А что, если это история про нас/If it was about us

— Куда ты меня ведешь? — Увидишь! Они подходили уже к черте города. Микаса с самого начала удивилась, когда он сказал, что хочет, использовать инвалидное кресло для этой прогулки. «Это на него не похоже». И только по пути она начала догадываться, что они собираются куда-то далеко. Чем дальше он говорил идти, тем больше росло ее удивление. — Ну вот, мы на месте! Леви приподнялся с кресла и взял свою трость. Они пришли туда, где уже два года простиралась вытоптанная титанами земля. После гула жизнь начала снова возвращаться в привычное русло. Она всегда возвращается. Люди строят дома, сажают огороды. Открывают магазины. Но как всегда бывает —поначалу покрываются только необходимые потребности. Человек восстанавливает мир вокруг себя. Но у него вечно не хватает ресурсов или времени на то, чтобы посмотреть куда-то чуть дальше. Поэтому уже два года на месте пустыни оставалась просто пустыня. Но теперь… Микаса увидела всех своих знакомых. И не только их. Были и люди, которых она просто встречала в больнице. Люди, которых видела на рынке и в булочной. Габи и Фалько бегали друг за дружкой с лопатами. Оньянкопон раздавал всем указания. Она снова поразилась, увидев рядом с ним Елену. Неподалеку на лавке сидела Энни, держа на руках сына и с любовью глядя на Армина, пытающегося выкопать яму. Они хотели назвать сына Райнером, но тот отшутился, сказав, что «не нужно». «Давайте, у него все будет по-другому». Впрочем, он был очень рад. Пока оставался дома, но обещал скоро присоединиться ко всей компании. — Смотри, Елезар, папа сажает дерево, — Энни показывала младенцу, который уже внимательно щурил глаза, глядя на неуклюжие попытки Армина. Тому на помощь подоспел Конни. Рядом такие же ямки копали Жан и Пик. Родители Габи и Фалько и отец Энни тоже были здесь. — Леви? — Микаса не верила своим глазам — это ты придумал? — Ну, как ты вчера читала, это придумал один наш друг. Но он не успел. И я подумал, что он был бы рад, что его мечты… Черт, я просто знаю, что это нужно было сделать. И к тому же ты, кажется, любишь апельсины. Представь, когда-нибудь мы сможем гулять по саду из апельсиновых деревьев. Она крепко обнимала его и плакала. — Микаса? Я снова тебя расстроил? Я думал… — Я люблю тебя, Леви, я тебя люблю. «Она счастлива. Как же это хорошо». Их маленький момент прервали Габи и Фалько, обхватившие их с двух сторон. — Леви, Леви, пойдем я тебе покажу, сколько я уже сделала, — Габи как-то незаметно для себя опустила обращение по званию. И Леви не мог не признаваться себе, что он рад. — С дисциплиной у этих неудавшихся воинов всегда было туго, — он развел руками и улыбнулся Микасе. — Иди, поболтай с ними, — она улыбнулась, шмыгая носом, — я сейчас. Она направилась к скамье, куда присел Армин. Он с очень озабоченным лицом качал люльку, в которой лежал его сын. Энни только что отошла что-то спросить у отца. — Армин! — Микаса, эй, Леви тебе наконец показал! Это такая тайна была. Он на нас страху навел, чтобы мы не смели тебе рассказывать. — Он умеет, — она усмехнулась, — Армин, мы с тобой так давно не болтали. Просто ты и я. А мне столько надо сказать! Я хотела посоветоваться. — Микаса, я тоже соскучился! Ну мы, еще наверстаем! Соседями ведь будем скоро!.. — он не успел окончить фразу, как его перебил Елезар. Из люльки послышались очень настойчивые крики, и Армин поспешил достать ребенка. Он бережно взял его на руки, прижал к груди и с нежностью, которой Микаса еще никогда не видела на лице этого, казалось бы, и без того эмоционального человека. Он что-то промурлыкал ребенку. Прошло несколько минут. Малыш, кажется, затих, но Армин все еще не решался уложить его обратно. Микаса отметила для