"Как же я давно не писал про тебя Зачем и почему я всю любовь променял? Гордо принимая всю грязь про тебя Я понимаю, что это всего лишь слова"
театр теней — три дня дождя
На кухне тихо. Влад на Олега не смотрит, голову опустил и думает о чем-то своем, крутит в голове в сотый раз принятый выбор и не может понять, когда он в своей жизни свернул не туда. Олег выглядит не лучше, губы кусает нервно и не может и слова вымолвить, чтобы разрушить эту тяжёлую тишину, которая давит на обоих, опускается на плечи непосильной ношей и кости ломает своим весом. Они ни о чем не говорят уже минут пятнадцать точно, может и больше, время никто из них не считает, каждый занят своими мыслями и переживаниями, а на разговор больше сил нет. Владу хочется просто оставить все это и зажить как раньше, но совесть не позволяет уйти, оставив здесь друга и его возлюбленного, который так сильно запал в душу. Олегу же хочется просто переместиться на другую планету и забыть навсегда о брате, забыть обо всем плохом, оставив в памяти лишь мягкую Димину улыбку и бездонные глаза, вечно холодные руки и самую прекрасную человеческую душу, которую только видел Олег в своей жизни. Но их желания неисполнимы, никакой Дед Мороз не поможет, никакая фея из сказки не выполнит и зуб под подушкой будет обменян на монетку, а не на билет в другую жизнь. Неожиданно дверь на кухню открывается. На пороге Дима сонный стоит, глаза ладонью трет и морщится от яркого света, пока что ничего не понимая и видя только Влада перед собой. На голове гнездо из волос, глаза слегка опухли, а одежда помялась после сна. Дима выглядит по-домашнему, но вместе с этим так устало и вымотано, что у обоих парней в груди екает сердце, кровью обливается при виде такого Матвеева и тянется обнять его, согреть и спрятать от всего мира. Но тот все ещё не замечает Олега, сидящего в другом углу кухни, смотрит лишь на Влада и осознать ситуацию немного пытается, правда сонный мозг все ещё сопротивляется. Спать больше не хочется, удивительно, но он достаточно хорошо выспался, зато хочется есть, что становится необычным открытием, так как есть с утра Дима совершенно не привык. — Доброе утро, принцесса, — Влад улыбается, увидев в проходе парня. Дима наконец разбавляет тяжёлое молчание своим появлением и делает атмосферу хоть немного легче. Олег же смотрит недовольно на друга, который придумал какую-то странную кличку для Димы, но молчит, не в силах вымолвить ни слова, потому что все внутри от вида парня замерло, остановилось, даже дыхание на секунды замедлилось, лишая кислорода горящие легкие и судорожно бьющееся сердце. — Я долго спал?.. — Дима зевает, прикрывая рукой рот и ловит улыбку Влада, от которой становится чуть спокойнее, будто ничего плохого и не происходило вовсе. Череватый умеет выбивать все ужасные мысли из головы и наполнять все внутри странным позитивом, этого у него не отнять, — А Олег ещё не… — Дима наконец голову поворачивает, видит в углу кухни молчащего Олега и весь воздух из лёгких тут же теряет то ли от шока, то ли от нежности, затапливающей сердце в тот же миг, когда глаза цепляются за такой родной образ, — Олежа… — он кидается к парню, обнимает крепко за шею и утыкается в плечо крепкое носом, уже не сдерживая слез напряжения и страха, не сдерживая своих эмоций и переживаний. Дима чуть ли не падает на пол, потому что стоит, неудобно наклонившись к сидящему Олегу, но тот, выйдя из ступора наконец, обнимает крепко хрупкое тело в ответ и заставляет парня сесть на свои колени, чтобы точно не упал, не поранился и не ударился. Собственное сердце пропускает удар вновь. Дима плачет, прижимается так крепко, что у Олега воздуха начинает не хватать для дыхания, но он лишь держит так же крепко в ответ, руками гладит спину дрожащую и с замершим сердцем слушает чужие рыдания, ощущая, как мокнет футболка от слез. Олег и сам сейчас расплакаться готов, потому что волновался сильно, потому что боялся, что с ним что-то случилось, но наконец от сердца полностью отлегает тяжёлый груз, дышать становится легче и весь мир останавливается только ради них. Пальцы татуированные ворот футболки сжимают так сильно, что та трещит от такого напряжения, Олег лишь улыбается на это, слез не сдерживает всё-таки своих и утыкается носом Диме куда-то за ухо, шепча какие-то глупости и пытаясь успокоить, пытаясь показать, что он рядом сейчас и всегда будет, что не оставит ни за что. Собственные сомнения в Диме кажутся абсурдом и бредом, когда он прижимает дрожащее тело к себе ближе и начинает покачиваться взад-вперед, лишь бы Матвеев перестал плакать. Влад лишь молча смотрит на них и улыбается как-то по-другому, не так, как обычно, правда, никто этого не видит, не замечает и вряд ли заметит когда-то. Он встаёт молча со своего места и из кухни выходит, потому что этот момент только для них, потому что это настолько лично и интимно, что Влад начинает чувствовать, что оскверняет своим присутствием то светлое, что окутывает двух парней, вцепившихся в друг друга намертво словно в спасательный круг. — Ну же, мой хороший, не плачь, — Олег целует за ухом, надавливает ладонями сильнее на спину и сам плачет все сильнее, не сдерживая собственной дрожи в теле и руках. Они расстались всего на несколько часов, но ощущение возникло, будто на месяцы потеряли друг друга, будто на годы разбежались. На каждого давит мир, у каждого в голове столько вопросов, что череп взорваться готов от такого количества, но они находят спасение друг в друге, обнимают так бережно и сильно, целуют так трепетно и нежно, что не поверить в их чувства просто нельзя. Олег ни за что его не отпустит, ни за что не потеряет и не оставит, потому что себя не простит за такой поступок, ведь то, как Дима прижимается к нему, как плачет на его плече, сердце разрывает на кусочки, душу рвет на части и все мысли страшные, сомнения глупые, вырывает из головы. — Я так испугался… — Дима голову отдирает от чужого плеча, пальцами касается лица Олега и шмыгает носом, чувствуя, как по щекам скользят обжигающие слезы. Он смотрит так искренне, так восхищённо и с таким облегчением, что у Шепса все внутри вновь нежностью сводит словно судорогой и он целует каждый палец на чужих руках, видя, как от такого простого действия плавит Диму, как он улыбается широко, плачет ещё сильнее и выдыхает счастливо, потому что казаться начинает, что кошмар этот закончился, потому что казаться начинает, что дальше все будет только хорошо и никак иначе. — Я знаю, малыш, — Олег целует щеки, слезы стирает с лица бледного, чувствуя, как чужие холодные руки касаются уже его щек, делая то же самое. Между ними витает что-то большее, чем симпатия, между ними витает что-то настолько нежное, что не заметить это нельзя, что пропустить это не выйдет мимо глаз, и даже слепой это увидит, почувствует кожей. Олег всего себя теряет в Диме, всего себя отдает на растерзание этим чувствам и улыбается так же широко, так же счастливо. И не важно, что происходит вокруг них, потому что этот гребаный мир сейчас остановился ради них, ради их чувств, — Я все прекрасно понимаю, малыш. Дима улыбается, а от его улыбки все внутри Олега трепещет небывалой любовью. Он смотрит на чужую улыбку и подумать не может, как жить без нее будет, если с ним случится что-то плохое, представить не может, как существовать будет, если его рядом не будет, потому что настолько глубоко под кожей Дима сидит, что вырвать его оттуда просто невозможно. Он слезы с чужого лица стирает, но их все больше и больше становится, а глаза при этом темные светятся так, что слепят Олега, который уже давно готов зрение потерять и все остальные органы чувств от чужой красоты, от чужой доброты и самоотверженности. Олег хочет закрыть Диму собой от всех бед, все проблемы на себя взять и просто любовью окружить со всех сторон, чтобы он не видел больше всей гнили этого мира, не чувствовал ненависти, исходящей от людей и не ждал подвоха от любого, кто ему помочь захочет. Он хочет привязать Диму к себе, чтобы темноты не боялся, стать одеялом, чтобы укрывать Диму в холодные времена, жить с ним в одном теле, чтобы всегда и везде быть рядом, чтобы защищать от всего плохого и оберегать от всего опасного. Он просто хочет быть рядом и дарить ему свою любовь. — Ты у меня такой сильный, мой милый, такой храбрый, — Олег целует нос красный, глаза мокрые, щеки алеющие и остановиться не может, потому что Дима создан для поцелуев, создан для объятий, создан для любви. Он не создан для всей той боли, всего того ужаса, что происходит с ним сейчас, — Ты умница, молодец, что Влада послушал и поехал, я знаю, что тебе сейчас очень сложно, но ты так прекрасно справляешься… Чем я тебя заслужил? Дима глаза прикрывает, пальцами оглаживает влажные щеки Олега и тянется к чужим алым губам, потому что соскучился, потому что в груди все тает от таких слов приятных и трепещет маленькими бабочками, порхающими по всему телу. Он целует Шепса так самозабвенно и нежно, так аккуратно и трепетно, что понимает наконец полностью, что никогда ещё не чувствовал такого, что никогда ещё его любовь не была такой, что никогда ещё его не хвалили так искренне и правильно, как это сейчас делает Олег. От этого колет где-то в груди неприятно, но это совершенно неважно, потому