I wanna be trapped in you.

В кромешной тьме я чувствую, как что-то душит меня. Наваливается всем весом и сжимает, обвиваясь обручем вокруг нагого и совершенно беспомощного тела. Кажется, огромный удав скользит холодным хвостом, кольцом обхватывает ноги и руки, чтобы я не сбежал. Я не вижу ничего, но чувствую каждую чешуйку соприкасающейся змеиной кожи с моей. Моё сознание поглощает всеобъемлющий страх, изнутри разъедающий нутро моего мозга, и оставляет лишь оболочку – для поддержания вида, что голова моя не пуста. Но лишь нам вдвоём известно, что личинки страха выжрали всё подчистую. Я испытываю панику – одно из немногих любезно оставленных мне чувств. Змеиная плоть сокращается вокруг моих конечностей, играючи сжимает мою шею, предупреждая, что может сломать её в мгновение ока. Пытаюсь позвать на помощь, но голос застревает где-то в грудине и доходит до губ лишь хриплым бульканьем. Я полностью обездвижен и обезоружен. Все мои попытки сбежать абсолютно тщетны, я понимаю, что терять силы мне незачем, но почему-то не прекращаю сопротивляться. В голове разъярённым ульем роятся лихорадочные мысли, но я не могу ухватиться за нить ни одной из них. В них нет смысла. Они все – пустышка, не несущая в себе никакого подлинного значения, и я осознаю это довольно быстро. Животный страх перед смертью возрастает, когда я чувствую длинный раздвоенный язык, мельком задевший моё ухо. Я вновь пытаюсь кричать, и взамен получаю болезненное удушение. Я не могу вдохнуть. Беспомощность. То, что преследует меня всю свою сознательную жизнь. Невозможность сделать что-либо. Полный контроль моих проблем надо мной. Кажется, то, что происходит сейчас – воплощение моего душевного состояния в физической форме. И это отнюдь не приятно. Мои очередные попытки позвать на помощь оканчиваются провалом. Ни звука. А кого я пытаюсь позвать? Почему-то в моей голове чётко отложилось, что в этой чернушной пустоте есть кто-то кроме меня. Я почти чувствую пристальный взгляд на себе, но никаких попыток помочь мне этот "кто-то" не предпринимает, быть может, считает, что это сделает кто-то другой, как обычно делает большинство людей и перекладывает с себя ответственность, потому что это может сделать кто-нибудь за них. Но я чувствую, что он не такой. Я чувствую, что бездействует он специально, упивается зрелищем и, кажется, выжидает определённого момента. Я не понимаю, забавляется он, сочувствует, или злорадствует. А может, и совсем ничего не испытывает? Мою попытку отвлечься в раздумьях прерывает хруст собственной шеи. Нутром горла я издаю едва слышный вымученный стон и чувствую, как слезятся зажмуренные глаза. "Просто прикончи меня уже... Хватит мучать." — острым лезвием проходится по сознанию отчётливая мысль. И, будто меня и вправду услышали, я чувствую как уменьшается давление. Это мой шанс. Как только я получаю малейший доступ к движению, я со всей дури лягаюсь и выпутываюсь из смертельных оков продолговатого тела. Я просыпаюсь от того, что, кажется, слишком резко дёрнулся во сне. Сначала я подумал, что меня всё ещё душат, но ощущения разительно отличаются от змеиной хватки. В отличие от леденящего тело холода, я чувствую окутывающее тепло. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что крепко обнимающее меня тело – это мой брат. Я смаргиваю с ресниц остатки сна и, поёрзав, оцениваю возможности выбраться из ловушки. Данте держит меня в мёртвой хватке, тесно прижимая меня к себе, отчего мне даже тяжело дышать. Выбраться я не могу. Теперь неудивительно, что мне приснился кошмар. Приподнимая голову, чтобы посмотреть на спящее лицо, я невольно ощущаю своим телом грохочущий пульс в горячей груди Данте, что проходит сквозь меня и заглушает моё собственное учащённое сердцебиение. Я вглядываюсь в различимые в темноте неподвижные черты лица и вслушиваюсь в мерное дыхание, что чуть колышет мои волосы. Мне некомфортно и боязно от такой тесной и совершенно нежданной близости. Я чувствую, что не должен быть здесь. Может, кто-то другой, но не я. Чёрт, Вергилий. Ты, кажется, сам грезил о возможности увидеть Данте? Получи и распишись. Ты должен быть благодарен судьбе. Да, я понимаю это, я благодарен кому бы то ни было за своё воссоединение с братом, но сейчас кроме страха, волнения и тревоги я не чувствую ничего. И я не понимаю причину столь явного отторжения физического контакта, что появилась на подсознательном уровне. Опираясь на детские