«Одни объятия вместо тысячи оскорблений»

Понедельник у Макарова — целый блин комом. Навалившаяся с небес учёба и моментальная нагрузка сражают юношу, заставляют снова привыкать к неугомонному режиму, особенно учитывая новые обязанности. Учителя радостно встречают старосту, болтают на перерывах, обсуждая прошедшие каникулы. Ответ долетают до каждого свой, подстроенный под принципы взрослых — с ними Лёша ознакомился ещё год назад. Кто-то слышал «сидел за книгами и обогащался знаниями», кому-то досталась фраза «отдыхал, кушал, соблюдал режим, честное слово». Так и строился вокруг него образ приемлемого ученика, тогда как внутри всё сгорает в адском пламени. Жизнь раньше строилась по принципу «учёба-внеурочная деятельность-собрания-домашнее задание-сон», однако сейчас появляется новая переменная «Гречкин», которая своенравно руководит остальными. Куратору необходимо время, дабы привыкнуть, но неугомонность старшего и его напористость всё быстрее вытесняют остальные пункты. Последний совместный урок доводит юношу, отчего он снова натягивает маску активиста, несмотря на подступающую усталость. Эмоционально от него уже ничего не осталось: Кирилл умело манипулирует сиротой, вырывает каждое чувство и присваивает себе, оставляя Лёшу почти что голым, вывернутым наизнанку. Макаров боится показаться перед другими сломанным, доказывая собственную слабость. Он падок на страхи, в частности тогда, когда кто-то ощущает чужие болевые точки и специально надавливает туда. Конец занятия, выброс эмоций через мяч, ранение Гречкина, которого окружают сразу все, уделяют внимание и смотрят на юношу с презрением. Ему хочется оттолкнуть каждого, позволить остаться Кириллу одному, не в центре внимания, хотя «мажорчику», возможно, это льстит. Староста чувствует усиленное биение сердце, когда парень так смело доверяется ему, касается рукой участков тела, проводит по ним, как по собственным. Игра между двенадцатиклассником и медсестрой — очередное испытание, нацеленное на издевательство. Ещё и необходимость проинформировать и опять встреча, цепляющаяся за открытую душу. Этот взгляд старшего — похабный, азартный, любопытный — становится личным кошмаром, от которого хочется бежать, но не получается. Лёша стремительно спускается вниз, желая как можно дальше удалиться. Вечером ещё ему придётся идти в музыкальный кружок — ребята начинают готовить выступление ко дню учителя. Макаров, будучи правильным и пунктуальным, считает необходимым сделать всё заранее, под конец лишь подучив упущенное. Обедать больше не хочется, потому юноша направляется наружу, где на стадионе младшие увлечённо играют в баскетбол, еле доставая до кольца. Необходимо отвлечься, забыться, вырезать из головы все мысли, какие связаны с одним человеком. Подростки улыбчиво встречают Лёшу, приглашают к себе, так как знают успехи и достижения того. Староста принимает подачу, оббегает поле и закидывает мяч с приличного для обычной игры расстояния. Взрослый подаёт младшим пример, обучает их приёмам и тактическим ходам. Макаров расслабляется, чувствует единение, даже когда рядом находятся другие; этот момент — он и поле — принадлежит только им. Сколько воспоминаний за прошедший год: ежегодные соревнования, встреча рассвета летом, догонялки с Лизой, которую разрешили забрать на каникулы. Такое близкое для сердца, неотъемлемая часть жизни, без которой Лёша не будет собой. Он тратит неизмеримое количество времени на тренировку, а заканчивает только тогда, когда солнце подступает к горизонту и до внеурочного занятия остаётся полчаса. Поблагодарив детей и пообещав прийти когда-нибудь потом, юноша направляется в общежитие за гитарой. Вахтёрша дружелюбно здоровается, кратко интересуется делами и отпускает спешившего парня, который остановился ради приличия. Третий этаж на этот раз заполнен людьми: многие стоят возле комнат и о чём-то болтают, другие шумят по ту сторону, создавая иллюзию оживлённости. Кто-то параллельно пожимает руку старосте, некоторые просто кивают, не отвлекаясь от собеседника. Забежав в комнату, Лёша сменяет официальный наряд на более простой, развязный. Гитара — одна из любимых его вещей: в детском доме подобные развлечения попросту отсутствовали, однако с переводом открылись и новые возможности. Его внизу поджидает Рита, увлекающаяся пением и скрипкой. Они впервые познакомились год назад, когда уселись рядом, и после разговорились, обнажая душу по собственному желанию. Их связывает нечто большее, чем статус «знакомых». Тогда оба условились, что никому не расскажут об услышанном, повторно закрываясь от общественности. —Вы сегодня хорошо сыграли,—девушка улыбается, шагая в сторону аудитории.