POV: от лица Данте.
Тот, чьи мысли и доводы прочесть мне неподвластно. Тот, кто одним своим болезненно-бледным видом и загнанным выражением уставшего лица заставляет моё сердце биться чаще. Тот, кто своей нерешительностью и наивностью олицетворяет полную мою противоположность. Тот, кто поддерживает чистоту в доме и спит рядом со мной каждую ночь. Одним словом, Вергилий. В-е-р-г-и-л-и-й. Каждый слог рокочуще прокатывается по языку и на секунду задерживается на самом кончике, прежде чем я, смакуя, произнесу это сладкое слово, похожее на мурчание кошки. Обладатель этого имени часто откликается не сразу, полностью погрузившийся в свои размышления. Как бы мне ни хотелось узнать, что у него там в голове, он всегда держит это в тайне. Его губы слегка вздрагивают, когда он слышит меня, – не с первого раза, – и он будто отрывается ото сна. Зачастую Вергилий даже не поворачивает головы, движутся лишь его глазницы, показывая, что он всё же меня слышит. И то, иногда даже не в мою сторону. Если всё же Вергилий удосужится повернуть на меня своё лицо, то его глаза не задерживаются на мне более секунды. Не знаю, обидно ли то, что он не хочет меня рассматривать, как это делаю с ним я, или забавно, как он яро избегает встречи наших взглядов, будто в его глазах я прочту что-то запретное. Хоть он и мой близнец, нас запросто отличить не то что по повадкам, а даже внешне. Главное его отличие – не зачёсанные назад волосы, а постоянное, не меняющееся выражение светлой грусти, задумчивости и отстранённости на его вытянутом фарфоровом лице. Можно сказать, его внешность и телосложение утончённее моих, хотя сходства, очевидно, присутствуют. И хотя поначалу мне даже нравилась его флегматичность и непроницаемость, но далее она начала меня если не злить, то раздражать, потому как я попросту не мог разгадать загадку его внутренних тягостей. В каком-то смысле эта загадочность стала моей целью, чтобы я прочёл её от и до. Я даже думал, что ответ кроется в его глазах, ведь, как говорят, "глаза – зеркало души", но смотреть в это зеркало Вергилий подолгу просто не даёт. Он начинает волноваться, отворачиваться, бояться чего-то, лишь разжигая мой интерес. Я, естественно, горячо люблю брата и вовсе не собирался слишком давить на него, потому как он – личность, видимо, ранимая и чуткая, хоть он и держит всё в себе. Я бы даже сказал, что моя любовь больше похожа на одержимое желание держать его подле себя, и чтобы любовь эта была взаимной. Да, он любит меня тоже, но не так, как хотелось бы мне. У нас слишком разные темпераменты, он не поспевает за мной, а мне тяжело притормозить ради него. Но я всё же старался, мучительно медленно сближаясь с ним, и у меня даже выходило: Вергилий перестал так откровенно шугаться и стесняться меня, мало-помалу расслабляясь в моих объятьях. Я чувствовал себя так, будто приручал дикую недоверчивую зверушку. Но, однако, Вергилий интересным собеседником не являлся, держа свои мысли при себе и говоря совершенно отдалённо от того, что он думал в самом деле. Мне же хотелось увидеть его настоящего хоть раз, и я пытался сделать это всеми силами, ластясь к нему и обжимаясь, пытаясь завязать диалог, хотя выходило у меня не слишком, потому что наши интересы, похоже, не совпадали, хотя я и не знал его интересов. Он ничего не говорил о себе, даже о своём самочувствии. И хотя первоначальный ужас, который был в его стеклянных глазах, когда я трогал его особенно часто, уже почти исчез, мне становилось скучно. Хотелось выжать хоть какую-то интересную реакцию кроме оцепенения от страха и беспокойства, которое заменялось по мере его привыкания на что-то более равнодушное, и сам он на физический контакт ни разу не шёл. Я уж смирился с его бесхарактерностью и однотипной моделью поведения, как в один день моё мнение о нём перевернулось с ног на голову, и это