь, — Гиммлер как бы успокаивающе приподнял раскрытую ладонь. — Лучше продолжайте. Вы сказали, что корабельная часть подчинена авиационной.       Как не печалиться, когда идёт война? Но ведь Томас до сих пор не был осведомлён о причинах, а потому решил принять нейтралитет. При любом раскладе, диалог о кораблях даже приободрил.       — Да… — он быстро принялся соображать. — Подскажите, какие сейчас скорости у самолётов… военных самолётов?       — У истребителей максимальная скорость варьируется от четырёхсот до четырёхсот пятидесяти километров в час. Это примерно от двухсот десяти до двухсот сорока узлов, если вам так привычнее.       Томас от удивления широко раскрыл глаза, однако, быстро совладал с собой.       — Ну же, я весь — внимание, — подтолкнул Гиммлер.       — Итак… Ясно, что самолётам надо откуда-то взлетать и куда-то садиться. Очевидно, на верхнюю палубу, ведь больше просто некуда. То есть, длины палубы должно быть достаточно для взлёта и приземления. Но, мне кажется, так судно получится слишком длинным… Но можно использовать какие-то приспособления.       — Для чего? — Гиммлер провёл пальцами по позолоченным краям чашки. — И какие?       — Для взлёта и посадки. Чтобы хватало меньшей длины палубы. Для взлёта… не знаю, может быть, что-то типа катапульты, разгоняющей самолёт. Для посадки — тут всё сложнее… Какие-нибудь стопоры, сетки…       — По-вашему, сетка удержит самолёт?       — Не могу гарантировать, — Эндрюс дотронулся до подбородка. — Поставить их несколько штук подряд?..       — Да, вы угадали. Именно так и делается, — Гиммлер одобрительно моргнул.       — Ещё один вопрос — где самолёты хранятся? Вряд ли на верхней палубе… Она занята взлётной полосой, к тому же, там брызги, ветер, дожди, в конце концов. Значит, нужна ещё одна палуба. Разумно поместить её прямо под верхней.       — Вы снова попали в точку, герр Эндрюс. Эта палуба называется «ангарная».       — Ангарная? Логично… Но тут возникает ряд проблем. Во-первых, самолёты надо как-то поднимать на верхнюю палубу. Нужен какой-то подъёмник наподобие лифта.       Выдержав паузу, Томас отпил из кружки. Гиммлер ничего не говорил — только смотрел на него выжидающе. Выжидающе! Да, Томасу необходимо выжидать и не высказывать все те догадки, что буквально атаковали его мозг.       — Ничего не могу сказать о вооружении, совершенно в этом не разбираюсь. Могу только предположить, что оно минимально. Или нет? Герр Гиммлер?       — Я соглашусь с вашим предположением. Конечно, некоторые настаивают, что авианосец надо вооружать подобно линкору, — Гиммлер дёрнул уголком губ в усмешке, — но я считаю это лишним. Оружие авианосца — его самолёты.       — А как сейчас применяются такие суда?       — Если отвечать кратко — по-разному, герр Эндрюс.       А вот это уже занимательно… Томас никак не мог перебороть себя — особенно, когда информация сама собой стремилась в его руки.       — Не могли бы вы разъяснить более развёрнуто?       — Извольте. Контроль торговых путей. Блокада каких-либо прибрежных государств. Боевые действия в океане… Да, вполне разнообразное применение.       «Блокада? Уж не о Британии ли это? — подумалось Томасу. — Хотя… я же не спрашивал именно о германском флоте».       — Тогда и самолёты, очевидно, подбираются в соответствии с выбранным способом использования судна? — деликатно осведомился Эндрюс.       — Точно.       — Тогда, поскольку проектирование судна завязано на авиационную составляющую — параметры этих самолётов должны выбираться, очевидно, заранее… Невозможно запланировать размещение соответствующего оборудования или, например, рассчитать весовые характеристики, не имея нужных данных. И, полагаю, это становится одной из самых серьёзных проблем проектирования.       Гиммлер вдруг засмеялся, но быстро вернул себе невозмутимый вид:       — Да, крайне сложно всё выбрать заранее… точнее, придерживаться принятого решения. Переделки, перестройки. Перетягивание каната заинтересованными лицами. Изменение требований на ходу. Впрочем, я думаю, всё это вам знакомо, герр Эндрюс.       — Вне всяческих сомнений. Значит, и в военном судостроении в этом смысле всё так же, как в коммерческом, — и Томас криво усмехнулся.       