"Несутся её ноги, забыв про боль Проглотит её тёмный лес Он с костями жуёт или без? Давит мыслей внушающий вес Небесный свет разбудит её или смерть?"
зверь — green apelsin
Две недели пролетают слишком быстро, слишком незаметно, оставляя после себя приятный флер и странное тепло, оседающее в груди какой-то незримой тоской по тем временам, когда такие спокойные дни были обычным делом, а не удивительным стечением обстоятельств. Влад вечно пропадает в телефонных разговорах и работе с бумагами, пытаясь довести собственный план до идеала, но при этом не забывает проводить многочисленные уроки по самообороне для Димы, который ждёт их словно глотка кислорода или воды в жаркий летний день. Они занимаются до пота и дрожащих ног, но они счастливы, когда получается что-то, когда Дима вновь кладет на лопатки Череватого или успешно производит захват, да и сам Матвеев наконец приходит постепенно в себя, оживает на глазах, все чаще улыбаясь и смеясь в его компании, иногда поет глупые песни и танцует под странные мелодии из жужжащего радио под смех уже Влада. Они действительно сближаются, проводят огромное количество времени вместе и не сторонятся друг друга. Дима учит Влада какой-то абсолютно придурошной игре в карты, называет ее футболом и смеётся заливисто, когда последний вновь проигрывает и прячет колоду в самый дальний угол дома, чтобы больше не было соблазна сыграть в эту «адскую дрочильню» хотя бы ещё один раз. Но один взгляд Димы, всего одна просьба, и он вновь достает колоду, раскладывая карты, проигрывает и смотрит, как парень смеётся заливисто, победно вскидывает руки и объявляет себя чемпионом. Череватый не спорит, улыбается уголками губ и смотрит с какой-то немой горечью на дне зрачков, будто запоминает чужие мгновения счастья перед расставанием навсегда. От этого в груди все сжимается неприятно, но Дима не спрашивает ничего, продолжает вести себя как обычно, лишь немного внимательнее всматривается в чужие темные глаза, надеясь в какой-то момент увидеть, что этот странный огонек тоски и скорби угас. Но он не гаснет, сколько бы времени не прошло. Влад учит Диму делать мыльные пузыри из шампуня, складывать из бумаги уродливых журавлей и стрелять из рогатки по доверчивым голубям и воробьям в лесу, на что Матвеев лишь недовольно ворчит и стреляет небольшими камешками уже в мучителя животных, заливаясь смехом каждый раз, когда Влад убегать начинает и прятаться за машиной, в которую стрелять камнями совесть не позволяет. В такие моменты Дима всегда проигрывает в этой борьбе, обижается наигранно и обещает Влада без ужина оставить, но, конечно же, готовит еду и на него, лишь чуть больше соли и перца в его порцию кладет. Правда, это особого эффекта на парня не оказывает, тот будто и не замечает подлости вовсе, либо просто вида не подает. Главное, что самому Диме от этого спокойнее. Они проводят слишком много времени вместе, притираются к друг другу все сильнее, доверяют секреты и находят много любимых тем для разговоров, осознавая медленно, но верно, что имеют больше общего, чем казалось на первый взгляд. Влад смотрит на Диму, улыбается всегда как-то особенно тепло, но на чужое сердце не претендует, позволяет парню любить другого, обнимает крепко, шепчет на ухо, что все хорошо будет и обещает, что Олег больше никогда его не обидит. Он не позволит другу этого сделать просто. И Дима верит. Не может не верить. С Олегом они почти не разговаривают до одного случая, ставшего странной случайностью, после которой они не смогли больше играть в молчанку друг с другом. Дима стоит на веранде, смотрит на серый лес, все ещё вспоминая свой сон недельной давности, где его в лесу нагонял зверь, когда Олег выходит к нему и накидывает на его плечи теплый плед, молча, ничего не говоря, встаёт рядом и взглядом начинает искать что-то среди деревьев, но не находит, губы поджимает в нерешительности и вздыхает как-то совсем тяжело, уставши. Они стоят в полнейшем молчании, Шепс не пытается подойти ближе, не пытается дотронуться или вывести на беседу, просто стоит рядом, дышит в унисон и наслаждается этим временем наедине, которого с каждым днем становилось все больше, но оно все равно было наполнено тяжестью и чувством вины за собственные поступки. Олег прекрасно видит, как Влад и Дима сближаются, но ничего против не говорит, не боится, что друг отобьёт у него парня, потому что… Если это и произойдет, Олег будет сам виноват в таком исходе. В прочем, Дима и не думает совершенно о Владе, как о человеке, с которым можно построить отношения. Думал немного несколько недель назад, но пришел быстро к выводу, что для отношений они не подходят, будто любовным интересом они испортят какое-то намного более глубокое чувство, намного более родное. Дима будто встретил потерянного брата, лучшего друга, соулмейта, с которым всегда было хорошо, который всегда был рядом и готов был поддержать, что бы он не сделал. Разве соулмейты всегда обязаны быть парами? Обязаны любить друг друга любовью платонической? Дима так никогда не думал. Для него соулмейты были родством душ в намного более глубоком смысле, чем просто созданные для отношений друг с другом люди. И пусть в мире не существовало такого понятия в принципе, и Вселенная не дарила тебе человека, с которым вы будете идеально совместимы, Матвееву нравилось думать о том, что Влад был бы его соулмейтом в какой-то другой вселенной. В какой-то другой вселенной, где не было бы ни страха, ни боли, ни ужасного прошлого, где они бы встретились в одном университете или на одной работе и непременно начали дружить. Задумавшись вновь об этом, Дима совершенно не замечает, сколько времени проходит. Они стоят молча долго, Дима кутается в плед, замерзая от прохладного ветра, задувающего под теплую ткань, смотрит в ноябрьский лес и думает о чем-то уже другом, пока Олег лишь молчаливо поддерживает его, иногда бросает взгляд серых глаз на его силуэт, а после продолжает рассматривать скрюченные деревья, скрипящие ветвями от ветра, пытаясь найти в серой картине перед собой ответы на свои вопросы. Молчание неожиданно начинает напрягать. Наверное, пора двигаться дальше. — Ты мне сегодня снился, — Дима головы к нему не поворачивает, говорит тихо, но Олег каждое слово различает, в каждое вдумывается и запоминает, записывает на пленку воспоминаний, а после улыбается уголками губ, чувствуя, как сердце приятно сжимается. Он все же заговорил с ним первым… От этого маленького события все внутри переворачивается, скручивается от счастья и неожиданности. Дима никогда еще за все время, прошедшее с того страшного инцидента, не начинал разговор с ним первым, всегда молчал, глазами своими невозможными смотрел лишь и губы поджимал, погружаясь в тяжелые воспоминания каждый раз и думая о том, что делать дальше, как можно прощать такое и стоит ли это делать вообще. И сейчас он начинал первым разговор. Не упрекал, не злился и не кричал, не стрелял молниями из глаз и не молчаливо ненавидел, просто говорил, просто был рядом и не сбегал. Сердце таяло лишь от одной мысли о том, что Дима хочет побороться еще за их отношения, которые начались не лучшим образом, но все еще имели шанс на что-то хорошее в будущем. — И что же я делал в твоём сне? — голос у Олега хриплый, он мало с кем разговаривал в доме на протяжении почти недели, погруженный в собственные тяжёлые мысли и удручающие воспоминания. Влад перекидывался с ним сухими фразами, смотрел недовольно исподлобья и хмурился каждый раз, когда он оказывался в его поле зрения, вел себя словно цепной пес, чуть ли не рычал на обидчика своего хозяина. Наверное, укуси Влад его, Олег бы нисколько не удивился такому поведению с его стороны. В какой-то степени он даже был рад, что Влад с таким трепетом относится к Диме, что защищает и делает все, лишь бы парень был счастлив. Шепсу было странно вот так просто разговаривать с Димой, он все ещё боялся обидеть, все ещё боялся сделать первый шаг к тому, чье доверие так нагло подорвал, чье сердце так легко разбил, выронив из своих рук. Сейчас, когда Дима заговорил с ним первым, парень не мог поверить в свое счастье, надеялся, что все это не сон и не видение, что образ чужой не растворится лёгкой дымкой в ноябрьском лесу. — Стоял с охапкой ромашек посреди огромного поля. И извинялся. Долго извинялся. Я думал, что усну во сне, когда слушал твои извинения, — Дима улыбается легко, самыми уголками губ, но в этой улыбке не сквозит осуждения или злости, ненависти или обиды. Она лёгкая, глупая, такая приятная и довольная, будто это действительно нисколько не напрягает парня, будто это было действительно забавным моментом во сне, не напоминающим о том, что произошло в реальности. Матвеев и сам был очень удивлен такому сну. Впервые за долгое время ему не снился кошмар, сон был приятный и какой-то теплый. Ему не надо было никуда бежать, не надо было прятаться или пытаться спасти свою жизнь от неведанного зверя. Он просто стоял посреди поля ромашек и смотрел на Олега, чьи волосы трепал теплый ветер, а глаза сверкали слезами и сожалением за какой-то проступок, о котором во сне не было ни одного упоминания. Это действительно выглядело забавно. — За что я извинялся? — Олег не может глаз отвести от Димы, смотрит и смотрит, чувствует, как сердце удар пропускает, как пальцы поджимаются на ногах, а в животе трепещут бабочки. Он впервые за всю эту неделю видит Матвеева таким спокойным рядом с собой, таким умиротворённым и не дрожащим от страха или воспоминаний. Может быть, время действительно лечит? Олег не знает, да и лезть в это пока не хочет, наслаждается минутами спокойствия, чужие черты лица рассматривает в тысячный раз и не может поверить, что все это сейчас происходит с ним, что это не сон и не мираж. Кажется, он сейчас моргнет, и Дима исчезнет в серой дымке дня. Поэтому