стало настоящей эврикой для меня. Я думал, Вергилий не слишком-то нуждается во мне, и ему по большей части всё равно, есть я дома или нет, потому без зазрения совести отправлялся на ночные заказы, подышать вечерним воздухом, так сказать. И зачастую я был с Леди, моей новоприобретённой подругой, не для помощи, скорее, а лишь для компании, потому что с демонами я справлялся на ура и самостоятельно. Да и я не воспринимал её как-то всерьёз. Когда Вергилий спросил, почему я так часто ухожу, оставляя его одного, признаюсь, осознание ревности брата потешило моё эго и уверило меня в том, что не так уж ему и всё равно. Я ответил ему честно, и когда в ответ получил целый шквал его накопившихся мыслей, что он надумал себе, честно сказать, я был приятно шокирован. Не тем, что Вергилий был убеждён в его бесполезности, а тем, что он всё же может выказывать сильные эмоции и даже кричать в отчаянии, пытаясь донести до меня свои мысли. Мой внутренний демон ликовал, а снаружи я постарался сделать как можно более нормальный вид и не засмеяться от радости, потому что это было бы совершенно ни к чему и могло обидеть моего братца, изливавшего душу. Когда я принялся успокаивать его, целуя везде, где можно, на удивление, на лице Вергилия не было страха и смущения, он, наконец, полностью поддался. Я из любопытства "случайно" коснулся его губ своими, и каково было моё удивление, когда он пошёл навстречу сам! Казалось, мой прежний мир рассыпался на несколько тысяч частиц, чтобы смог выстроиться новый, с совершенно иным мнением о личности моего брата. И я, поняв, что мой невинный Вергилий не такой уж и невинный, не мог больше довольствоваться простыми объятьями и прикосновениями, которые он принимал теперь, можно сказать, охотно. Он даже позволял целовать себя, но не слишком долго. Едва лишь его тело начинало отзываться, а на лице появлялся очаровательный возбуждённый румянец, он тут же обрывал любой физический контакт и сторонился меня недолгое время, пока его сердце не уймётся. Особенно ему не нравилось, когда я целовал его изящную шею. Вернее, нравилось настолько, что сносило крышу, и он этого чувства боялся. Если поначалу его отстранённость лишь подогревала мой интерес и желание скорее заполучить его, то сейчас это начинало раздражать. Если он так легко смог перейти на новый уровень отношений и даже сам этому поспособствовал, то в чём смысл сейчас строить из себя невинную овечку? Я ведь понял, что он способен на большее, и теперь в моих планах было доломать Вергилия, чтобы он сам захотел дать мне. Однако, я, похоже, ошибался. Брат снова стал стеснительным и неразговорчивым как прежде. Мне хотелось вновь увидеть его яркие эмоции, любым способом вывести его. Предпочтительно, конечно, чтобы он меня вследствие не возненавидел, хотя я думаю, что он может простить мне всё. Я замечал его мнительность и тревожность, а так же чертовски низкую самооценку, настолько, что никакие мои провокационные действия его не унижали. Или унижали, но он принимал это как должное. Он слепо доверяет мне, и любое моё слово может сильно исказить его мнение. Я, признаться, иногда наслаждаюсь, когда говорю Вергилию что-то очевидное, и наблюдаю, как рушится его мир. Его узкие познания о внешнем мире меня вообще поражают. Я почти уверен, что у него не всё в порядке с головой. Итак, как я упоминал, мне надоело долго добиваться Вергилия, плюсом мне хотелось вывести его на эмоции... забавы ради, или потешить своё эго, я не знаю. Я стал одержим этой идеей. А потому как никаких рычагов давления на его разум я не знаю, потому что он просто почти ничего не говорит о себе, я решил воспользоваться самым действенным на него методом – физическим, проще говоря, и убить двух зайцев сразу: лишить его девственности, перейдя на новый его этап привязанности ко мне, и довести его до истерики, быть