По делам их

Роше действительно побывал в крипте. Еще до того, как началась вся эта история с призраком, — в первый же вечер после возвращения в Вызиму, когда ему сообщили, что тело короля неделю назад было похоронено рядом с могилами Адды Темерской и Адды Белой. В груди ёкало и ныло от мысли, что сейчас он добровольно ввергнет себя в омут, в бездну. Но он не мог не прийти. Он знал, что мёртвым не нужны церемонии. Они нужны живым. И, наверное, ему тоже. Старая королевская крипта, где обрели покой предыдущие поколения правителей, осталась в старом же замке, покинутом из-за стрыги. А новую при новом замке достроить, как ни странно, просто не успели. Фольтест не то, чтобы особенно интересовался вопросами собственного посмертного бытия, слишком занятый насущными и более материальными проблемами, и Адду Белую хоронили уже на огороженном участке сада, рядом с могилой матери, куда останки той перенесли по приказу короля еще лет десять назад. То, что именно на Фольтесте род мог бы и прерваться, странным образом совпадало с тем, что следующие поколения было бы уже негде хоронить. Три высоких мраморных гробницы расположились посреди бересклетов с рубиновой листвой, таких же багровых георгин и давно отцветших лилий, острые листья которых напоминали лезвия. Изваяние Адды Темерской уже чуть потускнело от времени и непогоды, на молитвенно сложенных вместе тонких руках алели опавшие листья, в то время как статуя старшей дочери Фольтеста оставалась такой же белой как и в тот день, когда её водрузили поверх могилы, и бересклеты словно не решались прикоснуться к сияющему мрамору. Роше знал, что скульптор в мастерской уже работает над изваянием покойного короля, но сейчас ему достаточно было видеть и эту плиту, закрывавшую гробницу, чтобы сердце болезненно сжалось. Он подавил желание раздражённо сплюнуть. Боги, он ведь стольких похоронил, почему сейчас он не может взять себя в руки?! За годы на службе он видел столько трупов, что, казалось бы, ему давно должно быть наплевать на эти бренные человеческие тела. Но сейчас, стоило ему только отвлечься от дел, дать себе минуту передышки — и он снова видел всё то, что счастлив был бы забыть. Однажды это должно утихнуть, эта бездна беспредельного отчаяния однажды всё-таки сомкнется — но главное, чтобы в этот момент Роше сам не находился на её дне, среди перерезанных глоток, окоченевших рук и запекшейся крови. Хотя наверное, он сдохнет раньше, чем это произойдет. Это проклятое и сладостное чувство въелось ему под кожу как чернила татуировки, и вряд ли он сможет хоть когда-либо забыть всё. Если бы он только знал, к чему его приведет излишнее рвение!.. Но, пресвятые титьки Мелитэле, ему же было всего семнадцать! Когда он впервые поговорил с королем с глазу на глаз, впервые выполнил его исключительно тайное поручение, впервые опустился на пол возле его кресла и прижался лбом к закрытым тканью коленям. Тогда Вернон попросту был слишком неотёсан, чтобы наверняка сказать, что за пламень занимается в его груди. И уж тем более ему не хватило мозгов осознать, насколько это опасно. А ведь знай он наперед, чем всё закончится… Роше ухмыльнулся. Да что уж там, он поступил бы точно так же. Хотелось закурить, но, чтобы ненароком не засыпать цветы пеплом, Роше вместо этого сел на землю и прислонился спиной к гробнице Фольтеста, этому монументальному напоминанию о том, к каким разным мирам они принадлежат. Ведь когда Роше наконец сдохнет, ему очень повезет, если его последним пристанищем станет братская могила, наспех вырытая, чтобы поскорее избавиться от трупов. Фольтест порой говорил, что Роше волен покинуть службу, поселиться при дворе и оставить войну в прошлом, но Роше никогда не рассматривал это предложение всерьез. Слишком уж большая честь. Когда он станет слишком стар для битвы — он просто не вернется. Да уж, между ним и Фольтестом простиралась