"Твои слова как пепел — кружатся по ветру
Не встретимся, наверное, с тобой Твоя любовь в пакетах, в зиплоках и конвертахМоя любовь — прожить твою боль"
привычка — три дня дождя
Дым растворяется в открытом окне балкона, пальцы, озябшие от осеннего холода, стряхивают пепел с сигареты, а глаза не могут ни за что зацепиться в ночном, даже уже почти утреннем, пейзаже Москвы. Огни не притягивают взгляд, ничего в сердце не отзывается на этот шикарный вид с 13 этажа высотки, а слух даже не раздражают назойливые гудки машин, стоящих в пробках. Живая, даже в такое позднее время, Москва оставляет парня впервые настолько равнодушным к себе. Олег губы поджимает и глаза закрывает, не желая больше смотреть на чужую размеренную суету, пытаясь справиться со своими мыслями, которые давят с каждой минутой все сильнее на голову, заставляют обращать на себя внимание и копаться в себе, винить во всем вновь и вновь лишь себя и представлять все возможные исходы событий, если бы он сделал что-то по-другому, сказал бы что-то иное и так далее, далее, далее. Дима спит в своей кровати, сморенный стрессом и успокоительным, Лина следит за ним, не в силах заставить себя отойти от парня ни на секунду, а Влад пытается приготовить что-то лёгкое на кухне, чтобы потом покормить Матвеева, тому нужны будут силы на восстановление, которое точно быстрым и беспроблемным не будет. Они заботятся о Диме, пока Олег не может понять, что ему делать, как себя вести и как заставить собственные чувства стать более понятными, более простыми и легкими. Очередная затяжка наполняет лёгкие никотином, но проще не становится, даже удовольствия никакого не пробегает по телу, все также серо и пусто, страшно и неприятно. Олег смотрит на сигарету, зажатую между пальцами, и неожиданно думает о том, что каждый от чего-то зависим в этом мире. Не важно, сигареты это, алкоголь, наркотики или чувства. Они все зависимы и страдают, может в разной доле и степени, но в остальном все одинаково. Они все зависимы и не могут что-то бросить, все гонятся за удовольствием, но теряют себя, забывают в старых чуланах и оставляют пылиться, потому что то самое «удовольствие», мимолетное и быстрое, важнее. И Олегу неожиданно очень не хочется оказаться таким же, как и все. Голова начинает гудеть лишь сильнее. Дверь на балкон неожиданно открывается, но Шепс даже головы не поворачивает, продолжая взглядом ответ искать на все свои вопросы в рассвете, в встающем солнце, ослепляющим яркими лучами, заливающим ярким светом утренний, еще сонный, город, но не вселяющим ни одной мысли хорошей, не дарящим надежды на лучшее и чувства хоть какого-то спокойствия. Солнце не приносит с собой ничего, кроме страшных мыслей и осознания, что ничего больше не будет как прежде. Рядом же останавливаются, молчат какое-то время, лишь через пару минут начиная говорить, отвлекая Олега от мрачных мыслей и картин в собственной голове, которые уже на протяжении нескольких часов преследовали его, пытая уставшее тело и душу. — Олег, я с тобой поговорить хотела, — Лина приваливается боком к балконному стеклу и смотрит на парня внимательно, нетерпеливо, пальцами мнет угол собственной легкой кофты и слова подбирает осоловело, думая о том, как правильно начать разговор на тему, которая не дает покоя. В глазах ее плещется усталость и бессилие, она выглядит такой выжатой, такой загнанной в угол, что сердце сжимается на секунду неприятно от боли и волнения. Даже эта девушка за короткое время смогла стать достаточно близким человеком, за которого Олег начинает волноваться, что становится удивительным открытием в опустевших на секунду мыслях. Он не привык так быстро доверять людям и пускать их в свое личное пространство, но в последнее время все явно идет не так, как обычно, пора бы начать к этому привыкать. — Говори, — Олег лишь плечами пожимает, все ещё пребывая в какой-то странной апатии, которую ничего не может остановить, перекрыть, замазать или стереть. Разговаривать не хочется, в голосе слышится тихое раздражение, но он не злится на Лину ни капли, просто устал. Просто сил больше ни на что нет, хочется просто спать лечь, проснуться на следующий день, забыв весь этот кошмар и зажить нормально. Но так не бывает и не будет, придется смириться и свыкнуться с тем, что жизни на его желания глубоко плевать. — Ты же любишь его. По крайней мере, он тебе нравится, — они оба прекрасно понимают, о ком говорит Лина. Парень вздыхает тяжело, бросает на нее короткий взгляд и вновь затягивается, надеясь получить хотя бы какую-то долю успокоения, но никотин не помогает, как и чужое желание провести внеплановую лекцию о его чувствах. В воспоминаниях всплывает момент, когда Саша пытался в школе добиться от него признания в чувствах к однокласснице, проводя похожие беседы с завидной частотой. Но ничего у него не получалось добиться, кроме злости чужой и громкого хлопка дверью в комнату, а после тотального игнорирования и детской игры в молчанку. От воспоминаний на лице проскальзывает еле заметная улыбка. Тогда все было так спокойно, тогда не было всего этого бизнеса, по крайней мере, они в нем не участвовали, не было боли и страха, не было чужих искалеченных чувств и бесконечной вины. Тогда все было проще. — И? Мне казалось, тебе это было очевидно, — грубить не хочется, но все выходит само-собой, привычка. Не любит он, когда лезут настолько очевидно в его чувства, с детства еще пошло, защитная реакция так работает. Олег тушит сигарету о пепельницу, стоящую на небольшом столике, а после поворачивается наконец к девушке, рассматривая чужое уставшее и поникшее лицо, сжатые губы и тусклые глаза, в которых плещется целый океан грусти и тоски, волнения за другого человека. Лину неожиданно хочется обнять, — Ты хотела подтвердить свои мысли насчет моих чувств? Подтвердила, больше не держу. — Ты не понял... — Лина не злится, у нее уже просто сил на это не хватает. Она