"Ah wanna die, wanna die But don't really wanna die If I died, you would cry And I don't know why Every scar, all the blood More and more, they're never done Not enough, not enough"
miss wanna die
Дима засыпает сразу же, как только проговаривает еле слышно адрес Ильи, приваливается тут же головой к плечу Влада и в плед закутывается сильнее, до сих пор чувствуя, как холод леса гуляет по коже и лижет ее острым языком, напоминая о том, как совсем недавно собственными руками он лишил жизни человека. Олег смотрит на парня в зеркало заднего вида и вздыхает еле-еле слышно, чувствуя, как сердце сжимается болезненно, как все его тело тянется обнять Диму, прижать к себе его замерзшее тело и поцеловать в макушку, как хочется хотя бы часть боли и страха забрать себе, как хочется облегчить чужие страдания, но он не может, едет дальше, пытаясь не отвлекаться от дороги слишком часто, но мысли его все равно раз за разом отправляются к заднему сидению, где, к счастью, сидит живой Матвеев. Влад молчит, по спине Диму гладит и думает о чем-то своем, пустым взглядом уставившись в сиденье перед собой. Он думает о том, почему к ним никто не вышел из леса, почему за Димой бежал лишь один человек и почему это был именно Костя, почему Диме позволили уйти, почему за ними нет хвоста, почему вообще все сложилось опять в их пользу. То, что все это подстроено Сашей, он совершенно не сомневался, только вот понять никак не мог, почему именно Костя, который наемником никогда не был, убивать не умел, почему никто не побежал за Димой в лес, ведь тот являлся лёгкой добычей, имея как проблемы с физическим здоровьем, так и с психическим, почему группа наемников остальных, явно подготовленная намного лучше Гецати, осталась у домика. Догнать и убить парня не было сложной задачей, пусть и думать об этом было противно. Дима был слишком легкой мишенью, и, не поймать его, было позором, подписью в справке о собственной некомпетентности для группы наемников. Да Дима даже без одежды теплой выбежал! В одной футболке бежал! Его можно было просто загонять по лесам, дождаться, пока он замерзнет. Даже пули тратить не пришлось бы, настолько все было легко в этом задании. Влад думает и думает, не может остановить поток мыслей, понимая, что тут явно что-то не так, будто у Саши не было цели убить Диму, либо же он слишком сильно понадеялся на случай, не предвидел возможности самообороны, возможности того, что Матвеев тоже может нести опасность. Хотя, он же отправил вместе с Костей ещё кучу людей. Так почему они не побежали? Почему Дима говорил только об одном преследователе в лесу? Все это было так странно и запутанно, что голова гудеть начинала от напряжения, раскалываясь на части будто в приступе мигрени, и Влад решил оставить эти размышления на потом, поцеловал Диму в макушку еле ощутимо и мысленно поблагодарил всех богов, которым он успел помолиться, когда они ехали только к лесу, за спасение этого человека. Как бы не обстояли дела на самом деле, Влад был рад, что Дима сейчас жив и находится в хоть какой-то, но безопасности. — Машину бросим в паре кварталов от адреса, чтобы не светиться больше нужного, — Влад говорить начинает только тогда, когда они в город заезжают. В Москве уже солнце вставать начинает, а это становится ещё одной трудностью на их пути к безопасности и отдыху. Передвигаться в дневном свете слишком опасно, но выбора у них нет, нужно помочь Диме и отдохнуть хотя бы немного перед финальным рывком, который теперь становится все ближе и ближе. Больше медлить нельзя, нужно заканчивать с проработкой плана, пока на них вновь не вышли люди Саши и не завершили начатое, — Диму на руках донесем, вряд ли он сможет идти после такого марафона, — Олег смотрит в зеркало заднего вида на них, когда останавливается на светофоре, и кивает молча, а после достает из бардачка влажные салфетки и протягивает другу. — Сотри кровь с лица Димы. Не хватало нам ещё полицию поймать по пути, от вопросов и обезьянника точно не отделаемся тогда, — Влад кивает, пачку салфеток берет, а после начинает аккуратно оттирать чужое лицо от крови, замечая разбитую бровь и разливающийся синяк на скуле. В груди все сжимается от гнева, кипеть и бурлить начинает, но даже злиться не на кого уже оказывается, ведь Костя мёртв. Почти полная пачка салфеток уходит на то, чтобы оттереть все следы крови на открытых участках кожи, а Дима даже лица не морщит, глаз не открывает все это время, настолько уставшим оказывается, что совершенно не замечает чужих манипуляций, проваливаясь наконец в такое желанное небытие, в котором ему впервые за долгое время ничего не снится и он может отдохнуть хотя бы несколько часов, пока они едут к Илье. На грани сознания пролетает мысль, что друга неплохо было бы предупредить о том, что они к нему едут, но она так быстро растворяется в полной пустоте, что Дима не успевает за нее схватиться и продолжает утопать во сне без картинок. — Вот это его умотало, конечно… Даже бровью не дернул, пока я его тут умывал, — Влад вздыхает тяжело, пряди волос темных за уши чужие заправляет и в плед посильнее укутывает, следя за дорогой краем глаза и думая о том, что это за друг такой у Димы, которому можно доверить подобную тайну, у которого можно спрятаться и переждать бурю. Не хочется ему проблем доставлять, всё-таки они занимаются довольно опасными делами, не каждый будет готов к тому, что в один момент ты окажешься под прицелом одного из самых могущественных людей в стране. Влад надеется, что этому Илье они жизнь не испоганят своим неожиданным появлением, либо тот окажется достаточно отбитым, как Влад, чтобы воспринять это как еще одно интересное испытание в жизни, но на последнее рассчитывать почти не приходится. Таких, как Влад, днем с огнем не сыскать. — Я удивлен, что он до машины дошел… Там же расстояние от дома до трассы не меньше десяти километров. А он бежал большую часть пути, ещё и еле как выжил, все это в одной футболке, в темноте и холоде… Не представляю, сколько ещё в нем есть сил и желания жить, — Олег взгляд бросает вновь на Диму, губы поджимает, думая о том, как же много всего пережил этот человек, сколько же дерьма было в его жизни, сколько же он страдал и как долго ему ещё придется мучиться перед тем, как получить хоть что-то похожее на спокойное будущее. В груди вновь все стягивает от чувства вины, вспоминается звонкая пощечина и громкие оскорбления. Как только Дима позволил ему после всего этого подойти к себе даже на метр ближе положенного? В который раз Олег удивляется чужой душе и силе. Сколько бы его не макали головой в грязь, сколько бы не толкали на грабли, Дима все равно шел вперед, готов был открыться, пусть и делал это с осторожностью и страхом, и продолжал пускать в свое разбитое сердце людей, надеясь каждый раз, что его не ударят по нему и не добьют наконец. Кажется, будто в этом небольшом, но таком сильном парне, есть какой-то тонкий, но крепкий прутик, который все еще не сломали. Гнули, резали, но не сломали. Иначе объяснить то, почему Дима столько выдержал и продолжил открываться людям, Олег не может. — Не проеби его, Олег. Пожалуйста, просто не проеби его. Он дал тебе шанс, так вцепись в него зубами, только исправь все, что натворил. Дима заслуживает быть счастливым после всего этого дерьма, — Влад пальцами проводит по чужой щеке, смотрит на парня