"В их бездне залитых речей и голодных взглядов я растворял безучастно
Влечение, которое ядом точило семейное счастье
(Влечение к тебе) И сейчас я по-настоящему счастлив
Потому что свободен, вроде, был только что, но..."
канкан — лсп
Все, чем обычно Дима занимается дома — пытается заставить себя забыть о том, что произошло на смене. Порой, это выходит неплохо, ему даже не снятся кошмары, а в его голове появляются проблески какого-никакого позитива, да и желание перебрать каждую секунду неудавшегося вызова не посещает его больше пяти минут, но чаще всего мысли и воспоминания цепляются слишком крепко, держат в своих тисках до последнего, пока не доводят окончательно, не подталкивают к краю, и парню не приходится обращаться к помощи кого-то или чего-то постороннего. Все это угнетает, и Дима удивляется каждый раз, что еще не пристрастился к алкоголю, как многие другие операторы в их колл-центре. Он даже гордится этим, считает, что может спокойно выдерживать то давление на психику, наваливающееся каждый день на работе, с гордостью и честью, тактично умалчивая о пачках успокоительного и снотворного в тумбочке. Обычно, воспоминания о вызовах держатся от месяца до двух, потом ослабевают, немного стираются и уже не наносят столько боли, сколько приносили до этого, время, вроде как, лечит. Однако есть одно воспоминание, которое не тускнеет, как бы Дима не старался его забыть, как бы не пытался выкинуть его из своей головы или перекрыть чем-то другим, заместить, вытеснить из черепной коробки. Оно въелось намертво, вцепилось в его бедный, уставший от всего этого сумасшествия мозг, вгрызлось острыми зубами и покидать полюбившееся место явно не планировало. Кажется, парень уже просто сходил с ума. Олег. Этот странный парень, позвонивший одной майской ночью и перевернувший все его устаканившиеся за долгие годы чувства с ног на голову, не выходил из головы. Он буквально ураганом пронесся, снес все стены и баррикады, перевернул все ограждения, оставив после себя лишь блеск металлолома, свалку на том месте, где раньше стабильно стояла крепость, защищавшая кое-как склеенное и зашитое сердце. Прошло уже четыре месяца с его звонка, четыре таких длинных месяца, за которые можно было уже забыть давно этого Олега, но в голове все до сих пор настолько ярко и четко, будто случилось вчера, будто вот только-только Дима сбросил этот странный вызов, оставаясь с раскрытой грудной клеткой в озлобленном и страшном мире, готовом проглотить его не прожевав. И в тот момент было так странно, непривычно и необычно, что Дима просто не смог выйти на работу ни на следующий день, ни через два, ни через три. Он взял небольшой отпуск, сбежал от своих чувств, воспоминаний и работы, чтобы попытаться восстановиться, выкинуть из головы сложные ночные смены и бесконечную череду человеческих бед и невзгод. И почти все забылось, подтёрлось, смазалось на задворках сознания, кроме одного небольшого вызова, кроме одного звонка, кроме одного впившегося в подкорку мозга голоса. Кроме одного Олега-черт-бы-его-побрал-Шепса. Дима боится признаться даже самому себе в этом, но в первые недели парень снился ему. Он не знал, как тот выглядит, но сознание, больное, сумасшедшее, подкидывало довольно симпатичный образ молодого парня, который совершенно не запоминался после пробуждения, сколько бы Матвеев не пытался задержать его. В этом, правда, признаться тоже страшно, но Дима как умалишенный пытался после пробуждения даже зарисовать уплывающую картинку из своей головы, но не мог, не успевал просто схватиться за ускользающий силуэт, а после еще минут тридцать сидел, смотря невидящим взглядом в серую стену, чувствуя, как по спине катится холодный пот, а плечи покрываются мурашками. Кажется, он сходил с ума первый месяц, сходил с ума по парню, которого никогда не видел и которого вряд ли когда-нибудь вновь услышит. Навязчивые мысли, постоянные воспоминания и картинки, голос в голове и дрожь по телу от одного только упоминания данного случая поселились вместе с ним, стали его верными спутниками и соседями на протяжении довольно долгого периода. Диме казалось, что он натурально сходит с ума, что еще чуть-чуть и начнет видеть галлюцинации, слышать чужой голос не только во сне, но и наяву, начнет разговаривать с кем-то, кто рядом быть не может, кто, возможно, даже не вспоминает какого-то там оператора 911, кто, возможно, умер еще в тот же самый день… Кто-то щелкает у его уха пальцами, заставляя дернуться на месте, подпрыгнуть слегка на стуле, широко раскрытыми глазами уставившись на стоящего рядом человека. Вика вздыхает тяжело, рассматривает Диму и, кажется, дай ей волю, она начнет причитать как мама, что он совершенно забыл об отдыхе после отпуска, опять загрузил себя работой, уже три месяца сидя почти безвылазно в колл-центре, лишь бы отвлечься от посторонних мыслей. Правда, работа отвлечься от странных и страшных, порой даже параноидальных картинок и размышлений, совсем не помогала, Дима лишь сильнее погружался в свои чувства и переживания, которые должны были утихнуть за время отдыха, но не только не утихли, вцепившись в парня мертвой хваткой, но и с возвращением на линию стали еще более навязчивыми и угнетающими. — Дима, ты опять себя угробить хочешь? Такой хорошенький же после отпуска вернулся, даже щёчки появились, а теперь опять худющий и бледнющий, — Матвеев улыбается на чужие слова, совершенно не злится и не раздражается на причитания, воспринимая их как заботу, которыми они и являются, уж в этом он уверен. Да, за время отпуска Дима даже веса набрал, правда, не от хорошей жизни, а от бесконтрольного переедания из-за стресса. Матвеев то голодал днями, то засовывал в себя все, что мог найти в холодильнике, наедаясь до тошноты и тяжести, и все это делалось, лишь бы отвлечься от воспоминаний, от вечной головной боли и чувства собственного бессилия. Все это делалось, лишь бы навязчивые мысли о том парне прекратили преследовать его и дали отдохнуть хотя бы пять минут. Дима чувствовал себя привороженным, его будто привязали к этому Олегу, приклеили, все его мысли переписали только о нем, заставляя крутиться белкой в бесконечном колесе сансары изо дня в день. — Да ладно тебе, Вик. Нормально все, поработаю ещё пару часов и домой поеду, честно, — он складывает ладони в умоляющем жесте, смотрит своими глазами чернющими, огромными и круглыми, словно два блюдца, на Райдос и улыбается так сладко, как только может. Он знает, что та не устоит