—Признайся, что ситуация с Гречкиным — это не случайность. —Ты и так всё понимаешь,—Лёша давно принял тот уровень связи между ними, позволяющий узнавать ответ с полуслова. —Неужто между вами нет никаких мостов?—если только эмоциональные качели, иначе Макаров это охарактеризовать не может.—Я пыталась переубедить его и Альберта касательно тебя, но они слишком убеждены в твоей…—Рита уводит взгляд наверх,—невинности и жалости. Они бараны. —Поэтому ты с обоими общаешься? —К сожалению, от меня и моего мнения мало что зависит, а потому приходится принимать людей такими, какие есть. Иначе общение с людьми не построишь. Вам надо найти точки соприкосновения,—ага, например, наркотики. Юноша с нетерпением опробует товар в приятной компании. —Вот какие увлечения есть у Альберта? Вы знакомы достаточно давно. —Он заядлый спортсмен, пусть и любит отдыхать не в самых культурных местах. Ещё занимался модельным бизнесом, танцами,—она улавливает его удивлённый взгляд.—Вот видишь, ты относишься к нему негативно, даже не зная таких моментов. То же самое с Кириллом. Ты предлагал ему записаться куда-то? —Да, но думаешь, что Его Величество удостоит чести явиться на сие мероприятие?—Рита, смеясь, пихает парня локтем. —Ты сам как чертёнок, не знал?—отголоском отдаётся фраза «…изображать из себя маленького демона».—Рожек не хватает. Может это будет твой костюм на вечеринку по случаю Хэллоуина? Они заходят в класс, приветливо улыбаются присутствующим и занимают положенное место. Музыкальный инструмент придаёт уверенности, позволяет оградить себя от посторонних звуков. Руководящая кружком Дина Андреевна успокаивает учеников и призывает к молчанию. Слышимым остаётся лишь звук стрелки часов, идущий по кругу. Девушка выжидает мгновение, поднимает палец вверх и воодушевлённо говорит: —Уловили ритм? Это — ваше начало. Приступайте. Лёша отчасти убеждён в гениальности преподавателя, так как она кажется независимым звеном, летающим по пространству без всяких связей, способных остановить и приручить себе. Дина Андреевна покачивает головой, другие — постепенно подключаются, играя от сердца, нежели согласно правилам или нотам. Рита и Макаров входят синхронно, преображая шум в мелодию, плавную и спокойную. Вокруг царит атмосфера классицизма, как если бы они попали во времена дворцов, балов и принцесс с пышными платьями. Люди стоят на месте, но одновременно витают далеко от обычной планеты, где-то за гранями Вселенной. Юноша опустошает разум, выкидывает бесполезные мысли, давая ход новым идеям и мечтам. Понятие времени теряет смысл, растягиваясь и сжимаясь по своему велению. Знакомый взгляд заинтересованно изучает закрывшегося ото всех Макарова. Он ощущает присутствие человека, которого старается забыть, однако даже сейчас тот не даёт покоя. Приоткрыв глаза, Лёша видит в дверном проёме застывшее удивлённое лицо Гречкина. Юноша отвлекается, разрушая то, что сам создал. Преподаватель недовольно щурится на ученика, прослеживает за объектом внимания. —Извините, вы кто? —Я Кирилл,—тупо отвечает двенадцатиклассник, проскальзывая внутрь.