Пёс и Тигр

      Когда обратившаяся человеком Красная Птица поведала Юджину, что ее другу пришлось умолять на коленях, прося о помощи, она обманула не многим, пускай обман презирала по своей природе. Потому небеса и обрушились на землю ужасным гневным катаклизмом.       Днями ранее.       Когда Шен Гуанчжуй понял, что потерял след напавших на них заклинателей из Ордена Инин, а раны не позволяли двигаться дальше, он позволил ослабшему телу обвалиться на землю, потеряв все оставшиеся в нем силы.       Спиной заклинатель припал к ближайшему дереву и, сконцентрировавшись на лесном звучании, постарался впасть в медитативное состояние. Продолжи он свой путь, и рана под ребрами легко стала бы смертельной, а потому действовать нужно было продолжать другим образом. В своем выборе герой никогда не колебался, и даже в помутневшем от боли сознании всегда выводил самые точные и быстрые планы. Собственной свежей кровью он обратил свой зов высоко в мрачное ночное небо, тонкой золотистой струей взывая о помощи к тем, кому и без того обязан жизнью.       Вспышка в небе, подобная фейерверку или взорвавшейся звезде. Искры рассыпались по небосводу, очертили созвездия изогнутыми линиями. Плавно взмахивая огненными крыльями, Красная Птица по единому зову примчалась на затративший оставшиеся в теле духовные силы талисман. Мгновение, и вот она уже сложила крылья, приземлившись перед умирающим человеком. Черные заостренные глаза ее медленно моргнули, горящий на голове хохолок просиял ярче.       — Дурак, — обозначил посланник Зодиака, щурясь. — Ду-рак.       — Чжу-Цюэ, — покрытые кровью губы сложились в улыбке. — Не думал я, что наша встреча произойдет так скоро…       — Ближе к делу! — чирикнула птица, распушив перья. Они рассыпались по холодному воздуху тысячью маленькими искорками.       — Мне нужна твоя помощь, милый друг. Я оплошал — и Небеса мне эту оплошность припомнят, как только я вернусь в Звездные Вершины. Однако я смею просить тебя посодействовать мне. Цветущая Пустошь не вернет Ким Гювину ученика так просто, и сам Ким Гювин не силен еще в той мере, чтобы ей противостоять… А я, ты видишь сам, грядет день и это слабое тело вовсе потеряет сноровку…       Красная Птица опустила голову и неразборчиво просвистела что-то. Шен Гуанчжуй усмехнулся, отлично понимая недовольство своего друга.       — Чжу-Цюэ, мне нужно, чтобы ты отдал одно из своих перьев Хан Юджину, — продолжил герой. Птица тут же вспыхнула ярче. — Лишь так я смогу вернуть Ким Гювину его ученика.       — Дурак, дурак! — раскричалась Красная Птица, хлопая крыльями. Жар опалил лицо героя, так и не тронутое болью от глубоких ран. — Бай-Ху, дурак! Таких дураков свет не видывал! Тебя не примут — сошлют на землю, сократив желанную вечность до считанных лет, и ради чего? Ради этого человека? Брось, пускай, это лишь его ученик, не он сам. Твоя цель — Ким Гювин, Ким-Гю-вин! Зачем тебе ему угождать?       — Ким Гювин, — выдохнул Шен Гуанчжуй и закашлялся. Он слабой рукой стер с лица брызнувшую кровь. — Если он потеряет своего ученика, то вся его сдержанность канет в обитель мрака. И тогда инь надломит хрупкое равновесие…       — И что потом? — фыркнул Чжу-Цюэ. — Перевесит раз, перевесит другой. Все восстановимо!       — Милый друг, ты лучше меня понимаешь, чем ценен этот человек. Инь и ян так редко находят баланс в Поднебесье, и уникальные способности Ким Гювина могут стать полезны как здесь, так и на Небесах, коль до Небес он дойдет… Сейчас важно спасти его ученика, чтобы ненависть вновь не захватила его тело.       Красная Птица прыжком оказалась ближе, поднимая взорвавшимся гневом целый огненный столб. Шен Гуанчжуй нисколько не испугался и терпеливо ждал, пока раздраженный друг успокоится. Единственное, что подрывало терпение — потеря крови. Тело становилось все слабее. Ход мыслей шел так же плавно и отстраненно от внешних воздействий, но с каждым словом все более тихий голос мешал столь важному разговору.       