Шепс, словно ребенок, старается не моргать, щипает кожу на руке и губы кусает до крови, постоянно нуждаясь в подтверждении того, что это все происходит в реальности. — Не знаю, я не разбирал слов, но… Это выглядело забавно. Огромное поле ромашек, такой же огромный букет… Ты в такой глупой рубашке, будто гавайской, держишь этот букет и чуть ли не плачешь, чуть ли на колени передо мной не падаешь, извиняясь за что-то, а я… А я не понимаю, за что ты просишь прощения, просто смотрю и молчу, — кажется, это самая большая фраза, которую Олег слышал от Димы за последнее время в свой адрес. На губы сама собой ползет улыбка, а из горла вырывается хриплый, тихий смех. Олег чувствует себя счастливым. Возможно, впереди ещё много всего, впереди ещё куча разговоров и попыток все исправить, но то, как сейчас правильно ощущается их разговор и чужая теплая улыбка, кажется верным, кажется таким правильным и нужным, что хочется, чтобы этот момент никогда не заканчивался. — Уверен, я опять поступил как придурок, — Олег пожимает плечами, поправляет на Диме плед и взгляда оторвать от парня не может, чувствуя, как сердце вновь пропускает удар, когда тот поворачивается к нему лицом и смотрит такими открытыми, тёплыми глазами. Хочется лицо чужое расцеловать, в объятиях сжать худое тело, но Олег стоит на месте, словно зачарованный, дышит еле-еле и не может даже пальцем двинуть, боится, что этот мираж исчезнет. Дима выглядит просто очаровательно завернутый в плед со своими огромными темными глазами и растрепанными волосами, с покрасневшими от прохлады щеками и теплой еле заметной улыбкой на губах. Олег не сразу понимает, что засматривается на него так сильно, что перестает слышать и видеть что-то кроме чужого голоса и лица. — Все возможно, — Дима оказывается рядом слишком неожиданно, целует слишком легко, слишком правильно, отстраняется быстро, но и этого хватает, чтобы Олег задохнулся чувствами, задохнулся любовью. Шепс смотрит в чужие глаза, улыбается уголками губ и прядь волос темных убирает за аккуратное ухо, не позволяя себе склониться и поцеловать Диму, пусть прикоснуться к чужим губам вновь хочется просто до боли под ребрами. Пусть все будет так, как нужно, пусть все будет так, как того хочет Матвеев. Пусть все хотя бы в этот раз будет правильно. Они начинают общаться чаще, разговаривают вечерами, когда Влад занят работой над делом, пьют вместе чай по ночам и смотрят на звёзды в полном молчании, думая о своем и не решаясь приблизиться к друг другу, словно впервые влюбившиеся школьники. Олег знает, что его не простили, не лезет с излишней тактильностью и позволяет Диме все делать тогда, когда придет время, когда тот захочет. Они заключают какой-то молчаливый договор, в котором Матвеев всегда сам, обязательно первый, целует парня, позволяет чаще обнимать себя за плечи и талию, утыкаться носом в макушку и поправлять волосы, но никогда не дает заходить дальше положенного, пусть Олег и не пытается даже, просто соглашается со всеми чужими условиями и радуется их сближению. Постепенно список дозволенных действий расширяется, постепенно обида глушится, но не уходит никуда, остаётся ложкой дегтя в бочке меда, как бы не хотелось наладить все по щелчку пальцев и выкинуть из головы то, что мешает жить, что мешает вновь довериться человеку, из-за которого сердце бьется чаще раз в пять. Ещё одним правилом в их молчаливом договоре становится «не извиняться». Дима не позволяет Олегу произносить пресловутые мольбы о прощении, реагирует на них слишком остро и резко, и Шепс покорно прекращает говорить что-то подобное, своими действиями доказывает, что изменился, своей заботой и теплом. Они медленно движутся к нормальным взаимоотношениям, и это греет изнутри их обоих, заставляя постепенно распаляться тот огонь чувств, который неожиданно затух в один момент. В целом, эти две недели проходят достаточно спокойно, единственным, что нарушает этот уют, оказывается звонок Марьяны. Влад тогда появляется в комнате Димы с телефоном, говорит о том, что женщина хочет поговорить с ним, отдает телефон и исчезает за дверьми, оставляя его в одиночестве. В горле стоит неприятный ком плохого предчувствия, но парень старается гнать его от себя подальше, телефон подносит к уху и говорит тихое «Алло», тут же слыша в трубке серьезный голос Марьяны, совершенно не похожий на обычно непоседливую, яркую и открытую женщину. По коже бегут мурашки против воли. Марьяна любила позвонить им в любой удобный момент, всегда шутила и спрашивала о чем-то совершенно отвлеченном от их дела, использовала ласковые клички и говорила, что представить легко может, как от них ярко вспыхивает лицо Димы в смущении. Она неожиданно стала еще одной хорошей знакомой, с которой было легко и тепло, разговаривая с которой Дима не думал о чем-то плохом и всегда знал, что Романова из любой ситуации найдет если не прямой выход, то лазейку. И вот сейчас чужой серьезный голос бил по барабанным перепонкам слишком сильно. Марьяна была слишком собранной, слишком серьезной, звучала как-то совершенно отреченно и подавленно, будто вскоре должно было что-то случиться. По коже побежали липкие мурашки страха, забытого уже за эти две недели спокойствия. — Димочка, золотой мой, я должна тебе кое-что сказать, — Марьяна использует как всегда ласковые обращения, но в тоне ее голоса слишком много серьезности, слишком много того, чему Дима не может дать объяснения. Кажется, будто на их море, в котором сейчас царит полный штиль, надвигается шторм. Верить в то, что скоро спокойствие их разрушится, совершенно не хочется, но мысли начинают крутиться в голове, в ком сплетаются единый и вытащить из них отравляющие нити страха не получается, как бы парень не пытался, как бы не старался. Дышать неожиданно стало слишком сложно, горло перекрыл такой знакомый противный ком. — Да? Я слушаю, — Дима хочет скрыть волнение, но не может. Голос предает его, дрожит на окончаниях слов, срывается то ли в какой-то писк, то ли в какой-то хрип. Он и сам не понимает, что получается из двух его коротких предложений, но осознает очень ярко, что его волнение и страх сквозят в словах, явно не укрываются от чужого слуха. У него просто сил не хватает, чтобы скрыть то, насколько его пугает перспектива вновь погрузиться в панический ужас, бесконечные попытки сбежать от чего-то и справиться с собственными эмоциями. — Обещай мне, что будешь доверять Владу. Что бы он не сделал, как бы не поступил, просто доверься ему, слышишь? — Марьяна почти умоляет его, а Дима губу прикусывает и телефон пальцами сжимает, боясь представить, к чему ведёт эта просьба. Что такого задумал Влад, что Романова просит его о подобном? Что за план такой, в котором Диме надо беспрекословно довериться ему? — Я не знаю, что в голове у Влада, но я прошу тебя, чтобы ты доверился ему. Ещё раз, что бы он не сделал, какую бы хрень не творил… Пожалуйста, доверься ему. Я чувствую, что он хочет как лучше. И надеюсь, что… Все получится. Дима на это лишь мычит что-то согласно, чувствует, как в груди все ноет от этой просьбы, а в горле вновь встаёт неприятный, удушливый ком. Он обещает, что доверится Владу, обещает, что сделает все, чтобы план Череватого претворился в жизнь, хоть и никто не знает, что он задумал. Дима только надеется, что этот план спасет их, что не станет роковой ошибкой, после которой выбраться из западни не удастся. Он доверится, не сможет по-другому, постарается сделать все, чтобы у Влада и малейшего сомнения в собственных планах не появилось, а потом они обо всем поговорят, все обсудят, прогуляются по ночной Москве, зайдут в любимый бар Череватого, а Дима обязательно пригласит туда Илью. Все у них будет хорошо. Кажется, еще немного, и Матвеев молиться начнет Богу просто потому, что выбраться ужасно хочется из всей этой ситуации, потому что жить хочется нормально, не прячась и не трясясь от каждого шороха из ночного леса, потому что хочется видеть Влада счастливого, настоящего, а не скрывающего себя всего под маской, опустившего голову низко, когда его никто не видит и плачущего в одиночестве, боясь доверить кому-то свою боль. Хочется жить свободно, не плясать под чужую дудку и не быть марионеткой в чужих планах. Дима просто хочет жить. Две недели пролетают слишком быстро и незаметно, но и прерываются также внезапно, разрушая спокойствие в одно мгновение, раскалывающее жизнь на до и после. Они все вместе готовят ужин, Дима пытается не смеяться слишком открыто с того, как эти двое чистят картошку, но всё-таки не может сдержаться, рот руками в муке прикрывает и хохочет так громко, как только может. Они наконец начали все вместе проводить время, и это казалось слишком прекрасным, слишком нужным и правильным. Кажется, Дима никогда еще не чувствовал себя так уютно вместе с ними. Олег смотрит на парня недовольно, тут же взгляд переводит на картофелину в своих руках, от которой случайно отрезал половину, пока пытался счистить кожицу, Влад же сидит на стуле рядом, все его руки в грязи и земле, а картофелина у него ещё меньше, чем у друга, да и уменьшаться продолжает, пока он пытается убрать непонятное чёрное нечто, которое совсем недавно было маленькой точкой, а теперь занимало почти большую часть овоща. Владу казалось, что эта чертова хрень над ним просто издевается. Дима смеётся и просто не может сказать, что эту картошку можно было уже давно выкинуть, а не продолжать чистить ее. Наблюдать за тем, как эти парни готовить пытаются, становится одним из самых любимых его дел. — Боже, как вы дожили до своих лет? — парни лишь сопят недовольно на чужие слова, смотрят на картошку слишком мученически, настолько страдальческие корчат лица, что Дима уже хочет сжалиться и забрать себе это задание, но их прерывает телефонный звонок. Влад тут же голову вскидывает, прекрасно