"Мы проснёмся нигде Среди мёртвых идей, мёртвых людей Ты подумаешь — это ещё один день Но это конец света, это конец, Света Oh my god"
еще один день — лсп
Руки сжимают руль до побеления костяшек, нога давит педаль газа в пол, совершенно не жалея машину, не обращая внимания на других участников дорожного движения, на красный свет и сигналы автомобилистов, которых Олег так умело подрезал, спеша приехать быстрее к брату, закончить неприятный разговор и вернуться к Диме, который ждал его, который в нем нуждался. Мысли о том, кого парень оставил почти в одиночестве, совершенно того не желая, но находясь в незавидном положении без выбора, крутятся в голове и добавляют очередную порцию вины на уже имеющуюся. Злость кипит внутри, бурлит, словно адский котел, плещется через края, выливаясь в опасную езду и нервно дергающийся глаз. Видеть Сашу не хочется, как и говорить с ним, но выбора нет, как и другого выхода, который он все еще пытается найти больным мозгом и отчаявшимся сердцем. Только вот ничего не получается. Олег рукой по рулю бьёт, глазами бегает по огням ночной Москвы и губы кусает до крови, совершенно этого не замечая. Саша знает, на что давить, чтобы добиться своего, Олег это сейчас прекрасно понимает, боясь больше не за свою жизнь, а за жизнь того, кого знает не так уж и много, но кого любит так сильно и трепетно, как никогда и никого ещё не любил. Олег прекрасно понимает, что Саша умеет обставлять ситуацию так, что выхода не будет другого, кроме как подчиниться, кроме как пойти на чужую поводу, сделать все так, как хотят другие, а не он. От этого в груди сильнее сердце сжимается, а в голове бьется набатом мысль о том, как же сильно он сейчас ненавидит собственного родного брата. Шины и тормоза скрипят, в грудной клетке все сводит от ужаса и странного предчувствия, когда машина заезжает на территорию огромного особняка, минуя ворота, которые заботливо открывают охранники. От чужих знакомых, но таких безразличных и безэмоциональных лиц внутри все холодом обдает, сердце удар пропускает, а где-то на затылке волосы встают дыбом. Здесь неуютно, здесь страшно и мерзко, земля будто промерзла насквозь, зелёные насаждения с идеальным газоном посреди осени не притягивают взор, душат своей правильностью и выверенностью. От вида на дом тошнит не меньше. Удушливый ком стоит в горле, пальцы лишь сильнее руль сжимают, а мысли судорожно крутятся в попытке предугадать то, что может ему сказать Саша, но все тщетно, потому что все собственные мысли крутятся вокруг образа Матвеева, оставленного с Владом на другом конце Москвы. Единственное, чего хочется, чтобы этот разговор никак не касался Димы, но, видимо, старший Шепс мыслей и молитв брата своего младшего слушать не будет и эту тему точно поднимет, потому что ему нужно, чтобы было всё так, как хочется только ему. Чтобы все ходили по струнке смирно, выполняли его приказы и слушались беспрекословно. А Олег так не хочет. Он впервые свободы глотнул, впервые выбрал такого человека, который ему по душе, впервые полюбил настолько сильно, что готов был на все ради другого, готов был всего себя отдать беспрекословно. И терять это совершенно не хотелось, какие бы там планы на него не строил Саша. Только вот ситуация все еще кажется безвыходной, не помогает ничего — ни молитвы, ни просьбы ко Всевышнему, ни переговоры, которые Олег проводит холодным разумом с сходящим с ума сердцем. Почему-то кажется, что этот день станет концом света для них. Почему-то кажется, что сейчас кто-то запустил таймер на бомбе и совсем скоро она рванет, снеся с лица земли прежнюю жизнь и надежды на светлое и счастливое будущее рядом с Димой, снеся все,что неугодно Саше и оставив лишь то, что старшему Шепсу придется по душе. Выходить из машины не хочется, развернуться бы сейчас и уехать обратно, уехать к Диме, прижать его к себе и уткнуться носом в чужие темные волосы, от которых так приятно пахнет шампунем. Ему бы обратно, ему бы снова взглянуть в прекрасные бездонные глаза и утонуть в них, потерять всего себя в этих чувствах, в этой любви, которую он так неожиданно нашел и так трепетно сейчас лелеял в груди. Ему бы сейчас холодную ладонь держать в своей руке, пальцы длинные и тонкие оглаживать, а не руль пытаться сломать крепкой хваткой. Ему бы к Диме, к его легкой улыбке и запаху свежего постельного белья, ему бы к Диме с его бесконечными истериками и нервными срывами, ему бы к Диме… Просто к Диме… Но сейчас это невозможно. Поэтому Олег паркуется на скорую руку, выходит из машины и идёт в дом, чувствуя, как неприятное предчувствие жрет его изнутри, заставляя сердце сжиматься лишь от одной только мысли, что может быть дальше. Он не знает, что Саша собирается ему сказать, что ему от него нужно, но очень хочет, чтобы это все быстрее закончилось, чтобы их с Димой оставили в покое, чтобы их чувства больше не находили препятствий, чтобы они могли просто любить друг друга и все. Ему так мало нужно для счастья, но даже этого он получить не может. Ему так мало нужно, но с каждым днем становится все больше и больше препятствий, а их чувства становятся испытанием, которое пройти станет не так уж и просто, как описывают это в детских книжках и сказках. И Олегу бесконечно жаль, что их любовь должна умереть и возродиться тысячи и тысячи раз, чтобы этот гребаный мир позволил им быть вместе, просто позволил быть рядом друг с другом. И Олег ненавидит сейчас этот мир. Впервые ненавидит все вокруг за то, через что им приходится проходить, ненавидит за чужую боль и слезы, ненавидит за чужие истерики и пустые глаза. И ненависть эта настолько чистая и всеобъемлющая, что сердце затапливает ею слишком быстро, Олег даже опомниться не успевает, как