"Всё тускло мне, всё сном моим мнимым Цветною чередой чужих тряпок Мой милый, нет больше силы! Ох, вот бы ты меня спрятал"
молчи и обнимай меня крепче — шура кузнецова
Олег чувствовал себя затворником, ощущал себя птицей в клетке, привязанной цепью собакой, но покинуть Диму не мог, как бы иногда не хотелось выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха. Они уже около трёх дней сидели в квартире безвылазно, спали вместе, ели вместе, фильм даже пытались смотреть, но Матвеев все никак не мог сфокусироваться на экране, в мысли свои падал и трясся периодически как осиновый лист то ли от холода, то ли от накатывающей истерики, а успокаивался лишь после теплых объятий и поцелуя в макушку. Олег чувствовал себя няней ребенка, чувствовал себя сиделкой для пожилого человека, готовить пытался, убирался как мог, помогал дойти до кухни или туалета, обрабатывал раны и следил за чужим моральным состоянием, иногда полностью забывая о своих потребностях и желаниях, отдавая всего себя ради другого человека. И неожиданно, Олег чувствовал себя самым счастливым человеком на этой земле, когда отдавал всего себя ради Димы. Хотелось в какие-то моменты уйти, развеяться, но он уже взял ответственность за чужое состояние на себя, дал обещание и нарушать его совершенно не собирался, как бы сложно иногда не было, как бы не хотелось иногда спрятаться и сбежать. Он обещал, и он сделает, чего бы это ему не стоило. Наверное, это и есть любовь. Любовь переполняла каждую клеточку его тела, когда он прижимал к себе хрупкое, худое до невозможности и бледное как снег, тело Димы, целовал в темную макушку и гладил по спине, лишь бы тот не боялся засыпать, лишь бы хоть на секунду отвлекся от собственных ужасных мыслей и воспоминаний и смог поесть, лишь бы парень хоть на пару мгновений почувствовал себя в безопасности, почувствовал себя любимым. Дима нуждался в заботе, и Олег давал ее столько, сколько было нужно, сколько не хватало, чтобы вздохнуть нормально, глаза открыть пошире и улыбнуться еле заметно, вызывая у Шепса такую же хрупкую, но счастливую улыбку. Олег не знал, точно ли такой должна быть любовь, но ему хотелось весь мир положить к чужим ногам, все углы сгладить и все раны на сердце закрыть собой. Олег не знал, что такое любовь на самом деле, но, когда смотрел на Диму, единственная мысль, которая проскакивала и отпечатывалась клеймом на сознании — это любовь. Парень переступал через себя ради другого, был готов на все, лишь бы успокоить и приободрить, был готов мир перевернуть, себя подставить под выстрелы, лишь бы спасти. Возможно, странно вот так, видя и зная человека всего-ничего, говорить про такое великое чувство, как любовь, но Олегу казалось, что это самое правильное слово, которое можно подобрать в этой ситуации. По-другому их чувства назвать язык бы не повернулся. Они были похожи на обычную пару, если убрать бесконечные истерики и тяжёлые последствия употребления, если убрать чужое разбитое моральное состояние и слезы не останавливающиеся почти никогда, если убрать нависшую угрозу над их головами в виде брата Олега. Они курили вместе, пусть Диму и тошнило до сих пор почти от всего на этом свете, ели вместе, не отлипали друг от друга ни на секунду, чувствуя себя живыми лишь рядом друг с другом, лишь в объятиях теплых и частых касаниях рук. Олег пытался играть на гитаре, оставленной Димой в углу комнаты, пел что-то, коверкая слова, забывая текст и смеясь еле слышно с самого себя, зная, что выглядит глупо, а после замечая краем глаза улыбку еле заметную на пухлых губах, и продолжая ломать голос, лишь бы сделать парню легче, лишь бы развеселить и вновь увидеть движение уголков губ на чужом лице, не подернутое болью. Олег готовил кое-как, Лине звонил, совета спрашивал, что Дима мог бы съесть, что ему бы понравилось, а после приносил макароны с сосисками или яичницу, потому что приготовить что-то из любимых блюд парня просто не мог. Но Дима не жаловался, ел все, хвалил даже, пусть в макаронах было слишком много соли, а яйца подгорели. Он не злился, не кричал, улыбался мягко, самыми уголками губ, и ел так, будто ему принесли самый вкусный деликатес. И Олег чувствовал себя любимым. Просто лежать на одной кровати, в обнимку, прижимаясь к друг другу как к спасательному кругу, стало их привычкой с первого дня. И они вновь лежали на кровати сейчас, глупо пялясь в экран ноутбука, смотря какое-то видео на Ютубе и обнимаясь так, будто кто-то их хочет разлучить, будто сейчас их растащат, и они больше никогда не увидятся в жизни. Самозабвенно, изо всех сил, со всеми переполняющими их двоих чувствами. Олег целовал нежно чужую макушку, рукой гладил по спине и плечам, когда как Дима вновь облюбовал его грудь, устроив на ней удобно собственную голову и руку, слушая чужое сердцебиение и погружаясь в какой-то транс. Удивительно, но Дима действительно успокаивался, когда слышал тихое биение сердца Олега, даже улыбался уголками губ, забывая о постоянной тошноте, головной боли и ссадинах с синяками. Им не нужны были слова, чтобы общаться, не нужно было подтверждения, что никто не уйдет никуда, когда они вот так просто отдавались чувствам, прижимались к друг другу и грели руки своими разбитыми, полуразрушенными сердцами. И видео нисколько не мешало тому, что искрило между ними, тому, что согревало, тому, что чинило и склеивало осколки вместе. Они были вместе, были рядом, и этого было достаточно. Однако, умиротворённую тишину нарушила трель телефона, вырывая обоих из спокойствия. Матвеев приподнялся немного, подхватил пальцами дрожащими телефон, поняв по мелодии, что звонят ему, и посмотрел на экран, тут же принимая вызов и укладываясь обратно, устраиваясь удобнее и улыбаясь еле-еле заметно. Олег же следил за ним, как за зеницей ока, пытался понять, все ли будет хорошо, не навредит ли это Диме, не вгонит ли вновь в истерику. Но пока что с ним все было нормально, поэтому парень тихо выдохнул и прикрыл глаза в облегчении, не слыша в голосе Димы ни капли напряжения или страха. — Привет, Вик… — голос его звучал тихо, вымотано, но в нем все ещё слышалась улыбка, теплая и нежная. Он был неимоверно рад слышать женщину, соскучился по ней, даже представить не мог, как та сильно волнуется за него, как боится за его состояние и жизнь. Они впервые созваниваются после всего произошедшего, и Дима совершенно не знает, что сказать и как описать ситуацию, в которой оказался, как все выставить так, чтобы Олег не попал в число обвиняемых, как бы обезопасить его, но успокоить Вику. Все слишком сложно оказывается для уставшего мозга, который желает лишь сна и тепла, а не решать проблемы, которые собираются снежным комом и меньше не становятся, лишь обороты и масштабы набирают. — Дима! Боже… Все хорошо? Нам сказали, что ты нашелся, с тобой все нормально? Ты не пострадал? — от бесконечных вопросов голова гудит, но Дима лишь улыбается уголками губ, к груди Олега прижимается сильнее, чувствуя себя не так уж и плохо, как казалось недавно. Голос достаточно близкого человека успокаивает, хочется верить, что за него волнуются, что его ценят, что его любят. И, похоже, Вика действительно волновалась, скорее всего и Илья места себе не находил, когда его похитили, их стоит успокоить, они не должны с ума сходить в неизвестности, трясясь от каждого звонка в ужасе, что услышат о конце их совместной истории, в ужасе, что дальше им придется идти без Димы, который уже стал им небольшой, но семьей. — Тише… Голова раскалывается, — Дима с мыслями собирается кое-как, глаза прикрывает, чувствуя, как их резать от света ноутбука начинает, а потом соображает судорожно, лишь бы придумать хоть какую-то версию произошедшего, чтобы она выглядела хоть как-то правдоподобно и не задевала Олега в плохом свете. Неприятностей им и так хватает, больше