А что, если это история про нас/If it was about us

Леви очень удивился, когда понял, что проспал всю ночь. Кажется, целых 8 часов. «Тш, учитывая, что я изображал из себя «спящую красавицу» последние два года, это не так уж и долго» Когда он проснулся, Микаса уже приготовила чай и историю, которую собралась выдать за правду. Она целый час репетировала и проговаривала про себя факты, которые должны были его убедить, что он точно ничем ей не обязан. «Как скоро я расскажу ему правду?» Она не хотела об этом думать. «Точно не сейчас. Сейчас это его только больше расстроит». — Доброе утро, Леви! — Доброе утро… Он даже, кажется, улыбнулся, увидев перед собой сцену, которую и не мечтал видеть когда-либо. Микаса в белом хлопковом платье. Шелковые волосы небрежно собранные в хвост, несколько прядей выбились из общего пучка. «Хм, чего-то не хватает в ее гардеробе… Где чертов шарф? Я и вчера его не заметил. А у нее такая красивая шея без этого шарфа! Она всегда была красива, но что-то было во всей ее фигуре, в том, как она раньше двигалась и держала голову. Что-то неизбежное, поломанное…» Ему часто было больно смотреть на нее. А теперь ему казалось, что ее движения лишены всякого напряжения. Ее жесты свободны. На ее лице всегда едва заметная улыбка. А в ее глазах как будто что-то светится. Он никогда раньше не видел этого. Не видел ее счастливой. «Интересно, что случилось, что заставило ее измениться?» Но вместо этого вопроса он задает другой. — Ой, это что еще за сервиз? В больницах теперь чай в таких чашках подают? — Я привезла это с Хизуру. И вчера подумала, что тебе будет приятно. Там очень вкусный чай. Здесь такого не найти. Да и где? Здесь люди по-прежнему думают о выживании. Хотя недавно начали снова открывать кафе! Будет здорово, наверное, побывать в заведении, которое откроют Жан с Пик! Ох, они будут так рады узнать новости! Тебе налить чаю? — Микаса, спасибо, не нужно было. Послушай, вчера… У меня сдали нервы. Я, наверное, напугал тебя. — Давай лучше выпьем чаю. Печенье, помнишь? Она помогла ему присесть на кровати, подложила подушку под спину. Их глаза встретились в этот момент. Она тут же вскочила и взяла поднос с чаем, а затем присела к нему поближе. — Ты поможешь мне? — он еле слышно выговорил. Эти слова по-прежнему давались ему тяжело. Она улыбнулась и разломила печенье. — Я ведь даже не успел тогда тебя поблагодарить. Спасибо, что спасла меня. — Леви! Это мы должны говорить тебе спасибо. Ты пожертвовал последним, спасая Конни и Жана! Я не могу до сих пор понять, как ты смог в таком состоянии его поймать? — Надо же. Когда ты успела заметить это? Сама ведь была занята, слегка. Я, честно говоря, даже и не думал… Просто… А что я еще должен был делать? Она замялась. «Как я теперь расскажу, что была у него в голове, что видела все его глазами?» — Жан мне говорил потом. Ребята все так переживали за тебя. На его лице показалось удивление. «Конечно, он никогда и не ждал даже благодарности за то, что делал». Она смотрела на него и все еще не могла поверить, что он с ней. Что он снова с ней. Она столько хотела ему сказать. «Леви, спасибо, что ты меня всегда ловил! Леви, я ведь не успела… Леви, прости, что ушла тогда!» Вместо того, чтобы что-то сказать, она взяла чашку с чаем и осторожно поднесла к его губам. Он с удовольствием сделал глоток. «Надо же, я только что хотел попросить, а она догадалась». Он любил то, как у них получалось понимать друг друга без слов. И любил ее. Теперь война закончилась, и он не в силах был больше себя обманывать. Он любил ее. Хотя и безнадежно. Он до сих пор не верил, что увидел ее вчера. Он никогда не надеялся. Может, поэтому и не просыпался. Ведь мир, за который он боролся, больше не нуждался в нем. «Этот мир, до безумия, до отвращения счастливый!» Единственное, что заставило его открыть глаза, это навязчивая мысль о том, что она в опасности. «Но с ней, кажется, все хорошо. Она улыбается и рассказывает, как переехала на Хизуру. Она хочет стать врачом. Учится. У нее есть друзья. Она путешествует. А сюда приехала навестить беременную Энни». — Я думаю, у них будет мальчик. «Энни и правда скоро должна родить, еще пара месяцев. Аккурат к годовщине. Что