воспоминания, я полагаю, что раздражение при нежелаемом контакте вполне нормально, но страх? Данте ведь не собирается мне навредить? Более того, он лежит абсолютно безоружный и беззащитный передо мной. Это ему стоит бояться... Так почему я испытываю это? В отместку моим словам, сквозь сон сильная рука давит на мой затылок и прижимает к основанию шеи. — Данте, — тихо окликаю я в единичной попытке разбудить своего брата, но тщетно. Я паникую от того, что мои движения ограничены. — Данте, проснись... Хватит душить меня, — почти хнычу я, тяжело вбирая носом воздух. Я упираюсь руками во вздымающуюся грудь, стараясь отдалить дистанцию. Мутное мычание в ответ. Его веки дёрнулись, собираясь открыться, но этого не произошло. Хотел бы я так же крепко спать... Я панически боюсь любых ситуаций, когда мои движения сильно скованы. Я не знаю, в чём глубинная причина этой недоклаустрофобии, но она преследует меня с детства и проявлялась даже в незначительных моментах, например, когда Данте, играючи, обездвиживал меня. Это было ужасно, хоть я и не выказывал страха. Сейчас я, конечно, боюсь не так сильно, но всё же. Чёрт. Нечеловеческая сила Спарды даёт о себе знать даже во сне. Он, очевидно, не терял времени зря и тренировался. В отличие от меня. Я, быть может, ещё на что-то годен и от демона в подворотне я не подохну, но я чувствую, что на фоне Данте я меркну, хотя даже не испытывал его силу. И не собираюсь. Мой брат прямо-таки пышет самоуверенностью, настойчивостью и упёртостью – это присуще ему с детства. Я же – размазня, затворник, который отрёкся от общества и навязал себе свой собственный социум. И вот, к чему это привело: нелюдимый, социофобный, неуверенный и апатичный нытик, который держится только благодаря романтизации своих болячек в голове. Эти надуманные пиздострадания составляют большую часть моей личности, они заставляют меня думать, следовательно, существовать. Ведь без думы нет существования. Все думают: и люди, и кошки, и собаки... Да, у животных мышление гораздо более примитивное из-за недостаточной развитости их мозга, но они всё же думают. И они тоже страдают. Да те же собаки – помнят хозяина всю жизнь и, наверное, единственное животное, что способно пожертвовать своей жизнью ради того, кого они ценят. Порой я и сам чувствую себя псом, хотя в роли "хозяина" в голове всплывает только Данте. Это звучит ужасно пошло и странно, но я имею ввиду другое. Да, я отвратительно жалок, но те единственные эмоции, хоть и общепринято считаются отрицательными, внушают мне то, что я ещё жив, не растворился в пространстве, не расщепился на молекулы, моё тело пока что не гниёт в сырой земле, хотя, признаться, иногда (большую часть времени) мне этого хотелось. И эта преданность, даже не к Данте, а к его образу как к лирическому герою и тот факт, что я существую лишь за счёт своей бесконечной погони за ним, утверждает мою и без того пробившую дно в собственных глазах репутацию, как неизменно и натурально жалкую. Будто бы это присуще мне по природе. Рассуждения с самим собой, начавшиеся с абсолютно спонтанной мысли, всегда помогают мне отвлечься, и я уже немного забыл про свою нарастающую от обездвиживания панику, потому что выпал из реальности на некоторое время. Я ныряю в объятья страха, перебарываю себя впервые за очень долгое время и, сдавшись, послушно прилегаю к спящему, не без тревожной осторожности. И я осознаю, насколько же ничтожны мои страхи, да они и не представляют из себя ровным счётом ничего... Я нерешительно приобнимаю неподвижное тело в ответ и кладу руку на его талию примерно так же, как лежит его рука на моей. Накатывающее волнение и странное покалывание в животе заставляют чувствовать себя так, будто я делаю что-то преступное. Но ведь это начал Данте, не я... Я просто поддался. Мне было необходимо перебороть свой страх хотя бы единожды. И, хочу сказать, прикосновения не так колки и неприятны, какими казались раньше. Я звучу как полнейший кретин, но для меня это действительно огромный шаг: выйти из зоны комфорта и сделать то, чего избегал, казалось невозможным, даже если это обыкновенное взаимодействие с человеком. Даже не с несколькими, а с одним-единственным. И то, не с девушкой, не с незнакомцем, а с братом! Хотя, его тоже можно назвать незнакомцем – я не знаю о его жизни почти ничего, как и он о моей. Я всё ещё чувствую стыд. Лежать вот так в полнейшей тишине и темноте со своим