По делам их

Чинно раскланявшись со всеми участниками совещания, пусть многие не удосужились даже обернуться к нему, Роше поспешил убраться с глаз долой. Но убраться предельно неспешным, размеренным шагом человека, чью совесть ничто не тяготит и которому совершенно не нужно из кожи вон лезть, чтобы не отправить самого себя на эшафот. Не мог же он, право, выдать своё волнение перед всеми участниками совета! О, его стоическому спокойствию позавидовал бы и хладный труп. Да что там, он сам всё равно что труп сейчас! Скоро лично встретится с Фольтестом, чтобы отчитаться обо всех своих провалах! Найдя темный угол, куда стража редко заглядывала, Роше прислонился к стене и закрыл глаза, чтобы перевести дух. Сердце билось так часто, что пульс отдавал в виски и горло, а нижняя рубашка прилипла к мокрой от испарины спине. Но может быть не всё так плохо, как он себе сейчас рисует? Он и не с таким справлялся, выкарабкается и сейчас. К тому же Геральт — мастер своего дела, иначе давно бы помер в богами забытом болоте с утопцами. Недаром ведь он рыскает по городу точно взявшая след ищейка, наверняка он прямо сейчас, пока Роше тут сопли распускает, как раз выяснил, что это за дух и что с ним делать. Да уж, что верно, то верно: Вернону очень повезло, что в Вызиму заглянул тот, кто действительно разбирается в нечисти. Как будто аристократы без ведьмака сами смогут что-то сделать! К горлу подступила желчь. Сраный регент, ебаные аристократы! Ну, конечно, болтать и раздавать приказы очень удобно, когда рискуешь не своей головой! «Просто разберись с этим, Вернон», ага! Просто реши проблему! Просто положи голову на плаху, чтобы мы поверили, что это не ты и не твой ведьмак устроили тут кровавую баню! Да в задницу себе свои приказы засуньте! Сжав зубы так, что на челюстях выступили желваки, Роше саданул кулаком по стене. Боль немного успокоила. Заставила подумать о том, сколько раз он проливал кровь (не всегда, правда, свою) за короля и отечество. Может быть, даже в случае провала его всё-таки не казнят? Так сказать, принимая во внимание прошлые заслуги. Наталис точно знает, что ордена, звания и отряд Вернон получил не за красивые глаза. Так может господин регент проявит снисходительность к армейскому товарищу и просто сошлет его куда подальше? А ссылка, если подумать, это вполне себе неплохо. Привычно. Он и сам подумывал о том, что без покровительства сюзерена ему в Вызиме не место. Заберет ребят, будет как прежде вырезать бандитов, кочуя от одной убогой деревни к другой. Простая, славная жизнь. Палатки, костры, спать на камнях, есть, что подстрелишь, стоять караульным, удобства в кустах, мыться в ручьях, комары ночью, слепни днем, мошка — всегда… Нарисованные образы казались настолько притягательными, что Вернон даже задумался, а не сбежать ли ему прямо сейчас? А он ведь может. Кто его остановит?.. Со сдавленным стоном Роше закрыл глаза. Он прекрасно знал, что сам себе не позволит сбежать. Потому что есть желания, а есть обязательства. Ебаная его жизнь… вот какого ж хрена… всю жизнь в кровище и дерьмище — и чего ради?.. всё летит в тартарары… Роше невесело усмехнулся. Он словно снова оказался там, во Флотзаме, где воздух смердел болотом. Оказался посреди водоворота ярости, гнева и ужаса в тот самый черный час, когда шок схлынул, сменившись режущей болью потери. Словно из него вынули душу, чтобы растянуть её на дыбе. Тогда он был отвратительно пьян и любая идея казалась отличной. Например, бесстыже раздвинуть ноги перед проклятым богами и людьми мутантом-ведьмаком, которого ты сам подозревал в убийстве твоего государя, приказал бросить в темницу, подвесить там на цепях и пытать. Сейчас он был трезв. Однако идея не становилась ни на толику менее притягательной. Ему не получить прощения за свои ошибки от Фольтеста, даже если тот вправду явится с того света. Так что он теряет? *** Роше нашел Геральта в лаборатории Меригольд. Тот разложил на столе карту Вызимы и окрестностей и с раздраженной нетерпеливостью отмечал на ней места убийств, словно надеялся разглядеть рисунок. Не потрудившись сказать и слова, Роше сгреб Геральта двумя руками, вжал в стену и поцеловал с форменным остервенением. Нельзя сказать, чтобы Геральт ожидал подобного приветствия, однако не собирался сопротивляться. Их демонстративное сражение днем вышло слишком коротким, чтобы по-настоящему утомить, однако достаточно напряженным, чтобы распалить и заставить захотеть продолжения, а время, которое он провел, пытаясь разыскать в книгах подсказку о природе призрака, нисколько этот порыв не затушило. Впрочем, если Вернон настроен не на войну, а на полную противоположность — Геральт вполне удовольствуется и этим. В этот раз скрытный королевский шпион даже не пытался ступать тихо, и Геральт услышал его издалека, еще до того, как в нос ударила знакомая смесь запахов — табак, пот и сталь. Шаги звучали настораживающе спешно, и Геральт подумал было, что