Шкатулка ценой в свободу

      Арис укусил булочку и не мог от неё оторваться.       — Угурд? — промямлил он. — Что это? И вы с ним справились?       — С ним справится Орден очищения. Уже справился. Иногда магия нашей Матери очерняется и становится чем-то подобным. Для этого существует Орден очищения. Слышал про него?       Омега прожевал свою сдобу с корицей, внимательно осматривая лепестки в других.       — Да… Доводилось слышать. Они те, кто… сохраняют Матерь Кормящую чистой. Незагрязнённой. Потому что… А почему? Как Матерь можно загрязнить? Она же не земля, не вода.       — Мы используем её силу, её дар и если это делать неправильно, если нарушать запреты, то вместо остатков чистой магии, будет оставаться грязная, и вот она скапливается в таких, как Угурд.       — То есть… существуют вещи, которые нельзя делать с помощью магии Матери?       — Да. Но это не относится к теме этики и добродетели человеческих жизней. — Арис ожидаемо поник, опуская руки с едой. — Это связано с природой магии. Того, что хотела Матерь Кормящая видеть в мире.       — Вот как… Спасибо, что объяснили, хозяин.       — Дальше мы направляемся в Хорре́с. Ты знаешь, что это за место?       — Нет, не доводилось бывать.       — Третья столица Эстрии, но в нём находится самый большой собор Матери и в нём воспитываются самые сильные члены Ордена.       — Хотите… его посетить?       — По работе я там был не единожды. — Плечи Ариса опустились. — Но мне бы следовало зайти, как и любому, верно?       — Верно, — склонил голову омега, — я ни разу не был в таких местах… Извините, — закрыл пальцами губы, — вы и не говорили, что… Извините.       — Я возьму тебя…       — Извините, — не слыша перебил он и опустился на пол, протягивая руки, — я позволил себе так подумать. Извините.       — Арис, встань. Опять весь сор с полов собираешь.       Омега взметнулся, принялся отряхивать платье, волосы, копошиться голубыми глазами по полу.       — Извините, — тряслись его губы.       — Мы посетим собор Матери Кормящей. Его должен увидеть каждый эстрийец, даже если он лишён магической силы.       — Да… Спасибо.       Вместо того, чтобы сесть за своё место, Арис опустился рядом со стулом Вериса и положил свои руки на его бедро, прижимаясь головой.       — Спасибо, хозяин.       Верис погладил омегу по белым волосам и прижал к себе. Его поведение неисправимо, но чего он ещё хотел от раба? Так рабы и должны себя вести: поклоняться, извинятся, давать себя избивать тогда, когда этого просит хозяин. Арису стоит сказать и ничего ему не будет страшно. Он послушный зверёк, воспитанный кем-то очень и очень хорошо. Он не Угурд, который высасывает и отбирает жизнь, он его противоположность — он всё от себя отдаёт: кости, кровь, органы, кожу. Свои чистейшие глаза и прозрачные тонкие волосы.       Верис гладил его тыльной стороной ладони по щеке. Только на лице не было шрамов. Понимали люди до нынешнего хозяина, что такое лицо можно задорого продать.       В путь они выдвинулись через день, ещё раз насладились плотным ужином в трактире, радостью постояльцев и хозяйки, а Арис впервые услышал о себе, как о суженом. Во все глаза обратился к смеющемуся хозяину, который не исправлял недоразумение, а раз он молчал, то и Арис молчал, склонив голову и трогая время от времени чёрную ленту на шее. Чёрную, как камзол хозяина.       Дорога до Хорреса составила три дня и четыре ночи. Единственное, что за эту поездку попросил Арис, была шкатулка. Только взглянуть на неё. Но Верис без страха отдал её в руки рабу.       Тот держал её ласково, гладил, как ребёнка, обводил высеченные слова: «Удача, навык, ключ». Эти слова он знал, они и зародили в нём ту несокрушимую уверенность в том, что хозяин тот самый, кто поможет, тот самый де Шель. Он складывал губами слова: тело, душу, дни, лета, крылья, равновесие, мир. Арис говорил беззвучно, улыбался надтреснуто и иногда плакал. Одна за другой слёзы стекали по лицу, а он их не чувствовал. Смотрел на тёмно-красную шкатулку, обнимал её и говорил, что скоро, скоро они увидятся. Он и его потерянная семья, сокровище, которое от неё осталось.       — Ты действительно не знаешь семейное имя? — уточнил по пути Верис.       — Нет… — Арис прижал шкатулку к животу. — Ничего не помню, кроме… Теней. Братьев, сестёр, от… Отца, матери. Нас было много, но… Теперь никого. Даже если кто-то остался, я этого не узнаю. Столько времени прошло.       — Где ты жил?       — Извините, — замотал отчаянно головой, — я этого тоже не помню. Только шкатулку… Это всё, что у меня, всё… Извините. — Омега склонился над коленями и застыл, ожидая решения хозяина.       А хозяин молчал, взирая на своего раба, с которым казалось было всё так, как должно быть с рабом, и всё абсолютно не так, как у него было с другими рабами от Бороу Риве. Они тоже были складными мальчиками-омегами, но большинство из них рабами быть не хотели. Отдавали своё тело, а сами мечтали сбежать, но Арис не желал. Он желал только того, что пообещал ему Верис — открыть шкатулку. Это всё, что ему нужно, остальное — не играет роли. В этой своей верности, готовности, храбрости — он искренне поражал.       В Хорресе стояла пасмурная ветреная погода, пришлось укутаться в плащи. Собор Матери Кормящей находился на площади Препокояния, на которую ни лошади, ни экипаж не допускался. Шли по монументу пешком, но даже так, Верис видел — неважна и эта вещь, и это сооружение человеческих рук его рабу. Не видит он белокаменное здание с высокими арками и колоннами, усеянное статуями женщин и мужчин, использующих магию для сотворения рек, полей, постройки поселений, сражающих Вела́нов, Ира́ных, пускающих свой взор на человеческое мясо. Собор был чуть ли не белее, чем волосы и кожа Ариса. Они прекрасно сочетались друг с другом.       Прошли внутрь, погрузились в полумрак, наполненный редкими белыми вспышками, которые поддерживала магия служителей. У самой дальней стены находилась статуя Матери: многоликая, многоглазая, многорукая, вездесущая, смотрящая на всех с одинаковой благодатью и прикосновением.       Верис ощущал Матерь. Ощущал плотность её магии, её разреженный воздух, и неспроста. Соборы возводили в точках концентрации магии Матери. Священное место, особенное, где могла находиться часть Матери. Когда-то находилась, пока не расщепилась на частицы магии.       Они прошли к статуе, обходя хорресейцев, путешественников, служителей, остановились у самого помоста, и только тогда Арис поднял свою голову, находясь у ног Матери, у пол её платья. Смотрел, ни о чём не думая, не ощущая её силы, не вкушая запаха. Верис снял с него капюшон и показал, что нужно вытянуть руки лодочкой. Омега повторил и закрыл глаза.       Верис видел через пелену закрытых век, как на его ладонях оседает голубым мерцанием магия. Слёзы Матери, которая хочет дать сейчас ему именно их. В прошлый раз, когда он шёл вместе с Королевской гвардией на задание она давала ему свою кровь, багряную, пламенную, опаляющую. Когда Верис открыл глаза, на его руках были ожоги. Когда он вернулся в поредевшем составе гвардии, с обмотанным тряпками лицом и сожжёнными руками, Матерь оставила на его ладонях поцелуи, и руки были излечены, а шрамы под тряпками — стянуты. А сейчас Матери давала ему свои слёзы. Верис с закрытыми глазами подставил ладони к губам и испил её драгоценную магию. Она влилась и дала живительную силу, вылизывающую изнутри и шепчущую слова, о которых раньше он не задумывался.       Суженый…       Только не раб, но кто такой Верис, чтобы не послушать саму Матерь, которая к нему обращается? Она столько раз говорила с ним, она была с ним в тяжёлые времена, она его холила и лелеяла, она его выкормила и выносила.       Верис открыл глаза, а Арис стоял неподвижно с протянутыми руками. Не двигался. Ресницы его не дёргались, глаза под веками не ходили. Он был спокоен. Как одна из статуй на стенах. Минута, две, три… Арис ничего не делал. Скорее всего, ничего и не видел. Обделённый магией, обделённый вниманием Матери, как все омеги.       