ж, может быть, такое приятное событие лишний раз перекроет все эти воспоминания», — думала она. — Я не знаю, захочешь ли ты с ней увидеться. Но она сожалеет, правда! Леви, столько всего произошло за это время! Райнер бы точно хотел тебя проведать. Но все зависит от тебя. Тебя никто не будет беспокоить лишний раз. «Она окончательно перешла на «ты» и больше не называет меня капитаном. Это так странно и приятно». — Может быть, чуть позже. Не хочу, чтобы кто-то еще смотрел на такую развалину. Он попытался усмехнуться. В голове пульсировала одна мысль. «Микаса счастлива. Кажется, она смогла отпустить мысль об Эрене. Она теперь свободна. А тут я, черт, как я некстати решил очнуться. Ведь я знаю, какая она. Еще решит, что надо теперь тут со мной сидеть, помогать. Особенно после вчерашнего. Нет, Микаса должна жить. Даже этот чертов Йегер нашел в себе силы ей сказать, чтобы она жила. А ты, скотина, не можешь. Ты не имеешь права ее мучить!» — Микаса, ты так добра. Но я понимаю, что у тебя сейчас много дел. Я думаю, тебе пора навестить Энни. Ты ведь для этого сюда приехала? А не сидеть с ворчливым капитаном. Ты не беспокойся обо мне. Малявки, наверное, заглянут еще. Да и к тому же, судя по планам доктора, у меня день расписан. Он снова приподнял уголок рта. — Когда ты возвращаешься домой? — Ччерез неделю… «Что я несу? Куда я поеду через неделю?! Вся моя жизнь здесь. Мой дом здесь. Моя работа, и главное — он, он здесь!» — Что ж, я так рад, что у тебя все хорошо. Передавай этим бывшим врагам привет. Скажи, что я не держу зла. Ему правда показалось, что не может найти в своем сердце места мести. В палату снова вошел медбрат, и Микаса засобиралась со словами, что «еще зайдет» и вышла, чтобы далее не смущать Леви. Перед тем, как она вышла, Леви неожиданно добавил. — Микаса, ты изменилась. И это… Очень хорошо. Интересно, что произошло, что заставило тебя измениться? «Ты…» — пронеслось в ее мыслях. Но она ничего не ответила. Только грустно улыбнулась и вышла. Он как-то слишком покорно дал медбрату отнести себя в ванную. Впереди был день. А потом еще день. «Бесконечная череда дней, где надо позволять о себе заботиться чужим людям. И делать маленькие шаги, чтобы, возможно, когда-нибудь встать на ноги. Хотя какой это все имеет смысл? Воевать я уже не смогу. Помочь никому я уже не смогу. Зачем тогда все? Зачем я? Ведь даже в идеальном мире без войны я никогда не смогу быть с ней. Что это за чертовски глупая история, где я почему-то выжил, но у меня нет ни одной причины жить?» Вечером того же дня, когда они расстались, он поймал себя на мысли, что он все же ждал. Он ждал, что она снова зайдет и укроет его одеялом. Что она возьмет его за руку. И он не будет один. «Тш, до чего я дошел…» Но она не пришла. Медбрат выключил свет в его палате. И Леви остался один. Он закрыл глаза и постарался как можно быстрее погрузиться в темноту. Он надеялся, что она придет хотя бы во сне, как приходила уже очень давно. Но чертово подсознание как будто играло против него. И на этот раз ему снова начали сниться старые кошмары. Утром он проснулся совершенно разбитым. «Зачем, зачем я снова открыл глаза. Какой в этом смысл?!» … Он уже несколько дней выполнял одинаковые действия с этими мыслями. Начинали возвращаться ощущения хотя бы в руках. Он сам съел пару ложек супа. Его хвалили. Фалько заходил. Читал какую-то книжку, про сопляка, который хочет стать джентльменом и дружит с каторжником. «Вот проблемы у некоторых!» Заходил доктор. Говорил, что все идет хорошо. «Куда идет? В никуда. Я до конца жизни, наверное, теперь буду здесь. Как же я был неправ, когда думал, что мне снятся кошмары. Нет, кошмар наступил сейчас. Но я должен перестать. Перестать себя жалеть. Хотя бы ради памяти тех, кто сражался и погиб, когда мне посчастливилось выжить. Если не жить в этом прекрасном новом мире, то хотя бы выжить, чтобы посмотреть… Эти дети. Они так добры. Я должен отплатить им тем же». … Кошмар, ее кошмар наступил именно сейчас. Микаса лежала на кровати своего пустого дома и смотрела в потолок. Так для нее прошли уже три дня. Все говорили ей, что она одинока и несчастна, пока он был без сознания. «Но он был со мной Он был не против