"(What could he do? Should have been a rock star) But he didn't have the money for a guitar (What could he do? Should have been a politician) But he never had a proper education (What could he do? Should have been a father) But he never even made it to his twenties What a waste, army dreamers"
army dreamers — kate bush
После появления в квартире Ильи Димы и пары незнакомцев проходит дня четыре от силы. Постепенно Влад и Олег знакомятся с Ларионовым, даже помогать чем-то по дому стараются, правда, на кухню их по наставлениям Димы не пускают, зато убираются они довольно неплохо. Удивительным для всех становится то, как Влад быстро сближается с другом Матвеева: они ночами пропадают на кухне, разговаривают о чем-то тихо, секретничают, не давая никому узнать, о чем велась беседа, и улыбаются друг другу как-то совершенно особенно, будто знают одну тайну на двоих. В сердце неожиданное тепло разливается, когда Дима это понимает, когда видеть начинает, что Влад хотя бы ненадолго отвлекается от своих мыслей и обращает внимание на другого человека. Дима оставляет их одних, с Олегом сближается медленно, но верно, разговаривает с ним часто, так же часто и молчит, уткнувшись лбом в чужое теплое плечо и думая о том, какой будет жизнь без всего этого ужаса. Хочется поскорее со всем этим покончить, вдохнуть полной грудью и расправить руки, делать что хочется, идти куда глаза глядят и просто жить, и Влад даже радует их, когда говорит, что через пару дней они начнут воплощать их план с Марьяной в жизнь. Всего пара дней и все закончится. Дима даже не верит в это, но сердце все равно предательски сильно стучит в груди, когда возможность зажить как все становится не призрачным шансом, а вполне ощутимой и близящейся реальностью. Думать о плохом совершенно не хочется в этот момент, поэтому парень мысли о неудаче подальше откидывает и растворяется в этой радости, переполняющей тело. Он наконец строит планы на жизнь, мысленно пометки делает о тех местах, куда хотел бы сводить Влада и Олега, чему хотел бы их научить и что можно было бы посмотреть в будущем в те вечера, когда идти никуда не захочется. Дима наконец строит планы и хочет жить, потому что эта свободная, настоящая жизнь кажется уже совсем близкой, протяни только руку и точно до нее дотронешься. Дима замечает ещё парочку изменений во Владе после того, как познакомил его с Ильёй, которые делают его не менее счастливым, чем возможность в скором времени обрести долгожданную свободу. Влад начинает снимать маску. Он улыбается иногда, когда они в комнате только вдвоем, как-то по-другому, как-то более открыто, более тоскливо и не так заметно, не так широко, глаза его сверкают уже более явной печалью, а руки дрожат, не спрятанные под столом или в карманах одежды. Дима радуется таким изменениям, вслух ничего не говорит, боясь спугнуть Влада и больше не увидеть таких ярких откровений, вопросов лишних не задает и принимает все, что ему дают увидеть, как бы тяжело от этой тоски в чужих глазах не было. Ему не нужны слова, чтобы понимать, что доверие становится ещё более крепким, более ощутимым, словно между ними протянута толстая шерстяная нить, которую в любой момент можно ощупать пальцами и в будущем связать из нее теплый свитер, который точно будет согревать их в долгие зимние вечера. Поговорить наедине удается им нечасто, но сейчас, за два дня до операции, они пересекаются на балконе квартиры ночью, где Влад курит неторопливо, всматриваясь в сверкающие огни Москвы, а Дима уснуть не может и забредает на балкон, чтобы воздухом подышать. Они молчат какое-то время, пока Матвеев все же не решается нарушить тишину, потому что любопытство сжирает его изнутри, сколько бы он не пытался его заткнуть, и в груди ноет неприятно странное предчувствие какого-то горя. — Вы с Ильёй сблизились. Нравится? — Дима облокачивается на стеклопакет, которым закрыт балкон, улыбается уголками губ, заглянуть в чужие глаза пытается, в которых отражаются огни ночной Москвы, и замечает в них вновь отблеск той самой тоски, будто Влад прощается с этим видом, будто знает, что больше никогда эту картину не увидит. В груди неприятно сдавливает болью. Спросить ужасно сильно хочется, откуда в чужом взгляде столько тоски, почему тот так подавлен в последнее время, но страшно задеть что-то кровоточащее, болезненное. Дима сделать больно ему не хочет, поэтому молчит, лишь ближе быть старается, молча говоря, что он рядом, что поддержит несмотря ни на что. — Все то тебе надо знать, принцесса, — Влад голову к нему все же поворачивает, улыбается уголками губ, вновь затягиваясь сигаретой и выдыхая дым в открытое окно, — Он слишком любит лезть туда, куда не надо. Вечно нос сует в мои проблемы и пытается играть в психолога, хотя я ему ещё в самом начале сказал, что платить за его услуги не собираюсь, — Дима усмехается тихо, чуть ближе подходит и плечом своим чужого касается, млея от того, что, даже стоя напротив открытого окна, Влад остаётся горячим, словно печка, и о него можно всегда погреться, — Не знаю, чего он добивается, короче. — Он всегда был таким. Не знаю, как он ещё держится в службе… — Влад взгляд вопросительный кидает на него, и Дима решает пояснить, — Илья наивный в каких-то моментах как ребенок. Не знает, когда нужно остановиться, когда людям может быть неприятно разговаривать о чем-то. Ну или умело делает вид, что не знает... Представляешь, он только недавно узнал, что люди себе что-то запихивают в зад, а потом звонят в 911 и врут, что «упали». Он так долго не мог понять, как так возможно вообще упасть, говорил, что так не бывает, пока я ему все не объяснил, — Дима улыбается, когда рассказывает об этом, на работу вернуться мечтает, а Влад смеётся, стряхивая пепел в какую-то банку, которую специально для курящих нашел Илья в своих закромах, — В общем, он не всегда знает, когда нужно остановиться. И всегда пытается помочь, даже если эта помощь не нужна, — промолчав недолго, парень поворачивает голову к окну, всматривается в яркие огни Москвы и улыбается уголками губ, пока в груди что-то приятно греет его, — И он тебе нравится, не уходи с темы. — Может немного, но… Это явно не сейчас, принцесса. Сейчас совершенно не время для подобного. Если… Когда мы выберемся из этого дерьма, я, возможно, подумаю над тем, чтобы пригласить его куда-нибудь, но пока что не хочу строить грандиозных планов. Мало ли, как все обернется, — Влад плечами жмёт, Дима взгляд к нему снова переводит и губы поджимает, вновь слыша тоску и печаль, страх и что-то непонятное, похожее на вину за что-то, чего ему знать не дано, в чужом голосе. Пальцы сами чужое предплечье находят, обнимают аккуратно за руку, пока парень лбом утыкается в теплое плечо Влада и глаза прикрывает. Как же он иногда жалеет, что в чужую голову залезть не может… — Думаешь, есть шанс, что не получится? — Диме очень не хочется слышать, что это так, но краем сознания он все же понимает, что шансы такие есть всегда, и им лучше бы считать шанс на успех, потому что шанс на поражение и так слишком большой. Влад смотрит на чужое растерянное лицо, улыбается уголками губ и ворошит темные волосы ладонью, мотая головой из стороны в сторону. — Все у нас получится, принцесса, я тебе обещаю. Веришь? — глаза чужие темные все ещё блестят тоской, но где-то среди нее плещется и океан надежды и веры. И не пойти за этим океаном Дима не может. Он улыбается широко, обнимает парня крепко теперь, носом утыкается в чужую шею, вновь вдыхая поглубже такой родной запах духов. Они со всем справятся, по-другому и быть не может, правда ведь? — Верю, — Влад не может сдержать улыбки в ответ, ладонь кладет на худую спину и последний взгляд бросает в окно на Москву, блестящую огнями, перед тем как увести Диму в тепло квартиры и заставить пойти спать. Ночь на дворе, а им нужны будут силы, очень много сил, чтобы сделать последний рывок. На следующий день Дима застаёт Влада и Илью на кухне, когда последний готовит что-то, а первый просто сидит за столом и складывает из салфеток какие-то странные фигурки, гордо называя это творение — оригами. Матвеев сначала не понимает, что происходит, хмурится, улавливая лишь громкие голоса, но, когда подходит ближе и прислушивается к чужим разговорам, до него доходить начинает, что парни спорят о чем-то. Заходить на кухню Дима не торопится, слушает, стоя у двери, оставаясь незамеченным увлечёнными разговорами парнями, поэтому выдаётся прекрасная возможность подслушать немного чужие разговоры. Да, возможно это не очень красиво и правильно, но любопытство пожирает его изнутри, поэтому Дима дает себе право на такую вольность, потому что иначе просто взорвется от того, как же ему интересно узнать, о чем могут болтать эти двое, когда их никто не видит и не слышит. — Почему ты так категорично настроен, Влад? Все хотят исправить мир, и у многих это даже получается! Столько судебных прецедентов, столько героев среди обычных людей! И все это исправляет мир, а ты сидишь, уткнувшись мордой в грязь и думаешь о том, что вокруг ничего хорошего нет. Так ведь тоже нельзя! — Илья возмущается довольно громко, в своей манере вскидывает руки, активно жестикулируя и чуть не роняя миску с тестом с кухонного гарнитура, тут же недовольно что-то бормоча вдогонку своим предыдущим словам, но Дима расслышать не может, слишком тихо. — Да потому что бесполезно это, Илюх, — Влад запускает по кухне самолётик из салфетки, смотрит на то, как тот падает куда-то на пол, тут же на чужой недовольный взгляд плечами пожимает и облокачивается на стул удобнее, — Как ты собрался мир целиком менять? Думаешь, все в один момент пожмут руки, обнимутся, подрочат друг другу и все? Мир, дружба, жвачка? Да не будет такого, ты слишком наивен, — Илья вновь что-то недовольно бурчит, но на этот раз руки контролирует, тесто пытается замешивать спокойно, пусть и хочется вновь активно начать жестикулировать, пытаясь доказать свою точку зрения. Дима на это лишь