Casus Belli

Новогодний бал был одной из устоявшихся традиций юридического факультета, наравне с постановкой пьесы второкурсниками или ярмаркой наук, где каждый курс должен был как-то изгаляться, чтоб не посрамить честь потока. Бал всегда проводился после сессии в качестве поощрения студентов, успешно или не очень сдавших экзамены, пока бедолаги с хвостами готовились дома к пересдачам. Это, пожалуй, было одним из самых значимых событием в университетской жизни, к которому готовились тщательнейшим образом. Декан Ричард Плантагенет лично руководил всеми приготовлениями к мероприятию. Деятельная натура и живая фантазия позволили Ричарду устраивать невероятные балы, на зависть другим факультетам; все студенты мечтали достать приглашение на бал к юристам, но мало кому это удавалось, поскольку попасть можно было лишь в качестве пары или будучи студентом-юристом, разумеется. Господин Плантагенет был своего рода Анной Винтур для Мет-Гала, стараясь каждый раз изъебнуться так, чтоб у других деканов отвисла челюсть или от зависти слезились глаза. Он был рожден для славы и успеха, а посему наслаждался этим с лихвой. Темой было выбрано Средневековье, что интересно, ведь это довольно долгий период человеческой истории, но, с другой стороны, это давало возможность проявить фантазию и выпендриться перед другими. Студенты и преподаватели активно думали над нарядами и прикидывали варианты, но никто из них не догадывался, чем обоснован выбор темы: Ричард Плантагенет безумно хотел нацепить на себя корону. В общем, все потихоньку собирались рядом с главным залом факультета, разбиваясь на группки по интересам в ожидании начала мероприятия. Исключением не стал и Робер де Сабле вместе со своим возлюбленным деканом. На профессоре была невероятно скромная, не под стать хозяину, монашеская мантия, какую он не надевал ещё со времен своего последнего посещения церкви. Обычная белая ряса, едва касающаяся краями длинных одежд пола, на поясе множество ремней, как попало перевязанных и призванных держать бутафорский длинный меч в отделанных серебряными узорами ножнах. На плечах его был длинный воротник-накидка с пришитыми к нему лентами, достававшими до тазовых костей, и которые венчали два вышитых алых креста. На ногах и руках были удобные черные ботинки и перчатки из той же кожи, из какой были выполнены ножны. Ричард же не поскупился, разгулялся по полной и явно чувствовал себя королем этого места, который не станет жрать плебейскую колбасу, принесенную на фуршет для студентов; Его Величеству подавай оленину и пирог с живыми птицами... Что-что, а этот древний миф про средневековье вызывал у Робера улыбку до сих пор. Богато засшитый всякими диковинными растениями зеленый камзол и пышный золотой плащ с кучей всякого рода бусин и бисера, что знатно раздражали своим бряцанием по полу спутника Ричарда, знатные сапоги по колено на достаточно высоком каблуке, а кудрявую рыжую гриву, от которой Робер весь вечер точно не сможет оторвать глаз, венчала большая золотая корона. — Ты так чудесно выглядишь, слов нет, дорогой! — совершенно внезапно отвесил ему комплемент Ричард, но тихо, так, чтобы слышали эту нескромную похвалу только они двое. Не сказать, что Робер такой малостью был смущен, но ему подобные незамысловатые и искренние признания нравились куда больше той, откровенно говоря, пошлятины, которую ему приходилось слышать от своего любовника чаще всего. Плантагенет, впрочем, хитренько так улыбнулся и дернул его небрежно за длинный подол костюма сбоку у правого бедра, сделав при том вид, будто он со знанием дела что-то поправляет. — Но знаешь, ты был бы ещё красивее, если бы тут были разрезы... Ну, такие, чтобы ноги было видно! Что бы не случилось в этой жизни, Ричарду подавай одно - обнаженные ноги профессора, и Робер уже хотел было праведно возмутиться, как услышал приближающиеся шаги, на которые бы не обратил внимания, если бы не стук железа по паркету. Кто-то судя по всему нацепил на себя рыцарскую амуницию, гремящую как старый посудный шкаф, де Сабле предусмотрительно одернул Ричарда, злобно на него шикнув перед тем и повернулся с самым невозмутимым видом к подошедшим, как оказалось, коллегам. Вильям нарядился в одежду королевского посла, черную накидку по колено длинной, расшитую по краям и около пуговиц с воротником золотыми нитями, как полагается с рюшами, на голову нацепил берет с фазаньими перьями. Сибранд же выбрал себе радикально иной наряд: обыденную для солдат тех времен голубую стеганку со стальными наплечниками, ремешком для ножен, приличные шаровары, сапоги черные, менее добротные чем у Ричарда, но оно и понятно, солдат королю в подметки не годится. На голову он нацепил шаперон состряпанный дома наспех из как-то тряпицы и странного вида, но от того не менее забавный, медальон на толстой цепи с геральдической лилией. — А-а-а, господа, хотели скрыться от мерзких людишек и побыть наедине? Мы вам помешали? — хихикнул едко Сибранд, Робер надменно закатил глаза, а Ричард начал поправлять все время норовившую съехать с головы корону. Преподаватель немецкого тут же состроил самую невинную рожу, будто у служанки, заставшей барина за чем-то непристойным, и грациозно поклонился в пол. — Ваше Величество, личная ночная бабочка Его Величества, нам вас оставить? — Ой, ты глянь, явились мои холопы! — воскликнул Ричард радостно, подыгрывая дружку. Бас его слышно было настолько устрашающе громко на весь зал, что где-то по углам тут же попрятались первокурсники. Робер замечал за студентами всеми невероятную странность: они от чего-то считали его милого, доброго и слегка придурковатого Ричарда, любившего сладости и пошло пошутить, страшно грозным преподавателем, ужасом во плоти, пятым всадником апокалипсиса, не иначе. Вон скачет война, за ней болезни и голод, затем смерть, а после них всех гордо на коне восседает Ричард и непременно валит на сессии. — Как смели вы тревожить покой Моего Величества, мы крайне этим огорчены, герр Сибранд и лорд Монферрат, крайне огорчены. Немедленно требую выплатить нам троекратный налог сеном и золотом да захватить какую крепостицу! — Прекрати паясничать, — строго отрезал Вильям и весьма невежливо поставил своего друга в положение "вертикально относительно пола", потянув за шиворот стеганки. Сибранд упер руки в бока, надул губы и хотел на дружка-пирожка проявившего такую несметную наглость гаркнуть, да так, чтобы пообиднее было. — Люди смотрят. — Да мне что-то не помнится, чтобы вас, господин посол, это на концертах нашей замечательной группы ебало, когда вы свои гениталии обнажали перед всем честным народом, — надулся Сибранд ещё больше и, выказывая неуважение лорду, повернулся к нему демонстративно задницей, задрав при этом подбородок. — Фу, позор вашей чести! — Не было такого, не ври! — конечно, Вильяму хотелось забыть тот позорный день, когда они играли около городской ратуши на площади, и с него сдуло накидку из сворованной у соседей Робера белой простыни, но его любимые друзья никогда не уставали напоминать ему о величайшем позоре в его скромной жизни. — Ой, мальчики, отлично выглядите! — воскликнула Мария, поднимаясь по ступенькам и аккуратно придерживая подол белого платья. На девушке было легкое нежно-розовое платье с тканевым корсетом, юбка и съехавшие с плеч рукава были выполнены из какой-то полупрозрачной мягкой ткани. На правой руке был фрагмент от доспеха, сталь переливалась в свете лам, а закреплен на длинной тонкой руке он был несколькими кожаными ремешками. На ее ногах были туфли на высоком каблуке, и Робер, как и все остальные присутствующие, не могли вспомнить, когда именно она такое носила в последний раз. Одним словом, Мария выглядела великолепно. — Наряды как раз подходят, чтоб сегодня танцевать на балу, а завтра с утреца осадить Иерусалим, не меньше! — Ишь выискалась! Много ли может женщина знать про осады? — беззлобно огрызнулся Сибранд, приглаживая свои пшеничные волосы. — Твое, девичье, дело скромное - замок держать да казну обогащать, пока мужчины доблестно сражаются в великом походе! — Не подумывал над ДНК-тестом, а? — Мария поправила длинные перчатки на руках и смешливо посмотрела на немца. — Может ты нашему дорогому Ад-Динычу родственником приходишься через седьмое колено по прабабке? Уж больно схожие мыслишки вас посещают! — Сравнила мне тоже хуй с пальцем! — отрезал Сибранд и приобнял девушку за плечи. — Малыш, ну вот где я, а где этот старый скуфидон? — Ну и то верно, — согласилась она и рассмеялась. — Мариша, душа моя, где же ты откопала такое чудное платюшко? Выглядишь восхитительно, — Ричард подпер бока; сейчас он действительно выглядел как самый настоящий король с какой-нибудь средневековой летописи, правда корона, все время съезжавшая набекрень, напоминала, что Плантагенет - такой же простой смертный, правда с огромным количеством денег. — Не так восхитительно, как Его Преосвященство де Сабле, конечно, но все же гарантирую тебе внимание всех собравшихся тут гетеросексуальных мужчин... Ну кроме парочки моих холопов. — И правда, куда уж нам до красоты вашего любимого! — Вильям улыбнулся, и Робер недовольно посмотрел на него: еще бы, он столько сил потратил, чтоб выглядеть так великолепно, как сейчас. По правде, де Сабле вообще не горел желанием идти на бал, ибо праздничного настроения он не чувствовал от слова совсем, но Ричард бы точно ему весь