перед этим взглядом, пробовали, проходили, согласится на все, что Матвеев не попросит, поэтому нагло пользуется, но не злоупотребляет. Все должно быть в меру. — Чертёнок… Знаешь же, что это твое лицо Бемби невозможно игнорировать, — Виктория делает притворно недовольное лицо, но тут же улыбается, ворошит копну черных волос ладонью и кивает согласно, пусть и нехотя. Диму бы домой отправить прямо сейчас, в кровать положить и заставить спать, а не ставить на линию, но тот слишком упертый и точно сейчас ни на что не согласится, а так, хотя бы ещё пару часов и уедет обратно восвояси отдыхать, — Иди, у тебя есть два часа. И не больше! Дима кивает несколько раз согласно, поправляет волосы и, оставив чашку пустую из-под кофе в раковине, отправляется к своему столу. Все по-старому, каждое движение заучено и выверено уже давно — наушник, включиться на линию, ждать вызов. В этот раз все более-менее спокойно, вызовов не так много, затишье перед бурей, сказал бы Матвеев, зная, что так все просто не бывает в их деле. Если на линии тихо, значит через минут тридцать, максимум через пару часов начнется наплыв с самыми странными звонками и ситуациями, которые только может представить себе человек. Проверенная временем система, которая ни разу не давала сбой. Он переводит взгляд на календарь, задумывается о чем-то отдаленном, не имеющим никакой конкретики и смысла, а после стонет недовольно, наконец замечая дату. О, черт… 2 августа. 00:43. Многие думают, что весь ужас и беспредел, присущий дню ВДВ, происходит ближе к вечеру или ночи этого дня, но мало кто знает, что и в такое время, когда стрелка часов только-только перевалила за 00:00, обозначая начало того самого праздника, довольно пьяные мужчины уже готовы купаться в фонтанах и реках, разбивать бутылки о голову и ездить на машинах с флагами по всему городу, пугая окружающих своими выкриками и выходками. Дима вспоминает, как этот день прошел в прошлом году и передёргивает плечами. Это было ужасно, лучше даже не пытаться найти в этом дне что-то хорошее, было плохо все. В особенности, плохо понимался язык, на котором ему пытались объяснить случившееся празднующие люди. Пора уже начинать писать словарь русского пьяного языка, потому что расшифровывать все, что говорят в таком состоянии люди ужасно сложно, у них будто отключается то полушарие мозга, которое отвечает за знание родного языка, а понимают этих пьянчуг только такие же пьяные в ноль друзья, которые бедному оператору 911 совсем не помощники. Ему речь одного то перевести дается с трудом, а тут их два и больше, целая команда, болтающая на выдуманном языке и торопящаяся размозжить себе голову о ближайший стеклянный сосуд. И повезет еще, если хотя бы один из всей этой шпаны будет чуть трезвее остальных, но случается подобное так редко, как, наверное, свистит на горе рак. Одни лишь мысли о том, как может пройти сегодняшний день, точнее, ночь, заставляют парня передернуть плечами и подобраться нервно на стуле. Жаль, конечно, но долго предаваться воспоминаниям и собираться с мыслями ему не дают, звучит знакомый рингтон, Дима натягивает рукава большой рубашки на пальцы, уже начиная нервничать, и принимает вызов, готовясь мысленно ко всему, что только может случиться в этом мире. 2 августа не щадит никого, это он уже запомнил за несколько лет работы оператором службы спасения. — 911, что у вас случилось? — Мой друг, эээ… — мужской голос, человек явно выпивший, буквы тянет, задумывается долго перед ответом, да и Дима слишком много слышал пьяных людей, чтобы понять, что это один из них. Что же, вот и день ВДВ настал, все по списку: пьяные мужики, разбитые в кровь головы и разборки между бандами, которым забыли сказать, что 90-е кончились уже лет так тридцать назад. Все по-старому, даже скучно как-то, хоть бы чего нового придумали, а то и скорой, и пожарным, и МЧС явно тоже надоело приезжать на однотипные вызовы каждый год. — Что с вашим другом, сэр? — парень вздыхает тяжело, ждёт ответа, пока заполняет форму на одном из экранов и вслушивается краем уха в происходящее на фоне. Он сам себя мысленно готовит к тому, что это будет долго. Пьяные соображают как улитки, хотя, и те быстрее, кажется, еле-еле предложения формулируют, а чтобы добиться какого-то более-менее четкого ответа, нужно всем богам в мире помолиться и жертву Сатане принести, не меньше. — Он хотел это… Ну, как его… — мужчина пытается составить предложение, но ничего не получается, его перебивает крик на фоне, второй мужчина просит его заткнуться, сбросить вызов, не позорить его, на что Дима лишь удивлённо поднимает брови, да уж, вот и день ВДВ, неужели что-то необычное происходит? Его услышала сама госпожа Вселенная и послала этот вызов? Позвонивший уже обращается к своему другу, забыв на мгновение, что разговор их слушает еще и оператор 911, — Не ну… Ты же сам сказал, шо вытащить не можешь! Ну и я не могу, он прямо знатно так застрял! Пусть вон эти помогут, чё ты, стесняешься шо ли? Когда засовывал же не стеснялся! — Сэр, что случилось с вашим другом? — Дима напоминает о своем присутствии, слышит на фоне лишь громкую ругань и надеется, что не произошло ничего серьезного и они могут так тянуть время, не опасаясь летального исхода. Хотя, лучше не стоит растягивать вызов в любом случае, его помощь может понадобиться и кому-то другому, тому, кому она действительно будет нужна срочно, кто не может ждать, пока он тут разговорит этих двоих и поймет, что случилось с этим другом, что у него там и где застряло. — Да там у Мишани… Ну… Это, — мужчина мнется, не зная, видимо, как рассказать о произошедшем. Единственное, о чем думает Дима сейчас, если не торопится сказать, что случилось, — значит жизни не особо угрожает. Хотя, кто их знает этих бухих вдвшников. Они вечно сами у себя на уме, вечно сами себя калечат, а потом в панике звонят, прося их спасти из лап смерти, ну или белочки, у кого какая ситуация. Всякое бывает все же. — Что случилось с Михаилом? Мне нужно знать, что произошло и ваш адрес, чтобы я мог отправить помощь, — он вновь пытается достучаться до этих мужчин, что хуже детей, ей Богу. Как вот Дима должен от них узнать всю нужную информацию, если они ведут себя так, будто съели все конфеты, спрятанные родителями для праздника, а фантики выкинуть забыли и их взяли с поличным? Порой ему действительно звонят какие-то выросшие до взрослых размеров дети. По-другому их поведение оператор объяснить просто не может, ну нет у него