Song: СОЗВЕЗДИЕ ОТРЕЗОК – Хот-дог
— Надо же, не успел я толком открыться, как у меня уже клиенты? — до одури сладкий голос лениво растягивает гласные, практически мурлычет. Выпендрёжная кривая ухмылка скосила его губы, живой взгляд отрывается от глянцевого журнала в руке и устремляется на меня. Вся спесь спадает в одно мгновение. Он не просиял, зато заметно напрягся и медленно потянулся рукой к Мятежнику, прислоненному к стене. Я стоял в ступоре, пока брат изучал меня с ног до головы, щурясь в недоверии и изучая моё поведение в попытке распознать, агрессивно ли я настроен. Я на всякий случай тоже крепче сжимаю рукоять Ямато, чтобы в случае чего отразить атаку. Но я не собираюсь на него нападать. Моё сердце заходится в бешеном ритме, я, кажется, задыхаюсь от переизбытка эмоций. Я невольно бледнею, мои светлые брови, надломившись, скакнули вверх, придавая лицу растерянное и жалкое выражение. Виновник моих галлюцинаций и тот, кого я ищу большую часть своей жизни, сейчас прямо передо мной, сидит, пытается предугадать мои действия и сам не знает, как ему реагировать. Я и не ждал, что он встретил бы меня бурной радостью, объятьями и поцелуями, я сам не понимаю, что мне сейчас говорить. Мне и радостно, и больно, и грустно, и страшно в одно и то же время. Мы в исступлённом шоке смотрим друг на друга с десяток-два секунд, прежде чем Данте отпускает рукоять гравированного меча и, поочерёдно убрав ноги с деревянного стола, медленно встаёт. — Вергилий. — наконец, первым прерывает тишину его заметно утихший от удивления голос. Я молчу, не силясь что-либо сказать. Мне нечего. Я испытываю жгучий стыд за себя сейчас. За то что я, как старший брат, не добился в своей жизни ровным счётом ничего, и предстаю перед Данте истерзанный своими же мыслями, помятый и несуразный. Брат неуверенно ступает ближе, скрипя половицами под сапогами, и останавливается прямо передо мной, а я, в свою очередь, ощущаю, как подгибаются у меня колени. Я шумно сглатываю, не решаясь сделать хоть что-то, хотя бы обнять его. Всё, на что я сейчас способен – нервно кусать свои губы и рассматривать черты лица Данте, находить в них сходства и различия с собой. Он почти не поменял причёску с детства – такие же лохматые длинные волосы, но теперь чёлка длинными прядками кое-где закрывает лицо, а раньше она была просто по бокам. Лицо заметно вытянулось, как и у меня, но он выглядит намного живее, привлекательнее и, готов поспорить, он с лёгкостью может подцепить любую девушку. — Я и представлял тебя таким. — одними губами произношу я и, наконец, решившись, ступаю вперёд и неловко утыкаюсь в его горячую шею. Я чувствую его бешеный пульс своей кожей, когда мой абсолютно такой же, если не ещё быстрее. Под терпким запахом его одеколона я улавливаю нотки кофе, стали и кожи его куртки, которые, смешиваясь, образуют аромат, подлинно принадлежащий лишь одному человеку. Чувствуя, как меня обвивают и прижимают к себе сильные руки, я смелею и податливо растворяюсь в его объятьях, жмуря мокрые глаза и шумно втягивая воздух раздувшимися ноздрями, я сам обхватываю его за талию. Он чертовски тёплый. Я же – холодный. Его неприкрытые красной кожанкой торс и грудь буквально обдают меня жаром, и этот жар успокаивает и лечит душу. Все проблемы, кажется, исчезают сами собой, становятся незначительными, уходят на второй, третий, четвёртый план. Он и есть решение всех моих проблем. Я не помню, чтобы когда-либо испытывал такое облегчение и эйфорию, как сейчас. Моё лицо кривится перед плачем и я вздыхаю несколько раз, прежде чем издать жалкий всхлип с поджатыми губами и пролить несколько горячих капель, вжимаясь в чужое