presque vu: цикл Мóрана

за кем тянутся кровавые следы, и кто за них в ответе?

В тот день неожиданно ударили первые морозы. Середина декабря редко удивляла заморозками, и многие оказались к ним совершенно не готовы. Университет был готов наполовину: уже можно было сдавать куртки в гардероб, но отопление до сих пор оставляло желать лучшего. Поэтому большую часть времени студенты разгуливали по улице и коридорам укутанными по уши. Феликс тоже так ходил, и не только потому, что было холодно. Мешковатая одежда и длинная куртка добавляли плюс миллион к комфорту — все ходили одинаково в чёрном, и на него ненадолго перестал обращать внимания даже Джисон. Впрочем, возможно, дело было вовсе не в куртке, а в том, что он до сих пор слегка дулся на Феликса за ситуацию с больницей. С одной стороны, Феликс был рад: наконец-то хотя бы на некоторое время Джисон находился в полной безопасности. Обедал с Минхо, на переменах тоже убегал, реже заговаривал, когда они вместе сидели на лекциях. С другой стороны, что-то изнутри царапалось и ныло. Феликс, оказалось, привык к сосуществованию с Джисоном, такой ломанной недодружбе, в которой даже на расстоянии было тепло. Впрочем, это было делом времени: словить момент, когда Джисону надоест. Надоест стараться за двоих, вытягивать его и подбадривать. Феликс понимал, что это случится, но когда шли месяцы, а они продолжали ладить, выгорание казалось далёким. Феликс даже допускал мысль, что они смогут доучиться на такой волне — и это было ошибкой. Теперь Джисон становился воспоминанием, и это оказалось немногим легче, чем терять физически. Но, опять же, пока с Джисоном всё в порядке, Феликсу нечего сетовать на судьбу. Поэтому он даже почти не расстроился, когда Джисон ушёл к Минхо, узнав, что пары не будет. Преподаватель со своим здоровьем тоже оказался не готов к зиме. Группа осталась куковать под кабинетом. Джисон не растерялся, конечно, что ему ловить, люди группками тоже отваливались, собираясь прогулять весь оставшийся день. Феликс остался почти один на один с Хёнджином, что спиной подпирал стену с картинами эпохи сентиментализма. Было в этом что-то символичное: потому что Хёнджин даже взглядом своим заставлял Феликса сфокусироваться на чувствах. Хёнджин сам выглядел как часть искусства, и порой это смущало — потому что притягивало взгляд слишком заметно. — Так и будем стоять здесь? — спросил Хёнджин, в чьих глазах снова пританцовывали черти. Феликс видел их даже боковым зрением, но напрямую смотреть не решался. Разглядывал рамки давно выученных картин. — Нет, по домам, наверное. Феликсу не хотелось домой. Как-то особенно остро ощущалось одиночество, когда за окном темнел декабрь. Их дом не был большим, иногда даже для двоих места было мало, но для одного Феликса комната метр на метр казалась огромной и пустой. Поэтому он с радостью бы отсидел все лекции, может, снова помог какому-то преподавателю и уехал домой только чтобы лечь спать. А тут ни пар, ни группы, ни преподавателя. Только Хёнджин, ритмично щёлкающий кнопкой блокировки экрана на телефоне. — Может, прогуляемся? Что дома виснуть? Вопрос щёлкнул Феликса по носу, но почему-то не казался неожиданным. В тот момент появилось ощущение, что они стали ладить даже лучше, чем Феликс предполагал. Что они стали ближе, чем Феликс ожидал. Значило ли это, что он переступил грань? Значит ли это, что они с Хёнджином больше не знакомые, а скорее друзья? И если да, то что делать прямо сейчас? Сколько у него есть времени? Кажется, испуг отразился на его лице — Хёнджин отделился от стены и склонил голову. — Сейчас шестерёнки через уши посыпятся. Да или нет? — Да? Феликсу нужно было понять, действительно ли их взаимоотношения стали ближе или ему просто показалось. Ведь сейчас они не общались с Джисоном, и это могло быть просто впечатление. Сердце