Пёс и Тигр

      Пара одиноких свечей мирно горят в широком помещении. Высокий потолок едва ли касается света пляшущих огоньков. Никто не спит — даже А-Чжан, свернувшись калачиком на постели, наблюдает за горящей свечкой. Воздух пахнет прохладой, сандалом и, лишь слегка, свежей травой, что скрывается за стенами дома. Их поселили в дальнем края сыхэюаня, где за северной стеной уже возвышалось ограждение, перетянутое вокруг всего Клана Цянь. Первым не выдерживает молчания Хуан Ичен, рывком поднимаясь с кровати и привлекая внимание двух других постояльцев. Три канна были раскиданы вдоль каждой из стен помещения, кроме той, где расположена дверь. Хуан Ичен удобно устроился в середине.       — Я один считаю, что глава Цянь решил удержать нас здесь силой? — возмущается он. Слышит, как шуршит одеяло справа — Шен Гуанчжуй также принял сидячее положение. — Старый дурак не доверяет нам! А ведь мы спасли его сына.       — Воздержись от того, чтобы кичить главу Клана Цянь «старым дураком». Он довольно молод, — протестует заклинатель, поправляя распущенные волосы на плечах. Хуан Ичен едва ли может разобрать укутанного в спальную одежду героя, ведь именно его свеча не была зажжена. Почувствовав на себе чужой взгляд, Шен Гуанчжуй, заместо того, чтобы уйти глубже во тьму, встает и пересаживается за поставленный в центре зала столик.       — Старый или молодой — какая разница? — Хуан Ичен вздыхает и встает, присоединяясь к заклинателю. — Один черт.       — Молодому дураку, в отличие от старого, есть, куда расти, — серьезно говорит Шен Гуанчжуй. Хуан Ичен несдержанно прыскает и старается подавить смех, не желая поднять на уши своим гоготом весь Клан Цянь. А-Чжан робко выползает из-под одеяла и садится, но присоединиться к старшим не решается, замерев безмолвной статуей у себя на постели.       — Хуан-сюн, — тихо говорит Шен Гуанчжуй, принуждая собеседника наклониться к себе ближе. — И в ограде есть щели, и у стен есть уши. Ты уже отметил недавно мой хороший слух. Что, если я тебе скажу, что двое слуг главы Цяня сейчас стоят у нашей двери, желая уличить нас в предательстве?       Горячее дыхание опаляет ухо. Хуан Ичен этому усмехается и, дернув бровями, оборачивается к лицу Шен Гуанчжуя. Вблизи выразительные черты лица ни чуть не искажаются, и только искусственные глаза резко хлопают, когда заклинатель отодвигается подальше от внимательного взора, фыркнув.       — Один черт, говорю же, — раздосадованно бурчит Хуан Ичен. — И что нам делать?       Шен Гуанчжуй задумчиво смотрит на задвинутые двери, будто способный увидеть за ними «охраняющих» гостей слуг. По его мимике сложно сказать, действительно ли он думает о планах на ночь, или просто отвлекся на детальный искусный узор, которым была исписана ширма. В повисшей тишине звучит голос А-Чжана.       — Шифу, Шен-сюн, разве утром не должно пройти собрание героев? — Хуан Ичен кивает ученику. — Глава Цянь собрался нас сопроводить?       — «Особенные гости», — соглашается Шен Гуанчжуй. — Видимо, под охраной нам суждено находиться до следующего захода солнца.       В этом есть смысл. Хуан Ичен и сам находит факт их обнаружения волка из Цветущей Пустоши странным. Сложно оклеймить вторую за пару суток встречу с темными силами абсолютной волей случая — один из них, будь то Шен Гуанчжуй или А-Чжан с Хуан Иченом, притягивает на себя недобрую волю Короля Яньло-Вана. Пустошь может преследовать Шен Гуанчжуя на полных основаниях, ведь именно он спас Клан Тысячи Троп от ее грязных лап; с тем же рвением отслеживать могут и показавших лицо миру Хуан Ичена с А-Чжаном, которые были уроженцами уничтоженного Цветущей Пустошью клана. Возможно, появление двойной «угрозы» их помыслам и провоцирует такое активное появление ядовитых воинов в масках.       — Удивительно, что пустоголовый, как ты, способен думать так много, бродяжка, — отмечает Шен Гуанчжуй. Хуан Ичен вскидывает брови и улыбается.       — А ты, кажется, и вовсе не беспокоишься ни о чем, — Хуан Ичен двигается к заклинателю ближе. — А не ты ли… предатель!       С последним своим слово Хуан Ичен подскакивает, будто собирается накинуться на собеседника, и повышает тон. Работает «на ура» — Шен Гуанчжуй от неожиданности вздрагивает и падает спиной назад, успевая подставить под торс согнутые в локтях руки. Однако лицо его на секунду искажается и поднимается назад он медленно, аккуратно. Хуан Ичен наклоняет голову вбок. Неужели настолько напугал?       — Шен-сюн! Ваша спина, — восклицает А-Чжан, и Хуан Ичен чувствует, как его накрывает осознание, заставляющее кожу на щеках побледнеть.       — Что? Рана открылась? — спрашивает он, желая заглянуть за спину заклинателю. Шен Гуанчжуй недовольно уворачивается от взгляда, с почти родительским укором глядя на растерянного Хуан Ичена.       — Не твое это дело, бродяжка, — говорит он и встает с пола. Хуан Ичен подскакивает следом.       — Но как? — удивленно спрашивает он, все порываясь осмотреть спину уворачивающегося мужчины. Они так и крутятся по комнате под молчаливый и удивленный взгляд А-Чжана. — Что с твоей способностью к регенерации? Я думал, что великий заклинатель-герой может сам спокойно залечить такую пустяковую рану. Что, наш уважаемый спаситель настолько слаб, что… ау!       Шен Гуанчжуй с силой наступает на пальцы ноги чрезмерно активного странника, задев акупунктурную точку, и Хуан Ичен оступается под вспышкой боли и онемения в голени. Используя эту заминку, Шен Гуанчжуй в пару прыжков возвращается к своей постели, но не ложится, торсом оставшись повернутым к остальным постояльцам. Багровыми пятнами не светит из гордости. Его лицо вновь скрыто темнотой угла, где заклинатель выбрал ночевать.       — Я сказал — «мне нужна защита». Так будь добр оказывать ее, а не задавать глупые вопросы, — холодно произносит он. — Я сам разберусь со своими проблемами.       Одним словом можно разрушить согласие Неба и Земли. Хуан Ичена давно никто не стыдил в той степени, чтобы это сработало. Обычно он бы обозлился или отшутился, но оба варианта не кажутся правильными. То, с какой манерой умеет иногда говорить Шен Гуанчжуй, слишком плотно связывается с позабытой манерой речи покойного наставника — колко и метко, так, чтобы задеть за живое и призвать к похороненной совести. Снова шуршат одеяла А-Чжана — малец встает с кровати и, пройдя мимо наставника, подходит к замеревшему Шен Гуанчжую. Он отвешивает средний поклон, и Хуан Ичену уже хочется отругать ученика за внезапную слишком уж сильную вежливость.       — Шен-сюн, — говорит он неуверенно. — Мой наставник любит вытворять шутки с теми, кого признает, со мной он постоянно шутит, и он ни в коем случае не хотел нанести вред уважаемому Шен-сюну. Позвольте мне помочь вам с вашей раной?       Молчание. Долгое, в котором Хуан Ичен пустым взглядом пялится в темноту, чувствуя себя все больше и больше неправым. Это почти начинает раздражать.       — Спасибо, А-Чжан, — наконец соглашается Шен Гуанчжуй. Его голос звучит улыбкой. — Пойдем к свету, чтобы тебе было проще.       Когда их лиц касается свечение фитилька свечи, Хуан Ичен и сам улыбается, видя, каким довольным выглядит следующий за заклинателем ученик. Обидчивый характер Шен Гуанчжуя явно пришелся по нраву маленькому А-Чжану, который сможет опробовать свои способности хоть на ком-то — наставник всегда отказывался от помощи неопытных рук. Хуан Ичен, приняв свое поражение, садится рядом с учеником за спиной заклинателя, который тоже более не возражает, проникнувшись энтузиазмом молодого заклинателя. Он легким движением скидывает с плеч ночную рубашку, слегка пропитанную рубиновыми пятнами. Хуан Ичен старался изо всех сил заставить себя молчать, но состояние ранения заставляет слегка нахмуриться с удивленным тихим «о?»       