моей заботы. Я могла часами сидеть около его изголовья и просто говорить с ним. А теперь… Я не нужна. Да зачем такому человеку как он — я? Даже в том состоянии, что теперь, он сохраняет больше достоинства, чем я когда-либо имела!» В то утро, попрощавшись с Леви, она отпросилась у Питера. Доктор был в недоумении, но ничего не сказал, только проводив ее встревоженным взглядом. Она побежала прямиком к Энни. Ей надо было выговориться. Она смеялась и плакала, рассказывая Энни новости. Та держала ее за руку, не веря тому, что происходит, и улыбалась, тоже не сдерживая слез. — Надо Армину сообщить, наверное? Я телеграфирую в Лондон, они там должны быть уже через пару дней! — Нет, нет, подожди, не нужно пока! — Хорошо, может, и не надо. Хочу посмотреть на их лица, когда они узнают… Особенно, когда они еще кое-что узнают, — Энни, криво улыбнулась, но тут же спохватилась, увидев, что Микаса опустила голову и, кажется, снова плачет, но как-то по-другому. — Микаса, что случилось, что? Он настолько плохо себя чувствует? Что врач говорит? Ему смогут помочь? — Энни, я… Я не могу ему признаться! Я не могу сказать, что я… Была с ним. Я боюсь, что это его убьет, или он начнет презирать меня! Я… — Микаса, что ты такое говоришь? Да я уверена… Я, конечно, совсем его не знаю, но даже я успела заметить когда-то, как он на тебя пялился! Микаса, ты должна ему сказать! Микаса только продолжала качать головой и плакать. Прощаясь, обещала Энни подумать над ее словами. Но вместо того, чтобы пойти обратно в больницу, на этот раз она вернулась в свой пустой дом, где никогда не ночевала. Она упала лицом в подушки и рыдала, пока подсознание не отключилось и она не погрузилась в глубокий сон без сновидений. «А может, Энни права? Он ведь и правда смотрел раньше. И сейчас. Даже улыбался, когда чай пили. Даже был не против помощи, кажется. И ведь он так добр. Просто… Просто он почему-то прогоняет меня. Меня всегда прогоняют. Я не нужна со своей заботой. Потому что это не любовь. Но откуда ему знать, что я люблю его? Откуда ему знать? У него никогда не было времени на такую ерунду. Он никогда не был эгоистом, как я. Он… Какой же он! Его глаза, такие одинокие! Черт, я опять его оставила. Как я могла? А что, если? Но Питер бы сообщил. Ну а вдруг ему просто одиноко, нужно с кем-то поговорить? И как я теперь скажу ему правду? Но с другой стороны, это же хорошо, что я не сидела на могиле, как он думает?» Вчера вечером ее мысли ненадолго прервала Габи. Девочка постучалась в дверь. Микаса едва заставила себя открыть ей. — Микаса? — Габи неуверенно переступила через порог. У нее в руках была какая-то кастрюлька, — это мама приготовила кассероль, Вам надо поесть. На Вас лица нет. Микаса, что произошло? Он что, накричал на Вас? Как-то обидел Вас? Он, наверное, сам просто переживает. Я уверена, он не хотел! Я заходила в больницу вчера. Он, вроде бы, спокойный. Ничего нам с Фалько дурного не говорил. Даже пытался улыбаться. Но про Вас не спрашивал. У него только взгляд… Грустный такой. — Габи, нет, нет, он… Он бы никогда меня не обидел, нет! Что ты! Просто… Просто я не хочу, чтобы он думал, что он должен мне. Ему так легче — без меня. — Микаса, что Вы такое говорите, как ему легче без Вас? Иногда, знаете, просто человеку хочется так много сказать, но он не может, не находит сил все сказать! Губы ребенка задрожали. В своем нормальном состоянии Микаса заметила бы, но она была в таком забытьи, что, кажется, слышала далеко не всё, что говорила Габи. Девочка, поняв это, только грустно добавила: — Впрочем, что я знаю. Мне вообще лучше бы помолчать. — Габи, что еще случилось? У тебя самой все в порядке? — Микаса встревожилась. — Да, да, конечно! Вы еще только за меня не беспокойтесь! Вы же знаете, у меня все лучше всех! — Габи резко подскочила и поторопилась к выходу. Уже на пороге она остановилась и добавила: — Микаса, Вы все-таки сходите к нему. У него лицо становится счастливее, когда мы ваше имя произносим. Она быстро попрощалась и поспешила уйти. Микаса продолжала лежать на кровати и вспоминала этот разговор. И снова взгляд Леви. Она закрыла лицо руками. Под вечер она поняла, что ей нужно если не сказать ему правду, то хотя