Kindle

      Метель после Йоля застаёт поселение неожиданно. Она оказывается ужасающе сильной, за этот зимний период ещё такой не было. Снег метёт с ужасающей скоростью, гонимый диким, ледяным ветром, он бьёт по лицу, застилает глаза и обжигает слизистую с каждым новым вздохом. Приходится буквально продираться через быстро увеличивающиеся сугробы, прикрывать лицо ладонью в меховой варежке, чтобы не било мелкими снежинками так сильно.        В окошках домов стаи горит жёлтым свет. Целый день метель не успокаивается, а к вечеру становится невыносимой. И ему бы дома в такую погоду сидеть, пить тёплый чай в компании Юнги, да закусывать испечённым только пирогом, однако что-то не позволяет ему усидеть на месте.        То, что начинает происходить между ними, пугает Хосока. Его сердце нетерпеливо вздрагивает от каждого обращения альфы к нему. От случайных прикосновений, которых не избежать, дыхание спирает, и зверь в душе блокирует его действия, не позволяя закрыть канал и отгородиться от присутствия. Оно ощущается теперь постоянно, без устали тёмный большой волк дремлет на границе разума, периодически дёргая ушами и волнуя Хосока. Юнги наблюдает за ним по укрепившейся связи между членами стаи.        Вот только прежде такой близости ни с кем из волков не было. Словно Хосок впустил альфу гораздо глубже, позволил подойти ближе, так, что даже ощущает призрачное дыхание здорового волка на своей холке и вздрагивает от каждого его выдоха. И при всём при этом страха в душе Хо почти нет. Есть отголоски травмы, которые не позволяют говорить и действовать более открыто, однако омега с уверенностью может сказать, что не боится его. Он искренне верит, что Юнги не причинит ему вред.        Да только ситуация и эмоции с каждым прожитым днём накаляются, натягивает струны внутри него, да и, кажется, Юнги тоже это ощущает. Интерес. Трепет. Он явно ощутил скромный целомудренный поцелуй на своих губах. Это может послужить для него флагом — началом к действию, но альфа медлит. И Хосок ему за это искренне благодарен. Он чувствует тёплый маленький огонёк интереса своего внутреннего зверя к Юнги, но тот ранен и напуган. Ему ни к чему спешка.        Из-за глубоких сугробов омега едва может подобраться к жилищу Сокджина. Уж шаман-то должен что-то знать. Он гораздо мудрее и способнее Хосока, он общается с духами. Быть может, у него получится увидеть или услышать то, как Хо может помочь Юнги. Хоть немного. Тот факт, что у них получилось сделать альфу зрячим, пусть и на короткие минуты, не покидает душу Хосока. Он видел — размыто, но всё же — счастливую, почти восторженную и печальную улыбку в тот миг, он был взволнован оттого, что Юнги смог впервые за долги годы увидеть хоть что-то. Это тревожит трепетом и нетерпением душу омеги. Если Хосок может хоть как-то помочь Юнги, то не станет сидеть сложа руки.        И сегодня, когда Юнги задумчиво сидел возле очага, перебирая в руках флейту, Хосок решил, что должен рассказать обо всём Сокджину, попросить помощи и совета. Этот альфа — особенный. На его долю и без того выпало немало испытаний. Хо хочет сделать для него что-то тоже… особенное.        Он стряхивает с унт налипший снег и, отфыркиваясь, раскрывает двери в сени. Ёжится от контраста температуры, ведь в жилище очень натоплено, а потом видит, как на шум выскакивает шаман, тут же встречая гостя. Губы у Сокджина припухшие и искусанные, шея — в следах чужих зубов, и Хо смущённо отводит взгляд. Его друг счастлив, он обзавёлся парой — заботливым, нежным мужчиной, который дарит ему только радость и удовольствие.        На мгновение его пронзает иглой в самый центр сердца. Хочется задавить зависть, вину и желание. Он тоже бы… хотел. От всей души желает не попадать в такую ситуацию, не оказываться в лапах насильника, чтобы потом была возможность ответить взаимностью тому, кто окажется предельно дорог и желанен. Хо подаёт Джину свою накидку и проходит ближе к очагу, кивком приветствуя Тэхёна, который, сидя в одних штанах, занимается починкой одного из сундуков Сокджина для снадобий.        — Ты чего в такой буран на улицу вышел? Юнги одного же оставил, — выдыхает омега, подавая замёрзшему другу чашку с горячим отваром из ромашки.        — У меня есть к тебе серьёзный разговор, — отвечает тихо он, бросая взгляд на невозмутимого Тэхёна. Он не должен стесняться друга Юнги, тем более так или иначе альфа всё узнает по связи с Джином.        — Что-то случилось? — присаживается тот рядом с другом, нервно греющим пальцы о горячую керамику чашки.        — На празднике, — голос Хосока неожиданно срывается от волнения. Ему приходится остановиться и прочистить горло. Отхлебнув немного чая, омега продолжает: — На празднике я кое-что сделал. Это было странно и пришло в голову совершенно неожиданно, но я не мог избавиться от мысли, что связь внутри стаи может помочь Юнги хоть немного. Я решил попробовать дать ему возможность увидеть, — последнее слово Хо произносит шёпотом, заставляя обоих живущих в доме напряжённо подобраться.        — Хо…        — Не перебивай, пожалуйста, мне трудно говорить, — одними губами проговаривает он, и шаман мгновенно замолкает, захлопнув рот. Он, сведя брови к переносице, продолжает слушать. — У меня получилось. Было трудно, больно и страшно, но с помощью связи я впустил его в себя. Глубоко. И тогда чуть пожертвовал своим зрением, чтобы на короткие мгновения Юнги смог прозреть.        — И вышло? — шёпотом спрашивает Тэхён, совсем замерев и не занимаясь починкой петель. Хосок скованно кивает.        — Ты буквально отдал ему свои глаза, — шокировано вздыхает Джин и прикрывает рот ладонью. — Ты ведь должен понимать, что это — ужасно опасно. А если бы ты тоже потерял зрение? Духи очень жестоки с теми, кто пытается что-то взять сверх меры, они заберут двойную цену!        Хосок скукоживается вокруг чашки и опускает взгляд. Может ли он сказать, что готов чем-то сильно пожертвовать ради Юнги? Может ли признаться, какие на самом деле альфа вызывает в нём чувства? Это больно, страшно и непривычно — знать, что ты начинаешь что-то испытывать, когда всё твоё тело и душа наполнены опасением.        — Я понимаю, — старается сдержанно отвечать омега, а после смачивает горло ромашковым чаем. — Всему есть цена. И я подумал… подумал, что ты поможешь мне спросить у духов, какова она будет за то, чтобы вернуть Юнги зрение навсегда.        Альфа и омега рядом с Хосоком замирают. Застывают изваянием, оба буравят взглядом Хосока, ссутулившего плечи. Джин смотри шокировано и даже зло, Тэхён — с пониманием. Когда Хо пересекается с ним взглядом, то видит, что альфа… понял чувства, которые тот испытывает. А Джин, взбесившись, вскакивает на ноги и принимается ходить вокруг Хосока туда-сюда.        — Ты не осознаёшь, что собираешься сделать, — повышает голос шаман, а Хо продолжает спокойно сидеть.        Однако спокойствие его — притворное. Сердце в груди так взрывается, что становится больно от каждого поспешного удара о рёбра. Омега тяжело сглатывает, руки начинают понемногу дрожать от напряжения. Да, он не понимает, чем ему это может обернуться, чем это закончится, чем он готов пожертвовать. Зная Юнги совсем короткий промежуток времени, он понимает, что доверяет ему. Не может попросту иначе.        — Хосок, ты можешь заплатить слишком высокую цену за это, — почти кричит обессиленно друг на него, а тот всё пристыженно сжимается возле очага, но не может отказаться.        Понимает это с поразительной ясностью, когда ощущает, как зверь внутри встаёт. Выпрямляется и отряхивает дымчатую шерсть от слоёв пыли и горя, а после — скалит зубы. Впервые за год его внутренний омега протестует, желая кого-то защитить, уберечь, проявить чувства. Хосок не способен сейчас ему противостоять, он полностью согласен со своим зверем, он готов. Не зная, какую цену запросят за его прихоть духи, Хо согласен. Он вспоминает умиротворённое лицо Юнги, которого оставил одного в доме и поспешно ушёл к Джину.        — Джин, — тихо раздаётся из уст спокойно сидящего альфы, вынуждая шамана остановиться напротив друга. — Тише.        Сокджин внимательно вдруг вглядывается в напряжённое, серьёзное лицо Хосока. Он подходит ближе и подцепляет пальцами подбородок, шокировано вглядывается во впервые по собственной воле ставшие голубыми радужки друга, который в ответ глядит решительно, смело. Шаман судорожно выдыхает.        — Он — твой истинный? — вдруг спрашивает Джин.        — Нет, — хрипло отвечает Хосок. Его глотка пересыхает и слипается от волнения, ресницы дрожат, а в груди — бешено колотится сердце. — Он…        — Юнги лишился зрения из-за своего истинного, который отверг его, — поясняет за омегу Тэхён, откладывая своё дело и подходя к двум волкам. — Тот погиб, а Юнги остался слепым.        Джин вздрагивает и отпускает подбородок друга, уставляясь теперь на Тэхёна.        — Нельзя, я не позволю, — отрицательно вертит головой он. — Я не дам Хосоку этого сделать.        — Взгляни, — шепчет на ухо шаману его альфа, вынуждая повернуть голову к другу.        Сокджин судорожно вздрагивает и сглатывает, когда видит, сколько решимости пылает в том. Он буквально чувствует, что вот-вот воспламенится из-за эмоций, так долго и тщательно сдерживаемых. На протяжении целого года Хо думал, что ему никогда не удастся перебороть этот страх. Что он останется незамужним, испуганным и испорченным омегой, что будет всегда несчастен. Но в тот миг, когда он, дрожа от ужаса, понимал, что хочет Юнги поцеловать, и сделал это — скромно и с дрожью во всём теле, Хо осознал. У него есть шанс. Духи не просто так привели к нему альфу. Это что-то значит. Духи ведут его и сейчас, и Хосок не верит, что они могут оказаться так жестоки.        — Пожалуйста, — беззвучно, одними губами проговаривает Хосок, видя, как в глазах Джина копятся бессильные от злости слёзы.        Шаман ненадолго отворачивается, утыкается в шею Тэхёна, пока тот старается успокоить его. Хо молча сидит, ждёт только ответ от друга.        — Хорошо, — хрипло выдыхает Сокджин. — Я спрошу у духов, но надеюсь, что ты правда обдумал это решение.        Хосок благодарно вцепляется в чужую ладонь, переплетает их с омегой пальцы, глядя с облегчением в напряжённые, разгневанные глаза напротив.