Оно выглядит свежим, так, будто бы рассечение вспороли вновь. Ощущение, что меридианы, обтекающие вокруг глубоких ран, намертво иссохли, и позволяют плоти функционировать на том же уровне, что у людей, чье золотое ядро не адаптировано для регенерации. Кожа по периметру багровых разрезов ало-красная, слегка синеватая ближе к нетронутым участкам лопаток. Не долго думая, Хуан Ичен желает рукой перехватить чужую, но, вовремя опомнившись, оставляет вытянутую ладонь на уровне чужого локтя. Шен Гуанчжуй вздыхает, но подает руку, позволяя измерить пульс.       Норма. Ци так же течет по каналам, сердце бьется лишь каплю быстрее обычного, температура тела в пределах нормы, не завышена и слегка занижена под действием прохлады, стоящей в помещении. Хочется задать вопрос о том, что не так — не выходит. Хуан Ичену ясно дали понять, что сегодня ему придется молчать.       — Извините, если сделаю что-то не так, — заранее предупреждает А-Чжан, запоздало вспомнив о собственной неопытности. Заклинатель качает головой, мол, все в порядке.       Ученик вздыхает, набираясь храбрости, и, выполнив разученный жест, приставляет указательный и средний пальцы обеих рук к краям ранения. Теплый поток ци светится в приглушенном свете маленьких огоньков. Лечение проходит в абсолютном молчании и безмолвных рассуждениях Хуан Ичена.       Через пару часов А-Чжана отправляют в постель, чтобы ребенок мог выспаться хоть слегка, чем совершенно никак. Взрослые тоже молча занимают свои канны, и спустя короткое время Хуан Ичен вновь слышит лишь мирное сопение с обеих сторон комнаты. А-Чжан, будучи уставшим, уснул почти мгновенно; Шен Гуанчжуй, согретый мягким ци, слегка ворочался, но тоже достаточно скоро погрузился в мир сновидений. Хуан Ичен, испытывающий слабую головную боль, устало закрыл глаза, наслаждаясь редким моментом душевного спокойствия. Пускай у Шен Гуанчжуя тысяча и один секрет за спиной — и ладно, пускай. Если сомневаешься в человеке, не веди с ним дела, а если ведешь — не сомневайся. Шен Гуанчжуй сам попросил двух странников быть на его стороне, и как после этого человек, поклявшийся творить одну лишь благодетель, мог сомневаться в себеподобном?       Ведь Хуан Ичен и сам горазд на потаенные в душе секреты.

— — —

      Глубокая зима. Снежные сугробы путаются в ногах, голубое свечение земли режет спросонья глаза. Кажется, стоя вот так в тишине можно услышать хрустальный звон, с которым снежинки ложатся новым слоем на ледяную землю. Безветренный воздух пахнет свежестью, горячим зеленым чаем и, совсем чуть-чуть — зимними цветами, что неловкими стебельками торчат из-под холодных залежей. Нежно-голубые лепестки украли небесную лазурь и прячут в своем ненавязчивом удивительном цветении. Мальчишка присаживается на корточки и тянется ручкой к одному из прекрасных растений, желая смять в ладошке мягкие лепесточки. Едва подушечки пальцев сталкиваются с краем цветка, испуганное растение рассыпается в серый пепел. Глаза ребенка испуганно округляются и он с обидой смотрит на пыльный сугроб, из которого раньше показывал свою красоту мертвый цветочек.       Малыш поднимается на ножки и смотрит на оставшуюся пару цветочков. Их тоже хочется коснуться, но человеческое тепло уничтожает столь хрупкие и пугливые стебельки. Крупинки-слезинки, горячие и вступающие в схватку с низкими температурами, сами появляются на глазах при одном лишь только взгляде на недосягаемое сокровище. На ветке звонко вскрикивает птица, и ребенок оборачивается к ней, приоткрыв рот.       Ярко-рыжие перья кажутся жарким огнем, расплавляющий снег на древе. Они блестят особенным оттенком золотого, который иногда касается маминых сережек. Такой теплый-теплый, добрый и родной. Мальчик хочет помахать их внезапному гостю и даже вытягивает обвитую теплой накидкой ручку, но тут же ойкает и прячет ее назад, отворачиваясь от птицы вовсе. Что, если она захочет подойти к нему ближе, чтобы поздороваться? Тогда бедные цветочки совсем пропадут!       