«Одни объятия вместо тысячи оскорблений»

Машина, набравшая скорость, стремится через пустые улицы Петербурга, направляясь в сторону выезда из города. Обстановка внутри — спёртый воздух от напряжения, повисшее тяжёлое молчание и работающее радио. Гром недовольно стучит пальцами по обивке руля: увиденная картина разозлила его, однако комментировать взаимоотношения двух парней он не собирался; надо — сами разберутся. Кирилл, кажется, уснул на заднем сидении, тогда как Лёша устроился спереди, изредка улавливая недовольный взгляд Игоря. Юноша прекрасно понимает его поведение: увидеть своего подопечного в обществе Гречкина не представляется возможным, особенно когда те почти что подрались. Да и смысла оправдываться нет — всё равно уже завтра они отдалятся и будут видеться лишь тогда, когда Макарову, как куратору, надо будет что-то доложить новичку. Всё-таки слова Анастасии Викторовна оказались лживыми; «мажорчик» отвратительный и ещё тысячу гневных прилагательных вдобавок. Староста мало обращает внимание на высказывания вроде тех, какими бросался направо и налево Кирилл. Он привык к подобному отношению, но не когда речь заходит о Лизе, за которую парень вступится при любых обстоятельствах. И даже если Лёша осознаёт намерения вывести его на эмоции, то это не оправдывает гнилой поступок человека, у какого вместо мозгов скорлупа от ореха. Им придётся сосуществовать в одном месте ещё год, а потому Макаров собирается выстроить определённые границы и оградить себя подальше. По крайней мере, пока горизонтальное положение не примет иное. —Так и не объяснишь, почему ты взял этого придурка с собой?—тихо проговаривает Гром, проезжая магистраль и направляясь к окраине. —Сказал же: ему нездоровится. По-моему, всё и так очевидно,—юноша мог бы и не брать «мажорчика» после случившегося, однако совесть куратора взыграла своё. В конце концов, прилетело бы от преподавателей ему, а не наркоману. —Дофига правильный, смотрю? Под чем он? Я не собираюсь тут для Гречкина устраивать отдельный марафон в больницу. —Знал бы — ответил. Нашёл его в таком состоянии, не оставлять же. Когда ещё я теперь его куратор…—Игорь вопросительно изгибает бровь и краем глаза смотрит на Лёшу. Тот съёживается от холода и отводит взгляд к окну, будто там что-то интереснее обычных ночных пейзажей леса. —Судьба тебя прям любит,—он молчит с минуту, останавливаясь на светофоре.—Сторонись его,—брошенная фраза такая очевидная, но всё равно вызывает у Макарова удивление, словно его просят отказаться от какой-то дорогой вещи.—Я серьёзно, ничем хорошим это не закончится. У него целая папка в отделении, даже страшно туда заглядывать. Гречкин до добра не доведёт. Лёша скрывает тот факт, что и сам планирует то же самое, однако душой чувствует невнятное смятение. Кирилл, подобно занозе, застрянет и не вылезет, всеми способами принося неудобства. Ещё лучше сравнить его со змеёй, которая кусает и оставляет свой яд, постепенно убивая носителя. Макаров промежутками следит за спящим: как его губы даже во сне поджимаются, а лицо без маски клоуна и бунтаря выглядит вполне миловидно. Гром специально тяжело вздыхает, замечая слишком длительный зрительный контакт между ними двумя. Мужчине так и не удаётся понять, как они друг к другу относятся: дело почти доходит до драки, а сейчас одиннадцатиклассник обеспокоено озирается, проверяет состояние чужого ему человека. Оба попали в непроходимый лабиринт, откуда выбраться удастся либо вместе, либо никому. *** Здание интернате медленно появляется за окном. Лёша успел немного подремать, проснувшись в неудобной позе эмбриона. Гречкин, по ощущениям, уже вряд ли встанет, однако еле слышное сопение говорит об обратном; Макаров отчасти расстраивается, так как нести его будет явно не Гром. Тот же порой ругался на сумасшедших водителей, нёсшиеся с превышением скорости. Спокойная мелодия — часть воцарившей обстановки, по-своему уютная для старосты. Ночные путешествия отдаются бешеным стуком сердца внутри, но, судя по всему, это последний раз. В детстве ему так и виделись фотографии из всяких поездок с сестрой: Москва, Сочи, Кавказские горы, может даже Камчатка. Однако пока это мало представляется возможным, из-за чего сердце сжимается до физической боли. Ворота, позволяющие подъехать к фасаду, закрыты, посему мужчина выскальзывает из машины и идёт к дежурному охраннику. Сирота чувствует, как скользнувший в салон морозный воздух окольцовывает его тело; печка выкручена на максимум, однако даже это не спасает. Он оборачивается, изучает беззащитного и слишком спокойного Кирилла и незаметно для себя прикусывает губу, опомнившись только тогда, когда еле заметная струйка крови стала катится по подбородку. Староста вытирает жидкость, сверлит её взглядом, пытаясь найти там что-то необычное. Гречкин потихоньку ворочается, старается повернуться, однако неминуемо катится к краю сидений. Дверца повторно открывается, Гром пригибается и зовёт Лёшу. Юноша нехотя вылазит и без желания достаёт двенадцатиклассника, запрокидывая его руку себе за плечо. Попытки централизовать массу тела оказываются проваленными. Смазливые белые волосы путаются, задевая голову Макарова. Весь в перстнях, длинных цепочках и с блестящей от света фонарей серьгой — новогодняя ёлка на ножках, иначе не скажешь. Горячее дыхание противостоит замёрзшей коже, отчего невольно бегут мурашки. Игорь, видя страдальческое лицо, способствует скорейшему заходу внутрь, бурча под нос оскорбления в адрес то ли вечной проблемы полиции, то ли всех подряд. Ему явно не впервой иметь дело с Гречкиным-младшим в таком состоянии. Подходя к дверям общежития, мужчина отпускает школьника и смотрит на второго. —Ты всё уяснил с этой поездки?—Лёша слабо кивает головой, представляя вероятность подобных ситуаций в будущем. Процент далёк от нуля.—Надеюсь, будет неплохим уроком. Отнеси его и ложись отдыхай. —Спасибо,—жалобное слово раздаётся от старосты. Без Грома он вряд ли бы хоть что-то сделал. Тот слегка краснеет, но не подаёт вида: мол, это его работа. А Макарову лестно мягкое отношение. Игорь салютует двумя пальцами и возвращается к машине, оставляя наедине одного вусмерть пьяного и второго адекватного школьников. Они проникают в здание, ощущают подбегающие языки тепла. Лёша готов остаться прямо здесь, распластаться посреди пола и прожигать глазами потолок, представляя вместо него открытое небо. Кирилл что-то невнятно бубнит, кончиком носа соприкасается с чужой шеей. Староста хочет отпихнуть того, но иначе не сможет по-другому подняться наверх. Вахтёрша, к счастью, неведомым образом испарилась, позволив пройти незаметно и без всяких претензий. Страх, что их поймают в таком положении, бьётся по стенкам организма, заставляя кости вибрировать. Лёша открывает дверь, ведущую на лестницу, и медленно движется вверх. Гречкин еле плетёт ногами, путаясь в них, как во время танго. Юноша жалобно стонет, но понимает, что надо закончить начатое. Еле как добравшись до третьего этажа, Макаров уже собрался пойти выше, куда и положено, однако шум заставил прерваться и постоять некоторое время; иногда охранники патрулируют общежитие на поиск пьяных учеников, особенно после бурного первого сентября. И тут две причины, по которой Лёша боится попасться: во-первых, из-за наркотиков, во-вторых, его собственной невнимательности. Он же должен, словно мамочка, крутиться вокруг Кирилла с бубном и следить за каждым неверным движением, приговаривая «это плохо», «так нельзя» и прочие синонимы. Такова, к сожалению, участь куратора. Потому, дважды обдумывав и трижды прокрутив мысль заезженной пластинкой, сирота направляется в сторону своей комнаты, забивая на все лично установленные запреты, касающиеся этой личности. Послать его далеко и надолго? Конечно, прямо-таки легко выполнимая задача. Только после того, как Гречкин окажется в безопасности и перестанет чувствовать себя овощем. Парень надеется, что исток действий берётся исходя из необходимости играть роль няньки для «мажорчика». Третий этаж — пустой до помрачения: тусклый свет слабо освещает длинный коридор, повсюду тишина, прерываемая лишь грузными шагами обоих. Лёша мысленно тысячу раз обматерил тяжесть Кирилла и собственную плохую