все его существо наполняется этим страшным чувством, оттеняя даже ту светлую любовь, которую он так долго теплил в груди. Саша, как всегда, сидит в своем кабинете, ждет его, смотрит так холодно, так отрешённо, что внутри все вновь переворачивается и падает, заставляя дышать еле-еле, держаться на ногах с трудом и смотреть на себя с еле спрятанным ужасом, прикрытым кое-как злостью и агрессией, ненавистью ко всему на этом свете, что мешает им с Димой просто быть счастливыми. Олег подходит ближе к столу на негнущихся ногах, глаз не отводит от чужих ярко-синих и пытается держать себя в руках, хоть и с каждой секундой это даётся все сложнее и сложнее. С каждой секундой желание сбежать становится лишь сильнее, а чувства внутри, сплетающиеся в странный, неразборчивый комок, давят на голову, в которой ни одной светлой и позитивной мысли не откладывается. Олег хочет сбежать, хочет спрятаться до боли в груди, до бесконечных мыслей об ужасности всего происходящего. Он не хочет находиться здесь, не хочет видеть лицо брата и слышать его голос, потому что за свою реакцию не отвечает, потому что знает, что тот непременно поднимет тему Димы, что обязательно захочет ударить посильнее, доказать свою правоту и выставить парня, что так глубоко в сердце забрался козлом отпущения. И Олег просто не хочет этого слушать, не выдержит еще одной подобной беседы, не справится с той ненавистью и злостью, что жрут его изнутри лишь при одном упоминании брата. — И что тебе нужно? — Олег хочет быстрее уехать отсюда, быстрее закончить неприятный разговор и вновь оказаться рядом с Димой, рядом с тем, кто в нем так сейчас нуждается. Глаза его серые впиваются в брата намертво, пытаются добраться хоть до чего-то светлого и теплого, того, что видел давным-давно в детстве, но не могут. На дне чужих ярких глаз лишь гниль и собственные амбиции, ни грамма сочувствия или любви, ни грамма тепла и сострадания. И Олег слишком быстро теряет смысл продолжать искать в этом человеке хоть что-то адекватное, хоть что-то, что было когда-то давно его братом. Теперь это не он. И вряд ли когда-то им будет. — Садись, это не быстрый разговор, — Саша кивает на стул перед собой, улыбается, а внутри все сворачивается в жгут и душит комом тошноты. От чужой улыбки тепло не становится, как в детстве, лишь холод обжигает кожу, лижет старые раны и бередит новые. Олег бы сейчас с радостью по лицу тому вдарил, но за дверью охрана, а на кону жизнь Димы и его нормальное будущее, приходится сдерживать себя, как бы сильно не хотелось стереть эту самодовольную ухмылку с чужого лица. Рыть собственными руками себе и Диме могилу не хочется, поэтому приходится сдерживаться, приходится терпеть и держать при себе руки, которые чешутся лишь сильнее, вызывая в теле бесконтрольное желание сделать Саше так же больно, как он сделал до этого тому, кого Олег так сильно полюбил. — Мне ехать нужно, давай быстрее, говори и все, — Олег не садится, стоит все так же, но Сашу это явно не устраивает. Он хмурится в своей привычной манере, локти ставит на стол, а на сложенные ладони кладет подбородок, смотря так, будто видит перед собой неразумного ребенка, а не собственного брата. От взгляда этого внутри все вновь бушевать начинает ненавистью и злостью. Саша всегда так смотрел на него, всегда считал его глупым, недальновидным, эгоцентричным, стремящимся лишь за удовлетворением собственных потребностей, совершенно не замечая, что сам больше подходил под эти описания. Все детство Саша стремился за чужим одобрением, похвалой, доказательством того, что он лучше всех, что он умнее других, а теперь сидел и строил из себя центр вселенной, вокруг которой все и крутится. Олега тошнит от такого брата, тошнит от его мыслей и методов ведения бизнеса семьи, тошнит от чужого лица и голоса. Его просто тошнит от собственного брата, вот и все, не нужно никаких других переменных. — Сядь, — голос чужой вмиг становится ещё более серьезным, им можно сталь резать, не меньше, по коже бежит табун мурашек от него, сердце пропускает удар, а ноги ватными становятся. Хочется сбежать подальше вновь, но его будто к месту пригвоздили, привязали, не давая даже шагу в сторону сделать. И Олег всё-таки садится на второе кресло, смотрит загнанным волком и чуть ли не рычит на брата, не зная, как ещё защитить себя и Диму от чужих рук, от чужих слов и мыслей. Все, чем питается его тело сейчас — ненависть к Саше. И удивительно, но Олег признается в ненависти к собственному брату без каких-либо тяжелых мыслей или вины, без чувства неправильности ситуации и собственных решений. Он просто понимает, что ненавидит его, ненавидит за все. За испорченные бесчисленные попытки построить отношения и семью, за собственное бессилие и клетку, в которую его тот засунул, за Димину боль и слезы, за разрушенные мечты и желания. Ненавидит за все, и от этой ненависти, от этого осознания становится как-то так тепло и легко, что тяжелые мысли о теме разговора уходят на второй план. Неожиданно ненависть греет и дает сил бороться дальше. Ненависть становится его топливом, — Вот теперь можно и поговорить. Старший Шепс достает из ящика стола папку довольно большую, наполненную кучей бумаг, кладет ее перед Олегом и смотрит внимательно, ожидая чужой реакции, видя в ответ лишь непонимающий ничего первое время взгляд, который начинает меняться с каждой секундой все сильнее, наполняясь шоком и неверием. Парень читает надписи на обложке, рот приоткрывает, чтобы что-то сказать, но не может, ведь из горла даже малейшего звука не выходит. Олег смотрит на Сашу, поверить не может в то, что видит, чувствует, как в груди все сжимается, как земля уходит из-под ног, а тело покрывается холодным потом. Он