Kindle

      Тэхён оборачивается человеком дольше, чем обычные оборотни, Сокджину крайне непривычно смотреть на такого огромного зверя. Непохожий ни на волка, ни почти на медведя, ведь Джин за все свои годы таких здоровых не видел. Он устрашающ, но лишь на первый взгляд — омега сильно сомневается, что тот причинит вред кому-либо из близких. Золотые глаза ещё сияют несколько минут после превращения, когда оба входят в дом Сокджина, а потом, словно маленькие светлячки, гаснут, снова становясь тёплыми карими.        Альфа выглядит смущённым. Видимо, было боязно показывать Джину такую свою форму, и омега даже не может предположить, сколько ему пришлось сдерживать, чтобы не позволить прорваться всей гамме переживаний по их каналу связи.        Джин перекидывается быстро, как умеют только волки. В мгновение ока уже ступает по деревянным полам сеней босыми ступнями, а вдоль гладкой кожи спины свисают две плотные длинные косы, кончиками касаются ямочек на ягодицах. Сокджин отчётливо ощущает взгляд альфы на себе, пока набрасывает на тело сухую рубашку — одежду они оставили в лесу, нужно будет вернуться и утром её забрать.        — Ты не хочешь вернуться на праздник? — осторожно спрашивает Тэхён, одеваясь.        — Что мне там делать? — отвечает вопросом на вопрос он. — У тебя явно не то настроение, чтобы праздновать Йоль.        — Откуда ты знаешь? Связи больше между нами нет, — выдыхает тот, замирая с рубахой в руках, пока стоит перед Сокджином в одних брюках на голое тело.        Шаман поднимает голову и осторожно оглядывает напряжённое тело: на руках и шее выступают вены, грудные мышцы подрагивают, а на скулах играют желваки. Тэхён так красив, но ему досталось в жизни, видимо, немало. Омега осторожно приближается, всё ещё оставаясь в рубашке без низа, прикасается прохладными пальцами к его твёрдым от напряжения предплечьям.        — Не всегда нужна связь, чтобы знать, о чём ты думаешь и как сильно переживаешь, — вполголоса выдаёт он, а после вздёргивает голову, чтобы пересечься взглядом с альфой.        Тот заворожённо следит за каждым взмахом ресниц и сильно выдыхает через ноздри, отчего те раздуваются. Принюхивается, думая, что Сокджин не замечает, а тот всей кожей чувствует, как альфа втягивает в лёгкие его природный запах.        — Мы можем поесть и лечь спать, если хочешь, — тихо предлагает он, проводя пальцами выше по обнажённой коже.        — И тебе неинтересно узнать обо мне? — склоняет Тэ голову вбок.        Сокджин медлит с ответом, всё ещё довольно смело проводит ладонями — теперь уже по плечам, — отчего альфа вздрагивает, прислушивается к ощущениям от чужой незамысловатой ласки.        — Конечно, интересно, — отвечает шаман, всё ещё не разрывая зрительного контакта. — Но я пойму, если ты не готов или не желаешь поднимать эту тему.        Тэхён благодарно кивает, вдруг прижимаясь лбом ко лбу Сокджина.        — Порой мне кажется, что духи сами привели меня к тебе, — шепчет он, вздрагивая от проникновенной интонации. — Что ты — моя награда за всё, что пришлось перенести за годы жизни уродом.        — Ты не урод! — возмущается Сокджин, снова привлекая внимание Тэ. — Я… я испугался сначала, потому что это было неожиданно. Раньше никогда не приходилось видеть такую форму у оборотней. Но природа никогда не создаёт ничего уродливого. Больше тебе скажу: ты… — омега запинается, прикусывает губу, когда ощущает, как горячие ладони Тэхёна оказываются на его поясе. — Ты очень красив душой.        — Только душой? — шёпотом спрашивает он, приближаясь ещё плотнее и заставляя шамана пятиться.        — Всем красив, — одними губами произносит омега. Он ощущает, как тонет в тёмных радужках, как темнота зрачков его затягивает всё сильнее — ещё чуть-чуть и Сокджин навсегда останется во власти этих глаз.        — Даже если превращаюсь в чудовище, я буду твоим? — хочет услышать ещё раз оброненные слова альфа, плотно прижимаясь. Рубашка, которую он собирался надеть, валяется где-то позади, совершенно позабытая. У Джина бешено колотится сердце от близости Тэхёна. Он вдыхает запах сильного тела и хочет, словно кусочек льда на весеннем солнце, растаять перед ним, разлиться водой. Тело отвечает на ненавязчивые касания, покрывается мурашками и вздрагивает, когда руки перемещаются.        — Ты не чудовище, — шепчет шаман, а губы альфы смело прикасаются к скуле, вынуждая шумно выдохнуть через нос. Они у Тэхёна горячие и шершавые, обветренные, но неимоверно ласковые. Прикосновения спускаются ниже — на щёку, потом на линию челюсти. А в груди омеги разгорается такой жаркий костёр, что ни один волк в стае не способен разжечь из обычной древесины. — И будешь моим, несмотря ни на что.        Из горла альфы вырывается удовлетворённое урчание, которое слегка пугает Сокджина. У него никогда прежде не было близости. Нет, он имеет представление, как всё это происходит, но не понимает, что именно чувствует, как это будет у него. Станет ли больно или Тэхён обрушит на него волну удовольствия. А судя по напору альфы, всё туда и идёт.        Тэ обхватывает его руками сильнее, плотно прижимая к груди и проводя горячими пальцами по кромке ткани одежды Сокджина, вынуждая его вздрогнуть от контраста температуры чужой кожи и воздуха вокруг них.        — Я твой с первой минуты, как увидел, — едва различимо шепчет Тэ в самое ухо, вынуждая омегу внутри Джина взвыть от восторга. Как приятно, как вкусно и сладко слышать эти слова от альфы. Его откровенное признание, что, едва встретив шамана, тот уже захотел быть его парой. Волк беснуется, призывает не медлить. Из-за него у Сокджина чешутся клыки, становятся острыми от желания вонзить их в смуглую кожу на крепкой, усеянной венами шее.        Джин тянет Тэ ближе и сам нетерпеливо впивается поцелуем в его губы, удерживая ладонью за шею. Тэхён позволяет ему пока вести, отвечает горячо, прикасаясь к языку омеги кончиком своего и очерчивая проступающие острые клыки. Он всё напирает, толкая ближе к лежанке в углу помещения, а Джин поддаётся, продолжая влажно целовать. Это опьяняет: ощущение обжигающих губ альфы, его настойчивого языка на линии своих зубов. Сокджин готов поскуливать оттого, как кружится у него голова из-за усиливающегося альфьего запаха.        Тэ отстраняется, чтобы прикусить омегу за щёку, и вдруг опускается перед ним на колени. Обхватывает за лодыжку, позволяя оставить стопу на своём обнажённом плече, а после принимается покрывать короткими, жадными поцелуями, поднимаясь от косточки по голени.        — Тэхён, — вздыхает тот, вздрагивая от каждого влажного касания, но альфа смотрит светлеющими и начинающими отливать золотом глазами непримиримо. Шаман замолкает, позволяя ему самому направлять их обоих.        Грудь вздрагивает, когда губы альфы доходят до колена, обводят его, обжигая, кажется, раскалённым дыханием, а стоит мокрому кончику языка прикоснуться к коже на внутренней стороне бедра, и омега затыкает себе рот рукой, чтобы не издать совсем уж нетерпеливый, предвкушающий звук. Тэ лишь ухмыляется, ведёт влажную дорожку до грани, где остальная часть тела сокрыта рубахой, и переходит на ткань, дразня шамана почти невесомыми и эфемерно чувствующимися прикосновениями. Проходится настойчиво по паху, отчего Джин едва ли не выгибается дугой весь, прикусывает сквозь одежду кожу на животе, а когда поднимается на уровень груди, подцепляет край рубашки и тянет, постепенно обнажая омегу.        Джин помогает ему, подняв к потолку руки, и остаётся совершенно нагим. Горячие руки кажутся углями на коже. Тэхён совсем близко, и омега сам льнёт к нему, соприкасаясь грудью и откровенно выдыхая с удовольствием от этого. Но альфа только дразнится, кусая изгиб шеи и снова ускользая от нетерпеливо фырчащего оборотня. Сокджин даже пугается, когда он резко присаживается на одно колено и приникает к месту над пупком.        Рассыпает мелкие поцелуи, спускается ниже, но так и не прикасается к возбуждению — ещё слабому, но разгорающемуся, словно факел, который окунули в масло. Широкие ладони альфы проходятся настойчивой лаской по бёдрам, достигают круглых ягодиц, стискивая их пальцами, альфа мычит и разводит мягкие половинки в стороны. Сокджин охает, смущается, потому что Тэ явно наслаждается его реакцией, румянцем и твердеющим прямо перед лицом членом. Видя, как шаману неловко от позы, он намеренно высовывает язык и проводит всей шириной от основания плоти до головки, вырывая из груди того судорожный вздох. Ноги Сокджина начинают дрожать, кода он в совокупности чувствует близко к анусу юркие пальцы альфы.        Тот, не мешкая, разворачивает шамана к себе спиной. Обжигает дыханием кожу на ягодицах, отчего омега покрывается мурашками от макушки до самых пяток. Бёдра хочется сдвинуть, но Тэ не позволяет: разводит как можно шире, отводит одну ягодицу в сторону и размазывает капельку естественной смазки по нежной коже. Джин тихо скулит, когда на миллиметры большой палец проникает в него, хочет свести коленки, на это Тэхён коротко рычит и кусает его за зад.        Едва не подпрыгивает, когда горячий поцелуй приходится прямо на влажный анус, ноги подгибаются, но сильная ладонь помогает устоять — альфа держит его за живот. Он продолжает ласку, ведёт только кончиком языка, кружит возле входа, вызывая этим звёзды перед глазами шамана. Тому до одури приятно, никакое вино и танцы не смогут довести до подобного состояния. Тэхён мягко скользит кончиком языка в омегу, срывая с его губ первый тихий стон. Хочется упасть, растечься на полу оттого, насколько влажно и ненасытно альфа проталкивает в него язык. Вытаскивает, снова толкает глубже, заставляя стонать чаще и откровеннее. Сокджин упускает момент, когда свободная ладонь Тэхёна обхватывает его твёрдый член и мягко стимулирует, то ведя по всей длине, то концентрируясь на головке.        Джин слышит смущающе влажный звук, когда альфа широко мажет языком между его ягодиц, а ноги совсем уж отказываются держать омегу. Поджав пальцы на ступнях, он хнычет и неразборчиво просит Тэхёна прекратить его мучить. Альфа тут же подчиняется, встаёт и выпрямляется, утирая влажные, блестящие от смазки губы. Джин опускает взгляд на внушительного вида бугор, заставляющий брюки топорщиться, и приближается, неуверенно кладёт на него ладонь.        