что-то стряслось. Возможно, так и было. Слишком уж Роше был напряжен и тороплив. Нет, конечно, эта неистовая, отчаянная спешка заводила, однако в ней ощущалось что-то неправильное. Было бы понятнее, если бы Вернон надрался или принял фисштех — но он был кристально-трезв, и от этого тревога лишь возрастала. Ладони Роше торопливо, жадно касались Геральта — то сжимали плечи, то скользили по лицу, то хватали за волосы, заставляя запрокидывать голову набок. Единственный в лаборатории диван возле камина был возмутительно узким, два крепких мужика там попросту не поместились бы, и в итоге они оказались на полу. Кинув куда-то в угол ремень и капюшон, Роше уселся на бедра Геральта и, оперевшись ладонями о его грудь, упоительно бесстыже терся промежностью о его пах. В этот момент свет так странно лег на лицо Роше, что он показался изможденным, жутким. Глаза, окруженные этими чертовыми густыми и темными ресницами, смотрели прямо-таки бешено, почти безумно. Однако морок исчез, стоило Геральту сморгнуть. Чтобы не позволить себе больше отвлекаться на видения, Геральт ухватился за цепь темерской медали, притягивая Роше к себе, и обомлел, когда рука того метнулась вперед и сжала ведьмачий медальон. Это уже было слишком. Даже по тонкой цепочке до Геральта донеслась дрожь. Разумеется, то было не потому что в комнате могла присутствовать магия, а потому что медальон воспринял прикосновение другого человека как опасность. — Не надо, — негромко произнес Геральт. — О чем ты? — усмехнулся Роше и, резко дернув медальон на себя, заставляя Геральта сесть, попытался впиться поцелуем в его губы. Тот увернулся, не сдержав прерывистого вдоха. Угрозы он не ощущал: может быть у Роше и есть странности, но как-никак, между ними воцарилось определённое доверие. К тому же Роше знает, что вздумай он приблизиться со злыми намерениями, — он через несколько минут попрощается с жизнью, харкая кровью из перерезанного горла. Да и всё-таки он не умалишенный, чтобы напасть в подобный момент. Однако Геральт не мог определиться, как ему относиться к подобной выходке. — Отпусти медальон, Вернон, — в воздухе повисло невысказанное угрожающее «не то…» — Ты первый, — тем же тоном отозвался Роше. Но как будто Геральт собирался уступать! Снова потянув на себя цепь с медалью, он заставил Вернона склониться ниже и не поцеловал, а скорее укусил, сжимая зубами его нижнюю губу уже без ласки, но озлобленно. О, конечно Геральт знал, что это больно, однако не того ли с завидной постоянностью требовал от него Вернон? Ответом на не заданный вслух вопрос стал слабый, едва слышный вздох, переходящий в негромкий стон — а затем пальцы, сжимавшие ведьмачий медальон, ослабли. Улегшись на собственный гамбезон, постеленный прямо на полу, Вернон подтянул кольчугу к подмышкам, как иная девица задрала бы юбки, и позволил стянуть с себя штаны, не столько помогая, сколько мешая своей нетерпеливой возней и попытками схватить Геральта за руки и направить. Он не красовался, он не стремился изящно изогнуться и податься навстречу, он просто нахально раздвигал ноги и предлагал себя, — и несмотря на это очевидное, головокружительно пылкое желание в воздухе чувствовалась тревога и то самое впечатление чего-то неправильного, лишь усугубившееся, когда Вернон взял Геральта за руку и положил ладонь себе на горло. — Ну! — поторопил он, поняв, что Геральт не торопится сжимать пальцы, — черт, Геральт! Ну давай же! — Однако на такое Геральт не соглашался. Он отвел руку и прижал ладонь Вернона к полу. — Что на тебя нашло? — Какой ты правильный! — раздражённо выдохнул Роше, кривясь. — Отвратительно! Свободной рукой он обхватил затылок Геральта, притягивая к себе и вжимаясь ртом в его губы, целуя уже с настоящей яростью. Не дразняще прикусывая, но осатанело впиваясь зубами. — Так, хорош, — схватив Вернона за волосы, Геральт резко отстранился, приспустил штаны, улегся немного удобнее и вошел в него одним движением, не обращая внимания на то, как тело под ним рефлекторно напряглось. Хочет по-грубому — Геральт ему это обеспечит! Геральт тяжело наваливался сверху всем весом, мешая вдохнуть полной грудью. Его длинные волосы лезли в лицо, липли к губам, но Роше и не думал жаловаться. Лучшего он не мог и пожелать. Чтобы вдавили в пол и выдрали, обдавая ухо горячим громким дыханием. Чтобы силой заставили забыть обо всех тревогах, замещая их этой тяжестью, удовольствием, мешающимся с болью и безумием. Чтобы чувствовать каждый чертов дюйм этого чертового члена внутри себя — и наслаждаться этим. Боги, он и не думал, что хоть когда-то сможет снова ощутить подобное. Как ему повезло, что ему на пути попался проклятый богами и людьми ведьмак! Он настоящий счастливчик! Жадно хватая ртом воздух, Роше краем глаза видел притворенную дверь и неистово желал, чтобы кто-то сейчас зашел и увидел их. О, это бы идеально довершило картину его падения! Он не смог защитить короля. Он отпустил главного