улыбается шире, даже не подозревая до этого момента, как же сильно он соскучился по Илье с его вечно двигающимися вместе с языком руками, — Да все кричат, что хотят мир изменить. Только вот, что будет дальше? Даже если это не сказка для маленьких дебилов, если мир возможно исправить, и они это сделают… Правила игры останутся прежними. Власть, деньги, положение в социуме. Это ты не изменишь. Невозможно сделать так, чтобы все были равны. Кто-то всегда будет выше, кто-то всегда будет иметь больше зелёных бумажек в кармане и ноликов на счету, а все твои герои… Поверь, у всех есть свои грешки, какими бы святыми они себя не выставляли. — Ты слишком пессимистично настроен, — Илья хмурится, тесто отставляет в сторону и сковороду достает с полки, бросая недовольный взгляд на Влада, который вновь плечами пожимает и губы в ухмылке тянет, — Тебе стоит хоть иногда смотреть на мир более позитивно. — А тебе стоит перестать быть таким наивным, Илюх, — Влад взгляд переводит в сторону двери, вздрагивает, заметив темный силуэт, но, узнав в нем Диму, тут же расслабляется и улыбается уже более спокойно, даже складка между бровей разглаживается, — Принцесса, где ваши манеры? Кто вам сказал, что подслушивать хорошо? — Я королевских кровей и могу делать все, что захочу, — Дима улыбается ему в ответ, заходит на кухню и садится за стол, начиная руками тут же перебирать бумажные фигурки, отдаленно напоминающие каких-то животных. Влад уже хочет возмутиться, что он тут его произведения искусства портит, но не успевает, Матвеев начинает говорить первым, — Вы чего с утра устроили за дискуссии? Илья, тебе же вообще сегодня в ночную выходить. Чего подскочил? — парень взгляд недовольный бросает на друга, который с самого утра на кухне возится, хотя ему бы отдыхать сейчас и сил набираться перед ночной сменой. Потом же засыпать на работе будет! Уж Дима то его знает. — Влад меня всего испинал утром, ныл и ныл, что есть хочет, — кровать в квартире была всего одна, поэтому Влад и Илья совместно и без слов решили спать на диване, оставив почётное место для парочки попугаев-неразлучников, как их позже назвал Череватый. И в этом решении, конечно, был один небольшой минус — Влад, который может достать даже мертвого, если ему что-то нужно. В такие моменты Дима Илье даже сочувствовал, зная прекрасно, каким упёртым бывает иногда Влад, и как легко сдается Ларионов, если насесть ему на уши. В какой-то степени они могли быть идеальной парой, по крайней мере, Диме так казалось. Влад — упертый, до конца стоящий на своем и не умеющий говорить эпитетами, любящий просто выдавать все так, как думает, и Илья — мягкий, сочувствующий, готовый всех укрыть своим теплом и заботой, легко сдающийся в спорах и почти никогда не обижающийся на людей за их поступки. Влад бы научил Илью стоять на своем, идти до конца, если он знает, что прав, а Илья бы прекрасно справился с задачей сделать Влада мягче, сделать Влада более открытым. Диме бы очень хотелось посмотреть на них после того, как они начнут спокойно жить, позабыв про все кошмары. — А у Влада рук нет или что? Влад, ты сам себя накормить не можешь? — Дима смотрит на него недовольно, пытается брови хмурить серьезно, но чужое лицо, скорченное в муках при одной только мысли о готовке, не даёт держаться маске долго. Матвеев сдается, смешок пускает и выстраивает из бумажных фигурок какую-то только себе известную композицию под чужое недовольное ворчание, — Тебе столько лет, а ты до сих пор себя кормить не научился… — Илюха мне блинчики проиграл вчера в споре! А я их захотел сегодня утром, так что пусть выполняет. Карточный долг — это святое! — Влад палец указательный в воздух поднимает, строит серьезное лицо, и Илья смеётся тихо, бросив на него короткий взгляд. Дима же глаза закатывает и головой машет из стороны в сторону. Ну что за ребенок… Порой он удивляется, как Влад только до своих лет дожить смог, как не помер раньше, подорвавшись у плиты или отравившись макаронами. Череватый был действительно по-своему удивительным человеком. — Так это был спор или карты? — Дима бровь вопросительно приподнимает, наклоняется к другу поближе и в лицо заглядывает. Влад буквально видит, как искрятся чужие темные глаза ехидством, как он ждёт, что Череватый проколется где-то, признает свою вину, но Матвеев явно не на того нарвался и знает это прекрасно, потому что Влад не сдается без боя, даже если заведомо неправ. — Какая разница, принцесса? Долг есть долг, тебе ли не знать? — Влад наклоняется к нему в ответ, смотрит в темные глаза, взгляда не отводит, чувствуя на своей щеке горячее дыхание и улыбаясь довольно. Дима не отстраняется, голову чуть наклоняет в бок, улыбается шире и плечами пожимает, припоминая, сколько там он раз проиграл Череватому в карты, а сколько потом раз отыгрался, аннулируя свои проигрыши. — Я тебе ни разу не проигрывал в «футбол», не так ли? Ты мне уже столько должен, что не расплатишься до своей смерти, — Влад на это усмехается, отмечая, что до смерти расплатиться со своими долгами перед Димой точно не успеет, потому что, скорее всего, жить ему остаётся не так уж и много. В груди вновь щемит что-то, сердце сжимается болезненно от того, каким неправильным ему план кажется, каким противоестественным, но по-другому он не может, давно уже все решил, давно уже все продумал, поэтому отступать теперь некуда, пусть и от одной только мысли о том, что ему придется сделать, руки дрожать начинают, — И ты, как мне помнится, даже не начал мне эти долги отдавать, а с Ильи требуешь уже сейчас… Как-то не очень честно выходит, Влад, — ни один не отстраняется, они оба смотрят прямо друг другу в глаза, наклонившись над столом и улыбаясь, чувствуя, как хотя бы на небольшой отрезок времени мир вокруг них остановился, позволяя насладиться тихим утром, абсолютно несерьезным разговором и запахом чего-то сладкого. Дима губы надувает в притворном недовольстве, понимая, что Влад сдаваться не собирается, хмурится так же не по-настоящему, и Влад усмехается, легко мотая головой из стороны в сторону. — Ну, принцесса, не дуйся только. Ты знаешь, что я не выношу этого твоего лица, — Влад поцелуй оставляет на чужой теплой щеке, а после отстраняется первым, чувствуя, как в груди все сжимается от этого простого действия, как сердце пропускает парочку ударов и биться начинает вновь с огромным трудом. Какой же Дима невозможный. Матвеев улыбается ему, хмуриться перестает и садится ровно, а Илья тут же перед ним тарелку с парочкой блинов ставит и сгущёнку из холодильника достает, — Эй! Илюх! Ты мне эти блины обещал, а не ему! Так не честно! — Мне казалось, ты сам не самый честный человек на земле. Так что отдадим право первым попробовать мои блины Диме, — Илья подмигивает другу, а после продолжает жарить блины под недовольный взгляд Влада, который, кажется, дыру в чужой спине хочет прожечь, но хмурится он недолго, быстро находясь с ответом на чужое действие. Проигрывать Влад явно не умел и учиться не хотел. — Ну и ладно! Первый блин, кстати, всегда комом. Так что приятного аппетита, Димка, — Влад подмигивает Диме, который тут же бросает в него, кажется, бумажным слоном, и принимается за блины, щедро макая их в сгущёнку и довольно прикрывая глаза от того, как вкусно у Ильи выходят обычные блинчики. У самого него они всегда получались через раз, то слишком мало сахара, то сгорели, то еще что, а вот у Ильи они всегда получались идеально, Дима даже завидовал ему в этом плане немного, — Ты как, кстати? Кошмары не снятся после такого забега? — Снятся, — Дима прекрасно понимает, что Влад хочет спросить про убийство в лесу, но не хочет портить такими ужасными и громкими словами приятное утро, поэтому обходит резкие слова и спрашивает образно, за что Матвеев его мысленно благодарит, пережёвывая ещё один кусок блинчика, — Но Олег меня успокаивает, когда я просыпаюсь, так что… Наверное, могло быть и хуже. Не знаю, может я ещё не до конца осознал все, может он сделал мне так больно, что… Этот поступок не выглядит для меня как нечто ужасное, но я почти не страдаю. По крайней мере, я думал, что мне будет хуже, — Дима плечами пожимает, действительно не понимая, почему так спокойно сейчас воспринимает всю эту ситуацию, почему не трясется в истерике днями и ночами, почему не плачет и не боится каждого громкого звука. Возможно, он уже слишком устал, возможно, у него уже просто не осталось этих эмоций, не осталось сил на то, чтобы выражать все, что копится внутри… Возможно, он действительно не считал, что сделал что-то плохое, когда избавил мир от такого человека, как Костя. Все это было слишком сложно, и думать об этом Дима пока что совершенно не хотел. Впереди их ждал гораздо более важный этап, гораздо более грандиозные планы, которые, если все получится, должны были освободить их. — Это хорошо, что ты более-менее спокоен сейчас. Я ждал все, что ты тут в соплях валяться будешь и рыдать в три ручья, но ты молодчик, держишься, — Влад наконец получает свою порцию блинов, отбирает у Димы тарелку со сгущенкой под недовольное мычание и начинает за обе щеки уплетать чужие кулинарные шедевры, довольно прикрывая глаза. Илья лишь плечами пожимает, мол, борись с ним сам, на мне блины, и вновь отворачивается к плите, оставляя друга без моральной поддержки и сгущенки, которую с огромным аппетитом сейчас поедает Влад. — Вот ты какого мнения обо мне? А я-то думал, что мы с тобой братья, — Дима фыркает, пальцы вытирает о салфетку, расправив одну из зверушек, сделанных до этого Владом под чужое недовольное пыхтение, потому что эта фигурка ему явно нравилась больше остальных. Что же, не нужно было так нагло забирать у него сгущенку, тогда бы... Кто это вообще? Неважно. Тогда этот представитель бумажного мира остался бы в живых. Илья, доделав ещё одну партию блинов, садится наконец вместе с ними и отпивает воду из кружки, наблюдая за чужими препинаниями с лёгкой улыбкой на губах. — Мне казалось, ты всегда