Тэ чуть зажмуривается и прикусывает губу, льнёт к руке, ласкающей его через ткань. Сокджину боязно. Плоть альфы, даже скрытая одеждой, выглядит внушительно. Как он… влезет? Но природа ведь всё предусмотрела, да? Омега выдыхает, увлекает Тэхёна за собой, медленно опускаясь перед ним на колени и торопливо, нервно сдёргивает штаны. Увесисто. Размер пугает Сокджина не на шутку, и он сглатывает, вызывая на лице альфы румянец смущения. На пробу обхватывает ладонью, ведёт по венкам, проступающим под кожей и выдыхает. Если Тэ сделает им так же хорошо, как и своим ртом, то Джин без сомнения согласится.        Касается головки кончиком языка, вызывая дрожь во всём теле возбуждённого альфы. Тэ мягко прикасается к взлохмаченным волосам, тянется к лентам на косах, пока шаман обхватывает головку и принимается сбивчиво посасывать. Джин ощущает, как тот распускает косы, позволяя густым волосам рассыпаться по плечам и спине, почти прикрывая фигуру.        Глубже взять возбуждение не получается — у омеги сводит челюсть, и Тэ заставляет его распластаться на шкурах, а волосы тёмной волной оказываются раскиданы вокруг него. Он нависает над Джином, вынуждая того раздвинуть ноги и смущённо глядеть на Тэхёна.        Снова много-много поцелуев: в нос, в веки, в щёки и подбородок, пока шаман сам не обхватывает лицо ладонями и не заставляет поцеловать в губы так глубоко, чтобы снова закружилась голова. Он чувствует, как скользит пальцами по мокрой от смазки коже Тэхён, как приближается к анусу, кружит, гладит, отвлекает его покусыванием нижней губы.        Джину непривычно оттого, как в него почти с размаху проникает первый. Он вздрагивает и пытается соскочить, но альфа удерживает его на месте и обхватывает ртом сосок, тут же возвращая в водоворот возбуждения. Омеге некогда думать о боли — её нет, есть горячие, нетерпеливые, но не слишком торопливые ласки. Пальцы — уже два — в нём начинают сильнее загонять в туман, внизу живота скручивается горячий, тяжёлый ком, вынуждающий Джина стонать от каждого движения внутри него, закатывать глаза.        Он, ощущая нарастающее желание, сам хватается за член Тэхёна, без остановки смотрит в золотые необычные глаза и часто выдыхает, лаская его. Тэ благодарно целует, вталкивает на две фаланги третий палец, вынуждая Сокджина вздрогнуть от лёгкого дискомфорта, но смазка позволяет безболезненно продолжать растяжку. Горячо. Хочется ещё. Больше, чего-то…        Джин опускает взгляд на плоть Тэхёна и облизывает пересохшие губы, а когда переводит глаза обратно на альфу, тот качает головой, шепча:        — Рано, ты не готов.        Омега нетерпеливо, раздражённо рычит, когда подушечки попадают по очень чувствительному месту, заваливает Тэ на бок и перекидывает через него ногу. Он-то не готов? Да, поначалу было страшно, но желание оказаться ещё ближе к Тэ разрастается с космической скоростью. Джин вынуждает мокрые пальцы выскользнуть из него, а Тэхён, смекнув, чего хочет шаман, спешно размазывает смазку, оставшуюся на ладони, по члену. Джин с толикой страха приставляет головку к анусу. Если с пальцами было так хорошо, чем член хуже?        Он скулит от нетерпения, когда насаживается, но ловит искры боли, когда головка предельно растягивает вход. Тэхён что-то несвязное шепчет, целует и ласкает его, стараясь отвлечь от неприятных ощущений, но шаману это не нужно. Его собратья такое вытворяли на диких праздниках, и выходило подобное до того легко. Чем это Джин отличается?        Он продолжает настойчиво насаживаться на плоть, обхватив Тэхёна за шею и плотнее его к себе притягивая, обхватывает за талию ногой, пока они лежат на боку лицом друг к другу. На лбу альфы испарина, красивые тёмные волосы липнут к коже, а взгляд — дикий, даже в облике зверя он так не смотрел. И это… взбудораживает ещё больше. Джину хочется увидеть сходящего с ума, сумасбродного, близкого к зверю Тэхёна. У него в разуме вдруг рисуются короткие, рваные и смущающие образы того, что он случайно видел в конце праздников: как необузданно, с желанием и жадностью оборотни берут друг от друга всё. Будет ли сейчас Тэ с такой дикостью в него вбиваться? От этих мыслей узел в животе ещё сильнее горячеет, и Сокджин, сжав зубы, позволяет члену альфы войти до предела.        Охает, ощущая, как его распирает изнутри. Бёдра дрожат от напряжения, а альфа часто выдыхает сквозь зубы, — «он сдерживается», — понимает Джин. И тогда настойчиво, игнорируя лёгкую саднящую боль, ёрзает на плоти, ощущая, как только от этого едва ли не кончает.        — Тэхён, — сипло зовёт он альфу. — Покажешь мне, как твой большой и могучий зверь умеет любить? — провокационно дразнит шаман Тэ, а тот только блещет румянцем и огромными зрачками.        Джин не ожидает, что его опрокинут на спину, широко разводя ноги в стороны. Он не успевает сдержаться и вскрикивает, когда альфа выходит из него почти полностью и с рывком — резко и нетерпеливо — входит обратно, сталкивясь пахом с влажными от смазки ягодицами шамана. Джин даже не стонет — рвано вскрикивает от каждого резкого толчка, и оргазм его настигает совершенно нежданно: просто от пальцев ног до вздрагивающих ресниц прошибает колкими разрядами тока, которые в конце собираются внизу живота, а выходят из Сокджина белесыми брызгами.        