не нужно. Но в голове сплошное месиво из чувств и воспоминаний, адекватным мыслям там нет места, и Дима ни за что не может зацепиться, надеется, что ему дадут еще хоть немного времени все обдумать, но у Вики работа, огромный офис и куча людей, а у Димы состояние близкое к новой истерике, страх и паника. Времени нет. — Прости, Дим, что случилось вообще? Нам ничего не объяснили, просто сказали, что тебя нашли и домой отвезли, — Викин голос дрожит, кто-то на фоне что-то говорит под руку женщине, и Дима с радостью узнает в этом бормотании Илью. Боже, как же он по ним соскучился… Внутри все теплом обволакивает лишь от одной мысли, лишь от одного образа двух испуганных операторов, которые вздыхают от облегчения, услышав его голос. — Неудачное ограбление… Ну, как неудачное, телефон мне разбили, деньги, какие были на руках, забрали, но в остальном все на месте… Пытались выбить больше, чем было, думали, что я при себе пачки с этими деньгами таскаю, раз живу в новом ЖК, но испугались звонка в 911 и сбежали, — Дима чувствовал, как его версия трещит по швам, распускается шерстяным свитером по ниточкам, но ничего больше придумать не мог, голова слишком сильно гудела, а от невольно возвращающихся воспоминаний слезы подступали к и так красным глазам. Он честно пытался придумать более реалистичную версию, но знал изначально, что получится вряд ли, что его больной и уставший мозг просто не способен продумать сейчас все до мелочей. Оставалось только надеяться, что Вика свои расспросы оставит на потом, позволит ему отдохнуть и набраться таких необходимых сейчас сил. Но и эта надежда быстро гаснет, когда женщина продолжает говорить. — Как так вышло? Ты же говорил, что вышел поговорить с кем-то… — Вика задаёт слишком логичные вопросы, на которые ответа у Матвеева нет. Он губы лишь поджимает, вздыхает тяжело и пальцами цепляется за футболку Олега, ища в нем хоть какой-то моральной поддержки, на что получает короткий поцелуй в висок и выдыхает тут же облегчённо, чувствуя рядом его присутствие, тепло и заботу. Становится немного легче, но дельной версии в голове все равно не появляется, лишь смятение лишнее немного утихает, но и за это Дима ему благодарен безмерно. — Человек не успел приехать, я ошибся со временем немного, вышел слишком рано, а эти… Решили, что я лёгкая добыча, вот и вырубили. Мне просто не повезло попасться им на глаза… Не знаю, почему увезли так далеко, зачем вообще похитили, но они явно были какими-то психами, — в груди теплится надежда, что Вика поверит, потому что для Димы все звучит как полный бред, а женщина уже столько лет работает в службе спасения, что по голосу с легкостью должна определить чужую ложь. Но Райдос лишь вздыхает тяжело, с расспросами не лезет дальше, хотя и чувствует, скорее всего, что ей что-то не договаривают. Главное, что жив, а остальное не так уж и важно. Если захочет, обязательно расскажет. — Ты не один, надеюсь, сейчас? — Дима улыбается на чужую заботу, голову слегка поднимает, смотрит на Олега, улыбается шире, нежнее, замечая ответное движение губ и машет головой из стороны в сторону. Не один. И от этой мысли вновь так тепло и уютно, что не верится, что так он может себя чувствовать сейчас, не верится, что все это происходит сейчас с ним. Даже плохие мысли скрываются где-то в глубине, оставляя после себя лишь легкий флер, который, если не присматриваться и не прислушиваться, не заметен. — Неа, все нормально. Со мной друг, он мне очень помогает, — Дима слушает какое-то время нотации и советы по питанию, улыбается на чужую заботу, все это время взгляда не сводит с Олега, который лишь нежно гладит его по спине и пояснице, даря какое-то спокойствие и умиротворение, закрывая от всего мира жестокого своим присутствием и грея изнутри незнакомым ранее чувством. Но прийти в себя на секунду заставляет яркая мысль, бьющаяся на задворках разума, просящая обратить на себя внимание. Он не сможет сейчас работь и нужно попросить отпуск. Своим побитым состоянием Дима явно никому помочь сейчас не сможет, сколько пытаться не будет, лучше пока не лезть на рожон и не провоцировать дополнительные срывы. И поэтому парень еле слышно, почему-то смущаясь, прерывает чужой монолог и просит, — Вик, Вик, постой… Слушай, я… Хотел бы отпуск взять. Не знаю, можно ли, я уже брал недавно, но… — Конечно, можно, дурачок! Я тебе сделаю отпуск на месяц, если что случится, продлим, не волнуйся, Дим. Отдыхай, хорошо? И друг пусть твой за тобой следит, — Дима лишь мычит что-то благодарное в ответ, выдыхает с облегчением, слушает чужие советы ещё недолго, а после они прощаются, обещая звонить друг другу обязательно и рассказывать все, что происходит. На душе теплее становится, Олег прижимает к себе сильнее, гладит по спине, чуть сильнее надавливая ладонью, не решаясь нарушать какое-то время такое блаженное молчание, но после произносит все же то, о чем думал все это время, смотря на темную растрепанную макушку. — Они так волнуются за тебя, я даже завидую в какой-то мере, — Олег смеётся тихо, смотрит на парня, пока Дима не приподнимается на свободном локте и не смотрит в ответ, улыбаясь уже чуть шире, чем раньше, явно разморенный чужой заботой и волнением. Сейчас он чувствует наконец, что не один, что рядом есть те, кто помогут и поддержат, кто волнуется и боится за него. От этого внутри все теплеет, плывет и плавится, а мир уже не кажется таким жестоким, как несколько минут назад. — Я благодарен им за то, что они до сих пор волнуются и боятся за меня… Не знаю даже, как Лина терпит меня столько лет, — Дима смеётся тихо, глаз отвести от чужого лица не может, каждый сантиметр обводит, лохматую макушку оценивает и заспанные глаза, жалея на секунду, что заставляет Олега находиться с собой рядом постоянно, но по-другому не может, ведь отпускать его совершенно не хочется, не хочется оставаться в одиночестве, не хочется вновь погружаться в тяжелые мысли и тонуть в ненависти к себе. К нему слишком сильно тянет, слишком сильно влечет, чтобы отпускать его. С Шепсом тепло и спокойно, кошмары отступают, истерик становится меньше, будто все вокруг накрывает пуховым одеялом, закрывая его от злого мира, поэтому Дима позволяет себе такую маленькую наглость, как прижаться сильнее и не отпускать Олега от себя ни на шаг. — Могу то же самое про Влада сказать, он хоть и ворчит много, но друг прекрасный, — Олег целует парня в щеку, к себе ближе притягивает и обнимает крепче, заставляя Диму уткнуться носом в свою шею. По коже мурашки бегут от горячего дыхания на чувствительной коже, сердце замирает, биться перестает на какое-то время, а вокруг повисает то самое чувство, которое огнем обжигает, делает иногда слишком больно, но сейчас лишь согревает, лижет теплом и укутывает в безопасный кокон, в котором они оба прячутся от всего мира. Вокруг повисает любовь. Они готовы лежать так вечно, лишь бы быть рядом, лишь бы чувствовать тех самых бабочек в животах, еле живых, но таких желанных. Они готовы быть рядом друг с другом всегда, даже если придется пойти в огонь, пойти на преступление, пойти по головам. Они не говорят этого вслух, но чувствуют и знают, что так и будет. Они готовы быть вместе и в этой вселенной, и в следующей. Видео вновь начинает мерно жужжать на фоне, пока Дима выводит на чужой груди пальцами узоры, бормочет что-то тихо, рассказывая совершенно разные и не связанные истории из жизни, отвлекая Олега от просмотра, но тот, вроде, совершенно не против. То про паука вспомнит, то про забавные случаи с работы, то про уличного кота. А Олег слушает внимательно, спрашивает что-то, но не для того, чтобы не показаться незаинтересованным или просто из вежливости поддержать разговор. Он действительно слушает, внимательно слушает, вдумывается в эти короткие истории, отвечает от всего сердца и интересуется