подозреваемого. А теперь отдается ему же, как последняя портовая шлюха, — причем настолько тупая, что ей даже не заплатят, — и закатывает глаза, и подмахивает, и стонет, потому что боги свидетели, как же ему хорошо. Уткнувшись лбом в стеганую ткань гамбезона и вдыхая пропитавший его запах пота и табака, Геральт не просто не думал о вероятности быть увиденным, — он вообще не думал. Возбуждение довело его до форменного отупения, и он мог лишь двигаться. Сначала несколькими грубыми рывками проникнув так глубоко, что поджавшиеся яйца коснулись ягодиц, — он безыскусно трахал, выходя почти полностью и снова засаживая на полную длину. И было так хорошо, так туго, так жарко, что остановиться не представлялось возможным, пока осознание не ошарашило его как удар — он хочет увидеть. Увидеть, как ненормальный бешеный ублюдок кончит на его члене. Геральт с трудом поднялся на локтях и как раз вовремя: совершенно запыхавшийся и взмокший, Вернон весь напрягся, чуть приподнимая плечи, — а потом резко откинул голову назад, судорожно вздрагивая и вскидывая бедра, заляпывая семенем и живот, и край нижней рубахи. Несколько капель попало даже на кольчугу. Боги, какое же вульгарное зрелище! — Ужасно, — выдохнул Геральт, снова толкаясь бедрами в эту невероятную горячую тесноту. Вернон не ответил. На его лице застыла гримаса мученического экстаза. — Просто ужасно. Ужасно… Точно в помутнении, он повторял и повторял это, не прекращая вколачиваться в распростертое под ним тело, с каждым яростным толчком приближая собственный оргазм — а потом в безумном порыве провел ладонью по напряженному животу Вернона, собирая растёкшиеся белёсые разводы, и поднял ладонь к его лицу, широким взмахом размазывая его собственное семя по его губам. Роше не сопротивлялся, лишь чуть приоткрыл рот, языком проводя по пальцам Геральта, и, боги, это выглядело горячо. И дурно. И неправильно. И тем не менее настолько дико горячо, что Геральт, наверное, кончил больше от зрелища, чем от собственно движений. *** Горячка безумного возбуждения спадала, возвращалась способность мыслить. Вместе с таким больным, неправильным удовлетворением по телу разливалось и неожиданное умиротворение. С трудом подняв ставшие такими тяжелыми веки, Роше уставился в потолок. В самом деле, с чего он так взъелся? Он столько лет бегал от смерти, то и дело ускользая от неё в самый последний момент, но ведь он знал, что костлявая однажды всё-таки его найдет. Да и не говорил ли он, что готов умереть за Темерию? Разумеется, говорил, хотя, если честно, предпочел бы умереть героически. «Мало ли что ты там хотел, — шепнул на ухо тоненький голосок, — но кто тебе это обещал? Конечно, смерть бывает и героической, но чаще — обыкновенной и скучной, а в твоем случае — еще и практически нелепой и бессмысленной» Продолжая рассматривать каменные арки над головой, Роше равнодушно, словно речь шла о ком-то другом, подумал, что ему, в сущности, уже наплевать. Чего ни делай, куда ни беги — все там будем. Раньше или позже. *** Во рту разливался привкус желчи и гадливости — от самого себя, от Вернона, от того, что они только что сделали. Геральт раздраженно натягивал обратно штаны и пытался понять, во что вообще он позволил себя втянуть? что это был за акт самоистязания? палач назначил Геральта собственным палачом, не удосужившись спросить, хочет ли тот подобной должности? Нет, он не стал бы спорить с тем, что ему понравилось. К чему отрицать очевидное? Но у него осталось неприятное, скребущее ощущение, что угрюмый ублюдок снова, как в тот далекий, пьяный, безумный вечер во Флотзаме, поимел его самого, позволив поиметь себя. От этой мысли гадливость становилась уже настоящим раздражением — которое потухло, не успев разгореться в настоящий гнев, стоило Геральту еще раз взглянуть на распростершегося на полу Роше. Нет, с ним определённо было что-то не так. Раскинув руки, он дышал глубоко и часто и смотрел перед собой с таким странно отстранённым видом, как будто совершенно забыл о существовании Геральта. — Всё? Успокоился? — уточнил Геральт, возможно, куда более грубо, чем хотел бы. — Да… — негромко и пугающе покладисто согласился Роше. — Да, было неплохо… — Теперь мы можем поговорить? Роше ответил не сразу. Еще с минуту он всё так же лежал на полу, и Геральт думал уже, не предложить ли ему чем помочь, однако затем Вернон всё же поднялся, выглядя слегка оглушенным. — О том, как ты побеседовал с баронессой? — приводя в порядок себя и одежду, уточнил он. Двигался он медленно, как одурманенный, впрочем, куда более странно было бы, если бы он сейчас нашел в себе силы куда-то спешить. После такого секса куда чаще хочется рухнуть в постель и уснуть. — Должен сказать, что стражница твоя слишком уж ретивая. Всё лезла со своими «да она не могла», «да она бы никогда», «да она прекрасная женщина». Тебе не кажется, что у них там что-то завертелось? — Какая разница? Пусть развлекаются, от развлечений детей