До последней капли крови

— Минги как «Минги-хён»? — медленно переспрашивает Сан и прикусывает губу в волнении аккуратно подточенными зубами. Уже начиная что-то подозревать, Чонхо переминается с ноги на ноги, но на него никто не обращает внимания, только Минги регистрирует его недоумение где-то на краю сознания. Они с Саном так и смотрят друг другу в глаза и ждут непонятно чего. Ладно, они ждут, кто первый. Сдастся. Спросит. Минги тянет, потому что не может поверить, потому что вот чего он не ждал — так это снова встретить своего лучшего друга детства и тем более встретить его здесь. Скосив глаза на стакан в руке Сана, он лишний раз убеждается: тоже вампир. И Сан выглядит очевидно младше его самого: если Минги застыл где-то на двадцати трёх, ну, может, двадцати пяти, то Сану на вид хорошо если двадцать. Он как ребёнок: словно Минги жил дальше, а Сан застыл во времени, и теперь о нём, словно о младшем брате, хочется заботиться и защищать. Странное ощущение, потому что стоящий неподалеку Ёсан выглядит примерно на столько же, однако о нём заботиться совершенно не хочется. Хочется убежать подальше — это да. Что есть, то есть. Собаку — мягкую игрушку по имени Шибер, которая стоит на полке над кроватью, о которую Минги постоянно бьётся головой — подарил ему как раз Сан. И Минги соврет, если скажет, что не хочет его снова увидеть, но… не так. Не как того же монстра, что каждый раз смотрит на него из зеркала — в тех случаях, когда Минги осмеливается посмотреть себе в лицо, конечно же. — Минги-хён? — всё-таки сдается Сан. Интонации неверящие, жалобные, глаза не отрываются ни на секунду в поисках возможной реакции. — Мой Минги-хён? «Мой»? Минги недоумевающе сдвигает брови. Тогда — тогда, больше двадцати лет назад — Минги всё время его защищал. От злых ребят в песочнице и на улице. От родителей, которые пытались ругать Сана за то, что он гулял слишком долго. Угощал едой и вообще был, кажется, отличным хёном. Просто когда Сан уехал, это стало для него ударом: зачем о ком-то заботиться, если этот кто-то всё равно уйдёт? Конечно, сейчас Минги взрослый и думает совершенно иначе, но всё равно иногда прорывается откуда-то из подсознания это недоверие, эта неуверенность в собственной значимости. Всё родом из детства, как говорят психологи, и Минги иногда действительно кажется, что они правы. Однако, в любом случае, Сан звучит и выглядит так, как будто тоже… скучал? — Сан-а? — в ответ спрашивает Минги. У него не слишком хорошая память на лица, но он всё равно уверен, что говорит именно с тем человеком, с которым лазал по зарослям в детстве, доводя до приступа своим исцарапанным видом родителей. Тем более, что Сан его тоже узнал. Однако что-то подталкивает его на зеркальную, симметричную формулировку: — Сан, который подарил мне Шибера? — Ты помнишь имя? — поражается Сан. — В смысле «помнишь», он у меня стоит ещё на полке, — усмехается Минги и вдруг — чёртов мозг — смотрит на себя словно со стороны и удивляется своей самоуверенности. Это какой-то подсознательный рефлекс: сколько бы ему ни было лет, пять или двадцать пять, быть старше, опытнее, заботливее и умнее. Сан младше, он протягивает руку уличной собаке, которая может укусить, пытается съесть ягоду, от которой заболит живот, идёт в открытый люк, смеясь и смотря в небо — и улыбается сейчас, глядит на него глазами вампира. Монстра. Убийцы. Не уследил. Хотя и не мог, конечно же, но одним своим видом Сан вдруг заставляет маленького, обиженного ребенка, которого Минги прячет в глубинах своего разума, вспомнить, что он давно уже вырос. Это какая-то особая сверхспособность; Сан улыбается ему так радостно и по-детски, что невозможно не улыбнуться ему в ответ. — Ты сохранил его? — восторгается он. — Правда? — Вы что, знакомы? — наконец не удерживается Чонхо и кладёт руку Сану на