«Любовь по горлу тяжёлым сплавом Усталости, нежности и тоски Попробуй не думать о самом главном, Это черта, дальше — только пески, Поле боя, выжженное напалмом, Мяса дымящиеся куски. Будь сильнее, держись достойно; Душа кровоточит? Ну, да и чёрт бы с ней. Все твои герои, как Будда, спокойны, Что ж, так и ты — сумей. Ты плачешь опять? Тебе больно? Расслабься, завтра будет ещё больней» (с)
Графство Нортамберленд, Англия. Сентябрь 1981 года. Едва переступив порог особняка, Уэнсдэй стягивает маску с серебристыми вензелями, щёлкает застёжкой плотной бесформенной мантии и швыряет одежду в руки услужливому домовику. Квикки тоненько взвизгивает от тяжести своей ноши, но моментально умолкает под суровым взглядом хозяина дома. Антонин сегодня не в духе — рейд пошёл не по плану и вместо захвата Марлин МакКиннон произошло очередное убийство. Строго говоря, никто из них не собирался причинять безмозглой девчонке особого вреда, однако она умудрилась попасть под собственное Режущее заклятье, ловко отражённое Долоховым. Ослепительно-яркая вспышка карминного цвета ударила ей аккурат в горло — и кровь, брызнувшая из перебитой артерии, попала на новые ботинки Антонина. Ещё несколько минут МакКиннон хрипела, издавая мерзкие булькающие звуки, а потом затихла, взирая остекленевшим взглядом в потолок. Нелепо вышло. Уродливо. Впрочем, за прошедшие годы Аддамс чётко усвоила, что смерть не бывает красивой. Если бы она могла охарактеризовать войну одним словом, то выбрала бы слово «грязь». Это и вправду было чертовски грязно. Реки пахнущей солью и металлом крови, искажённые мучительной агонией лица погибших, склизкие ошмётки внутренностей на паркете... А ещё оказалось, что когда люди умирают, они практически всегда обделываются. Наивные иллюзии о защите чистокровного мира от засилья магглов катастрофически быстро истаяли в английский туман — увы, суровая реальность не имела ничего общего с возвышенными речами Милорда о высшем благе. Это не было битвой, честной и благородной... Это было истреблением. Пожиратели выходили на охоту глубокой ночью, чтобы застать противников в постелях — обескураженными, сонными и зачастую безоружными. Сопротивление оказывали далеко не всегда, поэтому нередко приходилось расправляться с теми, кто стоял на коленях и молил о пощаде. Первые пару лет после очень скромной по меркам высшего общества свадьбы Уэнсдэй оставалась в стороне. Вела унылую жизнь истинной благородной леди — обустраивала огромный особняк, купленный мужем, изредка навещала родителей, но чаще прозябала в огромной библиотеке с книгой на коленях и стаканом огневиски в руках. Не выходила из дома неделями, заперев глубоко внутри океан беспросветной тоски, но всё равно утопая в нём с головой. Из Министерства пришлось уйти — Долохов настоял. Впрочем, она не возражала. Ей самой категорически претила необходимость регулярно посещать то место, где абсолютно всё напоминало о том, что она так жаждала забыть. Но однажды утром, спустя два года затворничества, Аддамс проходила мимо зеркала в малой гостиной, бросила на него случайный взгляд — и вдруг не узнала собственное отражение. С посеребрённой амальгамы на неё взирала болезненно бледная женщина с ввалившимися щеками, небрежно растрепавшейся нетугой косой и потускневшими обсидианами глаз. Истощённая, измученная, безликая тень себя прежней. Словно ей недавно минуло не двадцать два, а все сорок. Картина ужаснула до дрожи — но сильнее всего испугало то, что на своём лице Уэнсдэй вдруг явственно увидела застывшие черты матери. Одна лишь серая безжизненная оболочка с мёртвой пустотой внутри. В ту ночь она не сомкнула глаз до самого рассвета — а когда небо на востоке окрасилось алым, и негромко хлопнула входная дверь, Аддамс стремглав бросилась навстречу супругу. Нельзя сказать, что Антонин слишком уж удивился бескомпромиссному требованию жены отвести её на собрание Пожирателей смерти. Более того — тогда он впервые искренне ей улыбнулся. И тогда в их странном браке впервые появилось нечто большее, чем выгодная, но вынужденная необходимость сосуществовать на одной территории. А всего через несколько месяцев на её предплечье зазмеилось тавро Чёрной метки. Избранный ею путь хоть и был заведомо предрешён, но дался совсем нелегко. Уэнсдэй знала, что Антонин не желал отправлять её в гущу битвы, что тщетно пытался убедить Милорда оставить её в тылу — однако Тёмный Лорд ожидаемо оказался непреклонен. Словно каким-то непостижимым образом Повелителю было известно обо всех запретных мыслях, что роились в голове Аддамс, подобно гудящему осиному гнезду. И словно он точно знал, что единственный способ навсегда привязать новую приспешницу к Тёмному Ордену — заставить её замарать руки в крови несогласных. Милорд всегда был чертовски умен. И чертовски прав. И потому следующим рейдом была назначена ликвидация Бенджи Фенвика. Вот только в непримечательном крохотном домике на окраине Уилтшира мракоборец проживал не один. Там оказалась его мать — престарелая волшебница-грязнокровка лет шестидесяти. Когда чета Лестрейнджей вырубила Бенджи двойным Оглушающим и оттащила обмякшее тело из гостиной в спальню, миссис Фенвик рухнула на колени и принялась умолять. Путалась в полах застиранного махрового халата, страдальчески заламывала руки, захлёбывалась рыданиями и бесконечно причитала, прося палачей о пощаде. Антонин и Уэнсдэй наблюдали за разыгравшейся драмой в течение нескольких минут — пока старуха не подползла к Аддамс, отчего-то ошибочно решив, что от женщины можно ожидать милосердия. — Пожалуйста… Прошу вас… Не трогайте его, не трогайте… Мой сын… Мой мальчик… — по морщинистым щекам волшебницы градом катились слёзы, а трясущиеся руки несмело потянулись к мантии Уэнсдэй. — Я сделаю что угодно… Умоляю, только не убивайте Бенджи… Фенвик тем временем пришёл в себя — по ту сторону запертой двери раздавались истошные вопли, перемежаемые истерическим хохотом Беллатрикс. Та регулярно слетала с катушек во время рейдов, стоило только учуять запах чужой крови. Урезонить её хоть немного было задачей не из лёгких, поэтому Аддамс не выносила находиться в бою рядом с леди Лестрейндж. Белла оставляла за собой много шума, грязи и крови. Словно бешеный безудержный ураган, совладать с которым мог один лишь Милорд. Уэнсдэй гораздо больше нравилось работать в паре с мужем. Антонин убивал так же, как жил — страстно, яростно, изысканно… Он всегда шёл напролом, оставляя после себя искалеченные трупы и искалеченные жизни. Однако никогда не преступал черту и не упивался излишней жестокостью. Он был брезглив к чужой крови, а потому применял заклинания, не оставляющие на телах жертв открытых ран. В его обширном боевом арсенале имелось больше полусотни виртуозных заклятий, которые пугали в той же степени, в которой и восхищали. Как-то Долохов обмолвился, что отыскал значительную часть из них в библиотеке Дурмстранга. Она нисколько не удивилась, будучи наслышана, что его альма матер кардинально отличается от Хогвартса. — Пожалуйста… Умоляю… — престарелая волшебница тщетно пыталась воззвать к милосердию своих палачей. Но даже стоя на пороге неотвратимой гибели, она просила не за себя. — Не трогайте Бенджи, прошу вас… Аддамс брезгливо скривила губы под маской и отшатнулась на шаг назад, вырвав полы мантии из трясущихся пальцев миссис Фенвик. Вопли обречённого мракоборца уже срывались на фальцет — Беллатрикс явно вошла в раж. Оставалось надеяться, что Лестрейнджам удастся быстро выбить из него необходимую информацию, затем Антонин прикончит мать Бенджи, и они все смогут отправиться домой. Однако у Долохова было иное мнение на этот счёт. Вернее сказать, приказ Тёмного Лорда. — Вэнди. Ты знаешь, что нужно делать. Вот и наступила последняя точка невозврата. Уэнсдэй не понимала, зачем нужно убивать эту безобидную, в общем-то, женщину — но её рука не дрогнула. В обсидиановых глазах отразилась изумрудная вспышка Авады, а рыдания старухи моментально стихли. Миссис Фенвик замерла у её ног в неестественной позе, напоминающей изломанную куклу с отрезанными ниточками, а сама Аддамс с тотальным равнодушием отвела взгляд, уставившись на увешанную колдографиями стену. И лишь потом, глухой ночью, когда она сидела в своей постели — окутанная полупрозрачным муслином ночной рубашки, с разметавшимися по спине волосами… Когда обнимала себя руками и не могла отделаться от лихорадочной дрожи во всём теле, Антонин налил ей полный стакан огневиски. Уселся напротив, сжал подбородок цепкими пальцами, пристально взглянул в глаза. И очень серьёзно произнёс: — Это нормально, Вэнди. Ты будешь помнить свою первую жертву до тех пор, пока не научишься убивать, не раздумывая. Иногда, в алкогольном бреду, Долохов злобно шутил, что у каждого Пожирателя есть своё собственное кладбище. Поначалу Аддамс не слушала его бредни, порождённые дурманом от убойной дозы огневиски — но потом поняла, что Антонин был прав. В ту роковую ночь, ставшую последним рубежом, в её персональном склепе появилась первая могила. А потом время помчалось вперёд стремительной горной рекой, потоком одинаковых дней и ночей — и могилы начали множиться, навсегда отрезав пути к отступлению и уничтожив запретные мысли о возможном спасении. — Вэнди, я сам отчитаюсь перед Милордом, — хрипловатый голос Долохова вырывает её из водоворота тягостных воспоминаний. — А ты лучше ложись спать и не жди меня. Тяжело вздохнув, Уэнсдэй обращает на супруга пристальный взгляд — тот слегка улыбается в ответ, однако это лишь видимость спокойствия, скрытая за сардонической усмешкой. Задание захватить МакКиннон и доставить её в штаб Пожирателей они безбожно провалили. Лорд никогда не отличался снисходительностью к неудачам своих приспешников, и за каждым фиаско неизменно следовало жестокое наказание. Она чувствует укол вины, яснее ясного осознавая, что именно ждёт Антонина в резиденции Повелителя. Когда-то давно, ещё на заре их брака, Долохов ввалился к ней в спальню посреди ночи, чего не позволял себе никогда прежде. Глянул на неё расфокусированным взглядом, а затем согнулся пополам от боли и рухнул на ковёр, не сумев дойти до кровати. В первую секунду Аддамс решила, что на мужа напали мракоборцы — невольно похолодев от ужаса, ринулась к нему и с трудом смогла перевернуть обмякшее тело на спину. В уголке губ запеклась кровь, тёмные волосы с нитями первой седины прилипли к покрытому испариной лбу, а из груди вырвался вымученный глухой стон. Антонин пришёл в себя лишь после того, как она с помощью домовика влила в него несколько флаконов обезболивающих зелий. Той жуткой ночью они впервые заснули в одной постели — а наутро Долохов в красках поведал, что его постигла заслуженная кара за проваленную миссию. И тогда Уэнсдэй окончательно поняла, насколько кровавым бывает путь в величию. Жаль только, что у неё никогда не было иного выбора. Впрочем, нет. Выбор был — и она выбрала неправильно. А теперь настала пора платить по счетам. — Я пойду с тобой, — решительно заявляет Аддамс, с вызовом вскинув голову. И пусть ей никогда не доводилось ощущать на себе гнев Тёмного Лорда или воздействие Круциатуса, ответственность за провал миссии лежит на её плечах в той же степени, в какой и на плечах мужа. А значит наказание они должны понести вместе. — Нет, не пойдёшь. Я тебе запрещаю, — раздражённо отрезает Антонин, стрельнув на неё глазами цвета ртути. Достав из кармана волшебную палочку, он несколькими взмахами счищает подсохшую кровь с ботинок, после чего решительным шагом проходит в гостиную и останавливается напротив потухшего камина. — Ты не имеешь права ничего мне запрещать. То, что я твоя жена, не делает меня твоей собственностью, — вспыхнув от возмущения, Аддамс упрямо направляется следом. Лопатками ощутив её жгучий пристальный взгляд, Пожиратель оборачивается через плечо. Молчаливое противостояние продолжается пару минут, после чего Долохов немного смягчается и добавляет менее категоричным тоном: — Я разберусь сам. Милорд назначил меня главным в этом задании, поэтому за провал я отвечу лично. Ты справилась прекрасно и не заслуживаешь наказания, — а секунду спустя, не дав ей времени возразить, он запускает руку в горшок с летучим порохом и швыряет в камин горсть серо-зелёного порошка. Когда высокая фигура супруга исчезает во вспышке изумрудного пламени, Уэнсдэй понуро опускает взгляд в пол, тщетно пытаясь унять свербящее под рёбрами чувство вины. В изысканно обставленной гостиной воцаряется звенящая тишина, перемежаемая лишь стуком дождевых капель по черепице. Ненастная погода неизбежно навевает тоску, поэтому ей не остаётся ничего, кроме как прибегнуть к давно привычному способу сбежать от реальности. Подняться в спальню, наглухо задёрнуть шторы и одним глотком опустошить бутылёк с зельем для сна без сновидений. Увы, в последние годы оно стало действовать значительно хуже — образы многочисленных жертв преследовали Аддамс в тревожных кошмарах, заставляя просыпаться среди ночи с бешено стучащим сердцем. И потому на её прикроватной тумбочке всегда стоял стакан с огневиски — только таким убийственным коктейлем удавалось подавить истерзанное подсознание, словно запустившее внутри механизм самоуничтожения. Рассвет всё-таки обернулся закатом, и надежды на избавление истаяли в пасмурное марево. Она больше не обращалась мысленно к великому Салазару, прося о спасении души — поскольку окончательно смирилась, что никакого спасения не будет.***
— Ну, помогай, Мерлин, — перед рейдом Долохов всегда трижды стучит палочкой по дверному косяку. Он суеверен. Как-то раз в бреду алкогольного дурмана он сказал, что все русские суеверны, но Уэнсдэй не поверила. Поросшие мхом стены старого особняка обнимает туман, льнущий к стылой земле молочной дымкой, а на западном горизонте алеет переспелое яблоко солнца. Вороша ногами опавшие рыжие листья, Аддамс меряет шагами террасу, крепко сжимая озябшими пальцами тонкую скорлупку маски. Лестрейнджи безбожно опаздывают, хотя операция назначена на половину восьмого вечера. Антонин хмурит брови с неприкрытым раздражением, в сотый раз бормоча себе под нос хлёсткие фразы на иностранном — ругательства, судя по тону. Он пунктуален до перфекционизма, и даже малейшее отклонение от выверенного плана неизменно доводит его до зубного скрежета. К моменту, когда в конце запущенной липовой аллеи раздаётся три негромких хлопка аппарации, и по ту сторону резных ворот материализуются фигуры в чёрных мантиях с капюшонами, недовольство Долохова уже возведено в абсолют. — Мантикора вас раздери, почему так долго? — он моментально напускается на Беллатрикс, стоит той подняться по каменным ступеням на террасу. — У нас нет времени! Леди Лестрейндж пронзает его колючим взглядом, полным неприкрытой неприязни — Уэнсдэй скорее догадывается, чем знает наверняка, что между этими двумя ведётся затянувшееся противостояние за место под солнцем. Вдобавок Белла вечно подозревает Антонина в недостаточной преданности идеям Тёмного Ордена. Экзальтированность на грани с фанатизмом заставляет её видеть врагов во всех, кто не бросается в ноги Милорду минимум трижды в день. — Вот именно: у нас нет времени на препирательства, — примирительным тоном вворачивает Рудольфус, явно опасаясь, что накалившаяся атмосфера может обернуться перепалкой. — Пора выдвигаться. — Грязнокровки сами себя не убьют, — со смешком добавляет младший Лестрейндж, сдувая со лба длинные медно-рыжие пряди. Рабастан был однокурсником Уэнсдэй, однако даже к двадцати семи годам не избавился от склонности к ребячеству. Словно междоусобная война была для него жестокой, но забавной игрой в солдатики. Скрипнув зубами, Долохов натягивает чёрные атласные перчатки, скрывает лицо за маской с переплетением серебряных вензелей, надевает капюшон бесформенной мантии. Остальные синхронно повторяют давно привычные манипуляции с маскировкой — необходимая мера предосторожности, чтобы защитники осквернителей крови не догадались, кто именно причастен к «запрещённой террористической группировке». Сегодня на повестке дня захват и последующая ликвидация Гидеона и Фабиана Пруэттов. Вполуха слушая повтор заученного наизусть плана, Аддамс без особого успеха отгоняет непрошенные воспоминания, что однажды была вместе с ними на вечеринке. Думать об этом не то что бессмысленно… Запрещено строжайше. Они всегда были по разные стороны баррикад, и всё, что происходит теперь — лишь неизбежное следствие. Глядя сквозь прорези маски на окрашенное кровавым закатом небо, она покорно следует за мужем навстречу неотвратимости. А через несколько десятков шагов Пожиратели достигают границы антиаппарационного купола, окружающего особняк — и одновременно трансгрессируют, чтобы учинить очередную расправу. Когда смазанный водоворот перед глазами рассеивается, и картинка обретает чёткость, они оказываются посреди пустынной коротенькой улочки в пригороде Дерби. Под ногами противно хлюпает размокшая от дождя земля, а где-то вдалеке раздаются раскаты уходящей грозы. Стиснув палочку в руке, Уэнсдэй машинально оглядывается по сторонам в поисках возможных свидетелей — однако недавно разыгравшаяся непогода разогнала магглов по своим домам. Тем лучше для них. Случайные прохожие, как правило, становились расходным материалом. Долохов кивком головы указывает на скромный двухэтажный домик, который мог