просто поверить не может в то, что видит, в то, что читает на этой чертовой папке. Это конец. Это действительно конец всему — конец будущему с Димой, конец свободе, конец праву выбирать собственное будущее, конец тому, чем Олег так и не успел насладиться, чему младший Шепс так и не смог дать шанс, о чем он так грезил, но чему просто не суждено сбыться из-за чужой прихоти, из-за чужих сумасшедших желаний. На столе лежит папка с краткой информацией о всем бизнесе Шепсов. — По твоим глазам я понимаю, что до тебя дошел смысл нашего будущего разговора. Ты слишком долго оставался безучастным к делам нашей семьи, и, думаю, пора тебе бы уже входить в наши круги не только де юре, но и де факто, — Саша предельно серьезен, а у Олега все перед глазами рушится и разбивается, внутри сводит судорогой болезненной, скручивает в тугой узел и давит комом тошноты. Это невозможно, такого просто быть не может, Саша шутит, просто издевается над ним в своей манере, но вот в чужих ярких глазах ни намека на веселье или смех. В чужих ярких глазах лишь серьезность и непоколебимость. И Олег чувствует, как с каждой секундой теряет все шансы быть рядом с Димой, теряет все, что так и не успел построить с любимым человеком. Он не хочет заниматься бизнесом семьи, не хочет даже прикасаться к этой папке, но Саша слишком серьезен, слишком довольно улыбается, видя лицо Олега, который еле-еле слезы злые сдерживает. Олег не хочет, но кто его спрашивает? Кто дает ему выбор, как жить и что делать? Все это было лишь вопросом времени, лишь бомбой с отложенным временем на ней, с часовым механизмом, тикающим раздражающе и ждущим своего часа. И вот она наконец взорвалась, сметая Олега с ног и руша все, чем он так долго грезил. — Я… Не хочу. Ты же прекрасно знаешь, что я никогда не хотел этого! Что я всегда старался уйти от ваших дел! Почему ты сейчас говоришь об этом, почему ты заставляешь меня?! — Олег срывается, смотрит так испуганно и загнанно, что сердце у любящего человека ёкнуло бы, но Саша смотрит так равнодушно, что все сжимается снова внутри, доводя вновь чуть ли не до слез. Младший Шепс понимает, что если сейчас ничего не сделать, если никак не отказаться, ему конец. Конец и их с Димой будущему. Но даже единой мысли о том, как все это прекратить, как отказаться от чужого решения, не приходит в голову. Все выглядит так безвыходно, что смерть становится единственным решением, в котором кроется такой необходимый побег. И как бы Олег не хотел думать о самоубийстве, как бы не отгонял эту мысль подальше от себя, та не уходила, билась на задворках разума и просилась наружу, от чего внутри все вновь стягивалось в узел и душило приступом тошноты. Нет, так нельзя… Так просто нельзя! — Не истери. Ты прекрасно понимал, что когда-нибудь и тебе придется примкнуть к делам, так что не надо тут спектакль разыгрывать, — Александр руки на груди складывает, смотрит так, что внутри все холодеет, а ладони потеют тут же и дрожать начинают словно у человека, больного Паркинсоном. Олегу хочется сбежать. Он не хочет принимать участие в этом бизнесе, не хочет своими руками нести смерть и разрушения, не хочет бросать Диму, но окружающему миру будто бы все равно на его желания, все равно на его мольбы и просьбы, сколько бы он не пытался достучаться до него, — Ты лишь ускорил процесс своими выходками, своими этими партнёрами, мальчиками и девочками на один раз. Ты хоть немного понимаешь, что ты творишь?! С парнем целоваться в торговом центре! У тебя вообще в голове что-нибудь есть кроме соломы?! А чего не потрахались прямо там?! Такие бы видео получились! Закачаешься! — Заткнись… — собственный голос звучит так тихо и сломлено, что Олег его не узнает, губы прикусывает, не в силах терпеть такие слова в сторону Димы, который этого совершенно не заслуживает. Матвеев не заслуживает к себе такого отношения, не заслуживает всего, что с ним произошло, не заслуживает ненависти со стороны Саши, точно уж не за то, что спас его младшего брата из лап смерти, не за то, что просто полюбил другого человека и попробовал быть счастливым. Дима просто не заслуживает всего этого, потому что таким прекрасным и добрым человеком быть сложно. Потому что Олег не видел еще никого, кому так сильно хочется помочь, кого хочется уберечь от всего зла и спрятать в своих огромных объятиях. И Олег не позволит никому вновь делать больно парню, никому не позволит разрушить те светлые чувства, которые оба теплили в своих грудных клетках в надежде на счастливое и безоблачное будущее. Не позволит, как бы кто не пытался. — Что «Заткнись», Олег?! — Саша усмехается, смотрит на него, как на неразумного подростка и на месте подскакивает нервно. Эта вся ситуация выводит из себя, Олег кажется таким глупым и узколобым, что внутри не появляется ничего, кроме злости по отношению к нему. Саша уже давно не чувствует к младшему брату той любви, которая была когда-то в детстве. Внутри от чужого вида и голоса лишь раздражение плещется, потому что он совершенно не понимает, как можно отказываться от дела семьи, как можно выбирать между родными и незнакомцами. Для него это все кажется каким-то бредом душевнобольного, — Ты хоть знаешь, с кем связать себя пытаешься?! Думаешь, такой он хороший, твой Дима, людей спасает? — на чужом лице ухмылка расползается, а у Олега все внутри рушится с каждой секундой все быстрее. Он хочет заставить брата замолчать, но даже звука из горла не вырывается, глаза осоловело бегают по родному лицу, пока пальцы стискивают подлокотники кресла, лишь бы сдержать себя, лишь бы не ударить, не начать драку, в которой он заведомо проиграет куче огромных охранников, — Людей он спасает… Конечно! А до этого он их убивал, не в