мозг выебал, потому пришлось припереться. Все раздражало, как обычно раздражает, когда ходишь по абсолютно неинтересным тебе мероприятиям и тошно уже всем направо и налево улыбаться... Ну, а ещё он был голоден. — Позвольте нескромный вопрос, Ваше Преосвященство: с кем изволите провести столь прекрасный вечер? — Послу стоит быть прозорливым, дорогой Вильям, — отозвался Сибранд, продолжая обниматься с Марией; Робер чувствовал, как к горлу подходила так старательно подавляемая им злость. Он умел держать себя в руках должным образом, вот только сегодня он совершенно точно встал не с той ноги, а дорогу ему перебежала черная... Нет, рыжая кошка, одна конкретная рыжая кошка, которая и обязала его сюда явиться. — Можно подумать у Его Преосвященства есть выбор? — Ну не скажи, выбор ведь есть всегда, — сказала Мария, заправив за ухо выбившийся из прически локон, и перевела взгляд на Робера, которому в миг стало тошно вдвойне. — Кто уже успел испортить тебе настроение? — Я не понимаю о чем ты... — попытался тут же отмазаться Робер: рассказывать о том, что именно беспокоит его не хотелось никому. — Давай без этого, ладно? — Мария в миг стала чуть серьезней. — Я же вижу, что ты злой, словно бы черт стоишь. — Не был бы так зол, если бы Альтаир в этот прекрасный вечер до нашего университета не дошел, — вздыхает Робер переводя тему. Хотя, на самом деле на мелкого гаденыша повод определенно был: мало того, что этот ублюдок любил поиздеваться над всеми преподавателями, лично Роберу выебал мозги, так он ещё и знал слишком многое о личной жизни профессора. — Ах если бы его родители хранили целомудрие и ушли в монастырь, нам всем жилось бы куда легче. — До брось ты, дорогой мой... друг, — усмехнулся Ричард и весьма неоднозначно устроил руку на талии Робера, что заставило его злиться ещё сильнее. И так всегда, Робер говорит, а Ричард только и делает, что смотрит ему между ног. — Нет, ну он-то, конечно, тот ещё идиот, но не стоит же из-за того расстраиваться, в самом деле! — Ну в самом деле, мне то чего грустить, я ведь с ним не трахался, — краем глаза заметив недовольный взгляд Марии, он силой отпихнул от себя чужие руки. — Особенно после его невероятно глупых подкатов, у меня бы даже хуй на это чучело не встал... — А кто с ним трахался? — с удивлением спросил немец, не заметив, как помрачнела девушка. — Постой, Робби, — Мария сделала шаг вперед к Роберу; де Сабле понял, что ляпнул лишнее, ведь, судя по всему, бедолага понятия не имела о природе чувств придурка Альтаира, а это означало только одно: сейчас предстоит очень неприятный разговор. — Каких ещё подкатов? — Самых обычных, Мария, только не говори мне, что ты его намерений не понимала, — Робер поймал недоуменный взгляд Ричарда, который наравне со своей лучшей подружкой находился в блаженном неведении. Огроменная черная туча надвигалась на несчастную лысую головушку де Сабле. — Не понимала, а я ведь думала, что он просто так шутит, подросток же ещё, ветер у него в голове, сам понимаешь... Ну так ведь ты и не слышал этих его шуточек тупых ни разу, и не было в них ни намека на любовь, — Мария взглянула на Робера с прищуром; в ее голове начал складываться пазл в целостную картину, в которой фигурировали автомат, юбка и, мать его дери, Альтаир. — Говори сейчас же, откуда узнал?! Робер молчал. Он проклинал свой длинный язык, который в самую пору отрезать. Профессор всегда себя считал дохера умным и образованным человеком, и за словом в карман никогда не лез, но, что сказать Марии и как объяснить сложившуюся ситуацию со студентом-дебилоидом, он не знал, и, судя по всему, ее не вдохновит роль разменной монеты. Он понимал, что поступил, по меньшей мере, неправильно, не сказав ничего подруге, учитывая, к каким последствиям привело его молчание. В общем, сейчас их многолетней дружбе предстоит пройти испытание на крепость шкурной ушлостью профессора Робера де Сабле. — Ах, вот оно что! Вот за какие такие заслуги ты пошел тому студенту автомат выпрашивать! — воскликнула Торпе, делая шаг вперед к Роберу, не отрывая от него своего пронзительного взгляда. — И мне ты ничего не сказал! Мне, своему, блять, другу! — Робер, о чем она? — Ричард наконец отозвался и осторожно смотрел то на любовника, то на подругу. Глаза Сибранда округлились так, что казалось, они вот-вот вывалятся из орбит, а Вильям стоял, потупив взгляд, потому что тоже не удосужился поделиться с Торпе своими соображениями. — Эта лысая педрила знала, почему Ла-Ахад так себя ведет со мной, и, нихуя, блять, не сказала мне! — Мария говорила тихо, чтоб ее слова не покинули узкого круга слушателей, но ее голос был резким и твердым; она была намерена узнать всю правду до остатка. — И если ты сейчас, Робер, не скажешь, что заставило тебя завалить свой рот, я за себя не ручаюсь! — Альтаир шантажировал меня тем, что расскажет про наши с Ричардом отношения... — отнекиваться смысла не было, поэтому Робер решил рассказать все, как есть; он обхватил голову руками, чувствуя, как в мозгу разливается головная боль. — Вот я и нашел рычаг давления на него. И так уж вышло, что им оказался его стояк на тебя, mon amie. Повисло удручающее молчание, которое разбавлялось лишь отдаленным гомоном собравшихся гостей. Сибранд и Ричард все так же продолжали охуевать от услышанного шок-контента, и глупо клипали глазами. Вильям внимательно изучал очень интересные носки своих ботинок, пока Мария прожигала взглядом Робера, который все еще старался держать лицо и выглядеть как можно спокойнее. — Какого хуя тут происходит? — наконец спросил Сибранд; в этот момент он уж очень сильно стал жалеть, что решил завязать с выпивкой. — Робер, почему ты мне не рассказал об этом? — спросил Ричард, и в его голосе сквозило такое недоумение вперемешку с разочарованием, что де Сабле захотелось выть, но пока он мужественно держался, неизвестно откуда находя силы выдержать пронзительный взгляд голубых глаз. — Брось, Риччи, он слишком пиздат для оправданий перед какими-то жалкими людишками, — бросила Мария, ухмыляясь; де Сабле почувствовал, как копившаяся все время злоба начинает переливаться через край, и он уже не мог себя сдержать. — Не надо переваливать с больной головы на здоровую! Я, может, и не сказал ничего, но это не отменяет того факта, что ты сама к нему на хуй запрыгнула! — слова сорвались с губ прежде, чем Робер успел себя остановить. Мария замерла, будто статуя. Она стояла, безотрывно смотря на де Сабле, будто пытаясь найти в его глазах сожаление о случившемся, о своих жестоких словах. Нет, она понимала, что хороши все: и обмудок Альтаир, и она сама, и Робер, и не снимала ни с кого ответственности. С Ла-Ахадом-младшим тоже предстоит разговор, и не самый приятный в силу новых раскрывшихся обстоятельств, но Альтаир, по сути, был посторонним человеком в ее жизни, в то время как Робби она считала своим братом, своей семьей. Она столько раз вытягивала его из полной жопы, была рядом в самые черные дни, а он так легко разменял почти пятнадцать лет из-за дебильной выходки Альтаира. Это было больно. Очень больно. — Вы правы, господин де Сабле, — Мария закусила губу, чтоб сдержать слезы, которые так предательски накатывали на глаза. — Все произошедшее - исключительно моя зона ответственности, мне и правда не стоило нарушать субординацию со своим студентом, поэтому... я... самостоятельно разберусь с последствиями... — Мария... — Вильям хотел было сказать, но Мария его перебила. — Не стоит утруждаться, господин Монферрат, — она отряхнула платье и гордо вскинула голову. — Судя по тому, как вы стыдливо отводите взгляд, вы тоже обо всем знали. Вероятно, вы просто забыли, как просили меня взять номер Эбби, познакомить вас, купить ее любимые цветы. Удобно, когда вам помогают, правда? Только дружба не работает только в одну сторону. Монферрат замолчал, не найдя, что ответить. Хоть Вильям и не участвовал во всем шабаше от начала и до конца, но все же знал об информаторе в лице Аббаса, и о юбке, более того, он примерно понимал мотивы Альтаира и почему он так себя вел. Мальчику ударила в голову любовь к своей весьма привлекательной преподавательнице, и он решил выразить ее таким странным способом. Монферрату казалось, что Марию забавляет крайне идиотская ситуация со студентом, ведь она его гоняла и в хвост и в гриву, но теперь, когда стало известно о том, что дело дошло до койки, все заиграло новыми красками. Очень блеклыми и тусклыми красками. — Хочу сказать, что отныне, господин де Сабле и господин Монферрат, мы поддерживаем общение исключительно в рабочей плоскости и обращаемся к друг другу только на "вы", — Мария говорила тихо, отчеканивая каждое слово, а в ее глазах блестели слезы. — Желаю вам приятного вечера! С этими словами Мария ушла по направлению к залу, где уже во всю толпились студенты. Не заметив, она ненароком толкнула плечом Альтаира, который разговаривал с Маликом. "Прошу прощения", - пролепетала девушка, так и не взглянув на него, и парень, увидев ее печальное лицо, а затем - поникшего Волан-де-Морта в компании охуевших преподов, понял - она все знает. Сначала Ла-Ахад захотел пойти за ней, но потом подумал, что сейчас она не желает с ним даже ходить по одной планете, не то что разговаривать. Неожиданно Альтаир поймал себя на мысли, что у них с лысым мудаком наконец появилось что-то общее, а именно - разбитое сердце мисс Марии Торпе.