других слов для описания подобных людей. Единственный плюс, наверное, в таких ситуациях — такие люди более-менее безопасны, вред другим не наносят, только себе, и то, по глупости и наивности. — Он это… Ну… Упал в общем, — голос мужчины становится тише, даже, вроде как, сквозит стыд в интонации, но Дима уже просто устал гадать, что произошло, понятнее не становится от слова совсем, сколько бы он ни думал, в голове все также пусто, осталось только перекати-поле туда запустить и будет замечательная картина, олицетворяющая все его состояние на данный момент, — Адрес, точно… Нагорная 27А. Дом такой белый с синей крышей, калитка там это… Ну как ее… Открыта, во! — Хорошо, я отправляю скорую по вашему адресу. Скажите, как он упал? Чем он ударился? — Дима пишет причину вызова в форму, пытается не вздыхать так тяжело и шумно, чтобы звонящие не подумали, что ему тяжело принимать их вызов, но от этой всей ситуации его просто-напросто тошнит. Ну не любит он пьяных людей, особенно тех, кто дебоширит. Эти вроде бы спокойные, что хоть немного, но радует, правда парень прямо физически ощущает, как с каждой секундой стареет и тупеет одновременно все сильнее, пока пытается вытащить хоть немного информации из этих двух мужчин. Это он в плюсы к вызову записать не может, поэтому чувство тошноты лишь крепнет, но показать этого оператор не смеет. Ему позвонили за помощью, и он должен помочь. — Мишаня он, ну… Не ударился… Он когда падал, ну… Упал на… — о нет, Дима, кажется, чувствует, к чему все это идёт. Только не это… Эти вызовы с «я случайно упал на…», «я просто поскользнулся и упал на…» уже ему в кошмарах снятся. Ну серьезно, неужели так сложно признаться в том, что ты сам это туда засунул? Зачем врать спасателям то? Тогда уж, если хотите что-то в себя засунуть, обезопасьте себя, веревочку привяжите, что ли, чтобы потом не звонить в 911 и не придумывать очередную абсолютно глупую ложь, — Он упал на… Пульт. От телевизора. Последние слова мужчины звучат уж совсем тихо, Михаил на фоне возмущается громко, а Дима не знает, что ему делать в такой ситуации — плакать или смеяться. Это просто нереально. Он начинает 2 августа не с пьяной драки, не с разбитых голов, а с пульта в заднице, Господи прости… И знаете, Матвеев резко понимает, что ему хочется больше смеяться, чем плакать. Парень как может сдерживает смех внутри, губы кусает, лишь бы не выдать и звука, делает глубокий вдох и выдох, а после вновь начинает говорить спокойно, как бы это сложно ни было: — Кхм, скорая уже едет к вам, проследите, чтобы Михаил лежал и не двигался, чтобы предмет не сдвинулся дальше. Не пытайтесь достать его собственноручно, иначе можете сделать только хуже. — Мишаня, слышал? Не двигайся! Лежи ровно! — на фоне вновь возмущения, Дима правда старается не смеяться, старается как может, пытаясь представлять данную картину маслом менее красочно, но получается откровенно плохо. Спасатели-то как обрадуются такому вызову в час ночи, думает Дима. Это же просто сказка, а не вызов! Оператор не замечает за своими размышлениями, как два друга-собутыльника вновь начинают спорить, заставляя Диму давиться смехом, — А как ты хочешь, чтобы я переключил канал?! Тебе напомнить, где пульт? Если захочешь когда-нибудь снова запихнуть его в себя, сначала канал нужный включи, а потом уже пихай тогда! Они совершенно не обращают внимания на Диму, забывают, что их кто-то слушает, а сам Матвеев уже руками рот закрывает под непонимающие взгляды других операторов, смеётся беззвучно и еле слезы сдерживает. Как же это все смешно… Ну бывает же такое! На фоне слышится сигнал скорой, удивительно быстро для такого времени и такого повода к вызову, Дима даже отсмеяться не успевает, а в наушнике уже звучит короткое «спасибо» и длинные гудки. Парень выходит с линии, чтобы никто пока не смог ему позвонить и смеётся в голос, не в силах сдерживаться больше. Это просто сюр, такое невозможно придумать, ну правда. Он уже и забывает совершенно, как злился на этих пьянчуг поначалу, как недовольно вздыхал и ждал, пока вызов закончится. Сейчас же ему было даже жаль, что он не услышит разговор работников скорой с этими двумя бедолагами. Это было бы просто прекрасно. Дима еле поднимается на ноги, уходит в сторону курилки и не прекращает смеяться. Выйдя на балкон, оборудованный под зону для курения, парень упирается ладонями в перила и сгибается от смеха, не обращая ни на кого внимания вокруг, сейчас совсем не до этого, совсем не до чужих взглядов и мыслей, ему бы отсмеяться, успокоиться хоть немного, но не получается, парня вновь накрывает приступ смеха. Боже, это невероятный вызов. Его каждый раз прорывает с подобных, но этот… Этот явно номер один среди остальных. — И чего такого успело случиться, что ты так ухахатываешься? — Илья, ещё один из операторов, смотрит на него с удивлением, улыбается по-доброму и подходит чуть ближе, ожидая услышать интересную историю из недавнего вызова. Если Дима так громко смеется, значит случилось что-то действительно стоящее, ну или действительно глупое. Тут одно из двух. А может и все вместе, кто знает. — Илюш, это нечто! Господи, я сейчас просто сдохну от смеха! — Дима разгибается, опирается поясницей на перила и выдыхает, не прекращая улыбаться широко, — Знаешь, вот обычно день ВДВ начинается с вызовов про драки или бутылку, разбитую о голову, или голову, разбитую о бутылку, неважно… Но ты даже представить себе не можешь, что за вызов был у меня! — Случайно никто в пьяном бреду в фонтане не застрял уже? — Илья молча протягивает коллеге пачку сигарет, Матвеев принимает из чужих рук упаковку, кивает благодарно и поджигает одну, затягиваясь и прикрывая глаза в блаженстве. Горький дым разбегается по легким, в голове плывет слегка, перед глазами двоится, а чувство лёгкости наполняет тело. Курить на голодный желудок, конечно, не лучшая идея, но накрывает знатно, да и Дима курит не так часто, чтобы корить себя за что-то. Его итак убьет жизнь, сигареты хуже не сделают. — Нееет, лучше, — Матвеев бросает взгляд черных глаз на Ларионова, губы растягивает в улыбке хитрой, затягивается вновь, стряхивая пепел в одно из открытых на балконе окон, а после уже начинает говорить, когда чужой интерес достигает точки максимума, выражаясь в нетерпеливом переминании Ильи с одной ноги на другую, — Звонят значит мне на линию два мужика, оба пьяные. И один из них тот самый "я просто упал". — Просто упал? И чего тут смешного? — Илья приподнимает бровь