физическую форму, пусть и вкладывал все силы на занятиях по физкультуре, да ещё и играл время от времени в волейбол и баскетбол. Напрашивается очевидный вывод: этого недостаточно, надо приложить силы и выжать из себя максимум. Наконец отворив родную дверь и почувствовав знакомый аромат книг, валяющихся где только можно, Макаров бросает обмякшее тело на постель, переводит дыхание и вытирает лоб от выступившей влажности. Остаётся только подготовить собственное спальное место. Хоть и желание упасть ничком рядом постепенно одолевает Лёшу, идея оказаться так близко к «неприятному человеку под номером один» взбадривает его и заставляет действовать согласно инструкции. В шкафу на всякий аварийный случай лежат простыни и подушки, которыми можно заменить испортившиеся или целую кровать сразу. Достав всё имеющееся, он быстро формирует себе спальное место, молниеносно переодевается, боясь, что в один момент Гречкин откроет глаза и застанет его в столь интимный момент, выключает свет и забирается под одеяло. Желание спать улетучивается почти сразу. Макаров вспоминает о друзьях, каких покинул без всякого предупреждения; телефон лежит, предположительно, внутри парки, а лишний раз вставать и шуметь не особо хочется. Прислушиваясь к тишине, Лёша улавливает только дыхание двенадцатиклассника, которое на мгновение останавливается. Недостающая деталь сбивает юношу с толку, отчего он буквально подскакивает и касается двумя пальцами края челюсти. Кожа у Кирилла мертвецки холодная, словно одной ногой тот стоит возле ворот между адом и раем, ожидая своей очереди. «Рай тебе не светит даже близко» — ловит себя на мысли парень, но всё равно ждёт, надеется. Сердце медленно, но бьётся; слабые удары посылают импульсы, проходящие через тело старосты. Гречкин дёргается как будто от кошмара, а куратор отшатывается назад, чувствуя прилив спокойствия после собственных неверных домыслов. Голове становится легче, будто тяжёлый груз спадает по мановению руки. И сон постепенно захватывает сознание, и Лёша всё, что видит перед закрытыми глазами,—это застывшее в недоумении лицо «мажорчика», когда они только вышли на улицу. *** За завтраком все выглядят сонно, явно хорошо отдохнув ночью. Многие старшие классы даже не явились, давая себе время до обеда. Макаров слабо перебирает ложкой кашу, сидя подле друзей. Илья и Саша по большей части молчат, изредка переглядываясь друг с другом. Лёша так и не успел поделиться событиями минувших часов, тогда как у него в комнате всё ещё отдыхает «самый культурный человек». Чай в кружке давно остыл, а на вкус ощущался, как наполненная химией вода. Парню хочется встать и покинуть столовую, переставая травить себя обилием запахов вокруг, однако держится до последнего, зная, что вопросов всё равно не избежит. Последний выходной день обещает пройти отвратительно. —Ты мог бы нас предупредить, что устал и хочешь домой,—фыркает Илья, доедая порцию. Они обеспокоены состоянием друга в последнее время, особенно после появления сумасшедшего сына богатенького отца, который кому-то пытается доказать свою значимость. —Знаю, извините,—Макаров ощущает подступивший румянец.—Вы и так в прошлый раз из-за меня остались, надо было прерывать веселье? —Сообщение — тоже вид общения,—добавляет Саша. —Телефон сел, меня Гром забрал, а дальше я отрубился. Извините, честное слово… —Да мы-то извиним, но просто помни, что нам не всё равно,—произнесённая фраза греет душу, зарождает там семена, прорастающие в деревья, а дальше — новая жизнь, наполненная приятными воспоминаниями.—Говорят, вчера компания Гречкина наркоту протащила,—невзначай говорит Илья, делая глоток и морщась от вкуса. —Никто не удивлён,—Саша, как обычно, прям во всех высказываниях.—Вот жаль, что их не поймали. Лёш, а ты ведь мог подловить его и доложить директору. Сразу бы отстали. —Да мне кажется наоборот,—хмыкает Илья.