Пёс и Тигр

      Тот день достаточно крепко осел в памяти своей продолжительностью и количеством произошедших событий.       Клан Медного Листопада — небольшая, но сильная семья заклинателей, когда-то вынужденных бежать из родной страны. Затаившиеся вечно рыжие листья с высоты похожи на яркий всплеск красок средь зелено-черных ландшафтов, изрезанных лазурными в солнечном свете бурными реками. Усадьба горит пламенем вечного душевного огня, не способного потухнуть даже под самыми сильными ветвями ненастий. Веками назад первый основатель Клана привез на чужую землю что-то новое: дети Листопада отличались открытостью и честностью, абсолютной несдержанностью в сравнении с другими известными семьями. Никто не верил в заморских перебежчиков, точных до времени и стремления к индивидуальности, но годы шли, и вся поднебесная вскоре узнала о могуществе этой жалкой песчинке в океане людей, ступивших на путь самосовершенствования.       Мир заклинателей осведомлен о чудесных способностях, сложенных в результате тайных учений, привезенных с другой точки мира. В ожесточенных схватках точный и искусный цигун Медного Листопада был подобен танцу бабочек, чья жизнь слишком коротка, чтобы им можно было насладиться вдоволь. Они никогда не брали силой, напротив, проворство и танец сопровождали их в кровавых морях сражений, позволяя выйти сухими из алого ада войны. Сам император мечтал заполучить в ряды своих войск парочку учеников Школы Медного Листопада, да вот только никто его столь высокой почестью не награждал. Тайна оставалась тайной. Индивидуализм процветал, пока не возникла ненависть в ревнивых сердцах местных жителей.       Тогда рыжие ветви стали увядать, а игривые взгляды заклинателей клана — тухнуть. Одна за другой, великие семьи стали отворачивать лица от несправедливости бытия, предпочитая вовсе больше не иметь дела с Кланом Медного Листопада. Средств становилось меньше. Обеденный стол накрывался из вчерашних остатков ужина. О завтраке можно было лишь мечтать.       Живот протяжно заурчал. Молодой заклинатель усмехнулся в ответ, не придав особого значения голоду, и удобнее устроился под ветвистым медным кленом. Пару листочков грустно повалились вокруг, образовав несуразный узор желто-коричневых сполохов. В солнечном утреннем свете опавшие листки ярко мерцали, как выброшенные из ночных холодов звездочки. «Сияющие звезды, — подумал тогда заклинатель, — как парадоксально.»       Ким Гювин, восемнадцать лет, ученик Школы Медного Листопада при одноименном клане.       Сын Ким Джиуна.       — И о чем задумался мой пустоголовый хен? — спрашивает мужской голос под ухом. Гювин, выходя из молчаливого оцепенения, прыскает и хлопает ладонью друга по плечу.       — Сам ты пустоголовый! Только сели отдохнуть, а я уже делаю что-то не так, — высунув язык, протестует Гювин. — Гонук-и, не раздражай своего старшего, м?       Пак Гонук, семнадцать лет, ученик Школы Медного Листопада при одноименном клане.       — Ой-ой, прости, — смеется Гонук и прокручивает в руках украшенную красной нитью белую сяо. У Гювина такая же, но смолистого цвета — оба получили свои в подарок от отца Гювина, ведь эти двое всегда «шли в комплекте», когда дело касалось подарков от Главы Медного Листопада.       С пяти часов утра они занимались «самосовершенствованием» — иными словами, мутузили друг друга ученическими мечами, пытаясь потягаться в силе. Мышцы в теле здорово заныли от усталости за эти короткие пару часов, и больше всего в жизни хотелось посидеть молча. Гювин-то знает, что долго бы играть в молчанку и сам не смог, но то, что первым заговорил Гонук, привело к некоторому удивлению. Потому-то он и выгнул бровь, качнув головой: ну, рассказывай, что не так?       — Хен, — тише прежнего говори Гонук. Он озирается. — Насчет «Десяти обратных путей ци»…       — Нет, — фыркает Гювин, сразу уловив грядущий смысл их беседы. — Давай другую тему для разговора. Пожа-а-а-алуйста?       — Ты не сможешь убегать от правды вечно, — качает головой Гонук. Он нисколько не ругает старшего, напротив, хочет как лучше. Но Гювин уже знает общий посыл. — Ты ведь понимаешь, что рано или поздно оно поглотит тебя? Цветущая Пустошь — это не шутки, хен. Кто знает, сколько раз еще мы сможем вытаскивать тебя с того света.       — Так не вытаскивайте! Оставьте и будь как будет. Не ваша же забота, умру я сам или вам придется это сделать. Я верю в свои силы и могу сказать, что способен контролировать их достаточно.       Гювин чувствует, что начинает раздражаться. Улыбаться приходится через огромные усилия. Гонук как всегда прекрасно улавливает настроение их разговора и смягчается, ткнув друга флейтой по колену.       — Я верю тебе, хен, — соглашается заклинатель. — Просто не так уж верю в себя… Знаешь, сложно раз за разом играть «Успокоение души» под гневным взглядом господина Кима…       — Попался! — восклицает Гювин, подскочив на месте. — Это отец заставил тебя со мной поговорить? О Небеса, когда же я вырасту в его глазах!       Раздосадованный, сын главы клана падает спиной назад о древесный столб. Гонук приглушенно смеется. Поднимается ветер — несколько листьев грустно спадают с деревьев, и один из них смешно ударяет по лицу пойманного с поличным юноши. Гювин насмешливо прыскает, когда раздается звонкий чих младшего. Поделом!       — Твоя взяла, — сдается Гонук.       — Ты никогда не умел врать, ну.       — Истина подобна солнечному свету, ее нельзя навсегда заслонить.       Тихий отцовский голос раздается так неожиданно звучно, что Гювину приходится крупно проморгаться, чтобы различить подошедшего к ним главу Клана Медного Листопада. Ким Джиун как всегда облачен в те же одежды, что и сын: лиловое ханьфу с узором из очертаний журавлей, устремившихся к недостижимому горизонту. На лице мужчины гаснет улыбка, за которой скрывается нечто куда большее. Гювин сводит брови, придавая лицу жалостливый вид: все равно отец его отругает, пускай хоть смилуется под принятием вины.       — Гонук прав, — начинает Джиун, обращаясь к отпрыску. — Я обеспокоен тем, что твоя душа лежит к темному пути. Это правда — я сам принял свиток из рук посланца Цветущей Пустоши, но это не значит, что к делу стоит относиться с таким рвением. Притворяться — тоже выход.       — Отец, ты ведь сам сказал: истину нельзя заслонить навсегда, — Гювин встает на ноги, поравнявшись с отцом. За последний год он стал выше главы клана, но собственная значимость превращала его тело в мышиное: маленькое, бесполезное, глупое и вечно подверженное упрекам. Жалкое — как ненавидел мысленно отмечать сам Гювин.       — Однажды Пустошь захочет получить своих солдат, а столкнется с кучкой «притворяющихся». Хоть один из нас должен приложить усилия, чтобы…       — Чтобы что? Принести себя в жертву инь? — холодно вопрошает Ким Джиун. Гювин замирает, одними губами произнося беззвучное «да».       Только сейчас он замечает, каким усталым выглядит один из сильнейших заклинателей поднебесной. Глубокие морщины проели углубления в коже хуже всяких шрамов, бледнота щек пылала белым отливом. Поставь Ким Джиуна рядом с фарфоровыми чашами, привезенными с другого края света — и не поймешь, чем материалы должны отличаться. Но все это — ничто, даже седые пряди не кажутся признаком тяжелого состояния от воздействия темной энергии. Лучше всего за все существо мужчины говорят глаза. Два когда-то матовых уголька, утаивших свое пламя глубоко в сознании, приобрели ужасную дымчатую прослойку. Серые линии проедают радужку резкими зигзагами, разрывают зрачок, сцепляя его в единый круг с «цветной» оболочкой. В глазах Ким Джиуна давно не осталось ничего, кроме подавляемой темной энергии. Это отец никогда не притворялся. Жертва, которую глава клана собирался принести Цветущей Пустоши, хранилась в нем самом.       — Гювин, — подбородок родителя опускается, взгляд падает на птиц, выкроенных в фиолетовых одеждах сына. — Ты и вправду слишком похож на меня в юности. Пойми, ты молод и силен, твое Золотое Ядро — повод для гордости. Не стоит тратить могущество на Цветущую Пустошь. Понимаешь, о чем я говорю?       Хочется возразить: конечно, он все понимает! Более чем понимает: похож на отца как в юности, так и во взрослом возрасте. Оба дураки, желающие спасти своих близких от ужасной гибели. Оба хотят друг друга уберечь. Потому и сказать ничего не получается. Зато получается у их молчаливого слушателя: скромно улыбаясь, Гонук становится рядом с заклинателями и одной лишь головой кланяется.       — Господин Ким, — вежливо произносит Гонук. — Мы с Гювином с самого рассвета тренировались и устали. Думаю, наш разговор можно перенести и на более позднее время.       Джиун оборачивается к Гонуку. Смотрит, не моргая, борясь с собой. Взгляд же Гювина привинчен к золотому листу, наполовину притоптанному своим сапогом. И вот опять его лучший друг его спасает. Что-то в этом мире вечно.       — Хорошо, — соглашается глава Клана Медного Листопада. — Оставим этот разговор на будущее. Госпожа Пак пожарила вам лепешки — как проголодаетесь, приходите в общие покои. Удачного вам дня.       Гювин и Гонук кланяются одновременно, прощаясь со старейшиной. В горле образуется ком невысказанных слов, не пропускающий и новых речей. Гонук же этого чувства не разделяет: стоит отцу удалиться, он поддерживающе похлопывает друга по плечу.       — Я пойду посмотрю, как дела у младших. Потом вернусь и пойдем вместе поедим, идет?       — Спасибо, — только и произносит Гювин, получая в ответ лучезарную улыбку. И вот так всегда: светлую душу Пак Гонука не могли запятнать никакие темные учения. Друг уходит, махнув рукой. Через короткое время ушей касаются радостные визги маленьких заклинателей: «братец Го» всегда был их любимым наставником.       Гювин остается один, объятый недовольством и пониманием горестной правды. Тело само подается к земле, ища поддержки в холодной почве. Морщины на лице разглаживаются со временем — чтобы успокоиться, заклинатель играет с повисшей с сяо ниточкой, и совсем скоро расслабляется полностью. Обо всем сказанном в самом деле стоит поговорить с отцом вновь чуть позже, когда он поймет, что обычный отдых ему надоел, а сердце просит новых приключений. Пока разум просто хочется запереть на тысячу замков, чтобы всякие тревоги рассеялись с дуновениями осеннего ветра.       Неизвестно, сколько Гювин сидит вот так. В какой-то момент к одиноко отдыхающему юноше устремляется маленький заклинатель — ребенок так и пыхтит, пытаясь и бежать, и волочить за собой неподъемное оружие. Явно не ученическое, и Ким Гювин искренне улыбается, узнав меч своего товарища, покинувшего его недавно. Кончик «Цзыде» грустно прорезает сухую землю острым балластом. Точно: с самого утра у Гонука не наблюдалось привязанного к нему же меча.       — Юджин-а! — окликает ребенка Гювин. Ученик на секунду замедляет спешку, а потом ускоряется вновь, радостно улыбаясь своему старшему. — Это что такое? С каких пор ты воруешь оружие у Гонука?       — Хён сказал, что я так быстрее научусь драться! — отвечает ребенок, все еще не отдышавшись и придавая щечкам красный отлив. — Гювин-хён, ты ведь не занят? Пойдем учиться бою…       Гювин улыбается — маленький Юджин всегда был одним из самых милых детей клана, — и кивает. Малыш в тот же момент подскакивает на месте, чуть ли не споткнувшись о Цзыде, и бегом устремляется за уходящим к полю для тренировок заклинателем. Забывается и голод, и неприятные проблемы. Жизнь останавливается на ребенке, чье счастье — главная забота каждого из членов Клана.       