вздыхает лишь тяжело, руками обнимает себя и смотрит так моляще, что внутри вновь у Олега екает израненное сердце, напоминая ему о том, что он еще, к сожалению или счастью своему, жив, — Он тебе нравится. И ты ему нравишься... И ему нужна твоя помощь. Очень нужна, — к светлым глазам подбираются слезы, одна капля срывается вниз по щеке, разбивается о пол, пока Лина не может собраться с мыслями, слова подобрать нужные, чтобы выразить все, что накипело за считанные часы и больше прятаться внутри не может, желая найти выход в этой странной беседе по душам, — Ему нужен ты. Разве ты не видел, как он смотрел на тебя все это время? Он ждал твоей помощи, ждал, что ты подойдёшь к нему... Олег, я... Я не знаю, что у тебя случилось, раз ты так реагируешь на человека под веществами, и лезть тебе в душу не буду, расспрашивать не собираюсь, но... Если ты правда чувствуешь к нему что-то светлое, то ты поможешь ему. Ты будешь рядом. Хотя бы попытаешься, — Лина взгляда не отводит, смотрит прямо в глаза напротив и улыбается еле-еле уголками губ. Внутри все сводит противной судорогой от этого вида, — Пообещай, что хотя бы попытаешься... Если ты не сможешь, если после этой попытки ты не вытерпишь помогать, то можешь уйти, уверена, Дима не обидится. Он поймет. Но хотя бы попытайся. Обещай, прошу тебя... — слез становится все больше, Лина губы поджимает, еле сдерживает себя, чтобы в истерику не уйти, не отдаться в волю чувствам, которые стремятся волной ее стихийной поглотить, пока Олег дыхание задерживает, смотря на нее и думая о том, как же она сильно волнуется за Диму. Да он и сам волнуется, внутри все трепещет от боли, когда воспоминания о произошедшем крутятся в голове, грызут чувством вины и сметают все ураганом, оставляя после себя лишь бесконечное сожаление, что Диме пришлось все это пережить. И Шепс не знает, сможет или нет, не знает, справиться ли, овладеет ли собственными чувствами, страхами и воспоминаниями, но кивает, соглашается, боясь втайне, далеко и глубоко в себе, что пожалеет о собственном решении. — Обещаю, — выходит совсем тихо, но девушке этого хватает. Лина облегчённо выдыхает, кивает головой и улыбается уголками губ, вытирая быстро слезы с щек, носом шмыгает еле слышно и пытается успокоиться, надеясь, что Олег не подумает, что расплакалась она специально, чтобы надавить на жалость и заставить парня согласиться. Это совсем не так. Внутри все так болит и страдает, что слезы становятся обязательным спутником, преследующим повсюду, куда бы девушка не пошла. Такого быть не должно, но исправить это нельзя, по крайней мере, не сейчас и не в ближайшее время. — Спасибо... Я... Мне нужно ехать, не могу дочь одну оставить надолго, а вы проследите за Димой. Если что, пишите, я всегда на связи, — шмыгнув носом вновь, она уже собирается выйти с балкона, на котором достаточно холодно стоять осенью поздней в одной тоненькой кофте, но ее останавливает чужой вопрос, которого Лина, честно говоря, ждала. — Дочь? — Олег смотрит удивлённо на девушку, не понимая ничего. У Лины есть дочь? Глаза бегают по чужой фигуре, рассматривают внешний вид, но никак сопоставить два факта не могут. В голове просто не укладывается мысль о том, что у девушки есть дочь, слишком это неожиданно было услышать, слишком… Просто слишком. Она совершенно не выглядит как человек, у которого есть ребенок, да и намеков никаких не было до этой фразы. Мысли путаются лишь сильнее. — Да, а что-то не так? — Лина оборачивается на Олега, бровь приподнимает вопросительно, прекрасно понимая, что не выглядит как среднестатистическая мама. К подобной реакции на слово «дочь» она уже привыкла и никаких чувств не испытывает лишних, хоть и злилась раньше, возмущалась и долго не могла отойти от того, что другие просто не могут воспринять факт ее материнства. Неужели у мамы не может быть татуировок, она не может одеваться, как только ей захочется и быть на одной волне с молодежью? Стереотипы раздражали, но со временем она привыкла. Оказывается, люди могут привыкнуть ко всему, даже к плохому. — Сколько тебе лет? — у них все не как у людей, каждый раз самые простые вопросы задаются очень поздно по сравнению с другими обычными знакомствами, это уже становится фишкой всех, кто хоть как-то связывается с Димой и Олегом, имеющими, наверное, самое странное знакомство в мире. Лина на этот вопрос улыбается беззлобно, излучает лишь тепло и какое-то умиротворение, видя в чужих глазах искренний интерес, смотрит в ответ недолго и говорит так, будто ничего удивительного в ее возрасте нет: — 34, — девушка оставляет Шепса все-таки в одиночестве пытаться осознать происходящее, покидает балкон, а вскоре и квартиру, перебросившись парой фраз с Владом на кухне, но их слова до Олега не долетают, оставаясь тихим, еле слышным фоном. Сколько?.. Олег глазами лишь моргает шокировано, ничего не понимая до сих пор. Сколько еще раз? 34? Да быть такого не может! Девушка совершенно не выглядит на свой возраст! А про то, что у нее ребенок есть, вообще сказать нельзя по ее внешнему виду! Конечно, Олег не считает, что все мамы выглядят уставшими, с пучком на голове и носят мешковатую одежду, но Лина... Это все настолько выбивает из колеи, что Олег даже забывает о своих тяжёлых мыслях, прокручивая в голове внешний вид девушки и пытаясь сопоставить возраст с ним и фактом наличия у Джебисашвили ребенка. Ничего, правда, не выходит, все смешивается в какофонию странных образов и лишь сильнее запутывает уставшую голову. Это просто нереально! Закончив, наконец, с собственными умозаключениями и поняв, что все это просто какой-то сюр, а его жизнь медленно, но верно, скатывается в странный сериал или фильм, Олег выходит с балкона, направляясь на кухню, где что-то тихо бурлит и слышится еле различимый мат. Влад что-то готовит, а это значит, что кухне скоро конец. Конечно, Шепс лучше не сделает, если примется за приготовление чего-то