тело. Мои дрожащие руки судорожно сжимают красную кожу куртки на его широкой спине и я в который раз убеждаюсь в том, насколько я жалок. Данте, в отличие от меня, не плачет, хотя из нас двоих более "живым" всегда был он. Вероятно, сейчас он просто в шоке, поэтому его реакция довольно странная. — Где ты был? — подаю дрожащий голос, приглушённый телом брата, когда, наконец, перестаю лить слёзы. — Да здесь же... Даже не уезжал из Редгрейва. — жмёт плечами мой брат, — А ты, паршивец, где был? — я слышал, как его голос дрогнул чем-то вроде грусти. — Много где. — неоднозначно отвечаю я и задумчиво хмыкаю. Я не хочу доставлять ему дискомфорт, поэтому отстраняюсь первым и тру красные глаза, шмыгая напоследок. Брат растерянно хлопает длинными ресницами, отпуская меня не сразу. Я не знаю, что мне говорить и как себя вести. И он тоже. Мы стоим в неловкой тишине, сверля друг друга пристальными взглядами. — Что это? — я пытаюсь завязать разговор, озадаченно оглядываясь по сторонам. Он тут живёт? Нет, он говорил что-то про открытие... — Мой офис. Я теперь заказник, да. Что-то вроде наёмного охотника на демонов. — Данте с гордостью окидывает взглядом ещё не обустроенную толком, но уже кое где заваленную хламом лачугу и косит губы в однобокой ухмылке. Я поджимаю губы от какой-то зависти, холодным остриём лезвия проводящей по кишкам. Я завидую тому, как у него всё складно, а я – последний неудачник. Жмурясь на секунду, я отбрасываю поганые мысли в сторону. Чёрт, в своих же мыслях я буквально уступил Данте право быть единственным наследником Спарды, смещая себя на десятый план, а теперь, при встрече с ним, я испытываю что-то гадкое, когда у него всё хорошо, а у меня нет. Естественно, я ему этого не скажу. — А ты... чем по жизни занимаешься? Я помню, что ты был лучше меня во всём, а я едва поспевал за тобой, ха-ха... — голос Данте заминается под конец и он, кажется, почувствовал, что говорит что-то лишнее, не сдерживая потока мыслей. Эти слова мне как удар ниже пояса. Он пытается мне льстить? Очевидно же, что всё было наоборот. Всегда, чёрт побери, всё было наоборот! Мне вспоминается мой монолог про существование истины, что для каждого она своя и подлинной истины как таковой не существует. И мне думается, что я был прав. Хотя правота опять же сводится к субъективности мнений каждого человека... Блядь, неважно. Мне нельзя пускаться в рассуждения. — Я тоже охотник. — помолчав некоторое время в раздумьях, сухо выдаю я. В какой-то степени это правда. Ну не говорить же мне, что мой основной род деятельности – война со своим сознанием и бесконечное скитание из города в город в поисках недостижимого братского образа? Я смущённо потупил глаза, чтобы он не распознал того, что я что-то недоговариваю. Хотя, наверное, он бы не стал расспрашивать — мы не настолько знакомы. Вопреки моим ожиданиям, он удивлённо-радостно вскинул брови и просиял, а ровные зубы обнажились в лыбе до ушей. — Ты не хочешь работать со мной? — Что, прости? — Говорю, не хочешь мне помочь в моих начинаниях? Одному так-то сложновато... Гарантирую, что буду добропорядочным боссом. — он заметно веселеет и приободряется и, кажется, чувствует себя немного комфортнее рядом со мной. Я теряюсь и пытаюсь сказать что-то, но слова застревают в горле, и я просто глупо открываю рот, как рыба в поисках кислорода на суше. Я не собирался задерживаться в Редгрейве более чем на неделю но, похоже, мои планы легко повернули вспять. По идее, смысла в моих бесконечных кочеваниях больше нет – я нашёл, что искал. Но я не могу смириться с этой мыслью, я не верю в то, что череда моих надуманных проблем оборвётся так просто. Я жду подвоха, будто человек передо мной – очередной плод моей больной фантазии, я сошёл с ума настолько, что могу ощущать свои галлюцинации и видеть их чётко. Я всматриваюсь в "иллюзию" перед собой с недоверием. Не может всё быть так хорошо. Всегда моя надежда обрывается, стоит мне довериться. Но мой брат стоит передо мной, не исчезает, не превращается в другого человека, я не просыпаюсь ото сна. Он дышит и улыбается, глядя на меня. —...