«Одни объятия вместо тысячи оскорблений»

Неприятный, ядовитый осадок остался после пережитого, напоминая о себе всякий раз, когда в граммофон вставляется знакомая пластинка и заново прокручивается, теребя расшатанные нити. Перед взором мелькает взволнованный взгляд Макарова, склонившегося к старшему и исследовавшего руками чувствительные участки тела. Альберт стоял сзади, оперевшись на стол и следя за действиями куратора. Впервые Кирилл не почувствовал нарастающей вражды между ними; скорее понимание опасности ситуации. Внутри даже загорелась мысль, что они могли бы поладить, играть вместе, проявляя одинаковое жгучее рвение. Голос «рыжика» прорывался сквозь плотный купол, укрывший Гречкина с головой и лишивший возможности правильно воспринимать реальность. Шум в ушах стихал, будто колонки резко выкрутили сначала на полную, а затем обратно, к показателю нуля. Коснувшееся кровати тело ощутило весомое расслабление, сняло напряжение, застывшее вокруг. Что-то спрашивают про воду, что-то он отвечает неразборчиво, что-то хлопает, пробуждая уставший организм. Друг продолжал сверлить сузившимися зрачками, удерживавшимися на одной точке длительное время; появление Кости не вызвало удивления, словно здесь обязаны были собраться только близкие. Лёша вернулся совсем скоро, протянул холодную бутылку, недавно высунутую из холодильника. Жидкость освежила горло, полость рта, все внутренности разом, пробежавшись непрерывным потоком. Нахождение рядом «святой троицы» хотя бы как-то стабилизировало положение. Компания почти быстро смылась, тогда как юноша сидел дальше, касаясь подушечками костяшек и пробегаясь вдоль сухожилий.  Он не смотрел с упрёком, недовольством: прекрасные радужки — кристально чистые озёра — вводили в транс, заменяя собой антистресс. Хотелось поцеловать обветренные губы, вкусив аромат спелой вишни, образовавшийся из-за частого употребления сока. Однако тяжесть в конечностях приковывала к постели, исключая попытки приподняться; да и его «мышка» начала бы верещать, что нужно восстанавливаться и лежать смирно. Время с ним всегда летит мимолётно, со скоростью света, преодолевая планету за планетой, галактику за галактикой. Законы физики нерушимы, только если это не аномалия вроде чёрной дыры, где теория относительности теряет своё значение. Разговор ни о чём отвлёк от неприятных последствий перерыва употребления. Казалось бы, вкидывать в себя граммы наркотика ежедневно — жуткая вещь, однако прекращение несёт ещё больше травм. Организм требует двойные порции, которые позволят раствориться и стать единым с пыльцой, конфетти, вылетающим из хлопушки. Намеренно говоришь «нет», но тебя слышит только стенка, поглощающая звук. Непрерывно бьётся мысль взять и рассказать обо всём, излить душу наружу младшему, какой, вероятно, не посмеет прервать монолог, выслушает до конца, окажет необходимую поддержку, опуская слова «виноват» и «наркоман». Он другой, выпорхнувший из иного мира; глядящий прямо, с долей грусти, сквозящей в радужках. И ведь Гречкин ещё сначала сомневался, что ему действительно может нравится этот мальчишка. Подобная мысль фигурировала однажды, как секундное помешательство — ненадолго, но спонтанно, отчего осталось неопределённое впечатление.  