себя, что Энни, видевшая все, не рванулась к ним, а довольно спокойно продолжала разговор с отцом, кивнув мужу. — Вы будете хорошими родителями, Армин. — Не знаю, Микаса, посмотрим. Ты знаешь сама, нам особо не с кого пример брать. Да как и вам. Но мы стараемся. Мне страшно иногда становится за него. Мне еще никогда так страшно не было. — Все будет хорошо. Мне очень хотелось бы узнать поскорее, каким человеком он станет, что будет любить, какое предназначение выберет. Это ведь так удивительно. Мы все когда-то такими были. — Ты знаешь, мы говори об этом с Энни. И решили, что главное, чтобы он стал хорошим человеком. И еще — счастливым. Знаешь… Да, ты знаешь это как никто другой. Нам ведь с самого раннего детства навязали какие-то роли. Нам пришлось в них вжиться. И тебе, и мне. И Энни тоже. Да и капитан тоже натерпелся. Черт. Все мы. А малыш как будто чистый лист. Смотрю на него — и не знаю, что ему предстоит. И тревожно за него. И то же время радостно. Ведь есть надежда, что у него все будет по-другому. Мы, по крайней мере, ему никаких ролей не будем навязывать. Просто любить будем. Понимаешь? — Удивительно. Я уже о чем-то таком говорила чуть больше года назад с одним человеком! Армин, скажи, а ты читал вот эту книгу про вечно молодого мальчика, который забирает детей в волшебную страну? — Читал, Микаса, а что? — Питер мне ее советовал. И я не могу никак понять почему. Ну то есть история интересная. Но я не согласна с идеей автора. Ну с тем, что когда девочка выросла, ей уже нельзя в волшебную страну. Это глупо, наверное, раздражаться из-за такой ерунды. Других проблем полно. Но мне кажется, Питер тоже так не думал, как автор. Зачем он тогда предлагал мне ее почитать? — Может, как раз, чтобы ты не согласилась? Знаешь, мне кажется, это нормально принимать мнение автора, но не соглашаться с ним! — Хм, Спасибо, Армин! — Микаса, за что? — Я кое-что, кажется, наконец, поняла. … Леви тем временем осмотрел посадки, сделанные Габи и Фалько. Довольная собой Габи усадила его на лавку, за стол, где у нее стояла корзинка с бутербродами и термос с горячим чаем. Габи налила всем по чашке. В этой время к ним подсел запыхавшийся Конни. — Эй, капитан! Как дела? — Что, хочешь спросить жизненного совета? Я что-то в последнее время чувствую, все ко мне за ними ходят. Как будто я сам знаю, как жить. Тш… — Да нет, капитан! У меня все отлично! Знаете, иногда ведь не обязательно иметь повод, чтобы поговорить с другом! Леви удивленно посмотрел на него. Кажется, он привык к тому, что нужен кому-то, когда нужен. Конни продолжил. — Знаете, капитан, я себя никогда особо важным не считал. Пока Вы тогда не спасли меня. Я тогда кое-что понял. Понял, что для Вас это было не важно. Значу я что-то для этой битвы или нет. Для Вас моя жизнь была важна. А значит — она и для меня должна быть важна. Да и вообще — мне на что жаловаться? Я здоров, молод, у меня есть все возможности, чтобы делать то, что хочу. Ну никого пока не встретил — что ж… Но я ведь завтра не собираюсь умирать. У меня есть жизнь и я хочу за нее Вам сказать спасибо. И сказать, что если Вам что-то нужно, то… — Спасибо Конни. Леви смущенно опустил глаза. Габи улыбаясь, поглядывала на него. Его спасла Микаса. — Эй, ты чего филонишь? Расселся тут. Чай распивает! Мы ведь сюда не сидеть пришли — она подмигнула ему. У нее на плече лежала лопала. А в другой руке было ведро с зелеными побегами. Он улыбнулся. Приподнялся и, прихрамывая, пошел за ней. По пути Леви бросил взгляд в сторону, где работали Жан и Пик. Пик притащила тяжелую тележку, на которой лежали мешки с удобрением. Жан кинулся ей помогать. Маленькая женщина смотрела на него исподлобья, и один только взгляд говорил многое. Но Жан подхватил