Наконец пламя утихло, и Чжу-Цюэ обернулся человеком, зная, что в человеческой своей форме пламя менее буйно. Присев на корточки, он придирчиво рассмотрел друга с ног до головы и вздохнул.       — Как будто только готовишься к первой смерти, — произнес он. — Я никогда не пойму твоего внимания к мелочам… Плетешь свою паутину, как вздумается, никому ничего не говоришь, а этот обделенный разумом человек, поди знай, обозлится на тебя, как только узнает, что вызволить его ученика ты не успел.       Шен Гуанчжуй хрипло рассмеялся: проницательность Чжу-Цюэ никогда не подводила.       — Как только закончу с делами на Западе, отправлюсь к Хан Юджину, — заключил Чжу-Цюэ и поднялся. Он поправил ленту в волосах, стараясь не смотреть на друга больше. Так выглядело беспокойство у гордой Красной Птицы.       — Благодарю, мой милый друг, — прошептал Шен Гуанчжуй и прикрыл глаза. Получив обещание, он позволил телу поддаться слабости и почувствовал, как медленно тьма поглощает его. — Я отплачу тебе вдоволь, когда вернусь в Звездные Вершины.       — Я всю вину взвалю на тебя, помни! — чирикнул Чжу-Цюэ, обернувшись Красной Птицей. — И перед шицзе сам оправдаешься! И ты, Бай-Ху… — он притих, поняв, что Шен Гуанчжуй потерял сознание и больше тирады его не слышит. Покачал головой. — Вернись домой живым, и большей платы мне и не нужно. Дурак.       Нехотя, но Красная Птица черпнула немного крови Шен Гуанчжуя, сбросив капли на одно из перьев. Оно тут же сорвалось с тела, блеснуло и обернулось маленьким кольцом вокруг когтистого пальца. Оружие, сотканное из силы Зодиака, в горе и в счастье обманет судьбу, и тьма обернется светом, а свет — тьмой. После того, как на перо Красной Птицы Юга попадает кровь Белого Тигра Запада, оно способно принести своему обладателю силу, с которой на равных будут лишь Небеса.       Взмах широкими крыльями и очередная вспышка в небе. Теперь она была различима и людьми — так Сон Юци смогла найти раненого Шен Гуанчжуя глубоко в дремучем лесу. Чжу-Цюэ скрылся, устремившись в Звездные Вершины; домой.       — Дождь на дворе, а прекрасный герой полон радости, — отмечает Хуан Ичен, плотнее кутаясь в теплые одеяния. Вместе с раненым извозчиком им пришлось выйти под проливной дождь, чтобы успокоить испуганных лошадей. — Неужели тебе по нраву дожди?       — Не стерпишь малого — расстроишь большие замыслы, — отвечает ему Шен Гуанчжуй. При его словах промокший насквозь извозчик тоже не отказывает себе в улыбке, что не может пройти мимо внимательного взгляда Хуан Ичена.       — Поражает мудрость моего друга? — спрашивает он. Императорский заклинатель вскидывает брови, но уши предательски краснеют. — Привыкай! Таков уж Шен Гуанчжуй — что не слово, то мудрость…       — Я не знал, что Шен-гунцзы стал столь красноречив…       — Стал? — с подозрением. — Да разве вы были знакомы?       Вон Кунхан хочет провалиться под землю. Столь редко он говорил с людьми последние годы, что совсем отучился утаивать что-либо. Попроси признаться в собственной личности, и он сделает это по неумелости. Шен Гуанчжуй сохраняет спокойное выражение лица, и даже желает вторгнуться в разговор — на помощь бедному слуге, — но, к всеобщему удивлению, раньше него это делает молчаливо протирающая скляночки Ван Ирон.       — А что, думаешь, Шен-сюн на свет родился, когда вы с ним познакомились? — насмешливо спрашивает она. — Придержи свое самомнение. У Шен-сюна наверняка множество друзей вне Чжанцю, и у дам такой человек должен быть популярен.       