У меня сейчас нет жилья. — единственный аргумент, который я могу привести, взвесив все "за" и "против" у себя в голове. — Ну так живи со мной на втором этаже. Он ещё не обустроен, конечно, но вполне пригоден для жизни... Если ты не против, конечно. Я могу подыскать тебе отель, если не устроит. — он подмигивает, непонятно зачем. — Не против. — хрипло выдыхаю я, — Надеюсь, что места хватит на нас двоих. — мои губы стягивает неловкая улыбка, когда я пытаюсь пошутить. Да, юмор – не моё. Он окидывает меня взглядом сверху донизу, затем касается моей руки, отчего у меня волосы встают дыбом. — Вот и славно. Не знаю, подключили ли уже воду, можешь проверить. Ты поднимайся, я тут ещё немного занят. — он кивает в сторону хлама на столе, так и не объясняя, чем именно он тут занят, и задерживает прикосновение на моём запястье, прежде чем отстраниться. Я чувствую его пристальный провожающий взгляд на себе, когда поднимаюсь по скрипучей лестнице на второй этаж. Шарю рукой в темноте по стенам, пока не нахожу плоскую кнопку на стене, которая с щелчком переключается от моего нажатия. Загоревшийся белый свет чуть резанул по глазам. По помещению совершенно очевидно, что Данте купил его совсем недавно. Я побродил по комнатам, заваленным послепереездным хламом и распечатанными и запакованными коробками, и отметил про себя, что ввиду почти полного отсутствия мебели мне придётся спать на полу. Не хочу вторгаться в чужое личное пространство и я не думаю, что Данте обрадуется перспективе спать со мной в единственной здесь кровати, хотя она и достаточно широкая, чтобы уместить двоих. Вообще, мы можем спать по очереди (тоесть, пока он спит, в эту ночь я бодрствую, а на следующий день наоборот), но я не посмею его об этом попросить. Я в чужом доме, всё-таки, я ведь не настолько наглый. Квартира не слишком большая, скорее, чуть меньше среднего: довольно широкая спальня, в которую попадаешь сразу же, как только поднимаешься по лестнице, и именно от неё ответвляются остальные комнаты; с правой стороны дверь в небольшую кухню и рядом ванная. Слева идёт пустое помещение с одним-единственным и по виду далеко не новым письменным столом, а уже здесь расположена дверь на балкон – единственное место, где ещё нет никаких вещей. Весь интерьер, если его можно назвать таковым, выполнен в тёмных древесных тонах. Окно есть только на кухне и в комнате с балконом, так что приток естественного дневного света будет только там. Я снимаю с себя плащ и, не зная куда его деть, кладу сверху на коробки – тут даже нет шкафа. Я захожу в ванную, которая, кстати совмещена с туалетом. Слава Богу, здесь стоит всё, что нужно. Я по привычке смотрюсь в висящее над белой раковиной прямоугольное зеркало. Выгляжу паршиво. Белые волосы нерасчёсанными сальными нитями спали на лоб, на щеке красуется въевшийся развод от носокрови, глаза красные. Мне невольно вспоминается то, как я глядел на своё отражение утром, чувствуя себя хуже протекающего мусорного мешка (и как я вообще додумался до такого сравнения?). Данте говорил, чтобы я проверил наличие воды. Я берусь за новый блестящий кран и, повернув ручку вверх, с замиранием слушаю его хрип. Я уже думал, что и сегодня мне не судьба помыться, но, вопреки ожиданиям, вода брызнула сильным напором. С облегчением выдыхая, я перекрываю воду и избавляюсь от одежды, сбрасывая её на пол.***