съедобного, но кухню хотя бы не разнесет, чего нельзя сказать о его друге. За Череватым нужен глаз да глаз, когда он только переступает порог этого помещения, иначе еду придется оттирать отовсюду, проверено на собственном опыте уже не раз и не два. Что же, он искренне сочувствует Диме, кому и принадлежит кухня, отмывать ее придется долго и тщательно. Олег останавливается в проходе ненадолго, рассматривает комнату, а увидев, что его заметили, садится на стул и опускает голову в ладони, потирая с силой лицо, пытаясь хоть как-то прийти в себя и собраться с мыслями для какого-то адекватного диалога. Слишком много потрясений за один день, все путается в голове в один комок и давит на виски болью, не давая даже секунды подумать о чем-то, касающемся Саши и его сумасбродных решений. — Чё, головушка отваливается? А вот курить надо меньше, и так дурачком вырос, — Влад помешивает в кастрюле что-то, и Олег удивляется. Горелым не пахнет, кухня довольно чистая, а сам Череватый еще не успел искупаться с ног до головы в кипятке. Неужели на него сошло озарение, и он наконец научился нормально готовить, не стремясь взорвать все к чертям? Но в следующую же секунду вода переливается через край, пачкая конфорку, вызывая у Шепса тихий смешок, а у Влада очередной поток ругательств, — Да блять... — Я может и дурачок, но хотя бы готовить умею так, чтобы не убить ни себя, ни кухню, — Олег хмыкает, наблюдая за чужими попытками убрать воду и вытереть испачканный кухонный гарнитур, но помогать не стремится. Наблюдать за чужой работой намного приятнее, даже тяжелые мысли на пару минут отступают, оставляя лишь странную пустоту и тишину, которая, к сожалению, не может похвастаться таким необходимым сейчас чувством спокойствия и умиротворения. Она все такая же напряженная и гнетущая, что зубы сводит и по пальцам дрожь бежит, но сделать с ней Олег ничего не может, поэтому просто радуется затишью в голове и ловит драгоценные секунды передышки, благодаря за это Вселенную, иначе бы он точно скоро свихнулся. — Ой не пизди, если бы к тебе пришли ставить звёзды Мишлен, они бы тебе звезду на жопу присобачили, потому что такое дерьмо готовить надо уметь! — Влад уворачивается от шутливого удара друга и наконец поворачивается к Олегу лицом, смотрит на него внимательно и вздыхает тяжело. Сколько бы они не пытались игнорировать эту тему, но начать когда-нибудь придется. Она висит над ними дамокловым мечом, готовясь в какой-то момент все же упасть и разрубить кому-нибудь голову. И уж лучше они начнут обсуждение сами сейчас, чем потом придется разгребать последствия замалчивания и соскребать чьи-нибудь мозги со стен, — Так что случилось? Что там Саша натворил? — Он... Черт... — начать ужасно сложно, Олег губы поджимает и чувствует, как все внутри сжимается от боли, от воспоминаний и мыслей о чужом поступке, о Диминых слезах и крови, о бесконечном чувстве сожаления и вине. Начинать не хочется, но надо, — Короче, Дима нашел меня в ВК, он же имя мое и фамилию знал, вот ему Лина и помогла с этим. Он все никак решиться не мог только... Мы созвонились, я пригласил его на свидание, все было нормально, пока какой-то урод не облил его газировкой и не стал на весь фудкорт орать, что мы пидоры. Ну вот Дима и ударил его, честь свою отстаивал, кажется, нос сломал даже этому придурку. Кто-то это снял, выложил в интернет, и Саша... Саша решил, что это навредит моей репутации, украл Диму и... О чем-то с ним "побеседовал". Результат беседы ты и так видишь... Я не знаю, что делать, — Олег замолкает на пару секунд, собирается с разбежавшимися враз мыслями и продолжает уже еле слышно, — Методы работы Саши такие... Он же ни перед чем не остановится ради своих целей! У него нет стоп-сигналов! Влад вздыхает тяжело вновь, выключает плиту и садится напротив Олега, смотрит внимательно на друга, пытаясь подобрать слова и переварить ситуацию, становится в момент необычайно серьезным и собранным. Все это выглядит как один большой пиздец, как смерч, сносящий хлипенький городок, как цунами, обрушившееся на неподготовленных жителей, как геноцид, как война, как чума и все остальные всадники апокалипсиса. Все это выглядит как грядущий конец. Это в стиле Саши конечно, решать вопросы силой, добиваться того, что ему нужно грубыми и порой бесчеловечными решениями и методами, но он стал переходить границы, а Дима просто попал под горячую руку. Парня жаль, действительно жаль, он такого явно не заслуживал и не заслуживает, и Влад прекрасно видит, как тому сейчас плохо, как его эта ситуация убивает, заставляя прибегать к веществам, лишь бы скрыться от собственных страхов и воспоминаний, лишь бы спрятаться от накатывающего ужаса и себя самого, лишь бы не дать миру поглотить хрупкое, еле дышащее тело. — Пиздец, однако... — Влад вздыхает, глаза трет пальцами и смотрит после на Олега ещё более внимательно, чем раньше, будто отмечает что-то в голове, делает заметки и наконец-то произносит, — Тебе он нравится. — Да что вы заладили вдвоем! Ну нравится, и что с того? — Олег тут же напрягается, не хочет лекцию о своих чувствах слушать вновь, он уже понял, что поступил как последний придурок, пусть и состояние контролировать собственное было сложно до ужаса, пусть и воспоминания крутились волчком в голове, заставляя делать все десять шагов назад, заставляя оставлять в одиночестве того, кто этого никогда не заслуживал. Но не напоминать же ему об этом до гроба теперь, не давить, не убивать изнутри чувством сожаления и вины за то, что явился причиной чужой медленной моральной смерти? Но Влад продолжает говорить, не дав Олегу вновь начать возмущаться чужим попыткам влезть в его душу и мысли. — Я про то, что ты так ни за одну свою пассию не впрягался, когда в ваши отношения вмешивался Саша. Ты не звонил мне, не хотел разобраться, не жаловался, ты просто пожимал плечами и шел дальше, будто этих людей и не было вовсе. Но с Димой не так. Он