ее и начал кружить. Она засмеялась и, кажется, недовольный взгляд куда то улетучился. Леви слегка грустно улыбнулся и, вздохнув, продолжил свой путь. … Неделю спустя Это был уже, кажется, конец августа. За окном слегка громыхало. Микаса выбежала на задний двор за дровами для камина, хотя Леви и состроил тревожную мину, предупреждая, что сейчас должен пойти дождь. Она посмеялась и убежала. Дома было промозгло. Леви решил согреться до прихода дров. Он уже отжался ровно половину того, что мог раньше. «Черт тебя подери, еле дышишь!» — Леви раздраженно думал про себя, пытаясь еще, но чувствуя, что боль в ноге уже не позволяет. «Хорошо, что Микаса не видит…» — эта мысль вдруг заставила его посмеяться над собой и вспомнить все, что она уже видела. «Особенно в эти первые дни. Когда иногда хотелось опустить руки. Когда ничего не получалось. Когда чертов карандаш в руке не мог удержать. Хотелось кинуть этот карандаш со злости. Но даже этого не мог. Да и потом… Она смотрела. Гладила по плечу. Даже не говорила. А просто. Один ее взгляд говорил, успокаивал, поддерживал, заставлял опять глотать ком в горле. И в том же время продолжать. Для нее». «Я должен продолжать. Для нее». «Хм. Что-то она долго не возвращается, сколько она там дров собралась тащить?» В это время он услышал раскаты грома, что-то мигнуло в окне, и внезапно по стеклу забарабанили тяжелее капли. Леви вскочил, даже не обратив внимания на то, что он вскочил и ринулся к выходу. … Пока Микаса бежала до крыльца, и дрова, и она сама намокли до состояния, что печке пришлось бы немало потрудиться, чтобы просушить. — Ну и какого черта ты придумала, паршивка? — он распахнул дверь. И, кажется, как будто забыв про свою хромоту, быстро ринулся к ней, чтобы скорее затянуть ее в дом. Уже внутри она даже не успела начать протестовать, когда он накинул на ее голову полотенце и таким знакомым жестом потрепал по ее макушке. Только в этом жесте было и другое. — Леви… Она прикоснулась к его запястью и как-то особенно больно для него вздохнула. «Она думает, мне просто?! Паршивка». — Так, я чай согрею, и плед сейчас принесу. Давай, переодевайся, я не смотрю. — Леви… Она не успела больше ничего сказать, он скрылся на кухне. «Черт возьми, Леви, ты думаешь, я от простуды умереть могу?! Нет, это ты меня убиваешь!» — Леви, давай посидим потом на веранде! Дождь теплый! Я обещаю, оденусь! Он проворчал что-то с кухни, но, кажется, это означало согласие. … Полчаса спустя они сидели на веранде и смотрели на грозовой дождь. Огромные капли рассекали пространство. Микаса пила горячий чай. Леви укрыл ее одеялом. «Это так приятно, когда он меня укрывает». Он задумчиво смотрел сквозь дождь и вспоминал. Вспоминал другие дождливые дни, когда он терял тех, кто ему был дорог. Он снова вспомнил слова Армина там, на крыльце. А потом разговор с Питером. — Ты думаешь, что деревья можно посадить даже в долине, покрытой пеплом? — Конечно, у нас даже есть такая долина. Я все думаю, но никак не хватает времени… «Кажется, мне удалось воплотить в жизнь мечту этого человека. Пусть даже после его смерти». За это время в долине появилось немало новых деревьев. Глядя сейчас на дождь он надеялся, что завтра снова будет солнечный день и они снова смогут поработать. «Снова увижу своих сопляков, а еще, если повезет, может, снова понаблюдаю за пролетающими самолетами… Вчера даже Браун приковылял. Все ему радовались. Говорили, что он герой. Он смущался и мотал головой. Понимаю. Это ощущение. Когда все тебе говорят, а ты… Он впрочем, кажется, веселее обычного. Может, простил себя, наконец? Хорошо бы. Говорит, скоро на стройку придет». «Вот и хорошо. Хватит уже смертей. Хочется просто жизни». Микаса видела, что ему грустно и ей хотелось