с такой болью и тоской, с такой горечью, будто действительно прощается с ним, будто принял какое-то совершенно ужасающее решение и теперь не мог изменить его, не мог повернуть время вспять и забрать свои слова обратно, потому что иначе бы сломал будущее, как эффектом бабочки снес бы все возможные хорошие концовки. Он должен был сделать то, что задумал, чтобы добиться для них свободы, чтобы добраться наконец они смогли до спокойной жизни, в которой не будет Саши, не будет страха и бесконечных пряток от чего-то. И, скорее всего, не будет его самого. Но это неважно, потому что его жизнь не стоит ничего, когда на одни весы с ней ставят жизнь и счастье Димы. Влад думает, что счастья и спокойствия не заслуживает, поэтому спокойно отдает себя ради чужого будущего, пусть в груди и начинает неожиданно ныть что-то похожее на жажду еще хотя бы немного, но пожить. — Я исправлю. Обещаю, Влад, исправлю, — Олег руками в руль вцепляется изо всех сил, губы кусает до крови и говорит от всего сердца, обещает от всей души, понимая, что исправить свой поступок обязан, понимая, что обязан измениться, доказать, что больше такого не повторится никогда, что больше он Диму не обидит ни своими словами, ни действиями. Шепс действительно изменится, все сделает, чтобы поменяться, костьми ляжет, лишь бы доказать, что он все понял, что больше такого не будет, что больше он не сделает Диме больно, любить будет и оберегать от всего, обнимать крепко и целовать нежно, поддерживать и верить каждому слову, даже если Матвеев скажет, что Земля плоская, а небо зелёное. Он всему поверит, лишь бы больше не делать больно тому, кого так неожиданно полюбил, к кому испытал настолько сильные чувства, какие никогда ещё не испытывал. Или же не верил, что испытает когда-нибудь еще раз. Они действительно останавливаются в паре кварталов от нужного адреса, Влад смотрит на Диму, который даже не поморщился от резкой остановки, спал все еще как убитый на чужом плече и кутался сильнее в теплый плед, дрожа крупно, носом иногда шмыгая и губы поджимая. Как бы не заболел после такой пробежки. Олег глушит машину, выходит на улицу и из багажника небольшую сумку дорожную достает, которую по наставлениям Череватого они всегда возили с собой. Оказалось, что паранойя Влада иногда была достаточно полезной вещью, по крайней мере, у них с собой был ноутбук с основными наработками и пара комплектов одежды на первое время. Конечно, если люди Саши решат обыскать досконально дом, они сто процентов найдут все их оставшиеся наработки и тогда их план провалится, так и не начав действовать, но Влад все же надеялся, что дом им не будет так сильно интересен, надеялся, что у них даже в мыслях не будет мысли, что брат главы всей этой огромной противозаконной машины решит пойти наперекор семейному бизнесу. Конечно, строить воздушные замки и цеплять на нос розовые очки Влад совершенно не привык, поэтому шанс на то, что дом не обыщут, был минимальным, но верить в лучшее все еще хотелось. Хотя бы ради Димы. Влад смотрит на Диму и тревожить его не хочет, но приходится. Олег дверь открывает для них, и Череватый аккуратно вылезает из машины, на руки берет все ещё спящего парня и кивает другу, что они могут идти. Дорога оказывается не близкой, руки затекают и болят, поэтому в какой-то момент они меняются, и Влад теперь несёт сумку, а Олег — закутанного в плед Диму, который дрожит на ветру как осиновый лист, носом в плечо чужое утыкается и морщится недовольно, чувствуя явно, что что-то вокруг происходит, но сил для того, чтобы проснуться не находит. К счастью, по пути они не встречают почти людей, а те, кто проходят мимо них, особо не обращают внимания на странную троицу, лишь иногда взгляды косые кидают, но думают, наверное, что они просто «отлично» в клубе отдохнули, а не из лесу вышли, где человека недавно один из них убил. Хорошо, что Дима прикрыт пледом, иначе возможного вызова полиции они бы избежать не смогли, а объяснить внятно какую-нибудь нелепо склеенную наспех историю было бы еще более нереальной задачей. Парень без сознания на чьих-то руках, да ещё и с окровавленной насквозь футболкой… Это было бы очень жуткое зрелище, у которого точно не было бы хорошей предыстории, в которую бы поверили служители закона. Двор оказывается совершенно обычным, по типу колодца, в который есть только один въезд и выезд, а все остальное пространство ограждено самим домом. Олег голову поднимает, рассматривает многоэтажку и поворачивает голову к Владу, который подъезд нужный пытается найти, а, когда это всё-таки получается, машет рукой, чтобы друг подошёл ближе. Хочется ужасно спать и в душ, но им бы ещё другу Димы объяснить все. Всё-таки не каждый день к тебе заваливаются три парня, один из которых твой друг, пропавший около месяца назад со всех радаров, а двое других — неизвестные, которым и доверять то не хочется, мало ли, что произойти может, выглядят они явно не очень дружелюбно и презентабельно, это Влад понимает. Да и друг твой в крови чьей-то, непонятно, своей ли, а вдруг умирает вообще на чужих руках? Вдруг его сюда принесли, чтобы следы преступления скрыть, а ты следующим станешь? Влад сам бы такую троицу в квартиру свою точно не пустил, поэтому мысленно готовил себя к отказу и варианты простраивал, куда еще им можно податься. Мысли о том, куда еще можно пойти сейчас, прерываются трелью открытой двери. Подъезд им открывают как-то слишком быстро, даже не спрашивают ничего в домофон, на что Олег с Владом хмурятся, взглядами короткими перебрасываются, надеясь, что Саша не оказался быстрее них, не узнал об Илье и не наведался к нему первым. От подобных мыслей по спине мурашки побежали, а в горле вновь встал неприятный ком, удушливо сжимающий трахею своими тисками. Это был бы один из худших исходов для них. С таким разгромом выбраться из леса, а потом так глупо попасться, не прожив и суток после чудесного спасения. В подъезде тихо, лампочки зажигаются, когда они шагают внутрь и гаснут, как только становится слишком тихо, наполняя помещение опять равнодушной ко всему темнотой. Квартира, как они понимают, находится на седьмом этаже, поэтому, недолго поискав лифт, они заваливаются в него и бегло смотрят на себя в зеркало, понимая, что Илью не испугать не получится. Оба перепуганные, с огромными глазами и синяками под ними, в которые уже не то, что картошку, арбузы складывать можно, с завернутым в плед Димой на руках, который дышит еле-еле заметно и морщится иногда, брови хмурит, вновь ранку на одной из них открывая, которая тут же кровью сочиться начинает, а сам он бледный ужасно, будто и не живой вообще, если не присматриваться. Что же, объяснять, что у них случилось, придется долго и нудно. Главное, чтобы их вообще впустили в квартиру для начала, могут и на пороге развернуть ведь. Лифт останавливается на нужном этаже, Олег с Димой на руках выходит первым, перехватывает тело чужое удобнее и сразу чувствует, как парень ёрзать начинает, а после и глаза открывает, осматривая коридор подъездный и морщась то ли от света, то ли от неожиданного пробуждения. Сквозь дымку сна он все же осознает, где они находятся, глаза руками трёт, чтобы прийти в себя ещё немного, всё-таки пугать Илью своим состоянием не хотелось совершенно, поэтому стоило хотя бы попытаться выдавить из себя что-то похожее на улыбку и лицо