плечо. — Хён? — Подожди, — тянет Сан. — Это же твой сокурсник, да? Чонхо-я, это тот самый лучший друг, о котором я тебе рассказывал, помнишь? — Помнить-то помню, — ворчит Чонхо и ухмыляется: — Но, возможно, если бы ты пораньше назвал мне имя, то вам удалось бы встретиться немного пораньше. Сан по-детски дуется и показывает Чонхо язык. Снова поворачивается к Минги: — Мне скоро нужно будет идти внутрь, — жалуется он. — Обменяемся номерами и пообедаем как-нибудь вместе? — «Нам», — поправляет Минги и показывает ему стакан, который до сих пор держал в опущенной руке, а потом лезет в карман за телефоном. — Диктуй. Взгляд Сана неверяще прыгает от стакана к его лицу и обратно. — Ты… — он сам перебивает себя. — Минги-хён? Ты тоже?! Я тоже, думает Минги. Вопрос в том, почему ты тоже. Кто тебя обратил? Кто посмел покуситься на то счастье и радость, которыми ты являешься? Кто посмел лишить тебя будущего и растянуть твои мучения буквально на века? Ты должен был найти себе красивую девушку, думает он, жениться, сделать ей кучу детей и умереть от старости, довольным и не встретившимся ни с одной неудачей. Судьба должна тебя любить, Сан-а, возмущается он. — Я тоже, — соглашается он. — Кто тебя обратил? Кто твой мастер, Сан-а? Познакомишь? — А, он где-то здесь ходит, кажется, — машет рукой Сан, не обращая ни малейшего внимания на его невежливое любопытство, и диктует ему свой номер. — Не знаю, если увидимся с ним ещё сегодня, то я покажу его тебе, ладно? Хмурясь, теперь уже Минги разглядывает его с подозрением. Слова Сана звучат как-то уж слишком… Он даже решить не может, как именно: то ли слишком беззаботно, то ли неуважительно по отношению к старшему. Как будто Минги про кого-то малознакомого спросил и Сан просто ткнет в него пальцем издали, мол, вот он, этот человек — и всё, не более. Сбросив в пока ещё пустую переписку смайлик, Минги убирает телефон и, вздрогнув, оборачивается, когда на плечо ложится уверенная рука. — Пойдём, — говорит Ёсан. — Собрание скоро начнётся. — Это твой мастер? — радостно влезает чуть ли не между ними Сан и активно кланяется. — Сонсеним, счастлив с вами познакомиться! Спасибо, что позаботились о моём друге! Можно, он пойдёт со мной? Что сам Минги, что Ёсан смотрят на него с откровенным изумлением. Регламент собрания вроде бы единого Ковена, то есть клана подразумевает вроде как единство, однако неминуемо все разбиваются на… Хённим бы сказал, на «гнёзда», с его-то любовью приложить метким определением. И это традиция такого уровня, что немыслимо поступить хоть как-то иначе, потому что посчитают слабым. А быть слабым в вампирской среде — неминуемо лишиться человека, если он у тебя есть или когда появится. Никто не хочет быть с изгоем, особенно когда взамен предлагают чуть ли не трон. Переманят, перекупят, переубедят или напугают до смерти. Убивать запрещается, но Минги не дурак и слышал кое-какие слухи и знает, кому здесь дорогу переходить не стоит. И, в общем, они смотрят настолько характерно, что Сан под их взглядами вдруг смущается и опускает глаза в пол: — Ну да, простите, — бормочет он, — я всё время тороплюсь и забываю, что у меня теперь достаточно времени, чтобы всё успеть. — Ты чей, птенец? — неожиданно ласково, почти умилённо вдруг спрашивает у него Ёсан. Минги знает уже эту интонацию, и так Ёсан с Сынмином обычно говорит. Однако всё равно — в отличие от маячащего неподалеку Джисона, кстати — от Ёсана веет прожитыми буквально веками долгих лет так ощутимо, что Сан вскидывает на него жалобные глаза и вновь кланяется. — Юнхо-сси, сонсеним, — быстро говорит он. Минги на правах почти птенца и почти друга щурится на Ёсана, видя, как мелькает у того на лице не очень тщательно скрываемое презрение. — А, этот малахольный… — ворчит Ёсан еле слышно, но и Сан вскидывает на него обиженные глаза, и Минги удивляется: кажется, отказ от общества лишает его определенной доли полезных знаний. Мастер Сана — «малахольный»? Однако на этом Ёсан не заканчивает их шокировать и взамен своей грубости предлагает: — Хочешь пойти с нами? — Хён! — возмущается сзади Джисон, вырастает совсем рядом и смотрит на Сана настолько сверху вниз, будто тоже пытаясь притвориться не старым — взрослым, что Минги с трудом сдерживает смех. — Почему?.. Ёсан без единого слова поворачивается в его сторону, и этого, на удивление, оказывается более чем достаточно: Джисон сникает и отступает назад. — Простите, — тихо шепчет он. — Извините, Сан-сси, вы, конечно, можете, пойти с нами, но, думаю, ваш мастер… Всё ещё не понимая, что происходит, Минги, однако прекрасно способен думать, рассуждать и делать предположения. Прямо в эту секунду ему кажется, что Джисон почему-то ревнует их к Сану и злится насколько, что, был бы тот один — Сану бы не поздоровилось. Хён в Минги тут же поднимает голову — и в этот раз Минги уже куда смелее, чем когда ругался с Джисоном из-за Чана. — Спасибо, хён, — перебивает он Джисона, обращаясь исключительно к Ёсану, и на ощупь находит руку Сана. — Это мой друг детства, я очень рад побыть с ним ещё. Джисон куксится ещё сильнее и отворачивается, явно всё ещё раздраженный — причем Минги даже не понимает, из-за чего. — Пойдёмте в зал, — приказывает Ёсан и искоса смотрит на Джисона: — А ты до конца вечера больше не откроешь рот. Это не угроза, это не уверение или обещание — это констатация факта; Джисон, опустив голову, первый идёт следом, и Минги не может над этим не задумываться — но его отвлекает крепкая, довольная хватка Сана и его же попытка немедленно, словно нетерпеливому щенку, рвануться следом. *** Джисон действительно не разговаривает ни с кем до самого их расставания — и потому после собрания атмосфера оказывается несколько… прохладной. С Саном они расстаются почти сразу, и с Уёном его познакомить не получается, о чём Минги очень жалеет: хочется его отвлечь хоть как-то. Однако Чонхо, подцепив Сана под руку, напоминает о каких-то там их общих планах на утро, и приходится отступить. Не будь Чонхо натуралом, Минги точно бы чего не то подумал — но увы. Даже, знаете ли, иногда жаль. По крайней мере, временами Минги думает, что если бы… То Чан, возможно, мог бы познакомиться с уже занятым человеком. Но не сложилось: девушку Чонхо Минги знает лично, и она очень милая. Ещё они с Саном, игнорируя всех, пытаются напоследок обменяться как можно большим количеством информации о прошедших годах — о родителях, о друзьях, Сан говорит о брате, Минги — о хённиме, обсуждают любимую группу крови, а потом Чонхо их наконец разлучает. Неудивительно, что Ёсан и Чонхо хором злятся: минут двадцать пришлось ждать, не меньше, пока они наговорятся. После того, как Сана уводят, Ёсан быстро в молчании развозит их всех по домам. Пару раз в машине недоумевающий Уён пытается разорвать тишину, облегчить атмосферу неудобства и раздражения, но у него ожидаемо ничего не получается. Джисон молчит всё ещё, Минги — уже, расстроенный расставанием с другом и тем, что Джисон, даже сохраняя тишину, умудряется очень заметно скрипеть на него зубами: настолько заметно, что Сан наклоняется и очень, очень тихо спрашивает у Минги, в чём дело. Ласково, во все двадцать семь (один удалён) зубов улыбнувшись Джисону, Минги отвечает, что объяснит потом, при следующей встрече и пусть Сан потом напишет, когда будет свободен. И, в общем, в отличие от дороги туда, недовольны остаются все; Минги сам не может даже себе объяснить, почему так сильно раздражён, но, вводя код для открытия входной двери, он ощущает, что трясутся руки. И только, когда взгляд падает на холодильник, на котором висит талон на получение очередного пакета с кровью, до него доходит: первый признак голодания — психическая нестабильность. И