бы показаться совершенно обычным, если бы не буйно цветущие клумбы, бархатцы на которых чудесным образом не прибило первыми заморозками. Вот вам и Статут о секретности. До такого могли додуматься только безмозглые гриффиндорцы. Беллатрикс брезгливо фыркает, однако Антонин заставляет её умолкнуть резким взмахом руки — роль командующего сегодня снова отдана ему. Ещё раз осмотревшись вокруг, Долохов принимается жестикулировать, приказывая Пожирателям рассредоточиться и окружить жилище Пруэттов. На взлом защитных заклинаний у виртуозного Рудольфуса уходит не больше десяти минут — очередное проявление исконно гриффиндорской безрассудности. Только наследники Годрика Львиное Сердце способны так плевать на элементарную безопасность, когда вся страна утопает в кровавой агонии войны. Что ж, совсем скоро братья Пруэтты поплатятся жизнями за собственную безалаберность. Когда Лестрейндж отступает на шаг назад и удовлетворённо кивает, Долохов вскидывает палочку, и мощный взрыв Бомбарды разносит хлипкую дверь в щепки. В воздух взвиваются клубы пыли, а от громоподобного грохота на несколько секунд закладывает уши. Однако даже одна упущенная секунда может стать роковой до смертельного, поэтому Уэнсдэй не медлит — вихрем врывается вслед за мужем в недлинный узкий коридор прихожей. Вот только вместо двух волшебников в гостиной обнаруживается не меньше дюжины. Она едва успевает оценить обстановку, как закалённые боями рефлексы заставляют пригнуться — над головой со свистом пролетает алая вспышка Экспеллиармуса. Троица Лестрейнджей разом вваливается в дом через окна, и на пол со звоном сыплются осколки разбитых стёкол. Яростная битва завязывается также стремительно, как сухостой в лесу занимается пожаром от одной-единственной искры. Свистят летящие во все стороны заклятья, срываются со стен задетые рикошетом колдографии, а дом буквально начинает ходить ходуном. В тесном пространстве гостиной катастрофически мало места, абсолютно негде развернуться — Аддамс хаотично разбрасывает заклятья, целясь то в юркую волшебницу с копной огненно-рыжих волос, то в предавшего кровь кузена Беллы, то в незнакомого худощавого волшебника с болезненно-серым лицом… Выставлять щиты нет времени, поэтому приходится ежесекундно пригибаться и отскакивать от ослепляющих ярких вспышек. Антонин, напротив, непоколебимо стоит на одном месте, чеканя одно Непростительное заклинание за другим. Посылает хитроумную кручёную Аваду в Гидеона Пруэтта, однако мракоборец по будням и свободный художник по выходным проворно отшатывается в сторону, делает ловкий перекат через голову и даже успевает швырнуть Парализующим в младшего Лестрейнджа. — Молли, слева! Осторожнее! — кричит Гидеон девчонке с копной огненных волос, которая, очевидно, приходится ему кровной родственницей. — Рефлекто! Сияющий голубоватый щит отражает заклятье Уэнсдэй, способное вызвать у жертвы приступ панического ужаса. Однако она не сдаётся, повторяет маневр — и Молли моментально роняет палочку, схватившись руками за голову и истошно завопив от созданного магией страха. — Авада Кедавра! — она решает не размениваться на более безобидные заклинания, однако неугомонный Пруэтт рывком бросается вперёд и выталкивает из-под удара дезориентированную девчонку. Боковым зрением Уэнсдэй улавливает летящую слева карминную вспышку Секо, рефлекторно отклоняется назад, но режущее заклинание слегка цепляет выставленную вперёд правую руку. Запястье обжигает резкой болью, и ей чудом удаётся удержать палочку в дрогнувших пальцах. Лишиться единственного оружия в бою равносильно смерти. Бурлящий в артериях адреналин притупляет боль — и хотя Аддамс чувствует, как в рукав мантии заливается липкая горячая кровь, она даже не думает отступать. Стиснув зубы, Уэнсдэй награждает напавшего на неё Аврора темномагическим заклятьем, ломающим кости — совсем ещё мальчишка, он с размаху впечатывается спиной в стену и ничком валится на пол, схватившись за повреждённые рёбра. Ещё двое мракоборцев уже лежат без признаков жизни, однако силы по-прежнему неравны. Окружённые Пожирателями со всех сторон, защитники угнетённых становятся в круг посреди развороченной гостиной, прикрывая спины друг друга. Рабастана оттесняют в угол, где на него наседают сразу трое — Сириус Блэк, его дружок болезненного вида и пришедшая в себя рыжеволосая девица. Раненный в правое плечо Рудольфус перехватывает палочку левой рукой, из-за чего его боеспособность резко ухудшается. Уэнсдэй тоже с немалым трудом орудует травмированным запястьем, и большая часть хаотично пущенных заклятий не достигает цели. Вдобавок она изрядно выбилась из сил, в боку противно тянет колющей болью, глаза застилает пот, а дыхание сбито в ноль. Целыми и невредимыми остаются только Антонин с Беллатрикс — однако против кучки разъярённых мракоборцев им долго не выстоять. И без того плачевный расклад многократно ухудшается в ту роковую секунду, когда Фабиан Пруэтт изворачивается и успевает сотворить Патронуса. Изящная серебристая борзая вылетает через разбитое окно, а Долохов наконец решает проявить благоразумие. — Отступаем! — зычным голосом командует он, на мгновение поймав взгляд жены. Уэнсдэй моментально зажмуривается, воскрешая в памяти образ собственного поместья, однако ничего не выходит. Нет привычного ощущения рывка в солнечном сплетении, нет водоворота перед глазами, абсолютно ничего. Похоже, на дом Пруэттов наложен точно такой же купол, как на особняк Долоховых. Неожиданно. И чертовски скверно. Растерявшись на долю секунды, она распахивает глаза и машинально принимается озираться по сторонам, словно загнанный в угол зверь. Глупое промедление едва не становится роковым. Карминная вспышка Секо пролетает в дюйме от её макушки, сорвав с головы капюшон мантии. К счастью, Антонин ориентируется быстрее остальных Пожирателей. — Бомбарда максима! — резко развернувшись, он направляет палочку на стену позади Рабастана, и окружившие Лестрейнджа мракоборцы разбегаются в стороны. Младший брат Руди первым вываливается на улицу сквозь образовавшийся провал. Ему вслед сразу же летит несколько вспышек, посланных врагами одновременно, — однако ловкий Лестрейндж успевает увернуться и выставить щит Рефлекто. Поднявшиеся в воздух клубы мерзкой бетонной пыли портят обзор, но Беллатрикс ловко расчищает путь остальным с помощью магически созданного вихря. Быстро метнувшись к Рудольфусу, она подхватывает раненого супруга под локоть и выскакивает на улицу, на ходу разбрасывая Непростительные. Сбившиеся в кучку мракоборцы пытаются прорваться следом, но Долохов предотвращает преследование, одним ловким взмахом палочки возведя огненную стену. Пламя охватывает мебель, и гостиная в считанные секунды заполняется едким дымом, от которого начинают слезиться глаза. Невольно закашлявшись, Уэнсдэй бросается к выходу, рефлекторно прижав к груди пострадавшую правую руку. Как только все Пожиратели оказываются на улице, Антонин запечатывает кривую дыру в стене… И в ту же секунду со всех сторон раздаются хлопки аппарации — прибыло подкрепление. — Импедимента! Остолбеней! Петрификус Тоталус! — едва материализовавшиеся из воздуха Авроры осыпают их градом заклятий, отчего по выставленному Рабастаном щиту ползут трещины. — Инкарцеро! Эверте Статум! — Аппарируем! Сейчас! — приказывает Долохов, рывком дёрнув Аддамс на себя. Она немного спотыкается, неловко наступив на длинные полы мантии, оборачивается через плечо на свистящий звук летящего заклинания, вскидывает палочку, чтобы сотворить ещё один щит… Вот только крутящееся на языке «Рефлекто» разом застревает в горле, и вместо этого с губ срывается изумлённый вздох. Ведь среди новоприбывших мракоборцев Уэнсдэй внезапно видит того, чей образ безуспешно и мучительно пыталась вытравить из мыслей все эти долгие годы. Ксавье Торп собственной персоной стоит всего лишь в паре десятков шагов. Всё такой же… как тогда. Безукоризненно отглаженная мантия, забранные в хвост каштановые волосы, острые скулы, музыкально-длинные пальцы, крепко стиснувшие древко волшебной палочки, с кончика которой срываются многочисленные заклятья. Всё так же по разные стороны баррикад. Всё так же на противоположных краях бездонной пропасти. Аддамс чувствует себя так, словно пропустила ступеньку, спускаясь с крутой лестницы — и если бы не ладонь мужа, сжимающая плечо стальной хваткой, у неё непременно подогнулись бы колени. Благо, ей не нужно концентрироваться на образе своего поместья, чтобы покинуть поле боя. Антонин в последний раз швыряет Аваду в толпу Авроров, не целясь, после чего квинтет Пожирателей одновременно трансгрессирует прочь.***
— Ничего, скоро заживёт. Она едва осознаёт происходящее и практически не замечает боли, пока Долохов орудует над глубоким порезом на хрупком запястье — плавно проводит палочкой, останавливая кровь, накладывает тугую марлевую повязку, крепко затягивает узел… В ушах гулко стучит пульс, а перед глазами вихрем проносятся запретные воспоминания семилетней давности. Омытый дождём парк Динс Ярд, забытый на лавочке зонтик, трогательные ямочки на впалых щеках, малахитовая зелень глаз с вкраплениями золота. Горьковатый аромат полыни с ноткой сигаретного дыма, робкие невинные поцелуи, вызывающие головокружительный трепет где-то в районе солнечного сплетения. Дрожь во всём теле, предательское желание, будто опаляющее внутренности жарким огнём. Прикосновения чужих ладоней, тёплых и слегка шероховатых. Сплетение рук, губ, объятых запретной страстью тел… — Вэнди? — отложив в сторону палочку, Антонин кладёт руки на её колени, скрытые полупрозрачным муслином ночной рубашки. С трудом проглотив колючий комок в пересохшем горле, Уэнсдэй поднимает взгляд на мужа. Она сидит на краю постели, он — на коленях возле её ног. В глазах цвета ртути с тёмным ободком вокруг зрачка плещется обеспокоенность. — Ты в порядке? Нам не о чем переживать. Никто не ожидал, что их окажется так много. Милорд нас не накажет, не волнуйся. Аддамс нелепо хлопает глазами, безуспешно силясь вникнуть в смысл его слов — но ничего не выходит, гудящая голова забита совершенно другим. Машинально облизав губы, небрежно поводит левой рукой, пытаясь дать знак, что всё в порядке. Вот только до порядка ей бесконечно далеко — в мыслях царит тотальный хаос, а в груди лихорадочно колотится глупое безвольное сердце. Во имя Салазара, зачем? Что заставило Ксавье вернуться в Британию спустя столько лет? Она ведь приложила столько усилий, переступила через себя, титаническим трудом отказалась от призрачной надежды на общее будущее — и всё это теперь грозилось пойти прахом… Нет, не так. Всё уже пошло прахом, вновь полетело под откос со скоростью сошедшего с рельс поезда. Ведь всего одна мимолётная встреча всколыхнула запретные чувства, покрытые тонкой коркой льда и спрятанные в самых глубинах души. Долохов тем временем поднимается на ноги и отходит к каминной полке, чтобы налить себе огневиски. Плеснув в стакан на два пальца, он вальяжно усаживается в кресло, повернувшись к жене спиной. Домовой эльф колдует над зажжённым камином, подбрасывая в огонь засушенные веточки лаванды. Ещё никогда в жизни Уэнсдэй не была так благодарна, что в собственном особняке до неё никому нет дела. Фасад многолетнего равнодушия пошёл паутиной трещин, грозясь вот-вот обнажить истинные эмоции. Целый океан бушующих чувств, которые ей так и не удалось уничтожить, несмотря на все усилия. Осторожно покрутив ноющим запястьем, Аддамс сползает с постели и нетвёрдой походкой направляется к окну. Распахивает ставни, жадно вдыхает прохладный воздух, пахнущий дождями и туманами, окидывает расфокусированным взглядом запущенный старый сад. Облетевшие кроны вековых деревьев сотрясают порывы ветра, а хмурое чернильное небо поминутно разражается всполохами молний и низвергает на стылую землю потоки воды. — Закрой окно… заболеешь, — небрежно бросает Долохов, не отрывая сосредоточенного взгляда от трескучего пламени, пожирающего поленья за резной каминной решёткой. Она ничего не отвечает, но и не подчиняется — только продолжает стоять напротив настежь распахнутого окна, обнимая руками дрожащие хрупкие плечи. Да и что ей ответить? Во имя Салазара, что сказать ему — законному супругу, который не произнёс ни слова во время их первой брачной ночи после двух лет платонической семейной жизни, когда обнаружил подтверждение своим догадкам о потерянной невинности… Который не стал осуждать, который никогда ничего не требовал взамен… Что она уже безнадёжно больна? Отравлена запретной обреченной любовью к врагу? Впрочем, дело тут совсем не в благородстве. Просто Антонину всегда было на неё плевать — но, увы, не настолько, чтобы отпустить. Они скованы навсегда. Не только законным браком, но и общим долгом, чёрной змеёй на левом предплечье, кровью бессчётного количества жертв. И этого уже не изменить. Время не обратить вспять. Даже если очень хочется. Чертовски. — Вэнди. Я велел закрыть окно. Ставни резко захлопываются, витражные стёкла жалобно дребезжат. Невольно вздрогнув от громкого звука, Уэнсдэй оборачивается через плечо — стоящий позади Долохов залпом осушает стакан, после чего бросает палочку на кресло. Стянув длинный халат с серебряными вензелями фамильного герба и оставшись в одних пижамных штанах, он пересекает спальню бесшумной походкой крадущегося хищника. Останавливается напротив жены, крепко обхватывает подбородок цепкими холодными пальцами, поворачивает её лицо под разными углами, пристально сощурив глаза. Жест привычный — но отчего-то ей становится жутко некомфортно. Аддамс строптиво дёргает головой, тряхнув водопадом смоляных локонов, и отступает на шаг назад, избавляясь от чужой стальной хватки. Антонин поджимает губы, как делает это всегда, когда она демонстрирует извечную непокорность. А мгновением позже он усмехается собственным мыслям и привлекает её к себе, приобняв за талию. Уэнсдэй невольно упирается ладонями ему в грудь, не позволяя уничтожить последние дюймы расстояния. — Что не так? — холодная ртуть чужих глаз обжигает плохо скрытым недовольством. Он явно взвинчен после неудавшегося рейда. — Ничего, — она поднимает взгляд, спокойно выдержав прямой зрительный контакт. Однако смутное напряжение повисает в воздухе туго натянутой струной, становясь почти осязаемым. Соображать трудно, мысли ворочаются в голове тяжело и медленно, словно выброшенные на берег медузы. Усилием воли собравшись с духом, Аддамс выдавливает слабую улыбку и неопределённо пожимает одним плечом. — У меня голова кружится. Наверное, переборщила вчера со снотворным. Ерунда, так бывает. Долохов вздыхает, с неудовольствием закатив глаза. Однако ладонь с талии всё-таки убирает и проводит большим пальцем по плотно сжатым губам цвета вишни. Уэнсдэй едва сдерживается, чтобы не отшатнуться, сама удивившись подобной реакции — их странные отношения были далеки от идеала во всех смыслах, однако в постели барьеры неизменно стирались. За прошедшие годы она так и не сумела полюбить Антонина, но научилась вполне искренне его желать. А теперь ей отчаянно хочется сбросить с себя эти руки, по локоть испачканные в крови, хочется, чтобы он прекратил к ней прикасаться, хочется вернуться в отдельную спальню, где Аддамс провела первые два года семейной жизни… Катастрофа. Стихийное бедствие. — Бросала бы ты эти зелья… У тебя от них зависимость, — устало выдыхает Долохов и наконец-то отходит прочь, направившись к разобранной постели. Вопреки обыкновению, она не возражает — хотя возразить есть чем, ведь Уэнсдэй неоднократно наблюдала, как муж колет себе маггловский морфий. Потому-то его и швыряет поминутно от сенбернарского спокойствия к бесконтрольной злости. Так или иначе, война сломала и искалечила всех. Даже самых стойких. Великий Салазар, спаси наши души. Впрочем, это абсолютная глупость, ведь Слизерин давно лежит в гробу, и ему наплевать, как именно уничтожают себя его чистокровные потомки. Антонин отворачивается к противоположной стене, завернувшись в одеяло, а Аддамс с ногами устраивается на широком подоконнике и взмахом палочки призывает початую бутылку огневиски. Сегодняшней ночью она чертовски боится заснуть — и встретиться во сне со своим самым главным кошмаром. Жаль только, что пару часов назад она уже встретилась с ним наяву.***