Но альфу уже не остановить: задрав ноги Сокджина и устроив те на крепких плечах, тот бувально вдавливает его в лежанку с каждым толчком всё сильнее, заставляя протяжно мычать и поскуливать оттого, насколько глубоко тот в него проникает. С влажными смущающими шлепками, с разрядами тока по телу и ощущением, что Сокджин сейчас взорвётся от этого. Возбуждение накатывает с новой силой, смазка пачкает их тела, а омега отчаянно цепляется за крепкие руки Тэхёна, прося ещё, ещё и ещё. Он входит во вкус, игнорирует редкую боль от особенно остервенелых толчков, принимает кусачую ласку, когда Тэ впивается острыми зубами в его бёдра и икры.        Он тянет к альфе дрожащие пальцы и просит беззвучно, а тот, словно улавливая неразличимый шёпот, повинуется и усаживает Джина на себя, входя ещё глубже. Шаман выгибается, обхватывает его за шею, прижимаясь как можно теснее, и просит продолжать. Удерживая влажными от пота ладонями за ягодицы, Тэхён толкается глубже и плавнее, видя, как такой темп заставляет Джина сильнее стонать и закатывать глаза. Он медленно выскальзывает из мокрого и расслабленного нутра, чтобы плавно погрузиться обратно, в конце резко вбиваясь поглубже.        Рот омеги приоткрыт, в слабом свете очага блестят заострившиеся, выступившие от возбуждения и близости, клыки. Он, не раздумывая, припадает губами к жилке на шее, облизывает солоноватую кожу и ощущает пульс — частый и сильный мощного сердца оборотня. На задворках сознания волк вопит: «Укуси, мой, мой!», и Джин подчиняется ему, но Тэхён вдруг ускользает, особенно сильно толкнувшись в омегу.        — Не спеши. Вдруг ты… — выдыхает вмиг протрезвевший от возбуждения альфа, глядя золотыми радужками в его затуманенные глаза.        — Я не передумаю, — грубо рявкает перевозбуждённый шаман, хватает Тэхёна за волосы и вынуждает подчиниться.        Тот выдыхает, смеживает веки и склоняет голову, обнажая шею. Джин ловко находит нужное место, продолжая поскуливать от каждого раза, когда головка члена ударяет его по простате, вынуждая прогнуться и сдержаться от скорого достижения пика. Омега жадно смотрит на смуглую кожу под ухом, усеянную бисеринками пота. Проводит по ней языком, принюхивается к естественному запаху тела. Хочет, он до безумия хочет подтвердить, что Тэ принадлежит ему. Так к чему тянуть и ждать?        Шаман ощущает, как изнутри поднимается волнение и жадность. Он вонзает клыки, прорывая кожу, чувствует металлический привкус крови на языке и глотает её, завершая метку. Тэхён судорожно и тяжело дышит, насадив омегу посильнее на плоть, наслаждается эйфорией от метки, пока Джин не собирается от него отлипать, языком слизывает выступающую кровь, а ранка быстро затягивается, оставляя красивый шрам укуса в виде полумесяца.        От удовольствия процесса создания связи, Сокджин даже не заметил, как они оба достигли оргазма. Он, размякая в руках Тэхёна, наслаждается потоком его мыслей — они снова так близко друг к другу, как это только возможно. Тэ теперь может ощущать его присутствие, без границ слышать и чувствовать то же самое, что и Джин. Им больше не нужны слова, ведь они — пара. Омега ласково обвивает широкие плечи руками, а Тэхён стискивает его в ответ и мягко исцеловывает лицо, грея своим телом.

***

       Юнги сначала замирает и совершенно не двигается, когда его подушечки пальцев касаются, ведомые Хосоком, мягкой кожи на щеке. Сам омега почти трясётся от впечатлений. Он не слышит музыки, не ощущает вибрации голосов волков, поющих и танцующих посреди празднества. Хо сконцентрирован только на Юнги, чьё лицо удивлённо вытягивается, когда до альфы доходит, что его попросили сделать.        — Но ты же… — тихо проговаривает он, заставляя Хосока вздрогнуть.        — Мне всё так же страшно, — сипло отвечает он. — Но ты был откровенен со мной той ночью, это — малое, что я могу тебе дать в ответ. Ведь ты сам говорил, что познаёшь мир руками и только так можешь «посмотреть» на меня.        Хосок сильно сжимает руки, когда Мин взволнованно сглатывает скапливающуюся во рту слюну. Альфа, не отнимая тёплых пальцев от щеки, садится поближе и нервно ёрзает, устраиваясь. Подёрнутые пеленой глаза широко распахнуты, он облизывает от волнения тонкие губы и протягивает вторую ладонь, заставляя Хосока вздрогнуть. Но омега держится и остаётся на месте, позволяя кончикам пальцев всё-таки дотронуться до подбородка.        Прикосновения альфы похожи на порхание бабочек: он предельно осторожно ведёт по щекам к скулам, исследуя черты. Дотрагивается до густых бровей, ведёт по ним ко лбу, а там уже смелее зарывается в мягкие каштановые волосы. Хосок держится молодцом, хотя желания отпрянуть и выскочить прочь из шатра настолько сильное, что он чувствует себя напряжённой палкой перед Юнги.        Тот же, оставив волосы в покое, снова спускается касаниями к бровям. Хосоку приходится взволнованно смежить веки и выдохнуть через нос, когда подушечки прикасаются к глазам. Это щекотно, но омега терпит. Позволяет проводить по ряду ресниц, по тонкой переносице и носу с лёгкой горбинкой. Он расслабляет немного рот, когда пальцы Юнги оказываются на губах, и слышит:        — У тебя такие красивые губы. Не сжимай их слишком сильно, — смущённо проговаривает Мин, очерчивая верхнюю.        