***

       Глиняная тарелка с грохотом врезается в стену у чужой головы, а тот даже не моргает, лишь стряхивает рыжеватую крошку с плеча да уворачивается от следующей летящей в него утвари. Чонгук пригибается, когда в него метят горшком для запекания пищи, огибает очаг и старается снова приблизиться к омеге. Вожак буйствует, рычит на него и скалит проявившиеся клыки, не позволяя подойти хоть на шаг ещё. Но Чонгуку всё равно: он хочет, он сделает.        Альфа резко подскакивает к Чимину, хватает его за запястье и силой забирает из пальцев посуду, которой оказывается к этому моменту побито нещадно много. Лишь на одну фразу вожак взбесился так, что Чонгуку мало уже совсем не кажется.        Он зло глядит на альфу, старается вырваться, но тот напирает, давит на омегу, вынуждая пятиться ближе к стене. Из-за метели они оказываются заперты в доме. Никому не хочется в такую погоду куда-то сбегать. За последние полторы недели, прошедшие с момента Йоля, они оба потихоньку сходят с ума. Чимин злится на каждый вдох альфы, он ругается на него, придирается. И теперь, когда Чон, не подумав, выпаливает взбесившую омегу фразу ещё раз, его щёки вновь краснеют от ярости:        — Так и скажи, что хочешь меня, вот и бесишься, — шепчет Чонгук, заставляя Пака прижаться лопатками и ягодицами к стене.        — Да иди ты в лес! — почти кричит омега.        Те, кто дали вожаку прозвище «Ледяное сердце», никогда не видели настоящего Чимина. Яростного, буйствующего, как метель за окном, беспощадного. В нём заперто и спрятано столько эмоций, что у альфы кружится голова. Его щёки краснеют, губы растягиваются в оскале, а клыки угрожающе выступают вперёд. В совокупности с горящими голубыми глазами, всё это сводит альфу с ума. Он заводится с полоборота, стоит вожаку только проявить свои настоящие эмоции.        Альфа помнит, каким горячим было его тело, как Чимин приникал к нему, как стонал и просил большего. Каким омега был необузданным, неостановимым. Настоящим. Никакое он не «ледяное сердце», в груди у того — пламя до самых небес. Говорят, несмотря на морозы, в которых живут снежные волки, сердца у них — словно у фениксов. Пылкие, горящие, выпускающие снопы искр. Чонгук в это верит, потому что собственное полыхает между рёбер, откликаясь на эмоции Чимина.        Все полторы недели они ругаются. Страшно, почти доходя до драки, когда Чимин уже попросту задавливает альфу своим авторитетом, а тот, будто пёс, готов вилять перед ним хвостом и прижимать уши. Омега, выбранный им, прекрасен. Горяч и сумасброден, Чонгук чувствует его внутреннего зверя — такого яростного, что у самого впору шерсти встать дыбом.        Он вжимает вожака сильнее в стену и встречается взглядом с ним, обхватывая за талию руками. Чонгук часто выдыхает, потому что удерживать рвущегося прочь Чимина трудно, но всё же прижимается губами к изящному изгибу шеи, вынуждая того вздрогнуть. Лёгкий выдох срывается с губ, на короткие секунды Пак замирает и тем самым даёт Чону фору: тот принимается покрывать кожу поцелуями, постепенно приближаясь к подбородку. Обводит его языком, подбирается к сомкнутым зло губам и горячо выдыхает в них. Не целует, лишь едва ощутимо соприкасается, а Чимин, кажется, его готов уничтожить одним только взглядом.        — Ты уже столько сопротивляешься, мой вожак, — проникновенно шепчет Чонгук, стискивая ладонями рёбра омеги. — Не устал? Я ведь правда не отстану.        — Пошёл от меня, — упирается руками в грудь Чонгука тот, но альфу сдвинуть с места не получается, потому что стоит ему прикоснуться к чужим губам, припасть ртом и влажно мазнуть кончиком языка между губ, как Чимин на мгновение теряется и вздыхает судорожно.        — Я уже говорил, что растоплю твоё сердце. Ошибся, я сам в нём сгорю, — хитро шепчет он в самое ухо, прикусывает мочку и втягивает в рот.        — Ты думаешь, раз я провёл с тобой течку, стану твоим? — рычит Чимин, а потом вдруг стонет, стоит Чонгуку укусить его за шею — больно и оставляя след.        Оба замирают. Чон осознаёт, что у вожака начинают дрожать колени. Тот пытается свести их, но альфа вдруг не позволяет, протолкнув между бёдер колено. Чимин снова смотрит зло, колотит по плечам, но замирает, когда Чон резко оголяет его плечо и кусает за него. Вожаку явно нравится грубая ласка, его тело становится податливым, будто масло, стоит Гуку начать вести себя ещё наглее и грубее.        — Ты будешь моим, — самоуверенно кивает альфа. — Ты сам захочешь поставить на мне метку, — он сглатывает, ожидая, что омега сейчас его снова примется лупить.        Чимин весь краснеет от злости, хватает Чонгука за волосы и заставляет запрокинуть голову. Буравит его зрачки своими, рычит — низко и нетерпимо, — а альфа вдруг выворачивается и опускается перед ним на колени. Задирает рубашку и ловко стаскивает брюки, пользуясь замешательством. Его губы касаются мягкой кожи на бёдрах, зубы вонзаются в плоть, вынуждая Чимина дрожать.        