Косой переулок как всегда до отказа забит волшебниками в остроконечных шляпах и мантиях всевозможных расцветок — от строгих тёмных до режущих глаз лиловых. Докучливый дождливый сентябрь ненадолго отступил, милостиво позволив жителям Альбиона понежиться в остаточном тепле солнечных лучей. Стуча каблуками по брусчатке и ловко лавируя в галдящей толпе людей, Уэнсдэй придерживает под локоть заливисто щебечущую Нарциссу. С нынешней леди Малфой они некогда учились на одном курсе в Хогвартсе и сохранили довольно тёплые приятельские отношения после — даже несмотря на кардинальную разницу в темпераментах. — Пенни, аккуратнее, — Цисси, которая всего минуту назад безмятежно улыбалась, треща о своей семейной жизни, моментально напускает на себя самый надменный вид, обращаясь к престарелой домовухе. — Не толкай коляску так сильно, Драко может проснуться. — Простите, госпожа… Пенни впредь будет осторожнее… — виновато бормочет прислуга в белоснежной тоге с гербом рода Малфоев и слегка замедляет шаг, чтобы ни в коем случае не разбудить годовалого наследника. — Глупая, глупая Пенни рассердила госпожу… Огорчённая замечанием хозяйки, она принимается с энтузиазмом дёргать себя за торчащее морщинистое ухо, однако быстро осекается и прекращает под похолодевшим взглядом лазурных глаз Нарциссы. Театрально сморщив нос с таким брезгливым выражением, будто ей под ноги выполз таракан, леди Малфой цокает языком. Но уже спустя пару секунд ей на глаза попадается вывеска бутика Твилфитт и Таттинг, поэтому от мимолётного раздражения не остаётся и следа. — О, Уэнсдэй, мы обязаны туда заглянуть! — заявляет она, восторженно всплеснув руками и тряхнув водопадом платиновых локонов, уложенных на одну сторону по последнему писку моды. — К ним на днях завезли отменный шёлк, прямиком из Варанаси! А мне как раз потребуется новое платье для приёма у Мальсиберов… Идём скорее. Не дожидаясь возражений, хрупкая Нарцисса с неожиданной силой тащит Уэнсдэй к элитному магазину. Едва они переступают порог, из-за прилавка вихрем выскакивает владелица бутика в причудливой мантии из алой парчи — её лицо с явными следами косметической магии тут же расплывается в заискивающей улыбке. — Леди Малфой, леди Долохова, какая честь!.. Скорее присаживайтесь, я принесу вам чай и продемонстрирую лучшие образцы тканей! — усердно распинается волшебница, театрально заламывая тонкие руки, увешанные звенящими золотыми браслетами. — Что вы предпочитаете: атлас, шёлк, парча, жаккард? Аддамс со вздохом возводит глаза к потолку и раздражённо поджимает багряные губы — даже спустя семь лет брака ей категорически претит, когда к ней обращаются по фамилии мужа. Отчасти корень недовольства кроется в неблагозвучном сочетании, но в большей степени… Всякий раз, когда она слышит это проклятое «леди Долохова», в голове против воли возникают запретные мысли, что она могла бы носить совсем другую фамилию. И могла бы вести совсем другую жизнь — ту, в которой не существовало бы кровавой агонии войны и еженедельных рейдов, заканчивающихся жестокими убийствами неугодных. Вот только этому никогда уже не бывать, а глупые иллюзии безвозвратно истаяли в английский туман. — Зелёный чай с жасмином и всю коллекцию индийского шёлка, — повелительно роняет Цисси, вальяжно опускаясь в кожаное кресло и сложив на подлокотниках холёные белые руки. — И, Пенни… Подай мне Драко. В ней всё ещё жива та романтичная кокетка, с которой Уэнсдэй делила изумрудную спальню в подземельях Слизерина. Однако статус супруги одного из самых богатых и влиятельных людей высшего магического общества неизбежно привнёс в характер Нарциссы некоторые изменения. Будучи едва ли не принцессой по крови, она всегда смотрела на окружающих свысока, но теперь на кукольном фарфоровом личике почти неизменно читалась уверенность в собственном превосходстве. Пока престарелая эльфийка передаёт в руки хозяйке хнычущий свёрток из накрахмаленных кружев, Аддамс скучающе отходит к висящему на стене зеркалу в пол, разглядывая собственное отражение. Ей не хочется в этом признаваться, но перед выходом из поместья Уэнсдэй с особенной тщательностью подвела глаза, применив чуточку больше косметической магии, чем обычно. А ещё собрала смоляные локоны в высокую изящную причёску на манер короны и надела новую мантию из струящегося чёрного шёлка. Ей не хочется в этом признаваться, но за две недели, что минули с момента роковой встречи на поле боя, она покидала дом чаще, чем за последние пару лет. Под благовидным предлогом повидаться с Цисси изо дня в день отправлялась в самое сердце магического Лондона, не забыв нарядиться и накраситься… В глупой безрассудной надежде вновь столкнуться с Ксавье Торпом. Пожалуй, ей несказанно повезло, что Антонин проявлял интерес к молодой жене лишь тогда, когда требовалось организовать очередной рейд… Или когда он жаждал близости, что случалось ещё реже. Иначе Долохов непременно заметил бы её изменившееся поведение, непременно заподозрил бы неладное. Аддамс догадывалась, что у него бывали любовницы — обычное дело в династических браках. Однако она сама всю жизнь брезговала случайными связями, хоть и знала, что Антонин не осудит. К счастью, ему всегда было наплевать. — Уэнс, я считаю, что вам стоит обзавестись наследником! — внезапно заявляет белокурая леди Малфой, отвлекая Уэнсдэй от созерцания собственного отражения и тягостных мыслей. — Что, прости? — она оборачивается к приятельнице, вопросительно изогнув смоляную бровь. В первую минуту Аддамс кажется, что она ослышалась. Однако решительное выражение на лице Цисси моментально убеждает в обратном. Скосив глаза на наследника великого рода, который уже окончательно проснулся и теперь увлечённо дёргает мать за платиновые локоны, Уэнсдэй раздражённо кривит губы. — Ты бредишь, — категорично отрезает она, шагнув к свободному креслу и с удовольствием откинувшись на мягкое скрипучее сиденье. — Какой ещё ребёнок? Это даже звучит нелепо. — А вот и нет! — с энтузиазмом возражает леди Малфой, принимаясь умилённо сюсюкаться со своим отпрыском. — Ты только взгляни, какой он ангел… Просто чудо, согласись? Нарцисса поворачивает Драко лицом, демонстрируя его, словно самый дорогой лот на аукционе. Отчасти юный наследник Малфоев и впрямь похож на ангелочка с картин эпохи Возрождения — миловидное детское личико с румяными щеками обрамляют золотистые завитки, а в огромных глазищах цвета безоблачного небосвода читается пытливый интерес ко всему сущему. Издав невнятный звук, он протягивает к Аддамс пухлые ручонки, но та отрицательно качает головой. — Пока в моей жизни не появился Драко, я вообще ничего не знала о любви! Не понимала, что такое истинное счастье, — благоговейно вещает Цисси, вновь прижав ребёнка к груди. Как раз в этот момент возвращается хозяйка лавки, держа на вытянутых руках несколько отрезов безупречного шёлка, и леди Малфой мгновенно нацепляет на себя маску ледяной надменности. — Оставь вот этот, тёмно-синий. И изумрудный с серебристым узором. И крайний белый, пожалуй, тоже. Драко опять начинает хныкать, настойчиво требуя к себе внимания, и Нарцисса поспешно передаёт его услужливой домовухе. Сочтя бесполезный диалог завершённым, Аддамс берёт в руки крохотную чашку ароматного чая, согревая извечно холодные пальцы о тёплый фарфор. Однако Цисси не намерена признавать поражение так легко. Горделиво поднявшись на специальный подиум для примерки, она пару минут придирчиво наблюдает, как портниха прикладывает один отрез за другим — а затем оборачивается на Уэнсдэй. — А как же твой обожаемый Люциус? — Аддамс сразу решает, что во все времена лучшей защитой являлось нападение. Иронично прищурившись, она склоняет голову к одному плечу и продолжает слегка насмешливым тоном. — Разве с ним ты не поняла, что такое истинное счастье и прочая чепуха? — Ох, Уэнс… Ты ещё так много не понимаешь, — ледяная леди Малфой позволяет себе тень снисходительной улыбки. Жестом отогнав лебезящую волшебницу с ворохом тканей, она величественно сходит с подиума, придерживая полы серебристой мантии, и усаживается на подлокотник кресла. — Никакая любовь к мужчине не сравнится с любовью к сыну, это что-то совершенно невообразимое. Знаешь ли… Когда ты впервые берёшь на руки родное дитя, ты словно вмиг осознаёшь, что и не жила по-настоящему до этого момента… Мерлин и Моргана, ну как тебе объяснить? Неужели ты никогда, совсем никогда, не думала о детях? Последний вопрос — увы, запрещённый приём. Буквально удар под дых, разом выбивший весь кислород из лёгких. Потому что она думала. В тех самых иллюзорных мечтах, которые заперла глубоко внутри. Вот только в несбыточных фантазиях фигурировал совсем другой ребёнок от совсем другого мужчины. Не струсь она тогда, у них с Ксавье наверняка уже был бы сын или дочь. А может, и оба сразу — хоть это и звучит как худший ночной кошмар. Впрочем, это лирика. Во имя Салазара, к чему упиваться несбыточным? Зачем мучить себя тем, чего никогда не могло случиться? Ощутив непривычный жар, приливший к алебастрово-бледным щекам, Аддамс опускает взгляд в пол. В солнечном сплетении противно свербит, затаённая боль вновь вспарывает что-то внутри тупым зазубренным ножом. Однако унизить себя прилюдной демонстрацией слабости недостойно истинной слизеринки, поэтому спустя несколько секунд Уэнсдэй вскидывает голову — на лице снова бесстрастная маска, взгляд обсидиановых глаз полон стали. Только глупое сердце продолжает биться в грудной клетке, словно угодившая в паутину муха. — Нет, Цисси. Никогда не думала. Идёт война, и ребёнок запросто может стать ахиллесовой пятой, — ложь даётся легко, за прошедшие годы она идеально отточила умение лгать. Другим, самой себе… Абсолютно всем. — Любовь — это слабость. Ужасный недостаток. Ты сама говорила, что сходишь с ума от страха всякий раз, когда Люциус отправляется на рейды. Так неужели тебе не приходила в голову мысль, что Драко придётся пойти по его стопам? Аддамс нарочно давит на больную мозоль, стремясь задеть бывшую однокурсницу за живое и тем самым отвлечь от собственных кровоточащих душевных ран. Поразительно, но даже за семь лет они не зарубцевались ни на дюйм. Оказалось достаточно единственной мимолётной встречи, чтобы кровь хлынула фонтаном — будто удар Секо пришёлся аккурат в артерию. Грудную клетку сдавливает, словно в тисках, и Уэнсдэй начинает катастрофически сильно нуждаться в притоке свежего воздуха. — Я прогуляюсь до Флориш и Блоттс, — она решительно поднимается на ноги, выпрямив спину и вздёрнув подбородок. — Увидимся там. И уже у самого порога, положив дрогнувшую ладонь в атласной перчатке на дверную ручку, слышит тихий, но уверенный голос Нарциссы: — Уэнс, ты жуткая пессимистка. Мы скоро победим, и Драко будет расти в новом светлом мире. И ему никогда не придётся принимать Метку. Помяни моё слово, так всё и будет. Цисси наивна. Цисси искренне верит в рассвет и не думает о закате. Потому что Люциус надёжно бережёт супругу от кровавой мясорубки, и она никогда не видела, как в пылу сражения умирают люди — свои, чужие… Все без разбора, под перекрёстным огнём свистящих заклятий. Цисси никогда не ведала истинного ужаса войны. Уэнсдэй надеется, что той и не придётся. Вот только она точно знает, что эти надежды пусты и заведомо ложны. Война дотянется костлявыми лапами до всех, рано или поздно — и тогда магическая Британия окончательно захлебнётся кровью.***
Проблески солнечного света на улице исчезли катастрофически быстро. Небо снова затягивает свинцовыми тучами, а порывы невесть откуда взявшегося стылого ветра заставляют Аддамс плотнее укутаться в тонкую мантию, спрятав озябшие ладони в широких рукавах. Можно было применить Согревающие чары, однако она не торопится вынимать палочку — хочется хотя бы чуть-чуть проветрить мозги. Многие волшебники почтительно расступаются и склоняют головы в знак уважения. В последние годы это стало привычным делом. У каждого Пожирателя есть лицеприятный фасад для маскировки тёмных дел. У них с Долоховым, например, — личный благотворительный фонд, который оказывал помощь обедневшим чистокровным семьям. Поэтому в глазах общественности они оба являются известной четой меценатов. И только узкому кругу людей известно, что значительная часть пожертвований идёт на финансирование Ордена. Неплохой способ отмывания денег, не подкопаешься… Даже самые ярые блюстители порядка из Министерства не решаются совать нос в дела благотворительных организаций. И почти никто не знает, что ночами весь высший свет магической Британии надевает маски и отправляется вырезать врагов в их постелях. Впрочем, некоторые из Пожирателей вовсе не стремятся остаться неизвестными — о том, что семейство Лестрейндж носит Метки, не ведает только ленивый. К моменту, когда Уэнсдэй наконец добирается до книжного магазинчика, начинает накрапывать мелкий унылый дождь. Звон колокольчиков на входной двери моментально привлекает к ней внимание — продавец начинает предлагать «новейшее уникальное издание Николаса Фламеля, осталось всего два экземпляра», пожилая леди Нотт со своей внучкой приветственно машет рукой, а молоденькая невеста Рабастана, имени которой Аддамс не помнит, и вовсе подскакивает с намерением завязать бесполезную светскую беседу. С трудом отделавшись от назойливой глуповатой девицы, Уэнсдэй отходит к дальним полкам, где выставлены издания о тёмной магии. Ничего запрещённого здесь, разумеется, нет. Однако ей жизненно необходимо отвлечься от навязанных Нарциссой размышлений — поэтому она снимает перчатки и начинает без особого энтузиазма листать увесистый том о древних родовых проклятиях. Довольно скучно. Просто справочник о тех или иных инцидентах без названий конкретных заклинаний. На Косой переулок постепенно опускаются мягкие осенние сумерки. Дождь усиливается, кривые мокрые дорожки змеями ползут по стёклам, а солнце быстро скрывается за горизонтом, утонув в клубящихся тучах. Лавка понемногу пустеет, монотонный шум на заднем плане стихает — и лишь поэтому до слуха Уэнсдэй долетает до боли знакомый бархатный баритон. — У вас есть что-нибудь о сильнодействующих зельях? В частности, об Оборотном? Великий Салазар… Она едва не роняет книгу. Сердце моментально разгоняется до скорости снитча, по позвоночнику волной прокатывается предательский холодок. Боясь даже вдохнуть, Аддамс очень осторожно переступает с ноги на ногу и выглядывает из-за стеллажа. Всё внутри обрывается и ухает вниз, когда неверящий взгляд упирается в высокую фигуру Торпа, по счастливой случайности стоящего к ней спиной. Машинально стиснув несчастный томик в руках с такой силой, что костяшки пальцев становятся белее снега, она несмело делает шаг вперёд. Как зачарованная. Словно по мановению Акцио. Не в силах отвести глаза и таращась так пристально, будто от этого зависит вся жизнь. Всё-таки он изменился — возмужал, стал шире в плечах, стянутые лентой волосы отросли до лопаток, в движениях появилась некая стать… Но кое-что однозначно осталось прежним. Они друг другу враги. Он — доблестный Аврор, а у неё на предплечье горит тавро Тёмного Лорда. Нет. Стоп. Во имя Салазара, что же она делает? Зачем она так настойчиво искала этой встречи? Ей нельзя к нему приближаться, категорически запрещено с ним разговаривать. По крайней мере, на глазах у любопытных зевак — хотя магазин изрядно опустел, скудоумная суженая младшего Лестрейнджа никуда не делась. Если безмозглая девчонка ляпнет Басти о том, что видела леди Долохову в компании незнакомого, а следовательно, нечистокровного волшебника, грянет гром. Уэнсдэй останавливается как вкопанная, сунув книгу на ближайшую полку. Нет. Нельзя. Она должна немедленно уйти. Вот только чтобы покинуть магазин, ей придётся пройти мимо прилавка… Затея скверная до ужаса. Ненадёжная. Но попробовать стоит. Какова вероятность, что Ксавье решит обернуться именно в этот момент? Стопроцентная. Как только Аддамс делает один-единственный шаг в сторону дверей, Торп резко оборачивается всем корпусом. Их взгляды сталкиваются — обсидиан против малахита… У неё мгновенно темнеет в глазах. Опасаясь потерять равновесие, она инстинктивно хватается рукой за деревянный стеллаж. Все маски фальшивого равнодушия слетают, обнажившиеся чувства бьют в солнечное сплетение похлеще любого заклинания. В эту роковую секунду Уэнсдэй чувствует себя так, словно провалилась под треснувший лёд, и теперь её уносит стремительным течением, затягивает в бешеный водоворот, а над головой смыкается многофунтовая толща воды… Все барьеры будто сметает Бомбардой, в голове совсем не остаётся мыслей. Аддамс больше не думает, что правильно, а что нет — вместо этого она делает ещё один шаг вперёд, едва не пошатнувшись на ватных ногах. Сила притяжения так велика, что нет ни единого шанса устоять. Уэнсдэй обводит мракоборца долгим расфокусированным взглядом, силясь запомнить каждую черту. Лёгкие морщинки в уголках малахитовых глаз, острые линии скул, чувственный изгиб губ, длинные музыкальные пальцы, даже серебряную цепочку карманных часов… Впрочем, совсем нетрудно запомнить то, чего никогда не забывала. И всё-таки Торп определённо изменился. Во взгляде появилась жёсткость, от прежней открытости не осталось и следа — и совершенно ничто в бесстрастном выражении лица не говорит о том, что Ксавье рад случайной встрече. Да и с чего бы ему быть радостным? Усилием воли Аддамс напоминает себе, что именно она беспощадно уничтожила все его надежды на совместное будущее. Вот только осознание нисколько не помогает. Едва переставляя ноги, она успевает пройти примерно половину пути до прилавка — как вдруг Торп почти незаметно качает головой из стороны в сторону. Он отводит глаза, Уэнсдэй машинально прослеживает направление чужого взгляда… Невеста Рабастана с нескрываемым интересом таращится на неё из-за угла. Ксавье тем временем отворачивается к продавцу с самым безразличным видом. Вот и всё. Момент упущен. Он яснее ясного дал понять, что не хочет иметь с ней ничего общего. Великий Салазар, а чего она ожидала? Что Торп ринется к ней через всю книжную лавку, а потом заключит в крепкие объятия и пылко признается в чувствах? Конечно, нет. Разумеется, нет. Это даже в мыслях звучит бредово... Наверняка у него давно есть семья. Любимая женщина, охотно подарившая ему наследников, крохотный домик в какой-нибудь французской глуши, где всегда царит уют и покой — словом, то самое счастье, от которого Аддамс когда-то отказалась. Да и она сама теперь ещё более несвободна, чем семь лет назад. Ободок обручального кольца с гербом Долоховых, угольная змея на левом предплечье, нерушимая священная клятва перед Тёмным Орденом. Сквозь грохот пульса в ушах Уэнсдэй не может разобрать, что Ксавье говорит продавцу. Она вообще не может ничего предпринять — только продолжает стоять на одном месте, подобно неживой каменной статуе. Несуществующие чары оцепенения спадают лишь тогда, когда её бывший объект обменивается рукопожатием с тучным волшебником за прилавком, а затем направляется к выходу. Во имя Салазара, он ведь сейчас уйдёт, растворится в сумерках как смутный образ из её самых страшных ночных кошмаров… Как знать, вдруг у неё больше не будет шанса его увидеть? Безнадёжно утратив всякое здравомыслие, Аддамс бросается следом за Торпом — но как только вылетает за дверь, звякнув дурацкими колокольчиками, обнаруживает, что улица пуста. Она остаётся стоять на пороге проклятой книжной лавки, вцепившись трясущимися пальцами в дверной косяк и растерянно взирая на то, как дождевые капли со стуком падают на брусчатку. — Мэм… — за спиной раздаётся тактичное покашливание продавца. С трудом сообразив, что обращение адресовано ей, Уэнсдэй резко разворачивается на каблуках. Низкорослый тучный волшебник с заискивающей улыбкой протягивает ей какую-то книгу. — Тот мистер… Простите, он не назвал имени. Но он просил передать Вам это. Хватает одного беглого взгляда на порядком вылинявшую обложку, чтобы сердце вновь ухнуло вниз с головокружительной высоты. Потому что в руках продавца она видит точную копию той книги о восстании гоблинов, которую Ксавье подарил ей ещё в школе. Непроизвольно затаив дыхание, Аддамс медленно забирает увесистый том, распахивает его непослушными пальцами… На первой странице до боли знакомым размашистым почерком выведен лаконичный текст. Книга — портал. Сработает завтра ровно в полдень. Я буду тебя ждать. К.Т.***