последний, в принципе, тоже: вампир перестаёт контролировать себя и попросту нападает на людей. То самое «кровавое безумие», которого Минги так боится. Впрочем, сейчас он пока ещё достаточно уравновешен, просто несколько чувствителен ко всему, словно девчонка с ПМС, и очень жаждет реагировать на всё не то агрессией, не то жалобным нытьем. Особенно раздражают две вещи: отсутствие нормальной еды в холодильнике (чапчхе не считается; Минги сейчас хочется рыбы) и единичка, горящая напротив совершенно издевательского сейчас «самая вкусная еда во всем мире» в катоке. Чан спрашивает, как прошла ночь. На часах почти шесть, время бы ложиться уже, но Минги отчего-то недовольно тянет. И точно так же он тянет с ответом, хотя сообщение прочитывает — тянет настолько, что Чан попросту звонит. Рингтон эхом отдаётся по тёмной кухне. Боже, храни изобретателя ночных штор. Не выдержав, Минги снимает трубку, хотя и понимает, что, наверное, не стоит, что сейчас, с таким настроением, он только всё испортит, перечеркнет всё то хорошо, что кое-как ещё строится между ними. Дружбу перечеркнет. Да, думает он иронично. Дружбу. И снимает трубку: — Привет, хён. Как дела? Чан недоверчиво смеётся. — Это мои как дела? — весело спрашивает он. — Я-то в студии полночи проторчал и теперь спать буду до обеда в награду, но это же не я всю ночь среди вампиров тусовался! И Джисон ещё обиженный пришёл, причём отказывается говорить, почему — что там у вас было? Массовая оргия? В голосе Чана сквозь ласковый интерес брызжет веселье, пронизанное лёгким беспокойством. — Ты где такого нахватался, хён? — не сдержавшись, фыркает Минги. Жизнь отчего-то сразу же начинает казаться капельку спокойнее и светлее. — Какая ещё оргия? — Ну тайные общества, — лениво сопротивляется Чан. — Поклонение богине?.. — Какой богине? Почему не богу? — Не выдержав, Минги снова распахивает холодильник и смотрит на полки: вдруг за пять минут хоть что-нибудь изменилось. Но нет, внутри всё так же пусто. Обидно. — Ну чтобы христианскому богу обиднее было, наверное, баба же, — хихикая, предполагает Чан. — Чем ты там занят таким шумным? Минги вообще пакеты с замороженными овощами перекладывает в морозилке, но тут его тоже ничего не устраивает. — Да пожрать ищу чего-нибудь, — честно признается он. — Рыбы какой-нибудь бы, да ничего такого дома нету. — Хм… — тянет Чан и вдруг спрашивает: — Сорок минут подождёшь? — Да без проблем, — удивляется Минги. — Но зачем? — Отлично, — неожиданно радуется Чан, бросает короткое: — Жди тогда, да? Глядя на надпись «вызов завершён», Минги ловит себя на том, что улыбается. С одной стороны, наверное, желание Чана заказать ему еду — он же правильно понимает, да — должно раздражать, словно попытка взять на содержание или и вовсе под контроль. С другой же — Чан заботится, и это очень приятно. Сорок минут? Минги засекает время и идёт тем временем дописывать код к небольшому, но очень раздражающему его проекту. И так зарабатывается, вникая в свою же собственную логику зависимостей и условий, что сначала даже не понимает, почему в дверь кто-то звонит. Да и вообще, что кто-то звонит, тоже — еле-еле слышит за музыкой. Вообще-то, войдя домой, Минги разделся до трусов и раздражённо покидал всю одежду прямо под ноги, ненавидя уже и этот костюм, и рубашку — так что теперь приходится торопливо собирать и относить в корзину для грязного. — Да-да, уже иду! — выкрикивает он и со всех ног мчится в ванную за халатом. Курьер, наверное, не переживет вида его голых волосатых ног и бледного, не видевшего солнца больше года, тела. Интересно, а сжигает ли вампиров солярий? Решая никогда не проверять, ну, просто на всякий случай, Минги спешно, на ходу завязывая пояс, рвётся к двери и, споткнувшись о собственные ботинки, чуть было не влетает лбом стену, но вовремя выставляет руки. Замок