что Олег целует в ответ, потому что Олег за талию крепко обнимает и к себе прижимает так правильно, так верно, будто они две детальки пазла, будто они две шестерёнки в сломанном механизме этого ужасного мира. Они целуются так нежно, что не верится, что ощущение возникает настойчивое, что так любить невозможно, что такие чувства не возникают всего за несколько дней, но они вдвоем проходят столько испытаний вместе, сколько любые другие пары могут не пройти за всю жизнь, любят так искренне, что все эти громкие «невозможно» разбиваются об их чувства с грохотом. Олег чувствует, что поступает правильно, когда целует алые губы, чувствует, что выбирает нужный путь, когда пальцами сжимает тонкую талию, а по щеке скатывается ещё одна слеза облегчения. Он выбирает не семью, и от этого так тепло становится на душе, что не верить в правильность этого выбора просто невозможно становится. — Успокаивайся, мой хороший, давай, — Олег пряди волос за ухо чужое убирает, целует в лоб нежно-нежно и к себе голову чужую прижимает, чувствуя, как мокрым носом Дима вновь утыкается в его плечо. На душе наконец становится тепло и спокойно, все мысли тяжёлые отходят на второй план, выдвигая на первый Диму и его заплаканное лицо, его радость от встречи и дрожащие плечи, которые Олег оглаживает аккуратно, медленно, но верно успокаивая парня. Он готов все пообещать Диме сейчас. Он готов пообещать ему бросить курить, готов пообещать сделать все, чтобы Саша до них не добрался, готов пообещать долгую жизнь вместе, готов пообещать весь мир перевернуть, уничтожить, лишь бы Дима был счастлив. Он готов пообещать все, ведь это любовь. Готов пообещать все, ведь таких трепетных, искренних чувств не испытывал никогда, ведь не любил так сильно еще ни разу в своей жизни. Олег не знает, сколько они так сидят, да и Дима за временем совершенно не следит. Он успокаивается медленно в чужих крепких объятиях, млеет от теплых рук и нежных поцелуев горячих губ. Хочется, чтобы время остановилось, и они смогли просидеть так всю жизнь, смогли просто отдаться тем чувствам, что переполняют их, согревают изнутри и толкают жить дальше, пусть прошлое и настоящее продолжают бить сильно и без сожаления. Они сидят так столько, сколько могут, дышат одним воздухом и насытиться не могут, потому что соскучились всего за несколько часов, потому что всего времени, что они вместе проводят, им не хватает совершенно. Дима перестает дышать судорожно и носом шмыгать, а Олег наконец насухо собственное лицо вытирает, чувствуя, как в грудной клетке все расцветает, словно самый красивый сад весной, словно горные луга с первыми лучами теплого солнца наполняется цветом и запахом, желанием жить и двигаться дальше. Он будто и не жил до этого момента, будто и не чувствовал, не любил, пока не встретил Диму. — Так, голубки мои, давайте, отлипайте друг от друга, надоели, — Влад заходит на кухню совершенно неожиданно, Дима даже вздрагивает от его голоса и отлипает от чужого плеча, поворачивая голову к Череватому, который просидел без дела в гостиной добрых тридцать минут. Он уже даже уровень надоедливый в игре успел пройти, а Олег с Димой все никак оторваться друг от друга не могли, пора было что-то делать. Как минимум, все еще хотелось есть, а ждать, когда эти двое наконец соизволят отлипнуть друг от друга — смерти подобно, — Принцесса, ноги в руки и зубы чистить, а я пока чайник поставлю, тебе есть надо, как и нам с Олегом. — Не хочу пока есть, — Дима все же поднимается на ноги, смотрит на Олега, который в последний раз гладит худую талию ладонью и улыбается поддерживающе. От его улыбки все внутри теплом, будто одеялом пуховым, покрывается, Дима ответного движения губ сдержать не может и думает, что ведёт себя как какой-то пубертатный подросток, а не взрослый человек, но на это становится так все равно, что он тут же эти мысли из головы выкидывает и продолжает смотреть на того, от чьего присутствия все вокруг обретает наконец смысл. Есть он больше не хочет, потому что появился Олег, потому что все мысли его перешли к нему, а желание насытиться и хоть чем-то наполнить протестующий желудок ушло на второй план. Ему бы еще несколько минут в чужих объятиях, хотя бы еще немного. — Чё значит «не хочу»? Через «не хочу» есть у меня будешь. Давно в обмороки не падал? Хочешь начать? — Влад руки в боки ставит, смотрит так недовольно, что Дима, посмотревший на него, смешка не сдерживает, улыбается широко, чувствуя, что в чужих словах нет ни злости настоящей, ни агрессии. Влад просто волнуется и заботится так, в своей манере, что выглядит просто очаровательно, на самом деле. Влад хочет казаться грозным и сердитым, но у него это не очень хорошо получается, когда дело не касается серьезных проблем. Дима машет головой из стороны в сторону отрицательно на чужие слова, улыбка с его лица не сползает, а глаза наконец блестят от чего-то напоминающего жажду жизни. — Не хочу в обмороки падать, — Дима смеётся с чужого лица уже громче, ведь видит прекрасно, как Влад гордо голову задирает, всем своим видом показывает, что прав и спорить с ним нельзя, напоминает ребенка, которому бы в садик сейчас доказывать, что он знает, как пишется правильно сложное слово, а не сюда, в загородный дом, где он пытается доказать Диме важность питания и своевременного набивания желудка чем-то получше бутербродов, — Поем я, Влад, поем. Только немного. — Ну вот и все, дуй зубы чистить, пока не выпали, ванную сам найдешь, сумка твоя в коридоре, — Влад взглядом провожает Диму, а после смотрит на Олега, который сидит с открытым ртом и поверить не может в то, что слышал, поверить не может в то, что Дима только что смеялся. Ему даже показалось на секунду, что он забыл, как звучит чужой смех, ощущение было, что смеялся парень настолько давно, что и не вспомнишь уже, когда это было в последний раз. И вот он смеялся снова. Влад действительно творил чудеса, — Чё? Рот закрой, муха залетит и насрет. — Он… Смеялся? — Олег все ещё не верит в то, что услышал, смотрит внимательно на Влада, но тот лишь чайник ставит на плиту, проверив перед этим количество воды, а после наконец поворачивается к другу, видя чужое недоумение и шок, которые вызывают лишь довольную улыбку. Как же ему нравилось смотреть на такого Олега. Непонимающего, бегающего глазами по помещению и пытающегося найти какое-то объяснение своим мыслям. Он выглядел как маленький щеночек, которого поставили перед сложным выбором, а подсказки не дали. Забавно. — Ну да? Он та ещё хохотушка, если правильную шутку подобрать, — Влад плечами пожимает и поворачивается к холодильнику, чтобы открыть его и немым взором оценить все продукты, которые у них имелись. Продуктов то имелось много, а вот кулинарных способностей у них с Олегом совершенно не было. Это становилось проблемой, которую как-то нужно решить, правда вот ответа на вопрос, кто в этот раз будет издеваться над кухней, совершенно не было. Что же, решат, когда хотя бы чай попьют и согреются до конца, ведь в доме все еще было достаточно прохладно. Там уже хоть на цу-е-фа будут скидываться, кто готовить будет. — Как у тебя это получается… Как ты смог его рассмешить? Я столько пытался, но получалось еле-еле только улыбку вызвать, — Олег все взгляда отвести от друга не может и понять пытается, что Влад делает такого, что Дима смеётся так открыто, что улыбается широко на чужие слова и будто бы забывает все плохое. Где-то в груди даже колет ревность, но он быстро это чувство глушит, потому что знает, что Череватый никогда не пойдет на то, чтобы заигрывать с человеком, который нравится Олегу, никогда даже не подумает отбить того, кто другу так сильно в сердце запал. Влад был хорошим человеком и отличным другом, знающим, что такое чувства других людей, и умеющим контролировать свои, как бы сильно чего-то не хотелось. — Ниче, скоро он и с твоих шуток смеяться начнет, правда они нихуя не смешные, но это не важно. Дима тебя просто расстраивать не захочет и хихикать будет как миленький, — Влад выключает плиту, когда чайник начинает неприятно свистеть, чашки ищет по всем полкам, а после ставит их на стол и тянется уже за чаем. Есть все ещё хотелось, пусть и не так сильно, тяжёлые мысли большую часть аппетита отбили, оставив после себя темный и густой осадок, с которым справиться было почти нереально за такой короткий срок. Но Влад привык все прятать за маской улыбки и непосредственности, потому что лезть в свою душу никому позволить не мог, потому что там слишком много темного, гнилого и противного, потому что там только смерть и ненависть, только самоуничижающие мысли и желание покинуть этот злосчастный мир побыстрее. — Я еле ванную нашел, Влад… — Дима заходит на кухню, лицо недовольно морщит и сразу жалуется, но никто всерьез чужое недовольство не воспринимает, оба парня лишь улыбаются, бросив на него взгляд. Парень выглядит уже куда лучше, волосы даже причесал, а глаза почти потеряли красный оттенок. Он бросает взгляд на чашки и улыбается довольно, заметив в них чайные пакетики, все-таки успел замерзнуть, пока спал, сейчас что-то горячее бы совершенно не помешало, — А сахар есть? — Фу, принцесса, какой чай с сахаром. Целлюлит на жопе появится от такого, — Влад морщится, пока воду по чашкам горячую разливает, но