Тут ему в голову пришла важная мысль. Сколько на таком судне всего горючего и взрывающегося? Сотни тонн. Это может быть очень опасно…       — Мне представляется крайне сложным обеспечение пожарной безопасности подобного судна, — озвучил он свои тревоги.       Рейхсфюрер сосредоточенно смотрел на него и, кажется, ловил каждое слово. Томас, до этого и не заметивший, насколько разговорился, попытался себя осадить, но, естественно, ему это не удалось…       — По сути, это же плавучая пороховая бочка. Топливо для всех этих самолётов, запас боеприпасов для них же… Где всё это хранить? И где заправлять самолёты? Если там же, на ангарной палубе, то это запросто может вызвать пожар. Значит, нужны системы тушения, огнеупорные шторы… Тем более, палуба закрытая, там могут скапливаться пары топлива, соответственно, их нужно удалять. А если заправлять на верхней палубе — это, очевидно, увеличит время подготовки к вылету… Вопрос приоритетов. Но я бы выбрал второй вариант — заправку на верхней палубе.       На некоторое время Эндрюс притих, обдумывая возникшую идею, а Гиммлер и фон Мольтке точно бы ожидали его.       — Об этих самых палубах, — решил развить свои умозаключения Томас. — Обе они сверху, поэтому корпус над ватерлинией должен быть увеличен в ширину — чтобы они имели максимально возможную площадь… Минимум надстроек на верхней палубе, иначе они будут мешать самолётам. Более того, их явно нужно сдвинуть в какую-то одну сторону, да даже не «их»… То есть — оставить всего одну надстройку… Но это вызовет трудности, ведь надо уравновесить судно. К примеру, сделать набор корпуса несимметричным. Это позволит обеспечить компенсацию с другого борта, но может вызвать проблемы при последующей модернизации… Раз надстройка смещена в сторону — самолёт может двигаться по центру, по продольной оси судна. А хотя… хотя… зачем ему, собственно, двигаться прямо по оси?       — Не улавливаю… — проговорил Гиммлер.       Неужто Гиммлер растерялся? Но Томас уже не мог остановиться! Ему дали шанс свободно высказаться, так что, азарт окончательно охватил его.       — Если самолёт будет двигаться под углом к оси — получится бóльшая возможная протяжённость палубы для взлётов и посадок. Да, точно. Даже более того… Как можно сделать… У вас есть лист бумаги и карандаш или ручка? Нет? Ладно, сейчас попробую объяснить, — Томас, мысленно представляя всё, прикусил щёку изнутри. — Так… Верхняя часть судна и так заметно расширена по отношению к ширине у ватерлинии. Можно расширить её еще немного напротив надстройки, с противоположного борта. Получится, что корабль по одному борту расширяется под углом… до некой линии. Тот борт, где находится надстройка, остаётся прямым. Таким образом, верхняя палуба несимметрична относительно диаметральной плоскости. А от кормы этого борта по диагонали в сторону расширения идёт взлётная полоса. Получается, что самолёт взлетает и садится как бы наискосок. И если, например, при посадке случается авария или лётчику просто не удалось вовремя остановиться — самолёт упадёт не под форштевень тяжёлого корабля, а всё-таки у борта, что значительно увеличивает шансы самого лётчика выжить.       Тут-то Томас понял, что чересчур увлёкся. Это вышло само собой, ведь речь как-никак шла о кораблях. Он заметил, как Гиммлер смотрит на него — не отрываясь, с каким-то довольным блеском в глазах. Как будто Томас даже превзошёл его ожидания…       «Я — идиот… Они хотят, чтобы я занимался постройкой авианесущих кораблей? Но я в самом деле ничего не знаю об этом. И знать не хочу…».       — Герр Эндрюс, я рад, что ваше мнение по этому вопросу полностью совпало с моим, — с улыбкой высказался Гиммлер. — Мы однозначно найдем общий язык.       — Простите, по какому именно вопросу?       — Ну как же… Вопросу авианесущих кораблей. Мне кажется, вам стоит ознакомиться с последними наработками и достижениями в этой области. Уверен, они вас заинтересуют.       — Не вижу в этом смысла.       — Разве вам не хочется узнать всё о состоянии современного судостроения?       — Хочется, но…       — Вот видите. Я дам вам возможность ознакомиться с этим в деталях. Вам будут доступны копии документации, чертежей, расчётов… Германские, французские, японские суда. У нас очень много материала. Предполагаю, вы быстро разберётесь, что к чему.       — Куда всё это пришлют?       — Сюда.       — То есть, я останусь здесь?       — Вам чем-то не угодил этот дом? Еда, обстановка — всё в порядке? Если что-то не устраивает — мы можем переселить вас в какое-то другое место. Кстати, герр Эндрюс, вам понадобится учитель немецкого.       — Зачем?       — Как зачем? В Германии довольно тяжело без знания языка, — он как-то снисходительно улыбнулся и поправил очки. — Завтра же пришлём вам достойного преподавателя немецкого.       Несмотря на эту улыбку и круглые очки, Томасу стало очевидно, что герр Генрих Гиммлер — человек властный, уверенный, проницательный и… опасный, если действовать наперекор ему. На его фоне не то что Мюер, но даже высокий, атлетически сложенный фон Мольтке вдруг показался незначительным. Образ робкого интеллигента мистера Докери окончательно развеялся.       — А я-то понадеялся, что истории, — едва слышно пробормотал Томас.       — Извините? — переспросил Фридрих.       Гиммлер сперва свёл брови, но тотчас же выжидающе их приподнял.       — Нет, ничего, господа.       Сердце Томаса упало. Его вчистую переиграл этот смирный на вид «учитель истории». Стало ясно, что Гиммлер не собирается куда-либо его отпускать и намерен использовать в своих целях. И он — однозначно один из самых могущественных людей Германии. А Томас полностью в его руках без единого шанса вырваться. Но надо хотя бы попытаться…       — Герр Гиммлер, прошу вас, помогите мне вернуться на родину и там установить мою личность.       — Герр Эндрюс, я уверен, вам совершенно не нужно в Британию, — с искренним удивлением поглядев на Томаса, сказал Гиммлер.       — Но…       — Вы верите в судьбу? Я верю. Если бы судьбе было угодно, чтобы вы оказались в Великобритании, то вы бы вынырнули возле какого-нибудь английского судна. Но вы оказались на «Эмдене». Значит, так нужно Провидению. К тому же… вы ведь помните, что говорил вам герр фон Мольтке о «призовом праве»?       Ещё как помнил. Выходит, это было сказано по приказу Гиммлера? Да и, действительно, какого дьявола он вообще здесь очутился? Это Провидению, что ли, было угодно, чтобы он попал к немцам в плен?       — Значит, да, я — всего лишь добыча, — с какой-то мрачной обречённостью усмехнулся Томас.       — Нет, герр Эндрюс. Вы — очень ценная добыча, — теперь Гиммлер улыбнулся широко, мимолётно сверкнув белыми зубами, и поднялся со стула. — Судьба всё обращает на пользу.       В это заявление Гиммлера верилось с трудом, но Томас всё-таки встал, расправил плечи и твёрдым тоном поинтересовался:       — И что же со мной будет?       — Ничего плохого, уверяю. Правильнее было бы спросить, что вы будете делать. Но и это мы обсудим позже, — Гиммлер приблизился к нему и протянул руку. — Рад был пообщаться. До встречи, герр Эндрюс.       — Взаимно, герр Гиммлер, — тактично отозвался Томас и, помедлив, ответил на рукопожатие. — До свидания.       Прежде чем покинуть гостиную вместе с фон Мольтке, Гиммлер бросил на Томаса одобрительный взгляд и снова улыбнулся. Остановившись у окна, Эндрюс наблюдал за тем, как Гиммлер, слушающий что-то от идущего подле него Мюера, надевает фуражку, как фон Мольтке открывает для него дверь того самого автомобиля, который был послан за Томасом на ту военно-морскую базу… Значит, это Гиммлер послал за ним автомобиль. А в этом доме его… прячут?       Эндрюс обдумывал эту необычную беседу до самого ужина. Послевкусие от неё осталось… неоднозначное. Он даже затруднялся назвать эти странные переговоры неприятными или же наоборот, потому что никогда раньше с подобным не сталкивался. Гиммлер обладал удивительной способностью добиваться своего, направлять мысли собеседника в нужное русло, при этом аккуратно подавляя сопротивление и не раскрывая ничего, что считал нужным скрывать.       Никакой конкретики Томас так и не добился; определённым стало только то, что его совершенно точно никуда не отпустят. Он даже не узнал, из-за чего началась война и кто ещё, кроме Великобритании и Рейха, в ней задействован. Не понял толком, чего от него хотят: то ли чтобы он строил для их нужд военные суда, то ли — чтобы разобрался с собственным скачком во времени. Но, как обозначил Гиммлер, это они обсудят позже. Томас же не имел никакого желания что-либо обсуждать, но вряд ли им до этого было дело.       А вот преподаватель немецкого может быть на руку. Бежать в военное время точно не получится без знания местного языка. Да, стоит выжидать — и ловить подходящий момент для побега. Не будут же его постоянно держать взаперти, раз хотят, чтобы он работал на них. Но сколько придётся выжидать и терпеть… У Томаса предательски засосало под ложечкой при мысли, что он нескоро увидит родные края.       