узнавая мелодию рабочего телефона, встаёт со стула, руки быстро вытирает о первое попавшееся полотенце под недовольное ворчание Димы, а после уходит в гостиную, чтобы его голоса не было слышно. На его рабочий телефон мог звонить только один человек. И от одной мысли, что он звонит ему сейчас, по спине бегут мурашки, а руки нервно дрожать начинают. — Да? — Влад замирает у дивана, надеется слепо на то, что Саша решил просто позвонить и узнать, как у него дела и хорошо ли он кушает, но, к сожалению, миру все равно на его желания и мольбы. Саша звонит по делу, по не самому приятному и хорошему, по тому, от которого по коже мурашки бегут, а сердце в грудине болезненно сжимается. Влад совершенно не хочет слышать ничего из того, что ему собирается сказать старший Шепс. — Как там с моим заданием? Уже почти месяц прошел, Влад, — голос Саши серьезный и размеренный, от него по коже бегут мурашки, а в горле встаёт удушливый ком. Кажется, будто все внутри обрывается каждый раз, когда Череватый слышит голос старшего Шепса, потому что он никогда не несёт ничего хорошего за собой. Только смерть и разрушение, только страх и боль. Влад не хочет слышать из этих уст ни слова про Диму, не хочет, чтобы тот даже думал о парне, который так глубоко в душу запал, что не вытравить его оттуда никак, не вытащить и не заменить никем. — Ну, во-первых, не почти месяц, а всего недели три, во-вторых, я усердно работаю. Словно пчёлка в улье. Жужжу и жужжу, — Влад усмехается, пытается вести себя как обычно, но волнение все равно душит его, сжимает горло и давит на грудную клетку, не давая воздуха достаточно набрать в легкие. Ему кажется, что его маска трескается под чужим давлением, под страхом за жизнь Димы, под бесконечно огромной тяжестью ответственности за их спасение, — Он решил немного поиграть со мной в прятки, зря ты, конечно, тогда его избил. Спугнул. Мне теперь приходится искать его и выстраивать кучу планов. Я уже дошел до плана «Р», кстати. — Прекрати ехидничать. Заканчивай с ним за эту неделю, или я передам дело другому, — по коже вновь бежит стая мурашек. Неделя — слишком маленький срок, чтобы решить все проблемы, подстроить облаву на чужие поставки и воплотить в жизнь его бредовый план, который в голове крутится днями и ночами, из-за которого ему уже кошмары снятся и мерещатся чужие разочарованные темные глаза, а в ушах набатом звучит лишь одна фраза: «Я тебя ненавижу». Марьяне уж точно недели не хватит, чтобы оформить все по закону, если, конечно, она не будет спать ночами, есть и пытаться жить как нормальный человек, будет лишь работать, работать и еще раз работать. Но перечить сейчас не выходит, Влад выдыхает тихое «Хорошо» и прикрывает глаза, пытаясь справиться с внутренним напряжением, которое тело дергает нитями, заставляя руки трястись бесконтрольно, — А, и приезжай ко мне сейчас. И Олега захвати по пути, он стал игнорировать мои звонки в последнее время, а мне нужно с вами поговорить кое о чем. — Я, вроде как, сейчас собирался поесть впервые за сутки, Саш. Организм требует, — ехать к старшему брату Олега не хочется, Влад надеется, что его глупая отговорка сработает, но Саше на это абсолютно все равно, он лишь повторяет, что ждёт их у себя не больше, чем через три часа, а после сбрасывает звонок, оставляя Череватого с комом тошноты в горле и бесконечными мыслями о том, что где-то они могли глупо проколоться. По Москве добираться через все пробки от квартиры Влада, если ещё и прихватить Олега по пути, не больше полутора-двух часов. А вот, если ехать отсюда, из небольшого домика в лесу, как раз понадобится часа три. Теории заговора крутятся в голове белкой в колесе, думать о том, что его теория с маячком в машине была правильной, совершенно не хочется, поэтому Влад просто решает, что у Саши хорошее настроение и он даёт ему возможность поесть, поэтому идёт на кухню, чтобы сказать Олегу собираться, пока в груди свербит от нехорошего предчувствия. Они впервые собираются оставлять Диму одного в этом доме. Обычно с ним оставался хотя бы кто-то из парней, так было безопаснее и спокойнее, но сейчас им нужно было приехать обоим, чтобы не вызвать ещё больше ненужных подозрений. Матвеев смотрит на них своими огромными черными глазами, губы поджимает в безмолвном волнении и страхе, но ничего против сказать не может, шутит, что теперь придется ему самому нормально картошку чистить, пытаясь как-то разрядить обстановку, но спокойнее и легче не становится. Ни Влад, ни Олег не хотят видеть Сашу, и, тем более, ни один из них не хочет оставлять Диму одного посреди леса, когда опасность дышит им в спины и уже зубами клацает у уха возможностью в один момент потерять все, ради чего они тут старались. Степень волнения доходит до какой-то абсурдности, и Влад достает один из припрятанных запасных телефонов, протягивая его тут же Диме. Он не может просто оставить парня одного без связи и возможности позвонить, если вдруг случится что-то непредвиденное. Под сердцем скребется что-то дурным предчувствием, заставляет сделать все, лишь бы оставить Матвееву как можно больше шансов для спасения, если вдруг что-то пойдет не так. Дима же смотрит на него глазами своими огромными и ничего сказать не может, хоть и хочется ужасно на колени упасть и молить начать, чтобы хотя бы кто-то остался, чтобы они не покидали его, не бросали его в одиночестве, но все, что он может сейчас — открывать и закрывать рот словно рыба на суше. — Держи. Звони, если произойдет чрезвычайная ситуация, ладно? И никому не открывай дверь, принцесса, — Влад подмигивает, пытается на позитиве держаться, пусть уезжать и не хочется совершенно. Внутри все чешется, зудит от странного чувства, которое обычно его никогда не подводило, говорило о том, что скоро случится что-то ужасное. Он лишь надеялся сейчас, что это произойдет с ним, а не с Димой, потому что иначе Влад просто не простит себе. Он не простит себя, если с этим парнем хоть что-то еще произойдет, если он пострадает из-за него, из-за его отсутствия или ошибки. — Мне не пять лет, Влад, чтобы говорить о том, что я не должен открывать дверь незнакомым дядям, — Дима фыркает, пытается чужие шутки поддержать, но телефон в руках сжимает слишком крепко, надеется, что он не пригодится ему вовсе, смотрит в чужие глаза темные и улыбается уголками губ кое-как, пока в груди все сжимается так сильно, что дышать больно, так сильно, что в уголках глаз блестят предательски слезы. Он не хочет их отпускать, но приходится. — Вот именно, не пять… Не открывай дверь и знакомым дядям, а то у тебя знакомые какие-то припизднутые. Это к Лине, если что, не относится! Так, все, мы погнали, будь хорошим мальчиком, не ссы в тапки, не обдирай обои и приготовь поесть, окей? — Влад обнимает Диму так крепко, как может, пытается хоть так успокоить расшатанные нервы и спрятать подальше дурное предчувствие, в макушку целует парня, а после отстраняется, взглянув в последний раз в темные омуты огромных глаз, и выходит из дома, оставляя после себя лишь легкий шлейф духов и какую-то непередаваемую горечь, от которой во рту все вяжет неожиданно сильно. — Не волнуйся, все нормально будет, — Олег улыбается ему совсем тепло, как-то слишком нежно, что сердце вновь пропускает удар и биться начинает уже с удвоенной силой. Дима шаг делает к нему ближе, обнимает за шею и носом утыкается в плечо, глаза прикрывая, пальцами сжимая куртку на чужих плечах и пытаясь успокоить самого себя. Все будет хорошо… Это всего лишь недолгая поездка до Саши и обратно. Когда приходит время отстраниться, Дима думает недолго совершенно, целует чужие губы, вкладывает в этот короткий миг все свои чувства, все свои страхи и надежду, получает короткий ответ, а после дверь закрывает за Олегом. Вслед он им не смотрит, потому что знает, что, если посмотрит хоть на одного из парней, не сможет отпустить, не даст им уехать, костьми ляжет перед машиной просто, лишь бы не оставаться здесь в одиночестве. Дима так к ним привязался за эти недели, что это кажется ненормальным, это походит на сумасшествие, на какой-то бред. Но сердце так спокойно стучит рядом с ними, так хорошо тело переполняет теплом, что остаться без них в этом доме кажется самым худшим испытанием за все время. Дима решает, что себя надо чем-то занять, пока никого нет дома. Он действительно готовит ужин, с улыбкой смотря на оставленные две картофелины, которые изуродовали Олег и Влад, чистит вторую партию уже нормально, подпевая какой-то назойливой мелодии из радио, пританцовывает даже, старается отвлечься как только может, но мысли из головы не выкинуть, как и слов из песни. Каждый раз круговорот мыслей вновь возвращается к Олегу и Владу, а сердце на этих моментах предательски сжимается, не давая сделать нормальный вдох. Курица с картошкой оказываются в духовке, Дима занимает себя уборкой на кухне, решает, что тесто уберет пока в холодильник, потом займётся обещанным парням пирогом, когда они уже приедут, а после ходит по дому как неприкаянный, не может найти, куда бы приткнуться и чем бы заняться. Руки чешутся, хочется чем-то занять тело, но, что бы он ни делал, мысли из головы не уходили тяжелые. Уборка в доме не занимает его настолько, чтобы полностью избавить от дурного предчувствия и всепоглощающего одиночества. Удивительно, как быстро его отучили быть и существовать в одиночестве, как быстро он привык к чьему-то присутствию рядом, к чьему-то взгляду и теплым объятиям. Он помнил, как любил оставаться один в своей квартире после трудного дня в службе спасения, но теперь оставаться в полной изоляции было похоже на пытку, самую изощренную и жестокую пытку, которую можно было только найти. Мысли не уходят, Дима лишь сильнее загонять себя в клетку раздумий начинает, сдаваясь под напором этого отвратительного чувства непонятной