братом довольно неловко, пусть он вообще спит и ничего не подозревает о моих терзаниях. Даже если узнает, думаю, не поймёт или посчитает меня поехавшим. Но я не могу отрицать того факта, что тепло чужой гладкой кожи довольно приятно ощущать на себе. Но это лишь единичный случай. Я не могу представить себе то, что я могу привыкнуть к подобному. Сейчас я намного более спокоен, чем несколько минут назад, но я всё ещё слишком взвинчен, чтобы уснуть снова. Я плотнее вжимаюсь в полуобнажённое спящее тело, пытаясь выцедить из этого приятные чувства. И, вроде как, что-то получается. Его запах уже кажется чем-то само собой разумеющимся и мне кажется, что скоро я пропахну им сам. Я не против. В конце концов, я не воспринимаю себя как отдельную личность, только как дополнение к Данте, хотя он сам во мне не нуждается. Я не против пахнуть им. Это заставляет меня думать о том, что я принадлежу ему, и в какой-то степени меня это успокаивает. Данте слишком добр ко мне. Я должен отплатить ему хоть как-нибудь. Для начала, нужно будет убраться тут. Я жарко выдыхаю в бледную шею, прижимаюсь к изгибу губами и вжимаюсь холодным носом. И за этим нет никакого подтекста... Выбивающийся из колеи размеренного сопения шумный выдох заставил меня замереть и даже задержать дыхание, не смея пошевелиться. Я сделал что-то не так. Не совсем понимаю что, но я точно это почувствовал. Я слишком расхрабрился и позволил себе лишнего. Я ожидал, что Данте проснётся, но ничего такого не произошло. Причмокнув губами, он удобнее уместил белобрысую голову на подушке, подбородком и губами касаясь моей макушки, отчего у меня щекочет где-то в кишках и мне хочется кричать от переизбытка неизвестных эмоций.

***

Я, кажется, так и пролежал неподвижно с закрытыми глазами до самого рассвета, пока не забылся чутким сном только под утро. Открыв глаза, себя, стиснутым в объятьях крепких рук, я не обнаружил, отчего немедленно запаниковал. Но мимолётная паника эта замялась так же быстро, как и началась, когда я открыл веки и обнаружил широкую спину брата, сидящего на матрасе, а затем в нос ударяет резкий запах сигарет, что заставил меня поморщиться. И чуть приглядевшись, я заметил источник запаха – обволакивающий комнату полупрозрачный серый дым. Он курит в доме? Надеюсь, он не будет хотя бы разбрасывать окурки. Он услышал как скрипнула кровать, когда я приподнялся на локтях, и немного повернул голову в мою сторону. — Спи, рано ещё, — говорит Данте хриплым, то ли от курения, то ли от недавнего пробуждения голосом, не вынимая со рта сигареты. — Не хочу, — мой голос как всегда тихий, больше похож на шелест листьев, — Я выспался. Данте что-то мычит в ответ и отворачивается, выдыхая очередную порцию едкого дыма. Гадость. — Как спалось? Нормально? — он продолжает бессмысленный диалог, но я ему благодарен. Сидеть в неловкой тишине было бы хуже. Наверное. — Вполне, — коротко и ясно. Ну, а что мне ещё сказать? — А ты всегда так жмёшься к тем, с кем спишь? — говорит он спустя минутную паузу беззлобно, и я чувствую подстрекающую улыбку в его тоне, но мне становится настолько стыдно, что меня охватывает дрожь и леденеют руки. Он точно не спал, когда обнимал меня, теперь я уверен. Но зачем он это делал? Данте поворачивает голову, на этот раз полностью, чтобы видеть мою реакцию. — Без понятия, — скакнувшим от волнения голосом ответил я и почти почувствовал, как закипает кровь в жилах, но не от злости, а от стыда. И я больше не благодарен ему за то, что он начал разговор, — Это имеет значение? — Да шучу я. Данте растягивает тонкие губы в ещё более широкой улыбке и тянет руку к моей голове. Он треплет мои волосы, заставляя меня съёжиться и удивлённо вылупить глаза, после чего сминает сигарету о деревянный каркас кровати и бросает её на пол. — Я соображу нам что-нибудь пожрать, ты разбери тут коробки, как встанешь. Если что – я внизу. Ага? — я смиренно киваю и Данте, удовлетворённый, последний раз похлопывает меня по голове как собаку и рывком поднимается с кровати. — Тут где-то должно быть мыло, шампунь, зубная паста, и прочая бурда... Расставишь тут всё. — он кивком указывает на груду замотанных скотчем картонных коробок, скомандовав. Несколько секунд Данте пристально смотрит на меня, прежде чем скрыться на деревянной лестнице. Он не принимал душ. Ни вчера вечером, ни сегодня утром, но от него не пахнет плохо. Что ж, мне нет дела... Мне бы хоть за собой уследить.