знал, что я тебя считаю той ещё нюней, принцесса, — Влад запихивает в себя ещё один блин, говорит с набитым ртом, и Дима кидает в него салфеткой, говоря, чтобы прекратил себя вести так неприлично в гостях, но тому явно все равно, потому что он продолжает что-то бормотать, обращаясь уже к Илье и абсолютно игнорируя Матвеева, который проигрывать в споре совершенно не хотел, но за него уже все решили. — Ты невыносимый… — Дима просто сдается, закатывает глаза и встаёт, чтобы поставить чайник и хоть как-то помочь бедному Илье, который тут для всех старался, чтобы накормить, а в ответ получил лишь неприлично ведущего себя Влада. Хочется какую-нибудь глупую подлость устроить для него, поэтому, недолго думая, Дима руки мочит в ледяной воде, а после к шее чужой прикасается, тут же отскакивая подальше от взвизгнувшего как-то слишком громко Влада. Смех сдержать не получается. — Олег все ещё спит? — Илья поворачивает к Диме голову, улыбается чуть шире, действительно видя, что друг его справляется с ударами судьбы довольно неплохо, прекрасно зная, что он пережил всего за какой-то месяц, может чуть больше. Наверное, все эти события все же закалили его, укрепили тот прутик внутри тела, который держал его и позволили более стойко держаться после очередного удара судьбы, улыбаться и дурачиться, думать о будущем и строить планы. Ларионов даже задумывается, смог бы так же он? Наверное, нет. — Конечно, дрыхнет как сурок. И тебе надо бы. Тебе же в ночную сегодня, как ты работать будешь? Уснёшь за монитором, — Дима ставит перед парнями чашки с чаем, забирает пустую из-под воды и споласкивает ее под благодарным взглядом Ильи, который наскоро оправдание себе придумать пытается, но не может. Действительно же уснет за столом, если не ляжет отдохнуть днём, — Как там Вика, кстати? Волнуется, наверное… — Прилягу днём, если Владу опять не проиграю в каком-нибудь дурацком споре. А Вика… Волнуется, да. Говорит, что ей делать нечего без лучшего сотрудника службы спасения теперь, другие не такие, как ты, не так хорошо справляются, — Илья улыбается, видя, как Дима глаза закатывает, ставя себе чашку с чаем, а после бьёт его по голове полотенцем шуточно, которым до этого руки от воды вытирал. — Не ври-ка мне. Какой из меня лучший сотрудник? Тебе просто скучно работать одному, вот ты и льстишь мне, чтобы я вернулся побыстрее, — сев за стол, Дима чай отпивает и морщится, тут же вставая и отправляясь на поиски сахара под насмешливый взгляд Влада, который вспоминает явно ту ситуацию с огромной горстью сахарного песка в маленькой чашке с чаем. — У кого-то точно жопа слипнется от сгущенки и чая с сахаром, — Влад улыбается широко, чай отпивает свой и глаза довольно прикрывает, чувствуя себя необыкновенно спокойно, хотя совсем недавно ему спать волнение и страх не давали перед предстоящими событиями, сердце с ума сходило, заходясь в заполошном быстром ритме, а руки тряслись так сильно, что даже телефон в них взять нормально не было возможности. Хотелось задержаться в этом моменте как можно дольше, ещё посидеть так, но время неумолимо движется вперёд, отмеряя шаги до голгофы как-то слишком быстро и громко, оглушая Влада все сильнее и сильнее, пока все окружающие звуки не становятся похожи на какое-то мычание и жужжание, которые никак не разобрать, даже если прислушаться изо всех сил. — Отвали уже от моей жопы, Влад. За свою волнуйся, — Дима падает вновь на стул, сахар насыпает в чай и жмурится довольно, когда горячий сладкий напиток попадает в рот. Так намного лучше. Влад смотрит на него с теплой улыбкой на губах, с какой-то странной грустью на глубине глаз, и только Илья, кажется, понимает, что сейчас происходит в чужой душе, почему Череватый сейчас смотрит с такой тоской и будто прощения своими глазами просит. Илья явно знает что-то большее, то, что пока скрыто от Матвеева, и делиться не собирается, пусть иногда Дима и бросает в его сторону умоляющие взгляды. Илья действительно ложится спать днём, когда Олег наконец поднимается, приходит на кухню, где Дима с Владом играют в какую-то странную карточную игру, смысла которой он так и не понял за все разы, когда видел, как эти двое в нее увлеченно утыкаются, теряя счёт времени. Увидев на пороге кухни Шепса, Дима улыбается ему уголками губ, кивает приветственно, тут же получая короткий поцелуй в макушку и теплое поглаживание ладоней по плечам. Волосы у парня взлохмачены после сна, лицо мокрое, видимо, только из ванной вышел, вновь забыв расчесаться, а футболка сбилась набок. Вид такого домашнего Олега греет изнутри, наполняет сердце теплом и уютом, превращает все это утро во что-то почти нереальное и волшебное, что хочется запомнить навсегда и вспоминать в холодные вечера, когда казаться будет, что в мире нет ничего хорошего. Есть, Дима уверен, просто иногда нужно немного присмотреться, заглянуть поглубже, а не искать на поверхности. — Давно встали? — Олег глаза сонно трёт, осматривает кухню, чувствуя сладкий запах выпечки, а после и замечая блины на кухонном гарнитуре, явно оставленные для него. Живот урчать начинает, а во рту слюна скапливается от того, насколько аппетитно выглядит небольшая стопка блинов на белой тарелке, — Чего не разбудил, Дим? Я проснулся, а ты исчез куда-то, так не делается. — Не хотел будить, вот и не стал. А мне не спалось, — Дима смотрит за тем, как Олег блины берет с тарелки и в рот запихивает, хмурится недовольно, подмечая в этом действии их сходство с Владом, который таким же варварским способом ел, просто пихая все в себя и, похоже, иногда совершенно забывая, что нужно жевать, — Влад вообще поднял Илью, чтобы он блины приготовил. А ему, кстати, в ночную смену выходить, — Дима взгляд недовольный бросает на Череватого, но тот себя виноватым явно не чувствует, плечами пожимает и карту новую кидает на стол, улыбаясь довольно. Матвеев ждет, что Олег защищать его позицию начнет, но тот настолько увлечен блинами, что совершенно не замечает нахмуренных бровей и серьезного взгляда, тихо молящего хотя бы одного человека помочь ему поставить Влада на место. — А я думал, это ты приготовил. У вас с Ильёй талант, — Олег ещё один блин в рот засовывает, пальцы облизывает, совершенно, видимо, забывая, что за ним раковина есть, в которой руки свои можно помыть, а Дима теряет полностью надежду на то, что хоть кто-то в этом доме поможет ему справиться с самодовольным Владом. Ну что за дети, а? — Вам бы тоже не помешало обзавестись этим талантом. Помрёте так когда-нибудь с голоду, — когда Олег к нему хочет подойти и обнять, Дима его толкает аккуратно в сторону раковины и головой машет из стороны в сторону, решая, что тот не заслуживает сейчас объятий, обижаясь тихо на то, как нагло был упущен его просящий помощи взгляд, — Иди руки нормально помой. — Не помрем, принцесса, в современном мире существует доставка, если ты не знал, — на слова Влада Матвеев лишь глаза закатывает, а после чувствует, как его вновь в макушку целуют и обнимают аккуратно, на ухо шепча, чтобы не дулся, иначе морщины останутся. Злиться на этих двоих у Димы совершенно не выходит, сколько бы он не пытался, поэтому складка между бровей быстро разглаживается, а сам парень руки в капитулирующем жесте поднимает, сил бороться с этими детьми просто не остается, — А, кстати! Сегодня можно будет прогуляться немного. Так сказать, попируем перед финальным рывком. — Серьезно? Разве это не опасно? — Дима взгляд удивленный бросает на Влада, пока внутри все от предвкушения сжимается довольно, мурашки пробегаются по коже лишь от одной мысли, что они смогут выйти на улицу и просто погулять. Сколько он не гулял нормально? Сколько не ходил по городу, просто наслаждаясь моментом? Предложение звучало слишком заманчиво, чтобы от него отказываться, единственное, что напрягало его сейчас — возможность попасться на глаза людям Саши и стать легкой добычей для того, кто давно мечтает его лишить жизни. — Поставка только завтра, а Саша за день до нее всегда усаживается на своем злате как Кощей и носу не сует за пределы дома. И всю свою свиту поблизости держит, объявляя перерыв в делах. Мало ли, кто накосячит, а потом это привяжут к его делам и все, пиши пропало, — Влад плечами пожимает, тут же видит, как глаза у Димы загораются, как тот уже на улицу рвётся, только отпусти, скажи заветное «можно» и выбежит, улыбаться тут же начинает, дождаться не может, когда можно будет выйти на улицу и просто вдохнуть полной грудью, — Только под ночь пойдем, чтобы не палиться сильно, мало ли, что ему в голову стрельнет. — Да хоть ночью! Я уже и забыл, какого это, просто гулять, — Дима мечтательно глаза прикрывает, на Олега опирается спиной и голову закидывает на чужое плечо, чувствуя на шее собственной теплое дыхание, — Давайте на набережную пойдем? Тут как раз всего минут десять идти. И там кофейня есть круглосуточная. Идеально же! — Матвеев вспомнить пытается, когда в последний раз кофе пил покупное и не может, а потому зайти куда-то хочется еще сильнее, да и хочется просто хотя бы на недолгое время почувствовать себя нормальным человеком без всех этих проблем с Сашей. — Сходим, сходим, только угомонись уже. Сейчас Илью разбудишь своими возгласами, и мы точно никуда не пойдем. Он нас тут прирежет вместо Саши, — Дима на это лишь губы надувает недовольно, но долго держать серьезное лицо не может, улыбаться вскоре начинает вновь, что-то Олегу тихо говорит, пока Влад глазами пожирает его образ, будто под веками его выжечь пытается, запомнить навсегда, каждую детальку высечь, чтобы точно никогда не забылось, не потерялось в закромах памяти. Череватый улыбается уголками губ, видит прекрасно, как их отношения с Олегом медленно, но верно налаживаться начинают, и чувствует, как в груди сердце предательски сильно сжимается, напоминая о том, что оно ещё есть, что ещё бьётся и что-то чувствует. Ему не хочется воплощать свой план в жизнь, но другого выбора просто нет. Вечер наступает как-то слишком