тебе по-настоящему нравится, — на губах парня растягивается улыбка, он смотрит так по-доброму, так понимающе, что Олег теряется в момент, глядит недоуменно, пытаясь переварить все свои чувства и чужие слова, но не может. Лишь глазами моргает и ждёт чего-то, ждет подсказки чужой, как бы понять все это, как бы принять эти слишком серьезные чувства и планы на будущее, но подсказок не будет, они не в игре, где, посмотрев рекламу, можно выбить себе нужную букву в кроссворде, не на телешоу, где есть помощь зала. Они в жизни, и они одни, — Хоть бы кивнул, блять, в подтверждение моих слов! Сижу как дурак, смотрю на тебя, жду чего-то! Рыбы и то разговорчивее! — Нравится, ты прав... Я не хочу, чтобы ему плохо было. Он ведь спас меня! Был до конца рядом, волновался, я слышал по голосу, — Олег вздыхает тяжело, глаза прикрывает, вновь окунаясь в тот день, когда впервые услышал голос Димы, когда этот голос вывел его с того света, достал из преисподней и заставил жить дальше, мучая лишь одним желанием — найти того, кто спас и помог. Дима просто стал его ангелом-хранителем и начал преследовать по пятам. Окунается и во второй день, когда чужой голос стал неожиданностью, счастьем наполнил грудь, которая будто все те долгие месяцы и не дышала вовсе свободно, когда голос Димин смог напомнить ему из-за кого он продолжил жить, продолжил быть на этой земле. И Дима не заслуживал всего этого ужаса, не заслуживал боли и страха, заслуживал лишь любовь и спокойствие, заслуживал того, кто будет оберегать его. И неожиданно Олег понимает, что это явно не он. — Надеюсь, что ты делаешь это не только из-за чувства долга перед ним. Ну, знаешь, многие начинают чувствовать симпатию к тому, кто их спас, ищут с ними встречи и делают все, лишь бы как-то отблагодарить. Надеюсь, ты не такой придурок, — Влад продолжает улыбаться, смотрит на него внимательно, на что Олег лишь лицо корчит недовольно, вырываясь из собственных воспоминаний и удручающих мыслей. Ещё и на эту тему лекции ему не хватало. — Нет, я уверен, что это не из-за чувства долга, так что успокойся. Лучше скажи, что нам с Сашей делать. Если он узнает, что я с Димой до сих пор рядом, он этого просто так не оставит, ты это тоже прекрасно понимаешь, — в груди все ворочается и сжимается лишь от одной мысли, что Саша может вновь навредить Диме, может вновь добраться до него, похитить, избить, сделать что-то еще более ужасное с тем, от чьей души и так остались лишь ошметки. Матвеев, который и так настрадался, и так получил сполна за то, что просто встретился с Олегом, что попытался отстоять свою честь и любовь, не выдержит больше. Шепс в этом уверен слишком сильно, чтобы даже на секунду в его голове появились сомнения. — А что с ним ты можешь сделать? У него огромный бизнес, связи по всей стране и за ее пределами, а ты хочешь с ним что-то сделать? Флаг в руки, самоубийца! — Влад разводит руки в стороны и улыбается ему, единственный, видимо, понимая, насколько эта ситуация безвыходная. Олег, ослепленный удивительными чувствами, любовью светлой и открытой, просто не видит всей ситуации, цепляет на нос розовые очки и думает, что он в глупом фильме про любовь находится, раз может так легко победить злодея и забрать себе принцессу из темного замка. Но Влад понимает, что так не будет, а если они попытаются, конец у их истории будет весьма печальный. — Но так не может продолжаться больше! Ты сам видишь, что он делает, как он обходится с людьми! Его можно посадить, не знаю, наказать за все, что он сделал! — Олег сейчас выглядит как ребенок, на что Влад усмехается, руки складывает на груди и бровь приподнимает саркастично. Маленький глупый ребенок, который думает, что мир так прост и понятен, что каждого злого и неугодного можно легко передать в руки закона. Влад усмехается, головой машет из стороны в сторону и удивляется чужой непосредственности. Все у Олега просто, все у Олега легко и понятно. Но в жизни все не так, пора ему это уяснить. — Если ты не забыл, я работаю вместе с ним. Меня тоже посадишь? Или может посадишь себя? Ты о его делах прекрасно знаешь, может и не о всех, но о многих, пойдешь с нами вместе в камеру за сокрытие от властей и покрывательство, деньгами ты этими грязными тоже пользуешься, не строй святошу. Так что... Могилу себе не рой, камикадзе хренов, — эта ситуация вызывает лишь смех. Ну как себе Олег представляет подобное? Как он думает наказать Сашу? Как он думает сломать то, что стоит уже столько лет и не ломается ни при каких условиях? Любовь слепа, Влад в этом уверяется сейчас на сто процентов. — Я... Мы придумаем что-нибудь, правда... Но мне нужно знать, что ты со мной, — Олег смотрит внимательно на друга, в глазах его ищет ответ, ничего не замечая, правда в темных омутах, кроме скепсиса. Они сидят в тишине какое-то время, пока Влад наконец не вздыхает и не трет лицо руками. Это все бред, это все полный абсурд и небылица, но Олег не просто друг ему. Они столько лет вместе, столько прошли, что огонь, вода и медные трубы меркнут на этом фоне, и… Бросать его не хочется. Влад знает, что пожалеет, знает, что в этой истории кто-то умрет, потому что это слишком логично и понятно, потому что по-другому не будет, но кивает согласно, смотрит в чужие светлые глаза и понимает, что по-другому ответить бы не смог никогда, себя бы просто за это не простил. — Я с тобой. Не знаю, что у тебя за солома в голове, но смотри, чтобы она не загорелась, как чучело на Масленицу. Думай пока, я тоже что-нибудь поищу, но не сегодня. Мне нужно отоспаться, чтобы переварить весь этот пиздец, — Олег выдыхает облегчённо, а Влад встаёт со стула, хлопает по плечу друга рукой и собирается уходить. Слишком уж задержался, у него и работа вообще-то есть, и дел невпроворот, и спать хочется иногда, так что пора ему оставить этих голубков наедине, — Давай, за Димкой следи. Если что, звони, но ответить не обещаю, меня ждет кровать