чужими эмоциями, поступками и мыслями, зная, как это может быть важно сейчас, делает все, чтобы Матвеев вновь не окунулся в тяжелые мысли. Дима пытается отвлечься, а Олег ему прекрасно помогает, чувствуя, как тому тяжело даётся общение, как тому плохо и морально, и физически, как его ломает от воспоминаний и последствий наркотиков, как руки его лишь сильнее цепляются за чужую одежду, а каждый дрожащий выдох твердит лишь об одном. Каждый вздох и выдох просит остаться рядом. Тихие разговоры вновь прерывает звонок телефона. На этот раз звонят Олегу, на что он лишь недовольно хмурится, смотрит на экран и замирает, увидев название контакта, чувствует, как по телу бегут мурашки то ли от ужаса, то ли от злости, не уверен от чего и проверять не хочет вовсе. Дима же голову поднимает, смотрит на чужое взволнованное лицо, а после переводит взгляд на экран телефона, который Шепс тут же прячет от черных глаз, не желая, чтобы парень видел, кто ему звонит. Ему не хочется видеть очередную истерику, очередной нервный срыв, слезы и боль. Он хочет защитить парня от всего плохого в этом чертовом мире, и он сделает это несмотря ни на что. Он сделает все, что потребуется, спрячет от всех, и от себя в том числе, если так будет нужно. И сейчас нужно, чтобы Дима не увидел ни за что на экране телефона имя того, кто окунул его с головой в прошлое, заставив вновь захлебываться в немом отчаянье. Олег сбрасывает вызов, только откладывает телефон, и тот повторяется. Телефон буквально разрывается от количества звонков, которые парень сбрасывает, сбрасывает, сбрасывает. Дима лишь смотрит непонимающе, не спрашивает ничего, молчит тактично, пока очередной звонок не выводит Олега из себя, заставляя схватить телефон и подняться с кровати, аккуратно отодвигая с себя парня, на что Матвеев хватается за край чужой футболки, смотрит такими глазами, что у Олега у самого чуть слезы из глаз не льются, внутри все сжимается и хочется этот телефон чертов разбить о стену, но приходится сдерживаться, чтобы не испугать, не сделать хуже собственными руками. И так уже натворил делов, и так уже подверг опасности, и так уже чувство вины верным спутником таскается по пятам сутками, заставляя бессонными ночами думать лишь о том, что все это происходит с парнем из-за него. Дима боится, не хочет, чтобы его оставляли, но и запретить уходить не может, просит безмолвно остаться, смотрит в самую душу, от чего у Шепса все сжимается внутри, скручивается и рвется, рушится, оставляя после себя лишь привкус горького сожаления. Но Олег не может остаться и говорить здесь, не позволит чужому голосу сделать вновь больно Диме, напомнить о той ране, которая еще слишком свежа. Он должен защищать его, а это значит, что ему нужно поговорить в другой комнате. — Прости, маленький, мне нужно выйти, ответить на звонок. Тебе лучше не слышать его голос, не хочу, чтобы тебе снова было плохо, — Олег наклоняется, целует нежно в лоб и ждёт, пока цепкие пальцы нехотя отпустят футболку, а после выходит из комнаты, закрывая за собой дверь и уходя на кухню, лишь бы подальше от Матвеева, лишь бы он даже краем уха не смог услышать того, кто разрушил все, что только начинало строиться. Дима лишь смотреть ему может вслед, с кровати не двигается, думая лишь о том, как без чужого присутствия внутри все холодеет и сжимается, инеем покрывается и болеть начинает так сильно, что дышать становится тяжело. Олег действует на него как обезболивающее, как антибиотик, как транквилизатор. От него легче раз в сто, может тысячу, а без него вновь больно, вновь страшно и тревожно. Поэтому и отпускать его совершенно не хочется, хоть и нужно, хоть и привязать парня к себе он не может. Так нельзя, но это желание с каждой минутой бьется пойманной птицей в грудной клетке все сильнее и сильнее, поэтому Дима упирается взглядом бездумно в экран ноутбука, включает видео, поставленное на паузу ранее, и пытается вникнуть в сюжет ролика, но ничего не получается, а легче, к сожалению, не становится. — Да?! — Олег зол, его голос переполнен раздражением, немой обидой и непониманием. Он видит прекрасно, как Диме плохо, и брата простить не может, сколько бы не думал о чужих мотивах и помыслах. В его голове просто не укладывается, что должен сделать человек, чтобы так над ним издеваться, чтобы давить на больное, чтобы окунать его головой в прошлое, зная, как то больно может ударить под дых. Сердце сжимается за другого человека так, как никогда раньше не сжималось из-за себя, за Диму больно, за Диму хочется рвать и метать, и совершенно не важно, кто это будет — незнакомый человек или родной брат. Он никого не пощадит, — Зачем названиваешь?! Если не беру, значит занят! — Тон поубавь, — голос Саши же спокоен, сквозит холодом и равнодушием к чужим проблемам и делам. Так было не всегда, конечно, старший Шепс не был таким раньше, поддерживал, всегда был рядом, был тем самым братом, о котором Олег, да и все другие, мечтали в детстве, но все меняется. И все меняется так быстро и головокружительно, что младший из Шепсов даже вспомнить не может момента, когда все резко стало не так, когда добрый и улыбающийся Саша превратился в того, кто с легкостью может отдать приказ своим людям на устранение неугодного ему человека. От подобных мыслей внутри все холодеет, — Ты мне нужен дома, где тебя носит уже три дня? Никто тебя не видел ни на работе, ни у друзей. Мне к твоему Диме наведаться, чтобы проверить? Ты знаешь, что, если я тебя там найду, твоему очередному увлечению будет ещё хуже, чем есть сейчас. — Какая разница, где я?! И Диму не трогай! Я тебе все кости переломаю, если ты только подойти к нему попробуешь! — за Диму страшно. Олег готов все сделать, лишь бы защитить его, но, что иронично, для полной безопасности парня ему нужно уйти из его жизни, оставить одного и не появляться даже в районе километров трех, а покидать того, из-за кого его сердце вновь начало биться, не хочется совершенно. Все внутри протестующе сжимается, давит и кричит о том, что так нельзя, что это неправильно, но мозг думает совершенно по-другому, понимая и осознавая, каким опасным может быть Саша, — Я сейчас не с ним. Ты же хотел, чтобы я держался от него подальше, вот я и держусь. Заодно и от тебя подальше, очень удобно даже. — Ты мне нужен здесь, сейчас. Это срочно, — Саша непреклонен, его голос холоден и безразличен, будто вообще никаких чувств в человеке не осталось, лишь безликие желания и стремления к собственной выгоде. А также прекрасная интуиция, потому что, как только Олег хочет возмутиться и отказать, он сразу же продолжает, не оставляя никаких шансов на побег, не давая и секунды подумать или выдать альтернативу встрече с ним. Саша всегда умел прекрасно манипулировать людьми, шантажировать их и выставлять все в нужном и выгодном для него, конечно же, свете. И тягаться с ним в умении владеть собственным языком и манипулировать чужим состоянием никто не мог. Особенно Олег, — Не приедешь, будешь искать своего Димочку по ближайшим кустам. Только теперь уже по частям. Я не тупой, Олег, мне не пять лет, чтобы ты мог меня надурить. Да и давай будем честны, тогда ты тоже совершенно не умел лгать. Олег губы поджимает, опускает голову, сжимая все сильнее телефон в руках, чувствуя, как внутри все сжимается то ли от ужаса, то ли от злости. Ему хочется горло брату родному зубами разодрать, хочется задушить его, перекрыть кислород, спрятать так далеко, закопать или утопить, чтобы до Димы он никогда не добрался, чтобы никогда его больше и пальцем не тронул, но сейчас этого сделать не может, молчит, слушая собственное сбившееся дыхание и заполошное сердцебиение и не может придумать никакого выхода другого, кроме как согласиться, пойти на чужие условия и оставить Диму одного на время. Придется ехать, если он хочет, чтобы