До последней капли крови

Примерно в шесть утра — Минги уже лениво устраивается спать — телефон начинает вибрировать подряд, не замолкая, как будто звонит кто-то очень, очень упорный. Но Чан уже разговаривал с ним всего часа три назад, и кто бы это мог быть? Недовольно ворча себе под нос, Минги всё-таки дотягивается до телефон и смотрит на вновь загоревшийся экран. Это снова Чан; это всегда Чан. Но не звонит, а присылает раз за разом фотографии, сразу кучей — к текущей секунде цифра в уголке ярлычка катока перевалила за двадцатку и всё продолжает увеличиваться с каждым новым уведомлением «самая вкусная еда прислал новую фотографию!». — Лучше бы это действительно быть еде, — недовольно бормочет Минги, но переписку наконец раскрывает. Там небо. Очень голубое, чистое, холодное, и по краям неба — железные клёпаные края: иллюминатор. Огромные белоснежные, пухлые, словно перины из сказок, облака образуют собой целое поле до самого горизонта — докуда хватает глаз. Где-то вдали, слева, восходит солнце, и яркий, медово-сочный луч пересекает следующую фотографию, разделяя снежное поле надвое. Минги рассматривает их, словно ребёнок, внимательно, пристально, наслаждается качеством съёмки и умением Чана поймать нужный момент, и ему нравится — действительно нравится. Он в принципе очень любит природу в её естественном виде, и очень любит, когда этот естественный вид кому-то удаётся реалистично передать. Раньше — ещё до того, как заболеть вампиризмом — ещё в школе, он частенько выходил на прогулки с одноклассником, увлекавшимся рисованием, куда-то в парк. Или они гуляли по горам, пока тот не находил красивый ракурс и не устраивался с альбомом и карандашами. Минги же, просто составляя ему компанию, сидел рядом, наслаждался природой, в конце концов, читал что-нибудь с телефона. С этим одноклассником они и не разговаривали-то ни о чём никогда, по крайней мере, Минги сейчас не в силах вспомнить о нём хоть что-то, помимо имени, так что скучает он в первую очередь по тем ощущениям свободы в лёгких, по теплу солнца на коже и чувству почти детского жизнелюбия. Не удержавшись, одну из фотографий — ту самую, с солнечным лучом, разделившим изображение пополам — Минги ставит на фон рабочего стола и делает скриншот, чтобы отправить Чану. Однако, помедлив, он всё-таки решает сначала долистать сообщения до конца в типичном для себя любопытстве — а вдруг найдётся что-то получше, что подойдёт для фона лучше, понравится ему больше?.. Небо, небо, небо… С очередного — последнего — кадра на него смотрит улыбающийся Чан. Без макияжа, в капюшоне толстовки, приспустив с лица маску, он широко улыбается в камеру и вытягивает губы трубочкой. Настолько качественная — боже, благодари Чанбина за его самсунги, смеётся мысленно Минги — фотография, что без дополнительной обработки и не скинуть никуда: видно мелкие прыщики на лбу, над уголками губ темнеет пробивающаяся щетина, и весь он такой сонный, ленивый, усталый и домашний, что Минги просто не в силах поверить, будто тот существует на самом деле, а не придуман его слишком хорошо работающей фантазией. А ведь эта — оригинальная — фотография отправлена будет только ему, улыбается сам себе Минги. Все остальные увидят только приглаженную версию, настоящая — только для него одного. Её он просто сохраняет себе в галерею, потому что не настолько смел, чтобы держать чью-то фотографию в качестве фона. Мало того, что будет видеть её сам всё время — её увидят и другие. Чан в первую очередь айдол; лицо айдола на обоях отдаёт чем-то неясным, сродни фанатскому сумасбродству. Словно Минги настолько потерян, что не может удовольствоваться реальностью, что мечтает о несбыточном и невыполнимом. Но во вторую очередь Чан — его друг. Уже не просто знакомый; с первой встречи между ними вспыхнуло нечто, что Минги предпочитает называть взаимопониманием, предпочитает называть их отношения дружбой — не потому, что отрицает очевидное и не хочет это очевидное видеть. Нет, он попросту отказывается от чего-то большего, хотя и очень приятно получать даже то, что Чан решает ему дать в рамках этой самой дружбы. Единственное, о