и здоровый сон подальше от вас и вашей Санты-Барбары, — парень смотрит на Шепса недолго, замечая, что тот хочет что-то спросить еще, но тут же понимает и прерывает, не в силах больше задерживаться здесь и держать слипающиеся глаза открытыми, — И нет, про этого Костю я искать ничего не буду. Пусть тебе Дима рассказывает сам, я ещё молод и слишком красив, чтобы в гроб ложиться. Влад уходит, оставляя парней в квартире одних. Олег ещё на кухне сидит какое-то время, встать и пойти в комнату не решается, с мыслями собирается, но не получается ничего. Внутри все сжимается и трепещет, ком к горлу подкатывает, глаза жжет, а под ложечкой сосет. Ему страшно, что он не сможет, что не подойдёт даже к кровати, что чужое состояние испепелит все чувства, которые так сильно бились внутри с момента, когда он впервые услышал чужой голос. Боится, что Дима не подпустит, что все это окажется лишь маревом и галлюцинацией, что чужих чувств и не было, а все это вещества или еще что похуже. В голову уже лезет полный бред, Олег волосы зачесывает назад непослушные и вздыхает тяжело. Долго сидеть на одном месте нельзя. Он все же обещал. Обещал Лине, что попытается, а обещания Олег привык сдерживать, как бы сложно не было, как бы не тянуло просто спрятаться и сбежать. Он должен. И он сделает. Дверь в спальню открывается бесшумно, Олег заходит в комнату и взглядом окидывает пространство, погруженное во мрак, смотрит какое-то время на кровать, замечая, как единственный свет, исходящий от ночника, падает на чужое бледное лицо, отражаясь блеском в тусклых глазах. Шепс вздрагивает крупно, понимая, что Дима смотрит на него, смотрит пристально, ищет что-то безмолвно и не моргает даже. Парень мнется на пороге под чужим пристальным взглядом, не решается шагнуть вперёд, страх затапливает с головой, душит все попытки что-либо сделать, но в какой-то момент Олег все же пересиливает его и идёт ближе к кровати, все ещё чувствуя, как темные глаза прожигают в нем дыру в поисках то ли ответов, то ли еще чего-то, понятного лишь одному Матвееву. Сев на колени рядом с тумбочкой, он смотрит в ответ все-таки, замечая, как взгляд Димы становится чуть более осознанным, а на чужих белых, почти как лицо, губах появляется еле заметная улыбка. Она выбивает из колеи, лишает последних крупиц уверенности, заставляет замереть, будто парень находится в опасной близости от ядовитой змеи или крупного хищника. Чужой вид, настолько болезненный и сломанный, давит изнутри комом, судорогой сводит конечности и спирает дыхание, заставляя задыхаться в полном бессилии. Олегу больно видеть Диму таким, больно смотреть, как тот ломается, как страдает и даже уже не пытается собрать остатки былой жизни в себе в хотя бы что-то целое, хотя бы что-то похожее на прежнего себя. И от этого так страшно становится, так невообразимо горестно, что собственные проблемы и тени прошлого прячутся в дальний угол души, оставляя после себя лишь тихий отзвук и силуэт. — …Почему тебе больно смотреть на меня?.. — голос Димы совсем тихий, еле различимый, что Олегу приходится прислушиваться, чтобы понять, что тот говорит. И как только он понимает, тут же вздрагивает вновь, ощущая, как по спине бегут мурашки, а руки окутывает холодом, к сожалению, идущим не из окна, а изнутри. Парень будто видит его насквозь, чувствует все, что гложет Олега и озвучивает с такой лёгкой улыбкой, что внутренности скручиваются в тугой узел, а ком тошноты подкатывает к горлу, не давая вздохнуть. — Дим... Я не... — Не извиняйся, — Дима продолжает улыбаться еле заметно, говорит все также тихо и смотрит прямо в душу своими стеклянными глазами, копается внутри, фразы заканчивает за Олегом, что у последнего каждая клеточка тела приходит в ужас, а волосы на затылке встают дыбом. Ему хочется парня прижать к себе, обогреть и залюбить, чтобы больше не видеть таким отрешенным и потерянным, таким сломанным и бессильным, не слышать этот тихий, сорванный голос и не смотреть в мертвые, рыбьи глаза, — не надо... — Как ты себя чувствуешь? — Олег проглатывает извинения, хочет волос коснуться чужих, но останавливает себя, боится, что Дима сейчас не готов к прикосновениям, что дернется, спрячется вновь в свою скорлупу и больше оттуда не вылезет, как бы кто не старался и не пытался его вытащить. Ему страшно потерять этот малейший контакт с Димой, страшно представить, что будет, если он ошибется, если позволит себе большего, если примет чужие сигналы неправильно… Ему вновь страшно, но он обещал и отступить не может. — Ужасно... — зато честно, Дима не привык врать тем, кто ему дорог. Умалчивать — да, но не врать, потому что знает, что ложь делает с людьми, как она рушит судьбы и разрывает связи, как она приносит лишь боль и сожаление. Лжи во благо не существует, это лишь оправдание для тех, кто привык обманывать не только других, но и себя. Лжи во благо нет, потому что ложь всегда остается ложью, не важно, как ты ее преподнесешь и под какой оберткой спрячешь. Поэтому Дима не лжет. Сейчас же внутри все переворачивается и разрушается, хочется стереть себя с лица этой планеты, спрятаться от всех и никогда больше никуда не выходить, но он может выдавить из себя лишь короткое "ужасно", которое и половины его состояния не описывает, но это все, на что его хватает. По нему всё и так видно, слова остальные излишни. — Мне жаль, что все так вышло... — слова вырываются против воли, Дима на это лишь глаза прикрывает и выдыхает тяжело, пальцами бледными сжимая одеяло, в которое его закутала волнующаяся Лина. Он не хотел это слышать. Совсем не хотел. Потому что чужая жалость ему не нужна, не нужны извинения и виноватые взгляды, потому что Олега он нисколько не винит в произошедшем. Потому что винить кого-то в собственной слабости не может, это неправильно, это глупо. — Теперь ничего не поделать, время вспять не обернуть, так какой смысл в жалости? — темные глаза вновь впиваются