все равно почти тут же сахар достает из ящика. Тот, конечно, уже немного был потрепан временем, но, слава Богу, в доме ни крыс, ни тараканов нет, так что есть его можно, хоть он и лежит тут уже достаточно долго, коротая свои одинокие дни рядом с какими-то специями. Влад и не помнит, зачем вообще его купил, но сейчас тот оказался как нельзя кстати. — Ты больше всех за мою жопу волнуешься, Влад. Никто столько внимания ей не уделял ещё, — кажется, Дима начинает медленно, но верно, возвращаться в свой привычный режим. Он начинает говорить чаще, улыбаться ярче, отвечает на глупые шутки Влада и ведет себя более открыто, не зажимается в страхе и не стремится куда-то спрятаться. То ли хороший сон так влияет, то ли компания Череватого, который за своим языком почти не следит, но Дима вновь становится похож на того, кого Олег встретил у подъезда и увез в кино, с кем разговаривал по телефону, когда истекал кровью, когда лежал на траве и думал, что сломал ногу, тупо свалившись с дерева. И Олег был счастлив, что его друг и возлюбленный нашли общий язык, был счастлив, что Влад помогал Диме вновь начать радоваться жизни, и даже против не был, что тот называл его «принцессой». Пусть называет, если Дима будет продолжать так улыбаться и дышать спокойно, не плача от каждого громкого постороннего звука и неосторожного резкого движения рукой в его сторону. — Ниче, вон у тебя сидит ещё один заинтересованный в твоей жопе, просто молчит тактично. Он у нас мальчик воспитанный, сначала киношки, кафешки, ебанутый брат, а потом уже любовь и поцелуи в жопу, — Влад усаживает Диму на стул, двигает к себе ещё один и опускается на него, притягивая к себе обжигающе горячую чашку. Дима фыркает на чужие слова, но улыбается широко, тянется за своей чашкой и сахар насыпает в чай, причем прямо так, без ложки, из пакета, что вызывает у Череватого громкий смех. От неожиданности рука Димы дёргается, и он высыпает в жидкость слишком много, там ложек шесть, не меньше. Влад смеётся лишь сильнее, — Вот теперь точно целлюлит появится! — Это все из-за тебя… — Матвеев хмурится недовольно, смотрит так потерянно на чашку и думает, что можно вообще в такой ситуации сделать, потому что добавлять столько сахара он совершенно не планировал, но мысли его прерывает рука Влада, которая меняет их чашки местами, отдавая свой чай Диме, который лишь смотрит сначала непонимающе, а после в улыбке благодарной расплывается, потому что чужая забота приятна до одури, — Спасибо. — Да не за что, похожу я с целлюлитом на жопе, а то Олег меня за твою жопу не простит никогда, — Влад чай отпивает и морщится тут же, потому что слишком сладко, крупицы сахара даже на языке оседают неприятно, видимо, не успела ещё гора эта раствориться в воде. Он взгляд переводит на друга, который сидит молча, смотрит внимательно на Диму и взгляда отвести не может. Хочется его за плечи потрясти, потому что тот слишком сильно завис, но Влад боится по лицу схватить, мало ли, что там Олег сделает от неожиданного прикосновения к себе, — Эу, Олег, доброе утро, земля тебя вызывает. — А?.. — Олег моргает непонимающе, совсем не заметил, как в собственные мысли погрузился, как залип на чужом лице, на чужой мягкой улыбке. Кажется, будто он тупеть начинает, когда видит Диму, потому что все мысли с его появлением крутятся лишь вокруг него, касаются лишь его и отпускать Олега из своих рук не желают. Дима лишь смеётся с чужого удивлённого лица тихо, улыбается широко и чувствует, как взгляд серых глаз вновь цепляется за него, наполняется шоком неприкрытым и такой любовью всеобъемлющей, что внутри все плавится от чувств. — О, а говорил не смеётся с тобой! Смеётся! Грех с твоего тупого лица не посмеяться! — Влад улыбается довольно, видит, как у Олега шестерёнки усердно в голове крутятся, а потом он подскакивает и в шутку начинает драться с другом, отвешивая одну оплеуху за другой, на что Череватый даже не сопротивляется, смеётся заливисто и лишь иногда голову руками прикрывает. Влюбленный по уши Олег — нечто. — Не поубивайте друг друга, — Дима улыбается, сахар себе нормально наконец насыпает и пьет чай довольно, чувствуя, как все внутри радуется горячему напитку. Неожиданно очень хочется есть, все-таки со второго плана чувство голода вылезает на первый, и он решает отвлечь друзей от притворной потасовки, чтобы спросить о том, что ему обещал недавно Влад. А обещал Влад поесть, — Так, где еда? — Еду надо готовить, принцесса, а мы оба ужасные претенденты на роль повара, — Влад отталкивает наконец от себя Олега, язык ему по-детски показывает и чай отпивает, краем глаза следя, чтобы друг сел на место и успокоился. Наконец на кухне было уютно, наконец они не говорили ни о чем тяжёлом, и от этого так приятно было на душе, что Влад прекратить улыбаться не мог. Дима вмиг разбавил тяжёлую атмосферу, помог отвлечься от страшных мыслей и наладил контакт между Владом и Олегом, он словно палочкой волшебной взмахнул и все так хорошо стало, что душа петь не переставала. — Как вы до своих лет дожили… Давайте я что-нибудь приготовлю тогда, — Дима чай как-то слишком быстро допивает, чашку убирает в раковину и холодильник открывает, чтобы оценить запас продуктов. Что же, все не так уж и плохо, хотя бы продукты они покупать умеют, а значит, что не все потеряно, — Когда-нибудь я вас обоих научу готовить, потому что вечно стоять у плиты я не собираюсь. Два здоровых лба, а на кухне как слоны в посудной лавке, — Дима ворчит, но не со злостью совершенно, продукты из холодильника достает и совершенно думать забывает о том, что совсем недавно ему плохо было, что совсем недавно даже подумать не мог о том, чтобы сказать больше двух слов, все время плакал и надеялся, что жизнь его прервется во сне, потому что терпеть было невозможно ту боль, что разрывала его изнутри. Конечно, он понимал, что такое спокойствие очень мнимое, а в душе все раны ещё слишком свежи и напомнить о себе могут в любой момент, но, почему-то, хотелось следовать советам Влада и двигаться вперёд, плевать на чужое мнение и желания, потому что он у себя один, кто бы сейчас не был рядом. — Хорошо, принцесса, научишь нас кашеварить и уйдешь на свою законную пенсию пазлы собирать и раскраски разрисовывать, — Влад хихикает, чай допивает и в раковину посуду убирает, не забыв потрепать по волосам Диму. Олег же видит, что друг уйти хочет из кухни, останавливает его за руку и телефон свой протягивает, смотря прямо в глаза, серьезно так, внимательно, отчего у Влада все внутри сжимается невольно, — Чё? — Распечатай фотки с телефона, ты поймёшь, какие, — Олег отдает свой телефон, ждёт, пока Влад медленно пропустит информацию через мозг и вздохнет недовольно, но кивнет. — Я тебе что, копи-центр? — Влад что-то ещё бормочет себе под нос недолго и уходит из комнаты. Олег прекрасно знал, что тут есть и принтер, и компьютер, и весь набор проводов, потому что Влад умудрялся работать из этого дома. Конечно, друга сюда никогда не пускал и адрес сказал впервые только прошлой ночью, потому что эта берлога только Влада Череватого и ничья больше, и особенно Олег, шумный и настырный, ему тут был не нужен, но как же все быстро меняется. На кухне повисает молчание, но от него не веет никаким напряжением, Дима готовить продолжает, а Олег смотрит на чужую спину и улыбки сдержать не может. Наконец на душе спокойно, хоть где-то изнутри тела и продолжает свой рост то зерно сомнения, которое без колебаний посеял в Олеге Саша. С каждой секундой оно все больше, а присутствие Димы не спасает никак, заставляет лишь больше внимания обращать на тяжёлые мысли и странные размышления. Олег не хочет сомневаться в нем, но все происходит само собой, стыдно становится, что он думает о чем-то подобном, что ставит под вопрос чужие и собственные чувства, стыдно, что прекратить думать об этом не может и постоянно в голове крутит слова брата. Ему спросить хочется, разузнать все, но совесть не позволяет, потому что Дима сам сказал, что не готов ещё так открываться ему, что ему нужно время и силы на такой серьезный шаг. Против воли вырывается тяжёлый выдох, на который Матвеев тут же обращает внимание, оборачивается, отвлекаясь от готовки и смотрит так пристально, что Олег теряется на секунду. — Ты тихий, — Дима привык уже к чужим разговорам и монологам, привык к не прекращающемуся звучанию голоса Олега, а теперь тот был необычайно тихим и молчаливым, что наталкивало на странные мысли. Что-то не так? Дима что-то успел натворить? Как-то обидел? Может у Олега что-то случилось? Все эти вопросы крутились в голове волчком, заставляли ее раскалываться, а сердце сходило с ума от волнения. Непривычно было видеть Шепса таким. — А ты разговорчивый… Я просто… Не знаю, за эти несколько дней так отвык от твоего голоса, от твоего смеха, — Олег смотрит на парня, улыбается ему, видя ответное движение губ и думает о том, как правильно мысли изъяснить, как все донести до Димы, чтобы было понятно, — Ты сейчас такой спокойный, будто ничего и не было… Все хорошо? Как ты себя чувствуешь? — На самом деле, достаточно неплохо, — Дима улыбается ему шире, глазами бездонными сверкает и готовить продолжает, обжаривая что-то на сковороде, — Не знаю, насколько долго я буду таким спокойным, но мне легче, когда вы рядом, — он