его расшевелить. — Эй, не хочешь побороться? Мне кажется ты уже готов. Давай? Хоть сейчас можем! Здесь на веранде достаточно места. Разомнемся только… Он грустно улыбнулся. — Нет, не нужно. — Леви, ты же сам хотел? Помнишь, дразнил меня? — Да какая разница, что я хотел. Это все баловство, Микаса. Я понимаю и… Я, наверное, принимаю то, что не буду таким, как раньше. Это неприятно. Но есть как есть. Да еще хуже сделаю. Потяну что-нибудь. Потом не встану. Тебе же потом со мной возиться опять, нянчиться, — он выговорил это без раздражения, скорее, с какой-то горечью. Он боялся на нее посмотреть. Ее внутренняя тревога за него только усиливалась. — Леви, ты… Неужели ты до сих пор обижаешься из-за той моей фразы? Я же просто… Я не думала, что говорила. Мы все были в шоке. — Микаса, я не обижаюсь. Я и на твои другие слова не обижаюсь. Я слышал твой разговор по телефону с Армином. Он увидел, как отразился ужас в ее глазах. И тут же поспешил ее снова успокоить. «Чертов мерзавец, как я смею ее расстраивать после всего!» — Микаса, ты ни в чем не виновата! Ты никак меня этим не обидела. Я только считаю, что не заслуживаю той любви, которую ты… К тому же в твоих словах не было неправды. Я тогда еле на ногах стоял. Это было логично беспокоиться обо мне. И мне всегда нравится как ты обо мне заботишься. Как бы это ни звучало. Но я тоже хочу. Тоже хочу позаботиться о тебе. Хочу защитить тебя. И не могу. Не могу, черт возьми, ничего! И это меня убивает. Я не знаю, что я еще могу сделать для тебя, для других. Всегда недостаточно. Мне казалось, я уже принял все. Все как есть. Не жалел ни о чем. Отпустил прошлое. Я даже чувствовал, что счастлив. Даже чувствовал себя нужным. Просто после всего, что случилось… — Леви… Я знаю. Она качала головой, гладя его по волосам на шее, теребя по спине. Они молчали с минуту. И тут он ее поразил. — Ты знаешь, я всегда завидовал Эрену. Она посмотрела на него в каком-то ужасе. Он продолжал, раздраженно цедя слова сквозь зубы. — Я всегда завидовал его уверенности. Он был уверен, что он — главный герой в этой истории. Возможно, эта мысль и свела его с ума! Я же всегда жил с ощущением, что я нужен только для того, чтобы чья-то история двигалась вперед. И теперь, когда главный герой погиб, я не знаю что делать. Я сижу в ожидании, что мне снова нужно будет кого-то спасать. Кого-то убивать. Кому-то помогать. Но, кажется, я больше не в силах. — А что, если это не так? А что, если это история про нас? Он посмотрел на нее в недоумении. — Леви, ты помнишь, когда-то Эрен сказал мне, что я раб? Я все, что я могу — следовать чужим приказам. И что я понятия не имею, что такое свобода, за которую он так боролся. Но что, если бороться надо не с врагом. Но с самими собой. С нашими сомнениями. Нашей ненавистью и презрением к себе самим. Правда в том, Леви, что каждый человек имеет право на свою историю. И в этой истории — он главный герой. Леви проглотил ком в горле. Она видела на его лице какую-то внутреннюю борьбу. Она уже давно это замечала. Она знала, даже после того, как он показал ей сад, что он еще чего-то важного не договаривает. — Микаса, я не признался тебе кое в чем. Я уже некоторое время ходил на аэродром с Оньянкопоном. Сначала я просто хотел понаблюдать. Потом подняться в воздух. А потом… Я не знаю, как это получилось! Он предложил мне сесть за штурвал. И я вдруг понял, что безумно хочу этого. Хочу летать. Не как раньше. Как раньше, я уже не смогу. Но это чувство, это ощущение заставляет меня думать, что я на самом деле живу. Кажется, то же самое я чувствую, когда целую тебя, Микаса. Ты как небо. Небо, которого я никогда не видел, пока рос. Небо, до которого я даже не мечтал дотянуться. Но разве я его