взглядом в чужие светлые, серые, бликующие так красиво от света ночника, что у Матвеева внутри все копошиться начинает в приятном чувстве, в желании прикоснуться к теплой коже и прижаться близко-близко. Дима смотрит внимательно, чувства Олега пытается понять, но не может уже, собственные крутятся белкой в колесе и даже вздохнуть спокойно не дают, сжимая каждую клеточку тела в тиски. — Ты прав... — слов не находится, диалог не клеится. Олег не знает, что нужно говорить, просто не понимает, как может поддержать парня, как вообще себя вести рядом с Димой, который рассыпается в его руках песочным замком. Такому в школе не учат, такого родители не объясняют. А навредить страшно, даже прикоснуться боязно, вдруг ещё хуже сделает, вдруг остатки крепости песчаной сломает, водой смоет песчинки и больше их вернуть не получится? — Я же вижу, что тебе сложно, Олеж... Ты можешь уйти, правда. Ты не должен быть рядом, если тебе неприятно, если я тебе противен... Все честно, мы друг другу не обязаны, ничего друг другу не обещали, — Дима чувствует себя разбитым, грязным с головы до ног, понимает прекрасно, что такого его любить почти невозможно, что таких светлых чувств, наверное, просто не заслуживает. Он собственноручно связал себе руки, сковал в тиски и закрыл в темном подвале, чтобы никто не добрался, чтобы никто не посмел посмотреть на него такого, а тут пришел Олег, ворвался в его погреб и вытащил на яркий, ослепительный солнечный свет, показывая, каким мир может быть прекрасным, какими теплыми могут быть чувства… И какими жестокими люди. — Можно?.. — Олег протягивает ладонь неожиданно к чужому лицу, смотрит внимательно, как Димины эмоции меняются одна за другой, напоминая красочный детский калейдоскоп. Он глазами своими невозможными то на Шепса смотрит, то на его руку и губы поджимает, ничего не понимая. Вроде бы говорил четко, смог слова в предложения составить, но Олег не ушел, стал лишь более хмурым, но остался, не бросил, не сбежал. И Дима кивает спустя пару минут еле заметно, тут же чувствуя на своей щеке тепло чужой большой ладони. Пальцы гладят еле заметно кожу, но от этого в груди расползается обжигающая лава, такая неожиданная и странная, что сердце замирает, а глаза слезами наполняются вновь, — Ну, чего ты, малыш... Не плачь... Дима улыбается чуть шире, глаза прикрывает, чувствуя, как по щекам скатываются слезы и прижимается сильнее к ладони Олега, надеясь, что тепло это в груди захлестнет его с головой, закроет все дыры и бреши в защите и укроет согревающим куполом, чтобы больше никогда больно не было, чтобы больше призраки прошлого не терзали его, не пытались добраться до него своими ледяными крючковатыми пальцами. Дима плачет, но не от горя или страха, чувствуя почему-то спокойствие рядом с Олегом, забывая о том, как хотел, чтобы тот ушел, как хотел, чтобы тот не видел его в таком состоянии и не мучал себя. Он забывает обо всем на несколько минут, которые кажутся вечностью для израненного сердца. Забывает обо всем и наконец чувствует себя дома. — Солнышко моё... Малыш... Не плачь, прошу тебя, — Олег наклоняется к парню, лбом своим упирается в чужой и глаза закрывает. И тогда Дима неожиданно чувствует на собственных щеках чужие обжигающие слезы. Он открывает глаза мгновенно, удивлённо раскрывает их шире, смотрит на прикрытые веки Шепса и хрустальные капли, скатывающиеся из них, падающие на собственное лицо, и поверить не может в то, что видит. Внутри все замирает. Олег... Плачет? Из-за него? Дышать не получается, как и взгляд отвести, Дима смотрит, смотрит, смотрит и все никак поверить не может увиденному, в голове просто не укладывается, но слезы чужие на собственных щеках все еще реальны, все еще обжигают теплом и блестят в свете ночника. Это все происходит не с ним… — Олеж... — Тише, давай помолчим немного... Пожалуйста, — Дима кивает еле заметно, чтобы не отодвинуть теплый лоб Олега от себя, и сам глаза закрывает, чувствуя, как не только они вдвоем плачут, но плачут и их сердца, бьющиеся в унисон, сжимающиеся в один и тот же момент и сплетающиеся красной нитью судьбы. И плач их сердец, звучащий мелодией душераздирающей, действует как самый мощный наркотик в его жизни. Матвеев пальцы отцепляет от одеяла, хватается ими за плечи парня и отпускать его не хочет, пока чувствует все это. Чувствует то, чего так сильно в жизни его не хватало, за чем он так гнался и что так долго искал. Любовь... Они не замечают, сколько сидят так, сколько молчат, роняя горькие слезы, но в какой-то момент Олег отстраняется, смотрит на заплаканное Димино лицо и стирает влагу аккуратно, самыми кончиками пальцев, все еще боясь сделать больно или испугать, пытаясь одновременно с этим улыбнуться не так обречённо, но не выходит. И Дима улыбается ему точно так же, смотрит в его глаза и не знает, что дальше будет, как им быть вместе и хочется ли этого Олегу, но радуется тому, что парень рядом. Он просто надеется, что жизнь перестанет подкидывать ему эти испытания, оставит в покое и позволит идти вперёд, не оглядываясь со страхом и не ища за каждым поворотом напоминания о прошлом. — Совсем расклеился... Ложись давай удобнее. Кушать хочешь? — Олег поправляет одеяло, когда заканчивает со слезами чужими и смотрит внимательно, так бережно, что внутри все снова сжимается сладко и больно одновременно от того, как этот взгляд действует на Диму. Он машет головой отрицательно, аппетита никакого нет, вставать не хочется, а сон приносит лишь очередные кошмары даже под успокоительными и снотворным, — Хорошо, как захочешь, обязательно скажи. Влад приготовил суп. Не знаю, правда, съедобный он или нет, но, надеюсь, худшее, что случится с тобой после него — диарея. Дима ухмыляется, даже смешок тихий пускает, смотрит на Олега и сильнее рукой за плечо хватается, когда тот хочет встать с места. Отпускать его совершенно не хочется, страшно остаться одному, потеряться в этой