курсе, Олежа?! — Замолчи, слышишь… Ты не знаешь, о чем говоришь… — он не хочет это слушать, не хочет это слышать. Он не должен узнавать о чужой жизни из уст брата, не должен идти на его поводу, играть по чужим правилам, но остановить разозленного Сашу не может, потому что даже говорить даётся с трудом, в горле всё ещё стоит тяжёлый ком, хочется блевать. Саша делает все, что ему захочется, игнорирует все правила и законы, лишь бы сделать все так, как хочется именно ему. И от этого так тошно, что словами не передать. Олег действительно его ненавидит. — Замолчать… Ха, ты думаешь, он тебе расскажет? Расскажет, как курьером работал на своего хахаля? Как наркотики таскал по всей Москве? Как принимал их же? Ты думаешь, он тебе расскажет, как врачу задницу подставлял, лишь бы тот его откапывал, не донося в нужные службы? — Саша смотрит на чужое побледневшее вмиг лицо, ухмыляется довольно, видя, как глаза серые смотрят неверяще, как внутри у брата все бурлит от возмущения, от страха и злости, от того, насколько больно чужие слова вонзаются под кожу иглами сомнения и рушат былую уверенность в чужих чистых намерениях и любви, — Какую же ты шлюху себе нашел, Олег… Мне даже жалко тебя становится. — Не смей… Не смей так говорить… — Олег голову опускает, поверить не может в то, что слышит. Потому что это не его Дима, не тот, кого он видел и знает, пусть и совсем недолго. Он не верит, потому что сам видел, как парню плохо, не верит и верить не хочет, но зерно сомнения упорно садится где-то внутри него и даёт свои корни, отравляя весь организм, перекрывая кислород и заставляя сомневаться во всем, что произошло между ними. Перед глазами плывут картинки с Костей, который говорил, что откапывал его несколько лет назад, мозг подкидывает отвратительные образы, а сердце сжимается от боли, потому что верить в слова Саши не хочется, но убеждать он может очень хорошо, как и манипулировать чужим состоянием. Олег верить не хочет, но все это так сильно бьет под дых, что глупое сердце начинает спорить с рациональным мозгом, который упускать такую пищу для размышлений не хочет, копаясь во всех разговорах с Димой и ища доказательства слов Саши, предавая собственного хозяина. — Ха… Олег, ты такой глупый… Шлюху полюбил, даже не узнал ничего об этом Диме, а уже водить его по кино стал, целовать при всех. Совсем голову потерял? Мозги где обронил? — Саша прекрасно видит чужие метания, чужие тяжёлые мысли можно прочитать как открытую книгу на побледневшем лице, даже напрягаться и стараться не надо. И старший Шепс вновь начинает подкидывать дров в огонь, зная, что, если правильно надавить, Олег сдастся, согласится как миленький на все условия и подпишет контракт с дьяволом, — Ты думаешь, он только за капельницы давал? Он и за дозу также зад подставлял. Ты думаешь, он такой святоша, раз в 911 работает, раз другим помогает? Могу тебе контакты дать людей, которые его хорошо знают, они тебе то же самое расскажут, что и я сейчас. Он тебя сейчас вокруг пальца раскрутит, денежки на ещё одну дозу достанет и кинет тебя, придурка, одного. И что будут говорить про тебя, Олежа? «Шлюха развела дебила»? Ты хоть немного головой думаешь иногда? Или мозги только мне в этой семье достались?! — Я сказал тебе… Не смей его так… Называть… — Олег голову поднимает, смотрит на брата как на злейшего врага, руки в кулаки сжимает и чувствует, как по щеке что-то скатывается обжигающее и влажное. Он совершенно не замечает, как плакать начинает то ли от напряжения, то ли от жалости к тому, кто таких слов, по его мнению, не заслуживает совсем. Верить во все сказанное совершенно не хочется, пусть чужие слова и прорастают зерном сомнения внутри все сильнее и отравляют те светлые чувства, которые до этого бушевали в сердце. Но доверять нельзя Саше, верить нельзя, потому что он сделает все ради своих целей, по головам пройдется и невинных в могилы загонит, если так надо будет. Однако, вряд ли бы он стал придумывать все это без каких-либо фактов или доказательств, в их деле заниматься подобным было наказуемо и чревато серьезными последствиями. И все эти противоречивые мысли рвали Олега изнутри на части, давили и заставляли терять самообладание все быстрее. Он бы прямо сейчас вцепился руками в чужое горло и сдавил так, чтобы больше тот вздохнуть не мог, но не получится, Олег это прекрасно знает. Лишь одно лишнее движение в сторону брата — в комнату влетят охранники и скрутят его так, что даже пальцем двинуть будет невозможно, не то, что подбежать и вцепиться в чужое горло. Поэтому парню остаётся только бессильно смотреть со злостью нескрываемой в чужие довольные глаза, которые так и лучатся собственным превосходством. Олег не знает, когда брат успел превратиться в монстра, но знает, что должен его остановить, потому что никто другой этого не сделает. — Я даю тебе тридцать минут все обдумать. Выбирай, твоя шлюха или семья и бизнес, деньгами которого ты, кстати, прекрасно умеешь распоряжаться, — Саша выходит из кабинета, оставляя Олега наедине со своими мыслями и закрывая за собой дверь. Еще какое-то время в ушах звенит щелчок замка, пока в голове каждая мысль все еще судорожно крутится вокруг этого разговора, разделившего неожиданно его жизнь на до и после. Олег думал, что хуже быть не может, когда забирал Диму из лап собственного брата, побитого и морально растерзанного, но все оказалось куда сложнее и теперь он знает, что хуже быть может. Олег смотрит на папку, еле-еле сглатывает ком в горле и не знает, что ему сейчас делать, в голове пусто, ни одной мысли здравой не приходит на ум, хочется спрятаться и сбежать, но никто ему этого сделать не даст, никто его не выпустит без ответа, который бы устроил Сашу, а