Сейчас всё поменялось. Чувства, щемящие внутри, прекрасно передают отношение к нему, противоположное той вброшенной идее, которая не обретает продолжение. Последняя улыбка, какая ещё будет всплывать ближайшие дни перед глазами, успокаивает, гарантирует безопасность и надёжность. Пусть Лёша младше и меньше, морально он сильнее толпы людей. Богач не сомневается, что жизнь в стенах детского дома стала настоящим испытанием. Всевозможные унижения, издевательство, отсутствие как таковой поддержки — третий пункт отлично знаком Кириллу. Произошедшее однажды закаливает человека навсегда. Лежать посреди пустой комнаты, выпиливая дырку сверху, скучно и муторно. Когда остаёшься наедине с собой и непрерывным потоком мыслей, ощущаешь весомость накопленного. Хотелось сделать как лучше, но, по иронии судьбы, оно оборачивается против тебя. Мажор в течение нескольких дней живёт от комнаты до комнаты: спальня-душ-столовая-спальня. Ему без проблем дали больничный на неделю, обеспечив временем для нормализации состояния. Альберт и Костя изредка заглядывают, разбавляя обстановку своим присутствием; держатся они слегка отрешённо, что особенно заметно при просьбах дать сигарету. Пережитая паническая атака и сама отпечаталась, неприятно напоминая о себе в моменты полного одиночества. Уши закладывает, чернота перекрывает зрение, дрожь совершает круги по телу, прикасаясь к каждому нерву. Страх становится второй половинкой, без которой нельзя куда-то уйти. В столовой приходится следить за каждым действием, контролируя слова, движение пальцев, повороты головы. Малейшее промедление — паника накатывает стремительной волной. Друзья, видимо, осознают опасения, потому держатся рядом, готовясь если что незамедлительно среагировать. Лёша присылает небольшие сообщения, интересуется положением, но даже так соблюдает дистанцию; встречаясь возле или внутри столовой, школьники лишь приветственно кивают, не забывая одаривать друг друга свойственными себе взглядами: один — пронзительный, внимательный, второй — холодный, но любящий. Льдинки сковали душу, покрыли поверхность, препятствуя свободному прохождению. Снова жизнь кажется другой, как до её изменения. Конечно, не вернулся предыдущий образ жизни—развязный, наплевательский,—однако проступили прожилки отрешённости, обособленности от общества, которое принимает только своих.  Во времена молодости, в период между пятнадцатью-шестнадцатью годами, всё вокруг не имело смысла. Школу посещал по праздникам, на вечеринках бывал чаще, чем дома, пил бесперебойно и курил любой попадающийся под руки косяк. Отец даже пытался названивать, но получал тотальный игнор. Голова мутная сутками напролёт, мыслительный процесс перестал адекватно функционировать, смешивая всё подряд и выдавая непонятный результат. Алкоголь — чёртов паразит, въевшийся в составляющие мозга. Просыпаться становилось трудно, поднимать тело и продолжать жить — тем более. Как таковых друзей нет: лишь грязные собутыльники, зависимые, пропивающие деньги родителей.  Смена обстановки значительно повлияла на него, прибавив не только компанию, но и человека, способного вправить всё, что покинуло рамки приличия. Парень ведь почти никогда не боялся; единственный раз — сильная передозировка, пойманная незадолго до перевода. Боязнь умереть будучи подростком нависла прямой угрозой, преследуя несколько месяцев. Так или иначе, это удалось пережить: путём мимолётных скуренных сигарет или травки, маленьких порций спирта, спорта, способствующий высвобождению энергии и эмоций. Сейчас же ему буквально необходим куратор, его моральная поддержка, без которой пустота загнивает, пропуская заразу дальше. Как растение, за каким долго не ухаживали. Полили пару раз — и то неизвестно чем — и оставили умирать. Без света, в темноте, где крадутся страшные существа. Одна только звезда, сияющая посреди чёрного безысходного неба, удерживает пристальное внимание, заставляет сердце биться каждую секунду, будто аппарат жизнеобеспечения. Альберт листает учебник по геометрии, выполняя задания от Лёши, оставивший их в качестве домашней работы. Костя недовольно ворчит над контрольной, которую дали исправить до завтра; не то чтобы он постоянно получает двойки, но и такие имеются, особенно если дело касается точных наук. Кирилл переписывает конспект, листая присланные Ритой фотографии и слушая попсовую музыку, параллельно покачивая головой. Спортсмен хмурится всё больше, мысленно сжигая книгу, прибегая к методам известной антиутопии Фаренгейта. —Я не могу уже нахуй. Такую хероту может придумать только самый конченный человек,—он откидывается на стенку, шумно вдыхая и выдыхая.