нормального человека, не пережившего ночью все оттенки ужаса и чуть не лишившегося жизни по вине своего неудавшегося любовника. Влад шагает следом, обгоняет в последний момент парочку и жмёт на звонок нужной квартиры, почти тут же слыша за дверью шаги и громкое «Сейчас». Как только дверь открывается, перед Череватым оказывается парень примерно его возраста с русыми волосами чуть короче Диминых и карими глазами. Он смотрит на Влада удивлённо какое-то время, а после взгляд за спину его переводит, замечая наконец Диму и Олега, охает тут же и пропускает всю делегацию в квартиру, закрывая за ними дверь и пытаясь что-то сказать, но мысли никак не хотят формулироваться в слова. Илья, похоже, как и думал Влад, пугается их внешнего вида, лишь глазами может от одного человека к другому бегать и рот безмолвно открывать, пытаясь что-то сказать. — Извиняемся за вторжение, но принцесса сказал, что к тебе можно завалиться и перекантоваться немного, — Влад скидывает обувь совсем по-хозяйски, поворачивается тут же к Олегу с Димой и забирает парня с чужих рук, чтобы и друг мог нормально раздеться. Шепс же, как только свою обувь стягивает, принимается за Димины ботинки, на что тот лишь уголки губ в благодарной улыбке дергает, не имея сил ни на что больше, а после вновь оказывается на руках Олега, пытаясь как-то поправить на себе плед. Даже в теплой квартире ему ужасно холодно, кажется, его начинает знобить. — Принцесса? — Илья глазами удивлённо моргает, смотрит то на одного, то на другого парня, взгляд на Диме задерживает, который выглядит так, будто ад на земле пережил, обнять его хочет, все-таки встрече радуется, но боится, что больно сделает или не вовремя окажется такой порыв чувств. Матвеев же, когда переводит наконец взгляд на своего друга с работы, улыбается уголками губ и кивает в знак приветствия, не в силах и слова выдавить из себя, слишком уставшим и вымотанным себя чувствует, ноги до сих пор горят и дёргаются иногда в судорогах, не давая и шанса забыть о том, что произошло в лесу. Но Илью он видеть ужасно рад. Несколько недель, проведенных в полнейшей изоляции от окружающего мира, впервые чувствуются так остро, а желание увидеть Лину и обнять крепко лучшую подругу становится почти осязаемым. Боже, как же он соскучился! — Да, вишь, на руках его таскаем. Это, душ можно у тебя принять? А то он у нас крестовый поход по лесу устроил, весь извалялся, пытаясь подружиться с подземным царством и червями, видимо, — Олег тащит Диму в гостиную, а Влад, совершенно не чувствуя какого-то стеснения, являясь гостем в чужом доме, идет следом за другом и рассматривает с интересом интерьер квартиры, потом все объяснит и извинится, если как-то нарушил чужие границы, но сейчас надо разобраться с Матвеевым и его состоянием, а остальное неважно. Все остальное потом. Илья лишь глазами шокировано хлопает, но решает спросить обо всем позже, уходит ненадолго на кухню за стаканом воды, а, когда возвращается, видит, что Диму уже усадили на диван и стянули с него плед, открывая вид на полностью пропитанную кровью футболку. Сердце сжимается тут же от ужаса, кажется, все органы внутри переворачиваются и падают куда-то к ногам в этот момент, а воздуха становится в квартире катастрофически мало. Илья бросается к другу, стакан воды кое-как ставит на журнальный столик, чужое лицо рассматривает внимательно на наличие травм, но на нем лишь разбитая бровь и губа, да синяк на щеке, тело оглядывает следом, но не замечает порванной одежды или открытых ран. Влад тут же его аккуратно отстраняет от парня и головой машет из стороны в сторону, — Та не его это кровь, спокойно. Олег, помоешь его? Олег лишь кивает молча, на руки подхватывает парня и одежду забирает из рук Влада, который уже успел в сумке дорожной порыться, а после, по подсказке хозяина квартиры, уходит в ванную, чтобы наконец отмыть от Димы всю грязь и кровь. Как только эти двое покидают гостиную, Влад падает на диван, голову опускает и вздыхает тяжело, чувствуя, как сердце ноет от паники и ужаса, которые он испытал, когда потерял с Димой связь, когда увидел его всего в крови на окраине леса и услышал, что ему пришлось пережить, чтобы добраться к ним. Собственный план теперь кажется ещё более жестоким. Что будет, когда Влад приведет его в жизнь? Сможет ли Дима продолжать двигаться вперед? Сможет ли простить его? Сможет ли справиться с тем испытанием и той болью, которую понесет за собой чужой жестокий, но такой необходимый для свободы план? Все это настолько сильно давит на голову, так угнетающе действует, что Влад теряется на секунды в пространстве, маска его трескается, перестает быть цельной, позволяя телу слабость — по щеке скатывается слеза отчаяния. Почти в этот же момент перед лицом оказывается чашка с чем-то горячим и приятно пахнущим. Влад голову поднимает, слезу стирает быстро, пытаясь вновь натянуть на себя треснувшую маску, но та садится как-то криво, все равно мясо кровоточащее показывает, а после смотрит на Илью, который взволнованным и напуганным выглядит, но все ещё тычет ему в руки чашкой, явно не принимая отказов или возмущений. — Хороший чай, успокаивающий. Тебе не помешает уж точно, — Илья садится рядом на диван, когда Влад все же забирает из чужих рук чашку, берет вторую и отпивает немного, смотря только на неожиданного гостя и никуда больше, когда как Череватый взглядом буравит невидимую точку в пространстве, все еще пребывая где-то далеко от реального мира. Сколько же Череватый пребывал в своих мыслях, раз друг Димин успел сделать чай им? Влад надеется, что не так уж и долго, терять хватку не хочется совершенно, на кону жизни чужие стоят, свобода и счастье, что будет, если он слишком расслабится? Что будет, если он потеряет контроль над ситуацией? Думать об этом совершенно не хочется, поэтому Влад утыкается глазами в чашку, рассматривает коричневую жидкость в ней и дышать пытается сквозь ком в горле, — Выглядишь подавленно. За Диму волнуешься? — Ещё один физиогномист нашелся. Вы с Димой с одного завода что ли? — Влад взгляд кидает на парня недовольный, рассматривает какое-то время чужое лицо и отпивает всё-таки чай. Горячая жидкость приятно греет пищевод и даже голод немного утоляет, который просыпается постепенно, когда выброс адреналина сходит на нет. Точно, они ведь ужинать собирались, когда ему Саша позвонил. События до звонка Димы словно стираются из памяти, становятся серой дымкой, ничего не значащей до того момента, как парню, занявшему все его мысли начинает угрожать смертельная опасность, а сам он оказывается слишком далеко и ничем не может помочь. До сих пор под кожей бегают иголки паники и страха за чужую жизнь, а собственная беспомощность давит на черепную коробку, чуть ли не разрывая ее на части, — Ничего я подавленно не выгляжу, нормально все. Димка парень крепкий, с ним все точно отлично будет, особенно, если Олег найдет себе мозги. — … — Илья смотрит на него молча какое-то время, а после улыбается уголками губ как-то слишком понимающе, чашку свою отставляет на журнальный столик и полубоком поворачивается к гостю. Владу от чужого взгляда некомфортно. Его будто рентгеном просвечивают, хочется сразу ощетинится, закрыться броней и спрятаться, но он не может, смотрит в чужие глаза карие и ждёт чего-то, пока Илья все же не начинает говорить, — Сколько бы масок человек