До последней капли крови

Сонхва так и стоит к нему спиной и, кажется, прячет лицо в ладонях — не слишком понятно с этого ракурса. Минги же попросту не может собрать мысли в кучу и просто продолжает рассматривать выступающие позвонки, тенью выделяющиеся лопатки. Чан жив. Это первое и, пожалуй, главное, о чём он не может не думать. Даже не думать — нет в его голове ничего, совсем ничего определённого, внятного, просто лицо откровенно злого Чана, несмотря ни на что, называющего себя донором, его донором, его человеком, отчего-то заставляет Минги и одновременно всё ещё чувствовать призрак той вины, которая привела его к сражению бок о бок с Минхо, и — как ни странно — что Минги хоть что-то в этой жизни сделал правильно. Ещё бы, конечно, знать, что именно, потому что сейчас, честно говоря, Минги понятия не имеет. Но Чан… его человек, Чанни, остался на его стороне, остался предан ему даже после того, что Минги сделал — и Минги не может не видеть в этом добрый знак. Чан даже сказал об этом вслух. Прессе. Фанатам. Не что он гей — но, впрочем, не менее скандальное, потому что по своей воле давать свою кровь вампиру… Не с тем отношением, которое Минги к себе уже успел испытать. Не с предубеждением в их сторону всего нормального мира, предубеждением в сторону монстров. И против этого выступал Чан? Против того, чтобы Минги — и других считали монстром, даже на фоне случившегося? Вряд ли обычные люди знали, что напавшие на охотников были… э-э-э… не просто вампирами? Или, наверное, даже если и знали, вряд ли их волновало, да? И неминуемо, просто без вариантов просто неприязненное отношение к ним должно было раскрутиться до откровенной враждебности, бойкота, откровенных стычек — и только Чан сумел каким-то неизвестным образом качнуть весы в обратную сторону, раз начали собираться протесты? Ещё протесты перед администрацией могли означать кое-что иное. Что даже власти заразились витавшим в воздухе вирусом злобы и ненависти и попытались внести какой-то уж совсем сумасшедший законопроект, типа расстрелять всех вампиров без суда и следствия. Айгу, Минги, конечно, знает, что склонен накручивать себя, но очень надеется, что в этот раз это он действительно так и делает, а не анализирует и логически рассуждает. Слишком уж ему не хочется выписаться из больницы в совершенно другой мир — снова. Как тогда после обращения. Это в случае, если он вообще выпишется. Если это не больница, скажем, при корпусе охотников. Тюремная. И Сонхва просто единственный, кто допущен его навестить, потому что официально в документах он всё-таки его опекун. Куратор. Минги даже не знает, как это называется правильно. Наставник, кажется. Всё равно всегда и всеми используется классическое «мастер». Но Сонхва — не его мастер. Его мастер — кто-то «малахольный», и этот кто-то ходит неизвестно где, а вот Сонхва тут. Или и правда пустили только его. — Сонхва-хён, — устав мучить себя, размыкает он наконец пересохшие губы и хрипло спрашивает: — Где я? Сонхва резко оборачивается и смотрит на Минги так, будто тот головой ударился и до конца ещё в себя не пришёл. — В больнице… Минги-я, — отвечает он и вопросительно наклоняет голову: — Как ты себя чувствуешь? Всё нормально? — Нет, — возражает Минги, — нет, хён, я не про то. Почему ты здесь один? Больше никого не пустили, да? Это тюремная больница? Недоумённо изламывая тонкие брови, Сонхва смотрит на него по-прежнему непонимающе ещё, наверное, пару мгновений, а потом сочувствующе вздыхает, пересекает расстояние между ними и присаживается обратно на своё же кресло. — Пте… — голос его болезненно ломается, но Сонхва тут же поправляет себя: — Минги-я, с чего ты взял? Это университетская больница, отделение для вампиров. Сюда просто не пускают никого, кроме вампиров, хотя я подозреваю, что Уён, когда услышит, что ты