—И как люди это понимают? Им что, заняться нечем? —Спроси это у своего репетитора, милок,—фыркает Костя, опять перечёркивая предложение, сформулированное набекрень.—Вы там не лясы, случаем, точите? А то выходишь из кабинета и как будто ничего нового. —Я хотя бы опомнюсь раньше, чем ты вспомнишь о дне проведении экзамена. Макаров-то нормально объясняет. Только это не оправдывает тех, кто придумал всю свистопляску,—мажор краем глаза замечает, как тот заново возвращается к решению. Зрачки бегают по рядам, кривому рисунку, сделанному наспех, небольшим пометкам на полях, оставленным специально для пояснения. Вычурный почерк юноши можно узнать издалека: весь правильный, аккуратный, подобно образцу.—Такими темпами я вряд ли дойду до тем одиннадцатого класса. Придётся договориться и походить ещё. —Неужто он действительно неплох?—спрашивает друг, добавляя ехидства в фразу. Гречкин прислушивается, незаметно вытаскивая наушник. Альберт задумывается то ли над задачей, то ли над вопросом. —Как преподаватель — да. Даже Константин Юрьевич справляется хуже: тупо пробегает материал, будто мы самые умные. Лёша хотя бы даёт время подумать… —Вы оба решили перейти на его сокращённое имя что ли?—недовольное лицо, олицетворяющее ошеломление, вызывает у богача толику отвращения. Знай они об отношениях куратора и подопечного, такое не сошло бы с рук просто так.—Я один остаюсь при своём мнении? —Деградация тоже прогресс,—добавляет парень, улавливая обращённые к нему взгляды. Спортсмен хитро ухмыляется, словно знает о чём-то большем, тогда как третий подпирает рукой подбородок и продолжает ворчать под нос.—Ты, наоборот, последнее время ведёшь себя иначе. И нам ни слова. Может пояснишь, м?—Костя застывает, глядит исподлобья, сминает губы и вжимается пальцами в ладонь, оставляя после отверстия-полумесяцы; рано или поздно его бы спросили. —Это личное, окей?—тон становится твёрже и грубее — явно задели раздражающую тему.—Когда-нибудь узнаете. —Наш мальчик прошёл пубертатный период? —Завались блять,—он пыхтит озлобленно, пусть и понимает подобный юмор. Костя в настроении и без него — абсолютно разные люди. Сам может похабно шутить, оскорбляя кого угодно без зазрения совести. Телефон парня пиликает, отчего хозяин быстро проверяет содержимое и подхватывается с места.—Ладно, извиняйте, мне надо идти. Дверь громко хлопает, и в комнату забегает прохладный коридорный ветерок. Оставшиеся провожают его удивлённо, но молчаливо, не рискуя предположить, куда тот помчался посреди вечера. Альберт прикусывает губу, проводит окончательную черту и закрывает тетрадь, злорадно улыбаясь, будто победил сложнейшего босса. Гречкину предстоит преодолеть ещё около десяти страниц, что вызывает унылый стон. Желание отвлечься, выпить или покурить — зависимость настойчиво напоминает о себе — давят, сжимают черепную коробку, делая больно не только физически. Мягкая рука ложится поверх сутулого плеча, принося одновременно и напряжение, и облегчение. —От нас явно что-то утаивают. Да и хрен с ним. Чё ты тут?—он заглядывает в экран ноутбука, исследует содержимое.—А, блять, это же сдавать надо. Ещё лучше. Перекинь мне,—пальцы двигают мышкой, нажимают на кнопки и мгновенно отправляют фотографии.—Я тут вот о чём подумал,—спортсмен встаёт рядом, смотрит сверху вниз.