не надевал, их будет видно, если посмотреть под правильным углом. А твои ещё и треснули. Поверь, знающий человек всегда заметит,… — Влад. Влад меня зовут, — Череватый хмурится, взгляд отводит от чужого лица и руки в замок складывает, поставив свою чашку рядом с чашкой Ильи на столик, чувствуя, как тяжело под взглядом карих глаз маску держать становится, как та трескается вновь, сползать начинает, и удержать ее становится все сложнее и сложнее на лице. В груди ворочается волнение и страх за Диму, страх, что план пойдет не так, что все сорвётся, что он допустит роковую ошибку, что все это будет напрасно, и он собственными руками все разрушит. Все это так давит на него, душит так сильно, что дышать совершенно не получается больше, а пальцы подрагивать начинают, но Влад лишь сильнее руки сжимает, чтобы видно этого не было, губы плотнее стискивает и щеку до крови кусает изнутри, пытаясь склеить свою маску воедино и вновь стать тем, кем был всегда — клоуном, не боящимся ничего, не чувствующим боли, не знающим, что такое непосильная ответственность и душевные терзания. — Влад, что плохого в том, чтобы признаться, что тебе сложно? Думаешь, что после этого упадешь в чьих-то глазах или станешь плохим человеком? Это не так. Мы все люди и всем нам бывает больно и страшно, — Илья голову наклоняет, пытается в чужое лицо заглянуть, но Влад не даёт, отворачивает голову в другую сторону, пальцами сильнее ладони стискивает и до крови прикусывает щеку с внутренней стороны, правда уже с другой стороны. Только сеансов психологических ему не хватало, ему одного Димы было достаточно с его попытками залезть поглубже в сердце и остаться там навсегда, еще одного комнатного психолога ему не нужно было. — Илюх, ты в психологи мои личные заделался что ли? Учти, я платить не буду, денег нет, — Влад вновь маску натягивает все-таки, пусть та и треснута, улыбается широко, когда лицо все же поворачивает к другу Димы, чай отпивает, вновь взяв чашку, пытаясь ком проглотить волнения и страха и надеется, что у Ильи желание пропадет копаться внутри незнакомого ему человека, но у того, кажется, даже мысли не проскакивает, что Влад не особо настроен сейчас на диалог в подобном ключе, не особо хочет, чтобы хоть кто-то копался в его гнилой душе, пытаясь найти там ростки прекрасного. Хотя, если быть честным, он никогда не будет настроен на такой диалог, привыкнув жить в своем панцире и показывать людям только то, что хочет и считает нужным показать. Влад и не помнит уже себя настоящим, не помнит ничего, кроме своей маски и жгучего чувства ее надобности, жгучего желания скрыть от людей свое мягкое нутро, которое можно легко ранить, раздавить, уничтожить. Кто вообще сидит под его маской? Какой он вообще на самом деле? Влад и сам не знает ответов на эти вопросы. — Может и заделался. Не могу смотреть на то, как люди страдают и не могут рассказать кому-то о том, что их беспокоит. Всегда ведь легче становится, когда выговариваешься, это уже давно всем известный факт, — Илья действительно оказывается настырным, не отстаёт даже тогда, когда видит серьезный взгляд Влада и поджатые губы. Что Череватый должен ему рассказать? Что убивает людей за деньги? Что работает на человека, который нелегально возит оружие в страну? Свой план должен раскрыть, за который сам себя ненавидит, но по-другому просто не может поступить? Что он, черт возьми, должен рассказать незнакомому ему человеку? В груди злость закипает, но Влад все еще пытается держать ее в себе, маску на лице поправляет, пытается усадить ее покрепче, но осколки постоянно разъезжаются, открывая то один кровоточащий кусок мяса, то другой. От себя самого начинает тошнить. — Обычно те, кто нос суют в чужие дела, долго не живут. Ну это так, для ясности дела, — Влад плечами пожимает, допивает чай уже немного остывший и чашку убирает на столик, не зная, что теперь сжимать в руках, потому что пальцы все ещё трясутся, а в горле застревает надоедливый ком, не дающий ни дышать, ни говорить нормально, — Давай без всего вот этого. Без вот этой вашей любимой фигни из службы спасения, когда вы пытаетесь и в душу, и в задницу залезть своими вопросами. Я не подавлен, у меня все отлично. — Оно и видно, Влад. Оно и видно, — Илья поднимается с дивана, чашки забирает и на кухню уносит, оставляя парня одного со своими мыслями и треснутой маской нахальности и улыбки. Влад не знает, как ещё ее склеить, что сделать, чтобы она вновь стала непроницаемым барьером между маленьким мальчиком, на чьих глазах умерла любимая мама, и взрослым мужчиной, который знает, что делать всегда и везде. Ему настолько уже тошно от всего, настолько сильно все в груди сводит от страха неизвестности, что закричать на весь мир хочется, что не знает он ничего, не знает, что делать и как жить, что не он это, не тогда, когда улыбается широко и шутит, не тогда, когда с вздёрнутыми уголками губ встречает все удары судьбы и подножки людей, которым хоть немного, но доверял. Ему хочется выть и рыдать, но он не может. Все чувства скрыты за плотной маской, покрыты бетоном и сотней слоев земли, лишь бы докопаться до них нельзя было, лишь бы не достал никто его сокровенное, не ударил под дых и не посыпал соль на раны. Но тут в его жизни появился Дима и стал откапывать слой за слоем, медленно и верно залезал в душу, не боясь ни угроз, ни клыков, ни шипов на пути к чужой душе… А теперь и Илья лезет в его гнилую душу, надеясь, похоже, найти там хоть что-то светлое и приятное, но там лишь смерть и холод, лишь грязь и серость, лишь один маленький мальчик, которому перекрыли кислород в один день и оставили так жить, которого заставили нарастить себе панцирь, которого обстоятельства заставили взять в руки оружие и нести свою месть всему миру, потому что мстить его личным обидчикам не было больше возможности. Они уже и без него были мертвы. Разве такой человек, как Влад, может быть счастливым? Разве он достоин будущего? Разве он достоин любви и жизни больше того, кто ради этой самой жизни, страдал и терпел, не делая никому больно, двигаясь дальше, наступая бесконечное количество раз на грабли, вставая после их удара по затылку на ноги и продолжая идти, продолжая доверять людям, а сам он в похожей ситуации взял в руки оружие и решил вершить свою месть? Наконец из ванной появляется Олег, который все ещё на руках держит Диму, прерывая хотя бы на время этот жуткий допрос. Влад облегченно вздыхает, глаза прикрывает, благодаря Вселенную за эту короткую передышку, потому что маска трещит по швам и грозится в любой момент просто рассыпаться на тысячу кусочков, которые собрать воедино точно больше не получится. Матвеев сонный, с мокрой головой, но уже намного более презентабельный, чем раньше, намного более живой и уже не такой бледный, даже щеки после горячей воды все еще отдавали здоровой краснотой. Его такого закутать в плед хочется, обнять покрепче и спрятать от всего дерьма в жизни, лишь бы он больше не страдал и не чувствовал боли, но Влад, к сожалению, не может никак воплотить свои мысли в реальность, не может уберечь от ужаса и страха, не может уберечь от боли и того, что смерть его может сидеть в считанных метрах от него. Влад может только смотреть и мысленно извиняться в тысячный раз, надеясь, что его мольбы о прощении когда-нибудь достигнут Димы. Илья приходит с кухни, любезно