***

Зал был невероятно красиво украшен: красивые разноцветные гирлянды и попурри были развешаны вдоль стен. На втором этаже на перилах было установлено множество прожекторов, все время переключавшихся и создававших невероятную палитру цветов. Играла мягкая ненавязчивая музыка, пока все потихоньку собирались. Студенты разбились по компаниям и живо обсуждали предстоящую вечеринку. Отовсюду доносился радостный гомон и смех, отчего на душе у Марии было еще более тошно. Посему она пошла на второй этаж и забилась в самый темный угол в надежде слиться со стеной. Мария села на лавочку и крепко обняла свои колени, будто это была ее последняя опора. Плакать, на удивление, совсем не хотелось, а вот выть от тоски - очень даже. Девушке трудно было сказать, когда ей было хуже: когда переспала с Альтаиром и проплакала все выходные из-за этого, или сейчас. Торпе, пожалуй, впервые в жизни не знала, что делать: уйти с бала, остаться, сделать вид, что ничего не происходит, будто ее жизнь в полном порядке, хотя это далеко до правды. Сейчас вскрылось, что, по сути, она мало на что влияет в своей судьбе, просто плывет по течению, периодически попадая на разные подводные камни, а иногда - отдавая себя в руки, от которых следовало бы держаться подальше. Только уж не думала, что в этот список будет записан лучший друг ее юности - Робер де Сабле. Они были в жизнях друг друга почти пятнадцать лет, ровно с того момента, когда Ла-Ахад-старший отправил Марию умывать размалеванного, аки шаман амазонского племени, студента с длиннющими черными патлами. До умывания так дело и не дошло, потому что парочка разговорилась, и в ходе беседы они выяснили, что им обоим нравится читать исторические хроники и книги постмодерных классиков, а еще они вдвоем поют, очень хорошо поют. Так пара просидела на ступеньках малолюдного лестничного пролета несколько часов, пока к ним не подошел здоровый пухленький парниша с шикарной рыжей шевелюрой. С тех пор Мария Торпе, Робер де Сабле и Ричард Плантагенет были неразлучны, будто сиамские близнецы, потом подтянулся Сибаранд и Монферрат, когда Робер предложил создать метал-группу. Мария, как оказалось, писала музыку, а балбес Ричард - очень недурные стихи. Так что, все закружилось, завертелось, и вот теперь девушка сидела одна в гордом одиночестве, пытаясь придумать выход из сложившийся ситуации. И вот, что самое хуевое, он не находился. — Какой прекрасный вечер! — хрипловатый высокий голос прозвучал где-то совсем рядом, и Мария, подняв глаза, увидела Абу аль-Нуквода. На тучном мужчине была белая длинная накидка, украшенная мехом стилизованным под пятна леопарда, шаровары и туфли-лодочки с острыми носиками, а голову его венчал большой тюрбан, как и накидка, полностью белый, увенчанный каким-то камушком темно-зеленого цвета и маленьким павлиньим перышком. Ну просто принц стереотипной арабской сказки, никак иначе! — Вы так думаете? — спросила Мария; не то, что они тесно общались до этого, но Абу всегда был известен своей страстью к блондинам и философским разговором о вечном, а девушке хотелось поговорить, чтоб хоть как-то заглушить накатывавшее чувство одиночества. — Ну разумеется! Господин Плантагенет знает толк в вечеринках и как угодить гостям! — Абу развел руки в сторону и широко улыбнулся. — Жаль, что близкий друг не так проницателен. — Мне искренне жаль, что мальчики поставили вас в неудобное положение, — пробормотала Торпе; вспоминая, что вычудил де Сабле, ей стало стыдно перед аль-Нукводом. — Правда, очень жаль. — О, Мария, все, о чем вам стоит жалеть, так это о вашей несчастной юбке, — Абу махнул рукой и подошел к перилам второго этажа, созерцая веселящихся людей внизу. — Но думаю, что вы плачете не из-за разошедшегося по швам куска ткани на заднице нашего общего знакомого. — С чего вы взяли, что я плачу? — Мария инстинктивно коснулась щек, проверяя; они оказались сухими. — А вы думаете, что слезы могут литься только из глаз? — Абу повернул к девушке голову и посмотрел на нее, немного прищурившись. — Невозможно не заметить, когда плачет душа... Мария молчала. Видно, даже полумрак университетских сводов не может скрыть ее кислый вид, но, впрочем, она никогда не умела прятать своих истинных чувств и эмоций, что делало ее очень уязвимой. Ведь к себе Торпе за свою тридцати-двух летнюю жизнь так и научилась прислушиваться. — Полно, Мария, негоже красивой девушке расстраиваться! — А некрасивой? — она вскинула бровь и выдавила из себя усмешку. — Некрасивой тоже, а красивой - тем более, — ответил Абу, не отрывая взгляда от своей коллеги. — Что же произошло, что вы сидите здесь одна без своих закадычных друзей? — Да так, у них другие планы, — при одной только мысли о Робере сердце Марии больно сжалось; не так-то просто заживо вырвать из себя кусок, и думать, что все легко пройдет. — А моя жизнь, вы уж извините, пошла по одному месту. — Глупости! Вы просто неправильно толкуете происходящие события! — О чем вы, господин аль-Нуквод? — недоуменно спросила Мария. — Подойдите сюда, милая леди, — Абу подозвал девушку к себе, и когда она поравнялась с ним, рукой указал на толпу внизу. — Что вы видите? Мария не понимала, куда ведет их диалог, но все становилось куда интереснее. Девушка подчинилась аль-Нукводу и внимательно посмотрела вниз. Студенты облепили стены, разговаривали и смеялись; парочки без стеснений обнимались и целовались, напрочь игнорируя строгие взгляды недовольных таким поведением преподавателей. Впрочем, сегодня был такой день, когда на приличия можно закрыть глаза, в конце концов, все когда-то были молоды. — Каждый из этой пестрой толпы - вероятная возможность и вероятный провал, — Абу начал говорить, так и не дождавшись ответа Торпе. — Люди вокруг нас не добрые и не злые, они обычные, понимаете? Они совершают достойные и не очень поступки, руководствуясь самыми разными мотивами, которые, бывает, крайне сложно постичь. Но во всей этой мишуре есть одна простая истина - мы можем трезво оценить случившееся с нами событие и "виновных" в нем исключительно в будущей перспективе. — То есть? — То есть, то что вы сейчас, дорогая Мария, считаете самой большой катастрофой, возможно, в будущем станет самым большим счастьем, — Абу мягко по-отечески накрыл своей ладонью руку девушки. — Ваше счастье и судьба намного ближе, чем вы думаете, а масштаб проблемы может оказаться ничтожно смешным. Вы понимаете? Есть замечательная цитата: "Счастье капризно и непредсказуемо, как бабочка: когда ты пытаешься его поймать, оно ускользает от тебя, но стоит отвлечься - и оно само опустится прямо в твои ладони." Перестаньте бежать от самой себя, и вы сможете обрести искомое. Кто знает, может ваша бабочка носит имя Papilio machaon? С этими словами Абу похлопал Марию по ладони и медленно побрел в другую сторону. Девушка же осталась стоять на том же месте, в задумчивости рассматривая толпу внизу. Аль-Нуквод говорил высокопарно и путано, но все же что-то в его словах было правдивым. Может, все не настолько плохо, как кажется в первый раз? Не зря же цветовая палитра состоит из большего количества оттенков, помимо черного, серого и белого. И все же... Что он имел в виду, говоря про какую-то бабочку счастья? Мария неожиданно увидела знакомую темно-русую шевелюру и ненароком на долю секунды встретилась взглядом с золотыми омутами, чего вполне хватило, чтоб ее щеки залились румянцем. Она поспешила отойти в сторону, совершенно не заметив, как за ней наблюдали серые печальные глаза.