Хо хочет что-то ответить и размыкает те, но Юнги неловко дёргает большим пальцем, и тот проваливается в приоткрытый рот, касаясь при этом влажного языка. Альфа отскакивает от него, покрываясь смущёнными пятнами, а Хосоку одинаково страшно и смешно от произошедшего. Мин трёт ладонь, сжав её в кулак, а Хо, то ли бледнея, то ли краснея, сдерживает смех.        — Прости, — проговаривает альфа, не оборачиваясь.        — Я хочу, чтобы ты потанцевал, — выдыхает Хосок, протягивая руку Юнги.        — Я не вижу ничего, Хос…        — Я буду твоими глазами. Теперь ты — часть стаи, помнишь? — строго говорит он. — В стае многое возможно. Мы можем хотя бы попробовать. Призови зверя и смотри… Через меня, ладно?        Альфа неуверенно мнётся и хмурится, но хватается за протянутую руку. Хосок тянет его к краю круга танцующих — нечего им делать посредине, где происходит самое буйство. Да и самому омеге будет очень дискомфортно наблюдать за тем, как ярость, желание и звери будут брать верх над оборотнями, и не только же они будут… брать.        — Сконцентрируйся на узах, — довольно громко произносит он, отчего Юнги морщится — это мучительно для его чуткого слуха, но Хосок вечно забывается в попытке перекричать музыку. Он исправляется, продолжая чуть тише: — Найди меня.        Юнги сперва непонимающе моргает и поджимает губы. Хосок, чтобы помочь ему научиться управлять новыми связями, продирается через путаницу паутины в стае. Натыкается на парные узелки, уйдя глубоко в себя, и ищет необходимое ему ощущение. Юнги ощущается обжигающе, но в то же время спокойно — как солнечный свет в середине весны. Тёплый, комфортный. Хосок смущается немного и ментально прикасается к нему. Дверца, за которой Хо держит запертого, дремлющего волка, приоткрывается, глаза мерцают голубизной, но полностью он не поддаётся.        Юнги мелко вздрагивает, когда ощущает узы. Он старается ухватиться, Хосок чувствует это, и у альфы получается — тепло разливается внутри омеги. Тот вздрагивает и прикрывает глаза. Он должен сделать это ради Юнги. Внутренняя преграда скрипит и поддаётся с трудом, но Хо распахивает дверь. Омега внутри шокировано замирает в тёмном углу и ощеривается на вторгнувшегося в сознание зверя.        — Выпусти его, — неясно, говорит ли это омега Юнги или же твердит самому себе. Он запер своего зверя после случившегося насилия, проклинал волка, который поддался, и сломался под чужим напором, оставаясь навсегда травмированным. А теперь настежь распахивает створку, позволяя тому встретиться с альфой.        На мгновение Хо видит незнакомого волка: полностью чёрного, огромного, от него веет силой и сталью. Он сперва не понимает, кто это, а потом чувствует всем нутром тёплое прикосновение. Так выглядел когда-то альфа в образе зверя? Никак не вяжется с тем, какой он сейчас — неторопливый, мягкий и терпеливый. Даже покорный. От зверя Юнги веет силой, статностью и чем-то, что заставляет омегу Хосока прижать уши к голове.        Хо часто дышит, едва ощущает стекающую по виску каплю пота от напряжения и страха, гложащего его.        — Это плохая затея, Хосок, — твердит альфа, зажмурившись. — Я чую твой страх повсюду.        — Продолжай, — настаивает омега, вцепившись в предплечья Мина ногтями. — Давай, глубже.        Чёрный волк надвигается, дымчато-серый омега скулит и скалится, но не дерётся, не выбрасывает Юнги из сознания, когда тот оказывается внутри общей связи и пересекает границу, оказываясь слишком близко к Хо. Он раскрывает глаза, видит всё в чёрно-белых тонах, словно уже в ипостаси волка. Юнги — весь серый, смазанный.        — Открой, — просит почти шёпотом он, и альфа подчиняется, поднимая веки. Теперь он не серый, но по-прежнему смазанный, и лишь алые радужки сверкают в искажённом восприятии.        Юнги вдруг часто моргает, пошатывается, — какой им танцевать, если трудно устоять ровно. Хосок придерживает шокированного альфу. Тот принимается вертеть головой, глядя на танцующих волков, на горящие факелы и свечи, на яркие для него барабаны. Хосок ощущает боль в глазах, но связь держит крепко, позволяя Юнги видеть. Чудо какое-то. Этот опрометчивый шаг не вызывал изначально доверия, но связь между членами стаи — семьёй — очень сильна. И понадеявшись, Хо не прогадал. Он с трудом различает Мина, который оборачивается к нему. С несколько секунд просто рассматривает омегу, удерживающего его на ногах, а потом улыбается и шумно, коротко выдыхает через дрожащие губы.        Забывшись, Юнги прикасается пальцами к щеке и гладит кожу на лице Хо, вынуждая вздрогнуть. Омега весь покрывается мурашками, видя, как алые радужки поглощают всё, что в их поле зрения, обводят его собственные черты, и Юнги, не отрываясь, смотрит. Сердце испуганно ёкает, и, встрепенувшись, Хо случайно прерывает контакт. Алые глаза Мина меркнут, и счастливая улыбка становится печальной.        Из-за искажённого зрения Хосок, только придя в себя, замечает влагу на чужом лице. Он не может произнести и слова, потому что не понимает — его ли это боль оттого, что красивые лисьи глаза снова стали незрячими, а Юнги осторожно отнимает от его щеки ладонь.

