ЖИТЬ-ПОЖИВАТЬ И ДОБРА НАЖИВАТЬ

Ваня. - Мама, папа, что такое Айболит? – я загадал загадку. - Айболит, - сказала мама, - это дядя доктор из сказки? - Нет, - я состроил рожицу. - Дай подумать, сынок, - улыбнулся папа. – Кажется, я знаю. Это – ай, болит! - Угадал, угадал, - закричал я. – Папа угадал! Лиза. Ванина загадка и простая неожиданная отгадка и рассмешили меня, и заставили задуматься, что же такое «ай, болит!» для каждого из нас. Мои «ай, болит!» - это моя семья и моя работа. Были и другие «ай, болит!» - различные жизненные ситуации, когда я очень переживала. Платон. - Ай, болит! – кричали мои пациентки в женской консультации, приёмном покое и в родильном отделении. И я принимал роды, делал кесаревы сечения или гинекологические операции. - Ай, болит! - хватался я несколько лет назад за спину. И набирал в шприц тяжёлые анальгетики, чтобы сделать себе укол. Или доставал из кармана упаковку с обезболивающими таблетками. - Ай, болит! – как будто говорили иногда глаза Лизы, и я чувствовал её тревогу или её волнение. - Ай, болит! – плакали дети, когда падали или болели. Ваня. Ай, болит – это когда я болел. И я болел, и братик с сестричкой. И мама с папой тоже болели. Мама с папой делали нам уколы, и потом немножко болела попа. А потом я выздоровел. Лиза. Зимой мы всей семьёй заболели. Меня шатало от высокой температуры и слабости, но я находила в себе силы вставать, чтобы готовить еду для мужа и детей, и ухаживать за детьми. Платона шатало от высокой температуры и слабости, но он находил в себе силы вставать, чтобы обтирать детей, ухаживать за ними, готовить для них травяные отвары, давать детям лекарства и делать уколы и детям, и мне. - Платоша, да лежи ты, ходишь - за стенки держишься, а всё хорохоришься, - как-то возмутилась я. - Лизонька, я врач, - спокойно ответил Платон. И только сделав всё необходимое для лечения детей и моего, он лечился сам. Всё сам. Кроме одного. Он набирал лекарство в шприц и отдавал его мне. - Лизонька, сделай мне инъекцию, - просил он. - А сам? – однажды спросила я. – Платон, ты же умеешь. - Лизонька, - взмолился он. – Прошу тебя… Ты же знаешь. Я уже делал себе сам. Я не хочу это помнить. Беззвучно, одними губами, чтобы не услышали дети, Платон произнёс название сильного обезболивающего, которым несколько лет назад, ещё до операции в Лионе, глушил сильные боли в спине. Я поняла, почему он теперь не хочет сам. - Ладно, давай сюда шприц, - сказала я мужу. – И давай сюда то место, в которое колоть… Артём. «Ай, болит!» - это, наверное, разбитая коленка. Я недавно упал на улице, было больно. Я не плакал. Хотя папа разрешил мне плакать. - Сынок, - сказал папа, - говорят, что мужчины не плачут. Знай, это неправда. Мужчины не плачут на людях. А когда тебя никто не видит – если тебе больно и хочется плакать, ты можешь плакать. Так тебе будет легче справиться с болью. ...А ещё Айболит – это такой смешной дядька-доктор из сказки. Он лечит зверей и птиц. Я не знаю это слово, спрошу у мамы или папы.. - Пап, мам, как называется врач, который лечит животных?.. Валери. «Ай, болит!» - это порезанный палец. Я на прошлой неделе порезалась листом бумаги. Не понимаю, зачем в некоторых книжках бывают такие острые края страниц? А ещё «ай, болит!» - это не только когда где-то на теле ранка. Я думаю, это и когда о чём-то неприятно думать. Раньше приезжал дядя Жак, сейчас уже не приезжает. Мне неприятно, что дядя Жак не хочет меня видеть и не приезжает. Ну тогда и я тоже не буду о нём думать. А ещё я недавно видела… Я не поняла, что такое. Мы с мамой, папой и братиками гуляли на улице. - Мама, папа, смотрите – вертолёт! – закричал Ваня, он любит всё, что ездит, плавает и летает. Мама и Артём просто посмотрели вверх, на летевший в небе вертолёт. А папа посмотрел, зажмурился и закусил нижнюю губу. Как будто ему больно. Я не знаю, почему он так сделал. Папа не рассказывал мне ничего плохого про вертолёты. Но мне кажется, папа не любит их. Или папе неприятно о них думать. Лиза. «Ай, болит!» - это может быть что угодно. Даже простое письмо. Однажды вечером, уже собираясь с работы идти домой, я зашла в ординаторскую. Там был Платон, он сидел в кресле с пиалой суутэй цай в руках. На столике перед ним лежал конверт с новосибирским адресом. Я поняла, почувствовала: Платону больно, и причина этого в письме. Не спрашивайте, как я это узнала. Как говорит Платон – интуиция. Я притронулась рукой к плечу мужа. - Платоша, что случилось? – как можно ласковее спросила я. Некоторое время муж молчал. - Милая, помнишь, я рассказывал тебе? – сказал он. – Вертолёт упал в горах. Нас нашли только на третий день. Из шестерых тогда в живых остались только двое. А теперь… Лизонька, теперь я один. Это… был… мой однокурсник, очень хороший врач… Какое горькое слово – был… - Соболезную, - я слегка обняла мужа за голову. - Терять близких и друзей – это всегда больно. - Ай, болит, как говорит Ваня, - с грустной улыбкой сказал Платон. – Се ля ви… Что ж, так бывает. - Да, мой хороший, се ля ви, - ответила я. – Такова жизнь. Ты жив. И ты не один. Пойдём домой. - Пойдём домой, - эхом откликнулся Платон и кивнул. Через несколько секунд в дверь ординаторской постучали. - Платон Ильич, там в приёмном отделении роженица по «Скорой», с кровотечением! – сказала медсестра и убежала. - Не пойдём домой, - сказал Платон. - Кому-то «ай, болит!» сильнее, чем нам. Он быстро сунул письмо в свой ящик, и мы оба побежали в приёмное отделение. - Готовьте операционную! – потребовал Платон, осмотрев роженицу. – Быстрее! Лиза, быстрее в оперблок, и мыться! Будем оперировать… - …Ты или я? – спросила я в предоперационной, когда мы готовили руки к операции. - Я, - ответил Платон. – а ты будешь мне ассистировать…