Матвеев был в порядке, если он хочет, чтобы он продолжал жить, продолжал дышать и улыбаться еле-еле заметно уголками своих невозможных губ. — Скоро буду, — Олег сбрасывает тут же, хочет телефон о стену кинуть, но испугать Диму не хочет сильнее, себя не простит, если тот вновь впадет в истерику, а по бледным щекам покатятся слезы, от которых все внутри дрожит и скручивается. Видеть парня в таком состоянии больно уже физически. Состояние парня ещё слишком хрупкое, ненадежное, чтобы так издеваться над ним, чтобы испытывать его на прочность собственными эмоциональными порывами и психами. Нужно ещё время, чтобы тот пришел в себя, чтобы мог хотя бы ненадолго в одиночестве оставаться, но у них этого времени нет и, наверное, никогда не будет. Единственное, что Олег сейчас знает точно, Диму оставлять одного нельзя. Он соображает судорожно, что делать, кругами ходит по кухне и чуть ли волосы на голове вырывать не начинает, думая, кому можно доверить такого важного человека, кто справится с такой ответственностью и от кого не будет Шепс ожидать подвоха. Дима не только важный для него сейчас человек, но ещё и сложный до безумия в обращении. Матвеева ломает после наркотиков, он еле держится, балансирует, ходит по краю между истерикой и нервным срывом каждую секунду своей жизни, держится еле-еле, чтобы не сдаться, не упасть в пропасть, и ему необходим кто-то рядом, кому он может хоть немного довериться, хоть немного открыться. Ему необходим тот, кто его защитит, обнимет и скажет сладкую ложь о том, что все обязательно будет хорошо. И Олег звонит Лине. — Да?.. — голос девушки сонный, будто она только-только проснулась, и Шепс неожиданно понимает, что время уже позднее, а он тут названивает, собирается о помощи просить, но по-другому парень просто не может, ему необходимо найти человека, который сможет сберечь Диму, пока он будет разбираться с другими проблемами, которые оставлять их совершенно не хотят, приклеиваются намертво жвачкой к волосам и напоминают о себе с завидной частотой. Кажется, еще чуть-чуть, и Олег сам заработает нервный срыв, думая о том, как бы уберечь объект своей любви от рук собственного сумасшедшего брата. — Слушай, мне нужно срочно уехать, нужно, чтобы кто-то остался с Димой… Я бы не хотел уезжать, правда, я и не хочу, просто… — Олег только сейчас замечает, как сильно дрожит его голос и трясутся руки, сжимающие до побеления костяшек телефон. Ему хочется остаться, хочется вновь обнять Диму, заснуть с ним вместе на одной кровати и больше никогда его не покидать. И он обещает самому себе, что сделает все возможное, чтобы так было дальше, чтобы таким было их будущее. Он обещает, что будет рядом, обещает, что со всем разберется и не пожалеет ни времени, ни денег, ни сил ради чужого благополучия. Олег обещает. А обещания он привык сдерживать. — Я… Прости, Олег, я не могу, — в чужом голосе слышно сожаление, а внутри у Олега все падает вниз, ухает куда-то к пяткам. Лина выдыхает тяжело, шуршит одеялом и продолжает, — Лу́на заболела, я не могу ее оставить, прости… — девушка соображает судорожно, что еще можно сделать, кого позвать, не в свое дело не лезет и вопросов о том, куда это ему там приспичило уехать на ночь глядя, не задаёт, только о Диме сейчас думает, только о его безопасности и спокойствии. За это Олег ей благодарен безмерно, удивляясь вновь тому, насколько тактичная, внимательная и прекрасная подруга есть у Матвеева, — Может… Может ещё кто есть на примете? С работы его я бы никого не посоветовала звать, они не знают о проблеме Димы с веществами… — девушка звучит так, будто вот-вот сорвется в рыдания. Она дышит порывисто, нервничает, придумать другого варианта никак не может, губы кусает, будто бы это ей нужно уехать сейчас, а оставить друга не с кем, а не Олегу, который, хоть и нервничает ужасно, ведет себя спокойнее в разы, — Ох, мне так жаль, что я не могу приехать… Правда, я не могу… Ей очень плохо, я бы с радостью… Но я… — Лина уже всхлипывает еле слышно, чувствует свою вину за то, что помочь не может, приехать не в силах, потому что ее дочери тоже плохо, потому что она нуждается в матери и поддержке не меньше, чем Дима. Олег же торопится ее успокоить. Слышать чужие всхлипывания больно. — Может Влад? Он знает о наркотиках, довольно спокойно вел себя, когда с Димой все это произошло… Он, конечно, иногда ведёт себя как придурок, но парень хороший, да и Дима его знает, — Влад действительно оставался единственным возможным вариантом. Он был спокоен и рассудителен когда надо, мог спокойно развеселить, отвлечь от плохих мыслей, и знал о проблемах Димы, видел их воочию и помогал, правда, был слишком прямолинейным и резким в некоторых моментах, что могло сыграть не на руку такому сейчас травмированному человеку, как Матвеев. Олег надеется, что тот сможет помочь, потому что надеяться больше не на кого, и даже на минусы чужие глаза закрывает, понимая, что больше им помочь не сможет никто. — Влад… Да, это хороший вариант, попробуй спросить у него. Если не получится, то я приеду, не волнуйся… Я придумаю что-нибудь, если у него получится, — Лина выдыхает облегчённо, будто с плеч снимают ее тяжёлый груз, а после на фоне слышится детский плач, от которого даже у Олега сердце екает на секунду и стыдно становится, что он просил человека, у которого есть маленький ребенок, приехать ночью на другой конец Москвы, чтобы помочь с Димой, — Прости ещё раз, что не смогла помочь, мне нужно бежать, Луна проснулась. Если что, звони, постараюсь ответить. — Обязательно… — Олег сбрасывает, вздыхает тяжело, опускаясь на стул и прикрывая уставшие глаза, голова раскалывается, мысли бушуют ураганом, а в горле до сих пор стоит ком после разговора с Сашей. Хочется спать, но ему нужно решить слишком много проблем, а времени слишком мало, чтобы тратить его на такую вещь, как здоровый восьмичасовой сон и отдых. В гробу, видимо, отдохнуть только сможет. Пальцы набирают Владу заученно, пока Шепс пытается собраться с мыслями и силами. Нужно ещё как-то потом Диме объяснить всю ситуацию, чью реакцию он представляет уже себе слишком ярко. Парень явно доволен не будет, он слишком привык к компании Олега, а тут ему придется остаться с другим человеком, и кто знает, что может случиться. Олег нервничает. — Чё? — Влад, как всегда, в своем репертуаре. Ни здрасьте, ни до свидания. На лице проскальзывает тень улыбки, слышать чужой голос приятно, все внутри немного успокаивается, но этого недостаточно, чтобы руки перестали трястись, а голову перестали посещать страшные мысли, от которых нигде не укрыться и не спрятаться, — Если ты не знаешь, как варить макароны, этот вопрос явно не ко мне, если ты не знаешь, почему у тебя встает то, что вставать не должно в обычных ситуациях, сходи в ванную, давай, будь большим мальчиком, а я спать. — Влад, тут проблема… — на том конце недовольно стонут, но вызов не сбрасывают, слушают, — В общем, Саша позвонил, сказал, что я срочно должен приехать, а Диму оставить не с кем, у Лины дочь болеет… Ты мой последний шанс, Владос, помоги, — на том конце слышен чужой раздраженный выдох и бормотание. Конечно, кому понравится, если тебя разбудят и скажут, что нужно посидеть с великовозрастным полусумасшедшим парнем? Явно не Владу. Он и так сделал все возможное, когда тот чуть не сдох в переулке с передозом, еще и согласился на глупую авантюру Олега, заключающуюся в заговоре против брата, занимающего не последнее место в этом жестоком мире, а тут его вновь просят о помощи. Благими намерениями вымощена дорога в ад, это Влад прекрасно понимает, тем более уже сделал добрых дел достаточно для льготной путевки далеко под землю, поэтому соглашаться не хочется совершенно, но внутри все клокочет от одной мысли о том, чтобы сбросить звонок. Ебаная совесть! — Ну пиздец… Когда я успел в