Семнадцать столетий бессмыслицы

— Вы знали, Штирлиц, что у Кальтенбруннера есть дача? — внезапно осведомился Мюллер. Штирлиц качнул головой: — Теперь знаю. — Так вот, в субботу Кальтенбруннер зовёт всех, кто в звании старше оберштурмбанфюрера, к себе на дачу в эту субботу, — бросил первую удочку Мюллер. — На шашлыки? — Поработать, Штирлиц. Это была стандартная проверка на еврея. Штирлиц кивнул: — Можно поработать, а потом и шашлыки со шнапсом, нет? — Можно, конечно, — Мюллер коварно улыбнулся. — Что-то вроде старого-доброго коммунистического субботника. — На субботниках не пьют, к сожалению, — вырвалось само собой из Штирлица. — Но идею я полностью поддерживаю и, конечно, поеду. Через пару секунд до него дошли две неизбежные мысли. «Это провал», — подумал Штирлиц во-первых. «Блять, теперь реально придётся Кальтенбруннеру грядки копать», — подумал Штирлиц во-вторых. Не медля, он сел тут же за стол Мюллера и написал на чистом бланке: «Я, штандартенфюрер фон Штирлиц, на самом деле являюсь советским разведчиком». Это решило бы обе проблемы разом. Передал признание Мюллеру. Тот, бегло пробежав его глазами, хмыкнул и снял трубку телефона. — Алло, Вальтер? — похоже, он дозвонился до Шелленберга. — Идите сюда и посмотрите, что только ваши люди ни выдумают, лишь бы не ехать к Кальтенбруннеру сажать картошку. Шелленберг правда пришёл и правда лишь тихо посмеялся над признанием Штирлица, которое тут же было смято и выброшено. Теперь это точно был провал. Помимо грядок и картошки, на даче Кальтенбруннера были ещё вредители, которых нужно было обрызгать ядом — кому это доверять, как не гестапо — и созревшая малина, что Штирлица уже порадовало — в малинник он был залезть вполне не прочь. А вечером были шашлыки. И оказалось, что только Штирлиц в итоге не забыл привезти хоть что-то более стоящее, помимо всем опостылевшего кислого шнапса. Кальтенбруннеру сказали, что это английский джин, но все в тесной компании Штирлица понимали, что это обычная водка. Не хватало, пожалуй, только гитары, но Штирлиц подумал, что оно и к лучшему. Сонный весенний вечер навевал странную меланхолию даже на чужбине, и так легко было затянуть что-нибудь родное, окончательно закопав себя — благо, место под это на сотках Кальтенбруннера было достаточно.