С ногами забравшись в огромное кожаное кресло, Уэнсдэй задумчиво покручивает в руках изрядно опустевший стакан огневиски — янтарная жидкость загадочно мерцает в отсветах догорающего пламени. В гостиной висит тонкий аромат лаванды, призванный успокоить расшатанные нервы, однако даже в сочетании с приличной дозой спиртного это почти не помогает. Прошлой ночью она залпом опрокинула сразу два флакона со снотворным зельем, но сумела забыться тревожным сном лишь тогда, когда на горизонте забрезжил кровавый рассвет. Пожалуй, Антонин был прав, когда говорил про зависимость… Вот только сейчас это не имеет никакого значения. Как и вчера вечером, сердце заходится бешеным галопом, и пульс продолжает разгоняться до скорости снитча с каждой минутой напряжённого ожидания. Резная стрелка заколдованных ходиков близится к двенадцати часам, заветная книга о восстании гоблинов лежит на коленях — а Аддамс никак не может принять чёткое решение. Благо, Долохов отбыл в резиденцию Тёмного Лорда ещё в семь утра, оставив её наедине с гнетущими мыслями. Сомнения точат разум, подобно могильным червям. Во имя Салазара, ей нельзя, категорически нельзя идти на встречу с Торпом. Теперь на кону стоит гораздо больше, чем семь лет назад. Если тогда имелся крохотный шанс, что Милорд не станет преследовать предательницу крови — или, по крайней мере, не отдаст команду «фас» своим лучшим цепным псам, то теперь всё изменилось… Она не просто ветреная юная леди, которой вскружил голову обаятельный безродный полукровка. Она — Пожирательница смерти из Ближнего круга. Те, кто носит тавро на левом предплечье, не уходят в отставку. Разве что в могилу — только смерть может положить конец клятве верности. Что уж там, Пожиратели даже не имеют права покидать страну без ведома Повелителя. Вдобавок Уэнсдэй известно слишком многое, чтобы её могли оставить в покое. Она представляет серьёзную опасность, и никто не станет её щадить, когда Тёмный Лорд отдаст приказ о ликвидации. Разумнее всего просто-напросто сжечь книгу и выкинуть из головы навязчивые мысли. Забыть о чужих малахитовых глазах, запечатать глубоко внутри глупые обречённые чувства, продолжить идти по выбранному пути, безжалостно ступая по трупам… Навсегда остаться той, кем она стала, когда впервые пролила кровь живого человека. Великий Салазар, а ведь Ксавье ни о чём не знает — даже не подозревает, кого зовёт на встречу. Наивно полагает, что приглашает на свидание бывшую возлюбленную, девчонку из прошлого… А не убийцу с длинным послужным списком. Вряд ли он захотел бы видеть Аддамс, будучи осведомлённым о её нынешней жизни. Чудовищное простодушие, так несвойственное наследникам леди Ровены, однажды чуть его не погубило — а теперь погубит неизбежно. Если только она примет приглашение. Нет. Если Торпу и суждено сгинуть в кровавой мясорубке, то точно не по её милости. Уэнсдэй взвивается на ноги, расплескав на ковёр остатки огневиски, и решительно заносит над тлеющими поленьями руку с заветной книгой. Пальцы дрожат как от сильного озноба, гладкий корешок практически выскальзывает из ослабевшей хватки… Она отшатывается назад ровно в ту секунду, когда увесистый том выпадает из рук и с тихим стуком ударяется об пол. Едва не застонав от собственного бессилия, Аддамс медленно оседает на паркет, пряча бледное лицо в ладонях. Глаза остаются сухими, но горло сжимает судорожным спазмом, а с губ слетает невнятный вымученный вздох. — Госпожа, госпожа! — в мгновение ока рядом возникает не на шутку перепуганный домовик. — Госпожа, Вам плохо? Прикажете Квикки принести зелье? Или вызвать целителя? Тоненький писклявый голосок раздражает до зубного скрежета, и нахлынувшая волна злости неожиданно придаёт ей сил. Дёрганым жестом Уэнсдэй выхватывает волшебную палочку, направив древко на бестолковое создание, после чего медленно поднимается на ноги, схватившись за каминную полку. Под прицелом оружия глупый Квикки испуганно съёживается и инстинктивно прикрывает голову морщинистыми ручонками. Страх вполне объясним — в пылу алкогольного дурмана Антонин частенько угощал прислугу пыточными. Вот только ей самой подобные вспышки агрессии были свойственны крайне редко. Нет, с нервами однозначно нужно что-то делать. — Пошёл вон, убогое существо, — Аддамс презрительно кривит губы, смерив домовика ледяным взглядом. — И не попадайся мне на глаза до завтрашнего утра. Пропищав что-то нечленораздельное, Квикки щёлкает пальцами и растворяется в воздухе. Уэнсдэй практически падает в кресло, убирая палочку в специальную кобуру на поясе. Во имя Салазара, такими темпами она скоро слетит с катушек и превратится в экзальтированную психопатку сродни Беллатрикс… с каждым годом всё глубже увязая в болоте, всё больше поддаваясь разрушительному влиянию тёмной магии, всё сильнее упиваясь ощущением вседозволенности. Откровенно говоря, Аддамс уже и не помнит, было ли в её жизни что-то, кроме ожесточённых сражений, беспощадных расправ и агонии войны. Впрочем, нет. Кое-что всё же помнит. Ускользающий образ Ксавье, который сбивчиво шептал ей признания в сладком полузабытье. Единственный лучик света в непроглядном сумраке. И последняя ниточка, чтобы не сорваться в пропасть под названием «отчаяние». Стрелка ходиков пересекает верхнюю отметку, и часы начинают бить полдень. Лежащая на полу книга наливается сапфировым свечением — и время на раздумья неизбежно истекло. Сделав глубокий вдох, словно перед прыжком в ледяную воду, Уэнсдэй невербальным Акцио призывает брошенную на спинку кресла мантию, а потом решительно подхватывает портал. Пути назад уже не будет. Зато впереди впервые за долгие годы замаячил неясный проблеск рассвета. В солнечном сплетении возникает привычное чувство резкого рывка, перед глазами закручивается смазанный водоворот — Аддамс инстинктивно зажмуривается, чтобы избавиться от противного ощущения тошноты. Пожалуй, не стоило столько пить с самого утра… Увы, она слишком привыкла глушить унылые мысли с помощью зелий и крепкого алкоголя. А пару секунд спустя головокружительный вихрь рассеивается без следа. Почувствовав под ногами твёрдый пол, она резко распахивает глаза — и обнаруживает себя стоящей в незнакомом пустом коридоре. Тусклый свет одинокой лампочки под облупившимся потолком вырывает из полумрака множество запертых дверей. Вокруг царит мёртвая тишина, и дом кажется совершенно нежилым. Обои на стенах давно утратили прежнюю окраску, по углам виднеется паутина, а в воздухе пахнет пылью и затхлостью. Место совершенно ей незнакомо, отчего под ложечкой появляется ощущение настороженности. Во имя Салазара, куда она попала? Неужели это какая-то ловушка? Надо было хорошенько подумать головой, прежде чем принимать предложение мракоборца. Но это ведь Ксавье. И хотя голос разума отчаянно вопит, что он враг, а ей следует немедленно убираться отсюда, Уэнсдэй трудно вообразить, что Торп действительно желает причинить ей вред. Да и к чему такие сложные схемы? Он легко мог бы заманить её в капкан ещё вчера — но не стал этого делать. Однако отточенные годами рефлексы заставляют её стремительно вскинуть палочку. Стараясь ступать как можно тише, Аддамс медленно оборачивается через плечо, напряжённо озирается по сторонам. Мышцы наливаются свинцом, на языке крутится Непростительное, а на кончике палочки начинают вспыхивать изумрудные искры… Если это подлая засада доблестного Аврората, противникам придётся очень постараться, чтобы захватить Уэнсдэй в плен. Долгие годы тренировок и сражений под руководством одного из лучших Пожирателей смерти не прошли даром. Дверь за её спиной приоткрывается с тихим скрипом, эхом отразившимся от голых стен. Молниеносно развернувшись на каблуках, она уже намеревается послать Аваду… Но вместо убивающего проклятья с багряных губ слетает судорожный вздох. Торп стоит на пороге, глядя на неё с нечитаемым выражением лица. Молча прожигает пронзительным взглядом, от которого предательски подгибаются колени. Палочки в музыкально-длинных пальцах не видно, он совершенно безоружен… Вот только Ксавье совсем необязательно применять магию, чтобы вогнать её в тотальный ступор. Нервно сглотнув колючий комок в разом пересохшем горле, Аддамс возвращает палочку на её законное место, сунув в кобуру на поясе. Пальцы подчиняются плохо, и тонкая деревяшка едва не падает на усеянный мелким сором пол. На улице раздаётся оглушительный раскат грома — разбушевавшаяся гроза как нельзя лучше соответствует напряжённой обстановке. Молчание повисает туго натянутой струной, тишина кажется такой осязаемой, что хоть кинжалом режь. Сложно сказать, сколько это длится — ощущение времени неизбежно стирается, когда Уэнсдэй в очередной раз оказывается в плену малахитовых глаз. Это чувство коварнее любого Империуса… А самое кошмарное открытие заключается в том, что ей абсолютно не хочется бороться с колоссальной силой запретного притяжения. Во имя Салазара, как же она скучала по его глазам, его рукам, его запаху… Немыслимо, нереально, до безумия отчаянно. Повинуясь безвольным желаниям, Аддамс делает глубокий вдох, и лёгкие заполняет горьковатый аромат полыни с ноткой сигаретного дыма. Рассудительный райвенкловец ожидаемо отмирает первым и тихонько прокашливается. Его губы трогает тень слабой улыбки, на щеках появляются не по-мужски очаровательные ямочки. — Извини за эту обстановку… — Ксавье виновато разводит руками, озираясь через плечо на невзрачную тесную комнатку. — Не смог отыскать другого подходящего места. В этом доме раньше жил Карадок Дирборн… Она титаническим трудом подавляет слабовольный порыв зажмуриться или зажать уши руками. Потому что грязнокровка Дирборн был одним из первых, кого Пожиратели смерти прикончили по её наводке. Это случилось через считанные недели после того, как Уэнсдэй предоставила Ордену секретные бумаги. В Аврорате его сочли без вести пропавшим, однако Аддамс точно знала, что изувеченное до неузнаваемости тело стало кормом для рыб на дне Бристольского залива. Тогда Лестрейнджи ещё пытались заметать следы. — Хотя это уже неважно, — бархатный баритон Торпа доносится, словно сквозь плотный слой ваты. Приходится тряхнуть головой, чтобы хоть немного привести в порядок спутанные мысли. Впрочем, выходит скверно. Он отступает в сторону, позволяя ей войти в комнатушку, которая одновременно напоминает спальню и некое подобие рабочего кабинета. — Здесь вряд ли есть что выпить… Но я могу наколдовать воду, если хочешь. Уэнсдэй вяло мотает головой, на негнущихся ногах переступая порог и стараясь не думать о том, что это запущенное жилище уже никогда не дождётся хозяина. Впрочем, Ксавье прав. Это уже неважно. Британию разрывает на части агония войны, и люди гибнут каждый день. Таких, как Карадок Дирборн, было сотни — и будет ещё больше. Наверное, несколько лет назад она пришла бы в ужас от осознания, что находится в доме человека, которого самолично обрекла на мучительную смерть… Но теперь Аддамс ощущает лишь слабый укол вины — сердце давно очерствело, а угрызения совести покрылись коркой льда. Так было проще. Куда важнее, что Торп невесомо кладёт руку ей на талию, направляя к пыльной софе. Уэнсдэй невольно вздрагивает и вскидывает голову, смело встречая чужой взгляд. Плотная мантия поверх тяжёлого бархатного платья скрадывает яркость тактильных ощущений, однако ей всё равно кажется, что кожа вспыхивает огнём под его ладонью. Наверное, она должна спросить Ксавье о семье — есть ли у него жена, дети… Кто-нибудь, кто теперь занимает её место в его сердце. Вот только слова застревают в горле, как будто к ней применили Силенцио. Потому что Аддамс слишком боится услышать правду. Взгляд угольных глаз невольно опускается на его руки в поисках обручального кольца. Но ничего нет. Впрочем, отсутствие кольца ничего не значит… А секунду спустя она поднимает взор, и возобновившийся зрительный контакт действует подобно урагану, который выметает из головы все прочие мысли. Малахит против обсидиана, свет против тьмы. Говорят, тёмные тона всегда сильнее светлых… Вот только в безмолвном противоборстве проигрывает именно она. Уже не отдавая отчёта в собственных действиях, Уэнсдэй порывисто шагает вперёд и буквально повисает у мракоборца на шее. Крепко обвивает руками, цепляется дрожащими пальцами за лацканы пиджака, прячет мертвенно-бледное лицо на груди, с упоением вдыхает терпкий аромат парфюма. Во имя Салазара, если он сейчас оттолкнёт её, луч последней надежды окончательно угаснет… Проще уж шагнуть под Аваду, чем продолжать это бессмысленное существование. У Торпа вырывается судорожный вздох — долю секунды он стоит неподвижно, а потом вдруг стискивает широкими ладонями её талию и крепко прижимает к себе. До хруста в рёбрах, до невозможности дышать, до головокружения… Отчаянно стремясь быть ещё ближе, Аддамс обхватывает руками его лицо, приподнимается на цыпочки, заглядывает в глаза… Секунда, вторая — и жадный поцелуй сносит остатки самоконтроля, словно мощнейший Империус. Великий Салазар, неужели она действительно когда-то отказалась от этого? Неужели правда нашла в себе силы, чтобы его оставить? — Я так чертовски по тебе скучал… — шепчет Ксавье прямо в губы, и давно забытая фраза ударяет хлыстом по ободранным нервам. Ей не хватает сил, чтобы ответить. Хотя бы потому, что ладони Торпа требовательно скользят вниз по спине, а его горячечные поцелуи перемещаются на линию челюсти, мочку уха, ямку между ключицами, изгиб между шеей и плечом... Она теряется в ощущениях, которых так много — и так мало одновременно. Ей отчаянно хочется большего. С глухим стоном Аддамс запрокидывает голову, предоставляя полный карт-бланш. Чужое сбивчивое дыхание опаляет шею, и каждый дюйм кожи будто вспыхивает огнём под его губами. Краем затуманенного сознания она отмечает, что теперь в действиях Ксавье нет юношеской робости или осторожности. Теперь он прикасается к ней так, словно безоговорочно заявляет свои права, — запускает руку в волосы, оттягивает смоляные пряди, собранные на манер короны, властно сжимает талию, не позволяя отстраниться. Высокие каблуки изрядно скрадывают разницу в росте, однако ему всё равно приходится наклоняться слишком низко. Быстро утратив терпение, Торп рывком поднимает Аддамс от пола и шагает в сторону потёртой пыльной софы. Оказавшись в горизонтальном положении, Уэнсдэй поспешно избавляется от тяжёлой мантии, пока он нависает сверху, скользнув ладонью под длинный подол бархатного платья. Поймав чужой взгляд, она машинально прикусывает нижнюю губу — малахитовая зелень радужки тонет в черноте расширенных от возбуждения зрачков. От этого потемневшего взора внизу живота моментально возникает требовательный спазм, а мышцы глубоко внутри непроизвольно сжимаются вокруг пустоты. Она уже чувствует влажность между бёдер, насквозь пропитавшую кружево белья — и призывно разводит ноги, дёрнув наверх мешающее платье. Ксавье кривовато усмехается, а затем склоняется ниже, чтобы впиться глубоким поцелуем в приоткрытые багряные губы. Задыхаясь от бушующего желания, Аддамс тянется к пряжке его ремня — раздеваться полностью нет никаких сил, ей отчаянно хочется почувствовать его в себе как можно скорее… Но у Торпа явно другие планы. Перехватив тонкие запястья своей ладонью, он резким движением запрокидывает её руки наверх. Длинные бархатные рукава немного сползают, обнажив больше алебастровой