тишине и темноте, позволить темным мыслям вернуться в голову и занять там главенствующую позицию. Он смотрит своими глазами огромными на парня, молит, чтобы тот остался, и Шепс остаётся, больше не пытается встать, сидит на полу и смотрит в ответ, пытаясь успокоить Диму, пытаясь обогреть и забрать себе хотя бы частицу чужой всеобъемлющей боли. Олег хочет помочь и сделает все, чтобы облегчить страдания того, кто так запал в душу и сердце. — Ляг со мной... Пожалуйста, — Дима сам удивляется своей просьбе, но слова вырываются быстрее, чем он подумает о том, правильно ли это, захочет ли вообще Олег лежать с ним рядом, не терпит ли он его просто из чувства жалости и вины. Все эти мысли давят на голову, крутятся в бешеном танце, сплетаясь в единый ком и наполняя все его тело сожалением о сказанном, пока Олег не поднимается неожиданно на ноги и не отодвигает одеяло, ложась рядом немного нервно, притягивая неуверенно Диму к себе. А Дима лишь голову свою укладывает на чужую грудь и ладонь рядом с ней, слушая заполошное сердцебиение Олега, понимая, что у самого сердца с ума сходит точно также, — Спасибо... — звучит совсем тихо. — Не за что, маленький... — от чужих ласковых слов плавит, рука Олега гладит еле ощутимо по спине и плечам, дарит тепло, от которого внутри все сжимается вновь и просит не останавливаться, не прекращать этой сладкой пытки для израненной души. Они лежат в тишине, освещаемые лишь ночником, думают каждый о своем, пока Олег не решается прервать молчание, — Почему ты... Почему ты так испугался Костю? Он сказал, что откапывал тебя несколько раз, но... Я не думаю, что люди боятся того, кто им помогает. — Я... — Дима сжимается весь, теряя былое спокойствие, пальцами цепляется за футболку парня и дышать начинает судорожно, окунаясь вновь в тот момент, который вспоминать вовсе не хотелось, который разрушает вновь и вновь, сколько бы дней и лет не прошло. Олегу интересно, это понятно, он хочет знать, что случилось, почему Дима так боится и трясется, почему лишь один вид Кости может довести его до нервного срыва, но Матвеев не готов рассказывать, не готов погружаться вновь в тот момент, который сломал его, передробил все кости и разбил сердце на мелкие осколки, — Я не могу... Сказать... Правда, Олеж... Не могу, — к глазам подкатывают слезы против собственной воли, — Когда-нибудь я расскажу, но... Не сейчас... Мы видимся то впервые, я тебя почти не знаю и доверить такое... Я не могу, прости меня... — Я понимаю... — Олег прижимает парня к себе сильнее, надавливает более ощутимо на чужую спину, желая успокоить Диму, и корит себя за такую спешку, за то, что спросил, не подумав, отдавшись интересу, грызущему изнутри. Ему самому непонятен собственный порыв так быстро все узнать, но теперь ничего не вернуть, слова, вылетевшие птицей, обратно не поймать, — Знаешь, когда я увидел тебя тогда, на улице... Я окоченел. Я сразу вспомнил, как... — Не надо... — Дима поднимается мгновенно на локте свободном, ладонью закрывает чужой рот, мешая говорить, смотрит так в глаза Олега, что у того все внутри переворачивается, а к горлу подкатывает удушливый ком, — Ты не должен рассказывать что-то тайное из своего прошлого, чтобы я открылся тебе взамен... Мне просто нужно время, Олеж... Всего лишь время... — Прости... — Дима улыбается так, будто перед ним сейчас глупый ребенок лежит, которого жизни ещё учить и учить, но от этой улыбки Олегу так тепло становится, что дыхание прерывается, все вокруг будто светлеет, а события недавние хоть на секунду забываются. Матвеев смотрит на него недолго все так же улыбаясь, а после убирает руку от чужих губ, наклоняется ближе и целует. Мягко, трепетно, еле-еле касаясь. Олег не верит, смотрит на бледное лицо, чувствует на своих губах чужие и пытается все осознать, а после прижимается чуть сильнее, но поцелуй грубее не делает, не давит и не углубляет. Все также мягко, все также тепло и нежно, с привкусом соли и горечи, с грузом тяжёлого прошлого у каждого на плечах и ощущением, что весь мир ополчился против них. Со страхом будущего, кошмарами ночными, запахом крови и медикаментов. С теплом, бесконечной нежностью, запахом чистого постельного белья и чувством крепнущей обречённой любви. Дима отстраняется нехотя, смотрит в серые глаза и всего себя теряет. Невозможно не потеряться, когда так внутри все трепещет, когда сердце с ума сходит лишь от одной мысли о человеке. Олег гладит парня по щеке и то же самое чувствует, понимает, что не сможет без этого человека, не сможет ни вздохнуть, ни шаг сделать, если его рядом не будет. Собственная отрешённость во время чужой боли несколько часов назад делает больно, бьёт под дых, и хочется вновь извиниться, но Дима видит это желание в чужих глазах и головой машет из стороны в сторону. Не нужно, он понимает и обиды не держит. Главное, что сейчас Олег рядом и уходить не собирается. Главное, что он тут, теплый, живой, любящий, а остальное все будет. Дима мир перевернет, всех за пояс заткнет, каждому покажет, что они могут быть вместе, что все у них будет хорошо, что судьба — та еще сука, а Вселенная не может разлучить тех, кто любит. — Тебе бы поспать ещё, отдохнуть, — Олег пряди волос темных убирает Диме за ухо, смотрит так нежно, что не смотреть в ответ с такой же нежностью всепоглощающей парень не может. Матвеев все еще улыбается, теплыми чувствами переполняется к парню, что те аж плещут через край, и взгляда отвести не может. Он будто и не жил до этого момента, будто и не дышал вовсе, а сейчас смог, сейчас начал, и блестящие в свете ночника серые глаза тому подтверждение. — Не хочу, опять кошмары приснятся, — Дима вновь ложится головой на чужую грудь, млеет от тепла и глаза закрывает, вырисовывая пальцами какие-то только ему знакомые узоры. Хочется остаться так навечно, хочется, чтобы мир остановился и все было так, чтобы они просто лежали рядом, слушали сердцебиение друг друга и