показывает комнату, в которой можно уложить парня спать, а после возвращается в гостиную. Олега рядом с ним нет, видимо, остался с Димой, чтобы успокоить, если тот вдруг решит отправиться вновь в истеричное состояние или погрузится в апатию. Что же, у Влада уже нет сил как-то сопротивляться их сближению. — Есть не хочешь? — Илья кивает в сторону кухни и не ждёт, пока Влад согласится, идёт в нужную сторону и достает что-то из холодильника, принимаясь перекладывать еду из кастрюли в тарелку. Череватому остаётся только последовать за хозяином, молча соглашаясь и не решаясь перечить. Есть особо не хочется, но нужно, иначе он скоро просто упадет в обморок, да и желудок сводить уже начинает, хоть в горле и стоит до сих пор удушливый ком, — Не расскажешь, что случилось? Я, конечно, не очень люблю лезть в личные дела, но, раз уж я вам даю приют, хотелось бы знать, куда вы вляпались. — По тебе видно, что ты в чужие дела лезть не любишь. Недавно сидел допрашивал меня, словно девицу, вышедшую случайно на митинг за очередного ноунейма из твиттера, — Влад садится за стол, вновь рассматривать Илью начинает, отмечая, что тот довольно милый на внешность, возможно, даже в его вкусе, но это, удивительно, не вызывает в груди никаких чувств, на голову все ещё давит тяжёлый груз вины за ещё не совершенное деяние и понимание, что, даже если Илья ему и мог бы понравиться, они бы никогда не смогли быть вместе. Пора смотреть на вещи реалистично, как он делал это до Димы. Ему не светят нормальные отношения. Ему, убийце, человеку, держащему на лице маску даже во сне, не умеющему открываться и грызущему руку, кормящую его. Какие ему отношения? Какое ему счастье? Он слишком много грешил в этой жизни, чтобы Бог послал ему человека, способного любить его чисто и открыто, способного быть рядом в горе и радости, способного терпеть все его выходки и видеть под его масками настоящего Влада. Дима в этом плане был уникальным случаем, но даже он не любил его в платоническом смысле, они были духовными братьями, не больше. Наверное, таков был замысел Всевышнего, оставить Влада Череватого одного, наказать за его грехи тем, что ему суждено эту жизнь провести в одиночестве. Что же, пусть будет так. В прочем, и жизнь ему уготована была короткая, так что жаловаться на что-либо было бы глупо. — Привычка просто. Я вообще только с работы недавно пришел, доставку заказал, думал, это курьер, а это вы, — Илья, конечно, доставку тут же отменил, когда увидел на пороге эту святую троицу, как-нибудь потом порадует себя едой из ресторана. Сейчас, на самом деле, совершенно не хотелось ему видеть чужих людей, усталость после длинной смены била по вискам головной болью, но в его квартире неожиданно появилась парочка таких чужаков, и их Илья решил оставить ради Димы, за которого безумно волновался все это время и был безумно рад видеть сейчас живым и относительно здоровым, — Я так понимаю, вы его друзья, да? И вы все вместе попали в какую-то заварушку? — перед Владом оказывается тарелка с каким-то супом. От него приятно пахнет, живот урчит довольно, но особого желания есть не появляется до сих пор, поэтому есть парень начинает медленно и задумчиво, не стараясь даже разобрать вкуса и еле-еле проталкивая через горло картошку и курицу, отхлебывая бульон, совершенно не заботясь о манерах или о том, как это может выглядеть со стороны. — Ну, кто друг, кто любовь по гроб жизни, — Влад плечами пожимает, ещё одну ложку супа в рот засовывает и проглатывает кое-как, смотря пустыми глазами куда-то в стол. То, что произошло этой ночью выбило его из колеи, ударило под дых, показав, насколько сильно он привязался к Диме, как сильно стал бояться за чужую жизнь и безопасность, как сердце сжиматься начало болезненно лишь от одной мысли, что с парнем случиться может что-то непоправимое. Он всегда знал, что привязанность в его работе — гиблое дело, которое приведет только к проблемам, но противиться чужим огромным глазам и теплой улыбке совершенно не мог, шел за ней, как крыса за Гамельнским крысоловом, и ему даже игра на дудочке не нужна была для этого. Он просто шел за этими глазами, за чужим образом и легкой улыбкой, готовый на любой подвиг и грех, лишь бы Дима был счастлив. — Второе про Олега, да? — Илья садится напротив, в лицо чужое заглянуть пытается и хмурится слегка, сводя брови к переносице, крутя в голове шестеренки и сопоставляя вместе разрозненные детали пазла в какую-то картинку. Это выглядит забавно, думает Влад, вновь утыкаясь в тарелку с супом, то, как Илья пытается из раза в раз заглянуть в его глаза, а сам он прячет их в каком-то предмете, то в чае, то в супе, почему-то чувствуя себя будто бы голым под чужим внимательным взглядом, — Ты тоже его любишь? Диму, в смысле, — Ларионов оказывается слишком внимательным и догадливым, Влад лишь на это заявление усмехается и плечами ведёт, будто ему неуютно или мешает что, сказать хочет, чтобы в его дела не лезли, но ком в горле не даёт. Ему требуется пара минут, чтобы в себя прийти и найти силы на ответ. — Илюх, ну какая разница то? Опять не в свое дело ведь лезешь, — Влад хмурится, пытается звучать сердито, но не получается. Выходит что-то совершенно разбитое и сломленное, будто маска треснула ещё немного и открыла наконец еще один кусок мяса, с которого сорвали кожу, обнажив все чувства и эмоции в один миг по отношению к тому, кто слишком много места в его сердце занял и сделал это слишком неожиданно, даже времени подготовиться не дал к такому злостному нарушению личных границ, — Даже если и нравится, то что с этого? Не меня выбрал и все тут, мы тут вроде все адекватные люди, в цивилизованном мире живем, я отбивать никого не собираюсь. Так что давай закроем эту тему, пока я не прописал никому по лицу. — Что с этого? Как минимум, вы оба страдаете. А ты в особенности. Как бы ты не пытался показать, что принял отказ, по глазам видно, что ты все ещё надеешься, — Илья наклоняется ближе, заглянуть в глаза чужие пытается вновь, но Влад не даёт, отворачивается и руки в кулаки сжимает сильнее, чувствует, как внутри все закипает снова от злости и безысходности, от того, как глубоко и больно бьют чужие слова. Надежда действительно теплится еще где-то глубоко в груди, пытается выбраться наружу, затопить все сердце, но Влад ее здравым смыслом затыкает подальше, сам себе говорит, что это бред, что так нельзя, хоронит ее рядом со своими чувствами на кладбище пустых надежд и мечтаний, но зачем-то сейчас Илья эту могилу раскапывает, не дает забыть о том, что так сильно бьет под дых, что душит его каждую ночь и снится в самых лучших из снов. — Я же сказал, хватит уже! — Влад бьёт кулаками по столу, кричит, забывая совершенно, что где-то в квартире Олег пытается Диму спать уложить, успокоить его, забывает обо всем, потому что боль внутри сильнее, чем все мысли о правильности и подходящей для подобного разговора ситуации, потому что разрытая могила, где покоилась его надежда на ответные чувства, становится последним добивающим моментом, чтобы маска начала крошиться прямо на глазах чужих, рассыпаясь медленно, но верно, в пыль, — Нахуй ты мне в душу лезешь?! Да, нравится мне он, нравится его внешность, его душа, его стойкость! Нравится, что он идёт до конца, жить хочет! Мне нравится, что он не похож на меня, что он не гнилой, как я, что у него