не бывает. Переходи к сути. Геральт вкратце пересказал беседу с Ла Валетт и добавил итоги своего ночного бдения у могилы Фольтеста (опуская часть про фигуру в капюшоне). С каждым его словом Роше становится всё мрачнее, пока наконец не взорвался: — Я правильно тебя понял: ты приходишь и говоришь мне, что ничего не нашел?! — крикнул он. — Именно тогда, когда я перед советом и Наталисом головой поручился, что разберусь с призраком и что он никого больше в городе не убьет? Может ты мне сразу петлю на шею наденешь, а?! Геральт, мы через столько дерьма прошли с тобой, ты что, не можешь разобраться со сраным ебаным призраком?! — Да если бы это был просто сраный ебаный призрак, каким он должен быть, я бы давно с ним разобрался! — огрызнулся Геральт, ведь, право, как будто только Вернон может орать как оглашенный. — А эта херня ведет себя совсем не как сраный ебаный призрак! — Слушай, а если эта херня ведет себя не как сраный ебаный призрак и все твои средства против сраных ебаных призраков не работают, может быть, что это не призрак? — Да, блять, может быть, что это не призрак! Мои варианты: неупокоенная душа, шишига, тварь извне… но неупокоенные души ведут себя подозрительно тихо, шишиги не покидают болота… — Откуда взяться твари извне? — перебил Роше. — Её можно призвать. Чтобы это сделать, нужен кто-то очень обиженный на жизнь и окружающих. — И кто это может быть? Кто-нибудь, кто сильно пострадал от местной знати? — Ну, да. — Кто-нибудь, кто потерял всех родных и близких? — Да. — Кто-нибудь, кого унизили и продолжают унижать ежедневно? — К чему ты ведешь? — Может быть, это кто-то, кого низвергли с высокого пьедестала на уровень прислуги? А еще кто-нибудь достаточно грамотный, чтобы начитаться в свободное время какого-нибудь колдовского непотребства, и настолько тупой, чтобы не только предать короля, но и связаться с потусторонней сущностью, чтобы попытаться отомстить? Геральт дважды кивнул, беспокойно постукивая пальцами по предплечью другой руки. Ответ был так близко. Всегда был так невероятно близко… — Ты неужели намекаешь на?.. когда я с ней говорил, она всё отрицала — и про книги и про обиды. Хотя про обиды врала. — Она могла вступить в связь с духами, не осознавая этого? Или дать кому-то взятку, чтобы духа призвали для нее? — Тебе лучше знать, ты своего человека к ней приставил… а впрочем, надо проверить, нет ли у них там магии в темное время. — Что ж, ты хотел устроить засаду, — валяй. До ночи осталось не так много времени. Как минимум мне терять уже нечего. Иди, я догоню. Предупрежу стражу на стенах, чтобы смотрели во все глаза. *** Роше бежал вниз по винтовой лестнице, перескакивая через несколько ступеней зараз. От гнева и спешки перехватывало дыхание. Боги, какой он идиот! Даже не подумал заподозрить самого очевидного человека, мысли такой не допускал! А теперь оказывается, что призрака могла наслать эта злобная мерзкая ведьма, которая возможно отсасывает демонам, едва лишь её стражница уснет! О, ну, конечно, ведь все знают, что от оскорбленных женщин можно всякого ожидать! Все, кроме Роше, очевидно. Выслать её из Вызимы — и дело с концом. Анаис уж как-нибудь проживет без материнских наставлений. С чего он вообще решил, что баронессе место рядом с королевой? Чему такой гнилой человек может научить Её Величество? Как быть шлюхой и стелиться перед теми, кто сильнее? Вот мать Роше продавала себя за деньги, — и кем он вырос, а? Он со всем усердием готов дать всё, что сможет, тому, кто позволит ему удержаться на посту. Но он-то не более, чем солдат, а какая судьба будет ждать Темерию с подобным правителем?! Еще и ведьмак этот, будь он неладен, как будто нарочно затягивает дело. Вот какого лешего он снова потащился в лабораторию вместо того, чтобы продолжать розыски в городе? Может благородные выродки не так уж и неправы насчет него?.. Роше раздраженно выругался, не сбавляя шага. Ну уж нет, Геральт делом доказал, что может быть он и редкостный мудак, но всё-таки этот мудак на его, Вернона, стороне, и подозревать Геральта в саботаже было бы низостью. Хотя кому вообще можно доверять в такое смутное время?.. Добравшись до лестничной площадки, Вернон остановился, осознав вдруг, что он не только не понимает, куда он так торопится, но и не может сообразить, где вообще находится. В ушах часто-часто шумел пульс, и этот шум нарастал, становясь рокочущим, словно к Вернону приближался обвал. Роше тряхнул головой и раздраженно хлопнул себя по виску. Какого хрена?.. А лавина каменного крошева подбиралась всё ближе к нему, точно самый замок разваливался на части. Но ведь такого не может быть! Не может, ведь так?! Роше принялся озираться по сторонам, ища источник грохота, который с каждым мгновением становился громче и громче, — до невыносимого, до боли. Но вокруг не было никого и ничего. Только безлюдные каменные коридоры, залитые светом фонарей. А затем точно тяжелый свинцовый шар ударил по