очнулся, тараном всех прошибёт, но к тебе доберётся. Уён, чёрт. Несмотря ни на что, самый близкий человек в этой жизни для Минги — по-прежнему Уён, и, точно так же, как тот тянулся к нему в поисках комфорта, когда охотники забрали Сонхву, сейчас Минги до судорог в пальцах хочется вцепиться в самого Уёна и не выпускать его никогда. Подтверждение того, что Уён тоже хочет его видеть, лишь на самую малость согревает его изнутри — но именно этих неощутимых сотых долей градуса уже оказывается достаточно, чтобы сердце Минги продолжало стучать и не превращалось в холодную ледышку. — Как он? — взволнованно спрашивает Минги и, уже с улыбкой: — Как Чанбин-хён? Его глазам открывается невиданное зрелище: Сонхва краснеет и смущённо ухмыляется, причём так, что Минги аж скулы сводит от попытки не ухмыляться в ответ и отвратительного осознания, что Уён при первой же встрече начнёт ему в подробностях рассказывать о чудесах двойного проникновения и ебли втроём с вампиром. Или о чём-то ещё, на что у Минги до того даже фантазии не хватало, и не заткнётся, пока не посвятит его полностью во все детали. — Ладно, ладно, — машет он руками и отворачивается первый к трубке с кровью: какими-то глубинными ассоциациями его снова приводит мыслями к Чану и оттого сводит желудок. — Не надо подробностей, я понял, что всё хорошо! Если это отделение для вампиров, то… Ёсан, наверное, видеть его не захочет ещё очень долго, Джисон, наверное, порвёт, как только увидит — так что хорошо, что его здесь нет, а остальные всё, больше Минги здесь никого не ждёт. Все остальные люди. Даже охотники, которых, наверное, сюда не пустят никогда в принципе, и Минги даже не понимает, почему испытывает какое-то странное расстройство от мысли, что больше не увидит Минхо. Кюхёна бы никогда не видеть в этом мире в принципе, а Минхо ему понравился. Странный парень, но, пожалуй, Минги рад, что перед его камерой всё время сидел именно он. А с чего он вообще взял, что он больше их никогда не увидит, вдруг задаётся вопросом он. Может, его выпишут и отправят обратно? Это он и спрашивает. Быстро, глотая патчимы и слоги, торопливо и сбиваясь: — Меня же… меня отправят обратно потом? Когда? Я успею увидеть Уёна? — Куда «обратно»? — удивляется Сонхва и тихо хихикает: — В реанимацию, что ли? — К охотникам, — кисло уточняет Минги. Сонхва неопределённо хмыкает и тянется куда-то вниз — к своей сумке, как выясняется, достаёт оттуда мобильник и бросает Минги на живот. — Минхо-сси передаёт тебе привет и предлагает сходить поесть как-нибудь, — сообщает он и морщится: — И передаёт, что ты «долбоёб». Не знаю, как ты умудрился подружиться даже с этим ублюдком, но в этот раз с я ним совершенно согласен. Какие охотники, Минги-я? Ты совсем глупый? Ты даже никого не убил, и Минхо-сси, когда увидел живого Чана и услышал, что это его ты «убил», ругался так, что я бы очень хотел, чтобы ты услышал это сам, а не в моём пересказе. О чём ты вообще думал? Почему ты мне не сказал? — Что не сказал? — Минги почти обижается, потому что чётко помнит, как спрашивал, не кровавое ли это безумие, потому что по факту оно же и оказалось, нет? — Я говорил! — Что ты говорил? — вскидывает брови Сонхва, и оказывается, что он совсем о другом. — Что собираешься сдаться? Сказать, что ты преступник? Что за идиотская тяга к самоубийству, Минги-я? — Ну, нет… — расстроенно признаёт Минги, потому что вот тут и правда, нет, но… — А как с тобой говорить было, хён, ты же ещё без сознания был? — Подождать надо было, — зло выплёвывает Сонхва и спохватывается, выдыхает и снова наклоняется к нему ближе: — Минги-я, почему? Расскажи хёну, что случилось, пока его не было. Минги уже открывает рот — даже не зная, с чего начать, на самом-то деле, — но слова на язык не идут, потому что Сонхва-хён звучит вдруг уже вовсе не так, как будто Минги его