А что, если это история про нас/If it was about us

— Микаса, здравствуйте! Как Вы сегодня? Я принесла новую одежду для капитана, и мама испекла пирог для вас! — О, спасибо, Габи, заходи. Он по-прежнему. Я… Со мной все хорошо. Микасу беспокоила Габи. Девочка была все грустнее и грустнее. Чем больше жизнь вокруг приходила в нормальное русло, тем больше люди начинали возвращаться к своим привычкам, которые они оставили, потому что раньше приходилось выживать. И среди прочих привычек были предубеждения. Желание осудить. Бросить камень в тех, кто был поблизости, найти «козла отпущения». Микаса сама не раз ловила на себе взгляды посторонних. Но люди чаще всего обращали внимание на ее необычную внешность. Она к этому давно привыкла. А так как она часто пребывала в собственном внутреннем мире, то ее это и вовсе не беспокоило. Пару раз она слышала и шепот о том, что «это же та самая эльдийка, которая, говорят, отрубила голову атакующему титану». Другой шепот пытался опровергнуть это высказывание. — Да ты что не знаешь, что это Армин Арлерт отрубил ему голову? Такого не знать?! — А как насчет звероподобного? — Его прикончил некий капитан Аккерман, он, говорят, умер на поле боя. Микаса только качала головой на эти сплетни. Но однажды, когда они разбирали одежду вместе с Габи в местном общественном центре, куда доставляли гуманитарную помощь, Микасу встревожили разговоры двух посетительниц. — Ты не представляешь, с чем приходится мириться! Мой сын вынужден посещать уроки вместе с этой отвратительной эльдийкой! Говорят, у нее руки по локоть в крови. Скольких она убила, не моргнув глазом. И ее допускают к нормальным детям! — О, я так тебя понимаю! Это совершенно недопустимо! Я каждый раз так переживаю, что может произойти. Мало ли что придет в голову этим сумасшедшим! Да и ты сама знаешь, они никогда не отличались приличным поведением. Эти двое не знали, что не только Микаса, но и Габи слышит их разговор. Габи стояла, отвернувшись спиной к ним (она забралась на стремянку, чтобы достать с верхней полки пару мужских брюк. Размер Леви не так-то просто было подобрать. Женщинам частенько приходилось подшивать их для капитана). Услышав эти слова, Габи не повернулась. Дождавшись, когда женщины уйдут, она тихо спустилась с лестницы и вышла в сторону уборной. Микаса долго сидела около двери, пытаясь поговорить с ней, прислушиваясь к глухим рыданиям ребенка. После этого Габи вышла и сказала только. — Микаса, не нужно. Пожалуйста. Я знаю, что заслуживаю этого. Сердце Микасы каждый раз сжималось при виде этой девочки. «Кажется, даже Конни простил ее. Но она не могла простить себя». Микаса корила себя, что не может найти нужных слов. И думала, что если бы Леви был в сознании, то он, может быть, смог бы как-то ее подбодрить. Она часто вспоминала, как он убедил Армина, что иногда «мы должны совершать непростые выборы…» «Конечно, выбор Габи был неверным. Но сколько с тех пор мы сами совершили! Но как я могу давать Габи какие-то советы? Я и сама еще так много не поняла про себя». — Микаса, знаете, а ведь мне удалось наконец сделать что-то хорошее тогда, под его командованием… — Да, Габи, ты очень помогла, возможно, без твоей помощи, нам бы не удалось спасти Армина. — Капитан был так серьезно ранен, и все равно еще умудрялся там меня прикрывать. Он держал меня, когда я стреляла, чтобы я не упала с Фалько. У Микасы все сжалось в груди. — Я уверена, ты еще успеешь с ним поговорить, Габи. — Я тоже надеюсь. Я пойду, не буду вас беспокоить. Габи заметила, что Микаса где-то далеко в своих мыслях. Девочка