Шкатулка ценой в свободу

      — Арис… Арис! — настаивал медовый голос, пока омега притворялся спящим. — Арис, я тебя умоляю, мы сейчас опоздаем! — его плеча коснулась мягкая рука, и только тогда Арис перевернулся на бок, открыл глаза и посмотрел, растягивая улыбку, на своего будущего супруга. — Ты нарочно? — выдохнул устало Лэнс.       — Я очень хотел спать, — признался Арис, потягиваясь на постели, — вчера… Мы так много молились…       — Я был с тобой рядом. Молились не больше обычного.       — Но я устал…       — Вставай, я умою тебя, — легко произнёс тот и поднёс к кровати таз, ковш и полотенце.       Арис откинул одеяло, снял с себя платье. Лэнс медленно и тщательно омывал тело омеги, начиная с пальцев ног, а Арис наблюдал за бетой, который был с ним с самого детства.       Лэнс — его Спутник. В задачу Спутников общины Прародителя входила забота об омегах, один из которых должен был дать жизнь новому Гамешу. Это избранный омега, один из всех поколений. Арис был с самого детства уверен, что его ничего не ждёт, зато он его ждало будущее с Лэнсом, который провёл с ним десять лет жизни. Никто на него не смотрел так внимательно и вдумчиво, никто не мог определить, лукавит или говорит правду, никому не было достаточно взгляда для того, чтобы определить, где болит.       Арис любил Лэнса всей душой, но Лэнс больше всех любил общину и Прародителя, поэтому до своих восемнадцати лет Арис пообещал, что будет покорным омегой, а потом станет его достойным супругом, чтобы дать жизнь новым членам общины, один из которых может и станет новым звеном в жизни Гамеша.       — Арис? — В глазах Лэнса таились леса Наила.       — Да…       — Я принёс тебе хлеб, — он взял белоснежную руку и обтёр каждый палец, — молоко и настойку. Выпей и съешь побыстрее, иначе не успеем к утренней молитве.       — Как скажешь, — улыбнулся Арис.       Как Спутник, Лэнс должен был всю жизнь посвятить ему, и Арис собирался сделать то же самое. Собирался отплатить, когда станет ясно, что он не пригоден для Прародителя. Сотня омег до него не была, с чего бы ему быть? Не будет, поэтому быстрее бы прошли эти три года, и он вышел замуж за Лэнса, и родил от него ребёнка. От Лэнса он хотел, даже если боялся и не был готов, даже если было страшно, что начнёт тошнить, сдавливать органы, давить на позвоночник, поменяются вкусы и запахи, ради Лэнса — ради их ребёнка он бы прошёл через это испытание.       Лэнс надел на Ариса свежее одеяние, завязал шнурки на вороте и пригласил к завтраку. Корзины было две и стакана тоже. Лэнс не смел есть раньше омеги, за которым следил, хоть и Арис дал разрешение. Не хотел, чтобы Спутник голодал, пока он отсыпается из-за того, что ночная молитва Прародителю затянулась на долгие часы.       Ел медленно, мало. Лэнс быстро, подгоняя омегу. Вместе они вышли из кельи и направились в главный зал, где их уже ожидали другие. Заняли место посередине, сели на пол и прижались лбом к коленям. Началась часовая служба. Арис подумал, как хорошо было бы этот час в таком положении проспать, никто бы и не увидел, а Лэнс, как мысли читал, поддевал локтем и сохранял в сознании.       После утренней молитвы омег забирал один из Отцов — каждый день разный, вёл на нижние этажи, где лился студёный, тёмный ручей. Каждый омега ожидал своей очереди, чтобы испить из него и сказать слова приветствия Прародителю. Так они общались с ним, он узнавал их и выбирал себе подходящего.       