кожи, и Уэнсдэй словно с головы до ног окатывает ледяной водой. Великий Салазар, что же она творит? Он ведь вот-вот увидит Метку… Возбуждение моментально спадает. Остаётся только липкий страх, волной прошедший по позвоночнику. Она ловко изворачивается и одним движением высвобождается из стальной хватки — спасибо хитроумным приёмам Долохова. Сбитый с толку Ксавье вопросительно изгибает бровь, взирая на неё с искренним недоумением. Аддамс почти отталкивает его и стремительно вскакивает на ноги. Отшатывается в противоположный угол комнаты, торопливо одёрнув рукава платья, принимается озираться в поисках мантии… — В чём дело? Что я сделал не так? — Торп тоже выпрямляется, пригладив растрепавшиеся каштановые волосы. Он предпринимает попытку приблизиться, но Уэнсдэй резко подаётся назад. Растерянное выражение его лица становится совсем кислым, словно она сказала какую-то гадость или влепила ему пощёчину. Тем не менее Ксавье довольно быстро собирается с духом и начинает говорить спокойно и твёрдо, чеканя каждое слово. — Уэнсдэй, пожалуйста. Не убегай от меня снова. Давай сядем и всё обсудим. Расскажи правду. Мне это важно. — Я не могу. Я замужем, — она выдаёт первое, что приходит в голову, хоть и понимает, что это звучит как полная ересь. Вдобавок в голосе слышится предательская дрожь, и проницательный Ксавье мгновенно распознаёт топорную ложь. Неверяще качнув головой, он снова шагаёт вперёд — она снова отшатывается назад. Будто танец. Глупый и бессмысленный. — Я не хочу играть с тобой в кошки-мышки, — он устало проводит ладонью по лицу, словно стирая растерянное выражение. — Я просто хочу поговорить. О том, что случилось тогда… И о том, что происходит сейчас. Но не отталкивай меня снова, прошу тебя. Аддамс украдкой косится на приоткрытую дверь. Наваждение спало, дурман желания рассеялся, даже действие убойной дозы огневиски словно резко прекратилось. По всем законам логики и здравого смысла, она должна немедленно уйти. Да она вообще не должна была поддаваться эмоциям и приходить сюда… Всё это катастрофически неправильно, ужасно опасно для них обоих. Увы, их общая сказка никогда не имела счастливого финала. Торп, может, и похож на благородного рыцаря — а вот она до прекрасной принцессы не дотягивает. Принцессы сидят в башнях, а не проливают кровь неугодных на боевых рейдах. Уэнсдэй даже делает крохотное движение в сторону выхода — вопреки ожиданиям, Ксавье не преграждает ей путь. Вот только уйти никак не получается. Она остаётся стоять на месте, чувствуя себя безвольным мотыльком, слепо летящим на огонь. Не так страшно обжечься и упасть, правда? Будь, что будет. Она на секунду прикрывает глаза, нервно комкая пальцами бархатный подол. Делает глубокий вдох, стараясь игнорировать тот факт, что ноздри щекочет тонкий аромат полыни. И наконец решается сказать правду — наверное, впервые за всё время их знакомства. — Я не могу быть с тобой. Не потому, что не хочу. Я очень этого хочу, ты даже не представляешь, насколько… И тогда, в семьдесят четвёртом, я тоже этого хотела, — от напряжения голос почти срывается, звучит выше и звонче, чем обычно, но она не делает пауз, опасаясь струсить. Продолжает говорить как на исповеди. Заставляет себя смотреть ему в глаза, словно утопая в болотной трясине. Откровенность даётся с титаническим трудом, но Аддамс знает, что второго такого шанса не представится. Сейчас или никогда. — Но я не могла. Прости. Я обманывала тебя, шпионила для Пожирателей, а потом и сама… — Стала одной из них. Я всё знаю, Уэнсдэй, — он усмехается с затаённой горечью. Отходит к пыльному окну и устремляет взгляд на низкие свинцовые тучи, которые поминутно вспыхивают трескучими молниями. — И знаю уже давно. Ей буквально кажется, что пол уходит из-под ног. Невольно пошатнувшись, Аддамс упирается спиной в стену и нелепо дёргает рукой в поисках точки опоры. Опоры нет. Пальцы хватают лишь воздух. Самообладание позорно утрачено, все маски показного равнодушия обратились в прах. — Что? — едва слышно переспрашивает она одними губами. Сердце обрывается и замирает, а потом заходится в бешеном галопе. В тесной комнатушке заброшенного дома повисает гнетущее молчание. Ксавье разглядывает безликий уличный пейзаж, Уэнсдэй во все глаза таращится на него, безуспешно силясь уложить в голове шокирующее осознание. — Конечно, я догадался не сразу. Поначалу я поверил тебе, жутко злился, наверное, даже ненавидел, — бесцветным голосом сообщает Торп, не оборачиваясь. — А потом увидел в газете колдографию с твоей свадьбы. Мерлин и Моргана, ты была такой красивой… И такой несчастной. Газета? Колдография? Свадьба? Аддамс растерянно моргает. Во имя Салазара, да она едва помнила тот день, когда шла к алтарю как на эшафот… Обрывками, деталями — тяжёлая фамильная тиара, больно стиснувшая лоб, длинный шлейф и узкий корсет расшитого жемчугом платья, абсолютно непроницаемый взгляд Антонина, когда он откинул с её лица струящуюся вуаль. Ощущение его шероховатых сухих губ, на мгновение прижавшихся к её собственным. И леденящие кровь глаза цвета ртути. Глаза палача, глаза её законного мужа. Уэнсдэй казалось, что она задыхается, умирает на виду у равнодушной толпы — а все вокруг хлопали, совершенно ничего не замечая. — А рядом с тобой стоял этот человек… Долохов, — Ксавье буквально выплёвывает его фамилию. Её фамилию. С досадой, обидой, неприкрытой ненавистью. — Преступник и убийца, объявленный в розыск в пяти странах Восточной Европы. Нетрудно сообразить, что он и здесь прибился к фанатичным головорезам. И тогда я обо всём догадался. Понял, что пока я лелеял надежды вытащить тебя и твою семью, вас уже зажали в угол. Он вдруг ударяет кулаком в оконную раму, и покрытые пылью стёкла отзываются жалобным дребезжанием. Аддамс ощущает чудовищную растерянность, однако ноги сами несут её к мракоборцу. Когда она оказывается совсем близко, Торп резко разворачивается и крепко обхватывает её плечи — в малахитовых глазах пылает яростный огонь. И стальная решимость. — Но теперь я подготовился гораздо лучше, — с каким-то фанатичным энтузиазмом заявляет он, стиснув пальцы с такой силой, что Уэнсдэй становится немного больно. — Теперь всё получится, обязательно получится… И хотя в эту минуту ей отчаянно хочется поверить в услышанное, суровый голос рационального мышления быстро одерживает верх над чувствами. С тяжёлым вздохом Аддамс поводит плечами, сбрасывая чужие руки, и отрицательно качает головой. — Ничего не выйдет. Моя семья окажется в опасности, — сухо и лаконично отзывается она, констатируя очевидный факт. — Тёмный Лорд не простит их, даже несмотря на былые заслуги. — Я предвидел, что ты откажешься. Но не спеши с выводами, — первоначальный порыв эмоций немного спадает, и Ксавье начинает говорить привычным рассудительным тоном. — Это не беда. Мне нужно ещё немного времени, чтобы подготовить пути отхода. У вас будут новые документы и новые имена. У магглов есть программы защиты свидетелей, и я недавно предложил внедрить нечто подобное в наше Министерство. Крауч пока сопротивляется, но я сумею его убедить. — Это не поможет, — Уэнсдэй снова мотает головой, потупив взгляд в пол. Одеревеневшие конечности отказываются её держать, поэтому она усаживается на край софы, сложив на коленях тонкие руки. Пальцы всё ещё бьёт мелкой лихорадочной дрожью, однако голос звучит гораздо ровнее, чем пять минут назад. — Мой брат откажется предать Тёмного Лорда, он фанатик… Maman никогда в жизни не решится на подобное. А отец без них никуда не поедет. — Ты снова выбираешь свою семью. Ставишь их интересы превыше собственных, — на Торпа повторно накатывает приступ экспрессии, как если бы кран с водой развернули на полную мощность. — Так же, как и тогда... Чёрт побери, а твоя семья хоть раз выбрала тебя? Похоже, кипучая обида бурлила в его душе все эти годы, а теперь наконец нашла выход. С каждым словом он начинает говорить всё громче и эмоциональнее, едва не срываясь на крик. Сжимает ладони в кулаки, хмурит брови и поминутно сдувает с высокого лба небрежную каштановую прядь. В нём словно пылает огонь, яростный и неудержимый. Вот только это пламя уже не способно зажечь внутри неё утраченную веру в лучшее. На пепелище, увы, не развести костёр. Но мракоборец не сдаётся, лихорадочно сверкая малахитовыми глазами. — Они хоть раз спросили, чего ты хочешь?! Они считались с твоим мнением, когда устроили свадьбу с этим… С этим… — он осекается и пару секунд молча хватает ртом воздух, будучи не в силах подобрать слова, чтобы выразить степень своей ненависти. — Да твой муж — кровожадный маньяк, Уэнсдэй! Как они могли отдать тебя, совсем девочку, ему в лапы?! — Прекрати. Я не могу, Ксавье. Некуда бежать. Фальшивые документы не помогут, — словно в противовес бурной тираде, Аддамс сохраняет подчёркнуто бесстрастный тон. Незаживающая рана внутри мучительно кровоточит, однако она прекрасно понимает, что надеяться не на что. Не будет надежды, не будет и разочарования. Простая истина мироздания. — Антонин найдёт нас где угодно, он первоклассный убийца, ему ничего не стоит… — Тогда мы выпишем ему путёвку в Азкабан! Да, точно! — нетерпеливо перебивает Торп, а мгновением позже порывисто падает на колени и накрывает её руки своими ладонями, тёплыми и слегка шероховатыми. У Аддамс моментально возникает стойкое чувство дежавю. — Заманим его в ловушку и арестуем. Тебе даже не потребуется давать показания, в Аврорате на него и так лежит несколько томов. Я собирал эти материалы не один год, объездил половину Восточной Европы, даже нашёл его семью… Разумеется, они его и знать не хотят. Таким, как он, самое место в тюрьме… Таким, как он. И таким, как она — тоже. Перед глазами как в калейдоскопе проносятся лица многочисленных жертв, которых Аддамс лишила жизни одним взмахом палочки. Сколько их было? Десять? Двадцать? Полсотни? Увы, она не помнит. А ещё Уэнсдэй уже давно не помнит свою первую жертву — потому что исполнила завет Антонина и научилась убивать без тени раздумий. Долохов, несомненно, заслуживает пожизненного заключения в Азкабане. Вот только она заслуживает этого не меньше. А ещё Аддамс, похоже, не способна вонзить нож в спину человека, с которым прожила в браке целых семь лет. Антонин не был образцовым супругом, однако он всегда искренне старался её оберегать — в одиночку терпел наказания от Милорда, предназначенные для них двоих, не раз спасал ей жизнь в бою и никогда ничего не требовал взамен. Он заслуживает Азкабан, да… Но он не заслуживает предательства. Она резко вырывает ладонь из пальцев Ксавье и поднимается на ноги. Выпрямляет спину до хруста в позвонках, вскидывает голову. Чувство дежавю усиливается — всё происходящее будто зеркалит события семилетней давности. Боль оцарапывает сердце тупым зазубренным ножом, но теперь это нестрашно. За прошедшие годы Уэнсдэй привыкла подавлять агонию. — Я не подставлю своего мужа, — отрезает она самым бескомпромиссным тоном, на который только способна. — Что ты такое говоришь, Уэнсдэй? Мерлин и Моргана, кого ты защищаешь? — малахитовые глаза широко распахиваются от рвущегося наружу возмущения. Если бы Долохов сейчас оказался в этой комнате, Торп, несомненно, вцепился бы ему в глотку голыми руками. В своём гневе с оттенком фанатизма он чуточку напоминает Пагсли. Неожиданное сходство настораживает, ведь прежде за ним подобного не водилось… Неужели это тоже её вина? — Его, убийцу, который отправил на тот свет кучу людей? Он ведь Пожиратель смерти! — Вот именно. И я тоже, — Аддамс делает ударение на последнем слове и украдкой косится на призывно приоткрытую дверь. — Ради Мерлина, даже не думай сравнивать себя с ним! — это самую малость смешно. То, с каким рвением Ксавье пытается обелить её образ… Неужели он и впрямь настолько отравлен запретной любовью? — Они тебя вынудили! У тебя не было иного выбора! О нет, выбор был. И она выбрала неправильно. А теперь намеревается это повторить. Великий мастер Салазар, спаси наши души. — Ты так думаешь? Ты ничего обо мне не знаешь, Ксавье. Так же, как и семь лет назад… — Уэнсдэй выдерживает паузу, внезапно ощутив чудовищную усталость. За прошедшие годы она так привыкла прятать истинные эмоции за маской безразличия, что теперь оказалась не готова к настолько мощному выбросу чувств. Пожалуй, пора уходить, пока не накрыло окончательно. Пока она ещё способна быть хладнокровной. Или хотя бы казаться таковой. — Твоя наивность тебя погубит. Но… я не хочу быть тому причиной. Не могу. И не буду. Ты напрасно снова обо мне вспомнил. Это обернётся катастрофой для нас обоих. Она решительно шагает к дверям. А он вдруг начинает смеяться, запрокинув голову. Этот нервный раскатистый хохот ударяет в спину, подобно кнуту, — Аддамс замирает на полпути, совершенно растерявшись. Отчаянно борясь с зовом глупого безвольного сердца, осторожно оборачивается через плечо. Торп сверлит её пылающим злым взглядом, не прекращая смеяться. Каштановые волосы липнут к покрытому испариной лбу, однако педантичный наследник леди Ровены даже не пытается их смахнуть. Он кажется чуточку безумным, а на дне изумрудных омутов пылает решимость человека, который готов идти до конца. Она хорошо знает этот взгляд… Потому что не раз видела его у противников, которые остервенело бросались в бой, заранее зная, что живыми им не уйти, и желая только одного — забрать с собой на тот свет как можно больше врагов. — О, Аддамс… — мракоборец произносит её девичью фамилию с особенным выражением, растягивая гласные на французский манер. — Боюсь, ты не осознаёшь настоящих масштабов катастрофы. Я просто-напросто никогда о тебе не забывал. Великий Салазар, зачем, зачем он это сказал? С багряных губ против воли слетает вымученный стон. За какие грехи они обречены вечно рвать друг другу души? Это кажется невыносимым. Уэнсдэй болезненно морщится, словно Ксавье достал палочку и применил к ней Круциатус. Лучше бы он так и поступил. Тонкие бледные руки сжимаются в кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони — однако неприятное ощущение нисколько не отрезвляет. Ей никак не удаётся собраться с духом, чтобы покинуть этот проклятый дом. И чтобы никогда больше не переступать порог этой запущенной комнаты — или любой другой, в которой будет Торп. — Ты права, я мало что о тебе знаю… Но одно знаю абсолютно точно, — он медленно поднимается на ноги, опираясь ладонью на софу, и с вызовом вскидывает голову. Чётко очерченные скулы заостряются, не по-мужски чувственные губы сжимаются в тонкую полоску. — Я больше не покину эту страну без тебя. Уэнсдэй почти готова сдаться, почти готова снова броситься ему на шею — но в эту самую секунду у неё на предплечье огнём вспыхивает Чёрная Метка.***
Собраний Ближнего Круга на сегодня не назначено, поэтому Аддамс ощущает нешуточное волнение, стоит ей оказаться в резиденции Тёмного Лорда. Растревоженный разум подсовывает с десяток самых пугающих сценариев — например, что Пожиратели каким-то образом выследили её и узнали о встрече с врагом… Но она отгоняет глупые беспочвенные опасения. Будь оно так, их взяли бы прямо на месте, не церемонясь. Зов Метки привёл её в малую гостиную, где все стены увешаны ожившими картинами, но нет ни единой живой души. Тишина настораживает, и Уэнсдэй даже успевает положить ладонь на кобуру с палочкой — но мгновением позже до её слуха доносится неясная возня в смежной комнате, которая обычно служила залом для собраний. Вихрем бросившись на звук, она резко распахивает двустворчатые двери с такой силой, что они с грохотом ударяются об стену. И ошарашено замирает на пороге, когда взгляду открывается леденящая душу картина. Бесчувственный Рабастан Лестрейндж лежит прямо на полу, широко раскинув руки. Левая кисть вывернута под неестественным углом, слипшиеся от крови волосы прилипли к виску, на котором виднеется огромный порез от Секо. Над ним суетится Северус Снейп, пытаясь влить в безвольно приоткрытый рот какое-то зелье и одновременно водя палочкой над грудной клеткой, чтобы очистить дыхательные пути. Рядом на коленях стоит насмерть перепуганный Рудольфус, крепко сжимающий плечо брата. Длинно моргнув, Аддамс переводит взгляд немного правее — и у неё против воли вырывается судорожный вздох. Антонин полулежит на низком диване, стиснув зубы от боли и зажимая пальцами рваную рану под рёбрами. Расстёгнутая светлая рубашка насквозь пропитана кровью, а испещрённое шрамами лицо, напротив, стало белее снега. Возле него сосредоточенно возится колдомедик в лимонном халате Мунго, однако усилия явно не приносят должного результата — Долохов заходится хриплым кашлем, и в уголке губ моментально выступает кровь. Не сумев сразу совладать с нахлынувшими эмоциями, она уже переступает через порог, намереваясь кинуться к мужу, но замирает как вкопанная, услышав собственное имя. — Уэнсдэй, — её окликает повелительный голос, смутно напоминающий шипение змеи. Аддамс, которая поначалу даже не заметила присутствия Милорда, невольно вздрагивает всем телом. Высокая статная фигура, окутанная чёрной мантией, выплывает из тёмного угла на середину комнаты. За ним неотрывной тенью следует Беллатрикс. В отличие от Антонина и деверя, леди Лестрейндж выглядит абсолютно целой и невредимой, а вместо боевой мантии с капюшоном на ней надето изысканное платье из изумрудного шёлка — и совершенно ничто в её облике