***

Вечер шел по пизде. С самого ебаного начала. Робер изначально не хотел идти на проклятый маскарад, устраиваемый Ричардом. Уж лучше сидеть дома, в тишине и покое читать книги, пить вино, болтать с Сибрандом по видео-связи, Боже, да просто спать лечь пораньше! Но нет, вместо он имеет мигренозную боль, сплошное разочарование в собственной жизни и обидевшуюся на него Марию. Последнее огорчало больше всего. Прошло около получаса после разбора полетов в фойе, и теперь де Сабле выискивал глазами среди веселящейся толпы свою подругу, но она успешно слилась с внешней обстановкой зала. Плач в туалете Робер отмел сразу, так как заставил Наилю, угрожая звонком родителям по поводу ее шкалящего либидо, обойти все женские уборные во всем корпусе. Марии нигде не было. Хотя даже если он бы и нашел ее, разговор вряд ли бы склеился, в лучшем случае, Торпе бы его нахуй послала, а в худшем - похоронила бы под паркетом. Можно было бы все оставить так как есть, и пустить все на самотек, но это тоже было плохим вариантом, так как Робер дорожил Марией, жаль, что осознание этого приходит, как бы это тупо не звучало тогда, когда мы это теряем. Поэтому де Сабле был твердо намерен исправить ситуацию, только он очень слабо представлял как. Но решимость - это уже полдела. Наверное... — Это пиздец, — подвел итог Сибранд; немец скорбно поджал губы и, задрав голову, рассматривал старинные люстры на потолке. — Что мы будем делать? — Монферрат задал вполне себе здравый вопрос; у самого тоже было рыльце в пушку, и хоть он был знатным душнилой, все же с Марией у него всегда были теплые отношения, а он так своей подруге поднасрал. Что уж говорить, даже Ричард со своим радостным долбоебизмом стоял поникшим, скрестив руки на груди. С Робером он старался не пересекаться взглядом. — Есть предложения? — Вот вы мне объясните, — Ричард все же решил задать так долго мучивший его вопрос, но к своим друзьям так и не повернулся. — Какого хуя вы пошли выплясывать с бубном вместо того, чтоб прийти ко мне? Вы думаете, я бы не смог прижать мошонку утырку? — Ты был слишком занят, солнце, — ответил Робер, пытаясь говорить, как можно более спокойно, ведь драмы на сегодня и так хватит, так что ссора с Ричардом точно не входила в повестку вечера. — У декана юридического факультета слишком много дел, чтоб заниматься такой ерундой. — Брось, милый, тебе не идет образ дебила, — Плантагенет наконец повернулся к де Сабле и со всей серьезностью посмотрел ему в глаза. — Так что скажешь, любовь моя? Робер хотел бы ответить на поставленный вопрос, только он и сам не знал, почему оставил любовника в неведении, да и вообще, вся сложившаяся ситуация была настолько идиотской, что не подлежала разумному объяснению. Сплелось все: детские травмы, тайные любовники, студенты-долбоебы, Ла-Ахад-старший, Мария со своей слабостью к тупорылым мужикам... Неловкое молчание затянулось, если бы в зал не пожаловал Джубаир аль Хаким, видимо, и, видимо, приглашение и порцию гашиша ему отсыпал лично Ричард, чтоб сделать вечер по-настоящему незабываемым. Джубаир, поймав очередное озарение, нацепил на себя женский красный купальник и самую настоящую военную каску, которую он непонятно откуда выдрал. Все собравшиеся расступились, пропуская аль Хакима к центру зала; гости, знакомые с преподавателем, с нескрываемым любопытством ждали яркого перфоманса. — Бляха, Плантагенет, нахуя ты этого торчка позвал? — взвыл Сибранд, уже проклиная момент, когда вылил в раковину весь алкоголь в доме. — Я... — Ричард хотел что-то ответить, как вдруг послышались вопли недорезанной свиньи в лице аль Хакима. — Аааааааааааааа, — орал Джубаир, подняв руки вверх и тряся всем телом, будто его током лупашат. Затем неожиданно, он начал кружить по залу, выкрикивая что-то нечленораздельное. Студенты довольно улюлюкали, хлопали в ладоши и смеялись, всецело поддерживая происходящее представление; кто-то даже достал телефоны и начали снимать сие чудо, пока цербер-декан не экспроприировал весь отснятый материал. Робер поймал себя на мысли, что стоит с отвисшей челюстью, созерцая выходки своего коллеги. Тем временем аль Хаким упал на пол и начал биться в конвульсиях, не переставая орать: — Мы жалкие черви на фоне их милости, мы не заслуживаем лизать их колени и целовать волосы! Наш долг - покаяться и слиться воедино во всеобщем акте любви. В их имя! В их! Неожиданно де Сабле увидел знакомый женский образ и тут же узнал Марию. Девушка медленно шла к середине зала, наверное, желая посмотреть, что происходит и кто так неистово орет. Она выглядела спокойно, но Робер как никто знал, что это не более, чем маска, за которой подруга хочет спрятать разбитое сердце. Профессор захотел окликнуть ее, но так и не решился: во-первых, переорать Джубаира крайне тяжело, а во-вторых, вряд ли она отзовется. — Нам нужно принести жертву, благословенную девственницу! — Джубаир уже успел встать на ноги и теперь бегал по кругу, как вдруг его взгляд упал на Марию, которая мелькнула в первом ряду. — Ты! Ты богиня! Мы сожжем тебя на священном огне, а твои кости станут нашими святынями. Благослови нас, о, святая дева! Джубаир ринулся на Марию с невероятной скоростью. Торпе растерялась, увидев, как к ней несется не совсем адекватный мужик явно не с желанием пообниматься. Робер стоял в другом конце зала, стиснутый огромной оравой студентов и преподавателей , и при всем желании, он не успел бы отбить ее у поймавшего трип торчка. Неожиданно, выпрыгнув из толпы со скоростью кометы, перед Марией материализовался Альтаир и закрыл ее собой. Джубаир, на скорости врезавшись в грудак парня, недоуменно уставился на препятствие. — При всем уважении, господин аль Хаким, сегодня никого в жертву мы приносить не будем, — Альтаир развел руки в стороны, полностью прикрывая девушку и не позволяя преподу даже близко подойти. — Довольно, слышите? Больше ни шагу, иначе я за себя не ручаюсь. Не то, что Альтаир горел желанием подраться с хилым торчком, но вот угрожать ему парень счел вполне допустимым. Одно дело, когда Джубаир выкидывает безобидные приколы и творит хуйню на парах, а другое - когда подвергает опасности здоровье других людей, хотя с менталкой все простились после сего действа. Более того, выручать из беды человека куда приятнее, если это любовь всей твоей жизни. — Богиня... — печально пролепетал Джубаир, опустив взгляд. Альтаир был с ним полностью согласен, Мария великолепно выглядела в красивом нежно-розовом платье, а простая прическа делало ее похожей на самую настоящую небожительницу, но это не дает право накидываться на нее. Хотя, вряд ли ему об этом рассуждать. — Так, аль Хаким, пойдем отсюда, тебе надо отдохнуть, — Ричард наконец протиснулся через знатно охуевшую толпу и подбежал к идиоту-подчиненному. — А после у нас будет долгий разговор... Мария стояла оцепенев, все еще переживая шок от увиденного. Еще бы! На тебя несется коллега-торчок в купальнике и каске с криками, что тебя нужно в жертву принести! Тут бы любой испугался. Неожиданно, она почувствовала, как на ее плечо осторожно легла чужая ладонь. Девушка подняла глаза и встретилась взглядом с золотыми омутами. Так вот кто стал ее спасителем... — Мисс, вы в порядке? — встревоженно спросил Альтаир. — Да, спасибо, — спокойно ответила Мария, хотя она была в полном очке, но зачем об этом знать парню, который стал косвенной причиной попадания в это самое очко. — Живая и на том спасибо. — Прошу, давай поговорим... — прошептал Ла-Ахад чуть склонив голову; он нежного бархатного голоса вдоль хребта девушки пробежали мурашки. — Мария, умоляю... — Хорошо... — только и смогла на выходе сказать девушка, решившись наконец перестать бежать от себя самой. Может, Абу прав... Толпа начала смыкаться, и Мария с Альтаиром ловко в ней растворились. Монферрат стоял, подперев колонну, аки титан из Древней Греции, в ахуе переваривая увиденное. Неожиданно он получил локтем в бог от Робера и с удивлением посмотрел на профессора. — Слушай, mon amie, у меня есть идея, — сказал де Сабле, довольно улыбаясь. — Мне уже страшно, — отрешенно ответил Монферрат; этот день вряд ли мог стать хуже, но учитывая больную фантазию друга, все могло принять худший оборот. — Не ссы, это вполне в наших силах, — хмыкнул Робер. — Найди Рича и Сибу, а я уж позабочусь об остальном...