удивлённо, рассматривая Диму и ничего не понимая. Тот случайно не отравился? Головой не ударился? Пока что он не видит ничего, с чего можно было бы так сильно смеяться. Кажется, Матвееву вновь пора в отпуск, он заработался до состояния бреда. — Да ты дослушай! — парень бьёт шуточно коллегу в плечо и вновь затягивается сигаретой, — В общем, он упал на пульт от телевизора, представляешь? На пульт! — Дима вновь смеётся, чуть ли на пол не падает от смеха, настолько его веселит этот вызов, пока Илья смотрит все также непонимающе. Или он чего-то не догоняет, или Дима и вправду сходит с ума от усталости. — И… В чем смысл? Они просто позвонили, потому что один из них упал на пульт? Черт, Дима чуть ли себя по лбу не бьет ладонью, понимая, почему парень не смеется вместе с ним, хотя любой другой сотрудник уже бы ухахатывался не меньше диминого. Он то и забыл совершенно, что Илья работает у них всего полтора месяца и ещё на подобные вызовы не попадал и прикола данного не знает. Придется ему все объяснить немного детальнее, чем хотелось бы. Шутки становятся менее смешными, когда ты их объясняешь, но бросить Ларионова в непонимании парень все-таки не может. Не по-человечески это. — Илюш, жопой упал, — Дима смотрит внимательно за чужой реакцией, ждет, пока начнет доходить, новую волну смеха сдержать пытается, прячет улыбку довольную за сигаретой и хихикает еле слышно. — В смысле он… Прямо туда? — Прямо туда, — Дима смеётся уже громче, в полный голос, когда видит шокированное лицо Ларионова, наконец осознавшего всю тонкость данной ситуации, пытающегося понять, что вообще творится в этом странном мире и как дальше ему жить с этими новыми знаниями. На самом деле, Матвеев удивлен, как Илья до этого всю жизнь не слышал о подобных случаях, раз впервые узнал лишь сейчас. Неужели им даже в вузе медицинском такого не рассказывали? Странно, но парень просто не зацикливается на этом, вновь все свое внимание возвращая Илье. — Но… Так ведь невозможно упасть, они обманули тебя? — чужая наивность в некоторых моментах просто очаровательна. Диме так и хочется потискать Илью за щёчки и скрыть от всего дерьма этого мира, но он должен узнать правду перед тем, как столкнется с этим сам. Это долг Матвеева — посвятить, рассказать, направить в правильное русло. Мало ли, какой вызов у Ильи будет следующим. — Пытались. Я знаю, что так упасть невозможно, но, чтобы скрыть то, что они специально засовывают разные предметы себе в зад, такие люди врут, что упали на них. Лучше бы правду говорили, серьезно, от их лжи только хуже становится, — Дима докуривает сигарету, тушит окурок о пепельницу и поворачивается к Илье, смотря внимательно на чужое лицо, выражающее глубокую задумчивость, — Как тебе здесь? Не слишком сложно? — Я знал, на что иду, — Илья машет головой из стороны в сторону отрицательно, но все равно вздыхает тяжело и смотрит на Диму таким уставшим взглядом, что парень все понимает мгновенно. Это очень тяжело, это очень выматывающе. Эта работа явно не для всех, не для слабонервных, не для слабых, не для впечатлительных. Многие переоценивают себя, думают, что ничего сложного нет, сидишь себе, на звонки отвечаешь, плевое дело, правда все не так легко и сладко, как кажется на первый взгляд. Те, кто так думают, уходят через неделю максимум, не выдержав напряжения и ужаса, с которыми операторы 911 сталкиваются каждый божий день. Но Илья хорошо держится, это стоит признать. Держится лучше других ребят, приходивших пробоваться на подобную работу и сбегавших через часа три, максимум, пару суток, — Не понимаю, как ты тут так долго держишься. Похоже, тебя спасают эти вызовы с «падениями», — Ларионов показывает в воздухе кавычки и Дима смеётся вновь, но уже более сдержанно, тихо, хватит уже, итак уже весь офис на уши поднял. — Я просто не знаю, чем ещё могу заниматься, кроме этого. Ощущение, что это мое призвание, понимаешь? Я нужен здесь, поэтому уйти и не могу, хоть и очень сложно даётся порой и морально, и физически такая работа, — парень пожимает плечами и задумывается о том, что действительно не представляет себя больше нигде, кроме как здесь. Это его место в мире, пусть тяжело и невыносимо в некоторые моменты, но это его место, его дом и его призвание. Илья смотрит внимательно на Диму, вздыхает и отводит взгляд к окну, всматриваясь в шикарный вид, открывающийся с 27 этажа высотки, в которой находится колл-центр. Его сюда перенесли совсем недавно, максимум месяцев 7 прошло, никто ещё не успел привыкнуть к обстановке до конца, но все явно были довольны, если, конечно, не боялись высоты панически. В любом случае, все лучше, чем прошлое здание, где было не развернуться, все столы стояли впритык к друг другу и порой нельзя было услышать пострадавшего из-за гула чужих голосов под ухом. Дима был доволен новым местом, высоты не боялся, от новых мониторов и техники так вообще в восторг детский приходил каждый раз, когда видел их и вспоминал, как сложно приходилось раньше. Наконец они работали в человеческих условиях, а не пытались выжить в муравейнике, попутно помогая выжить тем, кому повезло оказаться не в том месте, не в то время. — Илюш, если ты думаешь об увольнении, то это нормально. Я тоже часто поначалу задумывался об этом, да я и сейчас почти постоянно думаю об этом, если честно, — Дима улыбается парню, кладет ладонь на плечо чужое, приободряюще сжимает какое-то время, дожидаясь, пока Илья посмотрит на него и улыбнется уголками губ, — Это нормально, Илюш, мы тоже люди, мы не железные. Порой, это все настолько выматывает, бывает настолько больно, что уйти — единственный верный выход из ситуации. — Неужели тебе за три года работы не было настолько больно? Почему ты не уходил ни разу? Не увольнялся? — Ларионов смотрит внимательно на того, кем периодически восхищался тихо, чью силу духа восхвалял в мыслях, желая когда-нибудь стать хоть немного похожим на него. Дима был сильным парнем, хоть и внешне был хрупок. Тонкий как спичка, ветер подует и унесет, уронит, но внутри такой стержень прочный, стальной будто. Вот он то все и выдерживает, не дает согнуться, упасть, сломаться. Это правда восхищает, будоражит все мысли и сознание, Илья хочет себе получить хоть немного такой силы воли, какая держится в этом довольно хрупком теле напротив. — Было, конечно. Но в такие моменты я просто беру отпуск. Я не могу полностью отказаться от работы, не могу бросить то, к чему лежит душа, — Дима пожимает плечами, улыбается подбадривающе