не говорит о том, что Белла только что побывала в пылу сражения. Да и рейдов на сегодня назначено не было… Перед уходом из дома Долохов обмолвился, что намеревается поработать над планом следующей операции, а вечером пропустить пару стаканов огневиски в Лютном переулке. Ничто не предвещало беды. Во имя Салазара, что тут вообще произошло?! — Мой Лорд, — Уэнсдэй склоняется в низком реверансе, потупив взгляд в пол. Вот только этот жест продиктован вовсе не покорностью. Тёмный Лорд — превосходный легилимент, и смотреть ему в глаза сразу после разговора с врагом равносильно смертному приговору. Украдкой покосившись на мужа, она не без труда подавляет глупый порыв броситься к Антонину. Нет, незачем мешать колдомедику. Выждав пару секунд, Аддамс решается задать самый волнующий вопрос. — Прошу прощения, Милорд… Могу я узнать, что случилось? — Грязнокровки! Предатели крови! — рявкает Беллатрикс, встряхнув густой копной гладких кудрей. Её агатово-огненные глаза с искрами безумия пылают праведным гневом. — Они потеряли всякий страх, если решились напасть на двух чистокровных волшебников среди бела дня! Мой Лорд, позвольте мне немедленно найти их и… — Белла, — Тёмный Лорд обрывает её так резко, словно одёргивает свирепого пса на поводке. Склонив голову к одному плечу, он принимается говорить обманчиво-спокойным тоном, прожигая Аддамс тяжёлым пристальным взором. — Антонин и Рабастан отправились в Лютный переулок, где их поджидала засада. Целый отряд Авроров во главе с Грюмом. И вот в чём загвоздка… Никто не мог знать о том, что мои слуги окажутся в этом месте в это время. Если только в наших рядах не завёлся шпион. Ох, великий Салазар… Впрочем, нельзя сказать, что подобная дерзость со стороны магглолюбцев была слишком большой неожиданностью — в последние годы Авроры всё чаще проявляли решительность. Барти Крауч-старший, который всеми фибрами души ненавидел «запрещённую террористическую группировку», сумел протащить в Министерство несколько новых законопроектов, развязавших руки благородным стражам света. Вопреки убеждениям истинного гриффиндорца, на жестокость он отвечал ещё большей жестокостью — разрешил своим прихвостням применять Непростительные во время рейдов и на допросах, отправлять неугодных в Азкабан без суда и следствия, и Мерлин знает, что ещё. Однако от нововведений страдали преимущественно мелкие сошки, исполняющие роль вербовщиков или шпионов — и никогда прежде мракоборцы не решались в открытую нападать на представителей знатных родов. Миллионы галлеонов на счетах в Гринготтсе и положение уважаемых людей в обществе неизменно являлись отличным щитом для каждого из Пожирателей. А теперь, похоже, всё изменилось. Слишком странное совпадение, чтобы его проигнорировать. Ей совсем не хочется думать, что в нападении на Антонина может быть напрямую замешан Торп — однако факты указывают на обратное. У Ксавье есть все основания ненавидеть её мужа. Не только как одного из многочисленных врагов, как Пожирателя смерти, но и как соперника... Вдобавок разве не он так настойчиво предлагал ей упрятать Долохова за решётку? Да нет же. Глупости. Ксавье никогда бы так не поступил. Вот только суровый голос рационального мышления настойчиво твердит, что нынешняя версия Торпа разительно отличается от того беззаветно влюблённого мальчика с мягким взглядом малахитовых глаз. Ровно как и сама Уэнсдэй уже давно не имеет ничего общего с девчонкой из далёкого семьдесят четвёртого. Они оба выросли, изменились, стали жёстче и беспощаднее... И нет смысла отрицать, что Ксавье Торп из восемьдесят первого вполне мог пойти на самые радикальные меры. — Вэнди… — Антонин зовёт её слабым голосом на грани лихорадочного бреда и реальности. Машинально тряхнув головой, чтобы отогнать непрошенные гнетущие мысли, Аддамс на ватных ногах приближается к супругу, очень осторожно садится рядом, кладёт узкую ладонь на покрытый испариной лоб... Его лихорадит, колотит мелкой дрожью, а струящаяся из раны кровь с острым запахом соли и металла уже целиком пропитала рубашку и растеклась по обивке дивана уродливым багряным пятном. Видеть его таким ужасающе странно. Долохов, всегда стойко переносивший любые боевые ранения, безвольно закатывает глаза и роняет голову на одно плечо. Во имя Салазара, да что же это… Какого соплохвоста проклятый лекарь так долго возится?! — Сделайте что-нибудь! — невольно похолодев от ужаса, Уэнсдэй повышает голос, стрельнув глазами в сторону бесполезного колдомедика. Из груди Антонина вырывается сдавленный стон, больше напоминающий предсмертный хрип, и осознание, что он действительно может умереть, ударяет по ней словно Круциатус. Когда-то давно, ещё на заре их странного брака, она действительно лелеяла надежду, что муж не вернётся с очередного рейда, что освободит её от нежеланных семейных уз своей кончиной… Однако с годами неприязнь к этому странному диковатому человеку притупилась, сменившись чем-то вроде привычки. И теперь ей вправду становится жутко от мысли, что его не станет. — Если ты сейчас же не поможешь ему, клянусь, я выпотрошу твой труп голыми руками! — эмоции одерживают верх над разумом. Резко взвившись на ноги, Аддамс отточённым жестом извлекает палочку и направляет её на целителя. — Шевелись, мантикоры тебя раздери! — Я делаю всё, что могу! — истерически восклицает колдомедик, опасливо покосившись на направленное в его сторону оружие. Благо, под прицелом палочки он принимается более усердно колдовать над бесчувственным Долоховым. При помощи магии приводит его в сознание, вливает в рот несколько флаконов с различными зельями, орудует своей палочкой над кровоточащей раной. Глубокий порез с неровными краями постепенно затягивается, и Антонин начинает дышать немного ровнее — даже находит в себе силы, чтобы протянуть к жене ослабевшую руку. Повинуясь странному чувству, она крепко сжимает его ладонь, почти не замечая, что безбожно пачкается в чужой крови. Младший Лестрейндж, о присутствии которого Уэнсдэй уже успела забыть, судорожно втягивает воздух, резко принимает сидячее положение, но тут же начинает заваливаться набок. Рудольфус с помощью подоспевшей Беллы бережно перекладывает пострадавшего брата на второй диван. После нескольких минут сосредоточенных манипуляций лекарь устало утирает пот со лба и с облегчением сообщает, что главная опасность миновала. — …но мистеру Долохову необходимо сохранять покой ближайшую неделю… Принимать особую микстуру и дважды в день делать перевязки, — вещает престарелый эскулап, умелыми взмахами палочки накладывая плотную повязку на рану. — Леди Долохова, у Вас есть семейный целитель? Если нет, я могу навещать Вашего супруга трижды в неделю и следить за его состоянием… — Я сама, — отрезает Аддамс, заметив, что Антонин едва заметно качает головой. Он всегда крайне отрицательно относился к присутствию чужих людей на собственной территории. Вопреки традициям аристократии, за семь лет совместной жизни в их особняке не состоялось ни одного приёма. Собрав воедино все остатки самообладания и старательно отгоняя запретные мысли о встрече с Торпом, она медленно поворачивается к Тёмному Лорду и почтительно склоняет голову. — Милорд, позвольте нам сейчас же отправиться домой. Антонину требуется отдых. — На сегодня вы свободны. Но чтобы через неделю все были на плановом собрании в полной боевой готовности. Я желаю лично выяснить, каким образом двое из числа моих лучших Пожирателей ухитрились так бездарно попасться грязнокровкам, — пренебрежительно бросает Повелитель. Его ледяной ядовитый тон не предвещает ничего хорошего, и уповать на снисхождение явно не имеет смысла. Остаётся надеяться, что в память о прошлых заслугах наказание не будет слишком суровым. Резко развернувшись и взмахнув полами длинной мантии, Тёмный Лорд направляется к выходу из комнаты. Останавливается уже у самых дверей, чтобы властно поманить свою извечную тень. — Беллатрикс. Леди Лестрейндж вихрем подскакивает на ноги, разом позабыв о пострадавшем девере и насмерть перепуганном муже, и устремляется вслед за Милордом, всем своим видом излучая триумфальное превосходство. Кажется, она впадает в блаженный экстаз даже от самого крохотного знака внимания. Аддамс провожает ведьму неприязненным взглядом — даже за долгие годы службы бок о бок она так и не сумела найти общий язык с экзальтированной сестрицей Нарциссы. Пожалуй, основным камнем преткновения являлась преданность Тёмному Лорду. Уэнсдэй неизменно считала, что у Беллы этого слишком много, Лестрейндж — что у Аддамс этого слишком мало. Впрочем, Беллатрикс была полностью права. Разве что не подозревала, в чём кроется истинная причина. Возможно, тогда бы они сумели хоть отчасти понять друг друга... Каким-то непостижимым женским чутьём Аддамс всегда догадывалась, что за восторженными взглядами Беллы в сторону Повелителя спрятано гораздо больше, нежели слепая преданность хозяину. Вот только любовь редко бывает счастливой — так уж устроен мир. Великий мастер Салазар… Впрочем, что толку? Никого из нас уже не спасти.***
Пойми, ты не сумеешь игнорировать меня вечность. Зачем ты врёшь самой себе, Уэнсдэй? Я знаю, что ты несчастна быть ему женой и ещё больше несчастна служить Тому-Кого-Нельзя-Называть. Я не сдамся, не отступлю, не откажусь от тебя. Если ты и вправду не хочешь уехать со мной, тогда милосерднее будет прийти и пустить мне Аваду в лоб. А что, неплохая мысль. Твой проклятый хозяин наверняка будет чертовски доволен, а ты заодно избавишься от моего назойливого общества. В противном случае я буду писать ежедневно, пока не получу ответ… Не дочитав письмо, Аддамс торопливо рвёт пергамент на мелкие клочки и бросает в камин. Рыжее пламя беспощадно пожирает очередное послание, а у неё предательски щемит в груди глупое безвольное сердце. За прошедшие три дня Торп отправил с десяток подобных писем — обжигающих своей откровенностью, бьющих по больному, безжалостно бередящих застарелые душевные раны. Она не ответила ни на одно, однако сомнения беспрерывно точили разум, подобно могильным червям. Во многом потому, что слова Ксавье метко вонзались в цель словно остро заточенные ножи. Во имя Салазара, он был прав, катастрофически прав. Вот только она уже не была двадцатилетней девчонкой, способной броситься в омут, очертя голову. На кону стояло слишком многое. — Вэнди! — хриплый голос Антонина доносится откуда-то из недр смежной комнаты. Торопливо убедившись, что полыхающий за каминной решёткой огонь уничтожил все следы запретного послания, Аддамс запахивает халат и направляется на зов супруга. За окном снова разыгралось дождливое ненастье, поэтому своды старинного особняка практически не сохраняли тепло. Оказавшись в малой синей гостиной с антикварной мебелью и множеством картин на стенах, Уэнсдэй обнаруживает, что чудовищно упрямый Долохов снова покинул постель. Все прошедшие дни он беспрестанно сетовал на собственную беспомощность, колол морфий в нечеловеческих дозах, разорял все запасы выпивки в доме… Словом, игнорировал большую часть предписаний колдомедика. Он напоминал яростного дикого зверя, которому оказалась мала даже самая просторная клетка. Живший одной только войной и привыкший к свободе, Антонин категорически не выносил вынужденного заточения в четырёх стенах. С неудовольствием нахмурив брови, она пару минут наблюдает, как супруг беспорядочно роется в ящиках достающего до потолка шкафа. Долохов буквально переворачивает всё вверх дном, роняя на пол многочисленные фолианты с планами прошлых рейдов и ценные древние артефакты, привезённые им из стран Восточной Европы. Магический секстант из чистого золота гоблинской работы, который предназначен для определения высоты небесных тел и защитных куполов, с громким стуком ударяется о паркет — зеркало на нём разлетается на мелкие осколки. Следом летят заколдованные песочные часы, способные ускорять или замедлять течение времени в зависимости от желаний обладателя. Не сумев отыскать нужный предмет, Антонин практически рычит от злости и ударяет кулаком о деревянную полку. — Где мой морфий? — он оборачивается к Аддамс, опасно сверкая глазами цвета ртути. — Я его выкинула, — невозмутимо отрезает она, скрестив руки на груди и с вызовом вздёрнув подбородок. И даже не отшатывается, когда Долохов начинает надвигаться на неё с неприкрытой угрозой. — Не хочу смотреть, как ты травишь себя маггловской дрянью. Что бы сказал Милорд, узнай он об этом? Уэнсдэй нарочно применяет самый неоспоримый аргумент, хотя на мнение Тёмного Лорда ей плевать. Да и дело тут отнюдь не в заботе — ей просто-напросто осточертело неотлучно находиться рядом с мужем, которого швыряло от сенбернарского добродушия к сокрушительному гневу в зависимости от стадии наркотического опьянения. Робкий довод разума о том, что прежде аналогичные его выходки не вызывали раздражения, Аддамс предпочла проигнорировать. Не хотелось в очередной раз думать, что Ксавье прав, и она действительно глубоко несчастна в законном браке. — Не тебе меня этим попрекать! — Антонин моментально взрывается, импульсивно взмахнув зажатой в руке палочкой. Волной магии тут же сметает ворох разбросанных по полу пергаментов. — Ты глотаешь свои зелья вместо воды и ещё смеешь мне указывать, что делать?! Да какого… Как это часто случается в порыве злости, остаток фразы он произносит на иностранном языке — какое-то крепкое ругательство, судя по тону. Уэнсдэй не сдвигается с места и сохраняет непроницаемое спокойствие даже тогда, когда позади с грохотом разбивается оконное стекло, задетое шальным невербальным заклинанием. В полутёмную гостиную врывается порыв ветра и густой насыщенный аромат прелых листьев, омытых дождём. От сквозняка кожа мгновенно покрывается мурашками, но она по-прежнему остаётся статичной, не спеша применять магию. Голова забита совершенно другим, и не к месту разыгравшееся воображение подсовывает неутешительные картинки из будущего. Во имя Салазара, им с Антонином ведь никогда не обрести счастья... Да даже элементарного спокойствия — он абсолютно не приспособлен к обычной жизни без кровавой агонии войны. Словно так и родился с палочкой в руке, чтобы сеять вокруг хаос и разрушения. Упиваться извращённой вседозволенностью, убивать без капли колебаний всех, на кого укажет рука Повелителя. Действовать как бездушная боевая машина, выкашивая всё живое на своём пути. А самое скверное — Долохов влияет и на неё, по крупице выкраивает из Уэнсдэй собственное подобие, методично уничтожает всё хорошее, что когда-то существовало в её душе. Их уже сейчас за глаза называют палачами, а дальше станет только хуже и хуже... Порочный круг не разомкнётся, война не закончится — захватив власть над магической Британией, Тёмный Лорд возжелает обладать всем миром. — Верни. Мой. Морфий, — шипит Антонин похлеще разъярённой гадюки и даже направляет палочку в её сторону. Она на секунду опускает глаза, отрешённо наблюдая, как на кончике палочки вспыхивают и гаснут трескучие искры. Не изумрудные, конечно же. Серебристые. Впрочем, в душе нет даже намёка на страх. Аддамс твёрдо знает, что Долохов не посмеет её тронуть — при всех своих недостатках и репутации безжалостного мясника, он никогда не применял к ней магию или физическую силу. Безразличный взгляд скользит ниже, остановившись на его жемчужно-белой рубашке, наполовину распахнутой на груди. Тугая повязка, крепко стянувшая рёбра, местами окрашена в алый. — Во имя Салазара, прекрати, — внезапно ощутив чудовищную усталость, Уэнсдэй со вздохом закатывает глаза и решительно пересекает комнату, приблизившись к мужу. Протягивает руку и осторожно перехватывает его палочку посередине, направив древко в потолок. — Вернись в постель. Тебе нужно принять лекарство и сделать перевязку. Антонин косится на неё слегка недоумённо — подобные стычки хоть и были редкостью, однако неизменно заканчивались громким скандалом. Однако сейчас она не чувствует ничего, кроме опустошения. Нет желания отстаивать свою позицию до победного, а перспектива выяснять отношения кажется глупым фарсом. Им ведь абсолютно нечего выяснять. Всё это — лишь фикция, дешёвая имитация семейной жизни, когда супругам не плевать друг на друга. Игра, лицемерие, притворство… Что угодно, только не настоящие чувства. И так будет всегда. Вероятно, проницательный Долохов успевает прочесть толику этих безрадостных мыслей на её лице — потому что не возражает. Сердито цедит сквозь зубы парочку ругательств на своём грубо звучащем языке, вырывает из её тонких пальцев свою палочку, убирает оружие в карман и нетвёрдой походкой покидает развороченную комнату. Понуро ссутулив плечи, Уэнсдэй идёт вслед за ним, обогнув россыпь мелких осколков на ковре. Оказавшись в полумраке спальни, она зажигает пару канделябров взмахом палочки и уже привычными движениями принимается смешивать прописанную колдомедиком микстуру. Антонина здесь нет — судя по шуму воды из ванной, он пытается перебить ломку ледяным душем. Соединив заранее подготовленные ингредиенты в целебное зелье, она тщательно перемешивает состав, наблюдая, как мутный раствор постепенно становится прозрачным. Выждав ещё пару минут, Аддамс наливает в стакан огневиски на два пальца — разумеется, упрямый Долохов наотрез отказался запивать микстуру водой. А мгновением позже взгляд обсидиановых глаз замирает на флаконе со снотворным… Безумная