***

Чем дальше Мария отходила от бального зала, тем менее отчетливой становилась музыка, а гомон студентов все более походил на приглушенное жужжание пчел в улике. После душераздирающей беседы с самым падлючим лысым человеком на этой планете, а еще, пережив нападение Джубаира, у Марии раскалывалась голова, поэтому тихий живой уголок с панорамными окнами на университетский сад был как раз подходящим местом для еще менее приятного диалога. Девушка села на деревянную скамью и теперь пыталась найти любую приемлемую точку, в которую можно впялиться, чтоб не встречаться взглядом с Альтаиром и не чувствовать себя полной дурой. Но, надо отдать ему должное, парень стал на уважительное расстояние от Марии так, чтоб не нарушать ее и без того оскверненные личные границы, но при этом чтоб все сказанное осталось исключительно между ними. Он оперся спиной о каменную колонну и внимательно смотрел на девушку, давая возможность ей самой задать тон разговора. От такой галантности Торпе стало еще более тошно, ведь адский стыд за свою несдержанность и глупость никуда не делся, более того, он стал вообще невыносим в те моменты, когда в поле зрения был привлекательный Альтаир. Мария капитулировала перед очевидным фактом, который ей еще предстояло признать и принять. Ей нравился, конь его дери, Альтаир! — Спасибо, что... кхм... спас меня сегодня, — молчать стало уж слишком неудобно, к тому же они вдвоем сюда пришли не в гляделки играть. — Не стоит, я был рад тебе помочь, — парень мягко улыбнулся, и девушке только оставалось надеяться, что он не увидел, как предательски порозовели ее щеки. — Надеюсь, господин Плантагенет проведет с маэстро профилактическую беседу о вреде употребления наркотических и психотропных веществ. Как ты себя чувствуешь? — Уже лучше, — Мария наконец решилась и взглянула в золотые глаза. — Альтаир, знаешь, я хочу сказать, что то, что произошло между нами на экзамене, вернее, вместо экзамена было чудовищной ошибкой, и... — Не было, — перебил ее Ла-Ахад и, скрестив руки на груди, продолжил: — Никакая это не ошибка, но это не отменяет того, что я заставил тебя страдать. Мне искренне жаль только твои пролитые слезы и разбитое сердце. — Ты не можешь так говорить! — Мария возмутилась. Они нарушили профессиональную этику, осквернили святой дух образования своим совокуплением на той долбаной парте, как можно еще испытывать хоть что-то, кроме блядского стыда? — Могу, — уверенный бархатный голос пронзил мозг электрическим импульсом. — Я могу так говорить, потому что люблю тебя... От удивления Мария раскрыла рот. В первые секунды ей казалось, что это крайне неудачная шутка, но по серьезному выражению лица Альтаира стало ясно, что он говорит вполне себе обдуманные вещи. В его взгляде сквозила такая неприкрытая и щемящая нежность, что у девушки сжалось сердце; неожиданно она осознала, что в этой жизни никто и никогда на нее так не смотрел. И все бы ничего, та самая бабочка счастья, о которой заливал Абу, уже готова сесть в протянутые Марией ладони, если бы только не одно большое "но"... — Альтаир... — Погоди, дай мне, пожалуйста, высказаться, — он наконец оторвался от колонны, подошел к девушке и стал на колени перед ней. Он аккуратно взял ее руку и ласково сжал в своих ладонях. — Я полюбил тебя едва только увидел в приемной комиссии и с тех пор думал только о тебе. Мне так хотелось обратить на себя твое внимание, что потерял всякую связь с адекватностью, а еще, я в шутку сказал де Сабле, что расскажу всему университету про его связь с деканом, если мне не закроют всю сессию автоматом. Но, клянусь тебе, я бы никогда так бы не поступил! Мария, милая Мария, прости меня, если сможешь! Ты себе представляешь, как сильно я тебя люблю! — Альтаир, послушай, — Мария сама удивилась, насколько ласково звучал ее голос. — То, что ты испытываешь ко мне, - не более, чем простое увлечение. Пройдет немного времени, и ты повстречаешь хорошую девушку-ровесницу и потеряешь ко мне всякий интерес. Так что, давай просто все забудем и пойдем дальше? — Нет, я не согласен, — мягко, но твердо возразил парень, не отрывая пронзительного взгляда с преподавательницы. — Я... я знаю, что не достоин быть рядом, но я обещаю, что исправлюсь, буду из кожи вон лезть, чтоб доказать тебе искренность своих намерений. И мне плевать, сколько тебе лет и какая между нами разница. Важны лишь наши чувства... — Альтаир... — Не нужно ничего говорить! Ты мне ничего не должна, и если ты не сможешь ответить на мои чувства, то я приму это, — Альтаир еще раз прижал ее руки к своему лбу, а затем аккуратно отпустил их и неспешно встал. — Но если ты мне дашь шанс, я сделаю все возможное и невозможное, чтоб ты стала самой счастливой. Я буду ждать столько, сколько потребуется, дорогая Мария. Мария смотрела на ночное небо, усеянное мелкими бриллитантами-звездами. Если бабочкой счастья, по мнению Абу, является Альтаир, то все складывается еще куда более печально, чем девушка могла предположить. Она помнила его совсем маленьким мальчиком, который всегда радостно встречал ее дома и звал играть в игрушки; теперь же своим опрометчивым поступком осквернила ребенка, забрала его самую светлую и невинную сторону, пусть даже перед ней стоял уже взрослый парень. Взрослый и крайне привлекательный парень. — Знаешь, — Мария слабо улыбнулась и заглянула ему в глаза. — Мне неловко говорить о любви с человеком, которому в детстве читала "Маленького принца". — И в паровозик играла, — Альтаир, видимо, смутился, и потупил взор. — Но это было тогда, а сейчас мы уже другие люди. Я другой, хоть в это и слабо верится после того кошмара, что я устроил. И мне очень хочется быть с тобой. Красивые слова о любви, при других обстоятельствах дурманящие голову, но Марии от них хотелось выть белугой. Это было неправильно, они друг другу не пара. Альтаир должен найти милую и добрую девушку-ровесницу, с которой будет проводить время, веселиться и любить ее во всех смыслах этого слова; Марии же нужно встретить хорошего и порядочного мужчину, способного взять на себя ответственность за нее, за семью, за будущих детей. Ей давно пора бросить якорь и обрасти корнями, а получается, все, чем она занимается, - выбирается из болота, в которое сама же с завидной регулярностью влезает. Сейчас пришла пора разорвать порочный круг, хоть это и уничтожит ее, ведь любовь не знает таких слов, как "должен" и "нужно". — И все же, мы не подходим друг другу, — Марии было невыносимо говорить, но все же она смогла отыскать остатки мужества, чтоб продолжить: — Тебе кажется, что сейчас ты готов свернуть горы ради великой любви ко мне, но завтра ты уже и не вспомнишь об этих чувствах. На твоем пути появится новая девушка, ты пойдешь дальше, а мне придется по осколкам снова собирать свою жизнь, как уже бывало прежде. Так что, давай сейчас мы похороним прошлое и пойдем дальше, как студент и преподаватель, но не более, хорошо? Альтаир молчал, пристально смотря на женщину. Ей было бы легче, если бы парень начал что-то говорить, оправдываться и, еще лучше, сказал бы, что больно она нужна такая недотрога. Но нет, вместо всего этого, он молча смотрел прямо в глаза, выворачивая наружу все нутро, все, что Мария отчаянно хотела бы скрыть на дне души. И она только и могла, что смотреть взглядом беспомощного котенка на Альтаира, на лицо которого мягко лег лунный свет. И правда, от маленького мальчика не осталось и следа; вместо перед ней стоял привлекательный юноша с серьезным, осознанным взглядом. Марии до одури хотелось запустить руку в его темно-русые волосы, пропустить их сквозь пальцы... Но все же, как бы то ни было, строгая преподавательница одержала верх над дешевой шлюхой, и посему женщина ушла с гордо поднятой головой, сумев перебороть почти непреодолимое желание обернуться. И впервые у нее было чувство, что она сделала все правильно, осталось только подождать, пока все вернется в свои берега.