Арис никого не слышал, ни с кем не говорил — он был убеждён, что это затея пуста, но раз в общине так жили, раз Лэнсу было важно, чтобы Арис выполнял обычаи, омега так и делал. Нужно было потерпеть уже совсем немного, а там спокойная жизнь семейной пары. Лэнс, как прежде, будет молиться Прародителю днём и ночью, но Арису уже будет необязательно это делать. Он будет сидеть рядом с бетой и обнимать его со спины. Вот всё, о чём Арис мечтал.       Настала его очередь. Он подошёл к руднику, подставил и обморозил свои пальцы. Ногти посинели, а воды пронзили снежинками горло.       — Святой Прародитель, — говорил он с закрытыми губами, дрожа от холода, — я отдаю тебе своё тело и свою душу, — а представлял Арис, что говорит всё это своему Спутнику и повторять каждый день одно и то же, испивая затхлую студёную воду, становилось проще.       Во время обращения к Прародителю, становилось совсем темно и тихо. Он слышал, как бьются сердца окружающих его омег, Отца, слышал, как над ними раздаются шаги братьев и сестёр, как они переговариваются, улыбаются друг другу, как восхваляются Прародителя, и очень внимательно искал своего Спутника — он сидел смирно, ждал покорно Ариса, и Арис тоже его ждал, пока журчание родника не вливалось вновь в его сознание.       Затем Отец возвращал омег их Спутникам. Арис всегда первым бежал к своему, брал его за руку и вёл к выходу из храма.       — Арис… — притворно негодовал тот. — Если бы ты с таким желанием вставал по утрам…       — Лэнс, ты как Отец. — Они вышли наружу, под солнечный свет, который переливался в белых волосах омеги. — Скорее бы всё закончилось!       — Да, — улыбнулся тот смиренно, — уверен, тебя выберет Прародитель.       Ариса слова ущемили, но виду он не подал. Потому что это было для Лэнса самым главным.       — Почему ты считаешь, что меня выберут?       — Разве может быть иначе? Посмотри на себя: ты один такой.       Омега серьёзно посмотрел в лиственные глаза своего Спутника.       — Даже если выберут, нам нужен тот, кто откроет шкатулку. Будет глупо выбирать тогда, когда мы не можем коснуться плоти Прародителя. — Арис мыском поддел траву.       Выбранный омега должен стать с Прародителем одним целым, вкусить его плоть — оставшийся кусочек плоти, который почившие жители общины сумели упрятать в загадочном артефакте, который никто не откроет. Закрыли, а как достать, не придумали.       — Я уверен, что тебя выберут и найдётся тот человек, который шкатулку откроет, — без сомнения заверил Лэнс. — Я это точно знаю.       — И откуда ты это знаешь? Ты Прародитель?       Услышав это, бета страшно покраснел.       — Нет! Я никогда, Арис!..       А Арис от души рассмеялся. Лэнс слишком любил Прародителя, но его вера была так сильна, что ей невозможно было не восхищаться.       Такой и должна была быть жизнь до восемнадцатилетия. Молитвы, общая трапеза, работа, омовения — всё, что Арису казалось скучным, но терпимым и капельку возвышенным благодаря отношению Лэнса, который единственный трогал его тело. Арис решил, что когда ему исполнится восемнадцать, когда Отец пройдёт мимо него, он поддержит своего Спутника поцелуем и предложением провести жизнь вместе до конца. Это уже было предначертано, но пусть Лэнс узнает, что Арис сам того хочет, что это его воля.       До исполнения желания оставалось три года, но в общину пришёл Орден очищения. Запылали дома, пролилась кровь, большая часть омег спряталась у родника, а Лэнс, схватив Ариса за запястье, побежал прочь из храма, общины, в лес, туда, где не было никого. Он шептал, чтобы Арис не оглядывался, не слушал, не думал о том, что их братьев и сестёр, Отцов и Матерей убивают, пытают. Они бежали голыми ногами по сухой траве и листве.       