не скрывает, что парни помогают ему, делают легче, себя не выставляет сильным и смелым, ведь не такой совсем. Ему легко, когда Влад и Олег рядом, ему дышится спокойнее, а весь окружающий ужас будто замыливается и бьёт не так сильно под дых, как раньше. Сюда бы Лину ещё, и он был бы на седьмом небе от счастья в окружении самых близких своих людей, — Не знаю, как именно, но Влад умеет давать пинка, чтобы начать что-то делать, а ты… Я чувствую, что нравлюсь тебе, чувствую твою заботу и симпатию… И это так греет изнутри, что хочется двигаться дальше только для того, чтобы продолжать чувствовать это тепло. Дима говорит все так легко, что у Олега внутри сердце замирает, а губы расползаются в ещё более широкой улыбке. Он насмотреться на парня не может, руки чешутся обнять его, прижать к себе, и Олег не противится этому желанию, встаёт со стула, прижимается своей грудью к тонкой спине Димы, обнимает руками крепко за талию и губами тычется в шею бледную, покрытую яркими татуировками. Матвеев не отстраняется, ладонь свободную кладет поверх чужой руки и пальцами нежно-нежно гладит кожу, показывая, что видит, что чувствует его любовь, что ощущает кожей и всеми нервами, что принимает всем своим сердцем. Им не нужно громких признаний и оглушающих слов, хватает нежных касаний и трепетного отношения друг к другу, чтобы понять, что все взаимно, что они оба любят. — Чем я тебя заслужил, скажи… — Олег целует шею тонкую, улыбается так широко, что скулы болеть начинают и думает о том, как же он рад сейчас быть рядом с Димой, как же сердце его успокаивается, когда рядом он. Терять его не хочется совершенно, даже пара часов в разлуке ощущаются годами, столетиями порознь. Олег не уверен, должно ли быть так у нормальных людей, но ему как-то все равно совершенно на то, как у других все в любви, потому что их чувства для него самые правильные и верные, самые нужные и истинные. — Садись давай, Олеж, мне нужно закончить готовить, иначе вы тут с голоду помрете, — отстраняться не хочется, но Диме действительно бы готовить закончить. Он голову поворачивает, смотрит, как Олег недовольно хмурится, но отстраняется слегка, а после, кое-как извернувшись, Матвеев целует его в уголок губ и возвращается к сковороде, пока Шепс на стул возвращается, на спинку откидывается и продолжает смотреть на него. Внутри все теплеет снова, будто грелку в грудную клетку засунули, а в воздухе витает любовь, которую потрогать можно и кончиками пальцев погладить. То, что происходит между ними, чем-то неземным является, нереальным. Они сидят в тишине, но им даже разговаривать не надо, чтобы понимать друг друга. Олег на ноги поднимается, когда Дима готовить наконец заканчивает, а сам он чай допивает наконец, посуду моет, получая от парня лёгкий поцелуй в щеку и еле ощутимое касание к спине. Хочется, чтобы это было их обычной рутиной, чтобы так было всегда, чтобы ничего не мешало им просто жить и любить, но в жизни все не так просто, к сожалению, и ничего по щелчку пальцев или искреннему желанию не происходит. За все приходится бороться. И, моя посуду, наблюдая краем глаза за Димой, который по тарелкам спагетти с курицей раскладывает, Олег думает, что будет бороться за него до конца. Будет бороться, даже если сил не будет, если на ноги даже встать не сможет. Он будет бороться, пока не испустит свой последний вздох. — О, хозяюшка доделала обед, — Влад заходит как раз вовремя, улыбается довольно, заметив тарелки с едой на столе и руки довольно потирает, словно большая муха, готовая в любой момент накинуться на спагетти. Как же давно он не ел нормальной еды! Обычно всегда чем-то вредным перебивался, снэками или доставками, за всеми своими делами совершенно забывая о том, что нужно нормально питаться, а не кусочничать, — Ещё и Олега приплел к процессу. Правильно, пусть хоть чем-то полезным занимается. Ты его, это, сильнее под каблук загоняй, авось хорошим человеком станет, готовить и убирать научится, — Дима улыбается на чужие слова, а Олег недовольно брови хмурит и бормочет себе что-то под нос, пока Влад усаживается за стол, ожидая тактично, когда все закончат с оставшимися делами и тоже сядут. — Будешь много выпендриваться, тоже под мой каблук пойдёшь. Я и тебя научу пол мыть и макароны варить, — Дима бы его по волосам потрепал, но у Влада они слишком короткие, должного эффекта не выйдет. Даже не отплатить ему той же монетой… Ну что это такое? Дима целует вновь благодарно Олега в щеку, когда тот заканчивает мыть посуду, а после они усаживаются за стол, наконец приступая к еде. — Ну уж нет, принцесса, под каблук я не пойду. Я — волк, мне чужды эти ваши стаи и любовь, я живу один, — Влад пальцы указательные вверх поднимает, подбородок задирает, вызывая у Димы приступ смеха. Конечно, волк он. Щенок, жаждущий любви и признания столько же, сколько и все остальные люди в этом мире. Влад только строит из себя холодного, закрытого, прячущего за маской чувства парня, а на самом то деле он совершенно такой же, как и все они. Так же хочет любви, так же хочет симпатии и тепла. — Ты шакал, ну или гиена, точно не волк, — Олег бросает взгляд на друга, спагетти с небывалым аппетитом уплетает и благодарно Диме улыбается, потому что получилось действительно очень вкусно, они бы так не смогли. Влад бы что-то сломал из техники, а Олег точно бы переварил или сжёг что-то из продуктов. Дуэт у них, конечно, прекрасный. Влад же на чужие слова насупился сразу недовольно, даже вилку отложил, прожевывая быстрее еду, чтобы ответить на чужой подкол. Кто тут ещё гиена?! — Не подавись, — Дима улыбается, наблюдая за чужой глупой перебранкой и ест себе спокойно, чувствуя себя так умиротворенно, как никогда ещё не чувствовал. В компании этих парней так спокойно и хорошо, что сердце радуется, бьётся спокойно, а в грудной клетке бабочки порхают, поднявшись из живота и облюбовав лёгкие. Дышать становится легче, а все волнения и страхи куда-то испаряются, остаются забытыми в дальнем чулане и даже внимания на себя обратить не пытаются. — А кто волк тогда? Ты?! Ты скорее щенок, была бы твоя воля, Диму бы всего облизал, тапочки бы ему во рту носил и перестал бы ссать по углам, ещё бы хвостиком вилял так, что жопа бы отваливалась, — Олег рот недовольно открывает, чуть ли не теряя все, что туда недавно засунул, а Дима смеётся с чужого выражения лица. В который раз он думает о том, как эти два парня дожили до своих лет. Ну вот как? Они же сущие дети! — Какой ещё щенок?! Я — щенок?! — Олег на ноги подскакивает, а следом за ним и Влад. Кажется, если их не остановить, начнется та самая тупая дружеская драка, во время которой эти двое точно что-нибудь разнесут. Дима вздыхает тяжело, улыбку широкую даже не прячет, поднимается следом и встаёт между парнями, упираясь ладонями в чужие грудные клетки, мягко отталкивая друг от друга. Ну уж нет, разносить все вокруг из-за какой-то глупости он им не позволит. — Все-все, хватит, — он смотрит то на одного, то на другого, улыбается мягко каждому и буквально кожей ощущает, как те успокаиваться начинают, дышат ровнее и уже не стреляют в друг друга убийственными взглядами, — Влад — красивый гордый волк, который пусть и ходит отдельно от стаи большую часть времени, но в любой момент готов прийти ей на помощь, а Олег — самый верный щенок золотистого ретривера, которого я всегда готов чесать за ушком, потому что он всегда будет рядом в трудную минуту. Все? Решили? — Дима улыбается ещё шире, когда видит, как на чужих губах появляются довольные улыбки. Олег даже не обижается, что его всё-таки назвали щенком, он лишь грудь гордо выпячивает и подбородок задирает, показывая, какой он «хороший мальчик». Матвеев целует его в щеку, усаживает на стул и к Владу поворачивается, который смотрит на него так же довольно, а после целует в щеку и его, отчего у парня сердце в пятки падает и где-то там биться продолжает, — Это чтобы из-за ещё одной мелочи спорить не начали. Влад чуть мимо стула не садится, улыбается глупо и в тарелку свою утыкается, продолжая есть. Дальше никаких конфликтов, пусть и шуточных, не происходит, они едят спокойно, каждый думает о чем-то своем, наслаждаясь тем, что приготовил Дима. А парень и рад, что накормить этих двух балбесов смог, потому что сами бы они убились, пока пытались хотя бы макароны сварить. В голове мелькает мысль, что их бы действительно стоило научить азам приготовления пищи. Когда тарелки пустеют, Дима поднимается на ноги, чтобы поставить их в мойку, но Олег останавливает его, сам все собирает и мыть начинает, давая парню отдохнуть немного. Правда, не сказать, что Дима устал сильно, выспался хорошо, да и компания Влада и Олега наполняет его небывалыми силами, а страшные воспоминания и мысли в голову не лезут совсем, он мог спокойно помыть посуду и хоть весь дом передраить, но Олегу благодарно все равно улыбается, говоря немое «спасибо» за заботу. — Олега бы спать уложить, он сейчас носом клевать начнет, всю ночь почти на ногах, — Влад поднимается со стула, потягивается довольно и сыто, словно большой кот, а после ловит недовольный взгляд Олега, который с чужими словами явно не согласен. Он совершенно не чувствует, что хочет спать, у него ещё полно сил. Так он думает, совершенно не замечая, как, после еды, его