***

— Ну, и что ты придумал на этот раз? Очередную залупу? — в голосе Ричарда звучало раздражение, что вполне объяснимо. Он столько сил потратил, чтоб организовать такую ебейшую вечеринку, бал, еб твою мать, которая с самого начала пошла вдоль женских половых органов. Сначала вскрылись "потрясающие" подробности интриг, которые плел его прекрасный лысый любовник, что привело к тому, что лучшая подруга вполне заслуженно обиделась на Робера и Вильяма и теперь согласится сойтись с ними разве что в боксерском спарринге. А в качестве контрольного выстрела в голову стало феерическое выступление сраного Джубаира, который под конец напал на и без того несчастную Марию. Благо, шкет подоспел вовремя. Ричард был зол и разочарован. Он потратил три четверти своей драгоценной жизни на "внушение" Джубаиру, что так себя вести нельзя, что включало в себя умывание в раковине ледяной водой, тряску за грудки и крайне серьезный разговор на морозе, что позволило преподавателю, приодевшегося на, блять, бал в купальник, прийти в себя и ужаснуться от содеянного. После Плантагенет посадил его в такси, пригрозив уволить нахер, если аль Хаким хоть глазком взглянет в сторону запрещенных веществ. И когда господин декан наконец появился в зале, он понял, что где-то просрал свой камзол и теперь был вынужден ходить в одной рубахе с долбаными длинными рукавами. Короче говоря, вечер был проебан полностью. — Почему сразу залупу? — с выражением абсолютной невинности спросил Робер; еще со студенческих времен, генератором дебильнейших идей был именно де Сабле, но в итоге, всегда за них больше всего отгребал именно Ричард, что никоим образом не нравилось Плантагенету. — Хочу с Вильямом перед Марией извиниться, а для этого ты должен ее привести к нам. — Да что ты говоришь, солнце? — Ричард прыснул со смеху. — А чего сам не пойдешь? Боишься, что ебальничек твой красивый наполируют? — Не в этом дело, — Робер подошел впритык к любовнику и тихо, но уверенно сказал: — Просто я должен подготовиться хорошенько... — К чему? — Плантагенет уже почти не злился, и теперь ему было до жути любопытно, что же такое выдумал дражайший профессор. — Только умоляю, без блядского цирка, ладно? Мне сраного торчка хватило! — Так а хули ты его позвал? — спросил только что подошедший Сибранд; в правой руке он вертел медиатор. — Я его не звал! — рявкнул Ричард, но сбавил тон, когда понял, что на них начали оглядываться гости; обидно, когда все проебы записывают на твой счет, хотя ты даже не принимал в этом участия. — И вообще, что вы задумали? — Любимый, меньше пизди, да больше слушай, — де Сабле заговорщицки улыбнулся и положил ладони на плечи Сибранда и Плантагенета; у него было лицо человека, разгадавшего секрет бытия, не меньше. — У меня созрел гениальный план. Значит так...

***

Альтаир медленно шел по коридору с ощущением полной опустошенности. Нет, он, конечно знал, что разговор по душам с Марией не закончится обнимашками и обещаниями быть и в горе, и в радости, но все же рассчитывал, хоть на малейший, призрачный шанс. Но Мария четко дала понять, что несмотря ни на что, она собирается делать вид, что ничего не произошло, а тогда на долбаной парте они обсудили плюсы и минусы феодального строя в средневековой Европе. Только правда заключалась в том, что как раньше быть не может. Нельзя просто так взять и вырвать из сердца чувства, первые глубокие и осознанные. Парень чувствовал кожей, что любимая не искренна, ведь говорить можно все, что угодно, только вот глаза врать не умеют. И Альтаир мог поклясться, что в прекрасных голубых очах сквозила щемящая нежность и какая-то детская трогательность; он отчаянно хотел прижать хрупкую девушку к груди, провести ладонью по шелковым волосам, переплести их пальцы... Только все эти проявления чувств для него под запретом, во всяком случае, пока мисс Мария Торпе не сдастся и не примет довольно очевидную правду, а до тех пор... Альтаир собирался доказать ей, что он не долбоеб с последней парты, а вполне себе осознанный человек, который готов меняться ради и во имя любви. Больше не будет никаких дурачеств, попоек и драк, а вместо - учеба, ответственность и взросление в более глубоком понимании. Ну, и сам формат ухаживаний должен быть в корне пересмотрен, и Альтаир, кажется, знал, с чего начать... — Ну, как все прошло? — просто из ниоткуда материализовался Малик и теперь пытливо смотрел на парня; Аль-Саифа никогда нельзя было назвать душкой, один его острый, как лезвие бритвы, язык чего стоил, но все же он был хорошим и преданным другом, как бы тупо не звучало, и в горе, и в радости. — Никак, — Альтаир вздохнул и протер ладонями лицо. — Я был послан нахуй. — Прости меня за грубость, конечно, — Малик скрестил руки на груди. — Но ты же не думал, что будет по-другому? Знаешь, братик, я думаю, что мисс Марии больше нравятся мягкий матрас, чем твердая поверхность стола, более того, не самого чистого стола. Кто знает, кто там до вас веселился? Обижаться или ругаться с Аль-Саифом - бессмысленная затея; уж если парень нащупал болевую точку, то будет на нее надавливать до тех пор, пока ты просто перестанешь хоть что-то чувствовать. Ну, типо, если долго болела левая нога, то ты так привыкаешь к боли, что перестаешь вообще ощущать дискомфорт. С перепихоном на парте вышло так же. Сначала Альтаир хотел сдохнуть самой мучительной смертью, потом, когда градус немного спал, ему было просто стыдно, но сейчас же он был рад, что все случилось, как случилось. Ведь, если посудить, сколько бы понадобилось ему и, самое главное, Марии времени, чтоб осознать, что они не просто студент и преподавательница, что их связывает нечто большее? В эту секунду Ла-Ахад понял одну простую истину: с самого начала им двоим суждено было быть вместе, так что, как сильно мисс Мария Торпе не пыталась убежать от себя, она все равно вернется к исходной точке, где есть только она и он, парень, еще в детстве выбравший ее своей судьбой. — А где твоя пара, дружочек? — Альтаир перевел тему и насмешливо посмотрел на Малика. — Или никто не захотел идти с таким "обаяшкой", и поэтому потащил меня? — Да я просто жить без тебя не могу! Мне жизнь не мила без твоих выходок, — рассмеялся Аль-Саиф. — Кстати, а ты видел, в чем на средневековый был приперлась тупая пизда? — Кто?! — Кто-кто... Дед Пихто, — Малик не был бы собой, если бы в очередной раз не огрызнулся; и все же, подойдя еще ближе, он сказал тише, чтоб никто более не услышал, кто был наделен таким нелестным титулом. — Наиля, телка Аббаса. Ты бы только видел... — Мне, конечно же, не насрать, в чем она... На горизонте появилась Наиля, и то, как она выглядела, заставила отвиснуть челюсть у всех, коих сие великолепие могли наблюдать. Как выразился Малик, телка Аббаса имеет весьма специфическое представление о том, как одевались женщины в Средние века; по правде, Альтаир очень слабо представлял такой прикид и на современной девушке, но имели они в итоге, то что имели. Наиля надела ярко зеленое платье в пайетках, длины которого едва хватало, чтоб прикрыть причинные места. На ногах красовались черные лаковые ботфорты на высоченной шпильке, и у человечества появились еще два вопроса, на которые весьма трудно найти ответы: как девушка могла хоть как-то ходить в такой обуви и как декан позволил такой красоте сегодня блистать. Впрочем, чтоб никто из окружающих не возникло подозрений в отсутствии у девушки понятий о нормах приличий, на ее голове красовался желтый платок. — Очень целомудренно, — улыбнулся Малик и пихнул в бок знатно охуевшего от такой "неземной красоты" Альтаира. — Привет, мальчики, — помахала рукой девушка и, шатаясь, подошла к ним. — Я вас не видела на танцполе, вы куда-то ушли... Альтаир очень хотел уйти от Наили настолько далеко, насколько это вообще возможно, потому что она, подобно отходам от ядерного реактора, которые отравляют все живое вокруг себя. Сегодня Наиля будет висеть у тебя на шее и клясться в вечной любви, а завтра променяет тебя на более выгодную для себя партию, и ситуация в столовой окончательно утвердила Ла-Ахада в мысли, что она крайне непорядочная особа, и она вообще вряд ли может хоть кого-то сделать счастливым. Однако, в том, что она имела вполне очевидные планы на руку, сердце, член, лицо и другие части тела Альтаира, он полностью возлагал ответственность на себя: не надерись он тогда, как свинья, и не начни подкатывать, он бы не дал ей беспочвенную надежду. Чтож, прошлого не вернуть, но вот то, что Наиля знает о его чувствах к Марии и что, возможно, может узнать об экзаменационной парте, очень напрягало Ла-Ахада. Поэтому он принял единственное правильное в этой ситуации решение: не трогать дерьмо, чтоб оно не воняло. — Нам пора, Рауф уже нас заждался, — быстро выпалил Альтаир и потянул Малика за рукав в сторону зала; пусть Аббас сам разбирается со своей благоверной, а у него хватит и своих забот. — Но, мальчики! Подождите! — воскликнула Наиля, но угнаться за двумя парнями на таких шпильках было невозможно, а потому она довольно быстро потеряла их из виду.