самая настоящая пропасть. Но бывали и моменты, когда Вернон думал, что перекидывает через эту пропасть мост. Например, когда он лежал рядом со своим королем в разворошенной постели, на смятых, чуть влажных от пота простынях и мог беспрепятственно целовать лицо, шею, плечи и грудь Фольтеста. Тогда-то и появлялся этот призрачный мост. Хрупкий и недолговечный, он мог разрушиться от дуновения ветра, но Вернон из раза в раз пересекал его — чтобы целовать снова и снова. …пламя от закрытого резной ширмой камина смягчало очертания и рисовало узоры на лице и груди Фольтеста. В теплом свете его волосы отливали мёдом, и у Роше аж дыхание перехватывало от восхищения. — Я люблю вас, — вырвалось у него вдруг, и на несколько секунд Вернона охватил всепоглощающий ужас перед совершенной ошибкой. Ведь сейчас Фольтест поднимет его на смех, скажет, что Роше ошибается, ведь он так молод, спутал приязнь с любовью, и что его «любовь» — всего лишь отклик на ласковое обращение, ведь к нему никто не был настолько добр… да, именно это Фольтест и скажет, после чего напомнит Роше о его месте… Вернон невольно напрягся, точно ожидая удара, но Фольтест поднял ладонь к самому его лицу и легко погладил по скуле. — Не пожалей о своих словах, я ведь могу и поверить. Роше вздрогнул, осознав, что задремал. Впрочем, на сей раз то была приятная дрёма и он жалел, что проснулся, лишившись редкого мгновения передышки между кошмарами. Хотел бы он снова услышать голос Фольтеста. Увидеть его секундное изумление, когда тот снова скажет пословицу неправильно, а Роше напомнит ему, что не камень воду точит, а наоборот — и как затем Фольтест отмахнется от любых исправлений и продолжит перегибать палку терпения и не менять пятнами зерриканских кошек. Вспыльчивый, взбалмошный, но расчетливый и умный, готовый без колебаний казнить и великодушно миловать, ставящий свою страну превыше всего. Настоящий король. Его король. Единственный человек, которого он по-настоящему любил. Любил фанатично, но не слепо, зная о недостатках, о слабостях и принимая их. В точности как Фольтест принимал его, ожесточившегося подонка, со всей его неотёсанностью, грубостью и чрезмерной горячностью. Фольтест спас его, забавы ради вытащив из канавы, и придал его жизни смысл. Пусть поначалу всё и проистекало от интереса человека, к своим тридцати с небольшим пресытившегося удовольствиями и любовью — Роше было плевать. Не избалованный ни вниманием, ни лаской, ни добрым обращением, он совершенно потерял тогда голову от жажды участия и близости, и в королевскую постель его привела именно безумная готовность сделать всё ради человека, который проявил к нему это участие и тепло, смешанная с искренним восхищением. Ведь король… он же… король. По-настоящему величественный, могучий, всегда готовый биться и побеждать, и ты не можешь не подчиниться ему — не только потому что его мощь и власть сломают тебя, но и потому что ты попросту не захочешь сопротивляться. Роше прекрасно понимал, какая честь ему оказана, и помнил, что поначалу не мог отделаться от терзавших его сомнений: не надоест ли он на второй, третий, четвертый раз? не оскорбят ли взор короля ссадины и заплывший подбитый глаз? не прогонят ли его, когда он не сможет дать королю того, чего тот желает, потому что болят сломанные ребра? Но Фольтест раз за разом развеивал его сомнения, и чем дальше, тем глубже Роше тонул в этом омуте, над которым разливался сладковатый запах болотных лилий. Да, его король был очень необычным человеком. Поднявшись, Роше чуть потянулся. Право, не время отсиживаться и предаваться мрачным мыслям. У него остались эта могила, разваливающаяся на куски страна, жалкие ошметки былого величия его отряда. И Анаис. Её Величество. А на самом деле — испуганный ребенок, просивший научить её сражаться. И он не имел права всё это потерять. Роше знал это так же, как знал, что будет