быстро, хотя обычно время до желанного события тянется долго. Илья уходит на работу, ключи запасные оставляет Диме, наставления дает, чтобы все в порядке было, когда он уйдет, а парни лишь кивают ему как болванчики, думая сейчас совершенно о другом, думая об улице, свежем воздухе и коротком миге свободы. Как только время переваливает за десять часов вечера, Диму становится сложно остановить. Он, до сих пор чувствующий боль по всему телу и слабость, носится по квартире, одевается стремительно и уже не может себе места и дела найти, представляя, как все вместе они придут на набережную и будут на реку смотреть, вдыхая поглубже запах воды, наслаждаясь яркими огнями и шумом волн. Как же он соскучился по всему этому! Как же он соскучился по обычной жизни! Олег первое время следом за ним ходил, будто привязанный к запястью шарик, но устал быстро, опустился на диван и стал просто ждать, когда и Дима вымотается достаточно сильно, чтобы хотя бы ненадолго присесть и отдохнуть, но тот никак не унимается, дает Шепсу посидеть минут десять, а после тянет за руку к выходу, заставляя обуться и натянуть на себя куртку. — Влад! Ну где ты ходишь?! Мы уже собрались давно! — Дима мнется на месте, с одной ноги на другую переступает, руку Олега сжимает своими пальцами, никак не находя в себе силы успокоиться. Улица так и манит его своей свободой, своими огнями и свежим воздухом, а Влад все никак собраться не может, мнется, по квартире ходит задумчиво и отрешённо, серея с каждой минутой все больше и больше. Дима сегодня его вообще не узнает, настолько подавленным Влад выглядит. Чем ближе было назначенное для прогулки время, тем хуже выглядел Влад, тем дольше он всматривался в его лицо, тем больше печали и сожаления плескалось в его глазах. Матвеев не знал, с чем это было связано, спросить пытался, но тот лишь отнекивался, что это нормально, когда завтра им всем предстоит пережить тяжёлый бой, из которого они должны попытаться выйти победителями. Дима так и не добился от него внятного ответа, отстал с вопросами, но смотреть в сторону парня не переставал, в задумчивости кусая губы и заламывая пальцы. — Вы это… Идите первые, мне надо позвонить быстро. Десять минут и я выйду, честно, зуб даю! — Влад выглядывает из кухни, губы в натянутой улыбке складывает, и Дима уже хочет спросить, что случилось, но Олег тянет его к выходу, будто чувствует что-то, будто знает на подсознательном уровне, что Владу нужно немного побыть одному. И он дает другу такую возможность, все внимание парня на себя перенимает, целует нежно в висок, подгоняя к открытой двери и не давая оглядываться. — Через десять минут не выйдешь, зуб реально вырывать будешь! — Олег мягко выталкивает Диму из квартиры и ведёт к лифту, чувствуя, как руку его сжимают все сильнее, — Ну чего ты, милый? Сейчас он позвонит и выйдет. Сто пудов Саша опять его допытываться стал по какой-то хрени. Дима лишь мычит что-то согласно, к груди чужой прижимается головой в лифте и пытается не думать о плохом, не вспоминать чужие глаза, переполненные печалью и тоской, но получается просто ужасно. Ему бы поговорить с Владом, успокоить, сказать, что все хорошо будет, пусть и уверенности в этом не так много. Он мысленно делает пометку поговорить об этом позже, добраться все-таки до правды, как бы там неприятно не было Череватому, иначе он просто свихнется от этого ужасного чувства надвигающегося шторма в чужих глазах. Улица встречает прохладой, лёгким ветром в спину и яркими огнями Москвы. Дух сразу захватывает от красоты, Дима улыбается уголками губ, рассматривая фонарики и гирлянды, новогодние украшения и даже небольшую ёлку посреди двора, увешанную маленькими шариками, забывая хоть на какое-то время о серьезном разговоре с Владом и дышащим в затылок Саше. В голове неожиданной шальной мыслью проносится, что скоро уже новый год. В душе приятно расплывается тепло, хочется остановиться, рассмотреть все получше, прикоснуться пальцами к шарикам на зелёных ветках и вдохнуть поглубже запах хвои, насладиться яркими огнями, впитать в себя эту детскую атмосферу праздника, от которой каждый год у Димы захватывает дух. Мир кажется каким-то нереальным после долгой изоляции, но это не делает его хуже, наоборот, он кажется слишком ярким и шумным, слишком огромным и необъятным. Дима рассматривает все с таким благоговением, с такой радостью, что Олег взгляда от него отвести не может и улыбки сдержать. Поправив аккуратно шарф на чужой шее, Шепс двигаться вперёд начинает, выводя парня из двора и направляясь к набережной, иначе они так и останутся тут стоять, рассматривая красиво украшенный двор, а до самого места назначения не дойдут, потому что Дима так и зависнет у елки и разноцветных шаров. Под ногами хрустит тонкий слой снега, на голову снежинки приземляются крупные, оставаясь в волосах белыми крапинками, и Олегу хочется возмутиться, что Дима шапку не надел, но сил не находится совершенно, чтобы рот открыть, потому что Матвеев, заворожённый танцем снега в воздухе кажется таким прекрасным и умиротворенным, что нарушать чужое спокойствие не хочется совершенно. Олег лишь поцелуй короткий оставляет на макушке темной, пока никто не видит, и руку сжимает холодную в своей горячей посильнее, до сих пор удивляясь, как Дима после такого забега в лесу не умудрился серьезно заболеть. До набережной они идут совершенно не торопясь. Дима осматривает дома, за гирлянды взглядом цепляется и что-то тихо говорит Олегу, указывая на то или иное украшение, улыбаясь, словно ребенок и руку чужую сильнее сжимая. Шепс теряется во времени и пространстве, смотрит на чужой профиль как на произведение искусства и дышать не торопится, пытается каждый момент запечатлеть в памяти, чувствуя себя отчего-то таким счастливым, таким лёгким и свободным, что терять и секунды из памяти не хочется, нужно все под веками выжечь, все запомнить, все отобразить в коридорах памяти. От реки веет прохладой, но их это совершенно не волнует, они подходят ближе к ограждению набережной, смотрят вдаль, на огни домов и гирлянд, на отблески их в ещё не замёрзшей воде и дышат свободой, наслаждаясь временем, проведенным вне четырех стен. Дима взгляда оторвать не может от кружащихся в воздухе снежинок, не может перестать слушать шорох волн и вдыхать запах сырости полной грудью. Кажется, будто ничего и не было, будто им не угрожает сейчас опасность, будто он недавно не убил человека собственными руками. Все кажется таким нереальным и далеким, что думать о плохом совершенно не хочется. Сейчас в груди лишь спокойствие и умиротворение, тишина и благодать, а рядом Олег, который аккуратно приобнимает его за талию, носом тычется в макушку и дышит так тепло, что холодный ветер остаётся незамеченным. Дима не знает, сколько они так стоят, но в какой-то момент он вспоминает о Владе, хмурится недовольно, прекрасно понимая, что десять минут уж явно прошло, а после поворачивается к Олегу, чтобы задать волнующий его вопрос. — Разве десять минут не прошло? Влад задерживается, — Олег в щеку его целует тут же, волосы темные за уши убирает и улыбается уголками губ, пытаясь успокоить чужую нервозность и заглушить свои переживания, потому что Влад привык укладываться в поставленные сроки и нарушал их только тогда, когда происходило что-то из ряда вон выходящее. — Уверен, он уже бежит сюда. Давай я за кофе схожу, ты, наверное, уже замёрз стоять прямо у реки, — Дима лишь кивает ему согласно, улыбается уголками губ и вновь к реке поворачивается, всматриваясь в ночной пейзаж Москвы и пытаясь понять, что случилось у Влада, почему он в последнее время стал таким потерянным, почему взгляд его наполнен такой удушающей тоской и почему он смотрит так, будто извиняется за что-то, прощения просит, умоляет не ненавидеть его… Дима не понимал, что происходило у него внутри в эти моменты, что творилось под этой маской и каким сильным человеком надо быть, чтобы продолжать держаться, если происходит что-то ужасное. Он пытался представить, пытался найти решение, но Влад все ещё был достаточно скрытным человеком, достаточно закрытым от других и даже от себя самого, умел прятать свои скелеты в шкафу, если того требовали обстоятельства и никогда не говорил лишнего. Неожиданно голову простреливает странным, но таким болезненным вопросом. Знал ли Матвеев хоть что-то личное о Владе? Знал, что он любит делать неумелые оригами, знал, что не умеет готовить, что работает на Сашу, но чем занимается… Не знал. Он не знал о его детстве и юности, не знал, почему именно он пришел работать к Саше, что его туда толкнуло, чем он там занимался и какую роль играл во всем этом бизнесе. Он знал, что они с Олегом друзья, но как именно они познакомились не знал, как дружить начали не знал тоже, и что их связывает, какие воспоминания объединяют тоже совершенно не знал… Влад казался таким близким и таким далёким одновременно, что в сердце скрутилось что-то болезненно тут же от осознания, что Дима был совершенно далек от настоящего Влада. Он не знал ничего, но не мог не любить этого человека, как бы это иррационально не было. Дима не знает, сколько времени занимают его размышления, уже хочет было пойти вслед за Олегом, но неожиданно в спину дует ветер, а в нос попадает знакомый запах духов. На губах тут же улыбка растягивается сама собой, а в груди шутливая обида горит за то, что его ждать заставили, что обманули, пусть и не намеренно, не со зла, не желая сделать неприятно. Матвеев уже представляет, как повернется, губы надует недовольно, взгляд грозный бросит на Влада и руки на груди сложит, показывая всем своим видом, что тот ему теперь действительно зуб должен за свою крохотную ложь. Проиграв в голове всю сцену своего небольшого спектакля, добавив от себя чужие извинения и падение на колени и усмехнувшись своим мыслям, Дима поворачивается, но весь свой настрой теряет тут же, когда в глаза бросается вытянутая в его сторону рука, а в ней сталью блестит чёрное дуло