тревоги. Он много думает о том, что будет дальше. Представляет, как с Владом пойдет в его любимый бар, о котором парень периодически рассказывал во время их посиделок на кухне, представляет, как познакомит его с Ильёй, улыбается глупо от картинки в голове, надеясь, что те друг другу понравятся, потому что то, как Череватый смотрит на него самого, делает слишком больно. Влад достоин быть счастливым, да и Илья парень хороший, сам когда-то случайно обмолвился, что по парням и никак не может найти себе подходящего партнёра. Что же, Дима готов им обоим помочь, пусть никогда и не любил сводничества. Он думает о том, как они с Олегом будут жить дальше. Обида становится постепенно не такой яркой, пусть все ещё иногда и колет больно грудную клетку своими иглами, и Дима думает, что когда-нибудь сможет всё-таки частично простить Олега, пусть его поступок и не забудется никогда, не сотрется из памяти, как бы сильно этого не хотелось. Терять его не хочется, но он точно уверен, что, если подобная ситуация повторится, то точно не останется рядом с ним, не простит и не даст шанса больше. Вытащив из духовки ужин и оставив его остывать, Дима выключает назойливо жужжащее радио и поднимается на второй этаж, падая на кровать и смотря куда-то в потолок невидящим взглядом. Он думает обо всем и ни о чем сразу, голова разрывается от того, с какой силой нападают на него мысли в одиночестве и тишине, нарушаемой лишь свистом ветра за окном. Даже давний сон со зверем в лесу мелькает перед глазами, тело наполняет ужасом, не таким ярким уже, но довольно ощутимым, чтобы Дима поднялся и включил лампу на столе, чтобы хоть как-то обезопасить себя от страшных подкроватных чудовищ. Может это и было глупо, но так ему действительно было спокойнее. На улице постепенно темнело, небо все ещё было серым, начало декабря не радовало снегом, ни одной снежинки ещё не упало, и , кажется, до нового года их будет радовать только грязь и мокрый асфальт под ногами. Дима смотрит в окно на серые ветви скрюченных деревьев, лбом прислоняется к холодному стеклу и глаза прикрывает, вспоминая, как вся эта история началась. Он вспоминает, как счастье било ключом, когда они впервые встретились вживую с Олегом, вспоминает кинотеатр, вспоминает дорогую машину и чужие блестящие от любви и нежности глаза. Наверное, это и можно было назвать любовью с первого взгляда? Дима и не думал, что когда-то почувствует это, что когда-то влюбится в кого-то так сильно, так бесповоротно и глупо. На губах улыбка проскальзывает, пальцы длинные рисуют на запотевшем от его дыхания окне сердечко, пока в мыслях все ещё крутится их первая встреча. Наверное, это был самый лучший день в его жизни после встречи с Линой. Сердце вновь трепещет от счастья и любви, Дима думает, что слишком сильно любит человека, что слишком сильно привязывается, но Олег совершенно не похож на Женю и Костю, а значит, можно и попытаться вновь открыться тому, кто пытается исправиться, пытается стать лучшей версией себя, лишь бы Матвеев был рядом. Чужие старания льстят, хочется верить, что Шепс действительно испытывает к нему что-то такое чистое и правильное, как любовь, потому что Диме кажется, что в его груди цветет именно это чувство. За всеми своими размышлениями, Дима совершенно не замечает, как течет время, а с улицы вдруг слышится шум мотора и шорох колес. Бросив взгляд на экран телефона, он думает, что Влад и Олег приехали слишком рано, к окну подходит ближе, смотрит на улицу и чувствует, как сердце замирает в ужасе. На небольшой дороге, ведущей к домику, стоят три черные машины, большие, похожие на внедорожники, рычащие моторами словно пасти диких зверей. Дима шаг назад пытается сделать, ком в горле пытается сглотнуть удушливый, но не может, ноги будто приклеило к полу, а сердце заполошно забилось, ударяясь где-то в ушах громким стуком, заглушая рык моторов с улицы. Потеряв несколько секунд, чтобы прийти в себя, Дима все же хватает телефон крепче, набирает Влада и губы прикусывает, смотря за тем, как из машин выходят люди в черной одежде, явно вооруженные чем-то и готовые войти в дом в любой момент. По коже мурашки бегут от ужаса, страх переполняет лёгкие, сжимает их с такой силой, что дышать становится невозможно, а глаза не могут зацепиться за что-то одно, бегают по приехавшим машинам, перемещаясь от одной к другой, по людям мажут, блеск стали цепляют, узнавая в руках чужих то ли пистолеты, то ли автоматы. Внутри все переворачивается с ног на голову, от ужаса тело немеет, а кожа покрывается мурашками будто от холода. До него поздно доходит, что свет от лампы слишком сильно выдает его положение, явно с улицы виднеется ярким пятном на фоне темного дома, и сердце пропускает удар вновь, Дима выключает лампу, спиной прижимается к стене и одними губами молит Влада взять трубку быстрее, потому что гудки становятся похожи на секунды, которые отсчитывает ему палач перед эшафотом. — Да? — кажется, секунды, которые Влад не отвечает на звонок, длятся вечно, но, как только чужой голос звучит в телефоне, лавину будто прерывает, Дима вдыхает судорожно воздух, чуть ли не скулит в трубку и головой бьётся о стену за собой, не зная, что ему делать и как быть, ведь Влад и Олег явно не успеют приехать ему на помощь. Его убьют быстрее, его просто убьют быстрее, чем кто-либо сюда доберется. Паника рисует перед глазами ужасающие картины, окрашенные в алый, пахнущие порохом и острые на ощупь словно острие ножа, — Что случилось, принцесса? — Влад слышит, как судорожно дышит Дима, как он то ли всхлипывает, то ли скулит в трубку, пытается что-то сказать, но не может, переполненный ужасом и неверием, что их все же нашли. Верить в то, что что-то случилось, совершенно не хочется, Череватый все еще надеется глупо, что все это глупая шутка, либо же Дима просто испугался очередного кошмара, но дурное предчувствие шепчет ему на ухо, что он ошибается. Очень сильно ошибается, — Так, давай, глубокий вдох и выдох, слышишь? Что случилось, Дим? — Дима старается дышать, кидает взгляд в окно, замечая, что в сторону дома пока никто идти не собирается, глаза прикрывает и пальцами сжимает телефон крепче, надеясь, что все обойдется, что все это просто дурной сон или шутка, но все оказывается слишком реальным, сколько бы он не щипал себя за руку, сколько бы губы не прикусывал до крови и головой о стену не бился, надеясь себя разбудить. — Здесь… Три машины… Куча людей и… Кажется, у них оружие, — Дима не может сдержать истеричного смешка, давится воздухом и скатывается спиной по стене, слыша, как громко бьётся его сердце прямо в ушах, готовое будто бы разорваться в любой момент от напряжения. Страх с паникой смешиваются, толкают в руки к истерике и нервному срыву, но парень все еще держаться пытается, пусть сил все меньше и меньше с каждой минутой становится. Он совершенно один в лесу, перед домом люди с оружием, которые явно намереваются его убить, а у него кроме ножей оружия и нет никакого, да и сам он, хоть и учился самообороне у Влада, вряд ли сможет дать отпор человеку с пистолетом, — Что мне делать? Влад… Что мне делать?.. — Тише, принцесса, тише… Я тут, слышишь? Так… Ты на втором этаже? — по голосу чужому Дима понимает, что и Влад волнуется, дышит прерывисто, бросает какие-то тихие фразы Олегу и тут же возвращается к разговору с Матвеевым, который только что-то промычать может согласно на чужие слова, голос съедает страх, ком мешает говорить и все, что у него получается — выдавливать из себя какие-то невнятные звуки. К счастью, Влад вроде его понимает, — Хорошо, Дим, принцесса моя, слушай меня внимательно, понял? Очень внимательно, Дим, — Дима губы кусает до крови, носом шмыгает, чувствуя, как от паники глаза мокнут тут же, как сердце сжимается так сильно, что от боли перед глазами темнеет на пару секунд, а пальцы сводит судорогой от того, как крепко он сжимает в них телефон. — Я… Я слушаю, слушаю, — чтобы выдавить из себя хоть какие-то слова Дима собирает все силы, какие у него только есть, пытается дыхание выровнять, но не может, задыхается от страха бесконтрольного, мучающего его ужасной пыткой, к концу фразы срывается то ли на писк, то ли на хрип, жмурит глаза и лбом утыкается в острые колени, чуть ли не спиной ощущая взгляды тех, кто пришел сюда по его душу. Он понимает прекрасно, что те заметили свет из комнаты, понимает прекрасно, что они знают, где он находится сейчас, и от этого понимания страха становится лишь больше, он окутывает его слово паутиной, накрывает одеялом тяжелым, и дышать под ним становится невозможно совершенно. Воздуха категорически не хватает. — Отлично, принцесса, давай, тебе нужно будет спуститься на первый этаж. Очень тихо, прямо как мышка, хорошо? — Дима вновь что-то мычит, отмечает мысленно, как часто Влад использует кличку эту пресловутую, зная, что она почему-то успокаивает его, заставляет вздохнуть поглубже воздуха и собраться с мыслями. Он обещает самому себе, что отблагодарит Череватого как только сможет, когда они выберутся отсюда, когда окажутся в безопасности, потому что чужая поддержка даже в таких мелочах тепло делает, успокаивает хотя бы немного и заставляет поверить в свои силы, пусть шанс на спасение и кажется слишком призрачным и ненастоящим, — Спустишься и наденешь обувь, куртку возьми обязательно, иначе замёрзнешь. Не хочешь же заболеть? — Не хочу… — Влад на это лишь улыбается, вновь что-то говорит серьезно Олегу, а после все внимание переключает на Диму, который поднимается кое-как на ноги, от стены отталкивается и идёт в сторону лестницы в полной почти что темноте, чувствуя, как в груди все трепещет от страха и сжимается в тугой ком от паники. В горле стоит ком тошнотворный, а ноги подкашиваются на каждом шагу, заставляя тормозить иногда, дыхание задерживать и глаза прикрывать. Дима