—Мне безразлично, какие узы связывают тебя и Лёшу, однако в одном я уверен точно: ему не похуй. Твоя паничка скоро его самого доведёт. Мы на допе сидели, он после разговора выглядел убито. Надо прекращать это, Кирилл. —Я знаю,—сердце щемит при услышанном. Парень прекрасно осознаёт свою вину перед тем, кто светится ярче солнца, кто дарует незыблемое счастье, без которого вянут цветы и сохнет земля.—Держусь пока. —Сколько? —Ну… два дня,—в глазах наблюдателя плещется чёртова дюжина, от какой исходит сущая угроза. Они готовы закатиться от безысходности.—Мне нужно было освежить голову после пережитого. Не каждый день ты чувствуешь такой мощный разряд, как при ударом током об забор под напряжением. Постараюсь ограничиться этим разом, честно. —Тебе верить — себе дороже,—Альберт хмыкает, достаёт сигарету и с позволения раскуривает её, выпуская изо рта колечки.—Куратор твой мог раз двести пойти и доложить обо всём той же Анастасии Викторовне, но, видишь ли, моральные принципы ему дороже правил. —Тебя один разговор на такое надоумил?—смешок вырывается произвольно, отчего спортсмен лишь хмурит брови. —Твоё поведение. Если топишь свой корабль, то ограничься одной жертвой, а не двумя сразу. Они сидят вместо до вечера, пока второму не понадобилось уйти ужинать — друг сослался на отсутствие аппетита, оставаясь дальше киснуть в четырёх давящих стенах, выкрашенных однотонно, что ещё больше нагоняет мысли о сходстве с психушкой. Его персональная камера, обитая подушками. Альберт прав во всём сказанном: закрывать глаза на подобное — высшая мера милосердия, достичь которой способен только сам Макаров. Спасает очередная приторная сигарета с ароматом цитруса, кружащим голову и перекрывающим поток сознания. Им определённо предстоит поговорить: обсудить происходящее, прийти к необходимому решению проблемы, поставить точку в столь значимом вопросе. И тут незаметно подступает страх, что это будет их последний диалог.  *** Неделя проходит бесследно, дни совершают пробег быстрее, чем положено Земле прокрутиться вокруг своей орбиты, а время уже и не имеет такого значения, как раньше. Гречкин просыпается идентично прошлому и позапрошлому утру: еле сдерживается, когда пропускает внутрь табак; ловит дрожь, когда стоит под холодным душем; чувствует тошноту, когда перебирает еду, пытаясь ею заинтересовать себя. Медсестра быстро осматривает парня, банально спрашивает о состоянии и отпускает спустя пару минут. Альберт встречает его в более приподнятом настроении, Костя опять задерживается неизвестно где и запоздало приходит на урок. Предстоит заново привыкать к учебному процессу, который порой яро раздражает, однако изменить положение дел невозможно, потому приходится терпеть. Ноябрь уже постепенно заканчивается, что ощущается по прохладной погоде, опавшим листьям, снующим туда-сюда при встрече с порывом ветра, лёгкому заморозку, охватывающему лужи и окна. Смотреть на этот процесс можно бесконечно, завороженно изучая видоизменение природы. Всё сильнее чувствуется приближение зимы, которая, согласно личным предчувствиям Кирилла, будет не такой, как обычно. Лёша под конец занятий попросил остаться и встретиться в их кабинете — намеренно выделяет слово, обозначающее принадлежность. Действительно, четыреста первый ассоциируется лишь с долгими и мимолётными поцелуями в канун бала-маскарада, нежными объятиями, согревающими два заледенелых жизненно необходимых органа. На английском Гречкин тщательно обдумывает слова, которые произнесёт при встрече. Что-то из разряда «извини», «я больше не буду» отлетает сразу, позволяя фантазии разыграться и украсить текст. Только уже через двадцать минут, когда звонок знаменует окончание занятия, всё моментально забывается, будто и не существовало ранее никакого плана. Мажор поднимается на два этажа выше, подходит к знакомой, при этом самой обычной, двери и ждёт куратора. Тот спешно появляется, вставляет