Пришло время попросить у фон Мольтке показать найденные фотографии. Необходимо подготовиться к тому, что ждёт в будущем, но сперва… сперва нужно узнать настоящее. Томас осознавал, что возможны весьма неожиданные открытия, и вплоть до самого ужина пытался к ним подготовиться, однако, вовсе не был уверен, что у него получилось. Тем не менее, раз он в этом пространстве и времени, настолько далеко от всего, что было его жизнью, и от всех, кто был её частью, то больше недопустимо тешить себя блаженным неведением. Выбора нет: всё это теперь его действительность.       Не успел Томас озвучить свою просьбу за ужином, как Фридрих сам позвал его в кабинет. На столе лежали его конфискованные вещи, точнее, их часть: портмоне и часы.       — Сожалею, но ваш паспорт в плачевном состоянии — все надписи расплылись от воды, так что, толку от него будет мало, — разъяснил фон Мольтке.       — А мои записи?       Фридрих лишь пожал плечами. Значит, Томасу не хотели возвращать ни паспорт, ни записи. Ведь даже если предположить, что паспорт и вправду размыло водой и в таком состоянии от него «толку мало» — он мог бы сыграть роль в установлении личности Томаса на берегах Туманного Альбиона. Тут уж ничего не поделаешь…       Эндрюс раскрыл портмоне: три фотографии и деньги остались нетронутыми. На деньги было плевать, а вот фотографии… Они выглядели немного изогнутыми, но изображение каждой из них полностью сохранилось. Эльба, такая круглолицая малютка в белом платьице, на руках у Хелен. Сам Томас вместе с Хелен. И Хелен…       Осторожно проведя по фотографиям пальцами, словно бы они могли почувствовать это, Томас прикрыл глаза и глубоко вздохнул.       — А новые фотографии? У вас же они есть?       Фон Мольтке молча достал какую-то папку, из которой вытащил довольно много фотокарточек. Там были и его братья с сестрой, и родители, и дядя с женой, и Хелен, и какая-то девушка, поглядев на которую, Томас вздрогнул.       — Ваша дочь, — заметив его реакцию, пояснил Фридрих.       О, он и без того догадался. С картинки на Эндрюса взирала красивая девушка — точная его копия. Форма лица, разрез глаз, разлёт бровей, нос… только губы пухлее и не было ямочки на подбородке. Точно загипнотизированный, Томас вглядывался в Эльбу — такую, какой он её и вообразить не мог. Когда дети маленькие — вообще о подобном не задумываешься. Он помнил, прекрасно помнил тот день, когда она появилась на свет. Когда он впервые дрожащими руками прижал этот тёплый, тихо пищащий кулёк к себе. Как её маленькие ладошки тянулись к нему, хватали за пальцы с нежданной силой, когда он склонялся над её колыбелью. Как по-родному, как сладко пахло от этого маленького, такого хрупкого человечка. Она уже ходила, когда он отправлялся на «Титанике», уже называла его «папой».       Но она стала взрослой — без него. А Томас остался прежним. И он в этих реалиях старше своей дочери… всего на девять лет. А теперь и Хелен, выходит, старше его на двадцать! Матерь божья… что за безумие…       Голова закружилась, сердце застучало где-то в горле. Томас запрокинул голову и, не моргая, пусто глядел в потолок, лишь бы эта влага, вдруг пеленой застелившая глаза, испарилась. Он всегда так делал в детстве, когда вот-вот пролил бы слёзы, в надежде, что они впитаются обратно…       Хватит с него потрясений — чуть было не сдался он, но в итоге решил проявить силу воли и довести начатое дело до конца. Фридрих смотрел на него с сочувствием и предлагал отложить остальное на потом — как будто потом стало бы легче… Уж лучше покончить со всем сразу.       Они сидели около трёх часов. Досье собрали обширное: Томас узнал всё. Кто кем стал, кто на ком женился, кто когда умер… Джон, будучи министром финансов, в этом году имеет все шансы стать Премьер-министром той части Ирландии, которая, как оказалось, осталась в составе Соединённого Королевства. Джеймс стал баронетом и верховным судьёй Северной Ирландии. Уильям — лейтенант артиллерии и кавалер Ордена Британской Империи. Хелен спустя пять лет после «гибели» Томаса вышла замуж за Генри Харланда, занявшего директорское кресло на верфи, и родила ему четверых детей. Да уж… видимо, любовь Харланда никуда не делась за все те годы. Родители и дорогой дядя Пирри уже ушли из этого мира. Элиза, его возлюбленная и единственная сестрица, Нина, как её все называли, умерла в тридцатом… Как же много Томас пропустил… Это было похоже на какое-то наказание! Он совсем понурился.       — Не унывайте, — аккуратно попросил Фридрих. — Зато вас признали героем.       — Героем! — фыркнул Томас и вдруг поддался бессильной злости. — Какой от этого толк? Какой толк, если все родные страдали из-за меня? Какой толк, если моя дочь росла без меня? А моя жена…       — Все они считали вас погибшим, — фон Мольтке положил руку на его плечо и чуть сжал. — А ваша жена… Не волнуйтесь за неё. Она вновь сумела стать счастливой.       — Счастливой… — глухо повторил Эндрюс и взъерошил волосы.       — Ну-ну, не вешайте нос. Это трудно, но нельзя позволять слабости брать над собой верх.       — Я просто не могу в это поверить. Это должна была быть и моя жизнь, а теперь... Я в замешательстве... Да в полном отчаянии, на самом деле! При чём тут слабость?!       — Отчаяние — и есть слабость.       — Могу ли я проявить ещё одну слабость и попросить у вас виски?       — Только если это будет последним проявлением слабости, — ободряюще улыбнулся Фридрих.       — Этого обещать не могу.       Протянув ему штоф и бокал, Фридрих пожелал доброй ночи. Томас благодарно кивнул и поплёлся к себе. Решив, что в кровати пить скучно, — а ему и без того тоскливо, — Эндрюс наполнил ванну, приставил к ней какой-то маленький круглый столик, до этого располагавшийся в углу комнаты, водрузил туда хрусталь и залез в воду.       Невероятно. Просто невероятно. Родители думали, что пережили его, но… Как же им было больно. Какая жуткая ирония! А Элиза… Элиза ушла всего спустя год после матери. Если бы раньше — мама бы не пережила. Страшно, страшно даже представить, что чувствует человек, когда теряет своё дитя…       А братья? Узнают ли Томаса родные братья, вернись он к ним? Поверят ли? Хотя кого он обманывает! Он и сам бы не верил! Ну просто потому, что так не бывает!       Бывает…       Хелен… Как на это отреагировала бы она? Она была вдовой, а теперь… Томас залпом осушил очередной бокал, а мысли начали скакать, обгонять друг друга, словно лошади на скачках в Ливерпуле. А потом вдруг вообще принялись разбегаться в разные стороны.       Он уже и не помнил, как изощрился вылезти из ванны и без травм добраться до кровати. Едва его щека коснулась подушки, Томас провалился в сон.       Проснулся Эндрюс резко и от того, что ему прямо в глаза ударил ослепительный свет. Некто, раздвинувший шторы, стоял, облитый солнцем, и Томас сперва даже решил, что всё ещё спит и что снится ему сон, ведь этим «некто» оказалась… незнакомая женщина. Он сел, ошарашено глядя на это, вероятно, пьяное видение, а затем осознал, что он полностью раздет и одеяло, соскользнув, оголило его до пояса. Видение весьма нахально сверлило его взглядом, пока Томас, спохватившись, не укутался до подбородка.       — Вижу, поспать вы любите, — раздался низкий приятный женский голос. — Что ж, надеюсь, не только это вам удаётся.       Высокая, светловолосая, в юбке, открывающей обтянутые тонкой тканью ноги почти до колена и стиснувшей бёдра столь узко, что у Томаса глаза на лоб полезли. Это..? Нет, нет, даже одно предположение о подобном оскорбляет буквально всех, кто находится в этом доме.       — Вас стучаться не учили? — хрипловато спросил он и прочистил горло. — Вы вообще кто такая, мисс, могу ли я узнать?       — А кем, по-вашему, я могу быть?       Ситуация откровенно вывела его из себя. Эта фривольного вида дама ворвалась к нему в комнату и теперь ещё смеет отвечать вопросом на вопрос! Томас действительно пришёл в ярость! Мало того, что у него были все симптомы «утреннего недуга», так ещё и явилась эта женщина с её подначками!       — Неужели новым будильником? — с ехидным удивлением уточнил Томас. — Иначе я никак не могу взять в толк, что вы забыли в моей спальне!       Ухмылка заиграла на её тонких, но чётко очерченных губах.       — Невзирая на то, что вы из-за вашей безответственности вынудили меня, как вы выразились, примерить на себя роль будильника, я здесь, очевидно, для того, чтобы обучать вас немецкому, — она упёрла руки в боки и приподняла подбородок. — Aufwachen, Thomas Andrews!