устроит его только согласие. План трещит по швам, Дима все ещё на другом конце Москвы с Владом, а внутри все рушится и ломается, рассыпается песчаным замком, оставляя после себя только бесконечный простор, в котором не за что зацепиться, чтобы удержать себя в здравом уме и трезвой памяти. Пальцы поддевают край папки, Олег смотрит на первые страницы, замечая какие-то документы, счета, бланки, сначала совершенно ничего не понимая. В голове слишком пусто, а в груди слишком сильно болит, чтобы сразу осознать то, что видят глаза. Мозг отказывается соображать и анализировать ситуацию, искать обходные пути и лазейки, слишком много навалилось на него, чтобы сейчас абстрагироваться и начать придумывать что-то дельное. Но, со временем, все немного проясняется в голове. Он видит основную информацию о деле брата и их семьи, видит основные уставы, телефоны и контакты, счета и договора, подельников и соучастников. Олег не верит в то, что видит сейчас собственными глазами, ещё мало что осознает, но руки движутся быстрее, чем работает голова. Камера в телефоне запечатлевает каждую страницу, не упуская ни одной, пока сердце бьётся заполошно в груди. Если его сейчас поймают, ему конец. Если сейчас хоть кто-то зайдет в кабинет, ему просто не позволят выйти, не позволят сбежать. Олег сейчас очень сильно рискует, но это неважно. Совершенно неважно, когда есть возможность спасти Диму, когда есть возможность исправить весь тот ужас, который уже успел произойти и произойдет дальше, потому что Саша никогда сам не успокоится и не остановится. Думать о страхе сейчас некогда, он и так сейчас находится на краю, и так еле-еле дышит от ужаса, нахлынувшего от понимания ситуации, в которой оказался, так что мысль о том, что это может оказаться последним днём в его жизни, старательно отодвигается подальше. Олег не знает, то ли Саша ему настолько доверяет, что кладет вот так вот папку перед лицом, то ли даже не думает о том, что родной брат готов пойти против своей семьи ради другого человека, не думает, что в голове Олега может появиться мысль предать того, с кем все детство бок о бок провел, с кем все делил и кого так долго и беспрекословно слушал. Наверное, второй вариант, раз Олег всегда шел на чужую поводу, что бы там не хотел от него Саша, единственное, сторонясь семейного бизнеса. И чужое доверие наконец играет свою роль, позволяя начать собирать компромат, начать готовить то, о чем раньше бы Олег даже не подумал никогда. Он сделает все, чтобы Саша и его дело исчезли, чтобы Дима наконец смог вздохнуть спокойно. Наконец все фотографии сохраняются в облачном хранилище, Олег убирает телефон, губы сжимает и пытается восстановить сбившееся дыхание, когда дверь открывается, а в кабинет заходит Саша, садясь напротив и довольно улыбаясь, зная, какой ответ услышит от младшего. Он прекрасно видит, как брат его нервничает, как дышит тяжело и места себе найти не может, и упивается этим. Старший Шепс всегда был таким, сколько бы не прятал глубоко в себе темную сторону, сколько бы не натягивал на свое лицо милые и дружелюбные улыбки, сколько бы не рассыпался похвалами и мягко не трепал теплой ладонью по волосам. Саша всегда готов был пойти на все ради чужого признания и любви, ради того, чтобы быть первым во всем, ради собственной выгоды и безоблачного будущего. И все равно, если придется пойти по головам, все равно, если одна из этих голов будет принадлежать его родному брату. Они ненавидят друг друга, и хоть в чем-то они друг с другом сходятся. — Твой ответ? — … — Олег поднимает голову, смотрит на брата так пронзительно, с такой ненавистью и отвращением, что у Саши по коже бегут мурашки неожиданно, хоть он этого и не показывает совершенно, хоть и держит свое лицо довольное до последнего, потому что слабость перед братом не покажет никогда, что бы не случилось. Олег выглядит как загнанный в угол хищник, зубы скалит, но укусить не может, знает, что бесполезно это будет, только хуже себе и Диме сделает. Александр ждёт ответа, наблюдает за чужими пустеющими глазами и нервно поджимающимися губами, за руками дрожащими и судорожно двигающимся кадыком в попытке сглотнуть ком в горле. Младший брат тускнеет на глазах, весь мрачнеет, а его фигура, вмиг осунувшаяся, пытается вжаться в кресло, пока из горла наконец не вырывается еле слышное, — Согласен.***
Дима все ещё занят раскраской, когда Влад садится перед ним на стул и с интересом заглядывает в книжку, что-то довольно хмыкая себе под нос. Нравится ему, как парень увлечен таким, казалось бы, детским занятием. На кухонном гарнитуре сохнет вымытая посуда, в комнате пахнет горячими бутербродами, которые совсем недавно они довольно уплетали за обе щеки, обсуждая что-то совершенно глупое и отвлеченное, не обращая внимания наконец на ту ситуацию, что нависла над ними молчаливой угрозой. Неожиданно, но атмосфера вокруг них была такой уютной и теплой, что Дима все чаще улыбался без причины, пытался шутить даже и смеялся над чужими глупыми шутками не раз в минут двадцать, а раз в минут десять. Это было небольшой, но их общей победой. И Влад, почему то, чувствовал себя дома. То самое чувство, когда дом — не место на карте, не здание и не комната, а человек, рядом с которым тебе очень уютно, рядом с которым тебе тепло, рядом с которым ты чувствуешь себя на своем месте. И Влад чувствовал себя именно так. Он улыбался на чужое еле заметное подергивание губ, наблюдал с интересом за движением татуированных рук и думал о том, как же Олегу повезло, потому что Дима был бесконечно комфортным, бесконечно добрым и самоотверженным человеком, спасающим жизни других людей, забыв совсем о своих проблемах. Влад чувствует, как все в груди ворочается, просит