—Новичок короче. Можно посмотреть на занятие? А то мне тут распиарили кружки, хочу прицениться. —Проходите, но старайтесь не шуметь,—она подталкивает ему стул, возвращаясь к процессу. «Мажорчик» уверенно садится, запрокидывает ногу на ногу и развязно облокачивается. Куратор как уставился, так и продолжает не сводить зрачки. Рита трясёт друга за плечо, приводя обратно в рабочее состояние. Сосредоточиться становится трудно; внутри просыпается страх быть опозоренным перед такой важной персоной, будто он занимает положение высокого ценителя, а то и самого царя. Пальцы зажимают струны, обводят их вверх-вниз, разрывают пространство одним звуком. Рядом вступает скрипка, более нежная; где-то слева пианино присоединяется после флейты, а заканчивает композицию виолончель и приторный голос парня, выступающий вперёд к микрофону. Макаров добивается правильной игры, но не закрывает веки, смотря прямо на Кирилла, отвечающего взаимностью. Сердце бешено бьётся, лёгкие сжимаются, выкачивая кислород из организма. Лёша не понимает, почему эта личность так успешно влияет, меняет, уничтожает и делает всё под себя. Он хочет исключить парня, вычеркнуть и посадить навсегда в клетку бесполезных вещей, которые скапливаются, подобно мухам, и напоминают о себе тогда, когда это не надо. И ведь Гречкин заворожен его игрой, исключительно им, а не той же Ритой — великолепной и красивой девушкой, за которой парни бегают толпами. Староста мог бы тоже присоединиться, но между ними только дружба, построенная именно парнем; он сомневается, что это нормально, продолжая держаться подальше, ещё больше изъедая собственное «я». Сирота перестаёт ощущать хоть какие-то эмоции, чувства, будто неизвестный сгрёб их в мешок и выкинул. Музыка, льющаяся из-под струн, обрисовывает мир красками, прибавляет их туда, где недостаёт, или, наоборот, придаёт живописному месту естественный цвет. Лёша закрывает глаза, доверяется внутреннему позыву и видит картинки воспоминаний, которые в своё время принесли искренние положительные эмоции: время с Лизой, Громом, поездка на речку, в Москву, «Семирамида» и первые знакомства, начало дружбы с Ильёй и Сашей, их ночные посиделки, первые публичные выступления и победы. Макаров улыбается, уверенно вытягивает самые сложные ноты, какие до этого мало давались; Дина Андреевна, как и Кирилл, стоит и изумлённо озирает каждого, мысленно гордясь таким плодотворным коллективом. Композиция завершается высоким тоном, настолько чисто и аккуратно, будто это их пик творчества. Гречкин и преподаватель разражаются аплодисментами, первый умудряется вдобавок просвистеть, адресуя овации одному музыканту из десятка. —Ну как вам?—обращается к нему девушка, сама оставшаяся довольной произведённым фурором. —Очень даже неплохо,—он растягивает слова, как бы невзначай подмигивает ей и засовывает ладони в карман. Напыщенный индюк, не иначе.—Я подумаю о вступлении,—очередная ложь, слишком явная для него,—но вряд ли смогу переиграть подобное. Кирилл ещё остаётся для более подробного разговора с Диной Андреевной, игнорируя брошенный Лёшей взгляд, снова становясь безразличным столбом. Рита подходит к Макарову и обнимает за плечи, отвлекая того от увиденного. Юноша хочет заново кинуть мяч в двенадцатиклассника, только разбив заодно лицо: как может человек сначала открыто оказывать внимание одному, а потом менять правила, выворачивая их наоборот? Морозная стена трескается, некоторые обломки беспросветно тонут, оставляя после себя горечь. Они встречаются взглядами, однако куратор быстро одёргивает себя, закрывая дверь кабинета и свои чувства следом. *** За ужином одиннадцатый класс решил собраться вместе, потому ближе к семи они занимают самый длинный стол и, отстояв очередь, усаживаются друг с другом, словно семья. Ребята увлечённо обсуждают прошедшую первую игру, упоминая особенно яркие и напряжённые моменты. Илью и Лёшу нахваливают так, словно те забрали мировой кубок, раз и навсегда доказав двенадцатиклассникам свою силу. Альберт небось ещё долго будет проклинать соперников, однако это всего лишь начало. Макаров рад провести время с близкими людьми, которые за год убедили его в адекватности некоторых богачей: они бескорыстно одаривают старосту новыми вещами, даже иногда передают что-то сестре. Юноша воспринимает всё как сон; глядя на Альберта и Костю, он возвращается к суровой реальности, где такие сироты становятся изгоями. Здесь же, рядом с одногруппниками, Лёша по-настоящему счастлив. Спиной ощущается пристальный взгляд представителя эмоциональных качелей, которому хочется зарядить дротиком прямо промеж глаз. Куратор старательно сидит на месте, дёргается от двух прожигающих лазеров, но не проигрывает, держится, как статуя. Илья замечает его неусидчивость, оборачивается и, глядя куда-то, поджимает губы; он всё понимает. Пока ребята начинают шумно обсуждать завтрашний день, друг склоняет голову и шепчет: —Что ему от тебя надо?