боится упасть, боится не дойти даже до вешалки, настолько сильно его колотит от страха, настолько тяжело ему оказывается справляться с ужасом и истерикой, которая накатывает на него волнами, душит комом в горле и тошнотой, застрявшей где-то в глотке. — Они у главного входа, принцесса? — получив утвердительное мычание, Влад кивает самому себе, это хорошо, что они подошли с главного входа, у Димы есть шанс. Этот шанс кажется таким маленьким и незначительным, что ощущение складывается на мгновение, будто его и нет вовсе. Дима, перепуганный, находящийся на краю нервного срыва, вряд ли достаточно хорошо осознает ситуацию, вряд ли может ее контролировать и критически мыслить. Этот маленький шанс с учетом чужого состояния вмиг становится таким смешным, таким бесполезным и издевательским, будто умирающему из жалости соломинку кидают, зная заведомо, что она не выдержит чужого веса. Владу от этих мыслей тошно становится, — Смотри, принцесса. Ты надеваешь обувь, куртку, а после выходишь через заднюю дверь, под лестницей, где кухня. Помнишь, где она находится? — голос Влада максимально мягкий, он не давит, не торопит никуда, будто не каждая минута сейчас на счету, будто Диме не грозит сейчас смертельная опасность. Чужое, пусть и напускное, но спокойствие, помогает Матвееву дышать глубже, соображать хотя бы как-то и идти более устойчиво. Парень вновь мычит согласно, оказываясь у лестницы, смотрит вниз, в непроглядную почти тьму дома, и пытается ком в горле проглотить. Страшно ужасно, руки дрожат, сердце бьётся где-то в черепной коробке и соображать совершенно не получается, перед глазами лестница плывет, смазывается темным пятном, а некоторые ступеньки будто теряются, выпадают из пространства, зияя черными дырами, — Замечательно, принцесса. Ты выйдешь через заднюю дверь и побежишь прямо в лес, понял? Бежишь прямо, не сворачивая никуда, пока не увидишь ручей. Ты его не пропустишь, точно заметишь. И по этому ручью побежишь направо, хорошо? Он выведет на трассу, мы с Олегом тебя там заберём, ладно? Все будет хорошо, принцесса, если это люди Саши, то они ещё минут пять будут стоять и обсуждать план, а потом только в дом пойдут. Не отключайся только, ладно? Держи телефон при себе. — Есть… Проблема одна только, — Дима делает первые шаги по лестнице вниз, дерево будто назло скрипит слишком громко в оглушающей тишине, сердце пропускает удар с каждым раздающимся шорохом и хрустом, а глаза пытаются выцепить что-то в окнах, но никого не видят, подернутые пеленой слез. Лестница до сих пор расплывается, ступени то исчезают, то появляются, заставляя парня вздрагивать и нервно свободной рукой в перила вцепляться, надеясь, что на ногах удержаться сможет, не упадет и не сломает ничего. — Какая? — Влад напрягается, подбирается весь на сидении автомобиля, взгляд бросает на Олега, который пальцами вцепился в руль и смотрел на светофор, так не вовремя сейчас загоревшийся красным. Вечерняя Москва переполнена машинами, пробиться сквозь пробки не получается, как бы они не пытались, как бы не спешили и сколько бы правил дорожного движения не нарушали. Нервы сдавали у всех, но нужно было держаться, Диме нужна была помощь, нужно было их спокойствие, потому что сам он сейчас был на грани нервного срыва и истерики, это Влад прекрасно слышал по чужому голосу и старался как мог предотвратить неминуемое, говорил, шептал что-то, выдыхал это глупое «принцесса» и просто надеялся, что парень справится. — Я не смогу долго бежать… Я… После того случая с попыткой суицида... С прыжком с 8 этажа… Я не могу долго бегать, все болит и… — Дима спускается наконец на первый этаж, сглатывает, видя, как блестит свет фонариков за окнами домика, а после пригибается и идёт к вешалкам, старается не шуметь, не издавать лишних звуков, делать все быстро и максимально тихо, но сердце стучит с такой силой, что ему кажется, будто его можно услышать и с улицы. Ноги не с первого раза залезают в ботинки, Дима носом шмыгает и кое-как шнурки завязывает дрожащими пальцами на одном ботинке, прижимая телефон плечом к уху. Чем ближе он оказывается к людям, которые хотят лишить его жизни, тем сильнее колотится сердце, тем сильнее руки дрожат, поэтому вторая пара шнурков не дается ему никак, выпадает из пальцев и не хочет складываться даже в обычный узел. Нервы на пределе, хочется просто уже головой биться о стену, рыдать и молить не убивать его, оставить жизнь и позволить уйти. Обычные шнурки добивают его моральное состояние, Дима почти срывается на рыдания вслух, когда вновь слышит голос Влада и вдыхает наконец немного воздуха в легкие, потому что знать, что ты не один сейчас в этой ситуации, что с тобой рядом родные тебе люди, — дорогого стоит. — Ладно, принцесса, будешь бежать столько, сколько сможешь, потом быстрый шаг, потом снова бежать. Тебе нужно максимально оторваться, понял? Мы придумаем что-нибудь, хорошо? Обязательно тебя вытащим, родной, — Дима улыбается уголками губ на чужие слова, наконец завязывает кое-как бантик из шнурков на втором ботинке и замирает на месте, слыша, как в окно над ним что-то постучало пару раз. Кровь будто отливает из тела куда-то, по коже стая мурашек пробегает, сердце перестает биться, а дыхание прерывается, заставляя парня рот лишь судорожно открывать, пытаясь получить хотя бы немного кислорода. Ему не могло послышаться. Просто не могло. Страх затапливает сознание, Дима не может двинуться ещё несколько секунд, молится всем богам, чтобы ему просто показалось это, но, когда сил все же хватает, чтобы приподнять голову и посмотреть в окно, он понимает, что ему не показалось. И от того, что он видит за окном, сердце вновь пропускает удар, а к глазам подступают слезы, которые, к сожалению, в этот раз почти не замыливают картинку. Дима видит все слишком четко, запоминает этот вид в мельчайших деталях, понимая, что этот момент не оставит его, во снах будет приходить и кошмарах, желая напомнить о себе и вселить в его тело бледное настоящий, истинный ужас. За стеклом, прямо напротив его лица, дуло пистолета блестит, зияет черной бездной, из которой ему приветственно машет рукой старуха с косой, а, подняв глаза выше, Дима видит того, кого пытался выкинуть из головы уже долгие годы. Он не верит, что действительно видит его второй раз за такой небольшой промежуток времени вживую, не верит, пока не дёргается в сторону, слыша хлопок выстрела и звон разбитого стекла, а с ними запах пороха забивается в ноздри, и собственное вновь забившееся сердце начинает сходить с ума. Дима бежит так быстро, как только может, куртку забывает взять в своем порыве, но сейчас это совершенно не важным становится, потому что перед глазами чужое лицо мелькает яркой вспышкой, в носу запах пороха застревает, а в ушах раз за разом звучит громкий хлопок выстрела, от которого по всему телу мурашки бегут. Перед глазами мелькает лицо Кости, дуло пистолета и чужая довольная улыбка, похожая на оскал зверя из его сна. Пробивает на глупый, совершенно истеричный смешок, когда он проводит эту аналогию, по щекам скатываются слезы, а легкие сдавливает в рыданиях. В телефоне Влад что-то говорит, почти кричит, пытаясь добиться ответа, но Дима не может ничего сказать, просто не может рот открыть, дверь распахивает на улицу, срывается в лес, почти падая, поскальзываясь на грязи и сухой траве, еле удерживая себя на ногах. Перед глазами пелена слез и серый ноябрьский лес, охотно принимающий его в свои когтистые лапы, зазывающий в глубокую чащу и желающий сгубить чужую непутёвую душу, потопить в болотах и оставить гнить в сырой земле. — Дима! Что случилось?! Ответь, ну же! — Влад все же срывается на крик, Дима всхлипывает, бежит вперёд, почти не различая дороги, чувствуя, как горят судорожно лёгкие и ноги, как сердце сжимается болезненно в груди и органы в животе скручивает противно. Его сил не хватает на слова, он пытается, рот открывает, но лишь вскрикивает, когда за спиной слышится ещё один выстрел и бег чужой становится отчетливо различим. С ним явно играются, его явно хотят загонять, заставить почувствовать настоящий ужас, потому что Дима прекрасно знает, на что способен Костя, прекрасно понимает, что убегать от него долго не сможет, но шаги чужие ближе не становятся, держатся будто на определенном расстоянии. От чужого желания вновь поиздеваться над ним, наиграться с его и так разрушенной психикой вдоволь, тошно становится настолько, что Дима еле как рвотный позыв сдерживает, продолжая бежать по серому лесу, сжимающемуся вокруг него плотным кольцом из кривых ветвей, и надеется, что выжить сможет, пусть шансов и становится все меньше и меньше с каждой минутой. — Это… Это Костя… Боже… Он стреляет в меня… Стреляет, Влад… Стреляет… — Дима всхлипывает вновь, запинается о корень дерева, еле на ногах удерживается и бежит дальше, понимая неожиданно, что организм его начинает предавать подло и слишком быстро, горит болью везде, где только может и паникой застилает глаза, не давая различать дорогу в и так темном лесу, где ориентироваться и в свете дня ему казалось непосильной задачей, — Он меня убьет, Влад… Он меня убьет… — из его горла вновь всхлип вырывается, Дима глаза к восходящей луне поднимает и чуть ли не воет от того, как страшно ему, как горло сдавливает комом удушья и тошноты, как руки и ноги судорогой сводит от напряжения, а лёгкие сжимаются настолько болезненно, что дышать становится почти невозможно. Мысль о том, что это его последний день, настолько сильно бьет под дых, что Матвеев просто не может сдержать еще одного потока всхлипов, чуть в дерево не врезается, поглощенный полностью паническим ужасом, накрывающим его с головой, и молится одними губами всем, кому может, мечтая лишь об одном сейчас — выжить. — Нет, Дим, принцесса, не убьет, слышишь? Ты сильнее, родной, ты