няньки заделаться, скажи мне? — Влад возмущается, но краем уха Олег слышит, как тот поднимается на ноги, шуршит чем-то и начинает ходить по квартире, хлопая дверцами шкафов так показательно громко, как только может, чтобы лишний раз Шепс понял, что его эта затея совершенно не прельщает, — Мне нужно всего лишь поразвлекать твоего суженого до того момента, пока тебе не прочитает очередную занудную лекцию старший братик? — Влад запинается о что-то, матерится громко, после чего продолжает ночные сборы, проклиная весь мир. — Да, пожалуйста, я не могу оставить его одного, а Саша просто не даст мне отказаться, он уже начал угрожать тем, что найдет Диму и… — все нутро сжалось, ожидая чужого явного согласия и противясь продолжать говорить о том, что там пообещал сделать Саша. Хоть Олег и слышал, как Череватый собирается, это совершенно не значит, что парень согласен сейчас метнуться на другой конец города и взять под опеку человека с целой кучей ментальных проблем. Влад оставался последним вариантом, и получить сейчас его отказ — упасть в бездну. Олег просто не сможет оставить Диму одного, не сможет уехать, а Саша свое слово сдержит, найдет его и сделает все, что только придет в его сумасшедшую голову. За Диму страшно, неимоверно страшно, и Олег молится сейчас всем богам, лишь бы Влад согласился, лишь бы приехал. Он ему заплатит, машину помоет, наймет кухарку на полный рабочий день, да что угодно сделает, лишь бы тот помог сейчас, лишь бы не оставил наедине со своими проблемами, потому что рука не поднимется позвонить Лине и оторвать ее от дочери. — Ладно, не ной только, приеду через минут тридцать, — Влад все же соглашается, и у Олега с сердца слетает тяжкий груз, дышать становится легче, а руки перестают так сильно трястись. Мир уже не кажется таким ужасным. Ему хочется расцеловать Череватого, заобнимать, настолько он тому благодарен, настолько счастлив, что у него есть такой друг, который, пусть и поворчит, но поможет, не оставит одного в беде. Это действительно дорого стоит. — Спасибо, Боже, спасибо! Буду должен! А… И заедь в магазин, пожалуйста, нужно что-то из продуктов купить, у нас тут ничего почти не осталось, а Диму бы покормить, — Олег слышит, как Влад тяжело вздыхает, но согласно мычит, а после сбрасывает вызов, оставляя парня в полной тишине кухни, освещаемой лишь лунным светом, пробивающимся из одинокого окна, не закрытого шторами. Олег стоит ещё какое-то время на кухне, не решаясь пойти в комнату и сказать Диме, что ему нужно уехать. Он уже представляет себе огромные испуганные глаза, наполняющиеся слезами и непониманием, сбившееся дыхание и приоткрытые в немом вопросе губы. Ему не хочется оставлять парня одного, хочется привязать себя к Матвееву, приклеить, пришить, лишь бы быть рядом всегда, лишь бы ничего не могло разъединить их, ничего не могло заставить их расстаться. Но пока есть Саша, их любовь проклята. Пока есть Саша на их пути, у них не будет спокойствия, не будет тишины и уюта. У них будут слезы, истерики, бесконечный страх и всепоглощающее чувство вины, не оставляющее ни на секунду. Олег просто хочет спокойной жизни, хочет просто любить и не бояться, не оглядываться по сторонам и не вздрагивать от каждого звонка и шороха. Он хочет быть с Димой, но пока есть Саша, он своим присутствием только делает хуже, только больше проблем наживает для того, кто и так из них не выбирается. Чувство вины опять сосет под ложечкой, от самого себя тошнит. В спальню вернуться все же приходится, Олег мнется на пороге, смотрит на Диму, сидящего на кровати и нервно сминающего одеяло тонкими пальцами, прекрасно понимая, что оставил его слишком надолго в одиночестве, чего делать сейчас категорически нельзя. Один раз он уже оставил парня одного, и вылилось это в ужасающие последствия и вновь допускать такой ситуации не хочется. Олег шагает ближе, кладет ладони на чужие худые плечи и притягивает Диму к себе, обнимая аккуратно, заставляя уткнуться носом куда-то себе в живот. Нужно начать говорить, но не получается, внутри все сводит лишь от одной мысли, что придется нарушить чужое хрупкое спокойствие, что самолично, собственными руками, нужно сейчас разрушить небольшой песчаный замок спокойствия, который они выстраивали несколько дней. Во рту все пересыхает от одной мысли об этом, в горле ком встаёт удушающий, а начать говорить никак не получается, сколько бы Олег не пытался себя заставить. Говорить не хочется, но нужно, потому что времени остается все меньше, а чужую реакцию на собственные слова предугадать невозможно. — Димочка, мой хороший, мне нужно сейчас уехать ненадолго… — Дима тут же голову задирает, смотрит непонимающе, так, как и представлял себе до этого Олег, пальцами хватается за край чужой футболки, лишь бы тот не уходил, не оставлял наедине с собственными страшными мыслями и воспоминаниями, которые пожирают изнутри, рушат вновь построенные хрупкие песчаные замки и душат желанием закончить эту жизнь побыстрее, потому что так больше продолжаться не может, потому что единственное светлое воспоминание в его голове — Олег, и он сейчас собирается оставить его одного, — Все будет хорошо, Дим, я Влада позвал, он приедет и посидит с тобой, слышишь? Ты не останешься один, — пальцами Олег оглаживает щеку бархатную, смотрит так уверяюще, как может, хочет, чтобы ему поверили, молит Диму, чтобы он его отпустил, потому что сам сейчас отпустить не сможет, просто сил не хватит на это, — Ну же, мой хороший, я ненадолго, правда… — Не уходи… Прошу тебя… — Дима будто не слышит ничего больше, в голове набатом бьются слова чужие, что нужно уехать, а сердце сжимается болезненно, разливая по организму яд, отравляющий все то чувство спокойствия, которое совсем недавно окутывало и согревало. Яд отравляет все, до чего только может прикоснуться, Дима губы поджимает, еле слезы сдерживает, хватается за одежду Олега сильнее и дышит так загнанно, так прерывисто, что задыхаться скоро начнет. Олег, видя такое состояние парня, вновь винит во всем себя. — Димочка, я ненадолго, с тобой побудет Влад… Ты же помнишь Влада? Он помогал тебе недавно, он хороший парень, тебе с ним точно скучно не будет, — Олег убирает пряди отросших волос Диме за ухо, еле сдерживает слезы от одного только взгляда в чужие испуганные, полные неверия глаза. Дима сейчас очень похож на маленького ребенка, которого оставляют одного дома родители. И так не хочется, чтобы он чувствовал все это, но для его же блага Олегу необходимо уехать, необходимо сделать то, что хочет Саша сейчас, чтобы потом с Матвеевым все было хорошо, чтобы потом они смогли построить свое счастливое будущее без внешнего влияния. Они обязательно что-нибудь придумают, решат, но все будет хорошо, все просто не может быть по-другому. — Помню… — Дима вновь утыкается носом в чужой живот, сжимает лишь сильнее футболку Олега и шмыгает носом, чувствуя его руки на своей спине и еле-еле сдерживая истерику, подкатывающую к горлу вместе с тошнотой, которая напоминает о себе в самые неудобные и тяжелые моменты. Он знает, что не может привязать к себе Олега, знает, что он не может вечно быть рядом, лишь бы Диме было спокойно и хорошо, но не может просто его отпустить, за эти несколько дней привыкнув к этому необычному ощущению покоя и тишины в голове, к любви и заботе, к еле ощутимым касаниям и коротким поцелуям в лоб. Он просто боится, что Олег больше не вернётся, больше не захочет возиться с тем, у кого все внутри переломано на маленькие части, не захочет больше пытаться склеить все воедино, каждый раз получая в ответ лишь удушающий ком в горле и чувство безвыходности, безысходности ситуации. — Вот видишь, помнишь. Влад будет всегда с тобой рядом, он никуда не уйдет, пока я не приеду, хорошо? — Олег наклоняется, как может, макушку темную целует и глаза