чем Минги думать не хочет — это о том, что, когда до Чана дойдёт, что он действительно этой дружбой и ограничится, Минги перестанет получать даже это. Зато Чан будет жив. Хороший размен, по его мнению. *** Ёсан забирает его в одиннадцать. Предварительно, конечно, звонит и инструктирует так, как будто Минги ни разу раньше не бывал на подобных мероприятиях (честно говоря, всего один раз; однако Минги искренне считает, что, чтобы понять суть, достаточно и одного). Просит одеться поэлегантнее — и Минги вытаскивает из глубин шкафа свой старый чёрный костюм в полосочку с выпускного, который сейчас ему самую малость жмёт в рукавах. Обычно он предпочитает удобные вещи: свитера, кофты, толстовки и мягкие брюки, однако теперь выкапывает из забитого каким-то барахлом ящика стола все украшения, которые у него есть — вампиры точно сороки, не знают меры — и цепляет их на себя. Куча браслетов, кольца, цепочки, клипса на ухе и обманка-серьга на губу. Всё — хирургическая сталь, титан или нечто в том же духе. Хотелось бы серебро, но никак, и вампиризм с этим абсолютно не связан: при всей любви Минги к серебру, у него с детства на этот металл аллергия. Остальные вампиры, включая хённима, серебряные украшения носят спокойно. Ну а что до серебряного креста в сердце — так тут материал, как и с осиновым колом неважен, лишь бы не погнулся, а человеческие мифы живучи. Осина, к слову, хотя и не самый твёрдый вид древесины, обрабатывается чуть ли не проще всех. Просто забавный факт. Лично самому себе Минги по количеству висюлек напоминает новогоднюю ёлку, но Уён, встречающий его внизу, сходу восторженно охает и показывает большие пальцы. И вообще выглядит каким-то подозрительно довольным, пока ведёт его к парковке. Очень хочется спросить, почему, но… — Мы одни поедем? — вместо этого хмурится Минги, когда видит неподалёку большой внедорожник с тёмными провалами тонированных окон. — Мы и Ёсан? — Ну как сказать, — фыркает тот и тянет на себя заднюю дверь, издевательски кланяется: — Манги-я, прошу принцессу занять карету! Минги дуется. Минги не принцесса, Минги злой и страшный вампир. Но он всё равно, конечно, забирается внутрь — и оба передних сидения заняты. И если за рулём ожидаемо оказывается Ёсан, мгновенно начинающий поторапливать издевательски неторопливого Уёна, то на пассажирском развалился неизвестно зачем сидящий здесь Джисон. Минги бы понял Чанбина. Да даже Чана — и то больше бы понял! Но никак не Джисона, который увязался за ними один раз, а потом так и продолжил таскаться снова! Без Чана — и Минги понятия не имеет, радует ли его этот факт или огорчает. — Джисон-сси? — кланяется он, чуть было не врезаясь головой в переднее сидение. Джисон поворачивается всем телом, буквально перегибается через подлокотник и смотрит на него, задрав брови — будто ждёт, что Минги вот-вот поймёт что-то, но Минги всё не понимает и не понимает. Наверное, он слишком глупый. Джисон расстроенно вздыхает. — Ну вот, — говорит он. — Так и кончилась вся наша любовь, он не желает меня знать и переходит на вежливый тон. Молчание. Ёсан, судя по выражению лица, скучает и ждёт, пока им надоест, они выпрямятся и пристегнутся, Уён в другом углу машины давится смешками, буквально затыкая себе рот ладонью, а Джисон явно продолжает чего-то от Минги ждать. Какая, к херам, любовь, недоумевает Минги. Какой вежливый… ой. Ну да, после того, как он Джисону хамил и тыкал чуть ли не с первой встречи, да и потом, словно зеркаля Чана, говорил в основном неформально, сейчас делать вид, что он с Джисоном вежлив — учитывая, что тот не возражал против панибратства в прошлые разы — несколько поздновато. — Джисон-хён? — пытается Минги. Судя по выражению лица Джисона, уже лучше, но попытка всё равно неудачная и потому не засчитывается. — А как ещё? — Ну Сон-и, Хан, Хан-и, — вздыхает тот и протягивает руку. — Чан просил передать извинения за то, что не смог поехать с тобой. Минги снова недоумевающе хмурится. Человек на такие мероприятия, как-то, куда едут они, попадает всего в одной роли — как чей-то человек. И то, как Джисон говорит с ним о Чане, недвусмысленно