в грудной клетке противно перевернулось и ударилось о желудок. К горлу подступила тошнота. Хёнджин быстро отделился от стены и подхватил лежащий на полу рюкзак. Чуть нервно, будто боялся, что Феликс передумает. И он бы действительно передумал. — Тогда идём. Феликс присмотрелся: в руках Хёнджина было оба их рюкзака. И это снова показалось чудовищно правильно-неправильным. Разве так взаимодействуют простые знакомые? Так, чтобы, не сговариваясь, выйти в одну дверь, подхватить оба рюкзака или купить сразу два бутерброда? С Джисоном у них никогда не было настолько тесного контакта. Да, ладили, общались, иногда выручали друг друга, но не больше. Хёнджин будто пролез в него, всё ещё оставаясь на расстоянии. Ведь что Феликс знает о Хёнджине? Что Хёнджин знает о нём? Только по паре общеизвестных фактов из наблюдений. Феликсу хотелось верить, что Хёнджин просто наблюдательный. Что нет в их общении опасности; что прямо сейчас, завтра, через неделю они смогут ещё раз пересечься в коридоре. И Хёнджин будет так же забавно подпирать спиной дверь, натягивая шапку на лоб, и забрасывать рюкзак на плечо, как икона стиля. — Парк или кафе? — Кафе, но через парк. Улица встретила их обыденной серостью и облаками. Улица встретила их холодом, который задувал за неприкрытый шиворот. Но Феликс всё равно не отступил от того, чтобы пройтись. Он не очень любил общественный транспорт: там всегда было столько уставших живых людей, что становилось не по себе. Что брала злость не только на себя, но и на них: с возможностью видеться, гулять, любить, дышать и жить, они выбирали серо смотреть в окно или залипать в телефоны. Люди, которым даны сотни возможностей проявиться ежедневно, легко игнорируют эти возможности. По этой же причине ему нравилось находиться в окружении творческих людей. Они всегда готовы идти на риски: прыгать выше головы и подлетать над землёй. Творческие люди по-настоящему и совсем по-другому чувствуют жизнь. И тогда ему круто повезло родиться творческой личностью: в серости будней с суперспособностью убивать любого, к кому прикоснёшься душой, он бы уже давно спрыгнул с крыши. В компании Хёнджина ему нравилось по этой же причине. Парень-искусство создавал впечатление глубоко и тонко мыслящего человека. И когда он открывал рот, это впечатление не рассеивалось, а только укреплялось. Хёнджин рассказывал о том, как могли бы выглядеть улицы Сеула, если бы их пытались выровнять, когда это случилось: когда перед их носом на перекрёстке лоб в лоб столкнулись машины. Феликс как в замедленной съёмке увидел, как сминаются капоты и людей прижимают подушки безопасности. Страх в секунду поднялся от пяток ко лбу, разогнался по телу хаотичной пульсацией. Хёнджин схватил его за руку и оттянул в сторону, развернул к аварии спиной, но картинка продолжала стоять перед глазами. Феликс знал, что с передних сидений там никто не выжил. Они будто целенаправленно неслись друг на друга, чтобы умереть. Он встряхивал головой, зажмуривался, прижимал ладонь к глазам, но это не помогало. Чёрную и белую иномарки только что окропило красным изнутри. Его снова затошнило — на этот раз от страха. А потом Хёнджин его обнял. Потянул к себе за руку, которую держал (Феликс этого даже не почувствовал), и крепко-крепко обхватил руками плечи. Голова Феликса безвольно упала на чужую грудь. — Испугался, да? Всё в порядке, Ликс. Хёнджин продолжал держать его и гладить его по спине. Феликс сам не заметил, как расплакался. Не заметил, когда его бегущие по щекам одинокие слёзы обрамились всхлипами и потряхиванием в теле. Хёнджин специально обнял его так — чтобы Феликс выпустил эмоции. — Это из-за меня, — донеслось сквозь всхлипы. — Это всё из-за меня. — Ты что говоришь такое? Всхлипы превращались в рыдания, рыдания — в истерику. Не прошло и трёх месяцев с момента смерти