защищать Анаис, Темерию и остатки Синих Полосок пока только бьется сердце. И может быть еще немного дольше. Перед тем, как уйти, Роше ненадолго положил ладонь на закрывавшую могилу Фольтеста плиту. Мрамор казался теплым. На следующее утро он узнал, что барон Гишен, который недавно со скандалом покинул заседание совета при регенте, найден мертвым в своих покоях. С этого началась череда убийств, а в городе заговорили о призраке. *** Сказав Геральту, что ему надо проверить караулы, иначе он не сможет спать спокойно, Роше не соврал. Он и в самом деле спал еще хуже обычного, если не обходил предварительно весь замок, отдельно проверив королевский флигель. Как показала практика, если он пренебрегал этой привычкой, даже Способ Перестать Думать От Геральта Из Ривии не помогал — тревога брала верх, заглушая любую истому приятной усталости. Однако кроме того ему сейчас надо было просто перевести дух. Самое предположение ведьмака о том, что призраком может действительно быть Фольтест точно вытянуло из него все силы и поселило в душе скребущее, льдистое волнение. Боги, он одновременно истово хотел, чтобы это было правдой — и не желал Фольтесту подобной участи. Если только Геральт не соврал, призраком быть мучительно тяжело, и Роше отсек бы себе руку, лишь бы избавить Фольтеста от подобных страданий. К тому же Роше не был уверен, что Фольтест при встрече не обрушит на него свой гнев: в его кошмарах король был к нему очень строг. Ведь Роше и в самом деле совершил ошибку, про которые говорят, что они хуже преступлений: он не смог быть со своим королём до самого конца и не смог положить за него жизнь, как клялся когда-то. Да, конечно, он спас Анаис и сделал всё, чтобы её голову увенчала корона, но ведь будь он расторопнее, он наверняка смог бы спасти обоих детей — и Роше был убежден, что Фольтест ему это припомнит. С другой же стороны последняя ночь, их ночь, накануне нападения на замок Ла Валетт, казалась сейчас овеянным дымкой миражом, и Роше был бы последним лжецом, если бы сказал, что не хочет снова увидеть своего короля. *** — Худшая часть любой битвы — это ожидание! — провозгласил Фольтест, нетерпеливо перебирая в воздухе пальцами и любуясь игрой света на камнях многочисленных перстней. Роше считал, что худшая часть битвы — это рытье могил и подсчет павших, но он промолчал. За стенами королевского шатра сгустилась темнота. Холодная и сырая, как всегда бывает вблизи реки. Лагерь армии Темерии, стоявший вокруг замка Ла Валетт, не спал, а скорее беспокойно ворочался, словно человек, охваченный тревожной дрёмой. Фольтест приказал идти в атаку едва лишь край неба начнет белеть, и многие сейчас старательно глушили мысли о том, кому же доведется дожить до заката, а кто окажется менее везучим. — Осада — это, конечно, хорошо, — не дождавшись ответа, продолжил Фольтест. — В стратегически верный момент осада может выиграть тебе войну. Но я имею в виду, что всё могло бы закончиться гораздо раньше. Ведь и так очевидно, за кем останется победа. Наши солдаты — лучшие на севере, наши требушеты отлажены, у нас полно стрел, черт подери, у нас даже ведьмак есть! Право, не понимаю, почему люди Луизы так упрямятся! Открыли бы ворота — и дело с концом. А вместо этого мы сидим тут и ждем. Боги, как же это раздражает!.. Порывисто поднявшись, Фольтест принялся ходить вокруг стола с картой окрестностей замка, точно подкрадывающийся к добыче хищник. Роше коротко улыбнулся. Да, уж, конечно, королю не пристало ждать. Ему пристало получать желаемое немедленно, а тут — осада. Какая неприятность! — Но ничего, завтра вся эта глупая история закончится, Луиза придет в себя и мы всё уладим. — Да, мой государь. — Как по-твоему, Вернон, — подходящий повод выпить? — Как посчитаете, мой государь. Небо свидетель, Роше действительно хотел, чтобы всё это поскорее закончилось. Дрязги знати изматывали народ и