реакции становятся более замедленными, а глаза сами собой начинают закрываться. И Дима это прекрасно замечает, соглашаясь молча с Владом. — Ничего я не буду носом клевать! Нормально все со мной, — Олег с посудой заканчивает, руки быстро вытирает и поворачивается к Владу лицом, видя чужую широкую улыбку. Собственные веки неожиданно тянет куда-то вниз, хочется глаза на подольше прикрыть, а в животе приятно расползается тепло сытости. Ему неожиданно хочется прилечь, укутаться в одеяло и действительно поспать. Все эти часы, проведенные на диком адреналине и страхе, теперь выливались в ужасную сонливость и слабость, правда, признавать, что Влад прав, совершенно не хотелось, и Олег делал усердно вид, что не клюет носом и не ищет взглядом любую горизонтальную поверхность, чтобы прилечь. — Ну-ну, так я тебе и поверил, пиздишь, как дышишь. А дышишь ты подозрительно часто, — Влад улыбается все шире. Кажется, что шире уже некуда, но удивлять он умеет, — Дим, иди-ка, уложи щеночка баиньки, а то он упадет тут мордой в пол и получится у нас что-то вроде «киска мордочку разбила», — Дима морщится недовольно от такой шутки, но улыбается, поражаясь тому, сколько странных сравнений есть в голове Влада, кивает головой на чужие слова и подходит ближе к Олегу, кладя ладонь на плечо крепкое и улыбаясь уголками губ, говоря без слов, что тому действительно пора бы отдохнуть, — Я пока покурить выйду, так что развлекайтесь. — Пошли, уложим тебя спать, а то уже действительно носом клевать стал, — Дима под руку его берет, хотя в этом необходимости никакой совершенно нет, но Олегу от чужой заботы приятно так, тепло на душе, что он улыбается широко и в висок нежно целует, пока Матвеев ведёт его в одну из спален, которую он нашел, когда бродил в поисках ванной по дому, — Можешь пока выбрать, какую сказку тебе рассказать на ночь. — Ну я же не ребенок, чтобы мне сказки рассказывать… — Олег улыбается парню, идёт туда, куда шагает Дима и взгляда оторвать от него не может, чуть ли не падает на лестнице, в угол почти врезается на одном из поворотов, но все так неважно, когда тот рядом, когда взгляд прикован только к нему. Дима на чужие слова лишь улыбается, в комнату заводит и усаживает на кровать так, будто Шепс не уставший и сонный, а пьяный в стельку. Ему просто приятно заботиться о парне, ему совершенно не сложно довести и усадить, плед убрать с кровати и слегка одеяло отодвинуть. — Давай, штаны снимай, можешь и футболку тоже снять, в одежде уличной не спи, — Дима убирает плед на небольшое кресло в углу комнаты и поворачивается к Олегу, который стягивает джинсы и футболку, тут же забираясь под одеяло, потому что дома ещё не слишком тепло, а по голой коже гуляют сквозняки, облизывая ее холодным воздухом. Матвеев же следует за ним, садится на кровать, но под одеяло не лезет, всё-таки пачкать грязной одеждой чистое постельное совсем не хочется. Пальцы длинные забираются в чужие волосы, гладят аккуратно кожу, массируют ее, пока у Олега глаза прикрываются, но сон все никак не идёт. В голове роем кружат воспоминания о разговоре с братом, вновь росточек сомнения даёт о себе знать, мазутом покрывая каждую светлую мысль и не давая спокойно отдохнуть. Ему узнать все у Димы хочется, но совесть и здравый смысл не дают даже слова вымолвить. Это неправильно, он не должен лезть в чужое прошлое, если Дима не хочет рассказывать, если ему сложно и больно все это вспоминать. Олег пытается угомонить мысли, но все тщетно, ничего не выходит и росток сомнения лишь сил набирает и распускает первые бутоны. Матвеев же все прекрасно замечает сам. Ему не нужно слов, чтобы понять, что Олег чем-то озадачен, что думает о чем-то тяжёлом и неприятном. Он совершенно не знает, что у него случилось, что случилось у Влада, почему они тут находятся, но сердце не на месте, когда перед глазами такой подавленный Олег лежит. Глаза чужие, серые, как льдинки, смотрят куда-то в пустоту, губы сжимаются в линию плотную, а дыхание становится порывистым, поверхностным. Диме больно видеть Олега таким, и он не может не спросить, что у него случилось, потому что иначе его волнение просто сожрет изнутри, просто разорвет на части и не оставит ничего хоть каплю похожего на разумность в голове. Ему кажется на секунду, что он слишком сильно волнуется за Олега, но по-другому он просто не может, потому что Олег глубоко в его сердце забрался, поселился там и выходить совершенно не планировал. Да и Дима его выгонять оттуда совершенно не собирался. — Олеж, о чем ты думаешь? Я вижу, как тебе тяжело. И молчаливый ты больно после того, как вернулся, — Дима оглаживает нежно щеку чужую, чувствует, как Олег тычется в ответ в прохладную ладонь, видит, как тот глаза прикрывает и мысленно борется с чем-то, какие-то сомнения преодолевает, не зная, стоит ли говорить или нет. Внутри все так от чужих слов болит, что держать в себе это сложно, но и Дима не готов к этому разговору, потому что это слишком личное, слишком тяжёлое, слишком травмирующее. Он совершенно не знает, что ему сейчас делать, как себя вести, потому что собственные сомнения кажутся такими неправильными и противными, что тошнить начинает. И Дима видит читает его как открытую книгу, поэтому подталкивает, — Говори, Олеж, все хорошо будет, не волнуйся. — Это из-за разговора с Сашей… Он опять про тебя какой-то бред нес, про твое прошлое. Ничего такого, все нормально, мой хороший, — Олег смотрит внимательно за эмоциями на чужом лице, но не замечает ни одного признака истерики, Дима лишь улыбается уголками губ, гладит вновь ладонью его по голове, пока думает о чем-то, взвешивает все за и против в какой-то немой борьбе, — Ничего такого, Дим, я ни одному его слову не верю. Дима улыбается все ещё, но глаза его блестят уже не так ярко. Он даже представить не может, что Саша мог рассказать Олегу, как мог вывернуть его историю, как мог перековеркать факты. И ему страшно, что Саша сможет настроить брата своего против него, потому что его версии Олег не знает. Матвеев прекрасно видит, как тому важно быть в курсе, как ему важно знать все, и как он тактично молчит, зная, что для Димы это сложная тема. Парень думает о том, что должен все рассказать, потому что так будет правильно, потому что Олегу он доверяет, а если он после истории длинной и ужасающей решит его оставить, Дима его поймет. Но лучше так, чем он услышит неправильную историю от Саши и возненавидит его, будет сомнениями мучиться и смотреть с такой болью, что в груди все сжимается лишь от одного взгляда в серые глаза. Дима решается открыться, боится правда, что пожалеет потом, но сейчас это неважно, потому что Олег должен все узнать от него, а не из чужих уст, не из уст того, кому это выгодно. Кому выгодно, чтобы Олег возненавидел Диму и оставил в одиночестве пытаться выжить в этом жестоком мире. — Вот оно как… Надеюсь, ты ещё не сильно спать хочешь, потому что рассказ будет не коротким, — Дима улыбается нежно, когда видит на чужом лице шок и непонимание, ладонью прикрывает открывшийся было рот Олега и головой машет из стороны в сторону отрицательно. Нет, не надо его отговаривать. Он все решил, все взвесил и все обдумал, — Все нормально, Олеж. Я хочу рассказать, и я готов. Я хочу, чтобы ты узнал все от меня, а не от брата, так позволь мне это сделать, — Дима улыбается ему, чувствует, как все внутри трепещет, давит осознанием того, что сейчас он вновь откроется человеку, реакцию которого предугадать невозможно, как бы этого не хотелось. Дима улыбается, ладонью проводит по чужой щеке и начинает свой рассказ.***
Дима никогда бы не сказал, что он был любим в семье, но до определенного времени жить было терпимо. От него требовали хороших оценок и примерного поведения, отчётов о местоположении и вечного немого послушания, готовить должен был, убираться должен был, пока родители работают или пропадают где-то за пределами небольшой квартиры на окраине Тольятти. И Дима даже не жаловался. Чаще всего дома он был один, даже постоянные отчёты по смс не доставляли каких-то неудобств, да и младший брат раскрашивал всю серость существования цветными мелками. Матвееву действительно нравилось проводить время с братом, он рад был и уроки с ним делать, и на кружки различные водить, и выполнять все его хотелки по первой же просьбе. Миша был лучиком света, всегда улыбался и следовал по пятам за братом, видя в нем поддержку и опору, но оказался достаточно ведомым то ли в силу возраста, то ли в силу характера, потому что все, что говорили ему родители, он воспринимал как истину в последней инстанции. И до какого-то времени это совершенно не волновало Диму, он старался не обращать внимания на это и продолжал учиться в выпускном одиннадцатом классе, пока впервые не влюбился в парня. Собственные чувства стали ударом под дых, страшным проклятием, черной меткой, закрывшей будущее на долгое время темным полотном. Дима совершенно не понимал, что ему делать и как быть, ведь прекрасно знал, как на такую новость отреагируют мать и отец. Будут крики, будут побои, будут осуждение и непринятие. И Дима стал закрываться в себе, смотрел украдкой на объект своего обожания, молчал упорно и лишь вечером записывал все свои мысли в небольшой блокнот, который очень надёжно прятал в системный блок компьютера, в