***

       Юнги жалуется на головную боль, и Хосок уводит его из шатра. На улице — крепкий, колкий мороз, а омега и альфа бредут в сторону жилища Хо. Юнги осторожно держится за его локоть и ничего не говорит, а Хосок не может выбросить из головы настойчивый голос альфы, звучащий у него в голове в момент, когда узы были ещё крепки, и Юнги мог видеть через омегу.        «Красивый, красивый», — всё билось о стенки разума, безумно пугая и смущая. Он обещал после праздника сводить Мина к источникам и позвать Тэхёна, но альфа куда-то умчал с Сокджином. Этим двоим вряд ли до них с Юнги сейчас.        Хосок смешливо трёт нос. Несмотря на страх, он может порадоваться за друга, охваченного чувствами и страстью, а пока просто ведёт Юнги по похрустывающему под унтами снегу в сторону своего дома.        Когда они входят, оба выдыхают, потому что в доме — тишина. Нет звука сводящих с ума барабанов, дурманящих флейт и смеси запахов и эмоций членов общины. Юнги в доме ориентируется уже хорошо, потому самостоятельно разувается и раздевается, пока Хосок подкидывает дров в очаг.        Они в молчании ложатся по постелям, потому что не знают, о чём им говорить, и оба ужасно смущаются из-за произошедшего. Хо из-за того, что оказался так близко к альфе и подпустил его к себе запредельно. Юнги — по своим причинам, омеге неизвестным. Оба лежат спиной друг к другу, и Хосок чувствует, что Юнги не спит: ёрзает, шевелится, вздыхает. Он застывает, когда альфа шуршит одеялами и разворачивается к нему.        — Хосок, — зовёт Мин шёпотом, вынуждая омегу обернуться и посмотреть на взволнованное, объятое тенями из-за неровного света пламени очага лицо. — Я… спасибо. Ты не представляешь, что это для меня значит. Впервые за многие годы я смог рассмотреть хоть что-то. Я увидел тебя. Это… очень ценный подарок, — тараторит Юнги, дёргая край одеяла и стискивая его руками, пока лежит лицом к омеге.        А у того снова проклятое сердце ёкает, вздрагивает. Распахнутая душа отказывается затворяться, омега внутри смелеет, высовывает нос и подбирается ближе, исследуя, запоминая, проникаясь. Он — совсем не хочет, чтобы его запирали, но страх всё ещё силён.        — Я… — мямлит Хо, не в силах выдавить из себя что-то вразумительное. — Ты этого достоин.        — Ты очень красивый, — вдруг улыбается Юнги, сощуриваясь и прикусывая губу. — Я никогда не смогу забыть лица того, кто сделал для меня такое.        В груди омеги что-то взрывается, колотится, это — явно не сердце. Оно не умеет так болеть и сильно стучать. Хо задерживает дыхание в попытке усмирить проклятый орган, опускает глаза, ощущая, как Юнги всем естеством его изучает, исследует, запоминает. Зверь внутри воет и царапает рёбра, а Хосок, дрожа от ужаса, двигается к Юнги ближе. Он трясётся, шумно выдыхает, но не ощущает опасности, лишь свой собственный страх. Он не направлен на Юнги, он, скорее, отражение внутренней боли.        — Что ты делаешь? — тихо интересуется альфа. Он чувствует, как Хосок перебирается на его лежанку, запрыгивая под одеяло.        Омега едва не стучит зубами, как вдруг прижимается лбом к чужой груди, скрытой тканью одежды.        — Я чуть-чуть так… полежу, — хрипит Хосок, ощущая биение сердца где-то в глотке.        Юнги пахнет тепло и уютно, а омега до сих пор ощущает присутствие его зверя — сильное, влиятельное, но не агрессивное. Хо зажмуривается, сжимает рубашку Юнги и больше никак с ним не соприкасается. Судорожно обнюхивает альфу, стараясь не выдать себя и, вероятно, с треском проваливается, потому что Юнги всё слышит. От него не веет жуткой жадностью, плотским голодом и злостью, как от того, кто сделал это с ним. Юнги не прикасается сам, держит грань — тонкую и дрожащую, — чтобы не оттолкнуть омегу.        Хо утыкается носом в рубашку, откровенно втягивает запах тела и зажмуривается. Дрожь нарастает, а он внутренне себе твердит: «Это Юнги. Он не обидит, не ранит, не сделает больно. Он сильный, мягкий, заботливый. Он альфа и не навредит», — словно мантру повторяет, выдыхая сквозь сжатые зубы, а потом слышит низкий мурлычащий тембр над головой.        — Мир — разбитое зеркальце, Солнца нет на пути. Плачь, Сирин, птица-девица, Ночь впереди, — выдыхает на грани шёпота Юнги, заставляя Хосока застыть и закостенеть, прежде чем все его мышцы стремительно расслабляются.        Альфа поёт. Тихо, чтобы успокоить, кажется, это колыбельная льётся в уши волшебным голосом. Хосок распахивает глаза пошире, смотря сквозь грудь Мина и утыкаясь по-прежнему в него носом. Песня льётся дальше, голос Юнги не срывается, мёдом ложится в душу, вынуждая Хосока прислушиваться, вникнуть в каждую взятую ноту.        Он постепенно расслабляется. Ноги не сводит судорогой, грудь и живот не болят от напряжения. Хосок понимает, что неосознанно двигается к альфе ближе. Соприкасается босыми ступнями с его пальцами на ногах, слегка вздрагивает, но пение чужое — умиротворяет. Хосок прижимается к грудной клетке альфы щекой и прислушивается к размеренному биению сердца.        