***

Мария сидела на скамье в фойе с видом побитой собаки. Она уже даже не думала, о том, что вечер был безнадежно испорчен, что ее чуть не прибил поймавший дзен Джубаир; в голове раненными птицами бились мысли о подставе Робера и признании Альтаира. Было трудно сказать, что причиняло большую боль: пятнадцатилетняя дружба, давшая трещину, или чувства молодого парня. Очень хотелось свернуться калачиком и плакать, но вместо девушка с максимально возможным гордым видом делала вид, что она просто отдыхает от душного танцевального зала, сидя в гордом одиночестве. Судьба хорошо ее сегодня похлестала по щекам, и, слава Богу, она сжалилась над Марией, и ей больше не попались на глаза де Сабле и Ла-Ахад-младший. — Ты чего сидишь одна? — веселый женских голосок вырвал Торпе из тяжелых мыслей. Сара Бауман, коллега Марии, была той веселой и легкой на подъем девушкой, которую в молодости боготворят все парни. Сара можно смело назвать весьма привлекательной девушкой: у нее были густые русые волосы, зеленые глаза и пухлые губы. Еще она являлась обладательницей весьма выдающихся форм, поэтому недостаток ухажеров девушка точно не знала. Ее единственной проблемой, которая не позволяла наладить личную жизнь, был, как бы это сказать культурнее, слабый передок, иными словами, Сара не могла пропустить мимо себя ни одни брюки. Марии была не близка позиция коллеги по поводу мужчин, но и осуждать ее она тоже не спешила. Уж точно не Торпе, которая совратила своего же студента, рассуждать о морали. — Да я просто... просто свежим воздухом дышу, — отмазки для Сары нужно придумывать как можно быстрее, чтоб заминка не вызвала не нужных подозрений. — Душно стало в зале, вот я и... — Хорошо, что ты одна, — Сара села рядышком на скамье и поправила складки изумрудного платья. — Я как раз хотела поговорить о твоих... ну... неформальных отношениях... После словосочетания "неформальные отношения" в самую пору вызывать скорую и увезти в больницу в прединфарктном состоянии, ибо у Марии рыльце ой-ой-ой как в пушку! И если случилось так, что Сара каким-то неимоверным образом прознала о ней и Альтаире, то длинный язык Бауман растреплет всему городу, как отлично трахнул студент свою преподавательницу. И вот тогда мисс Марии Торпе останется только одно - покончить жизнь самоубийством, чтоб смыть с себя этот блядский позор. — О чем ты? — голос Марии предательски дрогнул, и она молилась макаронному богу, чтоб Сара этого не заметила. — Ну... Как бы это сказать... — девушка теребила подол платья и мялась, будто сраная целка; у Марии медленно начинали сдавать нервы. — Скажи честно, что тебя связывает с нашим деканом? — Что? — до Торпе не сразу дошло, про кого конкретно спросила Сара, но потом, когда до парализованного страхом мозга наконец дошла информация, Мария почувствовала облегчение. Теперь понятно, о каком рыжем красавце рассказывала Бауман. Ричард был неженат и, наверняка, его многие считали завидным кандидатом в спутники жизни; Мария никогда не смотрела на Плантагенета под таким углом, хотя, что уж греха таить, ее мама не раз намекала, что пора парня в оборот брать, поскольку "он высокий и богатый". Все было бы хорошо для Сары, только вот так повелось, что "рыжему красавцу" по вкусу ебливые лысые мужики с гигантскими членами. — Просто мне он нравится очень... ну... декан наш, — Бауман стыдливо опустила взгляд; в глубине души Марии стало жалко девушку, ведь если ей на самом деле нравится Ричард, то она останется с разбитым сердцем. — И я бы хотела знать, не встречаешься ли ты с ним... — Эээ... Я... — мозг после недолгого, но пиздецки серьезного напряжения расплавился и растекся по всей черепной коробке, из-за чего Мария могла выдавить из себя лишь отдельные звуки. — Мы... ну... — О, Мариша, я тебя как раз повсюду ищу! — вспомни лучик - вот и солнце, Ричард Плантагенет, легок на помине; мужчина торопливо подошел к девушке и аккуратно взял ее за локоть. — Дорогая, ты мне позарез нужна! — Ричард, но... — Мария что-то промямлила, но Плантагенет ее перебил и уже во всю тянул за собой. — Никаких но, милая. Без тебя мероприятие не начнется! — Ричард повернулся к Саре и лучезарно улыбнулся, от чего та растеклась по лавочке. — Приятного вечера, мисс Бауман. Мария безвольно пошла за Ричардом, оставив Сару сидеть одну на лавке. Впрочем, Торпе была уверена, что Сара только утвердилась в том, что она спит с Плантагенетом, что крайне мало ее беспокоило. Пусть ей припишут роман хоть с дедом Рашидом, лишь бы ни одна блядская живая душа не узнала о близости мисс Марии Торпе с Альтаиром ибн Ла-Ахадом.

***

— И где вас носило? — немного обиженно спросил Рауф, когда его наконец в толпе нашли Малик и Альтаир. — Уже нет сил слушать это вытье! — Ну, Рауф, ты преувеличиваешь, — ласково сказала Мила и погладила парня по руке, от чего тот тут же смягчился. — Третья девушка пела вполне себе... нормально... Мила, новая возлюбленная Рауфа, была очень милой и доброй девушкой. Они познакомились совершенно случайно, когда она по пути на очередную студенческую конференцию вылила впопыхах себе на брюки кофе, после чего Рауф по-джентльменски отдал свой пиджак, чтоб девушка прикрыла пятно. Так началась их скучная, но искренняя история любви. Мила училась на втором курсе биологического факультета, и была очень начитанной и образованной девушкой. Рауф всегда с гордостью показывал ее фотки и фотки растений, которые его любимая вырастила, от чего ставало очевидным, что парень был от нее без ума. Он всегда ее называл "Милочка", "моя рыбка" или "кудряшек" из-за золотых волнистых волос. Мила была невысокого роста и немного полной, да и вообще, если сравнивать с классическими искусственными девушками, то ее едва ли можно было назвать красивой, но она обладала обаятельной улыбкой и прекрасным чувством юмора, который перекрывал все ее мнимые недостатки, ведь для Рауфа она была идеалом. Да и Альтаир бы с огромным удовольствием общался бы с обаяшкой Милой, чем с Наилей, стервой со шлюшьими замашками. — Милочка, какой медведь тебе на ухо наступил? — абсолютно беззлобно спросил Рауф и нежно накрыл ладонью руку Милы; от вида влюбленной пары Альтаиру стало тоскливо, ведь о таком он может только мечтать в своих самых смелых мечтах. — Если еще... О, Аллах, умоляю, только не это! Парни повернулись в ту сторону, где произошло что-то, вызвавшее у обычно невозмутимого Рауфа возмущенный вопль. Зрелище и правда было потрясающим: Наиля с лицом не меньше, чем императрицы мира, на шатающихся ногах буквально взбиралась на сцену. То, что она собиралась порадовать всех своим вокалом, не вызывало сомнений, оставалось только понять, где сейчас Аббас, который, при всех своих поганых вводных данных, не был идиотом, и не позволил бы своей суженной позорить и себя, и его в придачу. Но Наиля уже стояла на сцене и ногтями впилась в микрофон, чтоб никто не смог его отобрать. Альтаир взглядом отыскал Робера де Сабле, который заговорщицки улыбался герру Сибранду и подозрительно смотрел в сторону кулис. Ла-Ахад понял: готовится что-то интересное. — Значит так, мальчики и девочки, — запищала в микрофон Наиля; Малик зажал ладонями уши и скривился, будто лимон съел. — Я хочу спеть песню для одного особого парня... — Альтаир, а чего она на тебя так смотрит? — с искренним недоумением спросил Рауф; Ла-Ахад стал рассматривать свои безумно интересные ладони, девая вид, что он не выкупает прикола и совершенно не замечает насмешливого взгляда Малика. — Oh, yeah, don't need permission, made my decision to test my limits. Cause it's my business, God as my witness, start what I finished*... — когда Альтаир в последний раз был в зоопарке, он видел, как противно орал павлин, когда хотел произвести впечатление на самку; тут ситуация была идентичной, только немного неприятно было признавать, что в данном случае самка - это он сам. — ...somethin' 'bout you makes me feel like a dangerous woman; somethin' 'bout, somethin' 'bout, somethin' 'bout you makes me wanna do things that I shouldn't*... Вытье продолжилось, и Альтаир в толпе поймал черную курчавую головушку Софиана, который был не особо доволен позорищем, который развела его возлюбленная. Сам-то Аббас оделся согласно дресс-коду, в отличие от Наилички, которая приоделась в наряд хиппи-стриптизерши, а теперь еще и выставила себя на посмешище не только перед всем факультетом, но и перед универом, ведь завтра видео ее выступления разлетится по всем университетским группам и чатам. А еще Софиана явно напрягало то, что песня о том, как Наиля хочет стать "опасной женщиной", явно обращена не к нему, так что Альтаир, решив обезопасить себя, повернулся к сцене спиной и теперь со знаком знатока рассматривал уж очень интересные колонны. — Да, это и правда плохо, — грустно вздохнула Мила; уже если такой добродушный человек признает это, то что уже говорить об остальных. Ла-Ахад все еще задавался вопросом, где запропастился декан, раз он позволил так насиловать свое детище. — О, братан, твой любимый на сцену вышел! — воскликнул Малик и дернул Альтаира за рукав. — Что ты несешь? — раздраженно спросил парень, который не имел ни малейшего желания смотреть на полуголую Наилю, а потом разбираться с ее долбоебом-ебырем из того, что его благоверная чужой член хочет больше его собственного, однако Ла-Ахад приятно ошибся. Альтаир впервые за всю свою жизнь мог сказать, что был безумно рад видеть своего куратора. Робер де Сабле плыл по сцене в своей монашеской мантии, слово каравелла по волнам по направлению к Наиле. Девушка внимательно и настороженно смотрела на своего куратора, но все еще продолжала стальной хваткой держать микрофон. Нельзя было сказать наверняка, собиралась ли девушка и дальше "радовать" слух гостей неземным исполнением песни для "особого парня", коим, собственно, являлся Альтаир, но то, что де Сабле выперся на сцену очень вовремя. — Наиля, солнце, ты прекрасно себя проявила на нашем средневековом балу, — Ла-Ахад прыснул со смеху от того, как профессор сделал акцент на слове "средневековом", явно намекая на несуразность наряда своей студентки; Робер лукаво улыбался, что уже редкость для него, а значит что он задумал нечто крайне занимательное. — Пойди отдохни с друзьями, а пока старики покажут молодежи, как нужно отжигать! — Вау, это уже интересно! — воскликнул Малик и захлопал в ладоши, когда на сцену начали выносить барабанную установку, а Сибранд сел на ступеньках настраивать электрогитару. В памяти Альтаира смутными мазками всплыл день рождения отца, когда его студенты выступали; вот только для полноты картины не хватало одной вводной...