котором, к счастью, было достаточно свободного места для его страшной тайны. Он нежно грел свои чувства в груди, постепенно принимая себя таким, какой он есть, сдавал экзамены и выбирал ВУЗ, когда родители неожиданно нашли то, что так долго пряталось, так долго скрывалось от чужих глаз и ушей. Дневник. Дима до сих пор не знает, что отцу понадобилось в системном блоке, но, когда тот стал разбирать его, сердце парня просто упало в пятки и забилось в каком-то сумасшедшем ритме после долгой паузы. Отец прочитал, даже шанса не дал забрать блокнот, а после ударил сына так, что у того из глаз звёзды посыпались. Щека горела огнем, слезы душили изнутри, но Дима просто не мог позволить себе плакать, потому что получил бы ещё больше. Мужчины ведь не плачут. Вскоре о его тайнах узнала и мать, а после начались долгие ссоры, оглушающие крики и бесконечные выяснения отношений. Дима тонул во всем этом словно в болотной трясине, все ещё пытался выбрать ВУЗ, но теперь главным критерием стало не образование и престиж, а местонахождение — подальше от дома. Единственный, кого не хотелось бросать на произвол судьбы — Миша, но и он вскоре перешёл на сторону родителей, которые конкретно промыли ему мозги одной простой фразой: «Гомики — не люди, они должны сдохнуть». В этот момент Дима жалел брата за то, что он был слишком ведомым и свои мысли терял за чужим авторитетом. Он не обижался на Мишу, тот был еще ребенком, которому легко было внушить любую мысль, надеялся, что когда-нибудь брат переосмыслит все и снова начнет с ним общаться, перестанет смотреть волком, перестанет душить его ненавистью и молчанием, от которых все внутри тлело и рушилось. Его мечты горели, оставляя после себя пепелище из несбывшихся планов и неисполнимых желаний. Дима больше не мог находиться дома, не мог жить в родном городе, чувствуя кожей, как он его отторгает, как он его ненавидит, и с первой же возможностью сбежал в Москву, поступив неожиданно для всех на спасателя. И вроде бы все начало налаживаться, номера родителей были заблокированы, а брат на сообщения не отвечал, сколько бы Дима не пытался ему писать. Он поздравлял его с каждым праздником, спрашивал о самочувствии и все ждал. Бесконечно долго ждал ответа, но никогда его не получал. От этого сердце разрывалось, слезы подкатывали к глазам, а в горле стоял удушливый ком. Дима все пытался внушить себе, что это не его вина, что он не выбирал, каким ему родиться, но все было тщетно, потому что любовь брата была ему необходима. В огромном городе, наполненном людьми, было слишком одиноко. Он мечтал сбежать из Тольятти, сбежать от проблем, от ужасных воспоминаний, но в Москву, к сожалению, взял себя с собой. И сбежать не вышло. Мысли всегда были в голове, щеку все ещё жгло от самой первой пощёчины, а сердце кровью обливалось лишь от воспоминаний и мыслей, связанных с Мишей. Дима медленно, но верно, тонул в собственных мыслях и страхах, в ненависти к себе и всему окружающему миру, который продолжал его отталкивать, в мыслях, что никогда и никто его не полюбит, никогда не будет рядом. Он начал думать, что не заслуживает любви, раз и родители, и брат отказались от него, раз вокруг не было ни одного живого существа, которое бы приняло его, впустило в свое сердце и позволило быть рядом. Дима никогда раньше не жаловался на свою семью, думая, что так о нем заботятся, так проявляют свою любовь, но сейчас этот мыльный пузырь из лжи самому себе лопнул, оставив после себя лишь мыльные следы на разорванном в клочья сердце, мыльные следы, почему-то пахнущие аммиаком и на вкус похожие на йод. Дима резко осознал, что его никогда не любили даже родители, что он был их глубочайшим разочарованием даже тогда, когда слепо следовал всем указаниям. Он просто был не достоин их любви, как бы не пытался ее заполучить. Но все изменилось в конце второго курса. Появился парень, который не боялся ничего, вел себя открыто, заигрывал смело, вводя Диму в ступор каждый раз своей открытостью. Женя всегда открыто говорил, что тот ему нравится, всегда пытался заговорить, приглашал куда-то, расспрашивал обо всем, что интересно парню, даже гитару подарил на день рождения, зная, что он хотел бы заниматься музыкой, тогда-то Матвеев и решил дать ещё один шанс себе и своему сердцу. Они начали проводить все больше времени вместе, Женя, всегда активный и жизнерадостный, вечно тянул Диму на приключения, звал гулять, приглашал в кино, со своими друзьями знакомил и водил смотреть на ночную Москву. Все это было похоже на сказку. Дима получал все, что хотел, был одарен любовью и вниманием и думал, что наконец был счастлив, ведь Женя всегда был рядом, всегда слушал и помогал, дарил лёгкость и какое-то простое человеческое умиротворение. Рядом с ним мир впервые не казался таким страшным и одиноким, а шумная Москва перестала казаться такой огромной и пустой. Но все оказалось не так уж и радужно, когда на одной из тусовок, где собрались друзья Жени, появились наркотики. Дима тогда увидел впервые его с другой стороны, увидел его под веществами и испугался не на шутку, ведь все это было слишком страшно, слишком непривычно и не лезло ни в один критерий «нормального человеческого отдыха». Ему всегда говорили, что наркотики — зло, смерть и так далее, далее, далее. И он послушно все это обходил стороной, пока его собственный парень не оказался зависимым. В первую же секунду появилась мысль бросить Женю, но неожиданно воспротивилось сердце, которое так сильно привязалось к парню, что не могло его так легко отпустить. И Дима остался с ним рядом, как бы не пугала его чужая зависимость, которую он даже не замечал до момента, пока ему не ткнули этим фактом в лицо. Дима думал, что сможет отучить Женю от всего этого, что сможет помочь справиться с зависимостью, что ради него парень точно со всем этим завяжет и начнет нормальную жизнь, но все опять пошло не по плану. Под веществами Женя был ещё более любвеобильным, обнимал постоянно, из рук не мог Диму выпустить, весь мир клал к чужим ногам, целовал так трепетно и улыбался так широко, что со временем, медленно, но верно, парень перестал видеть в этом проблему. Глаза замылились, розовые очки удобно сели на переносицу и все окрасилось в радугу, потому что Женя все равно любил его и был рядом, несмотря ни на что. Вечеринки стали чаще, наркотиков стало больше, пока Дима не привык окончательно, в один переломный момент, после бесконечных жалобных уговоров своего любимого, согласившись принять свою первую дозу. Тогда его мир перевернулся с ног на голову. Тело наполняла необычная лёгкость, любовь плескала через край, казалось, что весь мир перестал быть таким жестоким и страшным, казалось, что все вокруг твои друзья, а Женя — идеал. Это был самый красочный день за все время, самое яркое воспоминание и самый лучший опыт, к которому Дима быстро привык. Сначала он убеждал себя, что это всего один раз, что больше такого не будет, что сделает это только ради Жени, который уговаривал его долгими часами, на коленях стоял и умолял, чтобы он попробовал, говорил, что ничего плохо не будет от одного раза, что он будет все время рядом… И Дима поверил, попробовал один раз, потом ещё один, ещё один… И так далее, далее, далее. Дима делал все, что говорил ему Женя, себя терял в этих странных чувствах, себя терял в этой больной любви, но все ещё держаться пытался за последние крупицы разума, экзамены сдал в вузе, диплом защитил, а после сорвался так, что все следующие месяцы стали похожи на сущий кошмар. Наркотики, употребление, распространение, Женя и его друзья, первые передозировки и знакомство с Костей. Костя оказался чьим-то знакомым, который в черную откапывал наркоманов по всей Москве, зарабатывая на этом неплохие деньги. В один из дней, когда Дима переборщил с веществами, он приехал помочь, так и познакомились. Косте явно молодой необычный парнишка, забивший себя почти полностью татуировками за год периодического употребления, очень понравился. Женя же к тому моменту начал терять свой человеческий облик: на руках появились язвы, вен не было видно совершенно, слизистые в носу и рту были сожжены, и последней каплей стало «открытие» паха. Дима уже прекрасно знал, что, если человек начал колоться в паховые вены — ему осталось совсем немного. И видел он это по чужому состоянию прекрасно. Женя умирал на глазах, быстро, стремительно, под наркотиками становился вдруг агрессивным, ловил частые галлюцинации и пытался напасть на всех, кто был рядом, чуть одного своего друга не прирезал, а другого почти вытолкнул из окна девятого этажа, благо, его успели остановить другие ребята. Дима начинал бояться и за свою жизнь, потому что тепла от парня больше не получал и, честно говоря, не ждал, начиная догадываться, что свернул куда-то не туда на своем пути, но остановиться было очень сложно. Бесконечные квартиры, похожие на притоны, вещества и агрессивный Женя окружили его со всех сторон, погрузив с свое болото, из которого выбраться было почти нереально. Дима видел все, что только можно было увидеть в своей жизни. Он видел, как насиловали девочек под веществами, как люди прыгали с окон, как резали себя, как устраивали бесконтрольные драки на смерть и чувствовал, как все это неправильно, как все это страшно