Тот заканчивает петь, и Хосок не вздрагивает. Нет внутри желания, сбежать, словно от огня. Что альфа сделал с ним? Он однозначно что-то сотворил, потому что внутри так спокойно. Хосок вздёргивает голову и тянется ближе. Обхватывает руками Юнги за шею, прижимается в объятии, и тот принимает его в руки, мягко обвивая теми талию. Тепло. Это не то ощущение, когда обнимаешь друзей и других омег. Это — тепло тела альфы, который одним своим присутствием обещает стать каменной стеной между омегой и всеми несчастьями мира. Хосок сам не понимает, зачем это делает. Просто Юнги — особенный. Он уступает, не мерится ни с кем силой, поёт колыбельные и любит детей. Он считает его красивым, но не сгорает от алчного желания Хосоком обладать. Юнги — это просто Юнги.        Омега зажмуривается, расслабляясь в чужих руках. Он не дрожит оттого, как Мин его чуть крепче сжимает. И сам не понимает, когда подаётся вперёд и мажет скромно по его расслабленным губам, тут же пряча лицо в чужой подушке.

***

       Чимин, открыв глаза, понимает, что уже встало солнце. Пещеру заливает сероватым светом, льющимся с потолка, вода отражает его. Вяло наблюдая за тем, как лучи рассеиваются по разным углам пещеры, омега ощущает горячее тело сзади, сильные руки на своей талии и настойчивое сопение в затылок. Разум пробуждается не сразу, ему ещё нужно время, чтобы понять, где он, с кем он и почему. Чимин ёрзает, и от этого движения всю поясницу и внутри пронзает тянущей болью. Он шипит и снова дёргается, чувствует то, чего не должен ощущать — боль в анусе.        Позади раздаётся стон. Его обхватывают крепче и притягивают ближе, словно пытаясь избежать болезненных ощущений. Чимин вырывается, но делает только хуже. Он начинает осознавать, что с ним происходит. Накатывают воспоминания о том, как они с Чонгуком остались наедине в пещере, как течка совсем вышибла вожаку рассудок, и он отдавался Чону со всей страстью и жаждой чужой близости не раз и не три. Омега позволил природе взять верх, принял Чонгука в стаю и в себя, позволил случиться этой близости и теперь лежит рядом с альфой, а чужой узел пульсирует внутри него.        Пак шипит оттого, как тот снова начинает увеличиваться, распирая тугие стенки нутра всё сильнее. Твердеет, отрезая крохотные возможности соскользнуть с плотного узла на плоти, который сильно сцепил их между собой. Это до чего им нужно было дойти и как открыться, чтобы Чонгук одурел и повязал его?!        Чимин шипит на руки Гука, обвивающие его и не позволяющие дёргаться, причиняя им обоим боль.        — Чимин, не вырывайся, — низко шепчет Чон ему на ухо, заставляя стайку мурашек пробежать от мочки по позвоночнику, пересекая всё вымотанное течкой и сексом тело. — Больно вообще-то.        — Прекрати это, — выдыхает омега, ощущая, как его всё мучительнее распирает. Возбуждённое тело, ещё не отошедшее от произошедшего ночью, отвечает естественной реакцией.        — Пока ты ёрзаешь и пытаешься насильно соскочить, я не смогу, — отвечает Чонгук, крепко держа вожака поперёк живота. — Ты не добьёшься ничего, а только сделаешь больнее. Расслабься.        А то он без этого юнца не знает! Ну, если говорить честно, то до этого Чимин ни одному альфе такой вольности не позволял по нескольким причинам: болезненно, слишком откровенно и бесполезно. Он всё равно не забеременеет даже от сцепки, а испытывать ради этого боль, даже вперемешку с наслаждением от занятий любовью, Пак оказался не готов. А вот Чонгук, захватив его тело целиком и позволяя делать, что душе угодно, выпустил инстинкты, и объятый жаром течки вожак упустил момент сцепки из виду. А теперь ему говорят расслабиться.        — А ты чего командуешь? — холодно произносит он, пиная пяткой в голень альфу. — Опытный? Много омег повязал?        Чонгук шипит от болезненного пинка, утыкается лбом в плечо Чимина и выдыхает оттого, как тот снова начинает ёрзать и норовит сделать им обоим неприятно. Тогда он двигает тазом, вырывая слабый недовольный стон омеги.        — Одного, — хмыкает он, заставляя вожака застыть. Омега внутри скалится на эту информацию, принимается рычать, отчего раздражение Чимина увеличивается. — Знаешь, он такой холодный, как сам север. И делает мне больно постоянно. Особенно сейчас, когда пытается прервать незаконченную сцепку.        Омега застывает, прислушивается и не сразу почему-то понимает, о ком идёт речь, а когда соображает, то вспыхивает красным, словно маковый лепесток.        — Мелкий гадёныш, — шипит на Чонгука, шлёпает по рукам. Рядом с этим альфой нет сил сдерживать любые эмоции, он всё вытягивает наружу, провоцирует, заставляет вспыхивать гневом.        