Илье и хлопает того по плечу, пора возвращаться к работе, — Ну, теперь ты посвящен в смысл самых важных вызовов на нашей работе, знай, если говорят, что упали на кабачок, пульт, дезодорант, да на что угодно, имеющее даже приблизительно продолговатую форму… Они знатно пиздят. Илья смеётся, пока Дима машет рукой и уходит к своему столу, чтобы продолжить работу. Отдых удался: и посмеялся, и о жизни поговорил, хоть этого в планах и не было совсем, но с Ильёй всегда так. Парень пришел совсем недавно, но уже запал в душу, встав где-то рядом с Викой, почти наравне, занял отдельный уголок в сердце и душе, не желая оттуда уходить, прописался, оставил свои вещи и, знаете, Дима выгонять его совершенно не хочет. Пусть остается. С ним всегда приятно поговорить по душам, провести время вместе, не важно, чем они будут заниматься, хоть вязать, хоть рыбу ловить, с ним можно отдохнуть от бесконечной череды вызовов, и, наверное, это самое главное, самое ценное и нужное в такой работе — человек, который может заставить тебя забыть обо всем на свете за считанные секунды. Матвеев надевает наушник, включается на линию и откидывается спиной на кресло, прикрывая глаза на пару секунд, чтобы собраться с мыслями. Всё-таки усталость не даёт так просто забыть о себе, напоминает головной болью и слипающимися глазами, хочется спать, но это желание уже настолько привычное, что игнорировать его становится не так уж и сложно, просто иногда приходится приложить чуть больше усилий. Наконец звучит мелодия вызова и Дима прочищает горло, настраивает себя морально на еще одного подвыпившего вдвшника и принимает звонок. — 911, что у вас случилось? — Блять, заткнись хоть на секунду, я пытаюсь спасателей вызвать! — позвонивший обращается явно не к оператору, но, даже понимая это, Дима все равно глазами удивлённо хлопает, отмечая по голосу молодого парня на том конце провода, года так 24, может больше, может меньше. И снова его обходит типичный для дня ВДВ вызов. Либо ему сегодня чертовски везет, либо мир дал какой-то сбой, забыв об этом празднике хотя бы на один год. И Диме хочется верить, что тут второй вариант. — Сэр, что у вас случилось? — он говорит чуть громче, чтобы позвонивший точно услышал. На него наконец обращают внимание, пытаются что-то сказать, но человек на фоне, похоже, снова отвлекает позвонившего, и Матвеев вспоминает против воли свой прошлый вызов, где были точно такие же два друга, только постарше. И явно с большим содержанием алкоголя в крови. По крайней мере, тот, кто набрал 911 и пытался поговорить с Димой сейчас, звучал трезво и адекватно, разве что только раздраженно немного. Ладно, Матвеев привирает, много. — Да отъебись ты уже! Придурок, зачем ты вообще туда полез, двери для кого придумали? Или ты стучаться не умеешь? Тебя обезьяны растили может быть, что тебя на деревья тянет? — парень на том конце продолжает возмущаться, спорить с кем-то, вновь забывая о том, что их разговор вообще-то слушают и пытаются разобраться в случившемся, чтобы отправить помощь. Все это выглядит довольно забавно, пока Дима не задумывается о том, по какой причине ему позвонили. В 911 обычно просто так не звонят (нет, звонят, конечно, просто так, когда посмеяться хотят, подшутить, но сейчас не об этом), а значит, что-то всё-таки случилось. Судя по словам позвонившего, второй парень, наверное, это парень, голос его не очень хорошо различим, но похож на мужской, полез куда-то не туда. Возможно, упал, возможно, застрял. Кто его знает, ему ничего не говорят совершенно, наверное, думая, что он экстрасенс или телепат и может лишь по их обрывкам фраз и мыслям составить себе картину произошедшего, — Блять, простите, этот придурок… То есть, мой друг. Он упал с дерева, с высоты второго этажа где-то. — Хорошо, я вас понял. Скажите пожалуйста ваше имя и адрес, — Дима начинает записывать все в электронную форму, пока на том конце не прекращаются возмущения и споры, кажется, будто эти двое вообще никогда не прекращают ругаться, по крайней мере, Матвеев около трех минут пытается разобраться в том, что происходит, но те лишь цепляются за фразы друг друга и продолжают пререкаться. Боже, ну что за день то такой? Вечно в праздники происходит что-то такое… — Да нахуй тебе громкая? Олег, ты успокоишься уже сегодня или нет? — Матвеев замирает на секунду, сердце замирает следом в грудной клетке, а воздуха резко начинает не хватать. Кажется, сейчас уже ему скорая понадобится, а не этим парням. Он пытается уговорить себя, что это не тот Олег, точно не тот. Сколько уже было вызовов, когда звонили самые разные Олеги, но ни один из них не был тем самым странным парнем, с улыбкой воспринимающим огнестрельное ранение в живот и свою возможную смерть от кровопотери. Вот и сейчас верить не стоит в то, что это снова тот парень. Нет, Дима не ждёт его звонка, вовсе нет… Просто… Ладно, если он начнет оправдываться, то будет выглядеть совсем жалко, стоит просто промолчать и попытаться все-таки выяснить более конкретно, что вообще произошло, — Блять, ты невыносимый, я тебя оставлю в больнице и забирать не буду, так и знай! — кажется, позвонивший включает громкую связь, а также телефон подносит ближе ко второму парню, потому что голос его становится на секунду чётче, но Дима понять все равно не успевает, тот это Олег или нет. Боже, почему он вслушивается в чужие голоса и в каждом ищет того самого Шепса? Он уже просто сходит с ума, это невозможно, — Простите, ради Бога, он просто мне мозг весь выест чайной ложкой, если я не сделаю так, как ему надо, вам потом и меня спасать придется… Меня зовут Влад Череватый, улица Гвардейская 94, дом частный, панорамные окна на втором этаже, думаю, найдете, тут таких мало. — Я вас понял, спасибо, отправляю скорую по вашему адресу. Скажите, как он упал? На спину, на ноги, на голову? — Дима благодарит в который раз всех богов за четкость описанной местности и отправляет часть информации спасателям, чтобы те уже выехали, а остальное уже все отправит в процессе, тем более ехать им ещё минут 10, возможно, ему удастся понять что-то больше, чем ничего из их споров за это время. Надеяться на лучшее никто не запрещал. — На голову его роняли разве что только в детстве, — Влад вздыхает тяжело, видимо, рассматривает своего друга, пытаясь понять, что с тем случилось, потому что пауза молчаливая затягивается на какое-то время, — Чё ты так смотришь? У тебя сейчас глаза выпадут, придется ещё и их обратно вставлять. — Димка! Это же