никуда не торопились, не думали о том, что делать дальше и как жить. Хочется просто жить, а не существовать. — Поэтому проснулся? Кошмары приснились? — Дима лишь кивает на это, а Олег наклоняет голову, чтобы поцеловать того в макушку. По телу Матвеева вновь расплывается что-то обжигающее, хочется укутаться в это чувство и забыть обо всём на свете, — И часто они снятся? — Почти каждый день, — пальцы Димины все ещё водят по груди чужой, вырисовывают что-то, чтобы нервы успокоить, но с Олегом многие мысли тяжёлые покидают голову, будто затихают, видя его рядом, чувствуя его прикосновения, и от этого парня мажет. Никогда и подумать он не мог, что с кем-то ему будет так хорошо, что с кем-то рядом он будет забывать обо всем плохом, погружаясь в спасительное спокойствие и негу. Дима не знает, что будет дальше, но ему нравится, что Шепс здесь, что Шепс рядом, не покинул его, не оставил. От этого в груди так тепло и спокойно, что плакать от счастья хочется. Так просто не бывает... — Малыш мой... — ещё один поцелуй опускается на макушку, а Дима лишь улыбается уголками губ, слушая чужое сердцебиение, считая его лучшей музыкой, которую только доводилось слушать ему в жизни. Он бы вечно так лежал, вечность бы провел с Олегом, все вечности этого мира, если быть точным. — Ничего, я уже даже привыкнуть успел, — Дима сам не верит, что может сейчас так спокойно разговаривать с кем-то, лежать в обнимку и чувствовать относительное спокойствие. Даже боль от разбитой губы и синяка на животе уходит на второй план, а тошноты и мигрени будто и вовсе не было, будто все это было просто очередным дурным сном, закончившимся теплым осенним утром. Олег действует как самое мощное обезболивающее, как морфий, лишает всего плохого, оставляя лишь тишину и умиротворение, лишь ощущение, что все ещё может быть хорошо. — Страшно, что к такому можно привыкнуть, — Олег гладит парня по спине, думает о том, насколько же тот сильный, раз может привыкнуть к постоянными кошмарам, может жить дальше, когда его прошлое кажется мрачным пятном, грязью, разлагающей тело и душу, отравляющим все то хорошее, которое прячется за маской безразличия и напускного спокойствия, — Поговори со мной еще о чем-нибудь… Расскажи мне… Что для тебя любовь? — … — Дима губы поджимает, сжимает пальцами футболку Шепса и слов найти не может. Этот вопрос кажется неожиданно сложным. Олег просит рассказать ему о любви, но парень не хочет делать больно своими словами, не хочет обрекать на муки, и поэтому молчит, слова проглатывает горькие и дышит еле-еле. В груди все сдавливает от того, какие воспоминания и мысли преследует его вместе с этим словом на протяжении всей жизни. Дима думает, а знает ли он хоть что-то о любви? Чувствовал ли когда-то то самое светлое и непорочное, о котором пишут в книгах, о котором поют песни и рассказывают все друзья и знакомые? И неожиданно понимает, что начал чувствовать это рядом с Олегом. От него тепло становится, все вокруг будто пеленой покрывается, а чужие касания защищают куполом от всего злого мира, готового ему в любой момент глотку перегрызть. Дима понимает совсем неожиданно и говорит еле-еле слышно, боясь спугнуть это осознание, — Любовь… Это ты. — … — Олег замирает под ним, даже дышать перестает, прислушивается к собственному сердцу, что поверить не может в то, что услышано было, что раздалось так тихо, но одновременно с этим так громко, что оглушило, что стерло все границы адекватного и погрузило в вакуум. Ни мыслей, ни страхов, ни боли, только Дима и его слова, — Солнце… — Слишком громко звучит? — Дима улыбается уголками губ, чувствует себя так умиротворенно, будто не было ничего до этого, будто темное прошлое перестало терзать его каждую секунду и день, а ужасные мысли покинули голову, — Любовь всегда такая неожиданная, такая желанная… Так говорят. И, наверное, так и есть. Люди любят, любят животные, люди любят животных и так далее… Порой… — парень задумывается будто, стоит ли говорить то, что пришло в голову, но все же продолжает, раз уж начал, можно и закончить, — Порой люди любят не тех. Порой люди влюбляются в жестоких, циничных людей, в тех, кто разобьёт их сердце, сломает пополам и оставит в одиночестве. И я не понимал, почему это так… Почему мы любим тех, кто делает нам больно, но ведь это так очевидно… Потому что так было всегда. Этому нет других объяснений или причин. Просто так было всегда и так всегда будет. Даже Иисус любил Иуду, Бог любил Люцифера, Данко любил свой народ, который ненавидел его, но сердце свое отдал за них все равно, а те даже не заметили его смерти… Это все так просто всегда было… — пальцы холодные и бледные сжимают сильнее чужую футболку, пока Дима собирается с мыслями, задумывается на секунду о чем-то и продолжает наконец, — Любовь всегда была больна. Но у каждого действия есть противодействие, так ведь? Вот и у этой больной любви есть другая сторона… Та, о которой рассказывают в книжках и песни пишут. И я думал, что ее не существует, что такого не бывает, но… Сейчас, почему-то, мне думается, что она есть. Просто в таком случае сталкиваются два Иисуса, два Бога, два Данко… Они любят… И, наверное, я тоже люблю. Люблю так, как надо, потому что я чувствую, что так должно быть. — Ты прекрасен, Дим, — Олег слов найти не может, не верит, что слышит сейчас и не может осознать, что Дима смог так долго что-то говорить, хотя он выжат до последней капли, в нем, кажется, энергии не осталось совсем, даже дышит еле-еле, лишь блеклая оболочка осталась от того прекрасного парня с свидания, но, похоже, любовь действительно творит чудеса, излечивает, дарит силы на движение вперед. В это хочется верить. И Олег верит, пока может, обнимает парня крепче, целует так нежно в макушку темную, что сердце трепещет, а после закрывает глаза, чувствуя, как его окутывает блаженный сон, который настигает следом и Диму, погружая комнату в тишину и спокойствие.