затылку. И наступила темнота. *** Лейтенант Синих Полосок Извесса, фамилии своей никогда не знавшая, скучала. Сидя в оконной нише, она наблюдала за тем, как госпожа Ла Валетт читает недавно присланный ей из Редании сборник поэм, и думала о том, что должен же существовать предел тому, сколько человек может читать, раскладывать пасьянсы и делать прически своей стражнице! Нет, последнее было, пожалуй даже, приятно. У баронессы были очень мягкие руки, и двигались они так осторожно, что казалось, будто волосы шевелит легкий весенний ветер. Извессу это из раза в раз погружало в состояние блаженной полудремы. Она и не предполагала, что ей так понравится, когда её расчесывают! Обычно на службе на подобные мелочи времени не находится. Волосы не лезут в глаза, мешая драться, и в них не завелись вши — этого достаточно. А теперь она расхаживала с аккуратно расчесанными и уложенными по последней моде благоухающими локонами. Что в сущности было просто уморительно. В остальном же последние два дня были выматывающе скучными и полными бездействия. Хорошо хоть баронесса попросила принести в её покои широкую длинную доску, куда Извесса могла бы кидать ножи. Иначе та бы совсем зачахла. Нет, защиту госпожи Ла Валетт она с уверенностью могла назвать лучшим из всех заданий, которые ей поручал командир. Это определенно куда приятнее, чем часами сидеть в засаде, боясь даже почесаться, или зачищать лагерь белок, или стоять в карауле, и уж точно приятнее, чем, вывалив сиськи, идти обольщать какого-нибудь знатного мерзавца, чтобы подлить ему в вино дурман и, когда заснет, свистнуть его переписку. Но, боги, как же порой было скучно! После всего, что она услышала о Ла Валетт, Извесса ожидала встретить капризную изнеженную стерву, из тех, кто орет дурным голосом на прислугу, если им нерасторопно подают бокал, и приказывает выпороть на конюшне за недостаточное почтение во взгляде. К её удивлению госпожа Ла Валетт оказалась тихой и прямо-таки покладистой. Она не кричала, не придиралась, если ей слишком туго затягивали корсаж, и вполне неплохо справлялась со своим туалетом без помощи служанок, что, пожалуй, к лучшему, потому что в Вызиму госпожа баронесса вернулась без прислуги, а те девушки, которых к ней приставили, вскоре попросились на кухню мыть котлы, лишь бы не прислуживать «проклятой левретке Ла Валеттке, из-за которой король помер». Возможно, госпожа баронесса даже находила определённое успокоение в переодеваниях и выборе украшений, стараясь своими нарядами показать, что она в трауре, но сделать это не слишком нагло. Как-никак, она была не официальной супругой короля, а всего лишь любовницей, которых перед глазами двора уже целый полк прошел. Пожалуй, единственное, чему она не научилась, так это самостоятельно принимать ванну. С малых лет окруженная постоянной заботой прислуги, госпожа Ла Валетт ожидала, что ей и сейчас будут помогать вымыться. Когда она впервые попросила стражницу помочь ей с омовением, Извесса даже не сразу поняла, о чем речь, а потом вспомнила, что эти благородные даже губку поднять не в состоянии, и презрительно скривилась. Не то, чтобы она вообще горела желанием сидеть в купальнях, но долг обязывал. А ну как явится наемный убийца? Или мышь, которая напугает баронессу до полусмерти? Конечно, защита госпожи Ла Валетт не была приоритетом стражи, однако для душевного спокойствия юной королевы всё-таки было лучше, чтобы её матушка здравствовала. Поэтому Извесса терпеливо сидела в углу на грубо сколоченном табурете и ковырялась в ногтях маленьким ножичком. Не дождавшись ответа, баронесса повторила свою просьбу. — Сами справитесь, — не поднимая взгляда, ответила Извесса. Госпожа Ла Валетт обескуражено подняла брови. — Пожалуйста?.. — Нет. — В конце-концов ты приставлена мне помогать или как? — в голосе уже прорезались интонации нетерпеливого недовольства. Возможно, госпожа баронесса не настолько смирилась со своим местом «фрейлины-матери», как старалась показать. — Я ваш страж, а не служанка, — отозвалась Извесса, вертя в руках ножичек и очень стараясь не таращиться. Будучи родом из нищей швали Вызимских подворотен, она, разумеется, не находила в наготе ничего дурного или возмутительного. Да и чего она там не видела? Однако сейчас перед Извессой встала неожиданная проблема — обнаженность стала завлекательной. Роскошная нагота женского тела со всеми полагающимися изгибами — узкой талией, округлыми бедрами, высокой грудью и изящной линией шеи — притягивала взгляд, завораживала. Падающие на плечи тяжелые темные локоны оттеняли белизну холёной кожи. Госпожа Ла Валетт не знала лишений, ей не приходилось бороться за свою жизнь, она, казалось, была рождена, чтобы привлекать. И это было для нее не сложнее простого вдоха. В это же время разглядывать того, кого ты приставлена защищать, наверное несколько противоречит этикету. Поэтому Извесса не разглядывала. Нет-нет. Разве что так, изредка, краем