пистолета. Диме кажется в этот момент, что он спит, потому что эта картина не может быть реальной. Конечно, спит! Приятное утро, неожиданная прогулка, блестящая Москва и Влад с пистолетом, который просто занял в его больной голове место Кости из недавних событий, вот и все! «Это сон!» — хочется прокричать Диме и рассмеяться в голос, ущипнуть себя и проснуться, но даже после трех щипков в тонкую кожу запястий дымка не развеивается, а сон не прекращается. Смеяться больше не хочется, и на плечи давит тяжелым грузом мысль о том, что все это оглушительно бьющая его вновь по сердцу реальность. Влад выглядит серьезным, собранным, это безусловно пугает до мурашек по спине, но на дне его глаз Дима прекрасно видит внутреннюю борьбу, огромное сожаление и боль, чувствует кожей даже, как тяжело сейчас Череватому направлять на него пистолет, положив палец на курок в ожидании решающего момента для выстрела. Дима не знает, как ему реагировать, в шоке замирает, огромными темными глазами смотря то на пистолет, то на родное лицо, головой машет из стороны в сторону и губы в улыбке истерической тянет, теперь надеясь на то, что все это глупая шутка, что вот-вот Влад рассмеется, скажет, что пистолет игрушечный и у него просто дурацкое чувство юмора. Влад не смеется и пистолет не бросает, сколько бы Дима не ждал и не молился Всевышнему. Дуло все еще сверкает пастью. Сердце рвется на части от несправедливости, сжимается от боли так сильно, что даже дышать становится почти невозможно, почти нереально, гортань комом перекрывает и тошнота подбирается все ближе и ближе. По пальцам дрожь бежит, а по спине холодные мурашки следом, заставляя Матвеева вздрогнуть, взгляд вновь перевести на оружие в чужих руках, от которого буквально пахнет смертью, от которого страх разливается по венам, доходит до черепной коробки и давит на нее так сильно, что вызывает почти мигрень. — Влад… — собственный голос кажется каким-то ненастоящим, нереальным, как и вся картина перед ним. Дима смотрит на названного брата, в его глазах ответ пытается найти на тысячу вопросов, но не может, а сердце вновь сжимается в болезненном приступе, почти заставляющем его согнуться пополам. Влад смотрит на него с такой болью и тоской, что броситься в объятия хочется к нему, забыв совершенно об оружии в чужих руках, о смертельной опасности и о том, кто именно сейчас наставляет на него пистолет. Дима хочет, чтобы все это просто оказалось глупой шуткой, сном, фильмом, книгой, чем угодно, но не жестокой реальностью, потому что Влад не может направлять на него пистолет, не может желать ему смерти, не может смотреть с таким сожалением. — Нет… Не говори ничего, Дим, не надо, — Влад машет головой из стороны в сторону, почти не дышит под чужим взглядом, пытается руку контролировать, потому что она трясётся так сильно, будто ее судорогой схватило. Он видит в чужих глазах непонимание, видит боль и неверие, но поступить по-другому не может, хоть и собственное сердце просто разрывается на части, потому что причинить боль Диме кажется преступлением против всего человечества, а не всего одного человека из нескольких миллиардов, потому что Дима этого не заслуживает и никогда не заслуживал. Влад не хочет стрелять, просто не может себе дать разрешения на это, не может дать себе позволить сделать больно тому, кто так глубоко в сердце залез, но так надо. Так правда надо, — Просто… Молчи, пожалуйста… И… Прости меня, Дим. Прости, пожалуйста… Но так надо. — … — Дима чувствует, как в груди что-то обрывается, падает куда-то к ногам, разбиваясь на тысячу осколков. Он все-таки не просыпается, все это не оказывается глупой шуткой или розыгрышем, все это бьет его по голове реальностью, жестокостью и несправедливостью мира. Дима пытается найти в себе хоть что-то, хоть какую-то часть своего сознания, которая бы ненавидела Влада, но почему-то не может даже тогда, когда дуло сверкает вновь в отблеске фонаря, а на пистолет, оружие, несущее людям смерть, издевательски нежно приземляются белоснежные хлопья снега. Ему хотелось бы сейчас ненавидеть Влада, хотелось бы кричать, звать на помощь, но он не может, горло сдавливает болью и комом изнутри, а в груди будто огонь разжигают из непонимания и страха, но никак не ненависти. Дима не может сейчас просто позвать на помощь, навлечь на Влада опасность не может, как и сдать его полиции. Его собственной жизни угрожает опасность, а он не может сделать больно Владу, как же это глупо звучит, наверное, но сердцу не прикажешь, кто бы и сколько не пытался это сделать. Череватый так глубоко в него забрался, что вытравить его оттуда просто невозможно, сколько бы он не пытался, сколько бы ножей ему в спину не воткнули и сколько бы раз их не провернули в еще теплой плоти. Дима смотрит в чужие глаза, видит такую же мешанину из эмоций, как и у себя в груди, чувствует кожей чужое сожаление, а после слова Марьяны вспоминает о том, что доверять должен Владу, что бы он не сделал, как бы не поступил и что бы не задумал. И Дима доверяет. Доверяет человеку, направляющему на него пистолет, человеку, которого пустил в свое сердце, несмотря ни на что. Влад смотрит на него тоскливо, с сожалением глубоким, не решаясь закончить дело, ждёт чего-то, просто не может выстрелить, когда видит перед собой Матвеева с его огромными, перепуганными глазами, мокнущими уже от слез страха. Влад смотрит на него, а перед глазами все воспоминания проносятся связанные с ним, все мысли и чувства вспыхивают ярким заревом, не давая трезво оценивать ситуацию, не давая контролировать свои действия и решения, что сейчас так ему необходимо. Рука дрожит с пистолетом лишь сильнее, а по щеке слеза сиротливо скатывается, когда Дима вдруг неожиданно улыбается широко, смотреть начинает с таким доверием, с такой открытостью, что сердце удар пропускает подло и замирает на какое-то время, пока парень говорить не начинает, добивая Влада всего несколькими словами. Кажется, вооружен здесь был только один человек, и это явно был не Влад, — …Прощаю, Влад… Я тебя прощаю. Стреляй. И Влад стреляет. Грудь обжигает болью, которая словно яд с кровью проносится по всему телу, оставляя свои частицы везде, до куда успевает добраться, отравляя каждую клеточку и заставляя задыхаться то ли от неожиданности, то ли от страха, то ли действительно от боли. Ноги не держат, Дима сначала падает на колени, а после заваливается на бок, руки прижимая к ране на груди, чувствуя на коже обжигающе горячую жидкость и краем глаза замечая упавший на землю пистолет и мелькающий силуэт Влада, отдаляющийся от него все дальше и дальше. Кое-как перевернувшись на спину, Дима рану прижать пытается руками, в небо смотрит широко раскрытыми глазами и дышит загнанно, сипит на каждом вдохе, пока не закашливается и изо рта уже кровь течь не начинает, пачкая алым подбородок и губы. Ему бы повернуть голову набок, чтобы не захлебнуться, но он не может, взглядом впиваясь в темное небо и хоровод снежинок, неожиданно напоминающий о той ночи в лесу. Удивительно, совсем недавно мертвым под снегопадом лежал Костя, а теперь, похоже, будет лежать так он. Жизнь, оказывается, та еще злодейка, хотя к этому Дима должен был уже давно привыкнуть. Становится неожиданно страшно. Ужас переполняет все его тело, заставляет трястись в панике, дрожать и пальцы сильнее прижимать к ране на груди, из которой кровь хлещет ручьем, давая понять, что жить ему, похоже, осталось не так уж и долго. Ужас сковывает его тело, пальцы свои холодные кладет на горло и душит, душит, душит, не давая и шанса на нормальный вдох. Олег, как только слышит громкий, слишком знакомый звук, тут же с места срывается, стаканчики с кофе так и не забирает у бариста, у которой оказалось слишком много клиентов на ночь глядя, несётся со всех ног к набережной, боясь, что правильно определил источник звука, боясь, что совершил очередную ошибку, оставил своего любимого одного, зная прекрасно, что тот находится всегда в опасности, пока Саша на свободе, пока точит зуб на Диму и желает его смерти. Парень глазам своим не верит, когда до набережной добегает все-таки, смотрит и думает, что это просто дурной сон или глупая шутка, потому что на плитке мостовой лежит тело его любимого, а вокруг него лужа крови растекается, слишком яркая, алая на фоне белоснежного тонкого покрова снега. Сердце удар пропускает, а ноги к земле примерзают, не давая и шагу сделать, пока перед глазами вновь мелькает знакомое лицо, огромные голубые глаза и широкая улыбка, пока перед глазами опять авария, опять крики прохожих в ушах и визг скорой, а на асфальте его умирающий любимый, делающий свои последние вдохи. Он не может… Он не может умереть… Только не так, не от рук Саши, не из-за того, что Олег всего на несколько минут задержался в кофейне, не из-за того, что он просто хотел отвлечь Диму и согреть его горячим напитком. Шок бьёт так сильно по голове, что Олег не может первое время с ним никак совладать, даже дышать не получается нормально, лёгкие будто сжимают в стальные тиски, а сердце бьется где-то в голове, отбивая какой-то сумасшедший ритм и оглушая на какое-то время, но лишь одна мысль о том, что все повторится, что еще один человек пострадает от того, что он будет бездействовать, если он упустит момент, даёт необходимый пинок. Олег с места срывается, рядом оказывается в считанные секунды, на колени падает перед Димой, не зная, что делать, на грудь чужую, покрытую кровью, смотрит и дар речи теряет, застывая вновь в ступоре, пока Матвеев не хватает его окровавленными пальцами за ладонь и не обращает внимание на свое лицо также измазанное в алом, настолько бледное, сливающееся со снегом, что по спине мурашки бежать начинают. Дима улыбается — единственное, что замечает сейчас Олег. — Я… Умру, да?.. Умру? — по чужим щекам слезы скатываться начинают, а губы дрожат, измазанные в крови, бледнеющие с каждой минутой все сильнее, становящиеся какими-то синюшными, совершенно не похожими