Чонгук хрипит от боли, когда Чимин снова неудачно пытается слезть, самому вожаку внутренности болью сводит, и он неосознанно хнычет, чувствуя её. Эмоции и феромоны берут верх, Пак прижимается ближе к альфе в надежде ослабить спазмы внизу, сводящие место сцепки. Больно. Не зря он не соглашался на подобное с другими. И ни с кем больше такое не повторит уж точно! Издевательство.        Тело дрожит от перенапряжения и неприятных ощущений, но ровно до той поры, пока Чон не становится активным. Он принимается в наглую гладить живот омеги круговыми движениями, словно успокаивая. Тепло его рук чуть убавляет беспокойство, а сам Чимин внутренне бурчит на альфу, не поддаваясь заботливым касаниям.        Гук осторожно целует в плечо, поднимается к шее, прикусывая кожу под ухом, отчего тело омеги прошибает током, заставляя зажмуриться и тихо выдохнуть через нос.        — Прекрати, — командным тоном заявляет вожак.        — Чтобы всё прекратилось, ты должен кончить, — смущение снова заливает лицо Чимина, он пыхтит и локтем проезжается по чужим рёбрам.        Но Гук и это игнорирует: поднимается поглаживаниями к груди, задевая чувствительные соски, а после спешно спускается к паху. Чимин фырчит, игнорируя то, как хмыкает альфа, обхватив его возбуждение. Движения ладони мягкие, неторопливые, от них негой что-то разливается внизу живота, и Чимин зажмуривается, позволяя себе ненадолго отпустить ситуацию. Кусает пальцы, чтобы не застонать, когда Чон чуть двигает тазом.        Всё заканчивается довольно быстро. И стоило столько дёргаться, если можно было мягко прервать, ведь стоило Чонгуку достигнуть пика почти одновременно с ним самим, как узел, словно по волшебству, исчезает. Не раздумывая особо, омега поднимается на ватных ногах и грозно шагает к источнику, чтобы вымыться и избавиться от запаха альфы со своей кожи. Чонгук моется рядом. Он вроде выглядит расстроенным, вроде и безразличным, что напрягает омегу.        — Что с тобой? Ты же добился, чего хотел? — фыркает он, натираясь бруском чуть размякшего от влаги мыла, пока альфа смывает с волос пену.        — Ты правда думаешь, что я хотел лишь этого? — спокойно спрашивает Чон, не оборачиваясь.        Вожак замирает, задумывается. Он стал слишком часто язвить и грубить, обычно не отличается же таким капризным поведением. А тут из шкуры вылезает, чтобы задеть Чонгука и оттолкнуть подальше.        Альфа бросает на Чимина странный, немного грустный взгляд, но быстро от этого выражения избавляется. Улыбается во все тридцать два, а после вылезает из воды, принимаясь вытираться покрывалом.

***

       Поселение выглядит крайне тихим, когда оба волка возвращаются домой. И правильно — после праздника стая отдыхает, они отсыпаются, прогуляв, скорее всего, до самого утра, и оборотни никого не замечают, пока рысцой бегут к дому вожака. Чимин чувствует, как у него побаливает после кувырканий на жёстком каменном полу всё тело, и мечтает проспать ещё много часов, чтобы восстановиться. Чонгук не подаёт виду, что снова начнёт приставать к нему, как только оба пересекут порог жилища.        Он и не пристаёт, лишь искоса наблюдает за тем, как омега плюхается, не одеваясь, на шкуры и заворачивается в одеяло рулетиком, а глаза его слипаются. Это странно — быть с Чонгуком в одном доме после того безумия, обрушившегося между ними в праздничную ночь, когда Чимин поддался желаниям собственного тела.        Но у альфы другие планы. Он совсем не намерен дать Паку поспать. Чон приближается, а на плечо дремлющего омеги опускается маленький холщовый мешочек. Чимин сонно и с подозрением на тот смотрит, пока Гук сидит рядом с ним на своей лежанке.        — Что это? — спрашивает вожак, подцепляя мешочек пальцами.        — Открой и увидишь, — жмёт Гук плечами, весело разглядывая недовольное выражение лица.        Чимин торопливо развязывает шнурки и выуживает деревянный гребень. Тонкий и изящный, с красивыми резными зубцами — на каждом мелкий, невероятно завораживающий узор. Рисунок на ручке почти похож на тот, что есть на старом, доставшемся Чимину от деда гребне, но всё равно отличается — здесь больше крохотных снежинок, завитков и даже веточка калины сбоку. Вожак вертит гребень в руках и садится, всё ещё завёрнутый в одеяло. Переводит взгляд на довольного собой Чонгука, разглядывающего держащего в руке подарок омегу.        — Это ты сделал? Мне? — изгибает бровь тот, стискивая гребень пальцами.        Хочется, безумно хочется продолжать стоять на своём, но это такая прекрасная вещь. Сколько часов труда Чонгук вложил в каждый рисунок? Сколько сидел, пока Чимин не видел его занятия, чтобы так скоро создать нечто прекрасное? Вожак сглатывает, понимая, что альфа туда вложил много чувств и воли, стараний и стёртых до мозолей пальцев.        — С Йолем тебя, вожак, — тихо произносит Чонгук и звонко целует его в щёку, прежде чем улечься, отвернувшись от омеги и явно больше не желая отвечать.