Вот только Гювин останавливается подле экрана, и улыбка его меркнет.       Ни для кого не секрет, что происходит с Медным Листопадом сейчас. Когда живешь внутри Усадьбы, изменения видеть сложно, но бывают точечные моменты прозрения. Когда в сознании что-то трескается, делится на «до» и «после», не складываясь в общую картину более. Всегда нужен фактор, который двоякость эту провоцирует, и Ким Гювин бы предпочел никогда с этим фактором не сталкиваться. Пальцы цепко впиваются в выхваченную из-за пояса сяо, губы охватывают кончик флейты. Горло обжигает потонувшим в желудке криком.       «Успокоение души», сыгранная по памяти и с ошибками, каждая из которых может стоить жизни. Обычно эту мелодию играют ему самому. Юджин кричит куда более звонко, чем поет флейта, и прячется за спиной Гювина, отбросив в сторону задрожавший «Цзыде», почуявший неладное в присутствии владельца неподалеку. Маленькие пальчики врезаются в ханьфу старшего заклинателя.       Голод и вечная усталость ломают человеческий дух. Если не сохранять бдительность, они ползут дальше, вычерпывая из него всякие силы. Если же сердце человека хранит в себе страшную тайну, охраняемую уже пятый год, то ослабевшая концентрация выпускает наружу темные потоки инь. И тогда ничего человечного в жертве приближающейся смерти не остается.       Они разошлись не более десяти минут назад. За эти десять минут трупный запах слабо стал отдавать гнилью в свежем воздухе.       Пак Гонук любил улыбаться. Для каждого в Усадьбе этот взрослый ребенок представлялся главным обаятельным защитником, чьими помыслами двигала лишь справедливость и желание дать другим точку опоры в своем лице. Они с Гювином здесь за старших — и если Гонук даже под влиянием запретной книги говорил о силах света, принося себя в жертву на благо другим, то Гювин всегда пренебрегал опасностью, делая, и что нужно делать, и что хочется. Часто вторая часть предложения побеждала. О, сколько раз сам сын Ким Джиуна оказывался близок к потере контроля! Уже и не счесть. Каждый раз рядом были другие заклинатели, одной мелодией способные усмирить разыгравшуюся внутри темную энергию и вернуть рассудок глупому дурачку. Гювина любили и по-доброму на выходки смеялись, ставя в пример Гонука. Пять учеников получили запретное писание. Гювин и Гонук в их числе. Никто не предполагал, что честный и до умилительного открытый Гонук станет очагом возгорания событий этого дня.       — Я думаю, ты понимаешь, к чему все ведет.       — Верно, — Шен Гуанчжуй поджимает губы. — Потеря контроля.       Монстр в теле человека — иначе и не опишешь. Мягкий свет глаз сточился до двух черных бездонных омутов, тело уже покрывали раны от нанесенных другими учениками ударов. Запах крови проедает сознание. Гювин чувствует, что ошибается чаще. Они с Юджином не слышали криков, потому что кричать уже было некому. Мертвые маленькие тела раскиданы по всему выделенному для тренировок полю. Алые лужи забрызгали золотые листы. То, что было Гонуком, завывает, услышав осточертевшую мелодию. Тварь оборачивается слишком резко для человека, так, чтобы щелкнула и вывернулась шея. Ужас сковывает конечности, мелодия под губами играет как успокоительная мантра. Гювин и сам дрожит. Ближе всего к нему лежит труп старшей сестры. На глаза наворачиваются слезы. Нет.       Пак Гонук любил улыбаться, а захватившая его тело инь — скалиться. Чудовище бросается в сторону заклинателя, и Гювин быстро меняет тактику, подвластный царившему вокруг ужасу.       «Подчинение». Высокий свист, как звон разбитого стекла, из-за которого с деревьев замертво падают птицы, и всякая нечисть в радиусе сотен ли разбегается прочь. Дребезжание стенок дома молоточками пробивает барабанные перепонки. Темная техника контроля злых духов, которая сейчас заставила «Гонука» упасть на землю тяжелым сосудом и инородно закричать. Утробное рычание врезается в уши хуже звуковой волны. Сяо падает из трясущихся пальцев на землю, рука по инерции падает на собственное оружие. Заминка.       Он не может убить лучшего друга. Так нельзя, это бесчеловечно, это…       Когда «Гонук» оказывается в одном цуне от лица, его грудь навылет пронзает тонкое закругленное слегка острие меча Гювина. Вокруг всего правого предплечья клубится черный туман, Гювин не чувствует себя хозяином тела, которое было выхвачено у него из-под владения. Он своими глазами видит, как отбрасывает от себя более неживой труп, который тут же вспыхивает угольным ядовитым дымом. Плач Юджина вынуждает обернутся, и оружие, вот-вот готовое вонзится и в противного раздражающего ребенка вырывается из пальцев чужими руками. Гювина бьют где-то чуть ниже ребер — на уровне Золотого Ядра, — мир вспыхивает белой вспышкой, в горле застревает металл, челюсть клацает и стискивается до головной боли, чья невыносимая агония вынуждает организм и вовсе потерять связь с реальностью. Гювин теряет сознание, повалившись в багровую теплую лужу.       Когда Гювин открывает глаза, он находит себя подле плачущего Юджина, что маленькими кулачками старается стереть с лица неостановимые слезы. Лицо ребенка раскраснелось и опухло, большие глаза плотно закрыты, а прерываемые шмыганьем бормотания не поддаются пониманию. Картины произошедшего восстают одна за другой, тело покрывается мурашками. Искаженное навсегда ужасом лицо сестры, трупы детей, лишенный разума взгляд лучшего друга, хруст костей и лужи крови, протянувшиеся до самых пят. Рвотный рефлекс приходится сдержать, и заклинателем резко садится, пугая плачущего ребенка еще больше. Рука растерянно тянется к младшему и прижимает малыша к себе ближе. Гювин не может сказать ни слова.       Они в цзинши — причем гювиновой. Кроме них внутри никого и нет. Пахнет целительными травами и теплой водой — свежей и чистой. Глубоко в дыхательных путях засел сладостный запах смерти. Перекошенное и искаженное лицо Гонука перед его смертью возникает перед Гювином каждый раз, когда он моргает слишком неосторожно. От очередной потери рассудка его спасает распахнувшееся дверь. Отец без всякой мимике на лице проходит к кангу и останавливается рядом. Юджин, не разобравший вошедшего вовсе, прижимается к старшему заклинателю плотнее. Гювин призрачно поглаживает младшего по волосам: он в состоянии защитить Юджина, если внезапно их потревожит очередная опасность.       — Отец.       Голос звучит так глухо и скомкано, будто Гювин дышал лишь темным дымом последние… часы. Он не знал, сколько прибывал в бессознательном состоянии. Окна плотно закрыты, скрыв за собой время суток. Голова одновременно пуста и полнится миллионом вопросов. Чувство вины плавно омывает медленно бьющееся сердце. Почему бы всему произошедшему не оказаться лишь кошмаром?       — Вам обоим стоить бежать как можно скорее, — тихо оглашает Ким Джиун. Так холодно и безэмоционально — будто бы произошедшее уничтожило в нем самом все живое.       — Отец, — вновь предпринимает попытку высказаться Гювин. От голосов взрослых Юджин слегка успокаивается, и его ручки обвивают теплое тело заклинателя, ища поддержки. — Что случилось? Сколько…       — Вы двое. Единственные уцелевшие — вы двое.       