оставила вещи и пирог и поспешила уйти. Микаса не стала ее удерживать. … Мыслей в голове у Микасы было в этот день немало. Новая надежда, которую дал Питер. Мрачные раздумья о годовщине. Ко всему прочему в последнем письме Хистория упоминала, что собирается приехать. Она хотела забрать прах Эрена, чтобы похоронить наконец на родине. И почему-то Микасу это больше не тревожило. «Что ж, так, наверное, будет лучше. Может быть, когда протесты на острове улягутся, я даже смогу навестить его могилу». Добавил волнения и вины недавний разговор с Жаном, который она теперь почему-то вспоминала. Жан долго ходил вокруг да около. А потом выпалил все разом. Про свои чувства, про ревность к Эрену. Про то, «какая она невероятная» и много еще чего. — Жан, прости, я не могу. — Микаса, я не прошу тебя забыть Эрена! Но надо жить дальше! Твоя жизнь не может состоять только из постоянных метаний между больничными койками и воспоминаний о том, чего даже не было. Чего ты ждешь? Кажется, в этот момент Микасе стало страшно. От понимания того, что Жан… неправ. Она вдруг поймала себя на мысли, что «не сидит мысленно под этим деревом». Что она больше не ждет. Или ждет? Но чего? Или кого?» — Чего ты ждешь Микаса?! Знаешь, я в последнее время часто общаюсь с Пик. Мы вместе разгребали завалы, в лагере помогали. Да и во время наших путешествий… По крайней мере нам обоим не так скучно, когда мы болтаем. Мы даже готовили вместе пару раз. Ну и она мне помогает Райнера подбадривать. Ты же знаешь его. Она ведь тоже многих потеряла. Порко, своих товарищей. Она всегда вспоминает о них с болью и уважением, но она при этом говорит, что надо продолжать жить дальше, бороться. Знаешь, только не смейся, но она почему-то мне напоминает нашего капитана. Он взглянул на по-прежнему лежавшего неподвижно Леви, который, казалось, был не против его присутствия. «О, был бы капитан в сознании, давно бы, наверное, уже сказал мне заткнуться», — подумал Жан. Микаса грустно улыбнулась. — Иногда стоит ждать, Жан. Хотя, иногда, ты прав, стоит и отпускать. Знаешь, мы ведь часто хотим того, что не можем иметь. Но при этом не хотим замечать того, что прямо под нашим носом. Отпусти меня. Я тебя не заслуживаю. После этих слов Жан грустно опустил голову, попрощался и вышел из палаты, в которой они разговаривали. Выглянув в окно, Микаса заметила, что у больницы его ждала Пик. Он как будто удивился, увидев ее. А потом улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Микаса не сказала Жану, «кого», по ее мнению, стоит ждать. Но мысль… Одна единственная ужасающая мысль пронзила все ее сознание. Мысль, которую она давно гнала от себя, постоянно убеждая себя только в том, что ей просто скучно и одиноко. «Он бы посмеялся надо мной, если бы узнал… Ох, нет, ему бы это все было очень неприятно. Но почему же он тогда сказал эти слова «останься со мной»? … Она проматывала это все у себя в голове снова и снова, до самого вечера, ожидая Питера в палате. — Микаса! Прости, что заставил тебя ждать. — Ничего! Ты хотел рассказать мне что-то важное. Я слушаю. — Микаса, ты знаешь, что последние полгода я подробно изучал информацию, я брал у тебя и у капитана кровь. И обнаружил… что ничего такого, чего бы не было в крови других людей, я не могу найти. Хотя, возможно, сейчас еще нет таких технологий, которые бы показали. Раны капитана быстро затянулись. Хотя, я должен тебе признаться, что он вряд ли сможет полностью оправиться, даже если придет в сознание. Но все же я хочу сказать, иногда раненые выздоравливают несмотря на прогнозы и