Я томно закрываю глаза, расслабляясь в кипятке. Вытягивая напряжённые и затёкшие без должного отдыха мышцы, я удобнее устроился в ванне. Пар от горячей воды клубами поднимается вверх и застилает всю светлую – в отличие от всего остального дома, – комнату, мало-помалу вытесняя кислород и оттого вызывая у меня лёгкое головокружение, и я начинаю дышать глубже и чаще, чем обычно. Шампуня или геля для душа здесь нет, поэтому я довольствуюсь тем, что есть. Я не вправе жаловаться. То, насколько резко, без всякого предупреждения судьба буквально впихнула моего брата мне в руки, будто устав играться со мной, когда уже выжала из меня все соки, до сих пор ошарашивает меня. Хотя, предупреждение было. Мне вспоминается то ложное видение в мимо проходящей женщине. Кажется, что кто-то свыше ниспослал мне этот образ (и сотни, тысячи ещё до него, но этот был самым внушительным), чтобы посмотреть на мою реакцию и, вдоволь насытившись и удовлетворившись моими страданиями, наконец, смиловаться. Но я не могу довериться этому "Тому-Кто-Свыше" так сразу, потому что вёлся на эту ловушку миллион раз, как наивный дурак. Я должен быть начеку, чтобы как только я начну расслабляться и привыкать к жизни без страданий, я не убивался, если у меня снова отберут то, чем я дорожу, в очередной раз так близко подпустив меня к возможности испытать счастье, а потом резко дёрнуть меня за волосы, оттягивая от "запретного" плода, в моём случае, думаю, это наименование подходит лучше некуда. Я открываю глаза и устремляю осоловелый взгляд в мутный от пара потолок. Всё тело покалывает и немеет от того, насколько же горяча вода, в которой я лежу и практически варюсь. Тяжёлый воздух густо оседает в лёгких обжигающей влагой, у меня невольно темнеет в глазах и появляется сонливость. Мне даже непривычно ощущать пустоту в голове – обычно я рассуждаю о том о сём с самим собой, невольно описываю все свои действия, излагаю свои мысли так, будто я не просто нытик, а собираюсь издать целую книгу о своём нытье. По привычке я любую пришедшую на ум мысль начинаю раскручивать и открывать для себя совершенно не очевидные ранее понятия, заставляя пересмотреть свои шаткие устои. И в самом деле, эта романтизация помогает мне выживать, в край не сойти с ума без пребывания в социуме. Я может и социофобный шизик-интроверт, зато поэтичный. Ну, с пустотой в голове я погорячился. Мысли ежесекундно бесконечным потоком льются в моём сознании, кое-как успевая цепляться друг за друга и соединяться в членораздельные и осмысленные предложения, но под этой пустотой я скорее подразумеваю то, что эти самые мысли сейчас меня не тяготят, поэтому моё впервые за ОЧЕНЬ долгое время более-менее стабильное эмоциональное состояние кажется мне пустым, прозрачным. Боже, как мне душно. Но вылезать отсюда я не имею ни малейшего желания, хотя, кажется, что у меня скоро начнётся кислородное голодание, если ещё не началось. Мои долгие и натужные вдохи уже почти не имеют смысла – я не чувствую должного насыщения, я задыхаюсь и меня клонит в сон. Я не осознаю, что отключаюсь на пару минут. Для меня это произошло как по щелчку пальца, как если бы я просто моргнул. И до меня не доходит, что я так покидаю сознание, а затем возвращаюсь в реальность до тех пор, пока эти "моргания" и непонятные кратковременные провалы в памяти – хотя вроде ничего и не происходит за это время, – не становятся слишком частыми. Мне быстро надоедает эта поочерёдная смена "сна и бодрствования", что я, несмотря на