может. Жестоко, да, но мысль об этом меня крайне возбуждала. Мне хотелось видеть хоть что-нибудь: ненависть, безумие, обиду, неистовую радость, что-то, что способно изменить его едва меняющееся выражение лица. В конце концов, если ему не нравятся мои действия, я хочу, чтобы он выразил ясный протест. План, казалось, крайне прост, и я приступил к его выполнению немедля. Сначала всё шло гладко: я приставал к нему, он почти не сопротивлялся. Мямлил что-то, но явного протеста не выражал. Я видел в его глазах сомнение, его внутреннюю борьбу между здравым смыслом и желанием сдаться. Я надавил на Вергилия, чтобы он, наконец, решился, и я был удивлён тому, насколько легко можно поменять его мнение. Он так просто сдался, что я даже не вкусил должного пресыщения. Конечно, я был чрезмерно груб – опыта с мужчинами у меня не было. Подумал, раз с девушками у меня было всё нормально, то и сейчас тоже, но... видимо, ошибался. Он жаловался на боль, а я не слушал. И он смирился. Я не хотел чувствовать к брату жалость, я думал, он в кои-то веки взбесится, врежет, или хотя бы будет сопротивляться, но он лишь жмурился и отворачивался. Я чувствовал, что насилую его, и меня даже затошнило в какой-то момент, я думал остановиться вовсе, но что-то мне не дало это сделать. Стало стыдно признать, что я был плох, поэтому шёл до конца. Раздражало и то, что Вергилий вверил мне своё тело, но сам был совершенно отвлечён. Даже в такой момент я не мог завладеть его разумом, чтобы хотя бы сейчас он был полностью сосредоточен лишь на мне, а не на своих мыслях. Что-то внутри меня кричало: "Тебе не нравится, так почему ты ничего не делаешь?! Ну же, вдарь мне хотя бы разок! Докажи, что ты не ничтожество!", но я понимал, что ничтожеством являюсь лишь я. Вергилий любит меня настолько, что принимает свою участь жертвы. И это бесило. После того, как я довёл его до оргазма, он отключился сразу же и спал всю ночь, а утром очень долго сидел в ванной. Я надеялся, что мне лишь послышались всхлипы. Вроде как, моей целью было вывести брата на эмоции, и я справился с этим, но, вопреки ожиданиям, я почувствовал себя очень плохо, и мне хотелось плакать самому. В самом деле, я даже радовался тому, что он обиделся. Я был бы разочарован, если бы Верг простил меня просто так. Его обида казалась мне детской: укоризненный взгляд, надутые губы и ярое избегание меня в какой-то степени умиляли, но мысль о том, что он меня вообще не простит, вызывала внутреннюю дрожь. Я настолько привык, что он привязан ко мне, что даже не допускал мысли о его возможном уходе. И ведь что ему мешает? Он и ранее вёл кочевный образ жизни, ему не впервой, так что особых проблем у него возникнуть не должно. Хотя я понимаю, что Вергилий не уйдёт. Он всё ещё любит меня слишком сильно, чтобы уходить, очевидно. Но а вдруг..? В любом случае, мне стоит извиниться. Я подождал несколько дней, пока его обида поутихнет (я пытался с ним заговорить ранее, но тщетно, потому отложил попытки до некоторого времени). Я застал его на кухне, поиски были крайне нетрудны в нашем-то доме. Он странно смотрел в окно, но казалось, что в пустоту. Его взгляд был расфокусирован. Я окликнул брата по имени. Он, как обычно, головы не повернул, но я заметил, как напряглось его тело. — Верг, ну прости меня... Ну что мне сделать? Я сожалею, правда. Этого больше не повторится. — мне было стыдно извиняться. Я неловко стоял у прохода и теребил пальцы. Вергилий молчал с десяток секунд, прежде чем, наконец, подать голос. — Не делай мне больше больно. Пожалуйста. — его голос был тихим и неуверенным, как обычно, и эта фраза вызвала у меня жалость. Я ничего обещать не мог, но не сказал об этом. — Конечно. — я соврал. Такой вот я. Люблю своего братишку, но не могу не причинять близким боль. Мы обнялись. Он плакал. Я – нет.POV: от лица Данте – закончен.