Вот теперь настала очередь Шен Гуанчжуя молчаливо краснеть. Но герой, в отличие от своего бывшего слуги, легко находится с ответом, быстро похоронив легкий стыд:       — Я рос не слишком дружелюбным, но мне повезло подружиться с некоторым количеством детей, когда я был совсем юн, — объясняет он спокойно. — А-Хан — один из них.       Хуан Ичен принимается заинтересованно рассматривать извозчика. Вроде простой, — для императорского заклинателя, — юноша, взгляд суетлив, на слова достаточно скуп. За весь их путь они обменялись лишь парой фраз. Заклинатель слишком уж сдержан для человека, которому поручено было помогать героям; с другой стороны, может за столь милой, пожалуй, смазливой внешностью скрыт молчаливый убийца, не привыкший распускать язык лишний раз. Хуан Ичен улыбается.       — Расскажи, а наш уважаемый герой и в детстве был таким угрюмым? — спрашивает он тише, будто Шен Гуанчжуй не услышит. Приходится увернуться от пинка ногой.       Извозчик опускает взгляд в пол и смущенно молчит. Потом вежливо улыбается и, глянув на Шен Гуанчжуя, качает головой.       — Шен-гунцзы вырос совсем не похожим на себя в подростковом возрасте, — рассказывает А-Хан. — Мне радостно видеть, что у Шен-гунцзы появились люди, стоящие на его стороне. Раньше мне было больно, потому что… Кхм. В сущности, я просто рад, что мир наконец-то принял Шен-гунцзы.       Хуан Ичен щурится с подозрением, не прекращая улыбаться. Дождь усиленно барабанит по крыше, то и дело снаружи доносится рокот прорезающих небо молний. Внутри повозки тепло, почти уютно — от того хочется болтать ни о чем, пока сонливость не догонит.       — Не сочти за грубость, А-Хан, но, сдается мне, что вы и в самом деле были близки с героем. Звучишь ты как его родитель или истинный поклонник.       — Ох, — растерянно выдыхает извозчик, быстро растеряв прошлую уверенность.       Ван Ирон не выдерживает происходящего и, игнорируя подобие разговора между этими двумя, обращается к сидящему напротив Шен Гуанчжую.       — Мы отправляемся к Ордену Инин. Стоило бы заранее продумать, как мы будем действовать, когда прибудем на место.       — Сложно сказать наперед, — рассуждает Шен Гуанчжуй. Он и сам рад, что постыдная беседа между А-Ханом и Хуан Иченом подошла к концу, и живо хватается за действительно важную нить разговора. — Зная главу Ордена Инин, Цай Бин, будет весьма сложно предсказать ее ходы.       — Неужели она столь могущественна? — интересуется Хуан Ичен.       — Она сильна в своем безрассудстве, — Шен Гуанчжуй прикрывает глаза. — А безрассудные люди, не страшась смерти, готовы пойти на многое ради тех целей, которые считают правильными.       — Вижу, мой милый друг весьма осведомлен о том, про что говорит. Тебе известно многое о прошлом Цай Бин?       Шен Гуанчжуй кивает.       В мире заклинателей, коим известно про Орден Инин, принято считать, что Цай Бин всего лишь захватившая власть тиранка, но и то будет сказано ошибочно.       Будущая глава Ордена Инин родилась от союза мелкой сошки из ордена и служащей при ныне павшем Клане Фэнмен. Нежеланной девочка оказалась в обоих семьях: в Ордене Инин не могли так просто принять рожденного в чужом доме ребенка, а честный на душу Клан Фэнмен предпочел отказаться от той, в чьих жилах текла «грязь». Мать малышки, Фэн Мэйхуа, избавилась от ребенка по-своему — продала черным торговцам, как только потеряла возможность скрывать факт взращивания ребенка за плотно закрытыми дверями цзинши. Тогда Цай Бин едва ли исполнилось пять лет, и эти пять лет невольного заключения можно было бы назвать самыми радостными в ее нелегкой судьбе.       Удивительно, что Цай Бин выжила в те темные годы. Ее выращивали через силу, нехотя, ведь никто не собирался брать ответственность за подрастающего человека на черном рынке. Сделать из малышки головореза стало бы несусветной глупостью, ведь девушки редко встречались в рядах убийц. Для них из черного рынка все пути вели в одно место — публичный дом.       