на губы здорового человека. Олег на это лишь головой машет из стороны в сторону, сам слез не сдерживает и шарф с чужой шеи снимает, пытаясь зажать рану на груди, пока ладонь Димина вновь за его ладонь схватиться хочет, трясется в воздухе и ищет Олега. — Не умрёшь, милый… Ну что ты такое говоришь, Димочка? Ты не умрёшь, все будет хорошо, милый, слышишь? — Дима лишь мелко кивает головой на его слова, улыбается уголками губ как-то уставши, а глаза его блестят уже не так ярко, как до этого, тускнеть и закрываться начинают под тяжестью век. Олег тут же по щекам парня бить начинает, пытается не дать ему уснуть, чувствуя, как щеки собственные все более мокрыми становятся, а взгляд замыливается, становится настолько мутным, что видит он одни лишь силуэты и очертания, пока не промаргивается, — Дим, Димочка… Мой хороший, не спи, слышишь?.. Не спи! Тебе нельзя сейчас спать, хорошо? Смотри на меня, мой хороший, смотри на меня, вот так, Димочка, давай, — и Дима смотрит, пытается в сознании держаться, пальцами всё-таки руку чужую находит и сжимает так крепко, как может в таком состоянии, вновь растягивая губы в улыбке пошире в ироничном желании не испугать слишком сильно Олега, не показать, как ему на самом деле плохо и как мир перед глазами нещадно плывет, превращаясь в карусель, закручиваясь и смазываясь. — Я… Люблю тебя… Так сильно… Олеж… Я же не умру? — Дима дышит еле-еле, кровью в горле булькает и все слабее руку чужую в своей держит, вновь начиная отключаться, теряя с каждой секундой все сильнее связь с реальностью. Олег головой падает на чужую грудь, обнимает крепко тело худое, слушает дыхание прерывистое и с силами пытается собраться, потому что слова Димины звучат почему-то как прощальные, как последние слова перед концом героя в каком-то дурацком фильме. И от этого только больнее становится, потому что прощаться навсегда Олег с ним не хочет, не желает совершенно, чувствуя, как вместе с Димой умирает его собственное сердце. — Я тоже тебя люблю, мой хороший… Давай, не спи, слышишь? Я рядом, Дим, я всегда буду рядом, да? Я же обещал тебе? Я же обещал, что все хорошо будет? Вот и сейчас все будет хорошо, милый, все будет очень-очень хорошо, да? — Олег голову кое-как поднимает, смотрит в чужие глаза и всхлипа сдержать не может задушенного от картины, которую намертво запоминает его больной мозг. Дима улыбается ему уголками губ, еле-еле совсем, кивает головой почти незаметно и дышит из последних сил, пытается себя в сознании держать, ярко-алая кровь слишком четко контрастирует с белым снегом, режа глаза, пока Шепс на рану давит и пытается не сорваться в истерику, потому что улыбка эта родная кажется последней. Где-то совсем рядом звучит вой сирен, а глаза Димины закрываются вместе с тем, как прекращается его дыхание.***
Когда он открывает глаза, первое, что видит, — яркий свет, такой белый и ослепительный, что глаза резать тут же начинает, и их приходится закрыть на время, чтобы хотя бы немного привыкнуть. Дима морщится все равно от яркости, когда вновь глаза открывает, пытается руку поднять, чтобы прикрыть лицо, но не может, чувствует на ней тяжесть и тепло, голову кое-как поворачивает в бок, чтобы узнать, что ему мешает, и видит Олега, уснувшего и положившего свою голову на его запястье. Сердце пропускает удар, а в голове с бешеной скоростью воспоминания проскакивать начинают, поражая и пугая своей яркостью и четкостью, своей нереалистичностью и невозможностью. Влад… Он выстрелил в него там, на набережной, а после к нему подбежал Олег… Они говорили о чем-то? Кажется, Дима говорил, что умрет, в горле булькала кровь, а перед глазами все расплывалось мутной пеленой то ли слез, то ли ускользающего из рук сознания. Воспоминания после выстрела смываются, смазываются, оставляя после себя лишь странную картину, множество ярких отрывков, каких-то лихорадочных и сумбурных, в которых Дима мало чего разбирает. Попытавшись вздохнуть поглубже, парень понимает, что в горле трубка находится, а за него дышит аппарат, по коже мурашки бегут, когда к мозгу подбирается осознание полной картины случившегося и полученной травмы. Приборы пищать начинают, уловив увеличенный пульс пациента, будят Олега, который тут же подскакивает на месте, осматривается ошарашенно по сторонам, а после наконец взгляд опускает к Диме, который смотрит на него своими глазами огромными черными и будто пытается ими что-то сказать. — Боже… Ты очнулся… — и одному только Богу известно, как Олег мечтал произнести эти слова, смотря в родные и любимые глаза. Следующий час наполнен суматохой, вокруг его койки носятся врачи, снимают тысячу показателей и берут анализы, а после, удостоверившись, что Дима сможет дышать сам, убирают аппарат искусственной вентиляции лёгких и оставляют их наедине, напоминая, что время посещения ограничено и совсем скоро они вернутся, чтобы продолжить обследования. Олег почти не дышит, когда сидит рядом с ним, за руку аккуратно держит и по коже пальцами водит, то ли согреть пытаясь, то ли успокоить, но Дима и не выглядит сильно напуганным, он смотрит задумчиво в чужое лицо, будто спросить что-то хочет, но никак решиться не может. В голове столько всего, столько разных вопросов и странных картинок, что решить, что сейчас важнее, не получается совсем. Врачи предупреждали его, что после медикаментозной комы, в которой он пробыл четыре дня, соображать ему будет сложно первое время, но Дима и представить себе не мог масштаб проблемы, пока не попытался собрать кучу слов в предложение и так и не смог это сделать. — Влад… С ним… — говорить оказывается ужасно сложно, Дима хрипит, еле из себя слова выдавливает, пытаясь хоть как-то донести до Олега мысль свою, и надеется, что этого хватит, чтобы парень понял все и ответил. Шепс на слова о Владе хмуриться начинает, взгляд отводит и вздыхает тяжело, не зная, как правильно воспринимать всю эту ситуацию. Как только ему сообщили о том, кто совершил покушение, весь мир будто рухнул, земля ушла из-под ног, оставив его в полнейшей невесомости. Олег просто представить себе не мог такой ситуации, когда Влад мог бы выстрелить в Диму, мог навредить ему, прекрасно видя, как друг заботливо и бережно относится к Матвееву, как от всего мира закрыть пытается своим телом. А тут выстрелил… Чуть не убил. Диме и вправду повезло, как сказали врачи, пуля прошла в сантиметре от сердца, пробила только легкое, что и помогло спасти парню жизнь, но, со временем, Олег понял, что Диме повезло не просто так. Влад был искусным наемником и прекрасно знал, куда стрелять, он бы не ошибся, точно попал в сердце с такого близкого расстояния, если бы захотел убить человека. Олег понял, что Влад Диму не хотел убивать, и тогда сердце вновь пропустило удар, мир рухнул, а после выстроился вновь, будто в пазл поставили недостающий кусочек. С плеч будто сняли тяжелый груз, потому что верить в то, что Влад хотел убить Диму, о котором так долго заботился, совершенно не хотелось. — Он в изоляторе. В СИЗО, — Дима глаза прикрывает, чувствуя, будто на его грудь камень огромный скидывают, мешая сделать новый вдох. Все болеть начинает, кровоточить и ныть лишь от одной мысли, что Владу предстоит пройти, что покушение на убийство — довольно серьезная статья и парню может светить довольно большой срок, — Он будто и не старался скрыться, отпечатки на пистолете оставил, не убегал далеко. Его почти тут же и поймали… В соседнем дворе. Сидел на качелях и ждал, пока его догонят… — Значит… План… Был, — глаза жечь начинает от слез несправедливости, от того, как все это неправильно, как все неверно. Почему Влад пошел на это? Почему поступил так? Почему дал себя поймать? Что это за, черт возьми, план такой? Диме хочется за грудки Влада схватить и потрясти как следует, чтобы он все рассказал, чтобы снял наконец маску и рассказал абсолютно все, что скрывал, что прятал глубоко в себе, потому что Матвеев устал чувствовать себя белкой в колесе, устал бегать по кругу, устал жить в неизвестности и страхе, устал от того, что не может даже обычным советом помочь тому, кто его столько раз из лап смерти спасал. — И перехват партии был в тот же день… Он нас обманул, — Олег усмехается горько, губы поджимает и пальцы чужие оглаживает аккуратно, видя прекрасно, как тяжело Диме слушать об этом, зная, как сильно он привязался к Владу и как надеялся вместе с ним выбраться из всего этого, но теперь все обрело гораздо больше серых красок, гораздо больше тяжелых последствий, с которыми им теперь придется жить, — Сашу тоже в СИЗО отправили, уголовное дело начали… Влад, оказывается, звонок записал его, когда он просил тебя убить, — Дима взгляд удивленный поднимает на Олега, молча прося продолжения, не понимая сначала ничего, но смысл чужих слов медленно доходит до него, оглушая какой-то сумасшедшей правдой. Скелет падает из шкафа, и Дима теряет дар речи и возможность дышать, когда видит его. Влад должен был его убить? По коже бегут мурашки, а пальцы сами собой пытаются схватиться крепче за чужую руку, — Обычно Саша всегда по таким делам звонит на рабочий телефон — его ни отследить нельзя, ни записать с него что-то, а в тот раз, в тот единственный раз, позвонил на его обычный телефон. Вот Влад и записал. Видимо, почувствовал, что что-то это необычное. Может поэтому он стрелял в тебя… Чтобы отдать эту улику, подставить Сашу, чтобы на него выходили прямые доказательства… — Его… Влада… Отпустят? — наверное, ему бы стоило спросить про заказное убийство, про то, почему Саша попросил это сделать Влада, но сейчас это еще кажется каким-то нереальным, будто Шепс младший пошутить так глупо решил. Дима смотрит на Олега с такой надеждой и мольбой, что рушить его песчаные замки оказывается как-то слишком жестоко и больно. Шепс губы поджимает и головой машет из стороны в сторону, не зная, как с силами собраться и сказать это вслух, потому что… Потому что ему самому от осознания чужой судьбы так больно, так плохо и тошно, что