Слова звучат приговором. Внутри Гювина разразилась буря осознания от короткого предложения, принимать которую не хочется вовсе. На улице, где звучал детский смех и саркастические фразы старших заклинателей, теперь живет лишь гибельная тьма. На кухне, где дурманяще пахли свежие блюда, остался лишь гуляющий вольный ветер. В соседней цзинши, из которых по утрам, лениво и сонно, вылетала старшая сестра, стало тихо навсегда. Желто-рыжие листья, ковром покрывшие сырую землю, стали багряными и теплыми. Он содрогается, чувствуя, как поднимаются волосы на затылке.       Душевный покой тает, словно утренний туман, оставляя лишь пустоту. Сердце, обычно строившее свой теплый дом из любви и воспоминаний, теперь заперто в хрустальных стенах скорби, дрожащих и бьющихся острыми осколками при каждом вдохе. Хочется не дышать. Заплакать не выходит.       — Идите как можно дальше, — вновь говорит Ким Джиун. То, что он способен разговаривать с такой же силой в речи и абсолютной уверенностью в погибшем клане — смертный грех и самая чудесная благодетель. — Так, чтобы Цветущая Пустошь вас не нашла. Ее солдаты обязаны прибыть с минуты на минуту.       — Отец, а ты? — на выдохе спрашивает Гювин. — Ты не можешь остаться с ними один на один. Я не могу просто взять и уйти.       — Можешь, Гювин-а, — Джиун устало вздыхает. — Сто добродетелей, самая важная — это благополучие родителей; послушание и уважение к старшим, преданность и честность — вот основа.       — Но потому я и должен остаться…       — Потому ты и должен уйти.       Приговор. Последнее родительское наставление.       Произошедшее дальше — череда окутанных ужасом картинок. Гювин встает с кровати, вынуждает Юджина отстраниться. Ребенок преданным «младшим братом» следует за Гювином по комнате, пока тот собирает все оставшиеся вещи. Кроме Гювина у малыша никого и не осталось — сам пока не понимает, но душа подсказывает следовать за старшим, в страхе потерять. Джиун наблюдает за учениками безмолвно, все так же не проявляя ни единой эмоции в замороженной мимике.       Собственный меч взять не получается — он навсегда запятнан кровью человека, который почти с самого рождения шел с ним рука об руку. «Цзыде», лежащий рядом, даже не обрушившийся на пол из-за непослушных пальцев, крепится на поясе вечной реликвией. Память о Гонуке теперь навсегда будет спутником Гювина на его одиноком пути.       — Гювин.       Отцовский голос останавливает его у самых дверей. Хотелось как можно быстрее уйти и не дать слабости полностью окутать тело. Гювин слегка наклоняет голову, обернувшись. Родитель следует к нему ближе, и теперь сбежать точно не получится. Сердцебиение останавливается. Рука держит крохотную ладошку Юджина. Сжимает сильнее, когда глава покойного клана начинает говорить.       — Удачи тебе на твоем Пути, — короткая улыбка. Такая хрупкая и одновременно сильная, способная окончательно уничтожить остатки самообладания в сыне. — Я уверен, ты станешь воистину сильным заклинателем, чье имя узнает весь мир. Возьми Юджина под свое крыло. Он еще совсем юн, но его воля крепка, он послушен и усидчив — усидчивее тебя будет. Будь внимателен к нему. Не омрачи имя Медного Листопада, как сделал твой отец. Прощания ужасны — так что не прощайся со мной. Просто иди и не оглядывайся. Совсем скоро…       Ким Джиун не заканчивает. Ким Гювин выбирает не ждать конца. Он уходит навсегда, скрываясь в горах, где впервые плачет в объятиях ночи, когда изниможденный страхом Юджин засыпает, укутанный теплой мантией старшего. Душевная боль, словно бескрайний океан, заливает голову волнами невыносимой потери. В тяжелой тишине мертвенных вершин утраченные голоса и звуки столь живые, что, кажется, могут и ожить вовсе кошмарными сновидениями, стоит Гювину прикрыть глаза хоть на мгновение. Вечная ночь не оставляет ни единой дыры для утешения. Гювин готов отдать что угодно в своей жалкой жизни, чтобы не помнить. Гювин готов отдать свою собственную жизнь, чтобы не забыть.       