ключ и даёт пройти внутрь, хоть они умудряются застопориться возле входа и раз за разом уступать друг другу; Макаров заливается пунцовым цветов, сминая губы. Серое небо по ту сторону окна определённо точно характеризует сегодняшний настрой — вот-вот польётся дождик. Сирота подсаживается рядом, занимая удобное положение, нервной ладонью мимолётно касаясь края свитера. Выглядит он побито: глаза красные, выражающие усталость, волосы торчат тут и там, кожа бледнее обычного, отчего кажется, что перед богачом сидит живой труп. Вряд ли парень смотрится лучше, но сердцебиение заметно учащается и жалость градом осаждает сухую голову. —Как самочувствие?—юношу не интересуют все формальности, каким учат преподаватели. Нужно сообщить что-то важное — плевать хотел, ведь перед ним сидит любимый человек, переживший фактически первую паническую атаку. У него отсутствует возможность как-либо повлиять на это, однако находиться вблизи и вовремя оказывать помощь — обязанность, стоящая выше статусов. —Более-менее. Я был бы не против полежать ещё недельку-другую,—Лёша усмехается, пальцами переключаясь на холодную ладонь старшего. Приятно давит, ногтями чертит линии.—Какие-то новости? —Да. Например, у двенадцатого класса в начале декабря назначено итоговое сочинение для допуска к экзаменам. Осведомлён об этом?—зрачки произвольно расширяются, из-за чего младший нервно сглатывает.—Видимо, нет. Значит спешу обрадовать: придётся из предоставленных тем написать сочинение, привести аргументы. В общем-то всё. —Мероприятие высшего уровня,—рука Гречкина доминирует, крепко удерживается, боясь разрушить воскресшую связь.—Ну ты же мне поможешь если что, да?—ехидно улыбается, зная маловероятный шанс отказа.—Я отблагодарю! —Страшно предположить каким образом,—улыбка расцветает на миловидной физиономии, какую хочется лицезреть каждый день.—Двадцать девятого декабря будет новогодний бал. Семнадцатого у нас завершение баскетбольного турнира. После каникул начнётся волейбольный отбор. Ещё первого будет концерт, где мы приветствуем начало зимы,—изогнутая бровь смешит Лёшу.—Своеобразная традиция «Семирамиды» — новый сезон и всё подобное. Я буду выступать, между прочим… —Обязательно приду, мышка. Пусть не удивляются, если я начну аплодировать уже на твоём выходе. —Да ну тебя,—они минутно пялятся, обегая аккуратные черты лица, нарисованные великими художниками. Кирилл заворожен его красотой, будто впервые видит настоящее произведение искусства.  Школьники синхронно подаются вперёд, соединяя губы подобно незавершённому пазлу, где отсутствуют две единственные детали. Оба делают всё неуверенно, медленно, заново пробуя вкус друг друга. Ладони касаются нижней челюсти, гладят кожу, располагая старосту к себе. Тот, кажется, изначально сжимается в комок, но с дальнейшим развитием событий он наступает, доминирует, перехватывая желание парня. И как наркотики могут быть лучше этого? Лучше чувства, что становится топливом для их общего котла. Да нахер ему не нужны марихуана, кокаин, метамфетамин и прочее, пудрящее мозги и доводящее до состояния зомби. Перед ним находится человек, способный повернуть планету в обратную сторону, остановить работу Солнца и образовать целую галактику, выделенную только им. Макаров слегка приподнимается, сокращая расстояние ещё больше, даже почти усаживаясь на колени. Они скучали по этим встречам, объятиям, тактильным знакам, взглядам, скрывающие нечто совершенно непотребное. Страсть пылает ярким костром среди чёрной лесной глуши. Гречкин клянётся самому себе, что никогда не сталкивался с подобным, отчего голова кружится, будто впервые. Богач опасается иллюзии, какая могла посетить его разум и поиздеваться над несбыточной мечтой. Куратор отстраняется постепенно, нехотя, выглядя теперь чертовски привлекательно: некоторые локоны спали вниз, лицо покрылось красным оттенком, а губы местами покрыты кровью. —Ты помнишь, о чём я говорил неделю назад?