Омега сопротивляется, но вяло, потому что стоит Чонгуку обхватить мягкий член и вобрать целиком в рот, как он выгибается дугой. Необласканный, холодный для остальных, рядом с Гуком он начинает раскрываться. Да, это гнев. И гнев этот доказывает, что вожак — намного горячее, нежели показывает на публике.        Чимин скулит от нарастающего возбуждения, уже, видимо, хочет сдаться ласкам альфы, но вдруг отталкивает его от себя босой стопой и натягивает пониже рубашку, чтобы скрыть откровенное доказательство правоты Чонугка — он действительно до одури его желает.        — Хорошо, — хмыкает омега. — Я буду твоим. Поставлю на тебе метку и признаю, что ты оказался прав.        Чонгук поднимается на ноги и замирает, ожидая того, что скажет Чимин.        — Найди мне подснежники, — жёстко проговаривает он.        — Что? — ошеломлённо выдыхает Чонгук. — Подснежники? Середина…        — Найди мне подснежники. Прямо сейчас, — безапелляционно произносит омега, скрещивая руки на груди.        Чонгук ощущает, что тот уже попросту издевается над ним. Хочет подснежников. Хочет, чтобы альфа выбился из сил и сдался, отпуская его. И хочется задать закономерный вопрос: а тебе-то, вожак, будет легче, если ты добьёшься своего?        Отогнав отчаяние подальше, он отходит на шаг. Это уже переходит все границы, злит Чонгука. На что готов Чимин, чтобы оказаться правым?        — Хорошо, вожак, — кивает с грустной улыбкой он. — Будут тебе подснежники.        Развернувшись к Чимину спиной и не заметив, как омега вздрагивает, Чон стягивает с себя рубаху и брюки, перекидываясь прямо в доме. Он вылетает за дверь, пылая злостью на упрямство омеги, но от своих слов не отступится никогда. Метель встречает его режущим даже сквозь тёплый мех холодом и путающимися в нём снежинками.

***

       Джин сидит перед очагом и гипнотизирует пламя взглядом, пытаясь сосредоточиться. Не то что он не может, просто духи ему сейчас не отвечают. Он не слышит голосов, не ощущает их присутствия, не видит мерцания, как в особенные моменты. Так продолжается уже второй час.        Хосок нетерпеливо сидит в углу помещения, Тэхён где-то рядом. Омегу это злит. Несобранность, отчаянность поступка омеги, который хочет пожертвовать чем-то важным ради альфы, которого, пусть и любит, но не знает. Это то, что хотел показать ему Тэ. Чувства. Горячие, пылкие, но ещё не распустившиеся полностью.        Духи по-прежнему молчат. Они не отзываются на зов Джина, игнорируют его просьбы и вопросы. Перед глазами только подснежники и трещины во льду. Что это может значить? Может, это — ответ на заданный вопрос? Но как его трактовать тогда, как объяснить Хоби, как дать ему надежду? Сокджин не знает. Он ощущает лишь, как начинает дёргаться от нервозности нижнее веко, а после — ласковое прикосновение к плечу.        Тэхён стоит над ним. Он всё чувствует по внутреннему каналу между ними, знает, как нервничает, переживает и злится его омега. Потому тихо просит остановить попытки докричаться до духов.        — Они не отвечают, — отчаянно вздыхает шаман, разминая затёкшее за часы тело, хрустит шеей и небрежно треплет косу, лежащую на плече.        Хо тут же поникает. Его решимость гаснет на глазах, и Сокджина пронзает укусами совести. Быть может, он недостаточно старается призвать покровителей снежных волков? Может, он просто не хочет, чтобы Хосок это делал, оттого и духи сопротивляются его просьбам.        Омега поднимается следом за другом со своего места, Тэхён с жалостью смотрит на Чона, пока тот мнёт собственную одежду пальцами.        — Всё равно спасибо, — печально улыбается Хо. — Я пойду домой.        Джину жаль. Искренне жаль. Он теперь ещё сильнее ощущает угрызения совести, кусает губы виновато и провожает друга до сеней. И что ему теперь делать?        Когда дверь за Хосоком закрывается, омега бессильно оседает обратно на шкуру у очага и закрывает руками лицо.        — Не кори себя за страх, — тихо произносит Тэхён, присаживаясь рядом и обхватывая Сокджина руками. Альфа мягко покрывает поцелуями место за ухом, вынуждая партнёра расслабиться.        — Я стараюсь недостаточно, — шепчет он, полностью отдаваясь объятиям и утыкаясь носом в плечо альфы. — Я могу лучше. Просто… сопротивляюсь. Мне страшно за него.        — Вы обменялись? — усмехается Тэ. — Раньше он боялся, а ты был решительным.        Сокджин толкает альфу в плечо, как вдруг перед его взглядом появляется призрачный образ. Пещера шаманов. Она может помочь связаться с духами. Но на улице — страшная метель, он сам не хочет никуда идти, да и Тэхён его не пустит одного, а альфе в священное место вход закрыт.        Но Джин обязан попробовать сделать хоть что-то. Тэ прав: они словно поменялись местами. Теперь Хосок пылает решительностью, а Сокджин трусливо поджимает хвост перед опасностью.        — Я попробую снова, как только стихнет буран, — шепчет шаман, переплетая пальцы с рукой альфы. — Я готов принять его выбор, если это настолько для Хоби важно. Если это… сделает его хоть капельку счастливее.        Тэ удовлетворённо целует омегу в макушку и ещё крепче обнимает.        — Ты справишься, я буду рядом. Ты хороший друг, Джин, — отвечает альфа и улыбается ему так, что на душе сразу становится спокойнее.