дышать нечем в палате тут же становится. — Нет, милый, не отпустят… Марьяна говорит, там… Надолго… Посадят очень надолго, — Олег не может сказать это слово. Кажется, будто, если он произнесет его вслух, то мир рухнет, а чужие глаза тут же вновь переполнятся слезами, сердце остановится и все песчаные замки точно рухнут, означая, что счастливое будущее, которое парень так долго строил в своих мыслях, просто невозможно, но и обманывать Диму не хочется, недоговаривать не хочется, потому что больше лжи не должно быть в их отношениях, в их жизнях, — Там… Пожизненное. — П… Почему? — Дима не понимает. Влад пытался его убить, но не убил же. Да, покушался на его жизнь, да, работал на Сашу, покрывал его черный бизнес, но… Разве это пожизненное? Почему так жестоко, почему так строго? Олег взгляд вновь отводит, ладонь чужую в свои руки берет и целует нежно костяшки, собираясь с силами, чтобы рассказать то, что Влад должен был рассказать сам, но… Вряд ли сможет сейчас это сделать. И Олег рассказывает. О чужом детстве, о чужой работе, о том, чем почти всю жизнь занимался Влад, пока в глазах Диминых стынет ужас и неверие, пока на них слезы наворачиваются от непринятия. Это не его Влад. Точно не его. Как такое вообще возможно? Как такое вообще может происходить в их мире? Но, что оказывается не менее удивительным, Дима, отойдя от первоначального ужаса всей ситуации, не чувствует к Владу какой-то особой неприязни. Разве Череватый мог стать другим человеком? Наверное, мог. Мог бы стать, возможно, музыкантом, Дима помнит, с каким интересом он рассматривал гитары в его квартире, но были ли у него деньги на музыкальные инструменты? Конечно нет. Влад мог бы стать бизнесменом или предпринимателем, ведь даже в стрессовых ситуациях вел себя спокойно, всегда знал, что нужно делать и направлял других, но была ли у него возможность выучиться? Была ли возможность получить нужное образование, когда за спиной нет ничего? Нет, не было. Влад мог бы обзавестись семьей, любящими людьми рядом, ребенком, мог бы стать отличным, заботливым отцом, но… Его любовь выбрала другого, а новой… Никогда не суждено сбыться, потому что теперь он всю жизнь проведет в тюрьме, в одиночной камере, заполненной сыростью и плесенью, сожалениями и пустыми надеждами. Маленький мальчик, лишившийся родителей, счастливого детства, возможности стать тем, кем бы он хотел, взявший оружие в руки и обречённый на страдания пожизненно — такая судьба была прописана для Влада в этой страшной истории под названием «жизнь». По щеке скатилась слеза. Влад всего этого не заслужил. Олегу приходится оставить его, потому что время посещений заканчивается. Он нежно целует Диму в лоб, слезу с щеки бледной стирает и уходит, обещая, что будет навещать. И навещает. Приходит почти каждый день, всегда, когда появляются часы посещения, спрашивает у врачей о чужом состоянии, внимательно слушает всегда и кивает головой, а после часами сидит у чужой кровати и рассказывает какие-то бредовые истории, лишь бы Дима, погруженный в тяжёлые мысли о Владе, хотя бы немного отвлекся и пришел в себя, улыбнулся уголками губ и подумал о себе, о своем будущем, о своей жизни, в которой больше нет Саши, нет контроля и страха смерти от чужих рук. Правда вот радости ни у кого нет по этому поводу, ситуация, в которую Влад загнал себя, лишь бы вытащить других, перекрывала всю эйфорию от освобождения. Олег оформляет для него лучшую палату, в которой есть личная ванная и даже телевизор, когда Диму переводят из отделения интенсивной терапии в обычное стационарное крыло. Матвеев возмущается, но недолго, благодарит и целует нежно в подставленную щеку, тихо спрашивая о том, есть ли новости про Влада, на что Олег лишь говорит коротко, что дело продолжают разбирать и пока нет четких прогнозов, прекрасно понимая, что один четкий прогноз у них уже есть и его достаточно — Влад сядет на пожизненное. Олег приходит к нему в середине декабря в один из совершенно обычных понедельников, и этот обычный день на первый взгляд становится в воспоминаниях Димы ярким пятном, позволяющим вдохнуть больше воздуха в легкие и идти дальше, потому что случившееся он называет маленьким чудом. Они вновь говорят ни о чем, Матвеев рассматривает белоснежные пионы в вазе на подоконнике и уголками губ улыбается такому вниманию с чужой стороны, когда у Олега телефон звонить начинает. Тот выйти хочет, чтобы поговорить, но одного взгляда на Диму хватает, чтобы понять, что тот оставаться один совершенно не хочет, вымученный этим одиночеством на протяжении всех выходных, во время которых к нему никого не пускали, мотая по обследованиям и физиотерапиям. — Да, Марьян? — Олег аккуратно ладонь чужую сжимает, улыбается уголками губ, показывая, что все хорошо, что он никуда уходить не собирается, и слушает внимательно, что ему говорит женщина, — Да, со мной, а что? — кивнув самому себе, Олег соглашается с чем-то, а после прекращает вызов, смотря на удивлённого Диму с не меньшим непониманием, — Марьяна сказала обязательно взять трубку, когда позвонит незнакомый номер. Не объяснила ничего ещё и… Любит говорить загадками. А, и тебе привет передала. Дима улыбается на чужие слова и кивает, продолжает свой рассказ о какой-то странной ситуации из школы, но долго говорить ему не даёт вновь раздавшаяся трель телефонного звонка. Олег тут же отвечает, телефон к уху прикладывает и замирает в шоке, не в силах поверить в то, чей голос слышит на том конце. Сердце делает кульбит, замирает на какое-то время, а после вновь биться начинает с бешеной скоростью, пока в голове все смешивается в непонятный ком. Это действительно он? — Привет, придурок… Как жизнь? — голос Влада звучит как-то совсем хрипло, как-то совсем уставши и подавлено, но это все еще он, все еще его друг, по которому они безумно соскучились за все время, проведенное порознь. Олег не узнает его сразу, даже корит себя за это какое-то время, но, как только осознание бьёт по затылку тяжёлым молотом, парень на месте подскакивает и телефон сильнее сжимает пальцами. — Влад? — Дима подрывается тут же следом, морщится и шипит от боли в груди, ложась обратно и протягивая руку к Олегу, прося молча, одними своими огромными глазами о том, чтобы ему тоже дали поговорить с Владом хотя бы минуту, на что ему лишь кивают и улыбаются тепло, так же без слов обещая, что они обязательно поговорят, — Как ты позвонил… — Мое право на звонок. Я его сохранил, чтобы позвонить вам, сказать, что жив и здоров, что-то такое, — Влад улыбаться пытается, но Олег слышит прекрасно, как друг его подавлен, как тяжело ему даётся пребывание в СИЗО, и как жрут изнутри его мысли о том, что ему пришлось сделать, чтобы посадить за решетку Сашу. Ему сложно представить себе, насколько огромное чувство вины расползается в чужой груди, насколько оно удушливое и тяжелое, если даже от пощечины одной Олег мучается сильным чувством вины до сих пор. А тут выстрел, еще и такой, который убить мог, если бы не скорая. Тут, наверное, Влад тоже постарался, раз та оказалась на месте в считанные минуты после случившегося. — Почему ты не позвонил адвокату? Почему именно мне… — Олег ничего не понимает, он смотрит на Диму, который уже чуть ли не плачет, слыша в динамике такой родной голос, скучая безумно по Владу и желая с ним хотя бы парой слов перекинуться, чтобы наконец успокоить плачущее каждую ночь по нему сердце. — Да какой мне адвокат, Олег? Посадят на пожизненное что с адвокатом, что без него, так что пустая трата времени. Дима же с тобой? — про Диму Влад спрашивает как-то совсем тихо, подавленно, остро все ещё чувствуя свою вину за то, как пришлось поступить с тем, кто доверял ему, кто не ожидал ножа в спину и ярко улыбался даже тогда, когда на него был наставлен пистолет, кто простил перед выстрелом и даже свое разрешение дал. Влад не знает, что сделал в прошлой жизни, раз в этой получил такого прекрасного брата, наверное, мир спас, не меньше. — Со мной… Дим, держи, — Дима почти выхватывает телефон из чужих рук, прижимает к уху и забывает, как дышать, не веря совершенно, что сейчас услышит голос Влада, губы кусает до крови и замечает это только тогда, когда Олег аккуратно пальцами по ним проводит и головой качает неодобрительно, стирая капли алой крови. — Влад?.. — Привет, принцесса, — Дима слезы перестает совершенно сдерживать, улыбается широко, наконец слыша уставший, но такой знакомый и родной голос с этим дурацким прозвищем, и на спинку кровати откидывается, куда Олег удобно подставляет ему подушку, чтобы приятнее сидеть было. В сердце тепло разливается, а по пальцам ток бежит маленькими иголочками, потому что об обычном разговоре с Владом он мечтал все это время после того выстрела, — Ты… Как? — Все хорошо, Влад… Я так рад тебя слышать, — Дима взгляд бросает на Олега, улыбается так широко, что щеки болеть начинают, а из глаз слезы катятся крупными каплями, заставляя сердце сжаться болезненно у парня. Шепс пальцами их стирать начинает, улыбается поддерживающе, прекрасно понимая, как сильно беспокоился и скучал по Владу Дима, как сильно желал вновь услышать его голос, как сильно хотел сказать, что не злится и не обижается, как бы ему сейчас сложно не было, как бы труден не был период восстановления. Этим Дима поражал не только Влада, но и Олега. Такое огромное сердце в таком обычном на первый взгляд человеке... — Правда? Я думал, что люди обычно не радуются, когда слышат голос того, кто в них стрелял и чуть не убил, — Влад шутить пытается, но в его голосе слишком много горечи и почти ни капли насмешки или юмора. Матвеев прекрасно понимает, насколько виноватым себя чувствует тот, насколько сильно грызут его мысли за тот поступок, насколько сильно он боится, что от него отвернутся, и очень хочет Влада переубедить, показать, доказать, что не злится совершенно, как бы глупо это не было, — Прости меня, принцесса, я… — Не надо, Влад. Я давно простил. Ещё тогда, помнишь? На набережной. Не