быть ближе к Матвееву, но мозг затыкает усердно сошедшее с ума сердце, позволяя только улыбаться в ответ парню, который глаза на него поднимает и двигает ближе книжку с законченными раскрасками. Стоило купить ещё одну, эта слишком быстро закончилась. — И… Как тебе? — Дима длинные пряди волос убирает за ухо, видя прекрасно, как Влад замирает на секунду, теряется, залипает на чужой внешний вид, а после быстро придвигает к себе книжку, придирчивым взглядом окидывает рисунки, будто не раскраску оценивает, а шедевр в Лувре, заставляя даже Диму понервничать немного, и улыбается почти тут же, запуская ладонь в черные волосы и делая на голове Матвеева настоящее гнездо, на что слышит лишь притворное возмущение. Дима, казалось, совершенно не умел злиться на Влада, что бы он не нес, как бы не шутил и что бы не делал. От чужого поведения не оставалось неприятного осадка, была лишь теплота, был лишь уют и спокойствие, почти такое же, какое ему дарил до этого Олег. — Ну, принцесса, ты настоящий художник. И даже не от слова «худо», представляешь, — Влад усмехается, видит в ответ улыбку и закрывает книжку, откладывая ее на край стола, — Стоило тебе ещё одну купить, потому что чем тебя дальше развлекать, я хуй знает. Что там ещё дети любят… — он задумывается на секунду, подбородок трет пальцами и хмурится даже притворно, что вызывает у Димы еще одну светлую улыбку и даже блеск в глазах, потухших недавно, зарождает, — Я бы тебе предложил стены разрисовать, раз раскраска кончилась, но это не квартира Олега, поэтому так не интересно… — Сейчас у детей есть телефоны и интернет, так что, обычно, они проводят время там, — Дима хмыкает, смотрит за чужими размышлениями и видит, как Влад закатывает недовольно глаза, фыркая что-то себе под нос. Ещё этого ему не хватало. Знает он, чем дети в телефонах занимаются. Довольно часто ему попадались видео, обозначающиеся плашкой «детский контент», в котором из «детского» были разве что лица очередных довольно распущенных девушек и темы для разговора и шуток, в основном туалетные. Таким, обычно, детей лет четырех-шести можно заинтересовать. Ну уж нет, настолько сильно деградировать он еще не успел, чтобы позволять не только себе, но и «парню» его друга смотреть и заниматься подобным. — Ну нет уж, смотреть Влада А4 и играть в Тока-Боку мы точно не будем! Я пришел не умственно-отсталых развлекать тут, сжалься надо мной, — Дима смеётся, смотрит на Влада так открыто, что у последнего все внутри вновь переворачивается, наполняется небывалым теплом и светом, даже, кажется, бабочки порхать начинают, ударяясь крыльями об острые ребра и умирая вновь лишь от одной мысли, что это не его. Дима не его и никогда ему принадлежать не будет, а значит, глупые надежды сердца нужно оставить, отбросить подальше и забыть, как он делал тысячи раз до этого, потому что любовь не для него. Дима не для него. Влад его просто испортит, добьет, растерзает, потому что Череватый не достоин любви, не достоин такого чистого человека и таких светлых чувств. Он не достоин быть рядом с тем, кто не заслуживает всей той грязи, что кроется внутри Влада и грозится каждый день перелиться через край, не достоин быть рядом с тем, кто не заслуживает человека с покрытым чужой кровью с ног до головы телом. — Я в детстве любил пазлы собирать, на самом деле, — парень пожимает плечами, глаза в сторону неловко отводит, видя, как Влад вновь погрузился в свои мысли и отвлекся от их непринуждённой беседы. На самом деле, Дима был очень удивлен тем, что может так легко сейчас общаться с кем-то, так много говорить, но Влад все действительно делал проще, наполнял помещение каким-то непонятным чувством уюта и забирал все страшные мысли, воспоминания, терзающие остатки души. Те действительно больше не били Диму под дых, когда Череватый был рядом, даже отголоски их не звучали где-то внутри устрашающим воем. Все было так спокойно, что от этого ощущения хотелось плакать. Плакать наконец не от боли, а от облегчения. — Да я уже понял, что ты тем ещё задротом в детстве был, — Влад улыбается, смотрит так тепло на парня, что его подколы невозможно становится воспринимать всерьез. Дима и не воспринимает, улыбается на чужие слова и теряется в том чувстве уюта, которое переполняет все его существо, — Так, принцесса, давай уже чем-нибудь займёмся, иначе я тут усну просто. Каким бы хорошим ребенком ты не был, спать мне нравится больше, — Череватый хлопает себя по ляжкам ладонями, уже встать собирается, чтобы что-то найти и чем-то занять Диму, но тот опережает его, поднимается на ноги, собираясь выйти из кухни на поиски чего-то известного пока что только ему самому. — Могу пазлы принести, если ты, конечно, не против пособирать их вместе с задротом, — Влад усмехается, головой машет из стороны в сторону, говоря так, что не против, а после взглядом провожает того на выход из кухни, откидываясь тут же на стуле и закрывая лицо руками. Внутри все бушует ураганом, собственные чувства сумасшедшие покоя не дают, заставляют обращать на себя внимание, думать о себе, еще и картинки подкидывают, что было бы, если бы Влад хотя бы попытался завоевать чужое занятое сердце. Это все становится похоже на полный бред. Нужно успокоиться, но не получается, сколько бы он не пытался, сколько бы не старался отвлечь себя от всего этого ужаса с чувствами. К счастью, долго самому думать не приходится, чем бы занять разыгравшееся воображение вместе с не успокаивающимся сердцем. В кармане звонит телефон, Влад достает его и смотрит на экран, замирая в каком-то шоке и неверии на некоторое время. В груди все клокочет странным предчувствием, паника нарастает, пока пальцы нажимают сначала на зелёную кнопку принятия