глаза. Но, кажется, госпожа Ла Валетт заметила эти взгляды украдкой и чуть наклонилась вперед, прижимая руки к груди и этим как бы случайно подчеркивая соблазнительную ложбинку между ними. — Ну пожалуйста. Милая, славная Извесса, неужели тебе не под силу помочь слабой женщине?.. Демонстративно закатив глаза, Извесса отложила оружие, закатала рукава и взяла губку. Пожалуй, сейчас она всё-таки пойдет навстречу и даже подаст потом руку, чтобы госпожа баронесса, выбираясь из ванны, не поскользнулась на мокром каменном полу и не разбила свою хорошенькую головку. Но потом пусть дамочка уж потрудится освоить такую сложную науку как мытье! Однако в следующий раз, когда госпожа Ла Валетт попросила её помочь, просяще склоняя голову, так что волны темных локонов легли на грудь, приглашая взгляд скользнуть вдоль шеи и опуститься ниже, — Извесса снова согласилась. А затем еще раз. И еще. После каждого такого омовения Мария-Луиза закутывалась в расшитый золотыми лилиями халат и, обдав свою стражницу на прощание теплым запахом душистых масел, скрывалась за ширмой возле кровати, чтобы переодеться ко сну. Было ли унизительным выполнять прихоть избалованной дворянки, вместо того, чтобы указать «фрейлине-матери» на её место? Возможно. Но зато можно было беспрепятственно разглядывать, касаться — и даже руками. Скользить ладонями по плечам, шее, груди, внутренней стороне бедер и упиваться ощущением атласистой кожи под пальцами. Последние два пункта, кажется, уже несколько выходили за обязанности прилежной служанки. Мария-Луиза, впрочем, не останавливала, лишь вытягивала то руку, то изящную ножку, чтобы было удобнее, и благостно улыбалась. — У тебя очень приятные руки, — сказала она однажды. — Сильные, но такие осторожные, — закрывая глаза, она откинула затылок на борт ванны. — Мне нравится. От мужчин такого не дождешься. — Да на что они нужны, — отшутилась Извесса. Неожиданно она ощутила трепет такого знакомого предвкушения — будто вот-вот сорвется с обрыва, но ничего не желает сильнее, чем сделать этот последний шаг. Полутьму комнаты лишь слегка разгоняла пара канделябров. Блики оранжевого пламени свечей отражались от воды, окрашивали теплым золотом нежную кожу баронессы. Очертания обнаженного тела манили, очаровывали, от горячей воды поднимался ароматный пар, а внизу живота так сладко тянуло, что бесшабашность и желание наконец пересилили голос разума. Ладонь Извессы легко коснулась бархатистого, темно-розового соска баронессы, а потом совершенно естественно легла на обнаженную грудь, как будто ей там самое место. Улыбка Марии-Луизы медленно истаяла. Извесса замерла, чувствуя, как часто под лилейно-белой кожей бьется пульс. Вот это-то точно было лишним. Влетит же ей теперь от командира!.. — Не хочешь ли присоединиться ко мне?.. — негромко поинтересовалась Мария-Луиза, поднимая на стражницу взгляд. Глаза у нее были темные-темные, точно омуты. На мгновение Извесса задумалась, что же с ней сделает командир, когда узнает о подобном превышении полномочий, — а командир узнает, он всегда всё узнаёт, — но быстро пришла к выводу, что не так уж это и страшно. Да и что командир ей скажет? У самого рыльце в пушку: все в отряде знают, что у него в замке живет зазноба (ведь с чего бы иначе от командира порой несло духами). Всё складывалось так просто и незамысловато, что о лучшем и мечтать было нельзя: одной было одиноко в замке, где каждый второй желал ей если не смерти, то пыточной камеры, другой хотелось развлечься, так почему бы и не выручить друг друга. Они не говорили о том, что творится в совете, обо всех слухах, которые носились по замку, не вспоминали, как жизнь привела их именно сюда, и просто наслаждались приятной компанией. Луизе определённо всё еще тяжело было думать обо всех смертях, причиной которых стало восстание, куда она позволила себя втянуть. Она хотела отвлечься, забыться и тянулась к незамысловатой человеческой ласке, как цветок тянется к солнцу. Извесса и не думала жаловаться — когда ей еще попадется настолько роскошная женщина! Да и спать на широченной постели оказалось приятно… равно как и принимать ванны. По-совести, ванна сейчас была бы очень кстати, чтобы отвлечься от тяжелых дум. Больно уж нахал-ведьмак был груб с Луизой. Всё то правда, что говорят о ведьмаках, ублюдках и мутантах! Закон для них не писан, живут как бродяги, творят, что хотят, а девки от их поцелуев бесплодными становятся. Ну уж нет, вздумай он явиться еще раз — Луиза её не остановит. Извесса выскажет этому ублюдку всё, что о нем думает. В конце-то концов, его наняли для того, чтобы он разобрался с призраком, а не для того, чтобы пугал женщину, с которой жизнь и так обошлась совершенно немилосердно! Извесса видела уже зажившие следы от тонкой плети на спине Луизы и жалела, что её самой не было там, чтобы лично выпустить кишки ублюдку, посмевшему поднять руку на баронессу. *** С улицы тянуло стылой прохладой остывающего дня. Извесса