рассердил, а как год назад, в первые дни, когда тот заботился о Минги, и за его язвительным тоном явно проглядывала тщательно скрываемое беспокойство. И сейчас Минги вдруг снова ощущает себя там, где так легко было выдавить: «Мне плохо, хён, мне было так плохо…» и закрыть лицо, пряча слёзы, зная, что секунду спустя его обнимут и всё сразу станет лучше, потому что хён каким-то чудом всё решит, во всём разберётся, и… Одну очень долгую, длинную секунду Минги, всё ещё пряча лицо, чувствует себя страшно одиноким — и успевает даже подумать, что это, наверное, и значит быть взрослым и всех смыслах, — а потом тощие, но такие сильные руки притягивают его ближе и смыкаются за его спиной. Сонхва обнимает его, прячет в объятиях — и это снова как тогда, Минги снова чувствует себя в безопасности, и от этого перехватывает горло так, что слёзы текут совсем уже рекой, по пути впитываются в ткань рубашки Сонхвы, даже не успев достичь подбородка. — Мне было так плохо, хён, — сквозь всхлипы невнятно жалуется ему Минги. — Мне казалось, что я один во всем мире, и тебя не было, а Чан… я думал, что на самом деле его убил… высосал досуха… и Юнхо-сси сказал, что, если не получится его спасти, он его обратит… Но он не обратил, да? Чан по-прежнему человек? — Ты знаешь Юнхо? — медленно, тихо спрашивает Сонхва и принимается растирать ему спину, успокаивая — прямо как ребёнка. — Угу, — кивает Минги ему в плечо, — Ёсан-сси приехал с ним, и они Чана увезли в… э-э-э… больницу Юнхо-сси? — В отделение, — рассеянно поправляет его Сонхва. — Юнхо работает в хосписе. Там у них есть реанимация, и изредка мы в частном порядке пользуемся его услугами. Запоминай на будущее. Как он тебе, кстати? В голосе Сонхвы скользят какие-то незнакомые нотки, и Минги даже от любопытства принимается ёрзать, пытаясь высвободиться, чтобы глянуть ему в лицо. Но бесполезно: выражение нейтральное, Сонхва только крепко сжимает губы и с явным нетерпением ждёт ответа. — Ну, не знаю?.. — теряется Минги. — Он… как щенок какой-то. На вампира вообще не тянет. Но… у него есть право обращать, да? Кто ему разрешил, хён? Сонхва опять как-то непонятно вздыхает. — Минги-я, — сглатывает он и, отворачиваясь, тянется за телефоном. — Давай ты сам спросишь. Только… помни, что рядом с тобой всё это время был я, ладно? — И, уже собеседнику на том конце провода: — Юнхо-сси, он очнулся, вы далеко? Нет, я ещё ничего не говорил… Возьми на себя ответственность хотя бы раз! Духи предков, ты не должен так себя… Айщ!.. Сонхва прекращает шипеть и убирает телефон от уха, злясь так, как будто собеседник бросил трубку и смотрит куда-то в стену, выпрямляется, как будто старается отодвинуться от Минги подальше, и у Минги столько вопросов, столько… Но, стоит ему открыть рот, Сонхва предупреждающе качает головой. — Не сейчас, Минги-я. — И Минги послушно затыкается. Ждёт, хотя в голове — настоящая буря. Зачем ему задавать вопросы этому Юнхо? Почему Сонхва не собирается рассказывать сам? Зачем он просит помнить — как будто Минги способен просто так взять и забыть? Почему? Минуты тянутся долго, время словно резиновое, и, когда дверь палаты вдруг распахивается, Минги вздрагивает от неожиданности и тут же выдыхает: ну наконец-то. Сейчас хоть что-то станет определённее. Юнхо — всё такой же, как Минги и помнит, с невнятной, смущённой улыбкой, словно щенок, виляющий хвостом перед всеми подряд и пытающийся понравиться; но, если в прошлый раз Минги был испуган и накручивал себя убийством, то теперь Минги точно знает, что убил как минимум семерых тварей — и это только сам, без помощи Минхо, — и теперь на Юнхо он смотрит совсем иначе. Он странный. Даже вот так, с этой улыбкой, кланяющийся им обоим и замирающий у постели Минги. — Приятно снова встретиться, — улыбается ему Юнхо уже шире. — Как ты себя