затея вспыхивает в голове, подобно ослепительной молнии Лайтуса. А что, если… Он ведь ничего не заметит. Просто крепко заснёт, а после пробуждения решит, что это было побочное действие лекарства. А она сможет беспрепятственно и незаметно покинуть особняк хоть на целую ночь. Рука против воли зависает над гранёным бутыльком. Это кажется абсолютным безумием на грани с самоубийством. Нет, разумеется, нет. Ей категорически нельзя видеться с Торпом, это непременно закончится очень и очень плохо… Но, с другой стороны, разве она уже не в Аду? Разве самые худшие ночные кошмары уже не стали реальностью? Отчаянно стремясь не быть похожей на мать, Уэнсдэй оказалась именно там, от чего упорно пыталась сбежать. Мерный шум воды в ванной стихает, и времени на раздумья больше не остаётся. За спиной слышится раздражённое бормотание Антонина и звон бутылок в застеклённом шкафчике — он явно вознамерился добить все запасы алкоголя в доме. Зажмурившись от внезапно накатившего волнения, Аддамс поспешно снимает крышку с флакона и выливает его содержимое в стакан с огневиски, воспользовавшись тем, что Долохов не может видеть её манипуляций. Что ж, такая доза вполне способна свалить с ног горного тролля — и если это не подействует… — Держи, — она резко разворачивается на каблуках, взмахнув водопадом распущенных смоляных локонов, и протягивает супругу оба стакана. Рассеянно мотнув головой, Антонин проводит рукой по болезненно-бледному лицу, отводя со лба влажные после душа волосы. Несколько ледяных капель стекает по шее и попадает за ворот рубашки, но он словно этого не замечает, утратив всякую бдительность под влиянием мучительной ломки. Изнурённо цепляясь за спинки кресел, Долохов приближается к жене — с каждым его шагом Уэнсдэй чувствует, как в ушах нарастает грохот тахикардичного пульса. Во имя Салазара, что же она творит? Вот только отступать уже поздно. На долю секунды её охватывает предательская жалость. Сейчас в нём поразительно мало от сильнейшего волшебника, одного из лучших Пожирателей смерти, виртуозного палача, одно имя которого повергает врагов в трепет… Сейчас на Аддамс взирает немолодой, в общем-то, человек, положивший лучшие годы жизни на алтарь войны. Измученный очередным боевым ранением и необходимостью сидеть в своём особняке как в золотой клетке. Нити седины в небрежно растрепавшихся тёмных волосах, сетка морщин вокруг ртутных глаз, паутина из шрамов на суровом бледном лице. Чувство вины усиливается, когда Долохов протягивает руку и без тени сомнений залпом осушает стакан с целебной микстурой, а затем прикладывается к огневиски. Во имя Салазара, он ведь верит ей. Доверяет безоговорочно, даже не предполагая, что Уэнсдэй может подсунуть ему смертельный яд. Стоически сохранив непроницаемое выражение лица, она выдавливает некое подобие улыбки. Забрав опустевшие стаканы, возвращает их на прикроватную тумбу и снова оборачивается к супругу. Невесомо, едва касаясь, Аддамс проводит тыльной стороной ладони по его щеке с трёхдневной щетиной — кожа словно горит огнём. Очевидно, снова началась лихорадка. Очередной укол совести оцарапывает сердце, но мыслями она уже бесконечно далеко отсюда. — Ложись в постель и постарайся заснуть. Я приду немного позже, хочу почитать перед сном, — ложь слетает с языка поразительно легко, как будто Уэнсдэй репетировала фальшивую сцену перед зеркалом. Долохов коротко кивает, накрыв её ладонь своей. Подавив порыв отшатнуться, Аддамс невольно задаётся вопросом, в какой момент прикосновения законного супруга начали вызывать такое отторжение. Ответ на ум, увы, не приходит. Терпеливо выждав, пока Антонин уляжется в постель и укроется одеялом, она взмахом палочки задёргивает полог, после чего бесшумно выскальзывает за порог спальни. В ушах грохочет кровь, сердцебиение разгоняется до скорости снитча, но в районе солнечного сплетения уже зарождается предательское… предвкушение. И пусть иллюзорное счастье растворится с первыми лучами рассвета, эта ночь будет принадлежать им с Ксавье безраздельно.***
В безликом гостиничном номере на задворках маггловского Лондона безраздельно властвует темнота. Порывы стихии сотрясают оконные стёкла, обрушивая на них шквалистый ветер с дождём. Редкие всполохи молний вырывают из мрака очертания хрупкой фигурки, сидящей на краю аккуратно застеленной постели. Уэнсдэй нервничает, поминутно ёрзает на кровати, пальцами комкает покрывало — с того момента, как она отправила Ксавье заветную записку с предложением встретиться, прошло уже больше полутора часов. Она не стала дожидаться ответа, а покинула дом практически сразу, отчего-то решив, что Торп не откажет. Не просто так ведь он донимал её настойчивыми письмами всю неделю… Однако время уже близится к полуночи, а его всё нет и нет. Ожидание очень быстро превращается в пытку. С тяжёлым вздохом Аддамс поднимается на ноги и отходит к простому деревянному трюмо с висящим над ним зеркалом — в нём отражается болезненно бледная женщина с лихорадочно горящими глазами и впалыми щеками. Чёрные волосы собраны наверх на манер короны, но несколько выбившихся из причёски прядей небрежно спадают на плечи. Она почти не узнаёт саму себя. От извечной бесстрастности словно не осталось и следа. На лице явственно угадывается весь калейдоскоп эмоций, а в груди бешено колотится глупое безвольное сердце — и этот неконтролируемый зов снова влечёт Уэнсдэй к краю пропасти. Резко отшатнувшись от зеркала, она взмахом палочки настежь распахивает окно, и в комнату врывается порыв стылого ветра. Чернильные тучи поминутно разражаются вспышками молний, не на шутку разыгравшаяся буря срывает с деревьев остатки пожухлых листьев, а ливень буквально стоит стеной. Несколько минут Аддамс напряжённо вглядывается вдаль, уперевшись руками в подоконник и силясь разобрать, не появится ли на пороге мотеля знакомая высокая фигура. Вот только улица пуста — даже бестолковые суетливые магглы разбежались по своим домам. Во имя Салазара, неужели он не придёт? Неужели все усилия были напрасны? Она вымученно опускает голову, и взгляд против воли падает на широкий ободок обручального кольца с фамильным гербом Долохова. Под рёбрами ощущается смутный укол вины — не сумев придумать ничего лучше, Уэнсдэй снимает с безымянного пальца увесистый перстень и убирает его в карман мантии. По мрачному небу прокатывается оглушительный раскат грома… И одновременно с этим раздаётся робкий стук в дверь. Дёрнувшись как от удара невидимым хлыстом, Аддамс резко вскидывает голову, выпрямляет спину до хруста позвонков и стремительно разворачивается на каблуках. Входная дверь осторожно приоткрывается, и в образовавшуюся щель просовывается голова сотрудника мотеля. — Мэм… — мужчина средних лет заискивающе улыбается, глядя прямо перед собой абсолютно расфокусированным взглядом. Чтобы попасть в этот скромный номер, ей пришлось применить к нему Империо. — Вы велели сообщить, если кто-то будет Вас спрашивать, поэтому… — Чёрт, да отойдите Вы, — из коридора слышится до боли знакомый бархатистый баритон, и сердце Уэнсдэй предательски обрывается с головокружительной высоты. Во имя Салазара, он здесь, он действительно пришёл… Голова маггла моментально исчезает, а хлипкая входная дверь распахивается так резко, что с грохотом ударяется о стену. Очередная вспышка молнии вырывает из окружающей темноты высокий силуэт, облачённый в форменную мантию Аврора. Ксавье медленно переступает порог, стягивая с рук плотные перчатки из драконьей кожи — ещё один необходимый атрибут одежды мракоборца, используемый в качестве защиты. Аддамс замирает как парализованная, не в силах отвести от него взгляд. Словно Империо применили не к скудоумному сотруднику маггловского мотеля, а к ней самой. — Ты его Непростительным приложила? — Торп немного растерянно озирается за спину, где всё ещё топчется глупо улыбающийся маггл. — Впрочем, чему я удивляюсь. Галлеоны здесь точно не принимают. Усомнившись в своей способности внятно произносить слова, Уэнсдэй коротко взмахивает палочкой. Дверь со скрипом захлопывается перед носом сотрудника, оставив того стоять в одиночестве в пустом коридоре. Наверное, ему хватит ума убраться отсюда… Впрочем, если быть предельно честной, Аддамс наплевать. — Прости, что так долго, — Ксавье мягко улыбается, демонстрируя трогательные ямочки на щеках, и неспешно проходит вглубь номера. — Я едва сумел вырваться с дежурства... Патрулировали Лютный переулок. Но ты и сама наверняка об этом знаешь. Ваших там немало бродит. Аластор по этому поводу рвёт и мечет… Он говорит что-то ещё, однако она с трудом вникает в размеренную объяснительную речь — мешает грохот пульса в ушах и предательская дрожь в конечностях. Вдобавок слушать рассказ Торпа о буднях мракоборца слишком странно. Его слова о «наших и ваших» в очередной раз напоминают о том, что они находятся по разные стороны баррикад. Уэнсдэй совсем не хочется об этом думать. Только не сейчас. Только не сегодня. Поэтому она продолжает стоять на одном месте безмолвным памятником самой себе — и продолжает неотрывно таращиться на плавные движения музыкальных пальцев, которые ловко цепляют застёжку мантии. Отчего-то даже такое простое зрелище выглядит невероятно завораживающим. Избавившись от верхней одежды, Торп набрасывает мантию на спинку одинокого продавленного кресла… И медленным шагом подходит совсем близко. В нос Аддамс мгновенно ударяет запах сигаретного дыма пополам с горчинкой полыни. А мгновением позже он вскидывает руку и невесомо проводит кончиками пальцев по её бледной щеке, глядя прямо в глаза. Малахитовая зелень радужки с вкраплениями золотистого кажется удивительно тёплой — словно заколдованное пламя, которое греет, но не обжигает. — Я такой дурак, Уэнс… — он улыбается какой-то странно усталой улыбкой. Как будто все эти мучительно долгие дни Ксавье тоже пытался бороться с собой. И проиграл. — Но я не могу иначе. Я так чертовски по тебе скучал. Вместо ответа у неё вырывается судорожный вздох. Последние сомнения в неправильности происходящего испаряются в считанные секунды — запретные чувства одерживают верх над разумом, колоссальной силы влечение побеждает навязанные убеждения. Весь мир разом утрачивает свою значимость. Остаётся только он. Её проклятый объект. Любовь и погибель в одном флаконе. Бархатная зелень глаз, нежные прикосновения чуть шероховатых тёплых пальцев, горьковатый аромат полыни с ноткой сигаретного дыма, тень слабой улыбки в уголках не по-мужски чувственных губ… Шагнув вперёд, Аддамс приподнимается на цыпочки, обвивает руками его шею, принуждая Торпа склониться ниже. Он подчиняется моментально, сжав ладонями тонкую талию и безжалостно сминая струящийся шёлк мантии. Затуманенный взгляд обсидиановых глаз на долю секунды опускается на чужие губы… А потом они оба синхронно подаются навстречу друг другу. Поцелуй подобен спасительному глотку воды после продолжительной мучительной жажды. Все нервные окончания воспламеняются, по позвоночнику прокатывается волна жара, концентрируясь внизу живота тугим узлом. Разом утратив над собой контроль, Уэнсдэй стонет ему в губы — воспользовавшись этим, Ксавье углубляет поцелуй, проникая языком в рот. Широкие мужские ладони требовательно скользят от лопаток до поясницы, после чего тянутся ещё ниже. Ощущение жадных прикосновений запускает пульсацию глубоко внутри. Сама удивляясь настолько острой реакции, Аддамс принимается лихорадочно расстёгивать пуговицы на его пиджаке. С трудом стянув плотную ткань по плечам Торпа, она быстро теряет всякое терпение — и в порыве бесконтрольного желания дёргает в стороны полы идеально отглаженной рубашки. На ковёр под ногами градом летят оторванные пуговицы. Ксавье на мгновение замирает и чуть отстраняется, явно шокированный её напором. Однако спустя долю секунды ориентируется и перехватывает инициативу — помогает Аддамс стащить мешающую мантию, и шёлковая ткань остаётся лежать на полу смятым комком. Он решительно шагает вперёд, оттесняя её ближе к постели. От соприкосновения с низкой кроватью у Уэнсдэй подгибаются колени, отчего они оба буквально валятся на пушистое покрывало. У Торпа вырывается лёгкий смешок, утонувший в очередном голодном поцелуе. Её предательски дрожащие пальцы проникают под испорченную рубашку, жадно очерчивая контуры мышц. Однако пылающее возбуждение стремительно испепеляет первоначальную нежность — и она беспощадно врезается ногтями в поджарую спину. Зашипев от боли, Ксавье впивается губами и зубами в её шею. И хотя Аддамс знает, что это рискованно — ведь лиловые соцветия отметин может заметить Долохов, в эту минуту ей тотально наплевать на всё… Она с готовностью запрокидывает голову, предоставляя Торпу полный безоговорочный карт-бланш. Тот незамедлительно пользуется ситуацией. Одна его рука резко взлетает вверх и запутывается в смоляных локонах, окончательно испортив причёску, а вторая скользит вдоль напряжённого как струна тела, изучая и вспоминая каждый изгиб. Хрупкие ключицы, выступающие рёбра, тяжело и часто вздымающаяся грудь… Фейерверк ощущений ошеломляет, у Уэнсдэй кружится голова — вот только между ними по-прежнему недопустимо много одежды. Она не произносит ни слова, даже не успевает ничего предпринять, однако Ксавье словно применяет легилименцию. Его ладони проникают ей под спину, нащупывая замок на длинном платье. Аддамс выгибается навстречу, чтобы облегчить ему задачу. Она бы солгала, сказав, что не готовилась к подобному — потому что надела платье с простым замком вместо обыкновенной шнуровки или множества пуговичек. Корсет сегодня тоже не входил в приоритеты, поэтому под струящейся атласной тканью не обнаруживается ничего, кроме тонкой паутинки чёрного кружева. — Мерлин и Моргана, какая ты красивая… — восторженно бормочет Торп, с лихорадочной поспешностью стягивая с неё такую ненужную сейчас одежду. Следом летит верхняя часть белья, и Ксавье приподнимается на локте, скользнув жадным взглядом по её телу. Малахитовую зелень радужки затягивает чернотой расширенных зрачков. Под этим голодным потемневшим взором кожа Уэнсдэй покрывается мурашками. Он склоняется ниже, невесомо касаясь губами обнажённой груди и не прекращая сбивчиво шептать какие-то глупости. — Я никогда не забывал, понимаешь? Постоянно вспоминал тебя… Твои глаза… Твои губы… Твои стоны… Все эти годы… Каждый грёбаный день… И хотя тембр его бархатистого голоса с лёгкой хрипотцой действуют на неё ничем не хуже, чем раскованные прикосновения, Аддамс отчаянно жаждет больше действий и меньше слов. Она со стоном выгибается в спине и запускает ладонь ему в волосы, стаскивая ленту с низкого хвоста. Впивается ногтями в кожу головы, с упоительной жестокостью оттягивает мягкие каштановые пряди, стремясь прижаться ещё ближе, словно от этого зависит вся её жизнь. Во имя Салазара, она ведь тоже никогда его не забывала… Пыталась, честно пыталась, но не смогла. В первые годы, в минуты наибольшего отчаяния, пребывая на грани между бредом и явью под влиянием почти недействующих зелий, Уэнсдэй неоднократно хваталась за палочку — подносила к виску, а на языке крутился Обливиэйт. Однако ни разу не сумела довести задуманное до конца. Потому что на самом деле вовсе не хотела забывать. Широкая ладонь Торпа накрывает одну грудь, а обжигающие губы захватывают сосок на другой, и у неё из головы вихрем вылетают все прочие мысли. С каждым его прикосновением её стоны становятся всё громче и протяжнее, а между бёдер всё горит огнём и истекает раскалённой влагой. Тончайшая паутинка чёрного кружева давно пропиталась насквозь, тугие внутренние мышцы трепетно сжимаются вокруг пустоты, а возбуждение так велико, что перед глазами уже вспыхивают цветные мушки. Соски каменеют от интенсивности воздействия, дыхание сбито в ноль, в висках грохочет пульс. Жадные ласки становятся всё раскованнее — приподнявшись чуть выше, Ксавье коленом раздвигает её ноги, вжимая Уэнсдэй в постель своим поджарым телом. Она льнёт к нему промежностью, бесстыдно приподнимает и опускает бёдра в поисках долгожданного облегчения. Однако Торп мучительно медлит, не спеша приступать к активным действиям. Мягко поглаживает грудь, вскользь задевая напряжённые соски, оставляет влажную дорожку поцелуев от линии челюсти до ключицы, дразняще прикусывает разгорячённую кожу. И хотя Аддамс ощущает недвусмысленную твёрдость в районе его паха, проклятый мракоборец демонстрирует поистине фантастическое терпение. Вот только она сама уже категорически не способна ждать. Вдобавок те времена, когда Уэнсдэй чувствовала неуверенность ввиду отсутствия опыта, давно позади. Вцепившись стальной хваткой в его запястья, она резко приподнимается и рывком опрокидывает Ксавье на спину. У него вырывается рваный вздох — то ли от удивления, то ли от возбуждения. Не дав ему шанса опомниться, Аддамс решительно устраивается сверху, оседлав его бёдра своими. И не может сдержать мстительной усмешки, когда Торп рефлекторно дёргается ей навстречу, вжимаясь напряжённым членом между широко разведённых ног. Однако на нём по-прежнему возмутительно много одежды, которая скрадывает яркость тактильных ощущений. Подрагивающие от желания пальцы ложатся на серебристую пряжку — едва не ломая ногти, Уэнсдэй торопливо расстёгивает ремень и дёргает вниз язычок молнии. Благо, Ксавье больше не медлит. С готовностью приподнимает