ты, да? — голос на том конце такой знакомый, что сердце само по себе пропускает удар. Дима сглатывает ком в горле, смотрит сквозь экраны и ничего понять не может. Это… Олег? Серьезно? Вот так просто, спустя четыре месяца он слышит его голос на очередном вызове? На краю сознания бьется пташкой лишь одна мысль: «Он выжил». И Дима не может этому не радоваться, не может не улыбнуться уголками губ, наконец чувствуя хоть какое-то спокойствие впервые за долгие месяцы. Жив. — Олег? — в горле пересыхает мгновенно, стоит только рот открыть, а язык липнет к небу, ни слова сказать не получается больше, кроме имени. Он так долго думал об этом парне, понимая, что никогда больше не услышит его голоса вживую, наслаждаясь только бредовыми снами, и вряд ли поймет, что это он, если встретит на улице, ведь ни малейшего представления о его внешности не имеет, а тут жизнь сама подкидывает ему возможность снова услышать этого странного, удивительного в какой-то степени, парня. Это ли не чудо? — Ты, блять, ещё и знаком с оператором 911? — Влад, кажется, уже совсем ничего не понимает. Сначала этот придурок пытается залезть в его дом по дереву через второй этаж, падает и, кажется, ломает ногу, а теперь Череватый ещё и узнает, что этот же самый придурок знаком с оператором службы спасения… Это просто невообразимо, невозможно, да как угодно скажите! Это просто пиздец… — Помнишь, когда мне живот прострелили? Я тогда в 911 позвонил, и он мне ответил. Самая прекрасная ночь в моей жизни… — в чужом голосе опять улыбка, Олег говорит последнее предложение так мечтательно, что Дима вновь теряет дар речи, кажется, к концу этого вызова он просто останется немым… Что вообще происходит в его жизни в последнее время? Что творится с этим миром и почему вселенная сталкивает его с подобными людьми? Ему пытаются что-то сказать? На что-то намекнуть? Вселенной придется понять, что намеки он понимает плохо, и сказать напрямую, что ей там от него нужно. — Знаешь, у меня даже сил удивляться нет, Олег. Ты припизднутый! Ты чуть не умер в тот день! О чем ты вообще думал с дырой в животе?! — Влад голос повышает вновь, чуть ли не кричит, обращаясь к своему другу. И Дима впервые безмерно благодарен этим разборкам за то, что у него есть время прийти в себя хоть немного, осознать происходящее и… Нет, осознать это просто нереально, таких совпадений просто не бывает. Столько операторов, и Олег вновь попадает к нему… Если это не судьба, то что? В собственное везение он уже давно не верит и уж точно не поверит сейчас. Скорее Матвеев проникнется идеей заговора, чем признает, что ему впервые в жизни так крупно повезло. — Так, Владислав, скажите, пожалуйста, есть ли видимые повреждения? Кровь? — ему нужно работать, ему, черт возьми, нужно работать, а не думать об этом парне! Дима пытается заставить себя работать, но это очень сложно, когда на том конце есть человек, о котором оператор думает каждый день на протяжении четырех месяцев, который снится ему то в кошмарах, то в бреду, чей голос ему мерещится в каждом телефонном звонке, не давая дышать свободно, сковывая грудную клетку и крепко сжимая в тисках сердце. Он просто не может нормально работать в таком состоянии, не может… — Димочка, Димас, да забудь ты про Влада, ты же у меня можешь спросить, в самом деле! Я же твой первый! — Олег опять смеётся, припоминая прошлый вызов и Диме так хочется вновь его ударить. Почему еще люди не придумали, как бить кого-то через телефон? Ему бы было сейчас полезно иметь такую возможность, правда. Дима лишь вздыхает тяжело, даже не скрывая этого, глаза опухшие трет и губы прикусывает, чувствуя, как глупое сердце в груди трепещет так радостно и живо, как не трепетало никогда. — Олег, блять, ты можешь хоть один день в своей жизни не выставлять всю свою голубятину напоказ? – Влад уже и сам, кажется, готов ударить своего друга, судя по звукам шагов, он ходит туда-сюда, с каждой минутой теряя все больше нервных клеток и терпения, что же, Дима его прекрасно понимает сейчас, — Нет у него ничего вроде. Крови уж точно. Хотя… Погодите, у него тут что-то на лице… — В смысле? Что у меня на лице?! Что у меня с лицом?! — голос Олега громкий и звонкий и, кажется, Дима впервые слышит чужое беспокойство и страх. Серьезно? Он боится, что что-то случилось с его лицом? То есть, ему было все равно на дыру в животе, но как только дело коснулось его лица, тот аж чуть ли не на визг перешел? Действительно странный парень. — Дай посмотреть, не дергайся! — следует тишина какое-то время, Матвеев уже сам напрягается, не зная, чего ожидать в следующую секунду, может и вправду что-то случилось серьезное с чужим лицом? Волнение подкатывает к горлу, плетет свой ком, не давая ни вдохнуть, ни слюну проглотить, — Вот… Тут это… На лбу… Написано, что ты полный придурок! Дима не сдерживает тихого смешка, рукой рот в ту же секунду прикрывает и взгляд бросает на один из мониторов, смотря, как спасатели продвигаются по ночной Москве. Еще минут 7. Господи, Дима просто не переживет эти минуты, если все так и будет продолжаться. Зато от сердца отлегает сразу же, ком исчезает в горле, и сам парень заметно расслабляется, понимая, что Влад просто решил подшутить над другом таким образом. — Дима, ты предатель, знаешь это? — Олег звучит обиженно. Матвеев лишь сам себе плечами пожимает. Это действительно было смешно, и извиняться за свой тихий смешок он явно не намерен. — Это все прекрасно, но мне нужно знать, есть ли у Олега какие-либо повреждения, — он пытается себя заставить работать, но все мысли крутятся лишь вокруг Олега. И ладно бы эти мысли касались работы, но… Ну ни капли они не касаются работы. Касаются странности, касаются чужого голоса, смеха, юмора, тупых подкатов, но никак не работы. Это просто невыносимо, нереально, таких совпадений ну просто быть не может! Дима не верит сейчас и не поверит, если его кто-то будет в этом уверять! — У меня все прекрасно, Дим! Я самый здоровый и красивый человек на Земле! — Ага, еще скажи, что самый скромный. Пизди больше, Олеж. Мне напомнить, кто минут пять назад ныл мне, что ногу сломал? Я бы видео показал, но не могу, пока звонок идет, — Влад улыбается, судя по голосу, довольный своей подставой. Дима ощущает себя воспитателем в детском саду, пытаясь вытянуть из этих двух великовозрастных детей хоть какую-то информацию о чужом состоянии. Детский сад «Тормозок», группа яселек «Вишенка». — Что с его ногой, Владислав? — он вновь старается перевести