чувствуешь, птенец? «Птенец»? Минги сглатывает, потому что беззаботное выражение лица Юнхо пробуждает в нем определение Сонхвы — «малахольный», и всё вдруг само складывается одно к одному. Минги стало плохо. В больнице. Затем что-то случилось — его укусил Юнхо — а потом Минги пришёл в себя и сбежал. Юнхо имеет право на обращение. Юнхо, впервые вспоминает он — мастер Сана. Сана, который совсем не ориентируется в вампирских реалиях, уж на что Сонхва наплевательски относится к своим обязанностям, но даже Минги знает больше. Сана, который сказал «я покажу тебе своего мастера», а не «познакомлю с ним», как будто он с мастером вообще не общается. Юнхо, который, по словам Сонхвы, даже не старался искать Минги и воспитывать. Сонхва, который просил не забывать, что это он сам выполнял все обязанности мастера по отношению к Юнхо. «Птенец». — За что тебе дали разрешение обращать людей? — снова хрипло, потому что сводит горло, спрашивает Минги то, на чем и прекратился их диалог с Сонхвой. Так и хочется договорить злое, обиженное «хённим», но вместо этого Минги использует куда более грубое, хамское «ты». — О, — будь у Юнхо хвост, он бы им точно завилял от вопроса, Минги уверен, настолько он светится от удовольствия, — я пью кровь больных раком и за счёт этого помогаю им справиться с побочками от химиотерапии! Совсем понемногу, она очень невкусная, но это правда помогает! В моем отделении самая низкая смертность по стране! — А обращает он, — скучным тоном из-за спины поясняет Сонхва, — тех, кто должен был погибнуть внезапно. Аварии, аллергии на препараты… как у тебя тогда, Минги-я, несчастные случаи — в общем, если человек еще жив, и… — И если он хороший человек, — улыбается Юнхо. — Или если моим пациентам становится внезапно плохо. Но лучше лечить, конечно, чтобы сохранять баланс. Судя по всему, его не волнует, что он в одиночку может заселить весь Сеул вампирами… Или, возможно, оставить весь Сеул безлюдным, потому что вампиры размножаются с трудом. Нет, физиологически ничего не мешает: рождаются обычные люди, хотя вроде как обычные человеческие женщины беременеют с большей вероятностью. Сонхва что-то такое рассказывал в своё время про сложности с прикреплением оплодотворённой яйцеклетки к стенке матки (Минги никогда не стремился к лекции по анатомии, но выбора не было). Вампирам мешает размножаться обычное человеческое предубеждение, из-за которого пары чаще всего создаются внутри сообщества или из пары вампир-донор (и тут тоже вроде как размножаться не рекомендуется из-за частой потери крови), так что, ну, одни сплошные проблемы. Минги переглядывается с Сонхвой, у которого явно те же мысли; но со вздохом Сонхва качает головой. Видимо, где-то Минги всё-таки ошибается. — Ты помнишь Сана? — продолжает свой допрос Минги. — Сан… — Брови Юнхо сдвигаются, лицо недоумевающее. — Сан… Сан… А, Чхве Сан, глиобластома и метастазы в лёгких, да? Этот Сан? — Сан, которого ты обратил, — по-прежнему равнодушно подсказывает Сонхва. — А, этот! — Лицо Юнхо светлеет. — Ну да, давно его не видел. Как он? — Ты его вообще раза два видел, — вздыхает Сонхва. — Когда ты начнёшь брать на себя ответственность за своих птенцов? — Но зачем? — Юнхо явно недоумевает и смотрит сначала по-прежнему на Минги в поисках ответа, а затем на Сонхву. — Они прекрасно справляются — вы прекрасно справляетесь, Сонхва-сси. Хви никогда не говорил мне, что что-то не так. Да и я плохой наставник. — Да уж заметно, — цедит Сонхва. — Ладно, Юнхо-сси. Идите, дальше мы справимся без вас. Спасибо за участие. — Ничего! — Юнхо снова сияет и кланяется. — Если что-то нужно будет — обращайтесь! Сонхва-сси, Минги-сси, рад был вас видеть, до свидания! Дверь за ним тихо и как-то радостно — как сам Юнхо — захлопывается, и Сонхва с сожалением замечает: — И ведь не скажешь, что он ровесник