отца, как она снова въедалась в мозг. Феликсу не было важно, знакомы ли ему люди, ехавшие там, в голове бегущей строкой пульсировала фраза: «Это предупреждение». Это из-за него, это показательная порка от вселенной и ответы на все вопросы. — Феликс, ты ни в чём не виноват, слышишь? — Хёнджин прижался губами к холодному уху и продолжал говорить, как ребёнка укачивая Феликса в своих руках. — Иногда время людей просто приходит, и в этом нет твоей вины. — Есть. Есть, есть, есть. — Нет. — Хёнджин, — Феликс взмахнул головой, отстраняясь от интимного, слишком близкого жеста и, выпутавшись из объятий, сделал небольшой шаг назад. Дальше не смог: чужие ладони схватились за края его куртки. Он не смел поднимать голову и понимал, что даже не смел говорить об этом вслух, но горло чесалось. Слова выдавливались сами. — Я действительно приношу несчастья людям, которых знаю и, иногда, которых не знаю. Он ведь совсем не знал отца Юнги, он его даже ни разу не видел, а в пожаре погибли все. В пожаре из-за Феликса выкосило всю семью Мин, а Хёнджин посмел заявить, что в смертях может не быть его вины. Феликса злило, что Хёнджин отказывался слышать то, что ему говорят. Потому что тот просто ответил: — Если ты потерял кого-то, то это не обязательно была твоя вина. У всех разные судьбы, понимаешь? Чужие руки всё ещё крепко держали его талию, не давая выбраться. Феликс чувствовал, как силы спорить утихают в рыданиях, а Хёнджин не переставал говорить-говорить-говорить. — Да, судьба может меняться в зависимости от наших выборов, но знаешь, в чём главный смысл моих слов? Я повторю с начала, только ты вслушайся. Судьба может меняться в зависимости от наших выборов. Понимаешь? Твоего, моего, других. Ему не хотелось спорить, доказывать свою правоту, но и соглашаться с этим не хотелось — потому что Хёнджин не был прав. Хёнджину в целом было легче рассуждать, если его история не такая, как у Феликса. Если бы Банчан знал, что дружба с Феликсом — это путь к могиле, он бы сделал этот выбор? А Черён? Если бы она знала, что кормить вместе котов и качаться на качелях — это не про безмятежность и смех, а про капельницы, больницы и остановку сердца? Если бы они знали, то ни за что бы не согласились с Феликсом дружить. Поэтому знает Феликс и первый ни с кем не дружит. — Ты очень умный, но иногда такой глупый, Хёнджин. Снисходительная улыбка тронула губы, и пропало желание вырываться. Глаза Феликса легли на чужие брови, опустились к кончику носа и остановились на подбородке. Он чувствовал себя очень уязвимо, стоя вот так, особенно когда до слуха донесся звук сирен скорой помощи. Ему не стоило говорить — никто из живущих в мире не понял бы его стойкой уверенности в том, что он предвестник смерти. Что он тот, кто несёт смерть. — Ты тоже, Феликс, — улыбнулся ему Хван. Он почувствовал, как горячий внимательный взгляд гладит его лицо. Очерчивает скулы, брови, останавливается на губах. В этом ощущении интимности было немногим меньше, если бы Хёнджин к лицу пальцами прикоснулся. По спине побежали мурашки. Феликс отстранился и повернулся к дорожке. — Я замёрз. Хёнджин понял его без объяснений, и уже через десять минут они сидели в одной из кофеен, ожидая заказ. За окном разыгрался ветер, а здесь было уютно и тепло. Феликс снял куртку и бросил рюкзак возле вешалки. Не было сил даже дышать, но истерика окончательно прекратилась. Невзначай, когда они уже пили травяной сбор, Хёнджин рассказывал что-то о любимых сортах чая и посреди разговора спросил: — Если бы ты на самом деле был кто-то типа хозяина «Тетради смерти», что бы ты сделал? Феликс ни на секунду не задумался над ответом, даже голос его не дрогнул. — Вписал туда себя. Феликсу показалось, что он прочитал в чужих глазах сожаление — за начало этого разговора или за то, какой ответ услышал. Но ответ этот