чужое внимание на пострадавшего, чтобы хотя бы немного больше информации получить о его состоянии. Кто же знал, что двух парней разговорить и понять будет сложнее, чем обычных алкашей? Те хотя бы не отвлекались на подкатывания к оператору, не вызывали ничего, кроме жалости и немых вопросов «зачем» и «почему». Эти двое же… У Димы даже слов нет, как описать всю ситуацию. — Без понятия, орал, что ему больно ей двигать, потом орал, что она не двигается, сколько бы он ей не приказывал пошевелиться, в общем, вроде сломал, — Дима перенаправляет информацию спасателям, выдыхает тяжело, с мыслями пытается собраться, но те разбежались настолько далеко, что собрать их воедино кажется просто нереальной задачей. Это все чертов Шепс. — Скорая прибудет через 5-6 минут, следите, чтобы Олег не двигался и не вставал, пусть лежит на месте, у него может быть шоковое состояние, из-за которого он не чувствует, что у него еще есть травмы. — Так точно, товарищ оператор 911, — Влад, видимо, садится на землю рядом с Олегом, по крайней мере, по звукам похоже на шелест травы и одежды, — Слышал, что тебе сказали? Не двигайся, не ерзай, прижми свою жопу к земле и отдыхай. — Димка, — Олег игнорирует слова друга, обращается к Матвееву, а тот только и может, что замереть на месте, занеся пальцы над клавиатурой. Этот парень вызывает слишком много спорных эмоций и чувств, в которых разобраться не получается, сколько бы он не пытался. Дима не понимает, как должен реагировать на него, как должен отвечать на чужие слова и действия. Не понимает того, почему его трясет лишь от одного чужого голоса, от смеха по рукам бегут мурашки, а от глупых, совершенно тупых подкатов, дар речи пропадает куда-то, оставляя парня лишь глупо хлопать ресницами и сидеть с приоткрытым ртом, вызывая у других операторов колл-центра гору вопросов. — Я вас слушаю, Олег, — он пытается казаться спокойным, пытается, но дрожь в голосе проскальзывает на долю секунды, сдавая его состояние с потрохами. Собственный организм предает его, это же надо такое придумать. Хочется просто головой уже биться о стол, ему неловко, ему странно, его трясет от мысли о другом человеке, от звука его голоса. Такого не должно быть. — А вот кто тебе больше нравится? Влад, который ни одного предложения без мата сказать не может и кричит вечно, или я? — на фоне вновь начинает возмущаться Влад, пока Дима вылетает вновь из мира. Что он такого сделал, что вселенная послала ему этого странного парня? Что он, черт возьми, сделал не так? На устройстве на работу им не дают инструкций о том, как отвечать на подкаты пострадавших, их никто не учит тому, как справляться с собственным взбесившимся сердцем, решившим, что сейчас самое время испытать чувство симпатии к совершенно незнакомому парню, не боящемуся смерти. — Я… С вашего позволения, я не буду отвечать на этот вопрос. Скорая прибудет через 4 минуты, продолжайте оставаться в неподвижном состоянии. — Пхах, Олеж, тебя продинамила твоя любовь. Как же неожиданно, правда? — Влад смеется откровенно, громко, но недолго, видимо, Олег решает тому отомстить за обидные слова. Ну точно детский сад, Дима уже даже вмешиваться не хочет, лишь слушает, чем все закончится, – Эй, эй, эй! Тебе че сказали?! Не двигайся! — Я тебя сейчас так продинамлю! Тебя так в жизни еще не динамили! — Дима прикрывает глаза, на спинку стула откидывается и трет глаза пальцами, радуясь секундам отдыха от бесконечных подкатов и странных вопросов. Ну дети же… Просто дети. Им бы в детский сад обратно, вон, по деревьям лазают, дерутся, подкалывают друг друга, совершенно не выросли еще. На губах появляется легкая улыбка. На них даже злиться не получается долго. — Олег, прошу вас, оставайтесь на месте и не двигайтесь. —Ты слышал, че тебе твоя любовь всей жизни сказала? Лежи! — Влад, кажется, силком укладывает друга обратно, бормочет что-то недовольно, Дима уже не слушает, решив, что следующие минуты препирательств друзей пройдут без него. Он взглядом обводит офис, смотрит умоляюще на Вику, которая краем уха опять подслушала его вызов, но та ничем ему помочь не может, занятая своим звонком, лишь сочувствующе головой качает и возвращается к своей работе. Что же… Его никто не спасет, придется справляться самому. — Дим… — Матвеев не сразу понимает, что обращаются к нему не в наушнике, а где-то рядом, вживую. Он поворачивает голову, видит рядом с собой Илью и дар речи теряет. Тот потерянный какой-то, разбитый, лицо все бледное, а губы чуть приоткрытые дрожат. Его будто всего перекрутили в соковыжималке, оставив лишь оболочку, забрав яркую мякоть, забрав то, что делало Илью таким солнечным, таким притягательным для общения и дружбы. Дима замирает в шоке, рассматривая его и ничего понять не может. Спутанные после Олега мысли не помогают понять, что случилось с Ларионовым, не помогают заметить очевидного, только путают и сбивают с толку. — Илюш? Что случилось? — он старается говорить шепотом, чтобы слышно не было Владу и Олегу, но те замолкают сразу же, как только Дима начинает говорить, будто чувствуют, что что-то происходит. Впрочем, парень на это внимания совершенно не обращает, всего себя отдает другу и коллеге, ему нужнее, те двое как-нибудь справятся, разберутся, ведут себя как дети, но уже не маленькие, — Ты чего? — Я… Я пытался, но… И Дима все понимает. Дима понимает больше, чем говорят эти обрывистые фразы. Сам был таким разбитым, когда подобное случилось с ним впервые, сам искал в других операторах поддержки, смотрел потерянно пустыми, стеклянными глазами и еле слезы сдерживал, сам трясся как осиновый лист, роняя из рук все, что в них попадало, когда у него на линии впервые умер человек. Это было так ошеломляюще, так резко и неожиданно, что Матвеев не сразу понял, что случилось, дошло лишь через пару секунд. Дошло вместе с болью, ужасом, криком, застрявшим где-то в груди и чувством вины, не отпускающим с того момента больше ни на секунду. Он помнит весь тот вызов детально, до каждого вздоха и порыва ветра, переслушивает каждый месяц запись того звонка, разбирает все свои ошибки в тысячный раз, надеется, что время когда-нибудь можно будет обернуть назад и тогда он спасет ее. Спасет эту девочку, не заслужившую всех тех испытаний, которые выпали на ее долю. Обязательно спасет. Себя отдаст, но ее к жизни вернет... — Тише, Илюш, тише, — Матвеев тянется рукой к чужой ладони, хватается за нее и тянет к себе, подтягивая второй стул к себе, усаживает парня на него, чтобы