вызова, а после на ещё одну по какому-то наитию, по какому-то замыслу, который еще никак не укладывается в голове, но уже где-то далеко внутри зарождается и оседает странным планом, — Да, Саш? — У меня к тебе дело. Срочное, — голос Саши ровный, но Влад прекрасно слышит в нем нотки раздражения и злости. Слишком долго работает с ним, чтобы не уметь различать даже такие малейшие отличия в тоне чужом. Мысль о том, что старший Шепс не звонит ему просто так посреди ночи обычно, бьется в голове, заставляя судорожно вздохнуть воздуха и задержать дыхание. Влад совершенно не хочет думать о том, что там уже придумал Саша, что там ему взбрело в голову больную и чего он хочет от Череватого. Ему бы сбросить сейчас вызов, забыть о том, кто решил потревожить такое хрупкое спокойствие в квартире и пойти паззлы собирать с Димой, вновь наслаждаясь чужой светлой улыбкой и тихим смехом. Но, как обычно, его желания никто не учитывает и учитывать не будет, пора бы уже смириться с этим. — Это не подождёт до утра? Я как бы спать пытаюсь, отдых, все такое, — Влад зевает притворно, пытается сделать вид, что действительно только что проснулся, но, кажется, Саше абсолютно не до этого. Он дышит тяжело, ходит из стороны в сторону, гулкие шаги отдаются эхом в телефонном звонке, от чего по коже бегут мурашки. Думать о том, ради чего старший Шепс позвонил ему среди ночи, когда в его доме находится Олег, совершенно не хочется, потому что из этих мыслей ничего позитивного не выходит. Страшно становится за друга, что сейчас слишком близко к Саше находится, за Диму сердце болит, потому что натерпелся он от старшего брата Олега уже, но пойти против своего босса Влад пока не может, приходится сидеть на коротком поводке и тявкать по приказам, чтобы раньше времени их глупый заговор не раскрылся. — Не подождёт, — Саша наконец выдыхает, ждёт какое-то время, будто кто-то стоит рядом или мешает, а после наконец говорит то, ради чего и затеивался этот звонок, — Нужно убрать одного человека. Убрать чисто, чтобы никто даже волосинки его найти не смог, — серьезность в чужом тоне даже шагу влево-вправо сделать не дает. Влад не знает, кто так помешал Саше, но ему этого человека заранее жаль, потому что, когда от Шепса следует такой приказ, значит смерть человека ждет действительно страшная. Только вот почему-то странное предчувствие никуда не уходит, сколько бы парень не пытался его отогнать, нависает Дамокловым мечом и готовится отрубить Череватому голову в любой момент. Влад вздыхает тяжело, глаза рукой трет и продолжает достаточно неприятный разговор: — И кто же тебе так дорогу перешёл? — одно имя крутится в голове, стучит набатом по вискам, но думать об этом не хочется, представлять не желается. Влад сейчас молится мысленно всем богам, чтобы это оказался какой-нибудь нерадивый заказчик, который денег Саше задолжал. Да кто угодно, хоть гребаный Папа Римский, лишь бы дело не коснулось близких ему людей. Но Бог глух к его молитвам, а мир его давным-давно ненавидит, поэтому он слышит то, чего слышать не хотел больше всего, слышит то, что вызывает вновь ком тошноты и рвотные рефлексы, бесконтрольную дрожь в пальцах и бегающий туда-сюда взгляд. — Дмитрий Матвеев, оператор 911. Я скину тебе все данные и фотографии, у тебя есть максимум два месяца, лучше вообще уложиться за один, — Влад чувствует, как из-под ног уходит земля, как его приклеивает к стулу, а сердце стучит уже где-то в ушах. На лице ползет тень, он не знает, что ему делать, как себя вести, потому что Дима действительно не заслуживает того, на что его хочет подписать Саша, потому что Дима, блять, не заслуживает такой страшной смерти, потому что он вообще смерти не заслуживает. Не за то, что просто полюбил, — Оплата в тройном размере, надеюсь, что все будет быстро и качественно, как обычно. — Да без вопросов, Саш. Ты меня знаешь, одна нога здесь, другая уже роет могилу неугодному! — он пытается шутить, хотя в горле стоит ком, а от мысли о том, кто стал его очередной жертвой, тошнит. Влад не понимает, как Диме в глаза будет смотреть, думая о том, что его нужно убить, закопать где-то тело, сжечь или окунуть в кислоту, пока в ухе звучит сигнал сброшенного вызова. Он не понимает, что делать дальше, как спасать этого странного, но такого приятного парня, который так неожиданно запал ему в душу, как уберечь его от рук Саши, от собственных рук. Еще и Олега нет рядом, Череватый просто начинает сходить с ума. Влад просто поверить не может в то, что услышал, чье имя ему назвал Саша. В груди все клокочет, сжимается в тугой ком, пока руки сжимают телефон до побелевших костяшек, звонок на который только что разрушил хрупкое спокойствие, повисшее в небольшой квартирке на окраине Москвы. В голове судорожно крутятся мысли, а паника, такая необычная и несвойственная ему совершенно, бьёт кувалдой по напряжённым нервам, заставляя дышать тяжело, испариной покрываться и губы кусать до крови. Не появляется ни одного варианта, как бы выйти из такой ситуации, как бы спасти Диму и укрыть от всего этого дерьма, хочется лишь убежать подальше да спрятаться получше, больше мыслей никаких не возникает в испуганном сознании. И, когда на пороге кухни появляется Дима, держащий в руках коробку с пазлами и замечающий чужое нервное состояние в считанные секунды, где-то в теле щелкает переключатель. Влад поднимается на ноги мгновенно, хватает Матвеева за руку и тащит в спальню, не обращая внимания на испуганные темные глаза и открывающиеся в немом вопросе губы. Дима выглядит так перепугано, что хочется прижать его к себе поближе и успокоить, но Влад сейчас не может. Влад сейчас соображать судорожно пытается. Что делать? Что, блять, им делать?! — Собирай вещи, сейчас