прикрывает, чувствуя, как чужое и собственное сердца с ума сходят, не в силах расстаться даже на секунду, не в силах оторваться друг от друга. Они лечат друг друга, согревают и укрывают от мира, а сейчас им надо отделиться, разойтись на время, но ощущение возникает, будто они теряют друг друга навсегда. От этого становится еще больнее. — Я… Хорошо, — Дима соглашается еле-еле, язык не слушается, все внутри рвется на части лишь от одной мысли, что придётся расстаться, пусть и на время. Рядом с Олегом так хорошо, так неимоверно спокойно, что отпускать его не хочется, но придется, потому что так надо. Он не может привязать парня к себе, не может сковать его цепями и оставить рядом, пусть этого и хотят оба, пусть это и написано на их лицах так ярко, что любой бы заметил даже стоя в метрах ста от них. Дима понимает, что не может привязать Олега к себе, но сердце принять этого понимания не может. Они сидят так, пока в дверь не звонят. Олег не замечает затекших ног, пока не пытается сдвинуться с места, но отойти далеко не получается, он опускает взгляд вниз и видит, как чужие бледные, покрытые чернильными рисунками руки вцепились вновь в его футболку, а глаза черные, бездонные, смотрят на него так просяще и умоляюще, что внутри все обрывается и падает вниз с грохотом, разбиваясь на тысячи осколков. Ему кажется, что внутри него уже нечему разбиваться и ломаться, но Дима каждый раз доказывает обратное. Олег не хочет уходить, перед ним на части рассыпается тот, кто заставил его вновь полюбить, тот, кому сейчас так необходима его поддержка, но и остаться не может, потому что на кону стоит благополучие его любимого человека. Слишком страшно, что Саша воплотит свои мысли в жизнь. — Дим, Влад приехал, мне нужно дверь ему открыть. Ты же помнишь, о чем мы говорили? Он посидит с тобой, пока я не вернусь, — приходится Диме все объяснять на пальцах, как маленькому ребенку, чтобы он точно все понял и осознал, чтобы отпустил, потому что сам отодрать чужие руки от себя Олег просто не может, сердце на одну только мысль об этом кровью обливается и слезами. Шепс присаживается на корточки перед кроватью, смотрит в глаза огромные снизу-вверх и улыбается уголками губ, пытаясь уверить то ли Диму, то ли себя, что все будет хорошо и он скоро вернётся, — Мой милый, я ненадолго. Я вернусь, слышишь? Дима смотрит на него ещё минуту, пока в дверь не начинают вновь звонить, кивает еле заметно головой и отпускает футболку Олега, чувствуя, как все внутри рушится и противится, но так надо. Он верит Олегу, пусть от этой веры и не легче, пусть все внутри сводит судорогой, ломает страхом и изводит бесконтрольным желанием начать плакать, разбить что-нибудь или вновь схватится за футболку парня, лишь бы тот не уходил и не оставлял одного. Олег целует Диму в лоб, а после всё-таки уходит, не оглядывается на Матвеева, потому что знает, что не уйдет иначе, останется, наплевав на все, если увидит вновь эти невозможные, огромные, черные глаза, наполненные страхом и мольбой. Дверь открывается на пятый звонок. На пороге Влад недовольно мнется с ноги на ногу, пихает в руки Олега пакет огромный с продуктами и заходит в квартиру, что-то причитая, правда, как обычно легче от чужих возмущений не становится. — Не знал, что вы глухие оба. Пока стоял, успел выучить жестовый язык, чтобы сказать тебе сразу с порога, чтобы ты шел нахуй, — Влад стягивает кроссовки мокрые, видимо, где-то уже успел в лужу наступить, кидает куда-то в сторону куртку и смотрит наконец на Олега, который выглядит так, будто собирается на гильотину, — Лицо попроще сделай, а то ощущение такое, что не на пару часиков отъезжаешь к брату поболтать, а к проктологу на прием идёшь в первый раз. Давай, показывай мне свою спящую красавицу, давай инструкцию и вали, пока я не уехал, — и они оба знают, что лучше бы к проктологу сходили, чем сейчас отправляться к Саше, от которого за километр веет опасностью, страхом и безрассудством. — Дима в комнате сейчас, он почти из нее не выходит. И сейчас… Не в лучшем состоянии, сложно было уговорить его, чтобы он остался с тобой, пока я отъеду, — Олег вздыхает тяжело, даже на чужие подколы не реагирует, устал настолько, что сил не хватает даже губы в улыбке растянуть. Мысли о встрече с братом не дают покоя, чужой настрой не помогает вернуться к позитивному мышлению, хочется лишь спрятаться от мира и уберечь Диму от всех, видеть же Сашу никакого желания нет после того, что он успел натворить. — И мне нужно развлекать принцессу Несмеяну? Заебись ночь, — Влад возмущается, но притворно, Олег это прекрасно видит. Если бы парень не хотел это делать, он бы даже с кровати не встал, сразу бы сбросил вызов и все, дело с концом. А тут он стоит в квартире Димы и продукты даже принес, а значит, что помогать настроен, пусть и корчит недовольное лицо. — Прости ещё раз, что разбудил… Саша… — Да не оправдывайся, давай, улепетывай, пока я не передумал, придумаю, чем занять твоего ненаглядного, — Влад хлопает Олега по плечу в знак поддержки, а после следит за тем, как тот быстро собирается и выходит из квартиры так стремительно, как только может, потому что иначе передумает, останется, не сможет пересилить себя, чтобы оставить Диму без своего присмотра. Череватый закрывает за ним дверь, а когда оборачивается, чуть не ловит инфаркт, заметив в проходе выглядывающую голову Димы, — Блять! Ты убить меня хочешь?! Вот это я пересрал… — Влад хватается за сердце, сгибается пополам и дышит тяжело. Кажется, Олег немного приукрасил момент с тем, что Дима никуда не выходит, потому что Череватый точно не ожидал его сейчас увидеть в темном коридоре. С такими появлениями Влад точно скоро сляжет в гроб. — Прости… — голос Димы тихий, он смотрит на Влада, смутно припоминая его. Воспоминания после той ночи все странные, обрывистые, можно сказать, что друга Олега он особо то и не знает, тот лишь мелькал перед лицом иногда, держал его, но больше парень просто не может вспомнить, голова начинает раскалываться и перестает работать, — Олег уже уехал? — Ага, поэтому мы с тобой остались вдвоем. И, знаешь, я удивлен, как ты так долго его вытерпел, он такой зануда, ни посмеяться, ни пошутить, — Влад поднимает пакет с пола, куда его поставил Олег, собираясь впопыхах, двигается в сторону кухни, слыша за собой шлепанье босых ног. Дима идёт следом, мнется немного на пороге, но всё-таки заходит в помещение, взгляда внимательного и осторожного с Влада не сводя, готовый, видимо, в любой момент бежать без оглядки и прятаться, — Короче, сейчас мы будем развлекаться без этого зануды, поверь, так ты время ещё не проводил! Дима смотрит на него молча, не знает, как себя вести правильно, потому что даже не помнит почти этого человека. В воздухе витает неловкость, хочется вновь спрятаться в спальню и не выходить, но Олег обещал, что все будет хорошо, что Влад его не обидит, и ему хочется поверить. Поэтому он переступает через себя, садится за стол, наблюдая за чужими действиями и перебирая пальцами неосознанно край футболки. Не нервничать не получается, как бы Дима не заставлял себя успокоиться и выдохнуть. Ком стоит в горле, голову затапливают странные картинки и образы, сводящие с ума и заставляющие сжиматься на стуле, взгляд отводить и думать о том, куда бы он мог спрятаться в случае чего. Не бояться не получается, как бы он себя не уверял в том, что друг Олега ему плохо не сделает. — Ну и чё ты такой? Как в воду опущенный. Щенки, когда их топят, и то веселее себя ведут, кричат там, не знаю, поскуливают, — Дима глазами моргает непонимающе, смотрит так пристально и внимательно, что у Влада все внутри аж сжимается, а после пускает тихий смешок. Это настолько плохо, что даже хорошо. Какой нормальный человек будет вообще шутить подобным образом с человеком, который еле-еле переживает все