и ужасно. В последние месяцы и сам он стал получать от Жени. Тот бил сильно, не жалея ни капли, не обращая внимания на слезы и распахнутые в ужасе глаза, на всех, кто пытался его остановить. Женя видел, как Костя смотрел на Диму, как ухаживал и засматривался, и во всем этом винил именно Матвеева, злился только на него и желал зла только ему. Ему было все равно на то, что Дима никогда взаимностью на чужие ухаживания не отвечал и принимал заботу лишь для того, чтобы не обидеть мужчину. Но все в один момент дошло до того, что Диму, в одних джинсах и футболке, в одних тонких носках, Женя выставил за дверь в двадцатиградусный мороз, тогда единственным человеком, к которому Дима смог обратиться — был Костя. Костя умел хорошо ухаживать, был состоятельным и обходительным. Мужчина стал часто забирать Диму к себе в квартиру из притонов, чтобы откапать или уберечь от сошедшего с ума Жени, стал цветы дарить и одежду, по которой парень фанател, на которую засматривался иногда в торговых центрах, а, узнав о желании продолжить играть на гитаре, подарил инструмент, причем довольно хороший и дорогой, ведь прошлый Женя продал, чтобы купить очередную дозу, клятвенно обещая купить новую в скором времени. Так и не купил. Константин водил его по кафе и ресторанам, возил на своей машине и всегда старался ограждать от плохих компаний, однако Дима не хотел больше отношений, по крайней мере, не сейчас. В душе была слишком свежа рана, нанесённая Женей, да и Костя, хоть и ухаживал красиво, вызывал странное отторжение. В итоге он стал сбегать и от него, нашел подработку, снял небольшую квартирку и перестал брать трубку, когда видел на экране имя Гецати, чувствуя, как прошлое тащит его назад, но упорно ему сопротивляясь. Дима не бросил, но уже довольно сильно сократил количество употребляемых доз, перестал устраивать марафоны и взялся за голову, думая через несколько месяцев устроиться на более перспективную работу, потому что денег не хватало. Но терпеть и ждать несколько месяцев надо было на что-то, нужны были деньги сейчас. И именно по этой причине он вновь стал закладчиком. Диме было стыдно за самого себя, но есть хотелось, платить за квартиру чем-то нужно было, а зарплаты не хватало. Он корил себя, винил себя, зная, что есть куча других вакансий, на которые мог бы пойти, но выбрал самое лёгкое, самое близкое к тому, что уже испортило ему жизнь. Он винил себя бесконечно сильно, но не мог остановиться, плакал ночами и сбрасывал звонки Жени, удалял все смски парня, которого бросил совершенно неожиданно, без какого-либо разговора, без каких-либо объяснений, просто так продолжаться дальше не могло. Женя был живым трупом, а Дима медленно, но верно, стремился к нему в эту адскую пучину. Но долго находиться в одиночестве он просто не мог, тянуло вновь употреблять, тянуло вновь скрываться от этого мира в веществах и цветных картинках. Ему нужен был тот, кто смог бы вытащить его, кто дал бы толчок, чтобы двигаться вперёд и больше не касаться разрушающих тело веществ. И на ум приходил только Костя, который продолжал пытаться дотянуться до него, писал и звонил, желал увидеться и помочь. Дима решил дать ему ещё один шанс, хоть и все нутро подсознательно почему-то боялось мужчину. Он просто ответил на один из звонков, согласился прогуляться и все начало закручиваться. Они виделись все чаще, но Дима ответных действий на сближение почти не проявлял, все ещё не мог понять, почему его так отталкивает сильно, почему все внутри клокочет и сжимается, когда он только думает о Гецати. Отталкивая эти мысли, не имеющие никакого основания, Дима продолжал ходить с ним по кафе и ресторанам, общался, разговаривал, переписывался, но только вот трогать себя почти не давал, потому что от прикосновений чужих холод по коже бежал и мурашки покрывали все тело. Дима совершенно не понимал реакции своего организма, но в один момент все встало на свои места, пазл собрался в единую картинку, но уже было слишком поздно. Они с Костей опять ужинают в каком-то ресторане, в котором Дима чувствует себя ужасно некомфортно, постоянно по сторонам озирается, но, когда ловит взгляд мужчины перед собой, улыбается уголками губ, неловко руки чешет и продолжает беседу непонятно о чем. Все их разговоры никогда не задерживаются в голове, все вылетает мгновенно, Матвеев не может ни за одну тему зацепиться, все ждёт окончания вечера, чтобы остаться наконец в одиночестве и забыться во сне. Костя отталкивает, и с каждым днём это чувство все сильнее и сильнее, все значительнее и масштабнее, и Дима все чаще думает о том, что им не по пути, что стоит прекратить мучить и себя, и Костю. Наконец, они заканчивают, в машину забираются, а на улицах уже совсем темно, совсем тихо и мрачно, хоть вокруг и горят тысячи огней Москвы. Дима головой в стекло упирается холодное, вздыхает еле слышно с облегчением и на Гецати внимания совершенно не обращает, думает о своем, погружается в темные мысли, а, когда выныривает из них, замечает, что дорога совершенно не похожа на путь к его дому. Они часто ходили в этот ресторан, и Дима прекрасно знал, какой дорогой едет Костя к его дому, но сейчас было все по-другому. В груди сразу же паника нарастает, дыхание перехватывает, а в ушах кровь стучит оглушительно громко. Пальцы хватаются за ручку двери, но не дёргают, потому что Дима замирает, пойманным в ловушку зверем уставившись в чужие черные, нечитаемые глаза, которые смотрят на него пристально, видя каждое дерганное движение, читая легко каждую мысль и зная каждый ход наперед. Дима даже слова вымолвить не может, смотрит, как Костя срывается на зелёный свет и увозит его все дальше и дальше, выезжает на какую-то окраину Москвы, где кругом стоят одни бараки и гаражи, а после останавливается в месте без фонарей, без людей и без надежды на спасение. Сердце стучит где-то в горле, паника и страх затапливают сознание, когда Дима дёргает ручку двери и понимает, что машина заблокирована, внутри все падает, будто канаты, держащие его самообладание, рвутся, разнося по черепной коробке громкий треск рвущихся веревок. Он смотрит на Костю огромными, испуганными глазами, пока тот свет на потолке машины включает, а после приближается к лицу парня, который ремень отстегивает и спиной к двери прислоняется так плотно, что все ее выступы в кожу врезаются и грозятся оставить свои следы. Косте все равно на его страх, он наклоняется ближе, руку заводит куда-то вбок и резко кресло откидывается полностью назад, из-за чего Дима теряет равновесие и чуть ли не валится за ним следом, пока мужчина начинает оглаживать своими огромными руками его бедра, пуская вновь по коже холод могильный. Противно становится сразу, к горлу ком тошноты и страха подступает, а в голове ни единой мысли не проскакивает адекватной, он совершенно не знает, что делать в такой ситуации, как спастись, как выбраться из чужих цепких рук. — Ну же, котенок, не бойся. Чужие слова звучат эхом в пустой голове, в которой ни одной мысли не проскакивает о том, как выбраться из этого положения, а чужой взгляд, похотливый и жадный, приковывает к месту. Дима будто смотрит на самого опасного хищника в мире, задыхается от страха и ужаса, поверить не может в то, что оказался в подобной ситуации и чуть ли не плачет от того давления на психику, которое сейчас ощущает, от того страха, который переполняет сейчас хрупкое тело. Ласковое прозвище ещё сильнее бьёт по сознанию, руки движутся к ширинке на его джинсах, когда Дима всё-таки начинает что-то делать, руку заносит, чтобы ударить Костю, но, испорченные наркотиками рефлексы, убитые нервные соединения делают это слишком медленно, поэтому Гецати с лёгкостью его руку перехватывает, валит парня, словно игрушку, на сиденье лицом вниз и тут же перелазит следом, носом утыкается в темный затылок и что-то говорит, говорит, говорит, пока Дима задыхается от собственной беспомощности и страха. Он даже почти не пытается отбиваться, просто поверить не может, что этот человек, которому когда-то доверился, который спасал его множество раз и так красиво ухаживал, делает это сейчас против его воли. Дима рыдает, кричит в процессе, но вырваться не может, почти не пытается, потому что боль внутри, в душе, куда сильнее физической, куда сильнее желания сбежать. Он все ещё не верит, что все это происходит с ним, все ещё отрицает, но, с каждой секундой и минутой, проведенной в этой машине, проведенной наедине с Костей, которому решил довериться, забив полностью на странное чувство неправильности их общения, ломала его все сильнее и сильнее. От Димы не оставалось ничего с каждым толчком, будто бы все его желания, все его мечты и стремления сейчас топтали грязными ботинками, смешивали с мусором и сжигали, оставляя пустую оболочку от того, кто когда-то был человеком. Костя пользовался им как хотел, сколько хотел и сколько мог. Ему все равно было на чужое состояние, на слезы и рыдания, на трясущиеся плечи и тихие завывания, от которых у любого нормального человека давно бы уже сердце заныло. У Кости ничего не ныло в груди. Ему не было жалко Диму, который разлагался под ним, тлел зажжённой спичкой, затухал небольшим костром и разрушался песчаным замком. Ему было все равно, когда он быстро одевал парня, когда усаживал в кресло