достоин? — Леви… — она продолжала нежно гладить его по спине. И он чувствовал, что не может уже больше молчать. — Микаса, ты ведь знаешь, я никогда не позволял себе мечтать. Ты думаешь, я не хочу быть с тобой? Ты ведь это думаешь? Я знаю. Черт. Микаса, ты не представляешь, чего мне стоит… Ты думаешь, я боялся не произвести на тебя должного впечатления от того, что на ногах не мог долго устоять. Поверь, мне совсем не нужны ноги, чтобы… Черт! Микаса, иногда я боюсь лишний раз к тебе прикоснуться, потому что так — ты станешь реальной. А реальность для меня никогда не бывает со счастливым исходом. Столько людей погибло рядом со мной. Столько людей погибло, потому что я не смог… И я боюсь, что так я разрушу и то немногое, что я мог назвать мечтой и счастьем. Как там в этих книжках дурацких — они по сценарию не должны быть вместе. Вот так и мы. Стоило мне посметь к тебе прикоснуться — нас снова окунули в кровавое месиво. Питер. Все эти люди. Я не смог опять, не смог никого защитить, потому что думал… о себе. — «Счастье любит смелость. А я никогда не думала, что ты трус». Леви поднял на нее глаза. — Это Питер мне сказал. Когда я боялась признаться тебе, да, может, и самой себе в том, чего я хочу. А теперь я знаю. Я хочу продолжать работать. Помогать другим. Я хочу учиться. Я хочу увидеть этот мир. И хочу иметь дом, куда всегда можно вернуться. Наш дом. И я хочу быть с тобой, Леви. Мы можем быть вместе. Я хочу быть вместе. И мне наплевать на сценарии. — Я тоже, Микаса. Я тоже хочу. Но… Знаешь, только не смейся. Мне иногда кажется, как будто между нами кто-то специально строит стены. Или океан разливает. — Стены давно рухнули, если ты не заметил. И никакого океана нет. Да если бы даже и был. Неужели, ты думаешь, это бы стало для меня помехой? Ты же знаешь, я сумасшедшая. И я бы пересекла этот океан, если нужно. Хоть вплавь. Если бы знала, что ты ждешь меня. Может быть, Леви, если и другие миры. И есть и какая-то другая Микаса, которой по какой-то неведомой причине нет дела до тебя. Которая сидит где-то под деревом и думает… Но это не я. Здесь сейчас другая я, которой ты дороже всех на свете. Я здесь, слышишь. С тобой. Я никогда больше не брошу. Ты не будешь один. И даже если со мной что-то случится, даже если меня не станет рядом, это не значит, что я перестану любить тебя. Он с болью смотрел на нее. — Может быть есть и другой Леви. Который до последнего думал о человечестве. Но не нашел в себе смелости подумать об одной единственной женщине, которая, может, только его и ждала. Но это не я, Микаса. И ты тоже это знаешь. Ты знаешь, что для меня нет никого дороже тебя. Но ведь именно поэтому… Если я вдруг начну летать, ты ведь будешь беспокоиться. Я знаю. Ты будешь! Черт, да о чем я? Черт, у меня ведь всего один глаз. И колено. Я никогда не смогу. Кто мне позволит летать? Это невозможно! Микаса очень внимательно посмотрела на него, а затем встала и присела на корточки напротив, взяла его руки в свои. Он поднял на нее глаза. Она давно знала все, что собиралась сказать. И ей давно не нужны были чьи-то подсказки. — Невозможно? Леви, это говорит человек, который бросался в пасть к титанам, чтобы спасти своих товарищей? Человек, который взял на себя командование в той последней битве. И который никогда даже не придавал этому значения. Человек, который продолжал бороться, когда его тело говорило ему в сотый раз, что он не может. Человек, летевший со мной в самое пекло, доказывающий этим самым, что эта бренная оболочка, эти разговоры про генную инженерию — все сплошнейшая чушь. Ведь тебе помогали бороться и выжить не твои гены, а ты. Ты всегда был сильным, Леви. Самым сильным. Но твоя сила заключалась не в одних твоих физических способностях. Она