ещё есть шанс на счастливое будущее! — Влад дышит тяжело, в чужие глаза смотрит наконец прямо, не скрываясь, чувствует, как внутри все трепещет, сжимается и дышать не даёт, как к горлу ком подступает, а на глаза слезы наворачиваются против воли, — Я хочу дать ему шанс на нормальную жизнь, хочу, чтобы он наконец забыл обо всем этом пиздеце, был счастлив с Олегом, даже если он и поступает иногда как мудак… Потому что со мной он счастлив не будет. Какое у меня будущее, Илюх? Скажи мне, какое у меня будущее?! Я жив то по какой-то ошибке! Я просто тело, которому отведен определенный срок, которое тупо болит и все ещё почему-то подаёт признаки жизни. У меня нет будущего, Илюх, поэтому я не собираюсь даже думать о том, чтобы забрать себе человека, которого люблю, потому что так я сделаю ему только больнее! Потому что он не достоин страдать еще и из-за меня, — Илья замолкает под чужим взглядом, смотрит на Череватого с какой-то невообразимо сильной тоской и болью, сочувствием и желанием как-то помочь, но не знает, как именно это сделать. Он не знает чужой истории, не знает, что сделало Влада таким, какой он сейчас, но помочь хочет этому человеку так сильно, что зубы сводит, потому что Череватый явно не плохой человек, добрый и самоотверженный, желающий любви, как и все остальные люди на планете. Маленький ребенок, лишенный теплых объятий и нормального будущего, думающий, что не достоин быть счастливым, не достоин нормальной жизни только из-за того, что когда-то его сломали. Они сидят в тишине какое-то время. Влад смотрит в стол, пальцы крутит на руках, не зная, куда себя деть, а Илья глаз с него не сводит, дышит еле-еле, думая обо всем, что только что услышал. Это было похоже на крик души человека, который не нашел никакого другого выхода, кроме как отдать себя на растерзание ради чужого счастья. Могло ли все быть так на самом деле? Возможно. Но думать об этом совершенно не хотелось. Ларионов смотрел на этого парня и не знал, что может спасти его от падения в эту бездну ненависти к самому себе, не знал, как помочь тому, кто уже все давно решил для себя и принял свою судьбу, показывая всем, что не боится ничего, не волнуется ни о чем, медленно рассыпаясь изнутри и теряя надежду на счастливый исход для себя самого. Илья наконец решается что-то сделать, когда стул свой пододвигает к Владу поближе, парня за плечо к себе поворачивает, а после обнимает так крепко, как только может, носом утыкается в чужую макушку и чувствует, как Череватый неожиданно жмется к нему в ответ и подрагивать начинает, будто плачет. — Ну-ну, Влад… Почему ты так легко отбрасываешь возможность быть счастливым? Я понимаю, что с Димой тебе быть не удастся, по крайней мере, это не так вероятно, но… Разве он один на этой планете? Разве ты не можешь встретить кого-то ещё? — Илья ладонью гладит чужую спину, надавливает еле ощутимо, пытаясь показать, что он здесь, что рядом, что все будет хорошо, пусть в груди все и ворочается неприятно, сжимается от чужой боли, которая, кажется, даже в воздухе повисла, накрывая их тяжёлым покрывалом и мешая дышать, — Я не знаю, что у вас там случилось, но всегда есть выход. Из любой ситуации. И всегда есть выбор, правда ведь? Вся наша жизнь состоит из бесконечной череды выборов, которые делают нас теми, кто мы есть сейчас. И ты можешь сделать любой выбор, найти бесконечное количество выходов из ситуации, которая кажется тупиковой на первый взгляд, просто нужно верить в себя. Просто нужно верить в лучшее, — под его руками тело Влада дрожать начинает ещё сильнее, Череватый пальцами сжимает футболку на его спине и носом утыкается сильнее в плечо, которое мокнет от горьких слез отчаяния. Маска трескается вновь, на этот раз окончательно, падает тысячами осколков на пол, оставляя после себя маленького ребенка, потерявшего мать, оставшегося одного и совершенно не знающего, что делать в этом огромном и злом мире, как себя вести, куда идти и где найти приют. Он вновь тот маленький мальчик, у которого рушится мир, который остаётся один на один с жестокостью и несправедливостью, который плачет навзрыд на могиле матери и пальцами роет землю, в попытке достать родного человека из-под слоя равнодушной почвы. Он вновь маленький мальчик, потерявший все, чем дорожил, вновь маленький мальчик, осознающий себя просто телом, не достойным лучшего будущего, рождённым чтобы убивать и мстить, пытаясь хотя бы так закрыть зияющую пустоту в своей грудине. — … — Влад пальцами сильнее сжимает чужую футболку на спине, носом утыкается в плечо так сильно, что, кажется, он проткнет им кожу в какой-то момент, и плакать продолжает, впервые чувствуя себя таким беспомощным, таким испуганным и не понимающим, что делать дальше. Он не понимает, почему сейчас плачет на чужом плече, почему вообще открывается, почему не цепляет осколки маски на свое лицо и не улыбается трудностям, почему чувствует себя таким разрушенным. Все, что он понимает сейчас, все, чего желает, чего так сильно хочет — это жить, — Я не хочу умирать… Не хочу, Илюх… Если я умру, он же будет плакать… И, знаешь, я не понимаю, почему. Не понимаю, почему они считают меня хорошим человеком, почему они будут страдать, если я умру… Я не понимаю… — голос его дрожит на окончаниях слов, ломается периодически, уходя в какое-то сипение, от чего Илья вздрагивает, сильнее ладонями проводит по спине чужой и губы поджимает, впервые видя человека в таком ужасном состоянии, впервые видя, как кто-то настолько глубоко спрятался за своей маской, настолько долго держал все в себе, что сейчас плакал на плече незнакомца и просто не мог остановиться, чувствуя, как все вокруг и внутри рушится песочным замком, — Я так долго хотел умереть, так долго хотел со всем этим покончить, но теперь… Теперь я так хочу жить, чтобы увидеть наконец, как он счастлив… Как они счастливы. Разве я так много хочу?.. — Немного, Влад… Совершенно немного, — Илья голову наклоняет, оставляет на чужой макушке короткий поцелуй, пытаясь поддержать, показать, что он сейчас рядом, что Влад не один, пока внутри все разрывается от чужой боли, от того, какие ужасные мысли кроются в этой голове, какая ответственность лежит на этих плечах, буквально придавливая парня к земле и не давая даже вздоха свободно сделать, — Ты не обязан нести свой груз в одиночку, Влад. Ты всегда можешь кому-то рассказать все, тебе помогут, — Илья отодвигает аккуратно парня от себя, смотрит в заплаканные, покрасневшие глаза, пока сердце пропускает очередной удар, а Влад губы сжимает в тонкую линию недолго, вдруг, совершенно неожиданно для Ларионова, начиная говорить. Он рассказывает все: о своем детстве, о своей истинной работе и о том, какой отвратительный план сидит в его голове. Илья не осуждает, мягко обнимает вновь и шепчет, что все точно получится, чувствуя, как в груди сердце замирает болезненно от ужаса.***