и пристегивал, а после выезжал на дорогу. Ему было все равно, что он буквально одним своим поступком сейчас убил человека. Убил Диму. Дима пустым, остекленевшим взглядом смотрел в окно, не видя ничего перед собой. На теле все ещё ощущалось фантомное касание рук, в груди зияла черная дыра, а в горле стоял ком тошноты. Его тошнило от самого себя. Тошнило от собственной слабости, тошнило от того, что им воспользовались как какой-то проституткой, что его доверие так нагло и просто выкинули в помойку, так просто и легко предали. Дима больше не чувствовал себя живым, не чувствовал себя достойным жизни, ощущал себя в бездне, черной и мрачной бездне, из которой больше не выбраться, из которой выхода больше нет. Он не смотрел на Костю, голоса его не слышал, продолжал взглядом упираться в одну точку и дышать еле слышно, иногда шмыгая носом и прикрывая красные опухшие глаза на секунды, в надежде, что все это глупый сон, что он сейчас откроет глаза и проснется. Но это было реальностью. Дима не видел больше смысла в своей жизни, не видел больше смысла в борьбе с самим собой, с зависимостью, с бесконечной чередой неудач и жизненных пощёчин. Его не любила семья, от него отрекся брат, первая любовь прошла мимо, вторая оказалась бесконечно зависимой, подсадила его на вещества, утаскивая в ад за собой, а человек, который его спасал, вытягивал с того света бесчисленное количество раз, растоптал его доверие, растоптал самого Диму и выкинул ненужной куклой в крохотную квартирку, в которой не было ничего и никого, что могло бы помочь справиться с таким ударом. Он был один в огромном городе, потерял все, за что цеплялся так долго и больше не видел выхода. Не видел ни одного выхода, кроме смерти. Без него все будет так же, как и с ним, тогда какая разница? Какой смысл? И тогда он шагнул с седьмого этажа, просто сделал шаг из своего окна, раскинув руки и решив, что так будет лучше всем. Только вот выжил почему-то, смерть его не забрала. Дима упал на машину, чувствовал острую боль по всему телу, но как-то совершенно неявно, будто она была где-то фоном и не лезла на передний план. Смерть казалась жестокой сукой, решившей помучить его, продлить его страдания, потому что Матвеев чувствовал боль каждую секунду все ярче и ярче, чувствовал все, ощущал каждую сломанную кость и каждый разорванный орган, его тошнило и крутило во все стороны, но он даже пальцем пошевелить не мог, лишь слышал крик какого-то мужчины, сбивчивый разговор с кем-то по телефону, а после громкий визг сирен. Он все ещё был в сознании, когда приехала скорая, когда его везли в больницу, когда его экстренно готовили к операции. Врачи не знали, что за ангел хранит этого парня, что за чудо произошло, что Дима выжил и продолжил смотреть на них своими блеклыми глазами, но уже мысленно готовились к тому, что на операционном столе он умрет, слишком много травм. Не умер. Восстанавливался быстро и даже на ноги смог встать, ходил как все нормальные люди и не замечал ничего, на слова врачей о чуде лишь улыбался краешком губ, проклиная мысленно того, кто решил его спасти, потому что все время, проведенное в реанимации, не мог выкинуть из головы все, что произошло в его жизни. Лёжа без движения почти полгода, он бесконечно думал, бесконечно крутил у себя в голове воспоминания, думал обо всем, каждую ситуацию прокручивал по тысяче раз и не мог понять, почему его так ненавидит этот мир. Дима не знал, чем ему заниматься дальше, не знал, что делать и как жить, однако понимал одно — к наркотикам больше не тянуло. Они стали красной нитью ужаса, которая пронизывала все эти страшные года, которая тянулась сквозь все воспоминания и убивала изнутри лишь одной мыслью: «Если бы не согласился тогда, сейчас бы тут не был». Дима винил себя во всем, винил себя, что попробовал наркотики, винил себя, что начал их распространять, винил себя, что познакомился с Костей и позволил подобраться ближе, винил себя, что не отбивался, винил себя, что выжил. Он был в полном непонимании, как жить дальше, не знал, что ему делать, пока не вспомнил о своем образовании, пока в палате ему незнакомая девушка не рассказала о том, как оператор 911 помог ей выжить, как был все время на линии и успокаивал, говорил, что делать. Девушка была очень жизнерадостной, улыбалась часто и помогала всем, чем могла, о дочери своей рассказывала, видя, как эти небольшие истории заставляют Диму улыбаться хотя бы иногда. Они неожиданно сблизились, Матвеев рассказал ей все, получил теплые объятия и поглаживания по спине, чувствуя, как в груди от этого все теплом наполнялось необычным. И тогда Дима понял, что, раз уж он не может помочь себе, то поможет другим, опыта в жизни, к сожалению, хватает, да и со временем, с практикой, он научился прекрасно абстрагироваться от той боли, что колотила его кувалдой по всему телу, что резала изнутри и сжимала сердце до крика и стиснутых зубов. Он вновь научился ходить, вновь научился говорить с людьми без страха, вновь научился казаться счастливым и улыбаться на чужие шутки, только вот доверять научиться было сложно. Он доверял только Лине, той самой девушке из реанимации, которая стала его лучшей подругой, которая была всегда рядом, которая Диму видела во всех состояниях, которая Диму успокоительными отпаивала после того, как Костя решил напомнить о себе, написав, чтобы он даже не смел заявление на него писать, найдет и прикопает где-нибудь, которая видела все его нервные срывы, все его панические атаки и пресекала все попытки вновь совершить с собой ужасное. Она отвела его в службу спасения, волновалась вместе с ним и прыгала от радости, когда его пригласили на испытательный срок. Она всегда была рядом, и Дима научился доверять ей настолько, что впустил в свое крохотное разбитое сердце, потому что не впустить было бы неправильно. Дима не знал, будет ли ещё хоть что-то хорошее в его жизни, кроме Лины, работал, чтобы помочь кому-то, потому что себе помочь не мог, успокоительные и снотворное глотал пачками, потому что кошмары мучали постоянно, потому что Костя приходил ему во снах и вновь все происходило по одному и тому же сценарию: машина, окраина Москвы, жадные руки. Дима не знал, полюбит ли когда-нибудь ещё и сердце свое закрыл от всех, только вот Олег в него как-то всё-таки пробрался.***
Олег не мог ничего сказать, он руку чужую холодную сжимал в своей и смотрел на лицо Димы, искаженное болью, блестящее в свете солнца от слез и подернутое полотном страшных воспоминаний. Матвеев носом шмыгает, вырываясь из мыслей, прекращая свой длинный рассказ и улыбаясь болезненно уголками губ, он тыльной стороной ладони стирает с щек слезы, взгляд на Олега перевести не может, потому что боится чужую реакцию увидеть на свой рассказ и дышит еле-еле. А Олег не знает, как ему реагировать, потому что внутри все болью не меньшей сводит, потому что он даже представить не мог, что за плечами Димы такой груз, что в его шкафу настолько страшные скелеты. Олег смотрит на Диму и представить себе не может, сколько всего он пережил, как сложно ему сейчас держаться на плаву и не срываться в бесконтрольную истерику. Олег смотрит на Диму и думает о том, что не может его ненавидеть, не может выкинуть светлые чувства из груди, потому что этот человек прекрасен, потому что он настолько сильный, что Шепс рядом с ним — полный слабак. Олег смотрит на Диму и думает о том, что любит его несмотря ни на что. — Ну… Как-то так, — Дима всё-таки смотрит на Олега, но ненависти в его глазах не видит. Лишь сожаление и восхищение плещутся в серых глазах, которые смотрят на него с немым обожанием и самой чистой любовью, какую парень только видел в своей жизни. С груди слетает тяжкий груз, сердце бьётся бешено в горле, а к глазам слезы подкатывают с новой силой, потому что держаться больше нет сил, потому что чужое принятие так сильно бьёт под дых неожиданностью и неверием, что руки трясутся, а губы сжимаются в тонкую линию, — Тебе… Не противно? — Нет, Дим, мой хороший… Как мне может быть противно? Ты такой сильный, ты столько всего пережил, но… Ты все ещё здесь, все ещё живой, все ещё улыбаешься и смеёшься… Я даже представить не могу, что я бы делал на твоём месте, как я бы себя повел… — Олег садится на кровати, лицо чужое мокрое в свои ладони берет и целует щеки, целует нос и лоб, чувствуя, как от его действий Дима плавится, выдыхает облегчённо и обнимает его крепко за шею. Олег целует его в губы и не знает, как ещё описать то чувство, что взрывается фейерверками в его груди, рвет на части сердце, а после собирает и запихивает в него Диму так глубоко, чтобы вытащить было невозможно, чтобы до конца, до бесконечности он был там, а также росток сомнения вырывает с корнем и сжигает в пламени, чтобы больше никогда он не смог навредить, никогда не позволил себе в чужую голову страшные сомнения вселить. — Спасибо… — Дима не понимает сам, за что благодарит парня, но улыбается наконец облегченно, смотрит в серые глаза и носом шмыгает, плачет от счастья уже, а не от боли, и чувствует себя почему-то бесконечно счастливым, чувствует наконец, что мир сжалился над ним, потому что все сейчас кажется таким правильным и необходимым, потому что его наконец любят и ценят, потому что Олегу не противно, потому что Олег рядом.