Глаза отца, что с теплом прощались с сыном долгие годы назад, до сих пор согревают где-то глубоко в душе. Гювин знает — у него такие же. И у его сестры были такие же. Он обязан сохранять память о них обоих, как и о каждом отважном воине Медного Листопада. В тот день потерял контроль не только Гонук — еще двое учеников сошли с ума, задохнувшись черным дымом. Только верхушка клана в лице Джиуна и его сына чудесным образом сохранили рассудок, окончательно подчинив себе ядовитые путы обратной ци. К сожалению, было уже слишком поздно, чтобы поделиться с другими обреченными ключом к выживанию.       — Так значит, — спустя какое-то время молчания, произносит Шен Гуанчжуй, — выжить смогли лишь те, кто практиковал «Десять обратных путей ци» в полной мере и без «хитростей»?       — Мгм.       Из-за густых туч показывается луна, студеным светом спускающаяся к двум сидящим у хижины заклинателем. Тихо — прямо как в ту самую ночь, когда закончилась история семейного тепла, сгоревшего дотла.       — И с тех пор, — голос Хуан Ичена дребезжит, как оконные рамы в самый сильный тайфун, — я использую инь в моменты, когда есть риск гибели. Пока А-Чжан… Юджин, не встанет на ноги как полноценный заклинатель, я не могу умереть.       — Если у тебя есть долг, ты становишься должником в тот же день, — Шен Гуанчжуй понимающе кивает. Черные локоны заслоняют лицо — заклинатель может видеть лишь кончик носа. — Если у тебя есть враг, ты становишься врагом в тот же день. Пустошь наверняка точит зуб на тебя и твоего ученика после всего случившегося. Это причина, по которой ты скрывал имя?       — Мой дражайший друг как всегда проницателен, — натянуто улыбается заклинатель. — Можешь впредь звать меня, как угодно твоей душе.       Шен Гуанчжуй встает и расправляет рукава. Он какое-то время просто молчит, наблюдая за полнолунием, из-за которого все окружение стало четче и понятнее, без черных несуразных форм вокруг.       — Бродяжка, ты и впрямь обделен умом, — усмехается герой. Хуан Ичен удивленно вскидывает брови: уж не такой реакции он ожидал на свой животрепещущий рассказ! — Хуан Ичен, Ким Гювин. Одно и то же. В моих глазах ты лишь подтвердил звание бродяжки.       Хуан Ичен вздыхает не без улыбки. Он поднимается с холодной древесной поверхности и потягивается, разминая затекшие мышцы. Они сидели так слишком долго — верным решением будет лечь спать после разделенных между собой откровенностей. Он первый намеревается вернуться в дом, исчерпав чашу своего рассказа до предела. И в мыслях не укладывалось, что он так просто поведать правду о своем прошлом кому-то, с кем они знакомы столь малый срок. Тем не менее, сожалений в душе не таится. Шен Гуанчжуй странный, до ужаса странный человек — и все равно внушает доверие одним лишь своим присутствием. Что уж говорить о чистейших и благороднейших поступках героя! О, о нем будут слагать легенды, когда век Шен Гуанчжуя подойдет к концу. Если подойдет, конечно — теорию о «небесном» происхождении друга списывать со счетов было бы кощунством. В любом случае, восхищение в Хуан Ичене лишь возросло.       — Уважаемый герой, не желаешь ли ты последовать моего примеру и проследовать в наши общие покои? — ухмыльнувшись, спрашивает Хуан Ичен. Шен Гуанчжуй выгибает одну бровь и награждает настолько осуждающим взглядом, будто это не он выслушал полный честности и доверия рассказ.       Герой молча уходит вперед, отпихнув как бы невзначай от двери смеющегося заклинателя, и первый удаляется в их импровизированную спальню. Гювин последний раз осматривает улицу: рыжеглазая тварь, что наблюдала за ними, исчезла, а по простору опушки гулял лишь ветер и лунный свет. С удивительным спокойствием в сердце, он ложится спать следом за его новым, — на этот раз и в самом деле, — другом.