Арис изрезал стопы о ветви, но молчал, сжимая пальцы Лэнса, сдерживая слёзы. Даже если община была скучным местом, она была его домом, его единственным домом, где он должен был провести всю свою жизнь вместе с Лэнсом. Теперь оставалось только надеяться, что их никто не найдёт, их никто не заберёт или в самом крайнем случае Арис умрёт первым и не увидит, как убьют Лэнса.       Они бежали несколько часов, а потом повалились без сил. Арис прижался к Лэнсу, обнял его и зарыдал в грудь. Не от боли в кровоточащих ногах и хрипящей груди, а от того, что всё потерял. Лэнс молчал, не плакал, прижимал омегу к себе и гладил его волосам, приговаривая, что скоро придётся опять бежать. Чем дальше, тем лучше. Арис кивал и плакал, пока позволяло время.       Они бежали всю ночь, оказались в местах, в которых никогда не бывали. Арис не мог двигаться, а Лэнс каким-то чудом передвигался. Нашёл реку, отнёс туда Ариса, омыл его ноги, по обычаю чуть ли не всё тело, но замер на колене и прижался к нему лбом.       — Мы всё потеряли? — спросил он, горячо дыша в кожу.       Арис почти спал. Обнял бету за голову и тяжело сказал:       — Я не знаю… Но… пока мы живы… пока живы… всё хорошо, верно? Мы ещё не потеряли наши жизни? Извини, Лэнс… я так устал…       — Спи, Арис. Я присмотрю за тобой.       Арис снова заплакал.       Проснулся вечером. Его окутывало тепло костра. Лэнс бодрствовал, наносил растёртые руками травы на ноги омеги. Качался из стороны в сторону и дышал через рот.       — Лэнс?..       — Проснулся? — посмотрел тот устало. — Я нашёл ягоды и съедобные коренья. Поешь. Уже весь день прошёл, тебе нельзя голодать.       — А ты?       — Я уже поел.       — Правда?       — Да. — Тот показал язык. Он был синим от ягод, и Арис выдохнул. — Нужно придумать, что делать дальше. Орден будет искать нас… Не тебя и меня… А всех нас… — Лэнс серьёзно посмотрел на омегу, который не притронулся к еде.       Тот понял, о чём идёт речь, и одной рукой стянул с себя платье. На его спине, как и на спине всех омег, выбранных для Прародителя, были высечены чёрным древние письмена — молитва, обещающая, что омега отдаёт свою жизнь, своё тело и свою душу. Благодаря этим письменам имел смысл пить воду из родника, благодаря им никто из омег не умирал от неё.       — Выжжешь? — уточнил Арис.       — Ты помнишь, что там написано?       — Да, я ведь каждое утро это говорил…       — Повтори… Ты сегодня пропустил, — с надломом попросил Лэнс, опуская глаза.       — Святой Прародитель… я отдаю тебе своё тело и свою душу, свои ночи и дни, свои лета и зимы. Вместе мы расправим крылья, вместе мы очистим мир, вместе мы вернём утраченное равновесие. Твоё дитя даст род новому человеку, а тот — другому. Мир наполнится тобой и мной. Мы будем вечны. Будем ты и я, мой Прародитель.       Лэнс слушал, закрыв глаза. Он никогда не слышал этой молитвы, потому что её произносят омеги только у родника. Арис говорил, что прочитает ему, если тот хочет, но он отказывался, так нельзя, так не принято в общине. Эти слова для Прародителя, а не для Спутника.       — Не забывай их, Арис…       — Не забуду.       На руке Лэнса запестрили рыжие искры, а потом вспыхнул огонь. Он стыдился своей силы, потому что она принадлежала, так называемой, «Матери», а не Прародителю, но сейчас, чтобы развести костёр или стереть письмена с кожи, магия была необходима.       — Арис, будет очень больно.       