была и есть в твоем сердце. В этом сердце столько любви, Леви. Это даже забавно, что ты этого не понимаешь, учитывая, какой у нас в разведкорпусе был девиз. Ты ведь и вправду готов отдать это сердце всем и каждому, кто в нем нуждается. Ты спасал и продолжаешь спасать всех, потому что не можешь иначе. Ты делал и делаешь это — для других. Для ребят, для меня, для людей, которых ты даже не знаешь. Только почему же ты так боишься сделать что-то для… себя? Леви грустно покачал головой. — Леви, знаешь, я в одной книжке прочитала, как человек даже без ног управлял самолетом… — В книжке? Микаса? Серьезно?! — Ты только что сказал, что мы с тобой тоже книжка. Да и к тому же там написано, что она основана на реальных событиях. Она улыбнулась. И продолжила. — Мы еще поговорим об этом. Тем более, у меня давно тоже были идеи. Ты удивишься. А что касается меня. И того, что я буду переживать… Ты знаешь, любовь она не про страх. И даже не про заботу. Как там наш друг говорил? Любовь — она про доверие. Любовь это якорь. Как те, которые мы выпускали, когда летали. Без них было бы сложно балансировать. Или двигаться дальше. Или быть просто уверенным, что ты не разобьешься о землю. Поэтому даже если я тревожусь, я знаю, что я должна тебе доверять. Ты ведь сказал, чтобы я не жертвовала моими мечтами. Но и ты имеешь право на свои. — Моя жизнь была предназначена другим. И мне так стыдно за то, что я теперь почему-то и правда начинаю хотеть что-то для себя. Он снова опустил голову. — Я знаю. Ты хороший человек. Но ты не можешь прожить за кого-то его жизнь, воплощать только чужие мечты. Ты не можешь спасти всех. Это единственная истина, которую тебе надо принять. Это не значит, что тебе должно быть все равно. Ты никогда не перестанешь пытаться спасти хотя бы еще одного человека. Но ты не должен забывать и о себе. Ты важен. Тебя ждали, помнишь, ты сам говорил. Тебя все еще ждут! — Микаса, иногда мне кажется, что мне достаточно просто того, чтобы ты была счастлива. И я готов стать чем угодно, сделать что угодно… Она покачала головой. — Зачем? Он вопросительно посмотрел на нее. — Зачем тебе еще чем-то становиться? Знаешь, ты ведь уже однажды открылся мне. Доверился мне. И я думала… Но теперь я понимаю, что ты даже это тогда делал не для себя, а для меня. Чтобы меня успокоить. Чтобы мне было легче. Потому что ты любишь меня. И потому что ты герой. А герой ведь должен спасать, да? Представь, если бы ты и правда был «героем» чьей-то истории. И старался бы меняться в зависимости от того, кто про тебя читает. Не мог бы решить. Каким тебе быть. Молчаливым или разговорчивым. Грубоватым или нежным. Саркастичным или серьезным. Смешным или трагичным. Сильным или ранимым. Вот и ты все время стараешься стать лучшей версией себя. Ты как будто думаешь, что от этого твоего выбора будет зависеть счастье всего мира, или даже просто мое счастье. Потому что ты привык быть нужным, но не любимым. Но даже если ты персонаж чьей-то книги, ты не должен быть только чем-то одним. Такие персонажи зовутся плоскими. Но это не ты. А ты… Ты — всё это, что я описала. И еще много чего. Ты герой, Леви. Но ты еще и человек. И я люблю именно этого человека. Я люблю тебя всего. Просто тебя. Потому что я вижу всего тебя, Леви. Но остается понять, кого видишь ты, глядя на себя? У его взгляде было столько боли. Но, кажется, она увидела, как сквозь нее пробивается какой-то свет. Он говорил тихо, и его голос надламывался. — Я вижу человека, которого подвел больше всех в этой жизни. Ребенка, который видел, как умерла от голода его мать. Парня, который слишком рано научился драться и убивать, который вымазал свои руки по локоть в крови, чтобы… Чтобы я выжил. Я до сих пор не могу отмыть этих рук. Он