намного сильнее него. Хэй, нужно мыслить позитивно, правильно? — Влад не знает, как поддержать сейчас Диму, пытается хоть какие-то слова подобрать, взгляд на Олега бросает и головой машет из стороны в сторону, боясь, что этот разговор действительно может стать для них последним, громкую связь включает, чтобы младший Шепс тоже мог что-то сказать, если найдёт в себе силы, найдет в себе нужные слова, но тот молчит, в ужасе глаза поднимает серые на друга и головой машет из стороны в сторону, понимая, что соображать сейчас и сам почти не может, чувствуя, как сердце сжимается болезненно от того, с каким испытанием пришлось столкнуться его любимому человеку, — Беги, принцесса, мы едем, слышишь? Он не убьет тебя, не убьет, мой хороший. Мы же ещё даже в мой любимый бар не сходили. А ещё ты мне пирог обещал, а, пока я твой пирог не попробую, я тебе умереть не дам, понял? — Дима на том конце всхлипывает как-то совсем обречённо, от этого звука у Влада сердце екает так сильно, что он чуть телефон не роняет из рук, пока парень на том конце трубки дышит еле-еле, задыхается от нагрузки такой на не подготовленный организм и надеется, что выдержит, что сможет, пусть сил все меньше и меньше становится с каждой минутой, а страх своими лапами когтистыми все сильнее и сильнее сдавливает его тело, ломая кости болью и разрывая легкие небывалой нагрузкой. Перед глазами наконец появляется ручей, о котором говорил Влад, Дима носом шмыгает, слезы с лица пытается вытереть и сворачивает направо, видит краем глаза Костю и чувствует, как сердце вновь пропускает удар. Почему он один? Почему больше никто из тех людей не бежит за ним? Эти вопросы крутятся в голове словно юла, накручивают на себя еще кучу мыслей, приобретая размеры настолько гигантские, что откинуть их в сторону совершенно не получается. Что, если они знают о другом выходе? Что, если они встретят его на том конце? Что, если они увидят Влада и Олега раньше него? От всех этих мыслей голова гудеть еще сильнее начинает, а истерика лишь крепче за него хватается, почти душит своими когтистыми лапами его за горло, но Дима все еще старается сопротивляться, все еще пытается бежать. Ноги несут дальше, горят огнём и болят так, будто под кожу иглы загоняют, будто ступни раскалённым железом прижигают, но он все еще бежит, пусть и кажется с каждой секундой все сильнее, что это бесполезно, что Косте с ним играться скоро наскучит и он просто пристрелит его как ненужное животное. Дима не знает, сколько ещё сможет бежать, отдохнуть хочет безмерно, но шаги за спиной не дают и шанса расслабиться, подгоняют вперед, заставляют бежать, петляя среди серых деревьев под равнодушной к нему луной слабо освещающей путь и создающей страшные тени, от вида которых у него каждый раз сердце замирает от ужаса, что это может быть человек. Он спотыкается, скользит ботинками по грязной и влажной земле, падает и раздирает колени, но поднимается и бежит дальше, слыша только чужие шаги за спиной и не видя ничего впереди из-за непроходящей пелены слез на глазах. Влад продолжает что-то говорить в трубку, но Дима его не слышит, он дышит судорожно, задыхается все сильнее и чувствует, как силы заканчиваются, как лес сжимается вокруг него, берет в кольцо из деревьев и не позволяет дальше бежать, загоняя в ловушку, смеясь тихо и злорадно, голова кружится все сильнее, а ком в горле становится все более и более ощутимым. Его тошнит. — Я… Не могу больше… Бежать… — Дима взгляд бросает за плечо, замирая на секунду в каком-то странном смятении и шоке. Кости рядом нет, его шагов не слышно. Паника вновь накрывает с головой, парень крутится на месте, всматривается в темный лес и не может заметить ничего постороннего, не слышит ни единого шороха, который мог бы выдать чужое местоположение, и все это так сильно бьет по расшатанному сознанию, что Дима дрожать начинает крупно, крутиться на месте продолжает словно заведенный волчок и всматривается в тени от деревьев, медленно сходя с ума от ужаса. Шаг за шагом Матвеев отходит к дереву крупному недалеко от ручья, заходит за него и спиной прижимается к мокрой коре, глаза прикрывает и губы сжимает в тонкую линию, лишь бы не дышать слишком громко, лишь бы не всхлипывать слишком явно, не выдать своего тайника случайно. Он совершенно не знает, где сейчас может быть Костя, боится даже на секунду подумать, что он близко, что рядом, что прячется сейчас за соседним деревом и целится в его голову, готовясь прервать его жизнь. Лес серый подкидывает к больному воображению свои картинки, мучает уставший мозг, сломленный паникой и страхом, не жалея ни капли его, ветви складывает в образы, шуршит шагами чужими, и Дима думает, что сходит с ума сейчас, потому что за каждым деревом ему чудится силуэт Костин, чудятся его шаги и дыхание, чудится щелчок курка и свист пули, — Я больше не могу… Влад… Я не могу… Он будто везде… Повсюду… Я… — все это настолько сильно напоминает ему тот сон, отпечатавшийся в сознании две недели назад яркими картинками и слишком острым чувством страха, что казаться начинает, будто он был вещим. Тот же ноябрьский лес, та же паника и горящее от боли тело, тот же зверь, но теперь более реальный, в обличии человека, с оружием и таким же сильным желанием убить его, сожрать, выпотрошить тело и не оставить ни одного целого места. Дима действительно больше не может бежать, слез сдержать не получается от того, насколько безвыходной кажется ситуация, насколько реальным кажется смех серых деревьев, окруживших его в плотное кольцо. — Можешь, принцесса. Ты все можешь, слышишь? Мы с Олегом едем, ещё чуть-чуть нужно пробежать, родной, совсем чуть-чуть, — Влад вновь что-то другу говорит, пока Дима пальцами дрожащими кору с дерева срывает, всхлипывает обречённо, прислушиваясь к ночной тишине, надеясь, что успеет заметить, если вдруг Костя подберется к нему слишком близко, надеясь, что сможет среагировать, но ничего не происходит, сколько бы он не ждал и не готовил себя к схватке, лишь паника и напряжение переполняют его тело, давят на черепную коробку изнутри, заставляют трястись и губы кусать до крови. Что ему делать? Где сейчас Костя? — Тебе нужно двигаться дальше, Дима, слышишь? Нельзя надолго останавливаться. — Я… Да… Я только посмотрю, где он, и сразу… — Дима уже не слушает чужие возмущения про то, что он должен двигаться дальше, а не разбираться, где там Костя решил привал устроить, разворачивается лицом к дереву и лбом упирается во влажную кору. Дождь недавно шел? Или это из-за близости к ручью? Мысли настолько разрозненные и непонятные, что Матвеев совершенно не удивляется тому, как в один момент думать начинает о мокрой коре дерева, а не о своей близкой смерти. Хочется хотя бы на секунду отвлечься, но получается просто ужасно, потому что каждый шорох в вечернем лесу напоминает лишь о том, что где-то здесь, рядом с ним, находится человек, желающий лишить его жизни. Сердце бьётся так громко, что оглушает на какое-то время, парень пытается в себя прийти, дыхание восстановить, но лёгкие горят болью, а ноги сводит судорогой, правда, отдыхать ему совершенно некогда. Нужно бежать. Дима делает пару вдохов, телефон к уху прижимает покрепче, а после выглядывает из-за дерева, замирая на месте, словно его током ударили, словно на голову его резко опустилось что-то тяжелое, и теряя дар речи, слыша, как рядом со свистом пролетает очередная пуля. Лицо Кости тенями очерчивает серый лес, свет луны выделяет жёстче скулы и довольный оскал, а пистолет блестит жадно, ожидая, когда из него вновь вылетит пуля, желающая забрать себе чью-то жизнь в коллекцию. Дима от шока не может отойти, но тело реагирует быстрее, чем мозг, несёт его дальше, пока в голове крутится лишь одна мысль. Он только что мог умереть. За спиной шаги и бег все громче, ком в горле душит, бежать сил совершенно не хватает, ещё чуть-чуть и парень просто рухнет без сил на холодную землю. Дима правда старается, ноги передвигает столько, насколько сил хватает, но враг оказывается быстрее, решает, что пора заканчивать эту глупую игру в кошки-мышки, хватает неожиданно его за плечо, вырывая из чужой груди вскрик. Из глаз брызгают слезы, руки сами, по инерции, дают отпор, видимо, тренировки с Владом не прошли даром, но сил слишком мало, чтобы все вышло так, как надо. Дима пытается бить, пытается сопротивляться, загнанным зверем смотрит в чужие бездонные глаза и все пытается пистолет выбить, боится, что в любой момент прогремит выстрел и его жизнь оборвется. Он пытается, пытается, пытается, по рукам чужим бьет, ногами пинает туда, куда дотянется и даже кусаться тянется, но зубами не достает совершенно, его бьют по лицу быстрее, чем он успевает сделать Гецати хоть что-то внушительнее пары пинков и расцарапанного лица с руками. Костя бьёт сильно, не жалеет его совершенно, тело ноет под чужими ударами, глаза все никак зацепиться за чужой силуэт не могут, а лес вокруг плывет и смазывается в единый серый, почти черный цвет из-за накативших слез. Дима сопротивляется столько, сколько может, из последних сил руку вскидывает, бьёт по чужому запястью, пиная одновременно с этим ногой куда-то в сторону паха, за что тут же получает несколько довольно болезненных ударов в грудную клетку и падает спиной на холодную землю и что-то твердое, что врезается в спину как-то слишком болезненно, слишком ощутимо отличаясь и от корней деревьев и от камней, раскиданных вокруг небольшого ручья, который должен был вывести его к свободе. Правда, сейчас совершенно не верилось, что спастись удастся, потому что Костя нависал над ним зверем, готовился к последнему броску и выглядел абсолютным победителем в этой неравной схватке, в которой Дима заведомо уже проиграл. Гецати смотрит на него слишком довольно, чуть ли губы не облизывает и глаза не жмурит, видя, с каким