думай об этом, ладно? — Дима старается звучать уверенно, но всхлип выдает его с головой. Олег тут же прижимает парня к своей груди, гладить по спине аккуратно начинает, шепча что-то тихо на ухо успокаивающее, — Ты сам-то как? Я так соскучился по тебе… Мы сможем когда-нибудь увидеться? — Я нормально, принцесса. За меня не волнуйся, — на словах о возможности увидеться Влад запинается, дыхание задерживает, еле сам слезы сдерживает, чувствуя, как в груди дыра зиять начинает. Он знал, на что идет, но говорить это сейчас Диме не хочется, потому что пусть Влад и знал, пытался себя готовить, но готовым уж точно не оказался, когда Марьяна с печальными глазами сказала это громкое слово «пожизненное», — Вряд ли, принцесса. Возможно, только на суде, когда ты встанешь на ноги окончательно. А так… Наверное, никогда. — У нас ведь даже фотографий совместных нет… — голос чужой становится таким тихим, что Владу прислушиваться приходится, чтобы понять, что Дима говорит. В груди у Череватого сердце разрывается на тысячу частей, но врать он совершенно не может, прекрасно понимая, что они не увидятся больше никогда, не пересекутся взглядами и не поговорят, не обнимутся и не посидят ночью на кухне, вновь играя в эту дурацкую версию карт, которая так нравилась Диме. Они больше не смогут просто провести время вместе, и это бьет гораздо сильнее по еще детскому сердцу, чем невзаимные чувства, — Я боюсь, что забуду твое лицо… Забуду твой голос. Я не хочу забывать тебя, Влад. Ты же мой брат. — Ну, моих фоток теперь полный интернет, даже видео есть с допросов, представляешь? — Влад все ещё шутить пытается, но боль в Димином голосе настолько сильная, что держать дальше ошмётки маски на лице оказывается невозможно, она трескается окончательно, удерживаемая все это время лишь одной силой воли, и падает на пол, оставляя после себя пыль, из которой собрать больше не получится ничего. Он вздыхает тяжело, телефон в руке стискивает и слезы быстро с щек вытирает, пытаясь набраться сил, чтобы вновь стать тем, кем обычно был рядом с Димой — сильным и смелым парнем, с улыбкой смотрящим в лицо трудностям, но не получается, сколько бы он не пытался. Маска рассыпалась в прах, оставив после себя испуганного, сломленного ребенка, лишившегося возможности даже просто увидеться с теми, кто стал его новой семьей, — Не забудешь, принцесса, я знаю, что не забудешь. Все будет хорошо. — Надо думать позитивно, да? — Дима улыбается, носом шмыгает, пока руки Олега его по спине гладят, прижимая к себе покрепче, но аккуратно и трепетно, чтобы случайно не повредить ничего, чтобы больно не сделать. Влад на том конце трубки усмехается. — Конечно, принцесса. Я знаю, ты справишься и без меня. Теперь уж точно, — Дима не хочет справляться без Влада. Он губы поджимает, чувствует, как по щекам слезы катятся, а в груди сердце ноет неприятно, — Ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречал. Пообещай мне, что справишься со всем, ладно? — Матвеев может лишь мычание из себя выдавить, потому что рыдания душить начинают подступающим комом, и остановить их совершенно не выходит, сколько бы он к Олегу не прижимался и сколько бы руки чужие его по спине не гладили. Владу и этого хватает. Он улыбается уголками губ, выдыхает облегчённо и кивает самому себе, — Мне пора, принцесса. Будь сильным. Этот звонок навсегда отпечатывается в памяти ярким пятном. Дима каждый вечер, перед сном, вспоминает голос Влада, разговор прокручивает в голове и слез не сдерживает, надеясь глупо, что это не конец, что они встретятся когда-нибудь и все будет хорошо, пусть и шансов на это нет, пусть все для Влада уже и закончено, но мечтать и надеяться ему никто запретить не может. Олег всегда пытается быть рядом, и от этого становится хоть немного, но легче. Они вместе проводят все разрешённое время, смотрят глупые сериалы по кабельному телевизору, прерываясь иногда на новости, где постоянно крутят лицо Саши и иногда Влада, такого уставшего и исхудавшего, что смотреть больно на его синяки под глазами и серую кожу. Видеть его хотя бы так становится отдушиной, пусть чужое состояние и вызывает огромное количество вопросов и не меньше беспокойства. Когда Диме становится чуть лучше, к нему тут же приходят из полиции, допрос устраивают, и он рассказывает все так, как его научил Олег, а его до этого Марьяна — рассказывает всю правду, за исключением того, что Олег знал о бизнесе брата. Так они спасают хотя бы младшего Шепса от неминуемой тюрьмы, если не могут спасти Влада. К счастью, Саша и Влад излагают такую же версию, поэтому у следствия не возникает лишних вопросов, и Олег проходит по делу как свидетель. Матвеев не знает, сколько сил и ресурсов на такой исход дела младшего Шепса потратила Марьяна, но он ей безмерно благодарен. У Димы же в привычку входит смотреть новости, наблюдать за расследованием и иногда перехватывать Влада на экране телевизора, который, заметив камеру, обязательно посылает какой-то знак, в надежде, что Матвеев его увидит, заметит и улыбнется, ведь о нем не забывают, помнят и любят. И Дима всегда замечает. 30 декабря наступает как-то слишком быстро, Дима совершенно не замечает в больнице, как бежит время, поглощенный мыслями о Владе и постоянной реабилитацией после ранения и, как оказалось, еще парочки болячек, подхваченных все-таки в лесу. Они сидят с Олегом все ещё в палате и думают о том, как праздновать новый год будут, на подоконнике стоит букет из прекрасных белых роз, а на тумбочке пакет с яблоками лежит, одно из которых Шепс очищает от корочки, потому что у Димы строгая диета и еда должна быть максимально мягкой, как сказала им медсестра, которой перечить себе дороже было. По телевизору вновь идут новости, все становится таким привычным, что почти превращается в день сурка, но Олег разбавляет рутину своим голосом и присутствием, своими глупыми историями и бесконечной заботой, от которой в сердце приятно что-то сжимается, а где-то в животе порхают бабочки. — Может мне принести завтра что-нибудь особенное? Мандарины, может. Могу вообще пельмени протащить, ты только скажи, что хочешь, — Олег взгляд поднимает от яблока на Диму, который что-то в блокноте недавно подаренном чиркает карандашом, пытается по памяти, видимо, портрет Влада составить. — Ага, чтобы на нас потом опять Марь Иванна наорала. Я ещё от ее прошлого всплеска злости не отошёл. Так что давай что-то, что разрешено, — Дима улыбается ему уголками губ, пока Олег стыдливо взгляд отводит. Это была его оплошность, довольно небольшая причем, но кто же знал, что бутерброды были Диме запрещены. Шепс до сих пор с дрожью вспоминает громкий голос медсестры и потупившего взгляд парня, будто это он сюда запрещенную еду притащил, а не Олег. — Ну потерял и потерял список со всей этой запрещенкой… Она могла и спокойнее все объяснить, не надо было уж так орать, — Олег морщится от воспоминаний, пока в ушах звенит от чужого крика и причитаний. Адская женщина, но справедливая и дело свое знает, за Димой следила прекрасно, перевязки делала вовремя и всегда интересовалась чужим состоянием, за это ей можно было простить очень многое, пусть и отчитывала она их как маленьких детей, да так, что все отделение слышало, а после медперсонал и пациенты косились и шептались за спинами. — Просто в этот раз возьми все по списку, ладно? Посмотрим что-нибудь ещё, сто процентов будет какая-нибудь новогодняя программа, — обычная программа новостей резко прерывается экстренным выпуском. Дима голову вскидывает от резкого звука, хмурится слегка, пока сердце почему-то в неожиданный галоп бросается, а под ложечкой сосать неприятно начинает, нагнетая атмосферу, напоминая дурное предчувствие, от которого по коже холод бежит, а мысли судорожно в голове крутиться начинают. Олег также поднимает голову и впивается взглядом в экран, пока диктор ровно и без запинки читает текст с суфлера. «Сегодня, около 13 часов дня, в СИЗО города Москвы в результате драки между заключёнными, был убит подозреваемый в самом громком деле о преступных группировках за последние несколько лет — Владислав Череватый. Как сообщает Главный следователь убойного отдела по городу Москве, дело взято под контроль, и все виновные будут наказаны» Карандаш падает на постель, сердце пропускает удар, замирает раненой птицей в клетке, пока в голове стучит набатом одно и то же слово. «Мёртв». Дима верить не хочет в то, что слышит, но реальность бьёт его слишком оглушительно и сильно молотком по затылку, заставляет задыхаться в панике, заставляет пальцами сжимать одеяло и глазами огромными впиваться в экран, пока в голове шестерёнки крутятся медленно, смысл слов доводят до помутившегося в один миг сознания. Влад… Мёртв. Так глупо и страшно убит, так быстро и резко лишен жизни. Его Влад, всегда заботящийся, пусть и в своей манере, всегда поддерживающий, не унывающий, улыбающийся и готовый прийти на помощь. Его Влад мертв. Они больше никогда не увидятся, не поговорят, даже на суде не пересекутся взглядами, не улыбнуться друг другу, разговаривая одними лишь глазами, без единого слова, не сыграют в карты и не обнимутся, не сядут ночью на кухне, чтобы обсудить все и всех, не будут смотреть на одно небо, не будут ходить по одной земле, не будут дышать одним воздухом. Они просто больше не будут существовать на одной земле. Будет только Дима, будет только Олег. Влада рядом с ними больше никогда не будет. Все песчаные замки рушатся окончательно, их сносит океан своим неожиданным штормом, все надежды и мечты сгорают, подожжённые призмой этого жестокого мира, оставляющей после себя лишь одну огромную пустоту в груди и бесконечное количество сожалений о том, что они не успели. Все, что помнит после тех новостей Дима, — это собственный оглушительный крик и укол успокоительного, а после жизнь погружается в какую-то мутную пелену из боли, отчаяния и чужих теплых рук, но легче от них почти не становится, как бы сильно этого не хотелось.