шансы. Так бывает. Иногда (ты знаешь, я сейчас прозвучу совсем не как врач) дело в какой-то внутренней силе… Ты наверное, будешь смеяться надо мной. — Вовсе нет. То что ты сказал, как нельзя лучше его описывает. Если бы ты его только видел в той последней битве! Питер улыбнулся. Проницательный врач, кажется, раньше Микасы догадался кое о чем. — Но это еще не все. Несмотря на то, что мои тесты не дали результата, я пришел к выводу, что эта штука про «Аккерманов» все же может быть отчасти правдой. Ты говорила мне не раз, что вы «чувствовали друг друга в бою». Или что понимали без слов. Что-то вроде этого. И сегодня. Когда ты сказала, что он реагирует на твою речь. Микаса, ты ведь не единственная проводишь время у его кровати. Я тоже дежурю, когда мне удается прогнать тебя поспать. И тоже пытался поговорить с моим пациентом. Просто из любопытства. Но я никогда не замечал на его лице никаких изменений. — То есть ты хочешь сказать, что я все это выдумываю? — Отнюдь. Я верю тебе. И я почему-то начинаю верить, что между вами есть какая-то связь. Это антинаучно. Но на что еще могут надеяться безнадежные пациенты вроде него? — Питер, но как это может помочь ему? Я разговариваю с ним уже почти год. Каждый день. Но ничего не происходит. — Микаса. Это потому что ты разговариваешь с ним, когда ты сама в сознании. Микаса вопросительно посмотрела на молодого врача. У него в глазах горел огонек экспериментатора, так знакомый ей благодаря другому человеку. … — Это называется гипноз. Не бойся. Если что-то пойдет не так, ты увидишь что-то неприятное, я сразу же тебя разбужу. — И я смогу с ним поговорить? — Микаса, я не могу ничего обещать. Мы делаем это ночью отчасти потому, что я боюсь, меня назовут шарлатаном и выкинут из больницы за такие эксперименты. Ложись. Закрой глаза и попытайся расслабиться. Микаса повиновалась. Она легла на постель рядом с Леви и взяла его за руку. Ей так хотелось еще раз с ним поговорить. «Пожалуйста, пусть это сработает». — Микаса. Попытайся вспомнить, когда ты впервые увидела капитана. Что он говорил, что ты отвечала. Воспроизведи эту сцену у себя в голове. Ты не здесь, ты там. Ты смотришь на него и видишь… Она смотрела на него и видела. Разве она могла забыть тот момент, когда он первые спас их. Крылья свободы и развевающийся плащ. Она была поражена тогда, с какой быстротой и грацией он поверг титана. И он тоже, кажется, заметил ее. «Что это? Мои воспоминания или я правда в его голове?» Удар, еще удар. Ей не забыть и эту сцену. Он продолжал избивать Эрена до тех пор, пока на пол не выпал его выбитый зуб. Она отлично помнит свои чувства. Но почему она чувствует сейчас стыд и сожаление? И ощущение, что это было нужно? Теперь все в тумане. Стена из дождя. И ветер в лицо. Сердце бьется. Она видит окровавленные тела. Голова какой-то девочки. Она ее не знает. Она никогда ее не видела. И тут она видит Леви. Он выглядит моложе. — Леви, это Микаса. Ты видишь меня? Ты слышишь меня? «Кажется, не слышит». Его лицо. Она еще никогда не видела его лицо таким. Его глаза как будто бы сейчас из них вырвутся молнии. Он кидается в бой с титаном так, как она обычно бросалась на защиту Эрена. Он в гневе. Он кричит. Он так быстр. Все его движения как один электрический разряд. От тела титана ничего не осталось. Он стоит один около гигантского трупа и… плачет. «Столько боли. Почему он никогда не рассказывал? Почему я никогда не замечала?» Она чувствует, как по ее лицу начинают катиться слезы. Ей хочется обнять его. «Стать для него тем, кем он всегда был для остальных. Якорем, за