то, насколько уже разморился в кипятке, нехотя вылезаю (не без должного усилия). Я выдёргиваю из слива пробку, удерживавшую воду от вытекания и стою на ослабевших ногах лишь за счёт того, что вовремя вцепился руками в бортик ванны. Единственное полотенце висит на крючке в стене, голубоватые плитки которой покрыты конденсатом, что уж говорить о зеркале, абсолютно непроглядно запотевшим. Как же много всего нужно докупить сюда... Я, настолько быстро, насколько позволяют мне едва слушавшиеся руки, обтираюсь и еле натягиваю на всё еще влажное тело свои брошенные на пол вещи. Я бы с радостью переоделся во что-то новое, но у меня этого нового нет. Футболка неприятно липнет к телу, перекручивается, когда я её надеваю, отчего мне приходится её расправлять. Я чувствую себя как разваренная креветка. Мои мысли снова начинают меня тяготить. Я боюсь выйти и не обнаружить Данте. Я боюсь, что это была очередная ловушка моего сознания. Сердце болезненно сжимается и отбивает неравномерным гулким стуком в грудной клетке, глухим эхом раздаётся в висках. Я чувствую, как неизбежно сбираются со дна желудка предпосылки тревоги, которые неуклонно наращиваются, переплетаясь с пугающими мыслями, как снежный ком. Я предпочту остаться в своей душной крепости, цепляясь за возможность посмаковать чувство, что у меня есть семья, нежели выйти и разочароваться в очередной раз. Я прислоняюсь спиной к мокрой стене и чувствую, как меня мутит. Кажется, что моё больное сознание отделяется, а само тело проваливается куда-то под землю. Мои мысли, зародившись, не приходят к логическим заключениям и расформировываются, рассыпаются на тысячи частиц и перемешиваются друг с другом так, что эту путаницу разобрать невозможно даже самому опытному графологу. Я нахожусь где-то на грани, чтобы покинуть тело и стать расплывчатым и бесформенным сознанием, либо отречься от мыслей и стать бессознательным телом-пустышкой. Но я и есть свои мысли, свои рассуждения, тревоги. Я есть ком из сплошных спутанных проблем, составляющих мою личность. А моё тело – сосуд для этих проблем. Без тела сознание расплывётся, мысли распадутся на слова, те на буквы, а буквы, в свою очередь, бросятся врассыпную и спрячутся по уголкам. Поэтому, как бы не хотелось, мне приходится сосуществовать со своим разумом и держать его в физической оболочке, хотя я чувствую, что меня тянет между этими двумя развилками так, что вот-вот тресну и разойдусь по швам. Я слышу собственный вымученный стон где-то в стороне, хотя не помню, чтобы я его издавал. Закрытые глаза до боли закатываются к затылку, но я чувствую эту боль будто от третьего лица. Я привожу аналогию своего самоощущения сейчас с Чистилищем – грубо говоря, состоянием между жизнью и смертью. Созревает ощущение, что я исчез из мира как физическое явление вовсе. Я растворился в собственной думе и сейчас существую лишь как бесконечный, неуловимый поток мыслей. Откуда-то из потолка я наблюдаю за кем-то, стоящим в укутанной густого молочного цвета паром ванной. Даже я чувствую, насколько тяжело тут дышится, хотя я просто выступаю в роли наблюдателя. Этот кто-то вжимается в покрытый мокрыми разводами кафель, будто сейчас совсем в него врастёт. Его рот открывается в попытке наглотаться воздуха, выцедить из него хотя бы толику кислорода, но безуспешно. Я почти чувствую, как одна за одной отключаются его отдельные части сознания, и у него остаюсь только Я. Тот самый Я, с которым он мысленно разговаривает всё время, которому описывает все свои действия, которому выговаривается и иногда даже получает отклик. Он считает, что я его поддерживаю, но Я лишь подаю мысль и наблюдаю за тем, как