—безусловно, мажор не забыл. Наоборот всё чаще прокручивал предположительные предложения, которым суждено быть выкинутыми наружу. Зрачки устремлены в радужки напротив, где небесная голубизна сменяется морской синевой. —Да. Мне…—волнение подступает к горлу, хватается за слабые точки, заставляя буквально выплюнуть признания.—Мне следует извиниться за произошедшее. И за то, что я многое скрывал всё это время. Я сижу на системе уже несколько месяцев, начиная с сентября, когда Альберт впервые предложил. До этого мне удалось слезть благодаря отцу, оплатившему полноценное лечение. Сейчас он вряд ли знает, пусть и наверняка видит многочисленные траты. Я, честно, пытался прекратить, но ты, возможно, примерно знаешь, насколько сложно найти замену. Если раньше преимущество отдавалось травке, то теперь…—двенадцатиклассник сглатывает, столкнувшись с пустотой глаз, какие впитывают полученную информацию.—Блять, что ж так сложно. Теперь кокаин. Не внутривенно. —Как будто это меняет положение,—хмыкает Лёша, опуская взгляд к своим рукам. —Нет конечно, одно говно, только сильнее травмирует. Я устал от ощущения беспомощности, от нервности, стресса, бессонницы. Можно очень долго перечислять результаты длительного употребления, по-моему, и так всё видно. Паническая атака — тоже последствие. И я пиздец напугался. —Верю,—сирота прикусывает щёку, поднимает голову и молча пристально смотрит, пытаясь сделать собственные выводы. Ему тяжело принять какое-либо решение, особенно если на кону стоят отношения, ради которых пришлось переступить через себя и открыться неизвестному.—Мне не нравится ложь. Да, очевидно, что подобная новость вызвала бы негативную реакцию. Зато это честный поступок. Я и сам привык многое скрывать, доверяя близким, например Илье, Саше или Лизе. И, вероятно, будет сложно поставить себя в твоё положение, потому как я никогда не имел особого рвения пить, курить, тем более — употреблять,—юноша вздыхает.—Не хочу держать зла, включать образ ребёнка и обижаться. Гром мне говорил, что с тобой будет непросто. Теперь понимаю, о чём шла речь,—слабая улыбка вылезает наружу, смягчая боль в сердце. —Если ты захочешь рас… —Замолкни, пожалуйста,—жалобно стонет Лёша, рукой убирая лишние волосы.—Даже не произноси это слово. Может, я покажусь глупым, но мне не свойственно бросать людей, когда они держатся на краю пропасти, вот-вот готовясь упасть. Я позволил себе влюбиться в тебя, позволил распахнуть душу, излить душу. Мне и самому страшно. За наше будущее, за твоё здоровье, за свою судьбу. —Ты ставишь меня вперёд себя? —Нас,—невинные, щенячьи преданные глаза вскапывают душу, отчего слёзы произвольно накрывают пеленой внешнюю оболочку. Кирилла в первый раз разбили, ударив об кафельный пол. —Я обещаю, что исправлюсь. Что избавлюсь от этого и перестану лгать,—старший начинает перечислять всевозможные варианты, которыми готов пожертвовать во имя любви. Сирота смеётся, оставляет поцелуй на кончике носа. —Не обещай то, чего не сможешь исполнить. Для начала хотя бы просто постарайся, а там разберёмся, идёт?—его привлекает что-то по ту сторону окна; младший подходит и внимательно изучает пейзаж, пока Кирилл продолжает находиться в оцепенении. —А если ничего не изменится? Если я сломаюсь и поддамся искушению?—какая вычурная фраза.—Что тогда? —Я разрушусь следом. Богач подходит сзади и удивлённо наблюдает, как первый снег опускается на подъездную дорожку. Небосвод окутан серым одеялом из облаков, в воздухе висит атмосфера забвения. Они стоят и лицезрят привычную для конца осени картину, однако именно эта вызывает смешанные чувства.