—Они дотошные, как мухи. Ты им одно слово — тебе двадцать в ответ, и то без логической последовательности, только с оскорблениями. Макаров старательно молчит, зная, что они не захотят услышать правду о вчерашнем вечере. Один назовёт его свихнувшимся, второй — перекрестится и святой водой обрызгает, как бы бесы с Кирилла не перескочили на него, подобно вшам. Позади маячат знакомые высокие фигуры, обретающие больше чёткости при приближении к столику одиннадцатиклассников. Оба помятые, но гордые по своей натуре, жаждущие ответов парни. —Эй, сиротка,—бодрый голос Альберта, неписаного красавца, разрезает шум в помещении, переключая всё внимание к ним.—Где твой подопечный? —Разве не вы его лучшие друзья? —Ты его куратор, малой,—тембр Кости, главного задиры, холодный, тональность — низкая, отчасти глубокая, веющая неким омерзением. Илья заметно напрягся, сжимая ложку в правой руке и мечтая вонзить её куда подальше.—Мы вчера искали его, но нигде не нашли. —Гречкину, вроде, уже есть восемнадцать, зачем я должен отчитываться за каждый его шаг?—Альберт присвистывает, видимо улавливая наглость. Они ждут полного подчинения себе, тогда как Лёша — ещё большая проблема, нежели дорогостоящий «мажорчик».—Позвоните, не знаю. Может решил прогуляться да очистить свою совесть. —Пацан, ты не дерзи,—Костя наклоняется к самому уху, шепчет со всей злостью, какой только может. Ученики продолжают заинтересованно следить за событиями, будто пришли в цирк. Макаров успел выделить для себя главных клоунов. Прежде всего — он сам, потому что страшится поделиться местоположением их друга: возникнет слишком много вопросов. —Вам уже несколько раз ответили, какого хрена вы всё ещё тут?—не сдерживается первый Саша, привставая с места. Он, наполовину оборачиваясь, оббегает старшеклассников недовольным взглядом. —Да я смотрю, что вы забыли своё место… Лёша не выдерживает гомона повсюду: хватает свою сумку, забирает подготовленный контейнер с едой и отправляется обратно к себе. Юноша, пусть и максимально презирает собравшуюся троицу, понимает их волнение, сам мысленно беспокоясь о состоянии Кирилла. Утром тот свободно распластался на кровати, разложив руки и ноги в форме звезды. Макарову пришлось его закрыть, понимая, что в любой неудобный момент может прийти уборщица и начнёт наводить порядки, а там совершенно другой человек, так ещё и в комнате парня. Вопросы снова прибавятся. Они множатся быстро и с такой же силой наседают на запутавшегося Лёшу. Перескочив через каждую вторую ступеньку, староста залетает на этаж и спешным шагом направляется к комнате. Гречкин, на удивление, выглядит бодро и адекватно. До этого расширенные зрачки обрели нормальный размер, покрасневший нос стал, как обычно, бледным, а руки не трясутся при любом жесте. Лёша протягивает ему завтрак, предполагая, что парень вряд ли пойдёт куда-то, кроме своей обители. Кирилл удивлённо изгибает бровь. —Что за акт милосердия? —Я думаю, тебе не стоит светиться сейчас,—юноша жмёт плечами, дожидаясь, когда контейнер наконец заберут, однако «мажорчик» качает головой. —Оставь себе. Мне ни к чему твоя забота. И вообще,—он стоит у двери,—не стоило меня тащить в свою комнату. Знаешь, я так могу подумать, что нравлюсь тебе. То из клуба выводишь, то заставляешь самого Грома меня перетерпеть и довезти, то решил завтрак в постель принести,—Лёшины щёки беспощадно краснеют. —Не говори подобный бред. Если бы роль куратора отдали другому… —То уже успели трижды отказаться, а не продолжать таскаться следом,—Гречкин усмехается, осознавая, что поймал ступор Макарова.—Вы, рыженькие, такие одинаковые… —Вали уже отсюда,—куратор складывает руки на груди. Услышанный бред раздражает его, выводит на нервы, которые попросту истратились ещё вчера, пока двенадцатиклассник словесно издевался над Лизой.—Мне хватило твоего общества. Можешь не благодарить, что хотя бы я заметил твоё полумёртвое состояние. Твои друзья как-то слабо спешили помочь. О, они тебя искали,—Кирилл медлит, на половину поворачивая дверную ручку.—Иди отчитайся, как тебя маленького тащили с центра города. Их взгляды сталкиваются в безмолвном поединке: глаза младшего полны злости, но в то же время усталости от происходящего. Гречкин — настоящий ураган, своевольно ворвавшийся куда не следует. И также шумно он покидает комнату, хлопая дверью напоследок.