***

       Бесполезные, беспомощные слёзы льются по его лицу и сразу же противной коркой замерзают на коже, когда он идёт домой. В единственный раз, когда Хо решился перебороть свой страх и помочь тому альфе, который действительно этого заслуживает, духи отвергли его просьбу. Хосоку обидно. До скрипа зубов, сжатых плотно и с силой, до яростных слёз. Впервые в его душе преобладают иные чувства: обида, злость, разочарование.        Он не знает, как теперь идти домой. Юнги в любом случае что-то ощутит в облике омеги — различит его эмоции по дрожащему запаху или по всхлипываниям, которые не получается задавить.        Снег бьёт в лицо, оседает на волосах. Комья налипают на обувь и верхнюю одежду. Хо зло стирает замёрзшие капельки с щёк, дрожит от холода. Он приближается к дому и не знает, как сейчас будет говорить с Юнги. Он не давал ему никаких надежд, не обнадёживал, однако такое чувство, будто предал.        Омега совсем не ожидает, что альфу заметит на крыльце — замёрзшего, с бледными губами. Он стоит на деревянной ступеньке и держится за перила. Зачем только вышел? Слепой взгляд направлен в пустоту, альфа старается принюхаться и прислушаться, а когда, видимо, улавливает колеблющийся неуверенно запах приближающегося омеги, весь подбирается и напрягается.        — Зачем ты вышел? — возмущается слабым голосом Хосок, тут же хватая альфу за плечи и грубо утаскивая в сени. — Там такой сильный буран! Зачем ты вышел, Юнги?        Хо уже не может сдерживать слёз, когда видит обеспокоенное выражение на чужом лице.        — Заболеешь, думаешь, я буду тебя выхаживать? Мы оборотни, а не волшебники! — продолжает возмущаться омега, пока не чувствует, как Мин прикасается без спросу к его лицу и чувствует влагу на подушечках пальцев.        Брови его сразу же сходятся у переносицы, губы сжимаются, но голос по-прежнему тихий и сдержанный.        — Я переживал за тебя. Чувствовал что-то с момента, как ты ушёл к Джину, — выдыхает Юнги, не позволяя Хосоку проскользнуть из сеней в дом. — Почему ты плачешь, Хосок? Кто-то обидел тебя? Что-то случилось?        Омеге хочется ещё больше реветь. В горле стоит невыносимый, болезненный и сухой комок от эмоций. Не получилось. Он хотел сделать Юнги счастливым, таким, какого он увидел на краткий миг в праздник. С живым взглядом. Он эгоистично хочет снова увидеть восхищение и нежность в сейчас слепом взгляде, направленном куда-то за плечо омеги. Он хочет, чтобы Юнги на него смотрел.        Почему? Почему ему так отчаянно это необходимо? Что движет Хосоком? Что заставляет так горько воспринимать отказ духов помочь?        Он всхлипывает слишком громко, что в молчании между ними повисает звонким звуком. Словно трещиной.        — Ты меня обидел, — вырывается между губ. — Ты появился в моей жизни и переворачиваешь её с ног на голову. Ты заставляешь моего волка плакать, грустить. Ты…        Лицо Юнги каменеет, альфа бледнеет и сжимает губы, опуская руку и больше не прикасаясь к Хосоку.        — Ты заставляешь меня жалеть, что я не встретил тебя раньше, — разражается плачем Хо и прижимает ладонь к груди. — Заставляешь думать, что было бы, если бы ты не встретил своего истинного.        Альфа выглядит совершенно потерянным. Его фигура размыта из-за слёз, всё льющихся из глаз, Хо, кажется, выплёскивает все скопившиеся эмоции. За год, который стал самым ужасным в жизни омеги, за последние недели, когда рядом стал жить Юнги. Когда он начал греть его своим теплом, заставляя таять ледяную стену, которую так старательно возводил Хосок вокруг себя.        — Я… — заикается Хосок. Слов больше нет, только слёзы. Омега обходит неосторожно альфу и уходит из сеней в дом, но не успевает пройти до своего спального места.        Мин, спотыкаясь и шаря руками в воздухе, всё же умудряется поймать омегу за плечо и остановить. Резким движением разворачивает к себе лицом и хватается за предплечья, стискивая. В нём столько силы, сколько Хосок даже не подозревал, что может быть.        — Я тоже… я тоже не хотел бы встречать истинного. Лучше бы я встретил тебя и никогда бы не знал его, — выдыхает альфа, оставаясь на расстоянии от Хоби, но не отпуская его. — Я думаю об этом с Йоля. Что… что я не хотел бы знать никого, кроме тебя. Ты дал мне больше, чем кто-либо другой. Открылся, показал снова, как выглядит окружающий мир. Боишься меня, но всё равно не отходишь. Я очень хочу, чтобы наши желания исполнились, но Хосок, — омега вздрагивает от его ласкового, наполненного чувствами обращения, — так не бывает.        — Поцелуй меня, — шепчет он, а сам трясётся, как осиновый листок. Ему страшно. Зверь внутри испуганно прижимает уши к голове, но продолжает наблюдать.        — Что?        — Поцелуй меня, — повторяет он более твёрдо, обхватывает пальцами рукава рубахи Юнги. — Давай же. Я хочу этого, несмотря на то, что мне страшно от одной мысли. Поцелуй, Юнги, убей во мне страх, дай мне возможность исцелиться.        