показывает, что… что Джисон уступает ему человека? Его человека? Человека Минги? У него даже сердце заходится, как во время бега; слышно наверняка всем, кроме Уёна, но тот его и так слишком хорошо знает, чтобы не прекращать насмешливое хихиканье. Хоть молчит — уже счастье. — Джисон-а, — ровно говорит Ёсан. Это работает: поджимая губы, из-за чего его щеки становятся ещё более пухлыми, Джисон садится как нормальный человек, лицом вперёд по ходу движения, и пристёгивается. Спохватившись, Минги пристёгивается тоже и тянется за ремнём Уёна, потому что тот, как ребёнок, сам, конечно, пристегнуться может, но не хочет — смеяться неудобно — и с хихиканьем отбивается. — А Феликс? — вдруг заинтересовывается Минги. Не может не заинтересоваться, потому что Джисон всё-таки вампиром был куда дольше него и весь этикет знает точно лучше. — Да они оба с Чаном по уши заняты, в студии пишутся, — машет рукой Джисон, поднимая лучистые глаза в зеркало заднего вида. — Я-то себя и Джинни сразу записал, он умница, быстро справился, а Чан же основной продюсер, теперь будет там до упора торчать, а потом сводить ещё, обрабатывать, перезаписывать, ну и Ликси… Не стал его дёргать, в общем, пусть лучше поспит, как и Сынмин, а не полночи среди этого старичья ходит… Выворачивая со двора, Ёсан негромко кашляет. — Ах да, о чём это я, — мгновенно передумывает Джисон и ухмыляется, глядя в глаза Минги: — Знаешь, что сказал PD-ним с утра Чанбину? — Что? — Минги, не в силах уследить за сменой темы, морщится, пытаясь понять, при чем здесь это. — Что сказал? Зачем? — Попросил у Уёна выяснить точно, когда это было и через сколько после обращения Сонхвы! — радостно вскрикивает Джисон так, словно это должно сразу всё прояснить, и словно это отличная новость. — Да ну, Манги-я, — не выдерживает Уён и дёргает его за руку и с силой увлечённо сжимает, широко улыбается так, что сил на него смотреть нет никаких. — Оказывается, существует какое-то аналогичное дело, где его закрыли по сроку давности! Если с момента преступления прошло определённое количество времени, и это больше, чем половина всей жизни вампира после обращения, и во вторую половину вампир не был замечен в преступлениях, то действует какой-то там комментарий верховного суда о снисхождении, и… — Короче, срок давности мог выйти, — перебивает его Джисон. — Надо считать, надо смотреть, и… — Минги, — зовёт Уён тихим, сдавленным голосом. Панмаль. Даже не привычное издевательское «Манги». — Что? — сглотнув, Минги старательно смотрит куда-то вниз, на собственные колени. — Ты плачешь, — не спрашивает, а резко бросает Уён. — Ёсан-и, встань у тротуара! Не дожидаясь, пока машина остановится окончательно — а Ёсан действительно тут же включает аварийку и стремительно перестраивается вправо с крайней левой, благо что улицы практически пусты, — Уён дёргает ремень безопасности, пытаясь отстегнуться, и, оказавшись на свободе, всем телом наваливается на Минги, обнимает его, словно большой ленивец из мультика про семью неандертальцев, и влажно целует его в щеку. Слюни Уёна, высыхая, холодят кожу. От слёз, которые отчего-то течь не перестают, ужасно щиплет, и Минги морщится, пытается поднять руку, чтобы вытереть лицо, но Уён не даёт. Точно так же, как и он сам, плачущий Уён. Куда делись насмешки и бравада? Человек рядом с ним разваливается точно так же, как и он сам, в точности по тем же причинам. — Двенадцать дней, — еле слышно шепчет Уён, словно читая мысли Минги. — И это ещё не конец. Даже если его выпустят… когда его выпустят, Минги-я, он будет измучен. — Это хоть какая-то надежда, — выдавливает в ответ он, потому что накатившие вдруг чувства слишком сильны, чтобы их можно было сдержать… или хоть как-то описать словами. Минги откровенно страшится признавать, что мысленно уже похоронил хённима. И теперь получить надежду — это как получить подарок, о котором давно мечтал, получить лучший в мире подарок, получить… Да у него слов нет. Несмотря на то, что с хённимом, в отличие от Уёна, он не состоит в романтических отношениях, это совершенно не значит, что хённим не самый близкий ему в этом мире