он точно не упал здесь в обморок, и руки не отпускает, смотрит в глаза, забывает вообще о том, что на том конце остались Олег и Влад. Забывает вообще обо всем, понимая, насколько сейчас Ларионову тяжело, как сердце сейчас разрывается у того в груди, как все легкие колет от вины и страха, а в горле нет и капли свободного места из-за огромного кома, — Дыши, слышишь? Сейчас, пару минут, я закончу с вызовом, и мы поговорим, хорошо? — он дожидается утвердительного, но слабого кивка, а после возвращает все свое внимание к звонку. Влад и Олег молчат, явно слушая внимательно все, что происходит на том конце. — Прошу прощения, форс-мажор произошел. Как себя чувствуете, Олег? — Дима и сам уже еле держится, все мысли вылетели и возвращаться явно не хотели в голову, все было занято лишь Ильей, что сидел рядом и губы кусал нервно, сжимал его ладонь чуть ли не до синяков и головы не поднимал. Еще чуть-чуть и начнется истерика, Матвеев знает это состояние, знает прекрасно по собственному опыту, поэтому и видит все предпосылки, всю ту дрожь, проходящую по чужому телу, взгляд, то бегающий по полу судорожно, то замирающий в одной точке. Потерпи еще чуть-чуть, Илья, мысленно молит Дима, скоро вызов закончится и все будет хорошо, все правда будет хорошо. — Дим, что-то серьезное случилось? — Олег, кажется, даже не слышал о таких чувствах, как вежливость и тактичность. В любом случае, как бы Дима не относился к его шуткам и подкатам во время их личного общения на вызове, он совершенно не хотел, чтобы лезли к Илье, лезли в подобную ситуацию, не зная, как это сильно ударяет по психике, по всему состоянию человека, впервые услышавшего смерть на проводе. Обычно, люди игнорируют форс-мажоры на линии, не обращают внимания, тактично молчат, а парень, наоборот, лезет, пусть и не так нахально, как обычно, может даже не думая ни о чем плохом, но... Это раздражает, это заставляет Матвеева злиться против своей воли, дышать тяжело и хмуриться. Так нельзя. — Простите за грубость, но это не ваше дело, — Дима слышит краем уха сирену скорой помощи, глаза облегченно прикрывает, губы облизывает нервно и прочищает горло, прокашливаясь, — Скорая помощь прибыла, пожалуйста, следуйте указаниям спасателей, берегите себя и не попадайте больше в такие ситуации. Дима сбрасывает вызов сам. Пусть ему потом хоть пять выговоров сделают за подобное отношение к пострадавшим, но сейчас думать об этих двух оболтусах совершенно не хочется, они сами хороши, им помощь дальше не нужна, скорая приехала, значит они в надежных руках. Дима отключает линию, снимает наушник, а после тянет Илью в комнату отдыха, где закрывает дверь на щеколду и усаживается с Ларионовым на диван, все также крепко держа его за руку и не отпуская ни на секунду. Ему очень хочется надеяться, что никто их не потревожит, не попытается влезть в разговор со своими дельными советами. Спасибо, ему уже когда-то самому насоветовали кучу классных вещей, из-за которых Дима и отправился в свой первый отпуск. Советчики, блять… Пусть только попробуют подойти к Илье, он им голыми руками все их головы умные поотрывает, чтобы больше никому советов не смогли дать. — Что случилось, Илюш? Расскажи, — он говорит тихо, почти что шепотом, наклоняется ближе, заглядывает в глаза стеклянные от слез, чувствуя, как от чужого потерянного вида все у самого внутри сжимается от боли и страха. Дима не хочет, чтобы Илья впадал в то же самое состояние, из которого Матвеев выходил около года, постепенно, очень медленно и очень больно. Ему хочется максимально сгладить углы, максимально облегчить период принятия того, что ты будешь слышать смерти людей. Он уверен, что Илья знал о том, что на линии будут умирать люди. Конечно знал, просто... Знать, что так будет, и переживать этот момент вживую совершенно разные вещи. Совершенно разные... — Обычный вызов был, авария. Там машину занесло, семья вся жива, все хорошо, просто их на встречку выбросило, ребенок головой ударился немного, — с каждой секундой чужое дыхание стало сбиваться все сильнее, Дима сжал ладонь Ильи крепче, молча слушая, не перебивая и не влезая, Ларионову нужно все спокойно проговорить, рассказать без лишних комментариев и вставок с другой стороны. И Илья держится хорошо, рассказывает складно, Дима прекрасно понимает смысл и даже удивляется тому, как у того так хорошо получается, пока не слышит продолжение, — Родители вышли по моим указаниям поставить предупреждающий знак, а потом… Просто вылетела фура из-за поворота и снесла эту машину… Просто снесла, смяла о дерево в кювете… От ребенка не осталось ничего… Просто фарш... Там даже хоронить нечего почти... Это... Я... — Илюш… — Матвеев губы сжимает в тонкую линию, чувствуя, как у самого слезы к глазам подступают. Это несправедливо… Это нечестно… Это, черт возьми, так неправильно! Порой подобные ситуации происходят, но каждый раз Дима думает лишь о том, как же это несправедливо, как же этот чертов мир жесток, как же он их всех ненавидит, и где в такие моменты Бог? Где он, когда умирают дети, когда простая случайность стирает с лица земли целые семьи, когда незаслуженно умирают те, кому еще жить и жить? Где ваш Бог? — Я… Я просто… Боже… — Ты не виноват, Илья, — ах, как же хорошо Дима знает, что эти слова не помогают, что чувство вины жрет изнутри все сильнее с каждой минутой и мыслью «а если бы» подпитывает истерику, грызущую горло и щипающую нос. Он сам все это не раз проходил, не раз чувствовал, не раз сидел в одиночестве в пустой и темной квартире, представляя тысячу и один вариант того, как все могло закончиться, если бы он сделал что-то по-другому, если бы что-то сказал, если бы где-то промолчал, и так еще миллион «если бы», — Знаю, это никак не утешает, знаю, что больно будет еще долго, но тебе нужно понимать, что… Что может произойти в любой момент что угодно. Да, ты не спас эту девочку, но ты можешь спасти еще кучу жизней, можешь исправить свои ошибки, можешь стать тем, кто поможет еще не одной сотне людей, попавших в беду. Мы тоже люди, Илюш. Мы не Боги, не ангелы, не волшебники. Мы просто люди. И то, что ты чувствуешь вину, сожаление, страх, боль — это все и делает тебя человеком, — Дима притягивает парня к себе за плечи, обнимает крепко, утыкаясь подбородком в чужое плечо и руками водит по спине в попытке забрать хоть частичку этой ужасной боли себе, — Поплачь, Илюш. Не буду врать, что станет легче, не будет, я знаю. Просто поплачь, проживи этот момент. А я буду рядом.