Альфа замирает, его хватка ослабевает на предплечьях Хосока, но он не отходит. Думает несколько мгновений, принюхивается, прислушивается, а после делает шаг вперёд. И теперь Хо чувствует его — настоящего оборотня, сокрытого под покрывалом боли и беспомощности. Сильного, грозного, огромного, будто стена. Юнги словно становится выше и шире, распрямляет плечи, нависая над омегой.        Его длинные пальцы зарываются в растрёпанные волосы, вторая рука обхватывает Хо за пояс и притягивает так близко, как только можно. Хосок дрожит, зуб на зуб не попадает от ауры Мина, он во все глаза — широко, почти панически распахнутые — наблюдает за ним, пока не прикрывает от испуга веки.        Чувствует дыхание — короткое и горячее — на своих губах, прежде чем альфа затягивает его в поцелуй. Нежный и флегматичный Юнги исчезает, сгорает под этими губами. Перед омегой — облик того зверя, который в последние недели незримо находится рядом, на границе их сознаний. Этот волк силён и непоколебим, от его присутствия и прикосновений начинают подгибаться колени.        Хосок мычит, обхватывает ослабшими руками альфу за шею и вынуждает усилить напор. Пусть прогонит весь ужас. Быть может, это им хоть как-то подсобит. Омега прижимается всем телом, ощущает, как сильные руки обхватывают его за талию. Ему страшно, дух альфы давит на него, вынуждая раскрыться. Но страх постепенно уходит куда-то в сторону, когда присущая Мину мягкость в какой-то степени возвращается. Хосок понимает — его просто объяла страсть. Не дикость, не животное желание, а именно чувства.        Никто не набрасывается на Хосока. Не рвёт на нём одежду, не берёт силой. Юнги по-прежнему держит его в кольце рук, покрывает губы и щёки поцелуями, прикусывает кончик языка. Хо сам увлекает его к шкурам, не желая прерывать сладость поцелуя, даже если рот уже горит, а сердце бьётся с космической скоростью.        Они не ложатся, стоят возле шкур, не в состоянии оторваться друг от друга, прикусывают губы, сдавливают руками, но в какой-то момент Юнги отстраняется и прекращает всё это. Хо не нужно принюхиваться, чтобы понять почему. Он настолько тесно прижат к альфе, что сам ощущает его желание, сконцентрированное только в одном месте. Омега безумно выдыхает, оставляет на щеке Мина последний поцелуй и отходит на шаг. Альфа хочет остановиться, он понимает, что ещё слишком рано для таких решительных шагов.

***

       Несмотря на уверенность внутри в том, что Чимин не будет и грамма переживать о Чонгуке, он всё равно не может сомкнуть глаз. Гасит свечи, укутывается в одеяло и намеревается спать, но неясная тревога гложет изнутри. Терзает кости и мясо, вынуждая переворачиваться с бока на бок, искать покой, но не находить его и раздражаться ещё больше. Лежанка альфы раздражает его тоже. Злость бурлит так, что омега пинает подушки Чонгука, отшвыривает прочь и снова нервно пытается замотаться в одеяло.        Ничего не выходит. Переживания растут. Что он за вожак, раз отправил совсем молодого оборотня на поиски несуществующих подснежников среди ночной метели? Не заботится о нём вообще, только понукает и прогоняет. Да, Гук наглый и настойчивый. Он горячий, страстный, его желания и намерения видны невооружённым взглядом. Но это не даёт никакого права Чимину, как вожаку, ответственному за всю общину и каждого волка по отдельности, так халатно с ним обращаться.        Он должен был быть более благоразумным. Ему не следовало отправлять Чонугка в метель искать цветы. Чимин рядом с ним теряет терпение и ведёт себя, словно они ровесники, столкнувшиеся лбами.        Омега раздражённо топает, поднявшись с места, по полу и собирает разбросанные подушки. Присаживается на место Чонгука и осторожно те раскладывает, пытаясь вспомнить, в каком порядке они лежали ранее. Нервничает, что не получается, а потом вдруг отчаянно утыкается в одну из них лицом.        Всей грудью втягивает лёгкий аромат чужого тела, волос. Это немного успокаивает, зверь внутри воет на разум Чимина, так старательно портящий им всем жизнь. Омега бессильно валится на шкуры, зарывается в подушки лицом, чтобы ощутить ещё немного запаха альфы, накрывается его одеялом с головой. Он ведёт себя неразумно и по-детски. А младше из них двоих именно Чонгук.        Чимин скулит и фырчит сам на себя, сетует и бурчит, обхватывая подушки руками и зажимая чужое одеяло между ног. Не хватает. Этого мало, чтобы успокоиться. В груди рвётся желание вить гнездо из чужих вещей, волк внутри настойчиво этого требует, но Чимин сопротивляется. Он должен исправиться.        Вдруг с Чоном что-то случилось? Вдруг он замёрз, поранился? Зачем, ну зачем вожак отправил его на улицу в метель? Какие к чёрту подснежники зимой?! Чимин нервно поднимается и садится на лежанке альфы. Обнимает его одеяло и целиком кутается в него. Он должен исправить это, обязан вести себя сдержаннее, но с этим оборотнем просто не получается. Старается заткнуть омегу внутри, думать, как вожак и постараться исправить эту ситуацию. Чимину нужно найти альфу и вернуть его домой. Нельзя, нельзя было так себя вести.        