простых солдат, которым никакого удовольствия не доставляло месить грязь во время долгих переходов, потом сидеть в лагерях и терпеть муштру и самоуправство офицеров, а затем чего доброго и помереть. Да и что тут хорошего, когда брат идет на брата, потому что королю вздумалось поссориться с любовницей? Как будто у Темерии вокруг сплошь союзники, которые не пожелают воспользоваться сумятицей! Заклятые друзья обязательно отгрызут себе кусок пожирнее, дай им только шанс! Нет, конечно, Роше не будет спорить. Его король не всегда прав, но он всё еще его король. Роше выполнит любой приказ и его рука не дрогнет, однако ему не запретить иметь своё мнение о происходящем. Фольтест как будто почувствовал недовольство Вернона и нахмурился. — Заладил как попугай: «мой государь», «мой государь»! Я и без того знаю, что я — твой государь! — откупорив бутыль зеленого стекла, он наполнил два кубка, стоявшие на карте, и протянул один из них Роше. — Иди сюда и пей. — Не смотря на Вернона, он сделал небольшой глоток, едва ли смочив губы, и недовольно скривился, краем глаза увидев, что Роше выпил всё залпом. — Ты решительно не умеешь пить вино! — возмущенно воскликнул Фольтест, резко отбирая у Роше кубок. — Почему обязательно надо выхлебать всё в два глотка? Это же не водка! — Роше на это лишь ухмыльнулся. — Может быть я хочу поскорее захмелеть, чтобы позволить вам воспользоваться моим беспомощным состоянием? — Какие глупости! Ты бы позволил мне что угодно и будучи совершенно трезвым. — Вы очень проницательны, мой государь. — В его груди уже теплилось предвкушение. О, он прекрасно понимал, куда теперь свернул разговор, и разумеется подчинился бы любому приказу своего сюзерена. — «Воспользоваться беспомощным состоянием». Где ты таких фразочек нахватался-то, а? — Предпочту не говорить о своих информаторах. — Ну и пёс с тобой! — Фольтест махнул рукой и, снова наполнив кубок, поманил Роше. — А теперь — пей как полагается. Смакуя. Он сделал еще один небольшой глоток, после чего взял Роше за подбородок, прижался губами к его губам и языком протолкнул вино в его рот. Ошеломленный привычными, но оттого не менее приятными ощущениями, Роше невольно закрыл глаза. Дыхание на его лице, тепло губ, прижимающихся к его рту, вкус терпко-сладкого вина на языке, жаркая волна, хлынувшая от головы к низу живота… Что ж, возможно, если пить вино таким образом, торопиться и в самом деле не захочется. *** Роше тряхнул головой, так что пелерина шаперона чуть хлопнула его по лицу. Опять замечтался, проклятье! Пора уже взять себя в руки, иначе, если так пойдет и дальше, Наталис точно выдворит его из столицы. Наверное, ему для начала надо просто хорошенько выспаться (и он точно знал, кто ему поможет хоть на какое-то время добиться желаемой блаженной пустоты в сознании), как-никак, завтра будет новый день, полный ублюдков и подонков. Одних придется ставить на место, а другим — доказывать, что с ним следует считаться, что он всё еще командир, а не зарвавшийся никто. А еще — завтра у него урок. Вот уж о чем ему Анаис не позволит забыть. Девчонка оказалась на редкость упёртой, и на самом деле, Роше не мог с уверенностью сказать, хорошо ли то, что Анаис не только не отказывается от его уроков, но даже наоборот, настаивает на них. С одной стороны, это отвлекает и он действительно может хотя бы попытаться научить её защищаться. С другой стороны — каждый раз мысли возвращаются к тому, из-за чего эти уроки вообще понадобились. И ведь у девчонки такие худые руки, проклятье! И сама она такая маленькая, хрупкая. Понятно, что дети на то и дети, чтобы быть меньше взрослых, но Роше то и дело с особенной остротой осознавал это, когда видел, как Анаис идет к нему через весь двор в сопровождении няньки и стражника. В одной руке кинжал, в другой — пригоршня засахаренных орехов, которыми она из раза в раз делится с Роше, и каждый