он раскручивает её, выводит для себя какой-то смысл, смакует на несколько страниц надуманной книги и оставляет лишь тогда, когда выжмет эту мысль досуха, обсосёт с каждой стороны и посмотрит со всех возможных и невозможных углов. И он искренне считает Меня идеальным собеседником, ему не нужен никто, кроме Меня. Я и есть весь его социум. Его сознание потрясено тем, как резко в его тщательно отгороженное ото всех пространство ворвался, вернее, вернулся его брат и буквально привязал к себе, обязал жить рядом и контактировать с ним. И Я не о том, что он против, совсем наоборот. Прожив большую часть жизни один, он стал нелюдим, разговаривал с другими людьми только по вынужденной мере, а тут, мало того, что он воссоединился с братом и в то же время вернул часть себя, так ещё и предложил жить бок о бок, что уже представляет собой постоянный контакт, о котором он и думать не смел. Слышится тройной стук в дверь и вопросительное "Вергилий?" и Я, встрепенувшись, быстро прошмыгнул к прислонившемуся к стене, сливаюсь с ним воедино и резко привожу в чувства. ...Я будто уснул стоя. Вздрогнув от внезапного гулкого звука со стороны двери я сначала не осознаю, что происходит. Точно, это Данте. О, как приятно осознавать, что его пребывание со мной действительно взаправду... Одна лишь мысль об этом мёдом растекается в сознании, сладким чувством прокатывается по языку, глотать которое мне совсем не хочется. Я осознаю что, должно быть, пробыл в ванной слишком долго. Хватаясь ослабшей рукой за дверную ручку, я проворачиваю её и открываю дверь. Свежий воздух, дохнувший в лицо, показался ледяным. От перепада температур и резкого насыщения кислородом я увидел цветные звёздочки перед глазами, между которыми рассеивалось и принимало причудливые формы вопросительное выражение брата. — Всё хорошо? — отдалённым эхом слышится голос, — Эй, посмотри на меня. В чувства приводят ледяные руки на распаренных щеках. Я удивлённо промаргиваюсь, попутно пытаясь понять смысл заданного мне вопроса. — Да. — подаю тихий голос через несколько секунд исступленного смотрения друг другу в глаза и, с нарочито беспечным видом, осторожно скидываю мурашащие морозом ладони со своего лица. Он молчит. Сверля взглядом пол, я слышу и чувствую тяжёлый вздох непонятного мне значения. Мои уши горят то ли от откуда-то взявшегося стыда, то ли после принятия горячей ванны. Затем он уходит и, лишь когда слышу жалобный короткий скрип кровати под резко навалившимся телом, смею поднять взгляд. Сидя спиной ко мне, Данте снимает с себя красную кожанку, сбрасывает её прямо на пол, отчего слышится звякнувший ремень на поясе куртки, который никогда не застёгивался своим хозяином, щеголявшим с голым торсом, по-видимому, всё время. Испытывая чувство, что я за кем-то бесстыдно подглядываю, неловкость берёт верх и я немного отворачиваюсь, отвожу немигающий взгляд. Лишь по звуку понимаю, что и штаны он снял тоже. — Ты ложиться не будешь? — послышавшийся голос заставил меня обернуться. С широким зевком Данте устраивает косматую голову на подушке и сонно прикрытыми глазами смотрит в мою сторону. — Что? — я непонимающе выгибаю бровь. Наверное, то, что неприемлемо для меня, нормально для других... Почём мне знать, если я этим не интересовался? — Извини, братишка, но для тебя у меня выделенной кровати нет, а на полу я спать не собираюсь. Ты или со мной спи, или сам решай где. — Данте лениво глядит на меня уже одним глазом. Несколько секунд я в ступоре гляжу на искренне непонимающее причину моего смятения вытянутое лицо. Ладно, ежели он говорит так непринуждённо, наверное, в этом нет ничего странного. Данте знает лучше. Я