Раздосадованно проворчав, он нехотя выбирается из постели Гука и скидывает одежду. Зябко. А каково там — где-то в лесу — альфе? В мороз и буран бродить, чтобы найти упёртому омеге проклятые подснежники? Чонгук всегда с ним терпелив, даже если порой напирает. Он не трогал его во время течки, пока сам Чимин не затащил в омут желания, ласково с ним обращался, доставлял удовольствие. Чимин не помнит всего, но отчётливо может воспроизвести в душе ощущения собственного разгорячённого тела в те моменты.        Порхающие поцелуи, сбивчивый шёпот на ухо, приятная нега от каждого движения альфы, каждой настойчивой горячей ласки. Кожа покрывается мурашками, в нос бьёт более насыщенный запах чужой кожи. Пак ёжится и трёт плечи руками, направляясь в сторону входной двери. Без особых раздумий вожак перекидывается и выскакивает в буйство ветра и снега. Он исправит свои ошибки. Постарается быть к Чонгуку терпеливее, не обижать его. Вдруг мысль его пугает, резко ударив обухом по тёмной голове.        Чимин вдруг думает, а что, если он и правда своим глупым, ненормальным поведением всё же сможет оттолкнуть Чона? Что он придёт, бросит ему обидные слова и покинет вожака. Найдёт себе красивого молодого омегу среди членов стаи. Что поцелуи и слова будут с тех пор принадлежать ему, ласковое и бережное отношение альфы будут лелеять, беречь и принимать с благодарностью, а не с рычанием и тумаками. И вдруг становится так больно. Обидно, кисло на языке вертится невысказанное, омега торопливо ступает лапами по снегу и прижимает уши к голове.        Ему неприятно представлять эту картину, что Чон будет счастлив с кем-то, кто лучше Чимина, кто будет способен дать ему нормальную любовь и заботу. Что… Чонгук будет любить в ответ. Недовольно и уязвлённо проскулив, вожак переходит на бег и выбирается из поселения, когда перепрыгивает низкий заборчик чьего-то огорода. Он со всей дури несётся в лес, а перед встревоженным взором только картина, как альфа улыбается кому-то другому, а не ему.        Почему так мучительно? Почему разум заполоняют эти пагубные образы? Образы счастливой пары, в которой нет места самому Чимину? Ему за тридцать. Он бесплоден. Он хотел изначально, чтобы чувства Чонгука пропали, исчезли, чтобы он сотворил своё будущее руками с тем волком, который будет ему как нельзя подходить. Что он будет счастлив, ведь молод и энергичен.        Только вот… что тогда останется ему самому? Холодный, пустой дом, красивый, сделанный со всеми чувствами гребень и воспоминания о том, каким Чон был с ним. Чимин сильнее прижимает уши к голове и несётся дальше, огибает едва различимые в темноте леса и вьюге стволы деревьев. Больно. Он даже запаха после себя не оставит, не сделает что-то ради него, не пошевелится.        Чимин — неполноценный омега. Он не сможет дать Чонгуку то, чего они оба захотят. Он не создаст с ним семью, которую так желает. Но больнее осознавать, что может его потерять. Альфа уйдёт и забудет о нём из-за глупости и норовистости, невзлюбит. Пак даже представить боится, если тот посмотрит на вожака с безразличием.        Запутавшись в собственных мыслях, омега врезается всё же в дерево и кубарем катится по снегу, пока не останавливается. Хлопья засыпают его, шерсть мокрая и тяжёлая теперь. Омега поднимается на тонкие сильные лапы и пошатывается.        Он этого не хочет. Он не желает видеть, как Чон прикасается к кому-то ещё, как его чувства угасают и зажигаются новым пламенем в отношении кого-то, кроме него самого. Оборотень возводит взгляд к небу, которого за метелью не разглядеть, и щурится. Он поднимает морду, упирается лапами в снег и протяжно воет. Зовёт, ищет, призывает ответить. Нараспашку оставляет связь, надеясь, что это поможет услышать и учуять Чонгука.        Никто не отзывается. Чимину страшно. Вдруг альфа тоже споткнулся, вдруг повредил себе что-то? И сейчас вообще не может ответить. Вожак судорожно перебирает нитки связи, ищет его, но из-за нарастающей паники не может отыскать.        Снова воет. Теперь ещё громче и надрывистей, отчаянно зовёт, принимаясь бежать. Ещё раз, ещё громче, срывая замёрзшую глотку. И вдруг ему отвечают. Навострив уши, вожак прислушивается и снова громко воет, роет от нетерпения и испуга лапами снег. И снова слышит знакомый голос альфы. Бросается сломя голову в нужную сторону и останавливается только неподалёку от своей секретной пещеры; опять зовёт. И зов Чона раздаётся эхом из глубины тайного места, которое они уже успели разделить на двоих.        На бегу перекидываясь, омега залетает в пещеру — тёмную и тёплую из-за температуры источника. Он сбивает босые ноги и находит Чонгука у самой воды. Тот оборачивается, услышав шаги, и выпрямляется. В руке зажат маленький, совсем крохотный букет небольших цветов с белыми лепестками.        — Ты представляешь, я совершенно случайно решил сюда зайти, — восторженно проговаривает Чон, глядя на горстку подснежников, сжатых в кулаке, — а они там, в другой стороне растут. Магия словно. Откуда в пещере подснежники?..        