навалившиеся на него проблемы и ломается каждую секунду от давления извне? Но Влад шутит, и это прекрасно разряжает обстановку, — Вот! Уже лучше! Давай, помогай мне, чё сел? Я тут безруких, безногих не вижу, так что давай, ноги в руки и пошел. Влад смотрит на парня какое-то время, думает на секунду о том, что перегнул палку, потому что Матвеев явно не выглядит как человек, готовый так легко отпустить все, что его тяготит и начать что-то делать, когда внутри все сдавливает болью и ужасом. Но Дима, к чужому удивлению, встаёт, начиная помогать. Матвеев и сам не понимает, где находит сейчас силы что-то делать, но Влад будто бы заряжает его энергией, даёт пинок, чтобы сделать хоть что-то, чтобы двинуться дальше, оставив на секунду мысль о том, как ему жить дальше, забыв о том, что совсем недавно терзало изнутри. Это странно, правда странно, но Дима ему благодарен, ведь за эти дни, он не сделал ничего сам, все время полагаясь на помощь Олега, который не выказывал никакого недовольства по поводу того, что Дима сидит на месте, погружая себя все больше в пучину боли и воспоминаний. Влад действовал совершенно по-другому, и это почему-то работало. Разгружать большой пакет с Владом оказывается удивительно весело. Дима улыбается еле заметно на чужие шутки и комментарии, отвечает что-то совсем тихо, но даже такой контакт помогает наладить отношения и убрать повисшее в воздухе напряжение. Матвеев чувствует себя комфортнее, чувствует себя вновь в странной безопасности и спокойствии, удивляясь тому, как Влад легко и просто вошел в круг его доверенных людей, за считанные минуты перевернул все с ног на голову и заставил улыбаться своим глупым шуткам и ругательствам, адресованным производителям того или иного продукта. — Раскраски? — Дима достает из пакета детскую книжку с раскрасками, смотрит на Влада непонимающе и ждёт ответа, на что тот лишь плечами пожимает и улыбается широко, от чего внутри становится теплее на пару градусов. Понять, зачем это Череватому понадобилось покупать раскраски, Дима не может. Он смотрит и ждет, строит какие-то догадки, но все они странные и неправдоподобные, голова вновь начинает гудеть, но парень даже не обращает на это внимания. Сейчас это совершенно не важно. — Я без понятия, чем нужно развлекать хандрящий любовный объект моего друга, поэтому и взял, не смотри на меня так, будто я придурок. Давай, садись, займись делом, пока я попытаюсь сделать что-то съедобное, но чует моя жопа, что доверять мне готовку плохая идея и есть мы с тобой будем в конце концов какие-нибудь бутерброды, — услышав такой ответ, Дима неожиданно смеётся. Влад смотрит на него во все глаза, поверить не может в то, что услышал, прекрасно помня, как Олег писал ему тонны сообщений о том, что Дима почти не улыбается и не разговаривает, из него слова вытащить сложно, разговорить ещё тяжелее, а чтобы он рассмеялся… Такого еще не было. И Влад с удивлением отмечает, что у него все же получилось. В груди разливается странное тепло, а сердце екает, заставляя замереть на секунду с кастрюлей в руках. — Раскраска, так раскраска, — Дима откладывает книжку на стол, лезет в пакет за последним оставшимся предметом, находя без уже такого сильного удивления цветные карандаши. Влад подумал и об этом. На губах снова возникает усмешка. Почему-то Череватый делает всё проще. Он своим поведением, своими шутками и подколами заставляет Диму забыть обо всем, отдаться происходящему и просто жить, не думая о том, как ему сейчас плохо и тяжело, не вспоминая ни о чем плохом. Это удивительно, потому что сколько бы спокойствия не дарил Олег, краем сознания Дима все равно помнил обо всем случившемся, думал о чужих словах, о Саше, и это все давило грузом тяжелым на плечи. С Владом все было совсем по-другому. — Ну вот, а ты сначала рожу скорчил, когда увидел. Садись, карандаши в руки и погнал, потом Олегу будешь показывать и хвастаться, прям как в садике маме с папой каракули свои показывал, — Влад пихает его несильно на стул, убирает пустой пакет и недолго рассматривает принесенные продукты, вспоминая последовательность правильную, тут же начиная готовить что-то. Дима же под руку не лезет, действительно садится и достает карандаши из упаковки, начиная что-то раскрашивать. Книжка действует как антистресс, успокаивает и позволяет отвлечься, а чужие еле слышные комментарии греют душу, дают ощущение присутствия и спокойствия. И Дима настолько погружается в собственные мысли и процесс, что дёргается, когда его окликает Влад. Парень смотрит на него какое-то время, но понять, что ему сказали, совершенно не может, поэтому просит повторить, карандаши откладывает в сторону и чуть наклоняет голову вбок, напоминая Череватому котенка. Того хочется затискать, спрятать от всего мира и уберечь от всех бед. В этот момент Влад и понимает, почему Олег полюбил этого странного на первый взгляд парня. Его невозможно не полюбить. Он кажется на первый взгляд таким холодным и отстраненным, но внутри у него такое все ранимое и мягкое, теплое и светлое, что сделать больно ему кажется кощунством и самым большим грехом в жизни. Влад сам себя не узнает, когда думает о чем-то подобном. — Ещё одна глухомань. Поговорить с тобой хочу, давай, убирай каракули свои, — Влад садится напротив, на плите что-то бурлит в кастрюле, но аппетита нет, поэтому Дима даже внимания не обращает на запах. Парень лишь смотрит внимательно, ждёт, пока Влад продолжит и надеется, что разговор не будет удушающе серьезным и тяжёлым, хочется сейчас просто отдохнуть от всего, а не погружаться в ужасающую реальность с головой. Но Влад явно думает по-другому, потому что поднимает тему, которую давно пора было, просто Олег слишком жалеет Диму, чтобы заговорить о чем-то подобном, — Ты сейчас должен понять одну вещь — мы в полной заднице. Олег бы тебе этого не сказал, он — мямля, каких поискать. Вокруг да около бы ходил, но нихуя не сказал бы по делу, но знать ты должен уже сейчас, иначе будет поздно. — Это из-за… Брата Олега? — голос непроизвольно дрожит на имени чужом, становится стыдно за собственную слабость, за собственный страх и трясущиеся руки, но ничего поделать с собой Дима просто не может. Он губы кусает, смотрит на Влада, глаз не в силах оторвать от него, ждёт подтверждения своим словам, боится его получить, но парень напротив кивает, обрывая где-то внутри канат, натянутый словно струна. Говорить о Саше не хочется совершенно, потому что сразу же теряется атмосфера спокойствия и умиротворенности, потому что сразу же Влад становится слишком серьезным, а собственные эмоции бить через край начинают, заставляя Диму кусать губы до крови. — Да, из-за Саши. Ты ему не нравишься, и это слабо сказано, — Влад кивает вновь, руки складывает на груди и вздыхает тяжело. Им нужно об этом поговорить, а Олег никогда не решится поднять эту тему, слишком жалко ему Диму, и снова придется все разгребать Владу, который будто двух детей себе усыновил неразумных, — Ты конечно симпотный, все такое, но ему это до пизды, честно говоря. Если ты ему мешаешь, ты будешь кормить рыбок или собачек, это уж как ему в голову взбредёт, — Дима сглатывает тяжело, в горле ком удушливый стоит, а воздух будто сгущается над головой. Ему кажется, что весь мир ополчился против него, закрыл его черной тканью, не дав даже секунды, чтобы взглянуть на солнечный свет, не дав даже шанса спокойно вздохнуть кислород. Он не понимает, чем помешал брату Олега, не понимает, почему его так не любят, не понимает, что такого сделал, чтобы мир продолжал подкидывать ему все эти испытания, чтобы мир продолжал издеваться над остатками души, осколками сердца и последними каплями надежды на лучшее. — Порой мне кажется… Что мир меня ненавидит, — Дима опускает голову, упирается лбом в стол и обнимает себя дрожащими руками за плечи, пытается