бёдра, помогая снять мешающие брюки вместе с бельём и высвободить напряжённый член. С трудом переводя дыхание, она избавляется от последнего элемента своей одежды, нарочито медленно стягивая по ногам паутинку кружев. Торп взирает на неё с жадностью голодного зверя, упёршись локтями в подушку и сдувая со лба взмокшие пряди. И хотя больше всего на свете Аддамс жаждет ощутить внутри себя вторжение чужой плоти, она не в силах удержаться от маленькой мести за своё безволие. Слишком уж велик соблазн довести педантичного райвенкловца до невменяемого состояния... Отбросив на пол ворох одежды, она снова устраивается сверху, хищно облизывает губы и дразняще скользит промежностью вдоль его паха, позволяя в полной мере ощутить обжигающую влажность. Ксавье запрокидывает голову с хриплым стоном и стискивает ладонями её бёдра, пытаясь насадить на себя — однако Уэнсдэй ловко перехватывает его руки и заводит наверх. Он нервно сглатывает, адамово яблоко маняще дёргается вверх, и она прижимается жадным поцелуем к шее. Прикусывает разгорячённую кожу, оставляя красноватый оттиск зубов, проводит кончиком языка вдоль сонной артерии, с упоением втягивая носом горьковатый аромат полыни. От возбуждения голова идёт кругом, но сдаваться так легко Аддамс не намерена — сегодняшней ночью она возьмёт своё сполна. Уэнсдэй отпускает запястья Ксавье, однако он больше не пытается перехватить инициативу, позволяя ей насладиться вседозволенностью. Удобнее устраивается на подушках, доверчиво прикрывает глаза и кривовато усмехается той самой улыбкой, за которую она, кажется, готова ступить под Аваду. Между бёдер всё сводит требовательным спазмом, но Аддамс стойко игнорирует зов собственной плоти. Сделав глубокий вдох, она сползает ниже, оставляя влажную дорожку поцелуев на его торсе и животе с линиями напряжённого пресса. Отбросив за спину водопад растрепавшихся смоляных локонов, Уэнсдэй обхватывает твёрдый член всей ладонью — и несколько раз проводит от основания до головки, сорвав с губ мракоборца приглушённый стон. Этот низкий гортанный звук удивительным образом резонирует во всём её теле, многократно усиливая и без того сумасшедшее возбуждение. Она то ускоряет, то замедляет ритм движений кистью, ощущая кончиками пальцев каждую выступающую венку. Торп вцепляется руками в пушистое покрывало, трепетно жмурится и трогательно морщит лоб — его реакция дарит ощущение полной безоговорочной власти. Устроившись поудобнее, Аддамс склоняет голову и дразняще невесомо проводит языком по бархатистой головке. Он стонет снова, чуть громче и протяжнее, чем в первый раз. Подняв затуманенный взгляд и смакуя каждую секунду восхитительного зрелища, она приоткрывает губы и нарочито медленно вбирает в рот напряжённую плоть. Погружает практически до основания, а затем ещё медленнее скользит обратно, плотно обхватывая член губами. Повторив мучительно неспешную манипуляцию ещё несколько раз и вдоволь насладившись реакцией Ксавье, Уэнсдэй ускоряет темп, помогая себе рукой. Вот только его покорности хватает совсем ненадолго — всего через пару минут пальцы Торпа запутываются в её волосах. Он с неожиданной грубостью наматывает на кулак смоляные пряди и надавливает на затылок, принуждая склониться ещё ниже. Напряжённый член скользит вдоль языка и упирается прямо в горло — она невольно морщится от глубины проникновения, но не останавливается. Разве что старается дышать ровнее и машинально сводит ноги вместе, чтобы облегчить пылающее напряжение внизу живота. Влаги так много, что вся внутренняя сторона бёдер кажется липкой. Тугие внутренние мышцы неистово пульсируют, отчаянно требуя хоть какой-то разрядки. Не в силах противостоять крышесносному возбуждению, Аддамс запускает свободную руку между ног и касается клитора. Импульсы удовольствия пронзают каждую клеточку, но этого катастрофически мало. Краем глаза она замечает, что Ксавье приподнимается на одном локте, следя за каждым её движением. За припухшими от поцелуев губами, скользящими по члену, за тонкими пальцами, ритмично описывающими круги между бёдер… От осознания, что он наблюдает за ней прямо сейчас, всё тело Уэнсдэй охватывает дрожь. Наслаждение стремительно нарастает, но за несколько секунд до долгожданного экстаза Торп решительно качает головой. — Чёрт, не могу больше… — севшим голосом бормочет он, жадно хватая ртом воздух, и властно тянет её за волосы, принуждая отстраниться. — Иди ко мне. Она подчиняется, словно ведомая Империусом — отпускает напряжённый член, проводит языком по губам, смакуя упоительный мускусный привкус, дрожащей рукой отводит со взмокшего лба растрепавшиеся волосы… Сердце колотится в груди со скоростью снитча, обжигающий узел внизу живота становится почти болезненным. Уэнсдэй катастрофически сильно нуждается в том, чтобы ощутить его внутри себя. Как можно скорее, как можно глубже, как можно сильнее… Она уже собирается устроиться сверху, однако у Ксавье другие планы — резко приняв сидячее положение, он крепко стискивает её талию обеими руками и рывком опрокидывает Аддамс на живот. Позорно пискнув от неожиданности, она предпринимает попытку приподняться на локтях, однако широкая ладонь властно ложится на шею, не позволяя пошевелиться. Столь резкая смена ролей выводит из равновесия — впрочем, Уэнсдэй солгала бы, сказав, что ей это не нравится. Поэтому она не возражает. Пальцы мракоборца скользят вдоль соблазнительного изгиба спины, очерчивая контуры хрупких позвонков, затем впиваются в бёдра, отводя их назад и принуждая Аддамс встать на колени. Упёршись тонкими руками в постель, она сильнее прогибается в пояснице, бесстыдно демонстрируя его потемневшему взору всю себя. По венам будто струится жидкий огонь, а дрожь от предвкушения охватывает всё тело. Сквозь туман возбуждения она смутно чувствует прикосновение напряжённого члена к влажной промежности и рефлекторно подаётся навстречу. К счастью, Торп больше не настроен медлить — резко двинувшись вперёд, он одним глубоким толчком заполняет её собой. Вторжение чужой горячей плоти заставляет Уэнсдэй содрогнуться от острого импульса удовольствия. Ощущение наполненности ошеломляет. Заострённые ногти впиваются в мягкую постель, сминая пушистое покрывало. Она непроизвольно расставляет колени ещё шире, до немного болезненной растяжки. Ксавье проводит раскрытой ладонью вверх по позвоночнику и снова наматывает на кулак спутанные пряди цвета воронова крыла. С беспощадной грубостью тянет на себя, заставив её запрокинуть голову с протяжным стоном. За окном бушует стихия — раскаты грома, вспышки трескучих молний, яростные порывы ветра… Но в эту упоительную секунду куда более сокрушительный ураган разворачивается в её душе. Во имя Салазара, неужели она и впрямь когда-то нашла в себе силы отказаться от него? Какая чудовищная глупость. Воздух раскаляется до предела, в тесном пространстве гостиничного номера становится чертовски жарко. Торп набирает скорость, с каждым проникновением раздаётся характерный пошлый звук — она настолько мокрая, что обжигающая влага стекает по дрожащим от напряжения бёдрам на смятое покрывало. Едва не рыча от возбуждения, он погружается глубже и грубее, беспощадно оттягивая волосы и не позволяя отстраниться ни на дюйм. С трудом удерживая собственный вес на ставших ватными конечностях, Аддамс подстраивается под быстрый темп. Мыслей в голове совсем не остаётся, а сумасшедшая квинтэссенция лёгкой боли и острого наслаждения подталкивает её к краю пропасти. Требуется всего несколько толчков и несколько мгновений, чтобы накрыло с головой. Пульс взлетает до критических значений, все нервные окончания будто объяты огнём, стоны становятся громче, слаще и протяжнее. Секунда, вторая… И всё. Внизу живота словно что-то взрывается, а неистово пульсирующие мышцы трепетно сжимаются вокруг ритмично движущегося члена. Ксавье глухо стонет, ощущая её экстаз, и немного замедляется, растягивая момент наивысшего удовольствия. Жадно хватая воздух пересохшими губами, Уэнсдэй обессиленно опускается на кровать, спрятав раскрасневшееся лицо в ворохе подушек. Однако он не позволяет ей опомниться, даже не даёт перевести дыхание — всего через пару секунд Торп отстраняется и одним движением переворачивает Аддамс на спину, нависнув сверху. Расфокусированный взгляд угольных глаз скользит по его лицу с заострившимися скулами, опускается на руки… От напряжения на предплечьях проступает узор из голубоватых вен, и она не может не залюбоваться. Сдувая с покрытого испариной лба взмокшие пряди, Ксавье кладёт ладони на её бёдра. Разводит их ещё шире, рывком закидывает ноги Уэнсдэй себе на плечи — и запечатлевает невыносимо ласковый поцелуй под выступающей косточкой на щиколотке. По коже моментально проходит волна мурашек. Удивительный парадокс, но это мимолётное проявление нежности будоражит кровь ничуть не меньше, чем жгучая страсть. Возбуждение похоже на голод, животный и неутолимый. Блаженно прикрывая глаза, она невольно задаётся вопросом, сможет ли когда-нибудь им насытиться… И моментально понимает, что нет. Никогда. Ей всегда будет чудовищно мало. Шумно втянув воздух сквозь плотно стиснутые зубы, Торп вновь направляет член в податливое разгоряченное тело. Однако теперь он движется медленнее, в устойчивом размеренном ритме, позволяя им обоим испытать полный спектр восхитительных ощущений. Обволакивающая теснота, упоительная наполненность, ток по венам от каждого толчка… Вишнёвые губы распахиваются в беззвучном крике, пальцы Аддамс в поисках точки опоры впиваются в его предплечья, врезаясь в кожу ногтями и оставляя красноватые следы в форме полумесяцев. Ксавье склоняется ниже, проходясь смазанными поцелуями по её пунцовым щекам, припухшим губам, покрытому испариной лбу… Угол проникновения ощутимо меняется, твёрдый член вскользь задевает что-то внутри — то самое место наибольшего скопления нервных окончаний. Тело прошибает острым импульсом удовольствия, отчего у неё вырывается особенно громкий стон. Этот судорожный рваный звук словно становится призывом к действию. Мракоборец моментально ускоряется, принимаясь двигаться яростнее, выходя практически полностью и тут же погружаясь по самое основание. Сатанея от возбуждения, Уэнсдэй впивается ему в спину. Заострённые уголки ногтей вспарывают кожу до красноватых царапин, на которых местами выступают бисеринки крови. В такой позе чувствительный до предела клитор трётся о живот Ксавье — а потому новая разрядка наступает неумолимо быстро. Тело снова рассыпается на атомы, по позвоночнику проходит волна жара, пульсация внутри многократно усиливается… Сквозь блаженный дурман кристально чистого наслаждения она смутно ощущает, как Торп проникает особенно глубоко, глухо стонет сквозь зубы — а потом поспешно пытается отстраниться. — Нет, — едва слышно шепчет Аддамс, обхватывая его бёдра своими и не позволяя отодвинуться. Отчего-то ей отчаянно сильно хочется почувствовать его целиком и полностью. До самого конца, до предела. — Я пью зелье. Он выдыхает с блаженным облегчением — и тёплая жидкость заполняет её изнутри. Выждав пару секунд, Ксавье откатывается в сторону, а Уэнсдэй устремляет расфокусированный взгляд в тёмный потолок безликого номера. В груди лихорадочно бьётся глупое безвольное сердце, а тело объято приятной расслабленной дымкой. Даже неумолкающие угрызения совести стихли и забились куда-то на задворки сознания. Думать не хочется, шевелиться — тоже. Он наощупь находит её ладонь и переплетает тонкие бледные пальцы со своими. Чуть позже, когда сбившееся дыхание постепенно приходит в норму, а тахикардичный пульс унимается, Аддамс наконец решается задать тот самый вопрос, который терзал разум все последние дни. Перевернувшись на бок и подперев голову рукой, она невесомо проводит кончиками пальцев по его торсу… И спрашивает прямо в лоб, уже зная, что это наверняка разрушит зыбкую иллюзию счастья: — Это ты отдал приказ с ним расправиться? — Что? — Торп резко вскидывает голову, разом сбросив всю недавнюю расслабленность. — С… — Уэнсдэй осекается, внезапно смешавшись. Напоминать о своём семейном статусе в такой момент кажется чудовищным, поэтому спустя секунду размышлений она выбирает наиболее безобидную формулировку. — С Антонином. На него напали в Лютном переулке и довольно сильно покалечили, а ты… — Что? — Ксавье рывком садится в постели и проводит ладонью по лицу, убирая со лба прилипшие каштановые пряди. Она ощутимо напрягается, невольно опасаясь его реакции. Но, несмотря на бурную тираду во время предыдущего разговора, сегодня Торп сохраняет спокойствие. Или просто умело делает вид. — Нет, конечно нет… Я бы никогда не пошёл на такое без твоего ведома. У Аддамс непроизвольно вырывается вздох облегчения. Она уже начинает приподниматься, чтобы прижаться к нему со спины, однако следующая фраза Ксавье и его прохладный резковатый тон пригвождают её к месту. — Почему тебя так волнует его судьба? Ты что-то к нему чувствуешь? — он оборачивается через плечо, прожигая её пристальным взглядом. В малахитовых глазах с золотистыми вкраплениями снова появляется тот налёт жёсткости, который она не замечала в далёком семьдесят четвёртом. И хотя Уэнсдэй всегда стойко выдерживала прямой зрительный контакт с любым человеком, сейчас ей становится дискомфортно. — Я не люблю его, если ты об этом, — после непродолжительных раздумий она решает отвечать максимально честно, чтобы избежать недомолвок. — Но… Я благодарна ему. — Благодарна? За что это, интересно? — едко усмехается Торп, презрительно скривив губы и становясь ужасно непохожим на беззаветно влюблённого мальчишку из прошлого. Ей совсем не хочется думать, что эта затаённая злоба отравила его душу по её вине… Вот только это, похоже, правда. — За то, что он затащил тебя в Пожиратели? Заставил склониться перед чокнутым диктатором? Или, может, за то, что ты регулярно рискуешь жизнью на рейдах? Что ж, хороша благодарность. — Прекрати. Не за это, — Аддамс поспешно садится в постели, притянув уголок пушистого покрывала к груди. Вести подобную беседу, будучи полностью обнажённой, слишком странно. Однако продолжить разговор необходимо, чтобы на корню уничтожить любые непонимания. Она обязана объяснить, обязана донести, почему не желает смерти Долохову — и дать понять, что дело тут отнюдь не в чувствах. — Он научил меня боевой магии и многим другим вещам. Пойми, наш мир отличается от того, к которому ты привык… — Уэнсдэй нервно ёрзает на постели, после чего с нехарактерной для себя робостью протягивает руку и очень осторожно проводит кончиками пальцев по предплечью Ксавье. Изучает контуры выступающих вен, мягко сжимает запястье, накрывает тёплую и шероховатую ладонь своей, хрупкой и маленькой… К огромному облегчению, он не отстраняется и не перебивает, а вполне внимательно слушает. Это осознание побуждает набрать в лёгкие побольше воздуха и продолжить. — Высший свет принадлежит мужчинам. Аристократы, как правило, не замечают своих жён, считают, что женщины способны только блистать на балах и производить на свет наследников. В ваших рядах много женщин, в наших — считанные единицы. Но Антонин разглядел во мне нечто большее, чем красивый предмет интерьера. Едва уловимо поморщившись от досады, Торп наклоняется, потянувшись к вороху лежащей на полу одежды, и извлекает из кармана брюк смятую пачку сигарет. Зажигает огонёк на кончике палочки и глубоко затягивается сизым горьковатым дымом, устремив взгляд в незашторенное окно. Уэнсдэй подползает к нему со спины и кладёт подбородок на плечо. Поглаживает подушечками пальцев рельеф мышц на груди и животе, игриво опускается ниже, но тут же возвращает ладони на пресс, слегка царапая ногтями. — А ещё Антонин никогда не задавал вопросов, кто был моим первым мужчиной… Сказал, что ему плевать, если я окажусь не невинна, — она не уверена, насколько уместно подобное откровение в данной ситуации, однако промолчать уже не способна. — Отчасти благодаря ему я пришла к тебе той ночью… — Мерлин и Моргана, прекрати… — мотнув головой, Ксавье тушит окурок в пепельнице, стоящей на прикроватной тумбочке. — Я понял, ладно. Но не обессудь, я не хочу это слушать. Не привык как-то, чтобы женщины в моей постели превозносили другого. Аддамс непонимающе вскидывает бровь, слегка растерявшись от последней реплики. Торп наблюдает за ней краем глаза, пока в уголках губ медленно расплывается лукавая улыбка. Осознание, что это была намеренная провокация, доходит до неё с опозданием в несколько секунд. Во имя Салазара, вот ведь негодник! Пожалуй, шутить в попытках разрядить обстановку — до сих пор не его кредо. Однако это срабатывает. Повисшее в воздухе напряжение постепенно испаряется. — И много их было, этих женщин? — с наигранной обидой хмыкает Уэнсдэй. — Ну… достаточно, — он выдерживает театральную паузу, с явным удовольствием наблюдая, как в обсидиановых глазах вспыхивает недобрый огонёк. А пару минут спустя, вдоволь насладившись её реакцией, резко разворачивается и опрокидывает Аддамс на постель. Склоняется ниже, ловит прямой взгляд и шепчет прямо в губы. — Но таких, как ты — ни одной. Второй такой просто нет. А потом прикрывает глаза и целует так, что у неё голова идёт кругом. Схлынувшее было желание накатывает с новой силой — и барьеры в очередной раз стираются под властью чувств, с которыми никто из них не способен совладать.