пищит, открываясь, и Минги, всё ещё по инерции тряся головой, чтобы прийти в себя, не глядя, протягивает руку… только чтобы вместо пакета ощутить в ней тепло чьей-то чужой. Испуганно вскрикнув, он отшатывается и спотыкается о ботинок снова, но на этот раз всё-таки не падает. — Какой ты неуклюжий, Минги-я, — прижимая его к себе, позабавленно тянет Чан. — Нечасто смотришь под ноги? Чан? Откуда он здесь? Минги ошалело вскидывает голову — и да, в кепке, в черной толстовке с натянутым капюшоном на голову, с маской на пол-лица его определенно держит в охапке Чан. На запястье его левой руке висит пакет с прозрачными контейнерами, содержимое которых завернуто в фольгу. Кимбап? Секунд пять Минги ещё переваривает, что, вместо того, чтобы просто вызвать курьера — ну, если уж захотел сделать приятное, а он оценил, честное слово, оценил, — Чан пришел лично. И, сверх того, явно намеревается ему составить компанию и в дальнейшем, как и обещал несколько дней назад — вместо того, чтобы лечь спать. Ну и руки его на своей талии Минги переваривает, что уж там. — Хён, ты можешь меня отпустить, — аккуратно намекает он на то, что непреднамеренные объятия несколько затянулись. — Я уже могу стоять сам. — Ладно, ладно, — ухмыляясь, Чан делает шаг назад и вскидывает перед собой руки. — Пригласишь пройти, Минги-я? — Нет, спасибо за доставку, сколько я вам должен? — изобразив, что тянется за кошельком, Минги показывает ему язык. Взгляд Чана тут же смещается на его рот и замирает, словно привязанный. Смутившись, Минги отворачивается. — Боюсь, у вас не хватит денег, чтобы расплатиться, — хрипло, низко обещает Чан. Шуршит пакет с контейнерами, которые поставили на пол; дверь пищит, когда замок блокируется под чьим-то нажатием на специальную кнопку. — Придётся придумать кое-что другое… Конечно, Минги тут же сдает назад, когда понимает, что следующий шаг зависит от него, что Чан недвусмысленно намекает всё на то же, что и раньше, — буквально сдает назад, честно говоря. То есть просто двигается к кухне, на ходу бросая: — Проходи, хён. Сейчас я достану посуду. Сзади доносится громкий вздох разочарования: Чан, по-видимому, расстраивается, что не прокатило. Причем так напоказ, что Минги не испытывает ни тени сочувствия по отношению к нему. — Да ладно, ты можешь лучше, — смеётся он, вспоминая недавнюю цепочку сообщений в баббле и с трудом сдерживается, чтобы не добавить: «Только вовремя притормозить не умеешь». Может, Чан тормозить и умеет, но явно не хочет. Иначе почему бы, стоило Минги начать вытаскивать плоские широкие блюда под рыбу и кимбап и выложить палочки на подставку, вокруг талии снова обвиваются сильные руки, а к спине прижимается теплая грудь? — Например, Минги-я? — почти мурлычет Чан на ухо, и по изменившейся чистоте голоса Минги понимает, что тот успел стащить с себя маску. — Что бы ты хотел услышать? — Может быть, — с коротким, неловким смешком предлагает Минги, не в силах найти в себе смелость попросить его отодвинуться, — что ты хочешь… ну, провести вместе время? Поесть? Посмотреть что-нибудь? Чан поражённо хмыкает сзади, наверняка ожидая услышать что-то совершенно иное, но Минги почти даже не переживает, как тот это воспримет — пока Чан вдруг не убирает одну руку и не шуршит чем-то за его спиной. — Минги-я, — тон его голоса меняется на куда более серьезный. — Что это? Вот теперь Минги находит силы. Снимает его вторую руку и хмуро отступает прочь. — Талон на кровь, — констатирует очевидное он. — Тебе что-то не нравится? — Да, — выплёвывает неожиданно зло Чан. — Зачем тебе донорская кровь, если есть я? Разговор идёт по кругу, и Минги не готов слушать всё это снова. Одним лёгким движением он вырывает у Чана листок и сует его обратно под магнит на дверце. — Это не обсуждается, — не менее зло отрезает он и уходит прочь. В коридор. За едой.