человек. Вампир. Был, есть и будет. Даже с учётом Чана. Минги больно, не физически, но на душе — точно так же, как больно сейчас Уёну в его объятиях. — Он сильный, — равнодушно заявляет привычно-бесчувственный Ёсан, и впервые это работает наоборот — Джисон хлопает его по колену и тихо шипит без слов. Слыша всё это, Минги всё равно не сосредотачивается на них, игнорирует, обращая внимание только на Уёна. Однако Ёсан всё равно добавляет: — Он справится. — Я не справлюсь! — огрызается сквозь слёзы Уён. — Что стоишь, поехали уже! — Сядь обратно и пристегнись, — безразлично указывает Ёсан. — Нет! — Уён только сильнее сжимает пальцы, болезненно, чуть ли до не синяков. Какая разница, думает Минги — все равно за минуту заживут — и даже не протестует, не пытается отодвинуться. — Ты здесь единственный человек, Уён-а. — Ёсан напоказ убирает руки от руля. — Если ты хочешь обращения, то только намекни, и на сегодняшний вечер ты приедешь уже инициированным. Уён с Минги хором морщатся, и на этот раз — по одинаковым причинам. Точно. Они обсуждали. Старые вампиры, такие, как Ёсан, застали ещё и тайные общества, и повышенный пафос эпохи декаданса, и «инициирование» — это просто укус. То есть заражение. Но звучит-то как! Куда серьёзнее, чем просто «кровью поделиться и надеяться, авось отравится». Как ритуал какой-то — впрочем, в средневековье этот укус кучей ритуалов и обставляли, что совершенно неудивительно. На этом Уён всё-таки отодвигается и раздражённо вытирает лицо. М-да, думает Минги, что-то они оба совсем… расклеились. Теперь в нормальный вид себя приводить неизвестно сколько будут. — Давайте постоим ещё немного, — со вздохом предлагает он. — Или заедем куда-нибудь умыться, что ли. — Да пусть смотрят, — раздражённо шмыгает носом Уён. — Пусть видят. — Нет, не стоит, — соглашается с Минги Ёсан, но так и не поворачивает ключ в зажигании. — Не стоит им знать, что без Хва мы слабы. Пристегнись, Уён-а. Издав недовольный вопль, Уён кидает куда-то в его сторону найденной на заднем сидении подушкой под голову и всё же наконец тянется за ремнём безопасности. *** Минги понятия не имеет, чего ждать от этой ночи. На собраниях клана он уже был целый один раз, и тогда всё проходило чётко и регламентировано — хотя ему и не понравилось. Тогда они зарегистрировались на стойке информации, получили бейджики (Уён красный, они с хённимом синие), перешли к зоне… э-э-э… культурного досуга со столами, едой в общем доступе, официантами с шампанским на подносах, всё, в общем, так, как полагалось в высших кругах Европы. Немного побродив, они оставили там Уёна болтать с друзьями, а сами перешли в зал собраний. Через пару часов вышли, провели ещё некоторое время с остальными людьми, поели и разошлись. Не понравилось Минги в основном потому, что старики, составлявшие год назад основную часть сеульского ковена, на все вопросы имели свой, специфический взгляд типичных либералов и консерваторов одновременно. Сотрудничать с правительством в поиске преступников? Ни за что. Передавать преступников охотникам? Тоже нет. Сдать данные для внесения в систему регистрации нуждающихся в донорской крови поголовно? Какой ужас. Ни за какие деньги. Минги, кстати, сдал и теперь кровь вполне себе получает. Завтра как раз должны привезти очередной пакет. Удобно. Не нужно кусать — ну, почти никогда — никаких Чанов, так что тот вопрос про полгода был несколько спорный, ему за эти полгода только раз бы кого живого укусить. Ну два максимум, если чуть с запасом считать. В этот приезд то ли всё изначально иначе, то ли он в прошлый раз от волнения запомнил совсем мало. Другое место сбора, другой фейс-контроль (на самом углу, вдали, дежурят машина полиции, скорой помощи и, сука, охотников) на входе, другое оформление и гораздо больше обычных людей. В зале с человеческой, то есть обычной едой народу непривычно много. Нервно вцепившись в синий бейджик, Минги следует по пятам за Уёном и старается дышать на счёт. Никогда он не любил толпы, и дело не в панике, не в бессмысленном страхе, но в том, кто он есть. Минги понятия не имеет, чего боится больше: что сорвётся в кровавое безумие