Следующие десять лет Цай Бин сражалась за жизнь, получая за каждое старание пять лянов серебром, которых едва хватало на еду и воду, пока однажды в публичный дом не заглянул мужчина, чье лицо было изуродовано кривым шрамом. Отца Цай Бин помнила плохо, но его отличительную черту опознала слишком просто. Она вспомнила, как мужчина со шрамом наведывался под покровом ночи в Клан Фэнмен. Он звал Цай Бин своей дочерью, сокровищем, которое ожидает счастливое, безоблачное будущее.       Она придушила отца в ту же ночь, когда родитель не смог признать в малышке собственную потерянную дочь.       Дело об убийстве в столь далеком от светлого мира цзянху месте обычно бы не привязалось бы ни к какому расследованию, вот только Фэн Мэйхуа, заслышав про него, подняла на уши весь Клан Фэнмен, убеждая всех и каждого, что не боящаяся омрачить кровью руки девчонка им непременно нужна.       Она могла бы быть названа хорошей матерью, если бы не сделала это от собственного страха.       Несколько лет Цай Бин обучалась в Клане Фэнмен. Ее навыки росли быстрее, чем у других учеников, даже тех, кто начал свое обучение в более раннем возрасте. Ненависть питала духовные силы лучше всяких практик, и уже к восемнадцати годам некогда брошенная дочь орудовала тяжелым мечом куда лучше погибшего от ее рук отца.       Тогда и настал момент расправы.       За сутки хрупкая девушка уничтожила половину Клана Фэнмен, не пожалев собственной матери, и, не упившись чужой кровью достаточно, направилась в Орден Инин. Там она бросила вызов главе ордена — самонадеянно и бойко. Она проиграла.       И, уже приняв судьбу и приготовившись пасть от клинка старейшины ордена убийц, она встретилась с посланниками Цветущей Пустоши. Влитая с расстояния в кровь энергия инь расцвела в утопленном в ненависти теле, как расцветают кладбищенские цветы. Одним взмахом меча Цай Бин расколола череп главы Ордена Инин надвое и объявила себя новым главой ордена.       Сами Небеса содрогнулись, омыв землю кровавым дождем. Цветущая Пустошь всегда питала слабость к жалким людям, которых легко можно было бы воздвигнуть в ряды сильнейших, стоит темной энергии вычленить из тела светлую.       Ван Ирон, слушая рассказ Шен Гуанчжуя, невольно сжимает кулаки, комкая в пальцах розовое ханьфу. Как девушка, она не может не проникнуться столь тяжелой судьбой Цай Бин; принять тоже не получается. Целительница молчит, пока герой подытоживает сказанное:       — И потому я не могу сказать точно, что произойдет, когда мы столкнемся с Орденом Инин. Наши главные задачи: вернуть заложника и самим выйти из битвы живыми.       — Звучит просто, — вздыхает Хуан Ичен, — но на деле… Прорвемся.       Заклинатель ненароком задумывается о том, что у Цветущей Пустоши, которую страшится весь цзянху, может быть и сострадание. Тут же эту мысль отбрасывает — протягивая руки к Цай Бин, эти твари искали выгоду для самих себя. Такая же судьба настигла и Медный Листопад. Спасая клан от надвигающегося падения, они силой попытались вырвать оттуда себе отчаявшихся солдат.       А дождь становится все тише. Умолкают небеса, и только капельки продолжают постукивать по крыше повозки.       — Герой, — желая разбавить гнетущую тишину, вновь подает голос Хуан Ичен. — Поведай мне, когда ты успел так много узнать о нашем враге?       — Что-то я знал давно. Я много времени посвятил исследованиям Цветущей Пустоши, потому и про заклинателей, которые попали под ее влияние, узнал немало, — отвечает Шен Гуанчжуй. Его собственный рассказ ни капли не тронул, в отличие от Ван Ирон: их спутница сидит, как на иголках, и хмуро кусает губы, погруженная в раздумья. — Более глубоко я изучил прошлое Цай Бин, когда мы находились в Клане Цянь. В их архивах достаточно много занятных свитков.       — Так вот, что ты имел в виду, говоря, что удаляешься «подумать»! — улыбается Хуан Ичен. — Стоило догадаться, что ты не будешь терять времени задаром.       Шен Гуанчжуй слабо улыбается.       Столкновение с целым орденом темных заклинателей, закалка которых лежит к темной энергии — не простая задача, особенно учитывая, что вряд ли схватка пройдет без участия Цветущей Пустоши. Сила света в меньшинстве, но, пока у них есть хитроумные планы Шен Гуанчжуя, беспокойства стоит отложить. То, насколько расслаблен герой, уже свидетельствует о высоком шансе их победы.       Извозчик поднимается с места.       — Мне стоит предупредить выехавшие за нами повозки о нашей остановке, — произносит он негромко. — Я выйду ненадолго, заодно проверю лошадей.       — Я пойду с тобой, — встает за ним Шен Гуанчжуй. А-Хан колеблется недолго, прежде чем кивнуть. Хуан Ичена такой расклад событий не слишком устраивает: во-первых, зачастили эти двое уединяться таким странным образом, а во-вторых…       — Там же проливной дождь.       — Я знаю пару талисманов, способных очистить тело от влаги, — поясняет Шен Гуанчжуй. — Мы скоро вернемся.       — Что значит: «есть талисманы от влаги»? А почему ты тогда… Иди уж, иди, — фыркает Хуан Ичен, понимая, что герой его слушать не станет.       Они вновь остаются с Ван Ирон наедине, согретые плотными стенами повозки. Заклинатель цокает и садится на стуле поудобнее, подперев щеку кулаком.       — Ну вот опять! Сбегают, шепчутся о чем-то, а нами ничегошеньки не говорят. Не настолько я глуп, чтобы совсем меня не посвящать в свои планы. Тем более ты, барышня Ван… — он притихает, наконец заметив чужое состояние. На Ван Ирон лица нет. — Барышня Ван, неужели рассказ Шен-сюна тебя так тронул?       Застывшая боль на лице Ван Ирон меняется тяжелой тоскливостью. Ее взгляд направлен мимо Хуан Ичена, куда-то в деревянную стену, а губы едва двигаются вместе со сказанными словами. Целительница будто околдована печалью.       — Это ведь так тяжело и… Как мы можем судить о справедливости собственных поступков, когда правда столь… — она умолкает, внезапно вспомнив, с кем говорит. Хуан Ичен только начал сочувствовать безрадостной даме, как ее лицо вновь ожесточилось, а брови свелись в недовольной гримасе. Это уже больше похоже на Ван Ирон, которая звонко хмыкает, отворачиваясь.       — Без разницы. Такому олуху, как ты, никогда не понять, — цедит она. Хуан Ичен вскидывает брови.       — То, что я не столь эмоционально реагирую, ни сколь не значит, что мне не жаль Цай Бин, — оправдывается заклинатель. — Но, знаешь, барышня Ван, для одних потери — укрепление духа и повод стать сильнее, а для других — омрачение души. И Цай Бин…       — Я знаю, — обрывает его на полуслове Ван Ирон. — Знаю я все, ограничь себя в бесполезных упреках. Я сама знаю, что значит столкновение с Цветущей Пустошью и потеря самого дорогого… Для Цай Бин это была потерянная родительская любовь и окружавшая ее омерзительная жизнь, для меня же… Я потеряла семью.       Хуан Ичен невольно сжимает кулаки. Он понимает: понимает как никто другой, но высказать вслух не может. Молчание давно не давалось ему так тяжело, но все-таки заклинатель выдыхает, отпуская с выпущенным воздухом немного собственной боли.       — Думаешь, она могла бы встать на верный путь? — спрашивает он. Ван Ирон поправляет черные локоны и опускает взгляд в пол. Среди всей гордой злости проглядывается и та прозрачная хрупкость, которая исчезла вместе с родным орденом. Целительница кажется ничтожно крошечной в своей тихой печали, что не может вырваться наружу. Хуан Ичен кусает себя за язык, продолжая учтиво молчать.       — Могла, — наконец соглашается Ван Ирон. — И все-таки не ступила. Как и мой двоюродный брат. Они оба выбрали позволить боли себя захватить, и в итоге расправились с дорогими людьми взмахом меча.       — И стоит ли нам винить их в этом? — с надеждой спрашивает Хуан Ичен. Собственный голос звучит тише, потому восклицание, с которым Ван Ирон отвечает ему, звучит не хуже грома в самой страшной буре.       — Стоит! Несомненно стоит. У каждого человека в жизни свои горести и победы. А они… Они убили своих родителей собственными руками, совсем не подумав о том, что именно этим людям нам стоит быть благодарными до конца своих дней. Без разницы, сколько сами родители ошибались, нам стоит хотя бы позволить судьбе вести нас дальше, но никак их не убивать даже за самую огромную оплошность! Убийство родителей… Только монстр на такое способен, но не человек!       С последним словом Ван Ирон открывается вход в кабинку повозки, впуская внутрь холодный ветер и запах мокрой травы. Шен Гуанчжуй плотно закрывает за собой дверь и убирает с лица взмокшие пряди. Его беспристрастное лицо снова переменилось, и Хуан Ичен всматривается в него, силясь прочитать сложную эмоцию. К несчастью, герой отворачивается, выуживая из влажного рукава чудом не намокшие бумажки. Через пару мгновений на руках Хуан Ичена растворяется талисман, и капающая с него вода обращается теплым облачком пара. Ван Ирон умолкает, истратив весь свой пыл.       Непонятная эмоция исчезает с лица Шен Гуанчжуя так же быстро, как сменяется ночь утром в час тигра.       — Спасибо, — чуть кланяется Хуан Ичен, провожая героя взглядом. Шен Гуанчжуй присаживается у мешочков, сложенных в углу кабинки. — О чем вы болтали там, с А-Ханом?       — Дождь почти закончился. А-Хан повезет нас дальше, нет нужды предупреждать остальные повозки об остановке, — объясняет герой и встает. В руках у него оказываются свертки, от которых исходит слабый запах жаренного мяса. — Нам стоит поесть и лечь спать. Путь ожидает долгий — каждому нужны силы.       Хуан Ичен не может не согласиться. Он благодарно принимает свою порцию еды и приступает к трапезе, погружаясь в собственные мысли.       Невзгоды в самом деле способны сломить человеческий дух. Он ведь и сам горазд — поддавшись собственному мастерству и острой ненависти, из жажды мести овладел темными силами. И все-таки не сломался, не забыл о светлой ци, с самого рождения тонкими струями протекающей по меридианах. Хуан Ичен ведь и сам не знает, сколько сможет сохранять баланс над этой пропастью, и когда этот баланс будет окончательно утерян. Свет и тьма циркулируют в теле, где ненависть сошлась с верой в завтрашний день. Быть может, этот день и покажет, по какому пути стоит идти на самом деле.       Скоро им предстоит освободить Юджина. Это кажется почти невозможным. Хуан Ичен бесконечно соскучился по этому мальцу. Пускай ученик был глуповат и падок на собственные страхи, пускай отлынивал от тренировок и капризно жаловался на малейшие синяки — он все еще остается семьей Хуан Ичена. Заклинатель лишь сейчас понимает, после разговора с Ван Ирон, пострадавшей от Цветущей Пустоши не меньше, что никогда не проигрывал этим тварям. Выбрав бороться до конца и бросить вызов судьбе, он продолжает сражаться. Пускай грязными методами, пускай орудуя инь и гневом, но Хуан Ичен желает свергнуть Цветущую Пустошь, приносящую лишь несчастья.       Хуан Ичен выбирает соблюдать волю отца, помогать Юджину на его собственном, совсем светлом пути. Ученика нужно вернуть — и уже через пару дней у них это получится.       — Редко я могу заметить тебя, бродяжка, таким серьезным, — отмечает Шен Гуанчжуй. Он складывает грязную посуду в отдельно припасенные для этого платки. — Поведаешь, что за бред посетил твою голову?       — О, уважаемый герой, нисколько не бред, — улыбнувшись, не соглашается Хуан Ичен. — Я просто подумал, что однажды хочу воскресить Клан Медного Листопада.       Шен Гуанчжуй впервые за время их знакомства выглядит столь радостно удивленным.