бы проведать. «За эти два года — я не расставалась с ним ни на день. А именно теперь, когда он проснулся, не видела его уже три дня. Три дня!» … Микаса наконец встала с кровати и подошла к окну. Небо было чистым, усыпанным мириадами звезд. Среди прочих горела одна, особенно яркая. «Интересно, если мы смотрим на одну и ту же звезду, можно ли считать, что мы не одни в этом мире, — подумала Микаса, — интересно, может быть, ты тоже смотришь, Леви?» Ночное небо всегда было чем-то особенно волшебным для Леви. Годы, проведенные без солнца, в темноте, не давали ему увидеть и звезд. И с тех пор, как у него появилась возможность на них посмотреть, он никогда не отказывал себе в этом. В эти моменты он чувствовал себя почему-то менее одиноким. Как будто кто-то еще смотрел на звезды вместе с ним. По крайней мере ему так хотелось думать. Он лежал в кровати и смотрел в окно. На одну самую яркую звезду. И представлял, что она тоже ее видит. И ему становилось горько и одновременно тепло от этой мысли. В эту ночь на ту же звезду смотрела Энни, стоя дома у окна. Ребенок шевелился внутри и не давал уснуть. Она думала об Армине, думала о том загадочном человеке, с которым им двоим скоро предстоит познакомиться. А Армин, стоя на палубе огромного корабля, думал о ней, о том, что, может, ему не стоило на этот раз уезжать. Вспоминая что-то, что теперь было уже давно в прошлом, на другом конце палубы за звездой следил и Конни. И ему почему-то казалось, что, может быть, это и вовсе не звезда. Сквозь маленькое окошко каюты корабля на нее любовались совершенно счастливые и ни во что не одетые Жан и Пик. Им было тепло. Звезда подмигивала Оньянкопону, который снова сидел у штурвала, готовясь заводить самолет на посадку. «Надо будет завтра проверить, как там Микаса с капитаном. К Елене надо тоже зайти. Она сама не своя, как услышала новости…» Где-то далеко на острове на звезду смотрела женщина, которая днем носила корону, а ночью снимала ее и наконец, в одиночестве, могла позволить себе побыть собой. Она наблюдала за звездами и вспоминала, как ей рассказывал о «путях» один человек, с которым она была так мало, но который, кажется, понимал ее лучше всех. Она иногда снова перечитывала ее письмо и дотрагивалась до букв, которые уже поблекли от времени. К ней незаметно подошел человек, которого она однажды назвала мужем. Он накинул ей на плечи одеяло. Она рассказала ему недавно даже «об этом письме», а он… «Он как будто даже не презирает меня за это. Может быть, мне и не обязательно быть одной?» О ней, о том, что можно было столько сделать по-другому, сколько изменить, стольких спасти, думал Райнер. Он не мог перестать об этом думать. Смотреть на звезды ему не хотелось. Он плотно закрыл шторы в своей комнате. Встревоженный Фалько сидел на крыльце своего дома и смотрел на звездное небо, не решаясь пойти проверить, как там Габи. А Габи шла одна по пустынным улицам, глядя себе под ноги. Неподалеку от своего дома девочка остановилась и посмотрела на небо. Одна звезда показалась ей особенно красивой. Ее губы дрогнули, но проглотив ком в горле, Габи зашла в дом и тихо пробралась в свою спальню, стараясь не разбудить родителей. За загадочной звездой наблюдал и еще один человек этим вечером. И хотя он стоял совсем один в своем кабинете, ему даже казалось, что это совершенно не грустно. Он любил смотреть на звездное небо. Ему казалось, что где-то там есть и другие миры. Другие варианты судеб, другие варианты нас самих. «Интересно, они там счастливее, или наоборот?» — проносилось в его мыслях. Он присел за стол и открыл какую-то тетрадку. В последнее время ему очень часто хотелось ее открывать. Он начал с жаром что-то записывать. Ему казалось иногда, что его рука не успевает за мыслью. Ему казалось, что у него безумно мало времени. Да, и правда, мало, вставать в 6 утра. «Надо завтра еще все же наведаться к Микасе. Да и капитан чернее тучи. Только вид делает, что все хорошо у него. Что происходит с этими двумя? Но ничего, они разберутся. У них все будет хорошо. В этой вселенной не может быть иначе». Исписав немало бумаги и, кажется, поэтому совершенно счастливый, Питер выключил свет и прилег на диван в своем кабинете.