Лэнс зашёл за спину. Руку положил на плечо, а вторую — пылающую, только приблизил к коже, позволяя почувствовать тепло стихии. Арис кивнул и укусил себя за основание большого пальца, а дальше всё слилось в один долгий, нощный крик, который он пытался подавить, пока кожа на его спине пузырилась и лопалась. Он рыдал от боли, сопли и слюни текли по лицу вместе с кровью на руке и спине, а когда всё закончилось, он в помутнённом сознании сказал, что нужно прижечь сзади руки и ноги, чтобы это выглядело так, будто он обгорел сзади из-за какого-нибудь, случайного пожара.       Когда они закончили, Арис снова заснул, проснулся на своём одеянии, а сверху, насколько позволяло их количество одежды, мокрая рубаха Лэнс, который спал рядом, держась за пальцы. Всё его лицо было красным и заплаканным. Арис еле дотянулся до его носа, чтобы поцеловать, а потом застонал. Тело обратилось краем боли.       — Ты должен выжить, Арис, — повторял Лэнс. — Кто-то… Кто принесёт в мир ребёнка Прародителя.       — Но… шкатулка… Её наверняка разобьют…       — Я уверен, кто-то унёс её… Не могли оставить… Пообещай мне, что выживешь… Ради нашей семьи.       Несколько дней Лэнс его выхаживал. На одном месте они не сидели. Лэнс умолял омегу терпеть, брал его на спину и нёс дальше, настолько дальше от общины, насколько это возможно.       Арис мечтал быть с Лэнсом, но не так. Он бы предпочёл вынести для Прародителя ребёнка, отдать ему всё, только бы скучная и терпимая жизнь вернулась. Он обнимал своего Спутника, но целовать его неспящим себе не позволял. Ждал возвращения, улыбался, когда видел, но понимал, их ждёт ещё слишком много трудностей.       Лэнс ушёл за едой. Арис ждал на месте не двигаясь. Шрамы ещё не зажили, шелохнуться больно, невозможно. Любой пустяковый вздох заставлял кривиться. Нужно было поменять рубаху на теле, но Лэнса не было. Долго не было, а Арис ждал. Ждал до ночи, до утра, день, второй. Боялся встать и пошевелиться. Он понадеялся, что Лэнс решил сбежать, что ноша в виде искалеченного омеги слишком тяжела.       Арис брёл один по осеннему лесу с рубахой в руках, в колющем платье, смотрел по сторонам, а потом под ноги. Шёл долго, нашёл ягоды, перекусил, обождал, пошёл кругом дальше, пока жёлтые и коричневые листья не стали красными. Красными от крови. Зайца, полевой мыши или человека. Арис брёл по следам. Листья были вздыблены. Он шёл, уткнувшись в землю, пока не пришёл к толстому дубу, на стволе которого красным был написан глаз Ордена очищения, а на ветви дерева разрубленными частями был насажен Лэнс.       Арис упал без сознания на колени и погрузил свои белые пальцы в его алую кровь. Не мог отвести взгляда от рук, ног, головы, из глазниц которой торчали острые голые ветки, и не мог перестать дышать через рот. Хотел сорваться на крик, но понимал, если закричит, его найдут. Найдут и убьют. Но зачем жить, если Лэнса убили? Затем, что Лэнс хотел, чтобы Арис жил, он всё сделал ради этого. Арис не имел права вот так умирать.       Арис прижался к кровавой коре и зашептал:       — Святой Прародитель, я отдаю тебе своё т-тело… Тело и… Свою… Л-Лэнс… Лэнс…       Никто ему не был нужен, кроме него.       Арис несколько дней сидел под дубом, пока на тело не набросились вороны. Смотреть на то, как Лэнс становится частью пищевой цепочки, Арис не мог, только прочитал молитву, поцеловал дуб и оставил рубаху. Сам пошёл, куда глаза глядели. Ему нужно было выбраться из леса, найти поселение… И сделать хоть что-то. Соврать о себе, попросить помощи.       