Darari Do

В Сочельник в Darari Do удивительно тихо. Редкий верующий пойдет в клуб пить или играть, предаваться прочим грехам перед святой ночью. А постояльцы же, обретя особенную силу, наскоро приведя себя в порядок, чтобы всё больше походить на людей, вышли на свет. В Безденном Царстве Кащея остались лишь Джонни, Юта и совсем уж мелкая нечисть, у которой ни семьи, ни кола, ни двора. — Кот Баюн не придёт за тобой? — Джонни спускается на маленькую кухню, что скрыта за выдвижной дверью бара. — Мне кажется, он проведёт этот вечер с семьёй, — японец делает вид, что его не задевает, тут же дополняет, — Предрождественская суета вызывает у меня тошноту. Побуду с тобой. В ответ Кащей лишь неопределенно мычит. Он осматривает ящики, залезает в холодильник, продолжая тяжко вздыхать, резко захлопывает дверь того и оборачивается к другу: — Ты знаешь, у нас ничего нет. Нам нечего есть и пить, — смеривает взглядом Юту, — Иди в магазин. Нам нужны яйца, шоколад, лапша, лук… — Стой-стой-стой, дружище, — Накамото подскакивает на месте, — Я не выйду сегодня. Ни за что не выйду. В любой другой день — пожалуйста. Но сегодня — ни за что! Он так яро сопротивляется, что Джонни ещё яростнее начинает его уговаривать. У них у обоих предчувствие. И оно сбывается. Когда злой, как самый бешеный чёрт преисподней, Накамото поднимается с длинным списком покупок, то сталкивается с сидящим на ступенях в Безденное Джехёном. Баюн греет ладони о пластиковый стаканчик с кофе, шмыгает носом и жуёт губы, а когда замечает там, в тенях пролётом ниже Юту, то улыбается и поднимается на ноги, неловко скользит по инею и нисколько не изящно падает на задницу, проливая на куртку часть горячего напитка. Увидев это, Накамото забывает о покупках, перепрыгивает через ступени и помогает Чону подняться на ноги.        Когда они оба уходят, Читтапон выкидывает давно опустевший стакан с бабл-ти в ближайшую урну, поднимает с земли пакет с продуктовым набором и спускается в Безденное. Он идёт к Джонни в приподнятом настроении, а потому теряется, находя любимого сидящим на полу их спальни. Редко можно застать Со в таком горьком положении, так что Тэн мягко подкрадывается ближе, льнёт к плечу и кратко целует в щёку: — Отчаялся ждать меня? Джонни не отвечает. Никогда не знает, какой волной накроет сегодня его Царство, чем будет полниться его душа и — придёт ли к нему Читтапон. Придёт ли он мягким бризом Эгейского моря, или промчится дальше Гольфстримом, окатит волной холода Амундсена — Джонни не знает, он только надеется, продолжает ждать, продолжает верить, что вот сегодня, вот в этот вечер, вот сейчас-сейчас… — А разве ты не должен сейчас веселиться на площади? — А разве я не могу променять всё веселье мира на один день уединения со своим парнем? — кокетничает Читтапон. Его ужимки, его тягучая искренность вот в таких простых словах, его порывистость — это то, чему Джонни никогда не мог сопротивляться. Особенно сегодня, когда остался совсем один в своём собственном Царстве. Мужчина закидывает руку на острые плечи Читтапона, прижимается губами к виску того, предлагая: — Мы могли бы сварить грог, приготовить дурацких печений… — Мы можем, — игриво ударяет по груди в ответ Тэн, — Конечно же, мы можем! Я всё принёс! Я привёз из Колумбии ром, из Таиланда — тростниковый сахар, а в магазине за углом купил муку и яйца. Джонни, ты думал, что я откажусь от нашей традиции пить грог после долгой разлуки? Да ни за что! Ни за что, Джонни! Читтапон смеётся, демонстрируя пакет со всем необходимым, солнечно жмурится, хватая ладонь, что больше его собственной почти в два раза, тянет Джонни за собой на кухню, постоянно повторяя: — Ни за что, Джонни! Ни за что! — разворачивается у духовой печи, лицом к Со, — Я всегда возвращаюсь к тебе. И эта их клятва — ждать и возвращаться — то, что делает их счастливыми, сохраняет любовь между ними двумя уже долгие годы. У Джонни не получается больше грустить: очередной Сочельник он проводит наедине с любимым человеком.