же, — Влад тут же становится максимально серьезным, сам находит кое-как большую дорожную сумку в шкафу и кидает ее на кровать, смотря на Диму, который так и замер в дверях, держа в руках коробку с пазлами, ничего не понимая, чувствуя лишь, как к горлу подбирается удушливый ком истерики, а глаза щипает от слез, которые вот-вот польются по бледным щекам. Он ничего не понимает, путается в собственных мыслях и предположениях, смотрит так испуганно, что внутри у Череватого все сжимается вновь, но по-другому они сейчас поступить не могут, нужно убираться из места, о котором Саша прекрасно знает и в которое его люди могут приехать в любой момент. Слишком опасно оставаться здесь, — Чего встал?! Живо! Дима не задает вопросов, услышав чужой крик, лишь губы поджимает нервно, оставляет коробку на тумбочке и начинает собирать вещи, пока Влад ходит из стороны в сторону по комнате, пытаясь хоть как-то успокоить собственные мысли и панику, заглушить голос сердца, которое воет о том, что он не должен пугать Диму, не должен повышать на него голос, а после уже начинает помогать, видя, как у Матвеева руки дрожат, а по щекам все же скользят мокрые дорожки слез. Хочется его успокоить, обнять и спрятать от всего этого дерьма, но времени нет, нужно собираться и валить подальше от этой квартиры, валить подальше от этой чертовой Москвы, от этого чертового Саши. Влад не знает, почему старший Шепс так ненавидит этого человека, который, кажется, даже мухи обидеть не может, но ему хочется плюнуть в чужое надменное лицо, начистить это самолюбивую рожу, решившую, что он может решать, кому жить, а кому умереть. И, конечно, не Владу судить об этом, на его руках крови чуть ли не в два раза больше, но он не подписывался убивать невиновных. Его клиентами всегда были люди, приближенные к их сфере деятельности, перешедшие закон и угрожающие обществу, но ни разу ему не приходилось лишать жизни тех, кто даже и подумать не мог, что однажды случайно перейдет дорогу одному из руководителей крупной преступной организации. — А как же… Олег? Он же приедет, а нас тут нет… — Дима поднимает взгляд на Влада, который губы поджимает и теряется с ответом на несколько секунд, видя бледное испуганное лицо и дрожащие губы. Горло перекрывает ком, глаза бегают по чужому лицу, а внутри все вновь сжимается, грозясь сердце остановить в один момент. Дима волнуется об Олеге, а внутри у Влада все судорогой сводит от этого неприятно, но оставить парня без ответа он не может, вздыхает тяжело, с мыслями собирается и наконец говорит: — Я ему напишу, где мы будем, не ссы, не потеряется твой ненаглядный, — Влад подходит ближе, ладонь кладет на щеку чужую холодную, стирая слезы и растирая и так красную кожу, — Но сейчас нам надо собрать твои вещи и свалить подальше, понимаешь? — в ответ он получает лёгкий кивок и шмыганье носом, что заставляет выдохнуть облегчённо, хорошо, что Дима не сопротивляется и не задает пока что лишних вопросов. Сейчас совершенно не до этого, — Вот и славно, принцесса, давай закидывай шмотки в сумку и поедем. И Дима продолжает собирать свои вещи. Его руки все ещё дрожат, но слез больше не наблюдается, Влад же помогает чем может, нервно губы кусает и то и дело взгляды виноватые бросает на тонкий силуэт, трясущийся из-за нервного напряжения. Ему очень не хочется пугать Диму, заставлять его уезжать куда-то, прятаться и скрываться, но выхода нет, им нужно срочно свалить, иначе все закончится слишком быстро, все закончится даже не начавшись. Влад подхватывает достаточно увесистую сумку, заставляет Диму переодеться в более теплые вещи и оставить гитару любимую дома, уверяя, что потом ему хоть десять таких купит, а после ведёт его на выход, ждет, пока тот дверь закроет, выводит из дома, усаживает в машину и срывается с места тут же, как заводится мотор. Он просит телефон чужой, а, когда получает его, выбрасывает из окна машины, зная, что через какое-то время его либо утопит дождь, либо переедет транспорт. Оставлять за собой хвост нельзя. Времени все меньше. На заднем сидении, куда Влад усадил Диму, тихо. Череватый взгляды в зеркало кидает быстрые, смотрит на напряжённый силуэт, пустеющие бездонные глаза и губы поджимает свои. Шутить сил нет и желания, ночные огни Москвы будто издеваются над ними, провожают насмешливыми, радостными миганиями, пока в салоне висит тяжёлое молчание, напряженная атмосфера и судорожное, частое дыхание Димы. Влад руки лишь сильнее на руле сжимает, видит в зеркале, как Матвеев головой приваливается к стеклу и глаза слегка прикрывает, а в свете очередного фонаря блестит на щеке его хрустальная слеза. Автомобиль несется по пустым улицам, оставляя за собой шлейф брызг из луж, проваливается в ямы и на поворотах чуть не улетает в кювет, колеса еле справляются с такой нагрузкой, благо, Влад довольно умело управляется с машиной и заносит их не так часто, правда, никому до чужого мастерства дела нет. Они оба погружены сейчас в свои мысли и на окружающий мир, который уже в тысячный раз показывает, насколько сильно он их ненавидит, им глубоко плевать. Напряженную тишину разрывает Влад: — Мы едем в мой дом за городом. Он в глухом лесу, там до тебя никто не доберется, и ты будешь в безопасности, слышишь? Будешь прямо как настоящая принцесса, жить вдали от людей и ждать спасения от своего принца, — на шутку Дима даже не улыбается, ни один мускул на его лице не дёргается, отчего Влад весь напрягается, взглядом впивается в трассу загородную и провожает огни ночной Москвы, остающиеся равнодушными к чужим проблемам и страхам. Ему нужно защитить и уберечь от всего Диму, но как его спасти, если основная угроза сидит сейчас с ним в одном салоне автомобиля? Влад не знает.