который можно схватиться». Она чувствует все. Его немую боль, когда он видит трупы своих товарищей в том лесу. Его ужас и отвращение к самому себе, когда он узнает, что титаны, которых он убивал все это время, — на самом деле тоже люди. Его бесконечную способность к состраданию. Он держит за окровавленную руку умирающего товарища и говорит ему, что сделает все, чтобы его смерть имела значение. Она чувствует его одиночество покинутого ребенка. Видит ужасы, которые он видел в борделе. И его непреодолимое желание спасти хотя бы еще одного солдата ценой даже собственной жизни. Вот он, стоит на крыше в Шиганшине. Мимо пролетают осколки камней. И вместо того, чтобы спрятаться в укрытие он кидается к ребятам. «О нет, а это, кажется, тот самый момент, когда он должен был убить Зика!» Он летит к нему, цепляясь за тела титанов и видит, слышит, ощущает всем телом смерть каждого из этих людей. И смерть своего лучшего друга. «Но что это? Это же я, там, на крыше!» Как он смотрит на нее, когда она набросилась на него! А потом. Его глаза… В них боль и принятие, когда он дал своему другу спокойно умереть. «Почему я даже не обратила внимания? Тогда на крыше? Его глаза… Так же они смотрели там, в самолете, после смерти Ханджи». И наконец, она слышит последний разговор с Зиком в лесу. — Эта деревня называлась «Рагако». Ты убил всех, кто жил там. Так что, по крайней мере, название-то хотя бы мог запомнить, чертов ты бородатый ублюдок. Но я вижу, ты ни капли вины не испытываешь за то, что ты натворил. Ясно. Эти жизни ничего для тебя не значили. «А это что, Зик ему отвечает?» — Я сомневаюсь, что вы популярны среди женщин, капитан, учитывая, что вы думаете, что знаете, кто что чувствует. — Представь, знаю. И мне всегда хватало популярности. — О, поздравляю! «Что? Они с Зиком болтают о личной жизни? Серьезно, капитан?» «Но что… Я кажется, чувствую, что он раздавлен. Леви, о чем ты думаешь? Что тебя так тревожит?» И она впервые понимает, что творилось у этого человека в душе. Слышит его мысли. «Я спасал Эрена, снова и снова, наблюдая, как все больше и больше моих товарищей гибнут на моих глазах. Но я продолжал его спасать, потому что я верил, что он был самой большой надеждой для человечества. И вот до чего меня довела эта вера. Во что я превратился?! В героя какой-то идиотской жестокой шутки. Какого черта?! Что, черт возьми, случилось с нашей последней надеждой. Вся эта борьба. Все эти смерти… Ради этого фарса. Чушь собачья это все. Чертова несмешная чушь!» — Прости меня, Леви, я была такой эгоисткой все это время. Я и понятия не имела, в каком внутреннем аду ты жил и, кажется, и теперь продолжаешь переживать это снова и снова. Леви? Что теперь случилось? Чего ты испугался? Зик бежит и кричит как сумасшедший. Ребята падают с деревьев и превращаются… Этот взгляд. Столько боли. Он боится. Нет, не за себя. Десятки пар огромных глаз. Глаз чудовищ. И он видит в этих глазах своих товарищей. Что-то обрывается внутри него. Какая-то последняя нить, которая ему еще казалось, осталась натянутой. «Может быть, лучше умереть? Прямо сейчас? Но я не могу, не имею права. Они все ближе…» — Почему ты медлишь, Леви, борись! Ты не можешь сейчас сдаться! Она кричит ему в надежде, что он услышит. Но на его лице нет признаков, что он ее слышит. Это воспоминания. И ее там не было. На его лице безысходность и боль. Он принял решение. Она знает, что он выживет, но все равно она кричит в отчаянии: — Леви! … — Микаса! Питер будит ее. Ее лицо в слезах. Она не может дышать. — Микаса, что ты видела? — Я видела… его.