спрыгнула с облюбованного поста в оконной нише и размяла плечи. От долгого безделья конечности казались тяжелыми, точно свинцовыми. Охватившая всё тело осоловевшая вялость раздражала, сейчас Извесса согласилась бы и в засаду, и в погоню, и шастать по болотам, лишь бы отделаться от выматывающей слабости — так что она решительно направилась к креслу, в котором сидела баронесса, и оперлась двумя руками о подлокотники. Мария-Луиза подняла взгляд от книги и посмотрела на Извессу с недовольной рассеянностью человека, которого вырвали из его раздумий. — Что же, вы, ваше благородие, весь день сидите и сидите? — поинтересовалась Извесса, ничуть не смутившись, и кивнула на приставленную к стене доску, из которой торчали метательные ножи. — Вам бы подвигаться, кровушку разогнать, — какое-то мгновение баронесса размышляла, однако затем отложила книгу с легким вздохом, который Извесса подчеркнуто проигнорировала: как-никак, она приставлена к Луизе, чтобы заботиться и оберегать её. А что это, если не забота? Первые три брошенных Луизой ножа ударились о доску рукоятками и со звоном попадали на пол. — Вы неправильно беретесь, — объяснила Извесса, вставая за спиной Луизы и снова вкладывая нож в её руку. — И не держите так крепко. Нож сам выскальзывает. Надо только разжать пальцы. — Два следующих ножа едва лишь кончиком лезвия чиркнули по дереву. — И руку лучше поднять повыше, — мягко взяв Луизу за плечо, женщина направила руку. — Так вернее. Еще с десяток раз ножи лязгали о каменный пол, стукались рукоятками о доску или соскальзывали, не успев вонзиться как следует, — а стражница вставала всё ближе к баронессе, направляя её руки, помогая занять верную стойку и правильно сжать рукоять. Тон её голоса становился ниже, мягче, в нем появлялись отчетливые интонации кокетства. Очарование ненадолго рассеял нож, который с глухим звуком ушел на треть лезвия в дерево. — Вот это уже другое дело! — похвалила Извесса, вставая совсем близко. Краем глаза она видела легкую снисходительную улыбку на губах Луизы — та очевидно догадалась, к чему клонит её бдительный страж, и её это совершенно устраивало. Луиза чуть отклонилась назад, позволяя Извессе распустить шнуровку слабо затянутого корсажа и запустить ладонь под платье, оглаживая грудь. Закрывая глаза, Луиза запрокинула голову на плечо стражницы. Руки у той и вправду очень приятные. Сильные, но осторожные и — ох! — определённо знающие, что делать. Так приятно было передать себя в эти руки и позволить себе забыться, слушая череду неуклюжих, но пылких комплиментов… — Боги, какая же восхитительная женщина! — выдохнула Извесса наконец, — любила бы и любила до самого рассвета! — оставив короткий поцелуй на плече Луизы, та потянула женщину за собой к постели. *** Тяжело дыша, Извесса улеглась на бок. Подпирая всклокоченную голову рукой, она не без нотки самодовольной гордости любовалась Луизой. Губы и шея устали и чуть ныли, но оно того определённо стоило: Луиза выглядела по-настоящему очаровательно, раскрасневшаяся и запыхавшаяся и в высшей степени удовлетворённая. — Что эти мужланы понимают в женщинах и том, как сделать им приятно, правда? — усмехнулась Извесса. По лицу Луизы она увидела, что та хотела возразить, но передумала, и негромко рассмеялась. Приятная утомленность, что всегда разливалась по телу после хорошего секса, вызывала одновременно желание подремать и поговорить. — А ты ведь всех в замке знаешь? — спросила Извесса, медленно проводя кончиком пальца от предплечья к шее Марии-Луизы. Та чуть потянулась, морщась будто от щекотки, хотя и не потребовала прекратить. — «Всех» — это, пожалуй, преувеличение, но многих. — Тогда может ты еще и знаешь, к кому наш командир так часто сюда бегал? Когда приходил от него та-ак духами смердело. Спина ногтями исполосованная, синяки на пол-лица и вся шея от засосов малиновая, — ух! — А как это ты спину разглядела? — подняв бровь, с прохладцей в голосе поинтересовалась Мария-Луиза. — Он же в гамбезоне родился. — В походе ничего не скроешь, — подмигнула Извесса, накручивая на палец длинный локон баронессы и слегка за него дёргая. — Мы всё спорили, что ж за баба там такая, чтоб за ней годами волочиться. Силас разок проследить пытался, но командир сам его выследил, и задал таку-ую трепку. Всю охоту отбил. Ну так кто это? — Извесса чуть пощекотала Марию-Луизу за ухом, та отвернулась, — я же вижу, что знаешь. И это точно не ты, ты слишком хороша для нашего ублюдка. — Не думаю, что я вправе порочить чье-либо доброе имя, — достаточно строго сообщила Мария-Луиза. Но Извессу взяли в Синие Полоски не из-за чрезмерной чуткости или особой проницательности, и она осталась совершенно безучастна к проявлению недовольства. — Тьфу, скукота. Не хочешь, не говори, — помедлив, женщина снова аккуратно погладила баронессу за самым ухом. — А они… они повздорили что ли?.. — Их пути разошлись, — сухо ответила Мария-Луиза. Только теперь Извесса