отчаянием смотрит на него жертва, какой страх плещется в чужих глазах, и какая жажда жизни мелькает на дне темных зрачков, но гаснет неумолимо, с каждой секундой все тускнее становится и все сильнее сжимается в какой-то крохотный комочек, прячась за страхом. У Димы волосы спутаны, щеки красные, а из разбитой брови кровь течет, одежда перепачкана грязью, а все тело дрожит от усталости и перенапряжения, больше не в силах сопротивляться и биться, не в силах драться за собственную жизнь. Глаза, наполненные ужасом и немым отчаянием, смотрят прямо в чужие, в сторону ни на секунду не уходят, будто Матвеев храбриться все ещё пытается, будто силы у него еще есть, чтобы попытаться свою жизнь из чужих лап вырвать, но они оба понимают, что Дима в ловушке, что ему не сбежать и не вырваться, как бы сильно ему этого не хотелось. Никто ему не поможет, никто не спасет, сколько бы он не молился всем Богам и сколько бы не просил Вселенную об еще одном шансе. У Константина чужие попытки храбриться вызывают только едкий смешок. — Знаешь, никогда бы не подумал, что мне посчастливится настолько, что выпадет случай убить тебя. Надеюсь, я никогда не забуду этого знаменательного дня. Если ты не стал моим, ты не станешь ничьим. Давай-ка сделаем фотографию на память, как тебе идея? Как в тот день, помнишь? — Константин на колено одно встаёт, ногами своими зажимает чужие в тиски, не давая даже шанса в сторону дернуться, телефон достает из кармана и вспышку включает, улыбаясь так довольно, что Диму тошнить начинает. Он вспоминает тот ужасный вечер, пустой и далёкий от центра район города, свою беспомощность и ужасную боль, разливающуюся по телу ядом, отвращение к самому себе и разбитое сердце, вновь доверившееся кому-то слишком легко и опрометчиво. Неожиданно в голове всплывает момент, о котором Дима никогда не думал, никогда не вспоминал, потому что он смазался на фоне всего остального ужаса, пережитого в этот день. Момент, когда Костя достает что-то из кармана, его ослепляет яркая вспышка света и слышится щелчок камеры. Он его сфотографировал тогда. Костя, черт возьми, сфотографировал его в тот момент, когда Дима был уязвимее всего, когда лежал разбитый и разрушенный, униженный и растоптанный в машине на окраине города и думал лишь о том, что жить больше так не хочет. Костя сфотографировал его после того, как собственноручно убил все светлое, что еще держалось в нем тогда. В груди все скручивается в тугой узел, слезы сами наворачиваются на глаза, а вместе со страхом бурлить начинает гнев. Как он мог?! Как он посмел так поступить с ним?! С тем, кто доверился, кто старался быть вежливым, старался не доставлять проблем, старался не обижать и не давать ложных надежд, а после даже шанс дал чужим чувствам, надеясь, что собственное сердце откликнется. Он был вежлив, приятен, обходителен, никогда не грубил и ни одного слова плохого не сказал, а Костя использовал его, надругался, разрушил изнутри, оставив от Димы лишь пустую оболочку, а после еще и сфотографировал результат своих трудов, решив сохранить на память. Как он посмел?! Яркая вспышка вновь слепит его, рука сама движется, вытаскивая холодный металл из-под спины, сжимая его пальцами с такой силой, что те судорогой сводит, но парень на это внимания совершенно не обращает, не до боли в мышцах сейчас ему совершенно. Нет ни одной мысли, есть только гнев, обида и страх, желание отомстить тому, кто испоганил его жизнь, кто растоптал его доверие и воспользовался его положением, позволил себе так обойтись с человеком, который ему и слова плохого не сказал, которому сам в любви и признавался, подарками задаривал и обещал превратить его жизнь в рай, если он пойдет с ним. На губах усмешка горькая появляется, Диму тошнит от чужих обещаний, тошнит от чужой наглой улыбки, тошнит от всего его вида, и особенно тошнит от телефона в чужой руке, действующего на него словно красная тряпка на быка. Рука дрожит, но Дима оказывается неожиданно спокойным, чувства под контроль берет, когда вскидывает ее, сталь холодную сжимает и усмехаться не прекращает, видит, что Костя замечает оружие в его ладони, глаза раскрывает шокировано, замирает на месте словно парализованный и среагировать не успевает, потому что Матвеев долго не думает, когда кладет палец на курок. Звучит оглушительный выстрел. Константин падает прямо на него, придавливает всем своим немаленьким весом его тело к холодной земле, а кожу обжигает тут же что-то горячее и влажное. Дима не сразу понимает, что это чужая кровь течет по его лицу и шее, пропитывает футболку и пачкает кожу под ней, слишком все странно ощущается после прозвучавшего выстрела. Он будто в сон попадает, связь с реальностью теряет, не дышит какое-то время, совершенно забывая, что это надо делать. В голове слишком пусто, рука с пистолетом падает в сторону на холодную землю, Гецати давит своим телом мертвым на его грудную клетку тяжелым грузом, не позволяет даже немного лишнего воздуха втянуть в горящие лёгкие, но Дима это понимает плохо, глазами мажет по чужой макушке темной, в серый лес всматривается и в реальность все еще вернуться не может. Неожиданно появляется какое-то совершенно новое и странное чувство, вырывающее из воспоминаний и ужаса на пару секунд, заставляющее понять, что все это происходит наяву, а на нем сейчас лежит мертвое тело человека, которого он так долго боялся. На кожу что-то падает. Что-то холодное и мокрое, маленькое совсем, крохотное настолько, что Дима не сразу понимает, что что-то не так, а, когда осознает это и глаза поднимает к небу темному, к луне молчаливой, видит, как с неба, кружась и танцуя, падают крупные хлопья снега. Сил двинуться совершенно нет, да и Дима не особо старается пошевелиться, смотрит в темное небо, луну полную рассматривает и следит за танцем снежных хлопьев, не думая ни о чем, просто смотря в пустоту и еле-еле дыша. Собственное тело дрожит крупно от усталости и боли, лёгкие горят и все ещё восстановиться пытаются, а тело чужое, лежащее на нем, холодеет, уже почти не заливая его самого кровью, оставаясь лишь грузом на грудной клетке, который бы стоило скинуть в сторону, но Дима не может найти в себе силы, чтобы пошевелиться. Просто не может заставить себя делать что-то. Влад и Олег, наверное, с ума сейчас сходят. Телефон валяется где-то в стороне, до него дотянуться не получается, да и Дима не особо старается это сделать, смотрит на снег первый в этом году, лежит на холодной и мокрой земле и дышит еле-еле, осознавая лишь одно. Он сейчас убил человека. Удивительно, но Дима не чувствует себя ужасным человеком, не чувствует вины или сожаления, не понимает до конца или не считает плохим поступком то, что лишил жизни именно Костю, который постарался для того, чтобы превратить его жизнь в ад? Дима не знает и думать об этом совершенно не хочет, морщится от тяжести чужого тела и глаза прикрывает, теряясь вновь во всем происходящем. На него нападает чувство бесконечной апатии. Паника и страх, адреналин и отчаянье резко исчезают, оставляя после себя лишь пустоту и смиренность. Уже ничего не изменить, жизнь человеку не вернуть, каким бы он ни был, но Диме и не хочется совершенно этого. Может он потом и пожалеет, но сейчас ему наконец-то так тихо и хорошо, так спокойно, что думать о том, правильным ли был этот поступок, он не хочет и не собирается. По крайней мере, точно не сейчас. Матвеев тело с себя кое-как сталкивает мертвое, смотрит на дыру в чужой голове, на открытые блеклые, подернутые серой дымкой смерти глаза, думает о том, что закрыть бы по-хорошему веки надо ему, но не закрывает, даже движения лишнего в чужую сторону не делает, Костя не заслужил. Встаёт на ноги Дима с трудом, те дрожат и подкашиваются, кажется, что он вот-вот упадет, но парень двигаться медленно начинает вперед, все ещё в руке пистолет сжимает, будто тот приклеился к нему, боязно становится, что, если отпустит его, оставит оружие здесь, Константин оживет и закончит свое дело. От этих мыслей по спине мурашки бегут. Дима смотрит на ручей, по которому все это время шел, которого держался словно ориентира, и сердце сжимается от боли и волнения неожиданно. Интересно, Влад и Олег уже приехали? Наверное, еще нет. И, наверное, они ужасно волнуются, потому что Дима уверен, что в телефоне были прекрасно слышны звуки их борьбы, чужой насмешливый голос и громкий выстрел, после которого все резко затихло. Матвеев сам не понимает, почему телефон не берет, как-то совершенно вылетает это из его головы, а после, когда он вновь вспоминает про технику, он уже не хочет возвращаться назад, не хочет видеть мертвое тело и слышать вновь фантомный громкий хлопок. Ноги плетутся по грязной и влажной земле медленно, скользят почти на каждом шагу, запинаются о корни и камни, но Дима на это внимания не обращает, двигается упорно дальше, смотрит вперед, сквозь деревья пытается дорогу увидеть, но та все никак не появляется. На секунду кажется, что идет он не туда, что выйдет сейчас обратно к домику и его тогда точно убьют. Сердце удар пропускает, когда перед глазами воображение проносит картинки, ужасающие его мертвым телом у небольшого домика в лесу. К горлу подступает ком тошноты. Снежные хлопья кружат над головой, кровь чужая застывает на щеках и теле неприятной коркой, от которой чесаться хочется или кожу сдирать ногтями, а холодный ветер продувает тонкую футболку насквозь, правда парень этого не чувствует совершенно, хоть тело его и дрожит уже крупно, трясется и еле справляется с нагрузкой. Как бы не заболеть после такого, но и это уже совершенно не важно. В голове плывут воспоминания о том случае в машине, о той боли, о том страхе, а после перед глазами мелькают картинки с чужим мертвым телом, и Дима впервые чувствует себя спокойно, когда думает о том изнасиловании. Кости больше