был искренним, долго продумываемым. Его сейчас держит на земле только любовь покойной матери и искусство. В момент, когда померкнет хоть одна из этих составляющих, больше не будет смысла оставаться. Феликс всегда знал, что умрёт не от старости. Наверное, именно это прочёл в глазах его Хёнджин. — Твои родители не были бы рады такому заявлению, — осторожно сказал он. — Мои родители уже там, так что им наверняка плевать. «Они наверняка уже в новых жизнях», — подумал Феликс с тоской, но не озвучил. Только он и его отец могли обмениваться такими секретами, размышления о жизни после смерти казались ещё более личными, чем размышления о любви и дружбе. Феликсу не нравился этот разговор в целом, потому что он снова раскрывает. Хёнджин снова подтирал предыдущую полосу его личных границ и проходил дальше. В тот момент Феликс вспомнил, почему согласился пойти и что случилось, когда они заболтались. Стоило Феликсу хоть на секунду отвлечься, и судьба тут же вытянула руки в предупредительном жесте. «В зависимости от наших выборов». Слова заевшей пластинкой по кругу завертелись в голове. Феликс бросил на Хёнджина беглый взгляд: тот попивал чай, рассматривая вид из окна. Непринуждённая картина, ничем не отличалась от их редких вылазок на обеды, если бы не одно «но». Хёнджин, прямо после случайной аварии, держа его в объятиях, намекнул, что находиться рядом с Феликсом — это его осознанное решение. Даже если тот на самом деле сеет смерть. Это ведь был намёк? Феликс украдкой рассматривал его лицо и думал: «Это ведь было сказано с какой-то точной целью?» А потом Хёнджин повернул голову. На дне его глаз осели молчаливые согревающие огни. Феликс бы подумал, что это блестят люстры над их головами, но сердце подсказывало, что это именно огни. Хёнджин смотрел на него с теплом. Хёнджин ощущался, как уютный рождественский камин, на котором уже ждут подарков развешанные носки. И Феликс не мог понять, в какой момент всё стало ощущаться так. Ещё час назад его трясло от испуга в холодном парке, и он совсем не чувствовал Хёнджина настолько знакомым и близким. Сердце его сотрясалось и сжималось совсем не оттого, что Хёнджин его обнял. А сейчас от воспоминания и внимательного взгляда жар приливал к лицу. Хёнджин, подталкивая к Феликсу тарелочку с заварным пирожным, задумчиво произнёс: — У меня тоже нет родителей. Иногда кажется, что я не помню, были ли они вообще. И было время, когда я тоже чувствовал себя не таким, как все. И время, когда я был одиноким… Феликс слушал внимательно, слова впитывались в него, как в губку. Взгляд напротив потемнел и утратил былое тепло. Хёнджин предался воспоминаниям, и аура от него исходила тяжёлая. Феликс подумал, что Хёнджин за свою жизнь пережил не меньше, чем сам Феликс. — Но ты справился с этим. — Ты прав. Оказалось, я просто не был на своём месте. И сейчас я понимаю, что всё, что было до, было по какой-то причине. Феликс грустно улыбнулся. Покрутил пирожное на маленькой белой тарелке. — Надеюсь, однажды я тоже буду думать так. Хёнджин протянул руку вперёд и остановился возле Феликсового запястья. Не решился дотронуться снова — или в тот момент, в парке, он тоже сделал это неосознанно. Хёнджин с Феликсом пытались защитить друг друга. — Так и будет, Феликс, — успокаивающе заверил он. Они обменялись скромными улыбками, Феликс опустил взгляд — поверил. Лёгкая щекотка прошлась по верхней губе, и на пирожное звонко упала бордовая капля. Феликс провёл по губам рукой. — Кровь? — Да, пошла из носа, вот, возьми. Хёнджин бесстрашно вложил в его руку охапку салфеток, вытер кровавые губы — снова позаботился. Феликс смотрел то на него, то на свои руки, прижимающие ткань к носу, и думал, что этот день больше ничем не смог бы его удивить. Что он и так слишком много пережил и понял. А потом Джисон позвал его на прогулку.