просто не знаю, как устроен социальный мир и отвык вообще разговаривать с кем-либо, кроме себя самого, поэтому замешкался. Подходя на негнущихся ногах к двуспальной, новой на вид кровати, я осторожно залезаю под одеяло и, отвернувшись спиной к Данте, ложусь максимально близко к краю, но глаз сомкнуть не могу. Я затылком чувствую на себе пристальный прожигающий взгляд братских глаз, отчего меня морозит. — Ты чего как не родной? Я не кусаюсь, — с сонливой хрипотцой усмехается Данте и я, не успевая даже переварить его слова, чувствую как одной лишь крепкой рукой меня хватают под рёбра и подтягивают к себе. От неожиданности я ойкнул, в низу живота узелком завязалась странная тревога. Мои глаза округляются в удивлении, но повернуться я не смею. Я не понимаю причину его действия и чувствую страх неизвестности. Я действительно очень плох во взаимодействиях с людьми. Данте лучше знает... — Чёрт тебя дери, Вергилий. Где ты мотался? Я ведь искал тебя всё это время, а тут так нежданно-негаданно заявился, — его голос глушится под кожей моего плеча, отчего мне хочется кричать и поскорее выбраться из крепких объятий, к которым я совсем не готов. Слишком много новых событий, ощущений и эмоций за такой короткий промежуток времени. Мой мозг прямо-таки испытывает перегрузку. От волнения меня начинает тошнить, а во рту пересыхает. Кажется, что даже глаза начинают слезиться. Я с трудом воспринимаю фразу Данте и некоторое время не могу понять её смысла, прокручивая в голове сотни раз. Мне боязно и непривычно, но я не смею отодвинуться. Не смею даже дышать. — Ты думаешь, что я тебя не искал? — скакнувший от нервов голос заставил меня проклянуть себя за то, что я вообще осмелился ответить. Я неловко замолкаю и, кажется, моё тело стало в несколько раз меньше от того как я съёжился. Он выдерживает долгую паузу, мерно дыша мне в шею в раздумьях, пока по всему моему телу проходится мороз, а по спине поднимается табун мурашек. Кровь в ушах зашумела, и я не слышу даже своих роящихся и возникающих одна за одной мыслей. — Ты сильно изменился, — спасибо, знаю и без тебя. И угадай с одного раза, кто виновник? Кажется, что у него много невысказанного на уме, но он не озвучивает своих мыслей. Наверное, не знает как подступиться. — А ты – нет. Ни капли, — я скрываю страх быть разоблачённым под напускным раздражением. Данте нельзя знать то, что я буквально сходил с ума из-за него. Что чувствовал себя паршиво из-за него. Вернее, из-за его отсутствия в моей жизни. Данте, хоть и был до жути приставуч ещё с самого раннего детства и черты этой не утерял, хоть и раздражал меня и каждый раз бесцеремонно вторгался в моё личное пространство, я горячо любил его. Я смирился с его выходками и раздражался лишь по привычке, но когда этого не стало, я сильно жалел о своём надменном поведении и клялся, что если встречу Данте, то всеми способами выражу свою привязанность. И вот, опять я грешу этой притворной раздражительностью, но я просто не могу ничего с собой сделать. Кажется, что это неотъемлемая часть меня и моей личности, хотя, наверное, так и есть. — Разве это плохо? — я не вижу, но мысленно рисую его ухмылку у себя в голове. Моё тело каменеет от ощущения чужого тепла на своей коже. Я полагаю, что в будущем мне придётся привыкнуть. — Не знаю, — еле слышным сиплым шёпотом отвечаю я и, на удивление успешно, убираю руку, держащую меня под рёбрами. Я отодвигаюсь на безопасное расстояние, чтобы не касаться тела Данте. Больше он не предпринимал попыток заговорить со мной, но я отчётливо ощущал взгляд любопытных глаз до тех пор, пока не забылся беспокойным сном. Так и не посмотрев в его сторону.