Верис коснулся его плеча и за руку повёл из собора. Но стоило ему коснуться прохладных пальцев, как он не смог сделать вдох, воздух стал морозным, колким. Ариса нужно было согреть. Они поспешили в гостиницу, а там — Верис сам не осознал, почему же так случилось — закрыв дверь, он бросился на омегу, прижимая его к постели, но тот не удивился, не возразил, только ответил на звериный поцелуй, который перекатывался с опухших губ на влажные от дождя щёки, на замёрзшие от сильного ветра уши, под дрожащую челюсть.       — Хозяин… — шептал сладко Арис, подзывая своего господина, обвиваясь, ровно как в первый раз. Желая срастись телом, как статуи пристали к стенам.       Верис разом снял с него и плащ, и платье, освободил тело от всякой ткани и уложил на живот. Ощутил его шрамы на спине и ногах, как на своих руках, в тот момент, в тот поход… Опустился к сросшейся, выпаленной коже и коснулся губами, а Арис задрожал, крепко сжимая пуховое одеяло.       — Больно?       — Нет… Там… — резко и глубоко дышал он, еле произнося слова. — Там по-другому ощущается… Хозяин, всё хорошо. Делайте, как считаете нужным. — Лишь глянул из-за плеча, а сам прикосновения боялся.       Верис поцеловал его ближе к шее, где ещё был виден остаток чёрного символа, а Арис подумал, что это тот самый момент — момент их самой истинной близости. Открыл обкусанную шею, а Верис не повёлся, сделал то же самое, что и обычно, а потом скользнул к исподнею омеги, который дышал громко и выгибался, искал руками хозяина и покрывался румянцем в самых интимных местах.       — Хозяин, — шептал он, когда чувствовал его, когда тот был в нём, наполнял его, раздирал, — хозяин, — повторял, когда тот прикасался губами, заживлял ими старые рубцы, своими твёрдыми руками сжимал плоскую грудь, — хозяин… — Беспробудно, долго, томно срывалось с его губ, и Верис не мог остановится.       Он должен был излить всё то, что Матерь влила в него. Она хотела бы. Она желала этого. Она просила, Верис был уверен.       — Арис, ты ничего не видел? — спросил Верис, когда тот, по приказу хозяина, лёг подле него.       — Когда, хозяин?       — В соборе.       — А что я должен был увидеть?.. — совсем не понимал он.       — Каждый что-то видит от Матери. Она всем даёт часть себя.       Было понятно и без слов, что ничего Арису она не давала. Обходила его стороной. Быть может, обходила всех омег. Об этом Верису не доводилось слышать, ведь он всегда был с бетами и альфами, которым доступна магия, что в своей усадьбе, что в Королевской гвардии.       — Я — не все?..       — Не знаю, с чем это может быть связано. Быть может с тем, что ты был отделён от Матери? Тебе не давали с Ней поговорить?       — Такое может быть?       — Не слышал об этом, но такое мне кажется самым разумным. Матерь не бросает своих детей.       — Вам сложно не верить, — улыбнулся слабо Арис и прижался к руке. — Надеюсь, что Матерь меня примет. Как приняла вас… И тоже даст мне нечто…       Верис запустил пальцы в волосы, но в этот раз показалось, что он разорвёт их, как паутину, или они растают на его ладони, как снег. Исчезнут, стоит только дёрнуть рукой. Арис смотрел внимательно, так, как ни на что в этом мире больше не смотрит. Для него ничего не имеет значение, кроме хозяина и шкатулки, которую он может открыть, поэтому и смотрит. Его тянет, но он удерживает себя на месте, приоткрывает багряные губы с отпечатками зубов, смотрит в глаза и изъедает каждый шрам на лице, впутывается взглядом в тёмные волосы и теряется.       — Интересно, кто твои родители, — сказал вслух Верис, отпуская волосы.       — Утраченные Чудеса? — улыбнулся шутке Арис. — Обычные люди, как вы и я… То есть… Неправильно говорить, что вы и я — обычные люди… Я не ставлю нас на одну ступень, извините…       — Мы из одного вида, этого не исключить, — согласился Верис. — И где-то есть такие, которые могут сделать подобных тебе.       Верис не скрывал, что гордился, будь у него такие дети. Дети, подобные Чудесам. Глаза их подобны небу, а кожа и волосы на теле падающему с высоты свету.       Он положил руку на шею омеги и прижал его к себе.       Матерь дала своё дозволение, теперь выбор оставался за ним самим. Арис не откажет. Он тоже дал своё добро. Ещё тогда, когда сокровище его семьи оказалось заперто в шкатулке де Шель.