Смотреть на Диму, такого уставшего и потрепанного, напуганного до сих пор и вздрагивающего от каждого громкого звука оказывается ужасно тяжело. Олег сидит рядом с парнем на кровати, волосы перебирает на чужой голове, пока Матвеев устраивается удобнее на его коленях и пальцами выводит странные узоры на штанинах чужих, пытаясь справиться с какофонией мыслей и воспоминаний из леса. Они молчат, не в силах открыть рты, не в силах найти хоть какие-то слова, потому что то, что случилось, выбило их из колеи настолько, что вернуться в прежнее русло кажется почти невозможным. Олег надеется, что с Димой все хорошо будет, что это событие не повлияет на него слишком сильно, не загонит в депрессию, не отправит к наркотикам и не толкнет к ещё одной попытке суицида, которая, он уверен, теперь точно станет последней. Как в прошлый раз не повезет. Шепс пальцами волосы чужие перебирает, дышит запахом шампуня, идущем от головы Диминой, и рассматривает профиль родного лица, отмечая чуть нахмуренные брови и складку на лбу. Как же хочется, чтобы это все побыстрее закончилось… — Знаешь… Когда я лежал под его телом, а на меня начал падать первый в этом году снег, я… Впервые почувствовал такое опустошение… — Дима говорить начинает совершенно неожиданно. Он все ещё водит пальцами по ногам Олега, не двигается особо, с колен чужих не сползает и дышит уже спокойнее намного, но голос его все равно пропитан чем-то непонятным, неразличимо тяжелым и странным, будто из человека вытянули все эмоции и оставили только пустую оболочку, будто к апатии подмешали безразличие и безвольность, равнодушие и тоску. Олег еще ни разу не слышал подобного и слышать не хотел больше, потому что больно становилось невыносимо, потому что сердце ныло и просило чего-то другого. Пусть кричит, пусть рыдает, пусть ненавидит, но только не распадается в этой апатии, не звучит так равнодушно и потерянно, — Я всегда чувствовал что-то: гнев, злость, раздражение, ненависть, желание покончить со всем этим поскорее, свести счёты с жизнью, а тогда… Тогда мне впервые стало так пусто. Я не чувствовал ничего. Просто смотрел на снег и не дышал почти. Впервые мне стало так всё равно… Наверное, так не должно быть, но я был даже рад. Рад ничего не чувствовать, не страдать, не любить. Просто быть, — Олег останавливает руку в чужих волосах, задумывается над чужими словами, чувствуя, как сердце в груди неприятно сжимается вновь, ныть начинает от того, как его мальчик устал за эту жизнь, сколько он натерпелся, сколько перенес, пытаясь просто жить как обычный человек, пытаясь любить и быть счастливым. Дима был настолько сломан, что апатия и шок, наступившие после убийства, стали для него спасением от какофонии чувств и эмоций, терзающих его на протяжении всей жизни. От мыслей об этом становилось невыносимо больно. — Ты просто устал, милый, это нормально, что тебе хочется иногда ничего не чувствовать. Ты очень много натерпелся, — Олег гладить его продолжает, пальцами вновь в волосы зарывается и аккуратно кожу массирует, пытаясь подобрать слова, которых вновь не хватает, чтобы поддержать и успокоить, выразить всю свою любовь и показать, что он всегда рядом будет, — Обещаю, когда все закончится, ты больше никогда не испытаешь всего этого ужаса, правда. Веришь мне? — …Верю, — Дима думает какое-то время над ответом, но все же доверяется Олегу, чувствуя, как собственные жгучая привязанность и любовь терзают его изнутри, заставляя вновь открыться Шепсу, вновь пойти навстречу. В ушах все ещё звоном стоит выстрел, а на тело все ещё давит чужая мертвая тяжесть, но Дима чувствует сейчас намного ярче тепло живого Олега и слышит гораздо громче его слова, мысленно благодаря его за то, что рядом сейчас, что не бросил и не оставил, помог и не отвернулся, — Почему ты тогда… Не подошёл ко мне? Тогда, когда я принял наркотики. Почему ты стоял в стороне? И в этот раз со мной говорил только Влад, а ты молчал. Почему так? — в голосе Димином ни грамма осуждения или недовольства. Ему правда интересно, почему Олег в такой ступор впадает, когда с ним что-то происходит, когда он находится в опасности и нуждается в экстренной помощи и поддержке. Шепс на эти вопросы лишь губы поджимает, думает о чем-то несколько минут, погружая комнату в молчание, а после все же говорить начинает. Дима совершенно не ожидает откровения сейчас, но, когда историю слушать начинает, чувствует, как по коже бегут мурашки, а ладони и ступни в один миг окутывает холодом. — Это… Лет с 18 пошло, наверное, — Олег кладет руку на плечо чужое и сжимает слегка, улыбаясь уголками губ, вспоминая того невозможного парня, в которого впервые влюбился, кому отдал всего себя и кому не смог помочь, как бы не пытался, как бы не хотел и что бы не делал, — Я тогда впервые влюбился в парня. Знаешь, так сильно ещё, что казалось, будто я горы сверну голыми руками, лишь бы он был счастлив. Мы встречаемся тайно, пока мне 19 не стукает, умирает отец, который никогда подобных отношений не принимал, и мы начинаем проявлять чувства в открытую. Мать ещё в мои 16 умерла, очень страшно умерла, на самом деле… Ее болезнь сожрала всего за каких-то три месяца… Но об этом как-нибудь потом, ладно? — когда Олег говорит о матери, сердце внутри сжимается болезненно, а голос чужой дрожать начинает так, будто ещё чуть-чуть и он точно расплачется. Дима садится, лицом к парню поворачивается и брови заламывает, видя, как на лице чужом все от боли корчится. Смотреть на это оказывается невозможно, настолько сильно боль искажает любимые черты, настолько сильно брови заламывает и глаза наполняет тоской. Матвеев к чужой груди головой прижимается, обнимает аккуратно, продолжая молча слушать, боясь, что, если перебьет, не услышит больше этих откровений, — Она хоть и любила больше Сашу, но все равно была самым близким человеком… Саша встал тогда у руля, начал заправлять бизнесом, решать проблемы, и ему было совершенно не до меня и моих отношений… А я влюблялся все сильнее. Мы, наверное, так сблизились, как люди не сближаются. Всегда вместе были, всегда на связи. Знаешь, я до сих пор помню его глаза. Такие яркие, будто небо летом. Смотришь и тонешь… — в голосе Олега слышится улыбка. Дима пальцами кофту чужую сжимает и чувствует, как в груди сердце екает болезненно от этих слов. Судя по всему, первая любовь у Шепса была действительно прекрасной, совершенно не такой, как у Димы, не разрушающей, не губящей, не толкающей в пучину отчаяния и не грозящей в любой момент стать последней в жизни. В сердце неожиданно неприятно ныть начинает зависть, — Так продолжалось до двадцати лет моих. Мы уже строили совместные планы на будущее, когда появился в наших отношениях Саша. Он сначала пытался мне мягко объяснить, что я своим поведением позорю его, разрушаю бизнес родителей, которые отдали ему всех себя, лишь бы мы жили богато, ни в чем себе не отказывали... Пытался заставить меня бросить его, давил и наседал, потом начал угрожать, что, если я не брошу его, то он его убьет… И тогда я сдался. Бросил его, придумал тупую отмазку, мол разлюбил, — пальцы Олега на талии Димы сжимаются неожиданно сильно, видимо, воспоминания о том времени до сих пор делают ему слишком больно, чтобы говорить о них без спазмов в сердце и влаги на глазах. Матвеев лишь прижимается теснее, слушает чужое сердцебиение и губы поджимает, боясь даже представить, что будет дальше, прекрасно зная на себе, как гнев брата Олега может быть разрушителен и опасен, — Он мне писал. Каждый день писал и звонил, а я его заблокировал везде, думал, что так будет лучше. И вроде все постепенно утихать стало, он звонил все меньше, перестал особо писать… А потом мы неожиданно встретились. Саша отправил меня по делам на какую-то окраину Москвы, а он стоял на пешеходном переходе, прямо через дорогу. Так близко и далеко