—Лёша вопросительно поворачивается. —Кому? —Гречкину,—знал бы он сам, то, может, жизнь облегчилась. —Чёрт его знает,—Макаров делает глоток апельсинового сока.—Наверное, держит обиду за вышибалы. Мне ещё пришлось с ним встретиться потом, о кружках говорить. —Наш богач самый первый туда побежит, как же,—парень хмыкает.—У него будто личные счёты с тобой. То там пристанет, то здесь посмотрит. Неугомонный придурок. Если у тебя будут с ним проблемы,—он придвигается ближе,—скажи обязательно. Мы не обязаны игнорировать это. —Обязательно,—юноша врёт, зная, что вряд ли Кирилл отстанет и оставит его в покое, будучи таким дотошным. Ужин заканчивается к восьми часам, одиннадцатый класс постепенно расходится, прощаясь до завтра. Староста успел отвлечься, шумно обсуждая события минувшего лета. Истории знакомых наполнены нерушимой свободой, в какую хочется окунуться с головой. Они проходят мимо стола, за которым по-царски располагается компания «мажорчика». Слышится цоканье, нацеленное на привлечение внимания, однако троица, задрав головы, не отвлекается и обходит их мимо. Лёша чувствует некую гордость, а заодно и недовольство, выраженное незамысловатым стуком по поверхности обеденного стола. Макаров тоже умеет быть сукой. Юноша расстаётся с друзьями на лестнице, отправляясь к себе. Он с предвкушением забирается в постель, достаёт телефон и набирает номер Лизы. Ему порой не хватает её звонкого голоса, который может ещё долго эхом отзываться в ушах. Сестра берёт трубку почти сразу, видимо дожидаясь своеобразного вечернего ритуала. По интонации старший брат всегда распознает её улыбку, отчего сам не сдерживается и отвечает тем же. —Ну привет, занятой. Ты чем вчера занимался таким важным? Мне пришлось соглашаться играть со странными девочками,—она никогда не держит обиды на Лёшу, но всё равно театрально закатывает губу. —Прости, звёздочка, учёба, как гора, на меня обрушилась. —Вчера воскресенье было,—Лиза сощуривает глаза. Юноша слабо хочется делиться всем, что произошло за последние сутки; это буквально уничтожает его изнутри. —Знаю, но подготовка тоже дорогого стоит. Сегодня не менее тяжёлый день, однако всё равно позвонил. —Как благородно. Как там Илья?—Макаров стал чаще задумываться, что эти звонки устраиваются ради одного-единственного вопроса. —То-то ты по мне скучаешь, врунишка,—девочка хихикает с обратной стороны. Лёша решает занять себя чем-то параллельно, потому хватает с тумбочки бумагу и карандаш.—Жив-здоров твой Илья. Привет передавал. В следующий раз мне его позвать? Хотя, чует моё братское сердце, вы и без меня переписываетесь. —Какой ты умный, блин. А как, кстати, у тебя с твоим новичком? Уже подружились?—плавные линии поверх чистого листа изредка преломляются и образуют новые поперечные. Гречкин даже здесь, в разговоре с близким человеком. —Ну… сложно назвать это дружбой,—слишком расплывчато, зато рисунок с каждым разом становится чётче. —Эй, ты что-то скрываешь от меня? Выкладывай давай. —Да нечего говорить,—он прикусывает губу.—Его Кирилл зовут, на год старше. Знаешь, вот прям олицетворение слова «мажор». Весь напыщенный и важный,—лёгкая штриховка.—Невыносимый, так проще. Всякий раз пытается меня выбесить. —И у него это получается, да?—как бы не хотелось признавать, но ответ положительный. Лиза понимает всё по вздоху.—Ты мне сам говорил, что таких надо просто игнорировать. Неужто не получается? —Да вот походу ему подобное отношение не нравится…—Макаров отрывается от листа, глупо уставившись на листок. —Что значит «не нравится»? И какая вообще разница, если вы друг другу никто?—сестра молчит минуту.—Или стоп… Лёша! Так между вами что-то есть всё-таки? Юноша еле распознаёт сказанное, изучая сделанный рисунок: изображение лица вблизи, знакомая татуировка, проработанные до мелких деталей глаза, привычные зализанные волосы, серьга в ухе и натянутая улыбка, будто обращённая автору сия творения. Вот же блять.