Чонгук не успевает сказать что-то ещё: Чимин налетает на него. Обхватывает руками за шею и изо всех сил прижимается грудью к чужой, вынуждая альфу обнять его в ответ. В груди бьётся сердце с такой скоростью, что оглушает его. Не расслышать грохота другого рода. Того, с каким рушится айсберг, от ужаса быть теперь ему отвергнутым лёд трескается, омега внутри бьётся и дерётся, нервничая. Чимин слушает спокойное биение сердца альфы, который, держа его в руках и поглаживая тонкую талию, просто молчит.        — Прости меня, — сбивчиво выговаривает вожак, не отпуская Чонгука. — Я не должен был себя так вести. Я не должен был гнать тебя за чёртовыми цветами в метель. Прости, Чонгук.        Альфа изумлённо замирает, а потом утыкается в тёмные растрёпанные волосы Чимина в районе шеи, струящиеся чуть ниже лопаток, и смеётся. Тихо, низко, заставляя омегу отстраниться и взглянуть в глаза.        — Со мной ничего бы не стряслось, всё в порядке, — улыбается вдруг Гук, не отнимая рук от его кожи. — Мне нужно было тебя напугать, чтобы ты искренне открыл, что чувствуешь? Знал бы — раньше в метель сбежал бы.        Чимин чувствует, как его щёки заливает злым румянцем. Ну вот как прикажете не злиться на эту самодовольную морду?!        — Мелкий нахал! — рявкает Чимин, стуча кулаком по чужому плечу, пока Гук продолжает хихикать и вгонять вожака в ещё большую краску.        — Я люблю тебя, — выдыхает альфа, вынуждая Чимина застыть. Он медленно поднимает взгляд на совершенно серьёзно говорящего оборотня, разжимает от шока кулак. — И мне всё равно на все твои предрассудки. Даже… даже если у нас никогда не будет детей, я хочу быть с тобой.        Чимин добела сжимает губы. Ему и больно, и хорошо от этих слов. Они бальзамом льются на душу, вынуждая глаза предательски повлажнеть. Опустив взгляд, вожак застывает неясно в руках. Что ему ответить? Лёд тает внутри, его топит горячее, словно горн, сердце альфы. Чимину хочется глупо улыбаться, плакать, колотить мелкого засранца, обнимать его. Всё сразу, долго и со вкусом. В ушах стоит звонкий перестук капель, словно действительно пришла оттепель, первая капель тающего снега и ласковые солнечные лучи.        Он поднимает голову, сталкиваясь с уверенным, непоколебимым взглядом Чонгука. В мыслях снова рождается образ, что он может говорить это кому-то другому, не ему — Чимину. И снова омега ощущает боль только от предположений и фантазии. Он не выдержит, если те станут реальностью. Проклятый наглый альфа действительно растопил весь лёд внутри него.        Вожак обхватывает руками шею Чонгука снова, крепко прижимаясь, и судорожно выдыхает. Зажмуривается, уткнувшись незаметно в прядку волос на шее, втягивает запах и понимает, что никакие вещи не передают его так хорошо и правильно, как чужие кожа и волосы.        — Так что смирись, я буду надоедать тебе до конца жизни, — тихо произносит Чон, поглаживая омегу по голове.        Тот усмехается и осторожно берёт его за руку. Обращает внимание на рассыпавшиеся по полу пещеры подснежники, присаживается на корточки и собирает каждый маленький цветок, крепко сжимая. Настолько упёртый ему достался альфа, что духи даже среди зимы подарили ему весенние цветы, иначе бы он нашёл их сам или вытребовал. Чимин слабо улыбается и смущённо берёт альфу за руку снова, не глядя в глаза.        — Пошли домой, — фыркает он, а сам прикусывает губу от того, как Чонгук переплетает их пальцы.

***

       Они добираются до дома вожака без приключений, Чимин всё это время сжимает в пасти горькие стебельки, осторожно несёт их в безопасность, боясь, что из-за мороза и снега те могут погибнуть раньше времени. В доме тепло. Омега сразу же ставит цветы в маленькую чашу с талым снегом и оставляет на обеденном столике возле очага. Тонкий аромат разносится по всему помещению, успокаивает и заставляет постоянно переводить взгляд на крохотные бутоны.        Чонгук одевается и как-то растерянно смотрит на вожака, который не рычит, не сопротивляется и не вредничает, словно не знает, что теперь с ним делать надо. Они вдруг ощущают какую-то неловкость, находясь рядом.        — Давай спать, — бурчит вожак и укладывается на своё место.        Чонгук осторожно ложится рядом, а омега так и остаётся недвижимым спиной к нему. В разуме только одно слово крутится, даже просьба: «Обними». Из раза в раз повторяется. Чимин сам просит мысленно. Если Чонгук сделает и этот шаг к нему навстречу, то вожак уже не сможет устоять. Он разрушил все его преграды, весь лёд выдворил из души. Ещё немного — и Чимин сам отдаст ему слабое, хиленькое и измученное сердце в руки, чтобы тот его хранил.        Ещё один шаг — и омега не устоит. Признается, что был не прав, и Чонгук сдержал своё слово. Отдаст всё, что имеет, растает в его руках, потому что «люблю» Чонгука весенним мёдом ощущается на кончике языка. Он тоже.        И альфа делает этот шаг. Двигается ближе, забирается под одеяло, в которое рулетиком завёрнут Чимин, и прижимается всем телом. Обхватывает руками, вынуждая зажмуриться, утыкается губами в позвонок на шее и дарит ощущения, несравнимые ни с какими гнёздами и одеялами. Чимин выдыхает через приоткрытый рот, дотрагивается до чужих костяшек, и его хватают своевольно за руку. На этот раз вожак её не отталкивает.