одновременно. Я хотел уже было сбежать, спрятаться, не знаю… Боялся, что, если Саша узнает, что мы видели друг друга, сделает то, что мне обещал, убьет его. Но я не успел. Загорелся зелёный, и он бросился ко мне. С такой улыбкой… Его глаза так сверкали счастливо… Я и подумать не мог, что кто-то может так сиять от счастья, а он сиял. Сиял, пока не вылетела машина и не сбила его, — Олег замолкает на какое-то время, пытаясь сглотнуть ком в горле, но не может. На глаза слезы наворачиваются от тяжёлых воспоминаний, а чувство вины вновь бьёт под дых, — Я знал эту машину. У Саши в гараже такая стояла. Она просто сбила его, сбила на такой скорости, что он пролетел метров десять и приземлился на асфальт, переломавшись почти полностью. Я не помню, как бежал к нему, вообще ничего не помню почти, кроме его глаз и улыбки, застывшей на лице. И я застыл перед ним тогда. Я даже пальцем пошевелить не мог, когда смотрел на него. А он плакал. Улыбался и плакал, смотря на меня. А потом просто перестал дышать… — в груди ноет все от чужой истории. Насколько же сильно они любили друг друга, раз Олег до сих пор с такой болью и теплом вспоминает чужие глаза и улыбку? Чужую радость при встрече? Дима боится на секунду, что даже близко с этими чувствами не стоит, но тут же осекает себя. Нельзя так думать. Нельзя сравнивать себя с кем-то, сейчас совершенно не место и не время для подобного, — Когда скорая приехала, у него уже наступила биологическая смерть. А я все ещё стоял и смотрел. Не мог и пальцем пошевелить… Кто-то тогда сказал, что, если бы я начал делать массаж сердца и искусственное дыхание, то он, возможно бы, выжил, но… Я не мог… Я не мог… — Дима голову поднимает, когда слышит всхлипывания еле слышные, тут же лицо чужое в свои ладони берет и стирать капли с кожи начинает, чувствуя, как сердце собственное в груди сжимается от боли. Он и представить себе не мог, что Олег пережил подобное, что на его глазах умер его возлюбленный, что к этому был опять причастен его брат, его родной по крови человек, с которым они вместе с самого детства были. Насколько же это больно? Насколько же Олег тогда сильно был разбит? Дима даже представить себе не может, какого это, потерять любовь всей своей жизни из-за наглой прихоти родного брата, — И… Наверное, из-за этого, когда дорогой мне человек попадает в ситуацию, угрожающую его жизни… Я впадаю в ступор. В голове снова эта картинка с ним… С переломанным телом, с кровью на асфальте… И эти глаза… Эта улыбка… Он ведь даже не плакал почти. Он просто смотрел на меня и улыбался, а я ничего не мог сделать. Он умер из-за меня… Если бы он не познакомился со мной, то был бы жив. Был бы счастлив… Я его не спас, — Дима головой машет из стороны в сторону, щеки чужие целует своими губами и слезы пытается стирать пальцами, но их все больше и больше становится, сколько бы он не старался. Хочется боль чужую забрать себе, хочется как-то успокоить, но боль чужая настолько сильна, что Дима не знает, как это сделать, как помочь тому, чье сердце разрывается уже столько лет от чувства бесконечной вины за жизнь того, кого не спас. — Олеж… Нет, ты не виноват… Это Саша, слышишь? Ты не виноват, что твой брат такой, ты не виноват в том, что хотел спасти его, что сделал все, что просил тебя Саша, а он не сдержал обещания… Ты не виноват, — Дима достучаться пытается до Олега, в чужие глаза пытается заглянуть, но парень взгляд отводит, губы сжимая в плотную линию и головой крутя из стороны в сторону. Может ли хоть что-то переубедить Олега в том, что вины его в этой ситуации нет? Сколько лет он уже закапывает себя в эту яму? Сколько лет думает о том, что стал причиной, по которой его возлюбленный так трагически погиб? Дима боится представить себе, как сильно чужая душа страдает все это время, как сильно мучается бесконечной виной и мыслями, что он мог что-то изменить, как-то все исправить. — Я виноват, Дим. Я не должен был его оставлять, не должен был бросать… Я ведь любил его, так сильно любил… И бросил, испугавшись… Я должен был быть с ним, защищать его, оберегать… Я должен был помочь ему тогда, а я просто смотрел. Смотрел, как он умирает на моих глазах и даже не плачет, не проклинает меня за всю ту боль, которую я ему причинил. Он улыбался до самого конца, он умер с улыбкой на лице… Даже глаза не закрыл, на меня смотрел, — Олег взгляд поднимает на Диму наконец и чувствует, как все внутри падает и рушится вновь, когда на месте чужого лица мерещится лицо того, кто до сих пор приходит к нему во снах, смотрит своими невозможными голубыми глазами и улыбается широко. Лучше бы он кричал, лучше бы ненавидел, лучше бы обвинял его, а не улыбался, не радовался встрече, так, возможно, было бы не так больно, не так удушающе, почти смертельно больно от того, что он не смог ему помочь, — Я должен был уберечь его, но не смог. — Олежа, — Дима вновь пальцами начинает слезы чужие вытирать, сам уже еле держится, лишь бы не расплакаться от того, какой сильной виной пропитаны чужие слова, как больно бьют по сердцу воспоминания Олега и его слезы. Тут же стыдно становится за свои вопросы, за свое любопытство, которое заставило Шепса окунуться вновь в этот момент из прошлого. Дима ещё сказать что-то хочет, слова пытается подобрать, но Олег действует быстрее, обнимает его так крепко, что ребра чуть ли не хрустят, носом утыкается в плечо худое и всхлипывает, сжимая руками футболку на спине тонкой. — Я так перед ним виноват… Мне так жаль… Пожалуйста, не покидай меня только. Не оставляй меня одного. Я все сделаю ради тебя, все… Я буду рядом, я помогу, только не бросай меня на этом свете, не умирай… Иначе я просто умру с тобой, я больше не выдержу смерти того, кого так люблю, — Дима замирает в чужих объятиях, губы поджимает и целует через несколько секунд Олега в макушку, обнимает крепче и по спине гладит, пока в груди все сдавливает от боли. В голове совершенно нет подходящих слов, Дима искать их пытается, но не получается ничего, лишь горечь на языке оседает, и тоска кладет на плечи свои руки, — Прости меня за все, милый, пожалуйста… Я так сожалею, что сделал тебе больно, так сожалею… Я так тебя люблю… Так люблю… — …, — по щеке скатывается одинокая слеза, когда Олег так искренне молит о прощении, когда признается в любви, плача в его плечо и сжимая пальцами футболку в попытках спастись от оглушающе болезненных воспоминаний. И не ответить ему кажется самым серьезным преступлением в этом мире, поэтому, собрав все силы в кулак и проглотив удушливый ком в горле, Дима шепчет ему еле слышно то, что заставляет сердце трепетать, — Я тоже тебя люблю, Олеж… Все будет хорошо. Мы со всем справимся… Они вновь сидят в тишине, погруженные в собственные мысли, и, кажется, стены между ними рушатся медленно, обнажая разбитые сердца и травмированные души, в которых из боли целые океаны созданы, в которых тоска и вина смешиваются в один коктейль и ядом отравляют тело. Разговаривать больше не хочется, хочется лишь, чтобы все это побыстрее закончилось, чтобы дышать стало легче, чтобы не было больше границ, не было больше препятствий, не было больше тех, кому чужие чувства мешают. Дима слушает чужое сердцебиение, глаза прикрывает уставши и надеется, что скоро все будет хорошо, что они все выберутся из этого дерьма и смогут жить как обычные люди. Жить так, как всегда хотели.