спас меня. А я… Кажется, я должен ему кое-что за это. Должен научиться любить его. Ведь меня теперь любят. Она нежно погладила его по больному колену. А потом ее рука поднялась вверх и прикоснулась к его груди там, где было сердце. И она задала тот же самый вопрос, что уже когда-то задавала, там в больнице, после их первого свидания. Только теперь она, кажется, имела в виду другое. — Больно? Его губы дрогнули, он тяжело выдохнул и произнес. — Да. Она прикоснулась к его лицу. По его щеке тихо катилась одинокая слеза. Он еще раз выдохнул. А потом… слегка улыбнулся какой-то странной, полной света улыбкой. — Микаса, мы выросли и всю жизнь провели в мире, где только и говорили о судьбе человечества. А отдельная человеческая жизнь не стоила ни гроша. Мы так долго боролись с чудовищами. С бессмысленными полыми созданиями. Но, на самом деле мы как будто не подозревали, что самый страшный титан — это тот, который у нас внутри. Это одиночество. Это та пустота, которую мы иногда чувствуем. Но я больше не чувствую этой пустоты. Потому что ты рядом. Ты со мной. Как так получилось, что ты знаешь меня лучше, чем я себя, Микаса? — А как получилось, что ты меня знаешь? В ее огромных серых глазах тоже застыли слезы. Но в то же время эти глаза тоже улыбались. Эти глаза. Зачем он в них смотрел? Они затянули его в пучину, из которой не было выхода. Он словно падал в эту бездну, и ему хорошо было падать. Потому что он одновременно чувствовал, как, быть может, впервые в жизни и его есть кому ловить. «Как, как эта женщина может быть одновременно и пропастью и якорем? Каким эгоистом она меня сделала, но я ни о чем не жалею». Гроза только разыгрывалась. Им казалось, что во всем мире нет никого кроме них. В этом мире, где стена из дождя отодвигала их от реальности, они были в полной безопасности. Им никто не мог помешать. Он провел рукой по ее шелковым волосам. Она взяла его покалеченную руку и прижала к губам. — Микаса, ты…? Она покачала головой, но продолжала смотреть на него уверенным взглядом. — Леви, я знаю, ты не причинишь мне боли, слышишь? Он больше не мог просто смотреть на нее. И она почувствовала, как его губы прикасаются к ее ушам. Губы скользили по ее шее. Спускались на плечи. Его пальцы уже расстегивали пуговицы на ее блузке. «Оказывается, у него нет проблем с тем чтобы расстегнуть мою блузку, вот оно что…» Они не заметили, как оказались в доме, а она уже сидела на столе, помогая ему расстегивать рубашку и ремень. «Чертова паршивка, смерти моей хочет…» Леви вдруг перестал быть просто образом. Он стал реальным. Осязаемым. Таким настоящим. Его губы, такие теплые и жадные. Были везде. Его дыхание было единственным, что она слышала, хотя по карнизу барабанил дождь. Его руки, оказывается, умели искусно обращаться не только с мечами. Они могут быть нежными до раздражения, до дрожи, но нетерпения, до крика. «Почему, почему он остановился?!» — Леви? Леви, не смей… — Тихо, тихо, я здесь. Я с тобой. Потерпи, потерпи чуть-чуть. Ты не пожалеешь. Его нежные издевательские руки скользят по ее ладоням. Поднимаются по предплечью, делают круги на сгибах локтей. Он видит, как она начинает часто дышать, сжимая бедра. Ее глаза. Умоляют. Он еще никогда не видел, чтобы они так умоляли. «Как будто я сам могу что-то теперь терпеть…» Микаса вдруг перестала быть просто мечтой. Она была живая. Настоящая. Он прикасался к ней. По-настоящему. Он кажется, и сам не подозревал, что его губы могут с такой нежностью покрывать поцелуями чье-то тело. Он, кажется, и сам не подозревал, что его руки способны нащупывать такие точки на этом идеальном теле… «Черт, черт, она что, прикасается ко мне?..» Ее руки зарывались в его волосы, скользили по шее, по спине, по его широкой