урок начинается с молчаливого уничтожения чуть раскисших в липкой детской ладони сладостей. С караулами было всё в порядке, и вечное зудящее беспокойство на короткое время умиротворенно затихло. Однако уже идя через двор, Роше ощутил такую звериную усталость, как будто прошёл сейчас не с десяток-другой лестничных пролетов, а совершил хороший дневной пеший переход через горы. Пожалуй, прежде чем возвращаться в собственную комнату, где его наверняка дожидается Геральт и желанное забытье, он на пару минут присядет на лавку у коновязи и прикроет глаза. Разумеется не чтобы подремать, а просто чтобы дать глазам передышку. Просто закроет глаза. Просто… *** Граф де Брие почти весь день провел в постели, отослав прислугу, чтобы лишнего не докучать своим видом этим людям. Не стал он звать слуг и вечером. Всё равно они ничем ему уже не помогут. А так — не будут отвлекать от дум. Как-никак мысли — последнее, что ему осталось. Разговор с ведьмаком подточил его и без того скудные силы. То и дело он забывался поверхностным сном, больше похожим на беспамятство, и каждый раз, пробудившись, с разочарованием осознавал, что вечный покой снова ускользнул от него. Ночью снова разыгралось удушье, мучившее его почти каждый день, однако сегодня оно ощущалось иначе: дышать он мог, никакая мара не пыталась держать его за горло, никакие бесы не окружали постель, но воздуха не хватало. Царила глухая полуночная тишина. Закрытый матовым стеклом фонарь едва ли освещал комнату. Дымились благовония — считалось, что аромат трав и смол приносит облегчение при грудных болезнях, и прислуга заботилась о том, чтобы в покоях графа всегда была зажжена курильница. Однако сейчас де Брие не чувствовал запаха, хотя явственно видел дым над курильницей, и, смотря на взмывающие под высокий потолок серые, курчавые завитки, он вдруг неожиданно хорошо понял: это конец. И в этом осознании было неописуемое облегчение. Его путь завершен, он может покинуть этот мир, избавиться от измучивших его оков плоти. Тяжелое марево беспамятство на несколько минут — или часов? — накрыло его, и когда де Брие снова открыл глаза, то увидел возле окна темную фигуру. — Ты пришел за мной? — едва размыкая сухие, пергаментные губы, спросил де Брие. Тень промолчала. Мрак из углов комнаты тянулся к её ногам, свиваясь в прихотливые спирали, в точности как благовония в курильнице, которые чуть колыхались от дуновения ветра из открытого окна. — Не трать силы, моё время и так уже на исходе. Тень, по-прежнему молча, кивнула и встала у изголовья кровати, как рыцарь-храмовник во время траурного бдения, двумя руками держа рукоять кнута, как иной держал бы меч. Де Брие вытянул было трясущуюся ладонь, чтобы коснуться призрака, но ладонь упала поверх одеяла, костлявая, жалкая и немощная. Де Брие закрыл глаза. Боги, сейчас почти невозможным казалось то, что когда-то он мог сидеть в седле, держать меч и сносить головы врагам своего короля. Вдруг тяжесть опустилась на грудь, а ладоней коснулось что-то зыбкое, холодное, точно дуновение тумана. С трудом подняв веки, де Брие понял, что призрак положил ему на грудь меч, который до этого висел над камином, а потом как будто бы бесплотными, но при этом удивительно осязаемыми руками взял его за запястья и сложил кисти на рукояти. Превозмогая парализующую слабость и усиливающееся беспамятство, де Брие сжал меч. — Вот оно что, — негромко произнёс он. — Что ж, это было очевидно: никто не переходит тебе дорогу безнаказанно, ведь ты никогда ничего не забываешь. Интересно, догадался ли об этом ведьмак?.. — Но призрак уже снова вернулся к своему бдению, неподвижный, зловещий, жуткий и такой знакомый. — Прошу, побудь здесь. Это не надолго. Осталось достойно умереть самому. Ты бы тоже этого хотел, правда? Черная фигура снова медленно кивнула. Над дальним берегом озера Вызима занимался желтушный, блёклый рассвет.