или что люди начнут с криками и паникой разворачиваться в его сторону, готовые убивать. Страх беспочвенный, но иногда эта сцена ему даже снится. Сейчас в зале много людей, причём большинство — плюс-минус ровесники Минги, что, кажется, только его и удивляет. Но Уён здесь куда чаще бывал, а про Ёсана — привычно равнодушного, холодного, губы осуждающе поджаты — и речи идти не может, он, кажется, древнее Сонхвы, несмотря на то, что выглядит на чистые двадцать. Ёсан даже по сторонам не оглядывается: по нему видно, что он точно знает, зачем здесь; перехватывая бокал шампанского у официанта, он протягивает его Уёну и со следующего подноса снимает уже куда более привычную им «Кровавую Мэри». Спирт для вампиров — отрава. Ферменты какие-то там не вырабатываются для его разложения на альдегиды и всякую там воду, даже если вырабатывались до заражения. Когда-то Минги пару бутылок соджу мог осилить влёт, сейчас — коктейль из крови и минералки, отвратительный на вкус, но вселяет в тело некое подобие эйфории, как и любая кровь в принципе. Эта, кстати, какая-то подозрительно невкусная. Сразу вспоминается кровь Чана и начинает гореть рот — не на самом деле, а по ассоциации. Смещаясь куда-то в сторону, Уён вдруг машет рукой: — Чонхо-я! Чонхо-я! Чонхо? Встряхнув головой, Минги начинает вглядываться в толпу — и да, вон он, действительно, стоит, перестраивается с одной косолапой ноги на другую, широкоплечий, смущённый, как обычно на публике, привлечённым вниманием. Налетев на него, Уён с ходу бросается на шею и бормочет что-то радостное и оптимистичное — Минги, как обычно, слышит, но предпочитает не вслушиваться, как и во всех остальные разговоры вокруг: это, к слову, местный этикет — вести себя так, чтобы, без взгляда на напиток, тебя сложно было отличить от человека. Распахнув объятия, Минги радостно обнимает друга. Вот кого он рад здесь видеть — так это его. Будучи простым человеком, Чонхо всё равно сопровождает кого-то из своих и, когда они заметили друг друга здесь год назад, уже неплохо общаясь в университете, то не поверили своим глазам. За прошедший год Чонхо подружился и с Уёном — точнее, Уён с ним, Уён со всеми дружил, такой уж он был человек — и даже Сонхве на удивление понравился. Поэтому сейчас Минги очень, очень рад его видеть — как кого-то близкого, но при взгляде на кого не сводит сердце от боли. — Сильно торопишься? — с улыбкой спрашивает его Чонхо, отстраняясь почти сразу — не любит прикосновения, Минги об этом помнит и поэтому, в отличие от Уёна, сразу выпускает. Уён помнит тоже, но Уён злая, агрессивная обнимашка, умильному лицу которого попросту невозможно сопротивляться, так что Чонхо и так уже затискан до состояния ненависти к людям. — Да нет вроде… Почему? — щурится Минги. — Хотел познакомить тебя со своим другом, из-за которого я вообще здесь, — улыбается тот и, помахав Уёну, подхватывает Минги под руку. — У него так мало друзей-вампиров, кроме мастера, так что присмотрись к нему, ладно? Я, конечно, не настаиваю, но просто парой слов перекинуться, да? Добродушному давлению и заботе Чонхо сопротивляться невозможно, и Минги послушно волочится за ним, хотя и не то чтобы ему хочется знакомиться сейчас с кем-то. Но такие мероприятия — не для полноценного общения, так что Чонхо прав: обойдётся парой слов. Не слишком велика нагрузка для друга, не так ли? Чонхо подводит его к одному из высоких, словно в театре, столиков без стульев, трогает за плечо одного из стоящих там людей, и тот оборачивается. Черноволосый, широкоплечий — не уступающий по ширине плеч самому Минги — но чуть ниже, любопытные раскосые глаза-бусины, милейшие ямочки на щеках и протянутая по-европейски рука. В другой — такой же коктейль, как и у самого Минги. Чувствуя, как неожиданно начинают трястись поджилки, Минги сгребает руку в ответ и одновременно слегка кланяется. — Приятно познакомиться, — радостно начинает парень. — Рад встретить кого-то из друзей макне, я… Интонации его с каждым словом меняются, с восторженно-вежливых на недоумевающие, ошеломлённые, задумчивые. — …Сан, — заканчивает за него Минги. — Да. Правильно. Я Минги.