груди, спускалась ниже, к прессу, нежно гладили, издеваясь и наконец скользнули по его брюкам, напоминая ему о боли, которую он, кажется, уже не в силах был терпеть. Но он остановил ее. — Подожди… Он продолжал свой путь медленно, осторожно, как будто специально желая остановиться на каждой маленькой детали. Мир перестал на какие-то мгновения существовать и уменьшился до маленькой комнаты, где был он. И она. Он задрожал всем телом, когда губы добрались до того места, где она была все еще одета. Его глаза с такой болью смотрели на нее. Но он еще не знал, что есть вопросы, намного более убийственные, чем те, которые он себе задавал. Ее глаза встретились с его взглядом. И она произнесла. — Чего Вы ждете, капитан?.. Когда гроза собирается слишком долго. И в воздухе повисает ощущение, что невозможно дышать, но гром гремит еще только где-то в отдалении… Именно тогда можно почувствовать, что такое онемевшие пальцы на ногах женщины, ждавшей слишком долго. Именно тогда можно узнать, что такое крики радости и изнеможения мужчины, никогда не верившего, что она может ему принадлежать. … It rained and rained throughout land Oh, what the weather… A candle lit on the nightstand, As bright as ever. The rain was banging on the glass Of our window The candle lit the two of us To never burn though. And our ceiling saw it all Two our shadows We clenched the arms, the legs and oh, Seems — our souls. And we were lost in rainy night The hateful weather The candle was our only light That we had ever… The wind was touching candle flame The heat was rising As if the Angel with no shame His wings uprising. The rain was never gonna stop And we were grateful Because the weather never been So lovely hateful… (я повторюсь, у Пастернака лучше) … На следующее утро медсестры в больнице сплетничали больше обычного, когда Микаса отходила подальше, поправляя высокий воротник блузки, которую предпочла надеть в этот день. В обычное время, ее бы смутило или, может, даже разозлило поведение коллег. Но она думала не об этом, поправляя воротник. Она прикасалась к своей шее и снова представляла нежные губы Леви, его руки, его дыхание, его совершенно опьяненный взгляд. «Капитан, капитан, а говорили не пьянеете…» Она улыбалась и думала о том, как бы скорее вернуться домой. «Черт возьми, он ведь чуть не умолял сегодня на пороге. Ну то есть, он не сказал ничего, конечно. Но его глаза, кажется, просили останься…» В этот день Конни тоже сплетничал, донимая своими разговорами Жана и Райнера, когда они вместе подвязывали после дождя недавно посаженные новые побеги. Леви сидел поодаль на скамейке и потягивал чай, держа кружку в привычной ему манере. Расстояние было достаточно безопасным, чтобы он не услышал. — Эй, наш капитан-то, кажется, наконец… — Конни подмигивал остальным. — Ты действительно думаешь, что они до сих пор не? — Райнер даже сам удивился своей наглости. Кажется, ему и правда было лучше. — Ну, я сомневался, конечно. Но вы поглядите на его выражение лица. Вы его когда-то таким видели? Жан осторожно бросил косой взгляд в сторону продолжающего пить чай Леви. Он сидел за столом, где снова стоял ланч, на который он не обращал внимания. На губах была странная улыбка. Кажется, слишком довольная для такого человека, как Леви. А взгляд блуждал где-то далеко. Так далеко, что он не сразу отреагировал на какой-то назойливый вопрос, который уже третий раз повторяла, присевшая рядом Габи. Ее снова одергивал Фалько. А Леви как будто ничего не слышал и даже не видел, как Габи копирует его манеру держать чашку. — А еще, заметили, он сегодня хромает больше обычного, — Конни не унимался. Жан только покачал головой, улыбаясь, слишком хорошо зная, что значит это выражение лица.