Хвитэка-сси, да? — Ровесник? — глупо переспрашивает Минги. — Ну, на несколько лет младше, — признаёт Сонхва и пожимает плечами: — Но там действительно считанные годы, лет пять, что ли? Не помню, но и неважно. Как тебе знакомство с мастером? Вернуть тебя ему? — Не надо, — просит Минги и тянет на себя одеяло, прячется под ним с головой. Мир ёбнулся, пока он был у охотников, но в какую-то совершенно непредсказуемую сторону. Хотя, наверное, вот почему Минхо тогда не стал задавать вопросов дальше про обращение: наверняка про Юнхо… Юнхо, без «хённима», охотники в курсе. И Сан, Санни, который же остался без мастера, да? — А как Сан? — спрашивает он у Сонхвы из-под одеяла, высовывая только нос. — Ты же его знаешь, да? Как он без… ну, без всего этого? — О, ты будешь смеяться, — оживляется тот. — Знаешь, кто его подобрал? Ёсан! Его собственный птенец в шоке от такой компании. — А у Ёсана есть птенец? — глупо моргает Минги. Что тот пьёт кого-то из группы Чана, он помнит, но птенец? — Джисон, ты что, — Сонхва даже смеётся, — не помнишь, что ли? Ты точно его видел, и без меня вы пересекались, Бинни говорил, я помню. Ласковое «Бинни» почти даже не режет завистливо слух, но Минги морщится оттого, что даже Ёсан, оказывается, птенца не бросает, не то что этот Юнхо. И оттого ещё морщится, что в голове снова эхом начинают биться оскорбления Джисона — и даже вновь натянутое на голову одеяло не защищает. Монстр. Убийца. Интересно, что сказал Джисон Чану, когда узнал, что тот защищает Минги, и не пожалел ли о своём решении после этого Чан?.. Недоумок. Не Чан то есть, а Минги. Джисон обещал ему костёр. Айгу, Минги правда не знает, как дальше быть. Что делать, как жить и имеет ли он право вообще жить? Его вновь затягивает в ту же чёрную самоуничижительную муть, как и после освобождения Сонхвы, но на этот раз его собственные мысли Минги кажутся куда более логичными и аргументированными. — Минги-я? — тихо окликает его Сонхва. — Все в порядке? Разве может быть всё в порядке, когда всё — так? Когда Минги некуда возвращаться. Когда дома его ждёт та кровать, на которой… — А, я забыл тебе сказать, — замечает Сонхва, и в его голосе… ехидство? — Чан-сси с нетерпением ждёт, когда ты выпишешься. Минги возмущённо отбрасывает одеяло и скидывает выскользнувшую иглу с вены. Болтаясь, та повисает на стойке капельницы, продолжая грустно капать содержимым пакетов; Минги раздражённо перекрывает шланг и только потом поворачивается к Сонхве. — Как он может меня ждать? — непримиримо спрашивает он. — Когда я его укусил, когда чуть не выпил совсем, когда Джисон обещал мне, что я больше не подойду к нему, а то он меня на костёр отправит? Он не мог, хён, он не должен, почему он… Сонхва выдыхает сквозь нос, и желваки играют на его щеках. — Что тебе сказал Джисон? — перебивает он, и вот это — его хённим, Минги сразу вспоминает, почему всегда боялся с ним спорить. Потому что Сонхве за двести, он слишком много видел и слишком зол на весь этот мир. — Что?.. — Что. Тебе. Сказал. Джисон? — Чтобы я не приближался больше к Чану, и что, если он умрёт, Джисон сожжёт меня на костре, — растерянно повторяет Минги. — Что я, ну… заслужил? Что я монстр? Но он же прав, хён? По Сонхве видно, что Джисон настолько неправ, что ещё немного — и Джисона самого на костре сожгут, появись он где-нибудь неподалёку. — Я сам его сожгу, — широко улыбается Сонхва. В глазах его — огонь монстра, и Минги встряхивает головой, чтобы прогнать образ. Когда же он смотрит снова, Сонхва уже просто зол, в бешенстве, но не выглядит сумасшедшим. — Он к тебе больше не подойдёт, Минги-я. Значит, ты из-за него сдался охотникам, да? — Из-за того, что я высосал Чана! — вновь срывает Минги, и дальше он почти кричит: — Потому что я и правда монстр! Потому что ты меня не научил! Сонхва осекается и молча смотрит ему в глаза.