заметила, что её вопросы баронессе категорически не нравятся. Кажется, она затронула что-то очень неприятное. Какая досада! — Всё-всё, не буду больше об этом, — поспешила заверить Извесса. — Простите, ваше благородие! — В знак извинения, она поочередно расцеловала руки баронессы, однако Мария-Луиза не спешила менять гнев на милость. Не запрещая прикасаться к себе, она равнодушно смотрела в сторону и одним лишь богам ведомо, о чем она думала в тот момент. — Не хотите — не говорите. И правда, не моего ума это дело. Не будем ни о ком дурно говорить, пёс с ними. — В последний раз, — предупредила Мария-Луиза. — Если я не хочу о чем-то говорить, мы об этом не говорим. — Конечно, ваше благородие, — Извесса еще раз громко поцеловала тыльную сторону кисти, затем прижалась губами к запястью, затем проложила дорожку поцелуев по предплечью. — Всё, что прикажете, ваше благородие. Стражница льнула к ней с виноватым видом нашкодившей собаки и по-своему это было даже трогательно. Кто ж думал, что молчунья, которая открывала рот, кажется, только чтобы нахамить, покажет себя такой трепетной натурой. И такой усердной, когда дело касается ласк! На самом деле Мария-Луиза была благодарна стражнице за её пыл — объятия и поцелуи действительно отвлекали и помогали расслабиться. Особенно сейчас, когда впервые за всю жизнь баронесса Ла Валетт оказалась беззащитной, одиночкой против всего мира, который совсем недавно был к ней безгранично добр и щедр. Кого-то такое падение могло бы сломить, превратить в бессловесную забитую тень. Но баронесса была не из таких людей. Тщательно скрываемый яростный гнев день изо дня глодал её сердце. О, как она хотела воздать каждому по делам его! Покарать этих подонков, которые воспользовались моментом душевной слабости и втянули её в заговор. Отправить на эшафот выродков, которые пресмыкались перед ней, пока был жив её король, а теперь глумились и смеялись над ней за её спиной. И, конечно, не в последнюю очередь со всем пылом человека, ненавидящего быть в долгу перед кем-то, она хотела отомстить этому угрюмому скрытному командиру. И не потому что она ревновала или испытывала сродные низкие чувства — она всё-таки знала Фольтеста и с самого начала понимала, что тот был эксцентричен во многих сферах жизни. В целом баронесса спокойно мирилась с любвеобильностью короля. Тем более, зная, что одну лишь её с гордостью показывают свету, так старательно укрываясь с ней в уютных тайных уголках, что об их романе узнали все, у кого только имелись глаза и уши. Единственное, о чем она просила, — чтобы от Фольтеста, когда тот звал её к себе, не пахло чужим телом, чужим потом. О, нет, дело было вовсе не в ревности. Худшей частью было это неописуемое унижение. Когда чертов безродный ублюдок в своем невероятном великодушии позволил баронессе вернуться в столицу, обставив всё так, будто это милость с его стороны. Какая восхитительная щедрость! Заставить её просить дозволения вернуться ко двору. Превратить в служанку собственной дочери, фрейлину, учительницу хороших манер и танцев! Нет, как полагается женщине благородного происхождения, Мария-Луиза превосходно освоила науку владеть собой. Даже сейчас она не показывала снедающей её ярости — постоянного лейтмотива её жизни в последние месяцы — до поры до времени надо оставаться тихой и покорной, чтобы никто не догадался, какие бездны разверзаются в душе униженной женщины. Кажется, ей это удавалось. Разве что ведьмак мог заметить… эти его расспросы… они заронили нешуточную тревогу. Вы только подумайте: не обладал ли кто в её роду даром, не баловалась ли она с чарами… это ли не намек! С другой стороны — Мария-Луиза чуть улыбнулся — кто считается с мнением ведьмаков? Эта мысль приободрила и на сердце стало легче. Ничего, ничего, она еще всем покажет. Завтра будет новый день, завтра она снова выживет в этой змеиной яме, которую по какой-то причине всё еще называют королевским двором, а потом… она обязательно найдет способ, она еще вернет себе прежнее достойное положение. И никакая шваль ей не помешает — ни ведьмаки, ни командиры, ни высокородные ублюдки. Извесса, принявшая улыбку Марии-Луизы за следствие своих ласк, с удвоенным рвением принялась покрывать её тело поцелуями, пока та мягко не удержала женщину за волосы и не потянула на себя. — Какая ты милая! — совершенно искренне выдохнула Мария-Луиза, прежде чем прильнуть поцелуем к приоткрытым губам своей стражницы. Занятые друг другом, женщины не заметили, как, открываясь шире, дрогнула створка окна, пока пламя свечей в высоких канделябрах не покачнулось от неожиданного сквозняка. Мария-Луиза приподнялась на подушках и слегка нахмурилась, откидывая набок длинные волосы. — Ты тоже увидела?.. Однако Извесса отмахнулась от её тревог. — Опять вам мерещится, ваше благородие, — усмехнулась она, прежде чем мягко поцеловать обнажённое плечо баронессы. — Видимо, мне следует прилагать больше усилий, чтобы вас отвлечь.