нет. Он его убил. Ему больше нечего бояться, ему больше некого сторониться. Женя уже давно либо умер, либо сторчался до такого состояния, в котором ноги еле передвигает, Костя мертв, а Сашей занимаются Влад и Марьяна. Наверное, у них все еще есть шанс на счастливую жизнь, на свободу от чужого мнения, контроля и решений, главное сейчас — бороться дальше. По крайней мере, Дима уже переступил одну из своих четких границ, вскинул руку с пистолетом и выстрелил, убил, а значит, теперь мог идти на любые жертвы ради собственного счастья и счастья близких ему людей. Снег уже покрывает тонким слоем землю, когда Дима видит просвет между деревьями и слышит шум трассы. Ручей действительно выводит его к дороге, но радости как таковой в груди не поселяется, хочется просто лечь куда-нибудь, закрыть глаза и забыть этот день как страшный сон, но такого не будет, все слишком реально, все слишком удушающе правдиво. Все его тело словно один болящий ком: лёгкие до сих пор горят после долгого бега, ноги судорогами сводит и идти дальше уже становится почти невозможным, перед глазами плывет все, словно линзы мутные надели, а кожу мурашки покрывают от холода и ветра, задувающего под легкую футболку. Пальцы все ещё судорожно сжимают пистолет, когда он выходит из леса, когда деревья расступаются перед ним, открывая вид на дорогу и машину, стоящую на обочине, на Влада и Олега, которые смотрят на него с ужасом и бесконечным волнением. По их лицам Матвеев понимает, что они боялись, что парень не выйдет из леса, что та пуля была предназначена ему, прошла все-таки мягкую плоть, вошла в нее как нож в масло и отобрала хрупкую человеческую жизнь. Но он смог дать отпор, смог спастись, пусть ему и пришлось ради этого оценить собственную жизнь выше чужой. Дима не знает, как выглядит сейчас, но уверен, что не очень презентабельно, по двум парам глаз понимает это, по ужасу в глубине чужих зрачков и изломанным бровям. Он лишь шаг делает ещё один вперёд, смотрит то на Олега, то на Влада, когда ноги подкашиваются и парень падает на колени, больше не может сдвинуться с места, пока к нему не подбегают Влад с Олегом, выдернутые наконец из ступора, вызванного чужим ужасающим внешним видом. — Боже… Ёб твою мать, Дима! Это же… Это не твоя? Скажи, что это не твоя кровь! — Влад его по лицу хлопает ладонями, видит же, как тот в себя ушел сильно, как витает в своих мыслях где-то и дышит еле-еле, почти не реагируя на то, что происходит вокруг него. Дима на него чуть более осознанно смотреть начинает только после ещё нескольких ударов по щекам, моргает пару раз непонимающе, а после голову опускает, смотрит на пропитанную кровью футболку и испачканные в алом руки, вдыхает в грудную клетку побольше воздуха наконец и закашливается тут же. Интересно, лицо его тоже покрыто чужой кровью? Наверное, потому что кожу на нем стягивает неприятно, противно так, что хочется в кипяток залезть и все смыть поскорее, хочется содрать с себя лоскут за лоскутом кожу, чтобы избавиться от этого противного ощущения, от крови того, кто так ужасно поступил с ним и даже не думал раскаиваться. — Нет… Не моя… Кости, — сил для того, чтобы говорить и собирать слова в нормальные предложения, совершенно нет. Он глазами своими пытается зацепиться за что-то, мажет по испуганным лицам Олега и Влада, на машину недолго смотрит за их спинами, а после взгляд вниз опускает, пистолет наконец в своей руке замечает и всхлипа сдержать не может, наконец чувствуя, как к нему начинают возвращаться эмоции. Сердце пропускает удар, а все события бьют по голове словно обухом, перед глазами мелькают суматошно, погружая в какофонию звуков и образов, слишком ярких эмоций и бесконечно гонящего его вперед ужаса, — Я… Я убил его… Боже… Я убил его, — на глаза слезы наворачиваются, хотя казалось, что Дима все уже успел выплакать, пока бежал по лесу. Он сам не понимает, что его так сильно подкашивает сейчас, ведь Костя был просто ужасным человеком, но убивать его… Убийство всегда находилось за рамками, за его четкими границами, но теперь на его руках была чужая кровь, а в голове множество вопросов, зудящих в черепной коробке и не дающих даже на секунду расслабиться, вновь погрузиться в ту апатичную тишину после выстрела и хотя бы немного в себя прийти после всего, что успело произойти за один вечер. — Тише, принцесса, все хорошо… Слышишь? Он был полным гандоном. Давай, нам надо посадить тебя в машину и уехать отсюда нахуй, пока его дружки не решили пойти его искать, — Влад благодарно кивает Олегу, который из машины быстро приносит плед и накидывает его на дрожащие плечи парня, которого колотит уже всего из-за холода и нервного перенапряжения. Снег падает на черные волосы и бледное лицо, смешивается с засохшей кровью и создаёт какой-то неожиданно странный контраст, на который Влад залипает, не в силах поверить до сих пор в то, что Дима действительно убил человека. Настолько сильно жить ему хотелось, что он пистолет взял, что выстрелил и пошел дальше, не обращая внимания на ужасный холод и боль по всему телу. Владу Костю было не жалко совершенно, когда он думал об этому убийстве. Матвеев успел ему свою историю жизни рассказать невеселую за эти две недели, не хотел просто, чтобы секреты между ними оставались, поэтому выделил для этого тяжёлого разговора целый день, получив в ответ столько поддержки, сколько не получал давно. Влад грозился всех наказать, ругался и чуть ли мебель не ломал, пока Дима лишь смотрел на него влажными глазами и улыбался уголками губ, пытаясь успокоить парня как-то и уговорить не отламывать у шкафа дверцы. Они ведь еще нужны будут, иначе весь бардак в чужом шкафу будет на виду, и гостей звать будет стыдно в комнату. От этих воспоминаний неожиданно тепло становится, Дима даже улыбается самыми уголками губ и в плед сильнее кутается, мечтая вернуться на неделю назад и забыть все, что произошло сейчас, но так не работает этот ужасный мир, ничего не бывает так, как ты хочешь. В машине тепло. Влад садится с ним на заднее сидение, прижимает к себе поближе и греет объятиями, пока Олег выруливает с обочины и едет вперёд, в направлении Москвы, сжимая пальцами руль с такой силой, что казаться начинает, будто тот треснет от чужой хватки. Дима дрожит весь, его колотит так, как никогда ещё не колотило, а в горле стоит удушливый ком тошноты и страха, вернувшийся совершенно неожиданно вместе со всеми воспоминаниями, картинками серого леса и шорохами листьев опавших и сухих веток под чужими тяжелыми шагами. Что будет, если кто-то найдет труп Кости? Что будет, если найдут его, убийцу, который просто хотел еще хотя бы немного пожить? Что будет с ним, если правда раскроется? Бесконечное количество вопросов крутится в голове, она тяжелеет мгновенно, на виски давит острая боль, а в ушах шумит кровь так громко, что парень выпадает из мира опять на некоторое время, пытаясь прийти в себя. К глазам вновь подкатывают слезы, Дима в плечо чужое утыкается носом, вдыхает поглубже запах духов уже таких родных и пытается хоть как-то успокоиться, но не может. Перед глазами все ещё пустые глаза, дырка в черепе и белый снег, хлопьями падающий на перепачканное в крови лицо того, кто разбил его хрупкое сердце на кусочки, потоптался на доверии и добил, оставив после себя лишь одно желание — умереть. — Куда нам ехать, Влад? Ни к кому из нас нельзя сейчас, везде будут ждать, — Олег в зеркало смотрит на них, губы поджимает в напряжении и пытается хоть как-то сконцентрироваться на дороге, но все мысли все равно утекают к тому, каким опустошенным, напуганным и осунувшимся выглядит Дима. За две недели в лесу он смог хоть как-то прийти в себя, но всего за несколько часов в нем же, в попытке скрыться от смерти, он будто потерял килограмм десять в весе и вернулся к исходной точке в психическом состоянии. Смотреть на такого Диму больно ужасно, сердце сжимается так сильно, что Олегу кажется, будто оно вот-вот взорвется, разлетится на куски, забрызгав алым машину. Он не знает, чем может помочь ему сейчас, не знает, что делать и как себя вести, боится больно сделать, боится не так поступить, как надо, поэтому за рулем сейчас сидит, в дорогу темную вглядывается и раз за разом пытается сглотнуть вязкий ком в горле, но не может его протолкнуть дальше и вновь задыхается. — Блять… Точно. У меня больше нет тайных домиков в лесу, уж извините, — Влад голову поворачивает к Диме, рукой гладит еле ощутимо по спине, плед поправляет на парне и думать пытается, куда они могут пойти сейчас, где возможно скрыться, где их не достанут и не найдут, хотя бы какое-то время дадут побыть в сомнительной, но безопасности. Единственным вариантом остаётся какой-то знакомый Димы, которому можно доверять и о котором не должны знать люди Саши. Такое вообще возможно? Саша давно мог отработать всех близких людей парня, к каждому приставить слежку и своих людей, но шанс всегда оставался, что он пропустил кого-то, упустил из виду какую-нибудь маленькую деталь, которая может разрушить его империю, — Дим, у тебя есть варианты? Лина сразу не подойдёт, она точно на крючке Саши, так что нужен кто-то другой, кому можно довериться и с кем ты не появлялся особо на людях или в соцсетях. — … — Дима хмурится, соображать пытается, но картинка в лесу стоит все ещё перед глазами, пугает своей яркостью и реалистичностью, будто видит он сейчас это прямо перед собой, а не в воспоминаниях. В голове всплывает лишь одно имя, парень воздуха в грудь набирает, все никак отдышаться не может, губы облизывает, чувствуя, как сердце хотя бы немного медленнее биться начинает, а тело согревается в теплой машине. Ужасно хочется спать, и Дима кое-как с силами собирается, чтобы выдавить из себя слова и короткий адрес, а после засыпает на чужом плече, закутавшись в теплый плед, — К Илье… Можно…