Через неделю он вышел к сожжённой деревне. Это была не община Прародителя. Крупнее, богаче, громче… Жителей этого поселения перевозили в соседнюю деревню, и Арис попытался затесаться с ними. От грязи его волосы уже давно не были белыми, как и кожа, поэтому внимания он не привлекал. Доехал до Оску́ра, там получил плед, тарелку с похлёбкой и поспешил спрятаться, чтобы никто не увидел. Местные из Гаа́ла — той сожжённой деревни могли сказать о том, что он чужой, поэтому лучше было спрятаться.       Нашёл место за чужим сараем. Укутал ноги в плед и ел, а живот его болел от голода.       — А я думал, мне показалось, — послышался мужской голос, и Арис поспешил допить бульон. — Гаалиец?       Это был человек в чёрном камзоле с золотой и лиловой вышивкой. Член Королевской гвардии. В Наиле несколько раз Арис их видел. С ним шло ещё два гвардейца.       — Гаалийцам нельзя уходить, ты не слышал?       — Нет… Извините. Я испугался.       Арис прижал к себе руки, во все глаза смотря на гвардейцев. Им доводилось что-то слышать о Прародителе? О найденной и вырезанной общине? Знали ли они, кто Арис такой? Откуда он на самом деле убежал?       — Ты омега? — усмехнулся этот первый и подошёл к Арису, трогая его лицо. — Отмыть тебя и что надо будешь. Гаалийцев здесь ничего не ждёт, выжрут вас. Оскурцы лишь на вид и пока мы здесь согласны вас принять, а потом… — Гвардеец положил руку на шею и плечо.       Арис понял, что нужно бежать, но слишком поздно. Его повалили на земель, оголили, сковали руки, а из-за ожогов двигаться было почти невозможно.       — Это будет лучше, чем остаться здесь, гаалиец.       Его первый раз должен был быть с Лэнсом и пометить его должен был он, а не силой взявший гвардеец, который давил на шрамы и зарывал лицо в землю, чтобы не кричал, пока дёргался от боли, а другие наблюдавшие трогали себя сквозь штаны и просили у старшего разрешения тоже обладать омегой.       Арис в своей жизни представлял только одного человека. По согласию. По желанию. После торжественного «да» в храме Прародителя.       Он впервые так чувствовал чужих людей, он впервые так искусал свои губы, впервые пожалел, что омега, и понял, когда увидел улыбку на лице, что это не закончится. Старший из троих гвардейцев присвоил Ариса себе и забрал в столицу, оклеймив рабом.       В новом доме Арис встретил других, не похожих друг на друга рабов и тоже омег. Позаботился о нём Тиль. Высокий, худой и черноволосый. Он всегда улыбался и ухмылялся, несмотря на своё положение.       — Как ты можешь? — сокрушался Арис, прижимаясь к коленям. — Он не считает нас за людей…       — Если говорить в целом и общем, то кто в Эстрии считает омег-рабов за людей? Мало того, что раб, так ещё и омега, понимаешь? — спокойно говорил он. — Ты не можешь себя защитить, поэтому ты можешь либо пойти против, либо подчиниться, либо…       — Либо?       — Умереть, — засмеялся Тиль. — Но кому это надо, верно? Мне нет. — Он повёл плечом, а Арис решил, что подчиняться не хочет. Что найдёт момент и сбежит, воткнёт украденную вилку в глаз, грудь, сердце и сбежит, но Тиль всё видел. Он брал Ариса за руку и говорил: — Не так надо, милый. Не спеши. Я понимаю, чего ты хочешь, но сначала нужно наблюдать.       Арис не мог принять того, что говорил Тиль, как он мог подчиняться, ждать, когда его насилуют? Когда хотят, чтобы он, как все рабы-омеги в этом доме, ублажал «хозяина»? Он этого не хотел, он собирался сбежать, он собирался себя спасти, но за маленькое неподчинение, за невыполнение приказа в покоях, ему всегда доставалось. Его дёргали за волосы, били по лицу, а когда понимали, что лицо портить нельзя, резали тело.       Тиль зализывал его раны снадобьями и повязками.       — И чего ты такой гордый? — смеялся он. — Разок прогнись, потом снова спокойно живи.       Арис был только для Лэнса. Только для Прародителя… Нет, для Лэнса. Других он не видел, других не должно было быть.       После нескольких продолжительных случек, от запаха которых приходилось избавляться в ванной, Тиль спросил:       — А ты ешь цветы?       — Что? — не понял Арис.       — Чтобы не забеременеть.       В последнюю очередь Арис думал о том, чтобы родить от «хозяина» ребёнка, и, увидев его реакцию, Тиль дал мешок с лепестками миа.       — Только немного ешь, это отрава, но убивает то, что должно родиться.       Арис ел миа целую неделю. Из-за цветка его рвало, а в туалет он ходил кровью. Он не знал, когда семя «хозяина» должно выйти, но в таком состоянии «хозяин» его не хотел видеть рядом с собой — больной и заразный.       — Ты совсем того? — удивился Тиль, забирая мешочек с миа. — Неделю это жрал? Сам сдохнуть хочешь, что ли? Одного раза достаточно!       Но Арис считал, что недостаточно для того, чтобы извести всё то, что «хозяин» оставил внутри него за это время.       Закончилось его пребывание в Фокале и перестали его называть гаалийцем, когда Тиль убил «хозяина». Быстро, расчётливо, украв нож и перерезав горло. Тиль сам хотел это сделать, поэтому позволить такую роскошь Арису он не мог. Сбежали вместе и разошлись в городе по двум противоположным тёмно-красным улицам. Тиль подарил мешок миа и пожелал, чтобы Арис никогда больше одного лепестка не ел, иначе он его найдёт и изобьёт. Сам Арис не знал, что делать дальше. Раб, омега, житель общины Прародителя… Места в Эстрии ему не было.       Шло время, он не мог найти себе подходящее дело, подходящий дом, он ничего не умел, ведь всё за него делал Лэнс, а он должен был лишь выносить ребёнка для Прародителя — вот и вся его жизнь, которую люди, поклоняющихся Матери Кормящий, не знали. Ему пришлось играть по правилам их мира, там, где омеги — это не сокровища, а вещи, которым, если не повезло, то они лишь одни из многих, которыми можно пользоваться так, как заблагорассудится.       Внешность красивая, редкая. Продающаяся, и покупатели были. Метили без разбора, Арис в одиночестве выл от боли и извинялся перед Лэнсом, что теперь он не один его, что он отдался стольким людям, что теперь даже Прародителя рядом нет, что Арис остался один. Без старой веры. И так он ходил по рукам, пока не нашёл человека, в руках которого оказалась шкатулка общины. Он купил её на аукционе и не знал её истинного происхождения, но Арис знал, потому что видел её каждый день. Она пахла так же, столько же весила, так же звучала. Там была плоть Прародителя, и Арис продал себя для того, чтобы быть с ней. Чтобы исполнить желание Лэнса. Ведь он обещал, ведь тот так хотел, чтобы они продолжали жить. И это был их шанс.       Бороу Риве был хорошим хозяином, внимательно относился к рабам, следил за их здоровьем, и поэтому, когда он решил «подарить» Ариса своему другу, Арис подумал, что, быть может, всё и не так плохо, если это хороший приятель Риве, но всё оказалось лучше. Это был человек — предок тех самых людей, которые создали и закрыли шкатулку. Де Шель. Их имена шёпотом произносили в храме Прародителя, их ждали веками, и Арис сам его нашёл — Риве его нашёл, и свёл их. И когда Мариш де Шель открыл шкатулку, первым, что услышал из неё Арис, было:       — Я же говорил, Арис, что это ты. Никто другой. Это именно ты.       Лэнс звал его своим тёплым, нежным голосом, а потом согревал кусочком крыла Прародителя изнутри.       Впереди была целая вечность, и благодарить нужно было Вериса де Шеля.