дышать нормально, глубоко, но не получается, пытается хоть немного прийти в себя, но чужие слова и собственные мысли душат, топят в черной пучине, в которой ни дна нет, ни просвета на счастливое будущее. Он действительно не понимает, чем так насолил Саше, чем так не понравился, почему стал козлом отпущения, почему чужая злость льется на него водопадом, топит в себе и не позволяет даже шагу ступить. Матвеев устал бороться, очень сильно устал. — Мир всех ненавидит, Димка, ни ты первый, ни ты последний, — Влад поднимается на ноги, чтобы помешать что-то в кастрюле, а после вновь падает на стул, наблюдая за чужим силуэтом, сгорбленным на стуле, вздыхая тяжело и думая о том, что Олег явно не хотел бы, чтобы Дима был в таком состоянии, но разговора этого избежать нельзя. С каждым днём они все ближе и ближе к краю, особенно, если младший Шепс решил поиграть в кошки-мышки со старшим. Нужно все решить сейчас, чтобы потом никто не оказался в безвыходной ситуации. Хотя, Влад бы сказал, что они уже в ней оказались, — Просто… Бля, если скажу относиться к этому проще, ты же так делать все равно не будешь, а скажу смириться, так вообще меня нахуй пошлёшь, — Влад по лицу ладонями проводит, с мыслями собирается и вздыхает тяжело. Как же это все сложно, — Короче, Димка, шли их всех куда подальше, ненавидят, ну и пусть, ты у себя один, кто бы там какого друга из себя не строил. Захотят — не оставят от тебя ни кусочка, сожрут с потрохами, —он задумывается на секунду, стоит ли говорить дальше, но все же продолжает, являясь по своей натуре человеком прямолинейным, — Не хочу так говорить, но так и есть, даже Олег, если его всеобъемлющие чувства утихнут, если его братик надавит на него посильнее, оставит тебя одного разбираться с горой проблем, которые сам и накинул. Ты у себя один. А значит ты должен сам за себя бороться, а не ждать у кого-то помощи. Ненавидят, хуй с ними, не любят, презирают, мешают с говном, хуй с ними. Главное сам себя с говном не мешай. Нос поднял и пошел дальше, чтобы эти стервятники не нажирались с твоего горя. Дима голову молча поднимает со стола, смотрит на Влада и понять не может, правда ли это все происходит с ним сейчас. Чужие слова бьют больно и наповал, все внутри сводит судорогой, скручивает в тугой узел, заставляя задыхаться и дрожать от бессилия, от собственной никчемности и окружающей жестокости. Он привык быть один, привык, что люди вокруг не могут понять его, осуждают, стремятся втоптать в грязь, привык, но веры не утратил в то, что бывает и что-то хорошее. А сейчас Влад прямо говорит, что он здесь один, что никто не поможет, если будет выбор между собой и другим человеком. Он должен доверять только себе, но в груди все беснуется, ребенок где-то глубоко за ребрами рыдает в голос, прося защиты и поддержки, а мозг соглашается с чужими словами. Диссонанс внутри становится настолько сильным, что сдерживать собственное эмоциональное состояние становится просто невыносимо, по щекам катятся хрустальные слезы, разбиваются о равнодушный к чужим бедам стол и оставляют после себя мокрые пятна. Больно. — Бля… Димка… — Влад подскакивает тут же с места, обнимает парня, хоть и тактильным человеком не является от слова «совсем», но Диму обнять хочется. Внутри все буквально взрывается возмущением на чужие слезы, на чужой пустеющий взгляд, на чужие дрожащие в истерике губы. Голова взлохмаченная прижимается к торсу так сильно, что весь воздух выбивает из лёгких, заставляя Влада задыхаться то ли от нехватки воздуха, то ли от количества эмоций. Дима ищет в нем поддержки, и Череватому очень не хочется показывать ему, что он не тот человек, от которого стоит ожидать помощи. Ему не хочется показывать, какая гниль кроется за бесконечными шутками и улыбками, какие скелеты прячутся в его шкафу и ждут момента, чтобы обернуть всех против него. Он просто не хочет заляпать своей грязью такого чистого человека, как Дима. Не хочет испачкать в своей грязи то светлое, что кроется внутри худого и дрожащего тела. Впервые ему так сильно не хочется, чтобы кто-то привязывался к нему, — Ну чё ты, Димка, давай, вытирай слезы, иначе меня Олег на кол посадит… Снизу слышится тихий смешок, такой горький, что во рту все вяжет, а руки лишь сильнее вцепляются в чужую футболку. Внутри у Влада что-то странное творится, он понять все никак не может, что за странный набор чувств поглощает его, охватывает с головой, заставляя оберегать того, кого видит он второй раз в жизни. Почему этот парень так странно на них влияет? Что в нем такого, что Влад боится сделать ему больно, что Влад начинает сожалеть о том, что не умеет говорить никак, кроме как прямо в лоб? Для Димы хочется научиться придумывать обходные пути, описывать ситуацию косвенно, не затрагивать тяжёлых тем. Для Димы хочется измениться. И эти чувства пугают, потому что Влад не должен так относиться к этому парню. Эти чувства пугают, потому что Влад и сам не должен ни к кому привязываться. Пугают, потому что напоминают то, что чувствовать к Диме нельзя, что стоит у него под запретом уже столько лет, что убьет его когда-нибудь, причем не метафорически, а реально. — Я, конечно, совсем не спец в моральной поддержке… Только хуже сделал, ей Богу, — Влад поднимает чужое лицо к себе, смотрит на мокрые щеки и красные глаза, а после начинает ладонями оттирать слезы. Не так, как Олег, не еле касаясь, не аккуратно, лишь бы не испугать. Нет, совсем не так. Влад чуть ли не до ярко-алого цвета растирает ему щеки, надавливает на кожу, улыбается так сочувствующе, что внутри все переворачивается вновь. Дима морщится лишь еле заметно, но не отстраняется, ждёт, пока Влад закончит, а после смотрит на него своими огромными красными глазами, носом шмыгает и в ответ получает довольную улыбку. Внутри все странно трепещет, что у одного, что у другого, — Ну вот! Жених! Синьор Помидор вылитый! И Дима снова смеётся. Удивительно, но Влад рассмешил его два раза за один вечер, скорее ночь, конечно, чего Олег не мог сделать целых три дня. Череватый действительно обладает какой-то странной аурой и энергетикой, от него веет чем-то таким странным, аборигенным, простым и понятным, прямым и честным, что от его слов и действий становится уютно, будто здесь, рядом с ним, тебя никто не обидит, а если и посмеет, будет вскоре предан земле. Владу хочется верить, ему хочется доверить всего себя и даже больше. Кажется, будто такой прямолинейный человек никогда не скажет что-то за спиной, не обманет, не подставит… Дима неожиданно понимает, что доверится Владу и поверит, какой бы бред тот не сказал. — Спасибо… — Дима не знает, за что благодарит, но произнести это сейчас кажется таким необходимым, как глоток воздуха. — Да забей, мелкий, давай, раскраску свою доделывай, потом расскажешь Олегу, какая прекрасная я сиделка и скажешь, чтобы мне побольше деньжат отвалил, раз уж он мне должен, — Влад щелкает его слегка по носу, придвигает книжку с карандашами поближе, а после смотрит на кастрюлю, про которую уже забыл давно, а делать этого совсем не стоило, — Да ебаный ты в рот! — за всеми своими разговорами они совершенно забыли про суп, который, к сожалению или счастью, решил покинуть этот мир и просто выкипел, оставив после себя странную смесь из овощей и курицы, — Ладно, насчёт денег не говори ему, иначе я ещё должен останусь за твою кастрюлю. Похоже, у нас сегодня что-то вроде рагу… Ну или хуй знает что, я даже назвать это никак не могу… Давай я лучше тебе бутерброды сделаю, а ты скажешь Олегу, что я тебя нормально покормил? — Влад смотрит так умоляюще, что не согласиться не получается. Дима кивает, губы в улыбке растягивает, а после продолжает раскрашивать что-то в книжке, ожидая, пока Влад сделает какие-то самые простые бутерброды и заварит чай. Неожиданно, но у Димы появляется аппетит.