Кап-кап-кап.       Горячие капельки падают на блестящий снег. Ему так хочется подружиться с птицей! Мама часто рассказывала, что есть на свете волшебная огненная птица, которая несет людям счастье и радует их блеском пушистого оперения. И глаза у нее добрые-добрые, уютные, как домашний очаг, и мудрые, как блуждающий в горах монах! Мальчик исподтишка глядит на изогнувшую на бок голову птичку. Та будто подмигивает малышу: «Давай! Чего бояться, мы можем быть друзьями!»       Храброе детское сердечко и любопытство заставляют спустится с крыльца к расчищенной бесснежной тропинке и маленькими шажками дойти до дерева, с которого на него смотрит огненное создание. Вблизи перышки птицы стали извиваться, как фитилек свечи, а длинный хвост вовсе окрасился всеми цветами радуги, слегка покачиваясь от мирного дыхания. Внимательные черные глазки-бусинки медленно моргают, прежде чем птица наклоняется ниже, внимая детскую речь.       — Привет, — говорит мальчик. Он, вспомнив, чему его учила мама, неловко складывает ладошки в малом поклоне. Птице, тем более, такой великой, тоже надо оказать уважение! Стоит малышу поднять глаза на ветку вновь, и он видит, как птица кланяется ему в ответ. Улыбка и тихое «хе-хе» становятся несдержанным проявлением радости. Птица уважает и его тоже!       — Мама говорила, что ты живешь на Юге, — озадаченно и так же восхищенно произносит мальчик. — Почему ты здесь?       Птица хлопает крыльями и выпрямляет тельце и шею, теперь оказавшись длиннее. Она же просто огромная! Дотянет мальчишке до самого плеча. Почти как спящий внутри Юу-Ю! Интересно, подружились бы они?       — А как тебя зовут?       Птица чирикнула, и мальчик удивленно похлопал глазами. Как жаль, что он не знает языка южных окраин! Может, он бы понял, как зовут его нового друга.       Он хотел задать еще много вопросов: но птица внезапно встрепенулась, рассыпав вокруг себя огненные искры, и пламенной жаркой вспышкой метнулась к испугавшемуся ребенку. И вправду — по плечо!       Тепло птицы согревает. Она просто села перед мальчиком, раскрыв крылья и проникая теплом к остывшей коже. Мальчик протягивает руки, и бледные пальцы окрашиваются золотой каемкой по периметру. Завороженно наблюдая за неморгающими глазами животного, малыш понял, насколько сильно он хочет спать. Он зевает — протяжно и сладко, греясь в блестящих искорках, осыпавших его с ног до головы.       Медленно засыпает. Прямо так, стоя — он никогда и не думал, что люди так могут! Наверное, на Юге так и делают — подходят к птице, чтобы провалиться в сладкую дрему. Все равно мама отпустила его поиграть в саду на время, пока она ушла к подножью горы. Ничего не случится, если он немного поспит, охраняемый загадочным зверьком.       Малыш и не знает, сколько он прибывал в царстве сновидений, но когда он открывает глазки, понимает, что птица исчезла, на улице темно и ужасно холодно. От птицы не осталось ничего, лишь только вырезанный в памяти силуэт. Ребенок оглядывается вокруг в поисках друга, и неожиданно понимает, что он не дома. Это не знакомый заснеженный сад, за спиной не оказывается белых стареньких дверей, а высокие деревья превратились в лысые кусты с острейшими ветками. Страх сковывает тело.       — Птица? — зовет он. Ответа нет — только что-то тихонько скрежет пол в кромешной темноте. — Мама? Мама!       Он отчаянно кричит, пытаясь найти помощь. Ничего не видно, кроме ближайших кустарников и сырой земли под сапожками. Где же он? Что это за место? Почему он ушел из дома? Тело сотрясается под натиском страха.       Слезы катятся безостановочно, когда он вновь кричит звонкое «мама!», шмыгая носом и неуклюже кружась на месте. Бежать в темноту — ужасно страшно. Он всегда боялся темноты. Особенно такой непонятной и неизвестной.       Скрежет становится громче. Что-то идет к нему, медленно, крадучесь. Испугавшись пуще прежнего, мальчик пятится назад, дальше от незнакомца.       — Мама? — с надеждой спрашивает он и кричит сразу после, давясь слезами.       Сморщенная кошачья морда выпрыгивает из плотного слоя тьмы. Острые клыки зверя обнажаются в утробном рыке, а ярко-желтые глаза освещают раскрасневшееся лицо лучше всяких светильников. Он двигается ближе к малышу, который тут же разворачивается и бежит — быстрее-быстрее-быстрее, пока тигр его не съел! Он не хочет умирать!       — Не надо! Не ешь меня! — кашляя, кричит ребенок, стараясь сбежать от тихого скрежета. Он бежит, но будто не отдаляется ни на шаг от следующего медленной поступью животного. Где же мама? Он съел ее? Нет! Не может быть! Он не мог…       Носочком он спотыкается о бугорок на тропинке и падает вперед, раздирая о землю ладошки. Ужас сдавливает горло, глаза болят от бесконечного потока слёз. Больно и страшно — и некуда бежать. Он переворачивается и плотно закрывает глаза, сверху прикрывая ладошками и прижимая коленки к трясущемуся телу. «Мама» выходит непонятным и едва ли разбираемым звуком, он жмется ближе сам к себе, стараясь спрятаться — не видеть, не слышать! Этого не может происходить. Где же мама? Где птица, его друг, что хотела его защитить?       Но все затихает. Он еще некоторое время сидит, рыдая и бубня спутанные слова, прежде чем совсем чуть-чуть раздвигает пальцы перед глазами. Темно. И одежда человека перед ним черная. Одежда?       Испуганно моргнув, он медленно поднимает голову, встречаясь взглядом с неизвестным мужчиной. Всматривается в искаженное лицо и добрую улыбку, плачет и не может разобрать внешность, испуганный слишком сильно, чтобы разобрать вообще что либо. Видит, как что-то блестит и звенит металлом, и только в последнее мгновение понимает, что в его сторону молниеносно летит лезвие меча.

— — —

      Шен Гуанчжуй медленно открывает глаза, чувствуя, как энергия ци бьет из него сильным потоком. Определенно повысилась температура тела, судя по холодному поту, стекающему со лба, и плывущему взгляду. Мужчина усаживается на кровати, складывая ноги и руки в позу лотоса и приступая к спокойному процессу медитации. А-Чжан явно переборщил в своих попытках излечить раненного заклинателя — но может ли Шен Гуанчжуй винить в этом подростка, чьим учителем был непутевый Хуан Ичен?       Оба спутника крепко спят. Солнце еще даже не начало восходить, но его далекое свечение сделало ночь лишь на тон ярче. Скоро придется вставать им всем — до собрания героев осталось не так много времени, которого как раз хватит, чтобы спокойно выпустить из тела лишнюю ци и после разбудить остальных. Голова медленно пустеет, отпуская сон и принося слегка окрепшее чувство бодрости.       Когда теплые лучи начинают ползти по прохладной земле, все трое гостей Клана Цянь уже готовы к выходу. Прислуга холодно-вежливо указала на места, где можно умыться, и, не кормя завтраком, сопроводила в зал заседаний. Уже только находясь в нем, Хуан Ичен почувствовал, насколько сильно голоден. Последний прием пищи производился сутками ранее, и сейчас живот неучтиво заурчал, давая понять ближайшим людям, что пиршество будет событием крайне желаемым. Расстраивается, когда прислуга разносит по пока пустым столикам лишь воду.       — Главы Цянь не видно, — отмечает Хуан Ичен, раздосадовано глядя на прозрачную жидкость в чашке. — И других героев тоже. Нас что, обманули и сейчас устроят допрос?       — Сомневаюсь, — произносит Шен Гуанчжуй. — Думаю, глава Цянь занят встречей гостей у главных ворот. Мы не вошли в список, ведь ими и не пользовались.       — Какие мы непочтительные, — усмехается Хуан Ичен и осушает маленький сосуд.       В зал заходит уже знакомый ученик Клана Цянь. Лю Янян одет по-другому: вместо простых белой рубашки и небесного платья, предусмотренных для учеников, на подростке красуется дорогое ханьфу, которые носят полноценные члены клана. Они обмениваются поклонами, и Лю Янян, махнув веером, обращается к Шен Гуанчжую.       — Как вам спалось? — интересуется он. По мимике и не ясно, действительно ли его беспокоит состояние героя, или своим ранним появлением преследует какие-то свои цели. Хуан Ичен бы с ним не заговорил, но Шен Гуанчжуй снова выказывает чрезмерную доверчивость, улыбнувшись молодому ученику.       — Чудно, — врет. — Я и мои спутники крайне благодарны Клану Цянь за столь добрый прием.       — К слову о Ваших спутниках, Шен-сюн, — Лю Янян небрежно кивает на Хуан Ичена с А-Чжаном. — Вчера Вы мне поведали, что встретили их на постоялом дворе, а сегодня вы уже идете рука об руку? С чего вдруг вы доверяете людям, которых не знаю даже я?       Хуан Ичен криво усмехается. Каким бы мудрым не был Клан Цянь, они и впрямь кучка балбесов! Чтобы так бестактно окликаться о неизвестных героев, которые спасли жизнь наследнику Цянь Куна, ума должно быть с горошину. Может с полторы горошины, ведь словесный удар пришелся по гордости. А-Чжан, почувствовав упрек в словах едва ли более старшего подростка, отворачивается.       — Боюсь, что это мое дело, — коротко улыбнувшись, парирует Шен Гуанчжуй.       — Герой в праве решать сам, то верно, — раскрыв веер и спрятав лицо за искусным рисунком, соглашается Лю Янян. — Не сочтите за глупость. Мне, как ученику Цянь Куна интересно, как Вы поняли, что им можно доверять?       — Там, откуда я родом, существуют особенные «методы».       — Но…       — Мальчик, почему бы тебе не прекратить унижать меня и моего ученика? — не выдерживает Хуан Ичен. Он становится перед непоколебимым Шен Гуанчжуем и ставит руки на пояс, приподняв подбородок. — Меня зовут Хуан Ичен. Это мой ученик, твой ровесник, А-Чжан. И, если великий заклинатель решил, что нам можно доверять — значит, он прав. Ты когда-нибудь слышал, что взрослые мудрее детей? Доверься этой идее. Будет тебе уроком странствующего дяди-заклинателя.       Лю Янян прыскает и хлопает веером, укладывая его и ладони за спину. Он без всякого стеснения и стыда глядит в глаза Хуан Ичену.       — Дядя-заклинатель, бывают взрослые, которые глупее младенцев. Мы с Вами знакомы всего ничего — с чего бы мне не полагать, что Вы относитесь к их числу?       — Извольте, ученик школы Цянь, — возмущенно произносит Хуан Ичен. — Это оскорб…       — Сомнение и вера друг друга поправляют, — наконец прерывает разгорающийся спор Шен Гуанчжуй. — Когда они полностью поправят друг друга, появится знание. Может, Хуан Ичен и не самый вежливый человек, но я готов принять и то, что это единственный его недостаток на данный момент. Предлагаю юному Лю Яняну разделить со мной эту короткую мудрость.       Яркие подростковые глаза смотрят с вызовом. Лю Янян молча открывает веер и, хихикнув, кивает, отводя взгляд куда-то в пол. Шен Гуанчжуй с улыбкой кивает ему, а потом резко оборачивается к Хуан Ичену с недобрым выражением лица. Оба понимают, что разговор об этой короткой беседе им еще предстоит провести. Один лишь А-Чжан смущенно пятится за спину наставника, мнимо объявляя, что он не при делах в грядущих проблемах с Кланом Цянь.       — Лю Янян, — вновь обращается к ученику Школы Цянь герой. — Скажи, почему ты пришел раньше твоего наставника? Ты хотел что-то спросить у меня?       — Нет, уважаемый Шен-сюн, — он качает головой. — Лишь желал поблагодарить героев за спасение моего шисюна. Ли Юнцинь уже идет на поправку, пускай и не сможет присутствовать на собрании.       — Уверен, глава Цянь еще выскажет благодарность, — отмечает Шен Гуанчжуй. Хуан Ичен медленно понимает, что к чему, с интересом прислушиваясь к чужому разговору. Явно что-то не чисто, жаль лишь только, что Шен Гуанчжуй мудрее и быстрее понимает суть вещей. Это ясно по скромной улыбке, что застыла на лице заклинателя, внимательно изучающего мимику мальца. Тот все так же прячет лицо за веером.       — Эта благодарность — от меня лично, — поясняет Лю Янян и отходит на шаг. — Благодарю за чу́дную беседу, уважаемый заклинатель, — с неприязнью, — Хуан-сюн и… Чжан-сюн. Увидимся через какое-то время.       — В назначенное время в назначенном месте, — кивает Шен Гуанчжуй, прежде чем ученик Клана Цянь удаляется, посеяв в сердцах сомнения.       Хуан Ичен мрачно усмехается. Лю Янян, пускай с виду и просто не уважающий авторитеты малец, скрывает в себе куда больше, чем просто принадлежность к великому клану. В персиковых глазах ребенка тлеет что-то чужое и лисье, а веер скрывает подвижные губы, выплевывающие наружу лишь колкости, смазанные неаккуратно брошенными почтительными суффиксами-приставками.       — Про допрос ты был прав, — хмыкает Шен Гуанчжуй. — Что бы он ни пытался отыскать, своего не получил. Вероятно, Лю Янян просто заинтересован в знаниях о том, кто я такой и почему вожусь с бродяжками.       — Я бы и сам хотел знать, — вздыхает Хуан Ичен. На этот раз в спор с ним, нежданно-негаданно, вступает собственный ученик.       — Но, шифу, вы ведь сами сказали, что если Шен-сюн решил, что нам можно доверять — значит, он прав, — удивленно произносит А-Чжан. Хуан Ичен едва ли не скрепит зубами.       — Несносный ребенок, как ты смеешь, вот так... — цедит он. — Это все твое дурное влияние!       Шен Гуанчжуй, не ожидавший, что перепадет и ему, лишь легонько качает головой. Он расправляет белые рукава и отворачивается, выбирая не комментировать глупые речи разбушевавшегося заклинателя.       «Да чтоб вас,» — бурчит Хуан Ичен настолько тихо, что даже А-Чжан этих слов не слышит. Он проходит к своему месту и недовольно усаживается за столик. Разговор себя исчерпал, а Клан Цянь внезапно разочаровал. Подумать только — «обитель порядочности!» Да с такими учениками в запасе здесь черт ногу сломает, но милости не выкажет. Шен Гуанчжуй, особо за реакцией спутника не наблюдая, обращается куда-то в воздух в своих рассуждениях.       — Сегодня стоит присмотреться к Лю Яняну, — произносит он. — Как и ко всему клану Цянь. Пока делать выводы достаточно рано, но я полагаю, ягненок знает чуть больше, чем нам кажется. Если не о Цветущей Пустоши, то точно о истиной судьбе Ордена Ван-Шен.       — Что вы имеете в виду, Шен-сюн?       — Защитный купол Клана Цянь — сложная система оберегов и выбросов духовных сил, не позволяющая никому чужому пробраться на территорию школы, — объясняет Шен Гуанчжуй подростку, меряя небольшими шагами помещение. — Разгадать головоломку снятия защиты может или гениальный заклинатель, или член Клана Цянь. Более того, я знаю ещё кое-какие сведения о Лю Яняне и об одном ученике из Ордена Ван-Шен, тело которого так и не было найдено. Но пока я не могу сказать, ведет ли этот ребенок расследование или двойную игру.       — И откуда ты столько знаешь, милый герой? — улыбнувшись, спрашивает Хуан Ичен. — Не уж-то святая благодетель прибегает к грязной игре?       — Где вода чиста, не бывает рыбы, — уклончиво отвечает Шен Гуанчжуй. — Сегодняшний день ответит на многие мои вопросы, и я посвящу вас в курс дела чуть глубже по прошествии времени. Пока мои доводы не имеют смысла.       Белое ханьфу шуршит дорогим шелком, когда заклинатель, махнув рукой, занимает свое место рядом с Хуан Иченом. По другую сторону садится задумчивый А-Чжан — уж точно проникся размышлениями Шен Гуанчжуя. Его же наставник подпирает подбородок ладонью, глядя на умолкнувшего героя.       — А нам ты что прикажешь делать? Мне кажется, что Клан Цянь подозревает нас куда больше, чем мог бы, из-за спасения сынишки Цянь Куна. Не думаешь, что посреди собрания останемся без голов?       Шен Гуанчжуй усмехается, но ничего не отвечает. Как обычно, лучше всяких слов — эта теория определенно стала главной, и именно такого исхода заклинатель и ожидает. Хуан Ичен прыскает и кладет вторую руку на рукоять меча. В конце концов, его просили о защите.