***

Ричард Плантагенет вошел в бальный зал с выражением блаженного снисхождения на лице, ведя под руку мисс Марию Торпе, которая все еще пыталась выдавить на лице какое-то подобие улыбки, но все было тщетно. То, что девушку запишут, если не уже записали, в любовницы декана юридического факультета ее волновало так же сильно, как и Робера кондиционер для волос. Марию беспокоило другое: что задумал пухляш и куда запропастился его заднеприводный друг. Впрочем, какая разница, если вечер был испорчен в конец? — Вечеринка отстой! — мужчина будто прочитал мысли подруги. — Нет ни хорошей выпивки, ни шлюх. — Какие тебе шлюхи, пухляшик? — хмыкнула Мария. — Ты с одной лысой шаболдой справится не можешь! Ричард сдавленно улыбнулся и повернул голову в сторону, будто высматривая кого-то. Девушке стало немного стыдно за свою несдержанность, ведь, в конце концов, Плантагенет ничего не знал о махинациях любимого профессора, что странно, ведь они вдвоем проводили вместе круглые сутки напролет. Ясное дело, что и до постели дело доходило, но, в самом деле, не могли же они все время трахаться?! — Раз уж ты вспомнила, как выразилась, про "лысую шаболду", то хочу сказать, что ей стыдно и она хочет извиниться, — Ричард похлопал по руке Марию и заговорщицки подмигнул; девушка кожей почувствовала, что готовится нечто действительно интересное. — Так что, милая, этот вечер я посвящаю тебе и твоему разбитому сердцу. От всей души желаю, чтоб на твоей большой двуспальной кровати по ночам тебя согревал искренне любящий тебя парниша! — Спасибо, Риччи, — из уст Плантагенета эта пошлятина звучала, как пожелание счастья-здоровья на скучных семейных застольях; очень жаль, что у Ричарда самое прекрасное в мире чувство сфокусировано исключительно в ширинке. — А вообще... Мария так и не договорила, поскольку ее взгляд упал на сцену. Двое крепких парней-старшекурсников вынесли на сцену барабанную установку, пока Сибранд сидел на ступеньках, настраивая электрогитару и зажав в зубах медиатор. Монферрат нервно стучал палочками друг о друга, будто пытаясь вспомнить, как ими нужно пользоваться. Студенты вокруг начали обращать внимание на происходящее на сцене, что не удивительно, ведь сложно представить строгих и требовательных преподов, в свободное время играющих на музыкальных инструментах. Хотя, в этом как раз и заключался парадокс: едва ты становишься преподавателем, ты сразу теряешь право на личную жизнь и самовыражение: ты не можешь пить, курить, ругаться матом, заниматься странными и не очень хобби, а самое плохое - любить того, кого общество может счесть недостойным. Но, в конце концов, все мы остаемся людьми, сильными и слабыми, со своими достоинствами и недостатками, и Марии Торпе очень хотелось верить, что когда-то она сможет отделить преподавательницу от девушки, жаждущей простых земных вещей. — Итак, мои дорогие и не очень студенты, — сказал Робер, вышедший из-за кулис. Мария украдкой глянула на Ричарда и улыбнулась от того, с каким нескрываемым искренним восхищением он смотрит на де Сабле; если человек может так смотреть на другого, то вера в любовь не может навсегда угаснуть, впрочем, иногда достаточно просто подуть на уже, казалось, потухшие угли, как вспыхнет жаркое пламя. — Сегодня на нашем новогоднем средневековом балу у всех вас была возможность выступить на сцене и показать свои умения перед одногруппниками и друзьями. Лично я не мог упустить шанс, ведь я, пусть и не специально, но обидел одного очень хорошего человека, моего преданного друга, с которым мы делили все горести и радости. Так вот, пусть ты меня знать не хочешь, я приношу свои самые искренние извинения. Очень надеюсь, что ты примешь их... Монферрат, ерзавший на табуретке, отбил палочками ритм, и плавно заиграла до боли знакомая плавная мелодия песни, написанной много лет назад, что самое смешное, на паре у деда Рашида. Звуки бас- и соло гитар смешивались, рождая целую цепочку воспоминаний и возвращая в те далекие прекрасные времена, где все проблемы могла решить бутылка пива и драка. Но когда запел Робер, весь зал притих, даже замер, внимательно слушая песню и жадно всматриваясь в профессора, в котором было очень сложно узнать вредного и придирчивого преподавателя. — But through all of that sorrow we were riding high and the truth of the matter is I never let you go, let you go**... — мягкий, но немного хрипловатый тенор де Сабле, казалось, разлетался по всему зданию, просачивался через щели в стенах, отбивался эхом от стен и проникал в самый мозг; и тут он вытянул руку по направлению, где стояла Мария и, смущенно усмехнувшись, продолжил петь: — You go down just like Holy Mary, Mary on a, Mary on a cross, not just another Bloody Mary, Mary on a, Mary on a cross**... У девушки на глаза накатили слезы, и она совершенно не заметила, как на нее начал оборачиваться весь зал. То, что сейчас совершил Робер де Сабле, было красноречивее любым извинений, ведь он, переступив через себя, выступил перед студентами и коллегами с песней, написанной Ричардом целую вечность назад. А раз он жертвовал своей мнимой гордостью ради своей подруги, то это о многом говорило. Ну, хотя бы о том, что ему не наплевать.

***

Альтаир понял, что стоял, как идиот, с раскрытым ртом на протяжение всей песни, пока пел Волан-де-Морт. Даже язва Аль-Саиф молча подпирал спиной колонну и внимательно вслушивался в слова композиции. Бедный Рауф, который никогда не знал, на какой козе подъехать к ебливому куратору, завороженно, будто на икону пялился на поющего профессора. Студенты перешептывались, некоторые даже снимали на телефон, но Альтаиру вдруг пришла мысль, что, возможно, именно сейчас перед всеми предстал настоящий Робер де Сабле, без дурацкой маски холодной надменности, за которой прячется вполне себе живой человек с вполне себе живыми эмоциями. Интересно, почему, в конечном итоге, куратор стал таким, каким его знал Ла-Ахад? Толпа начала расступаться, и у сцены появилась Мария. У Альтаира сперло дыхание, когда девушка, одной рукой придерживая подол платья, а другой - опираясь на протянутую деканом руку, поднялась на сцену. Прекрасное нежно-розовое платье безупречно смотрелось на точеной фигуре преподавательницы, а металлический наплечник показывал, что в хрупкой на вид девушке скрыт настоящий воин. Но все же, самым привлекательным в Марии парень считал ее черные, как вороново крыло волосы, убранные в пучок, а шелковый непослушный локон, выбившийся из прически, стал пределом мечтаний Альтаира: он бы многое отдал за одну лишь возможность прикоснуться к нему. Преподаватели, улыбнувшись, под всеобщие аплодисменты и одобрительные крики, все вместе обнялись. Монферрат растрепал рукой золотые волосы Сибранда, после чего немец стал отчаянно их прилизывать назад. Снова смех, и Мария закатила рукава, подвязав их перчатками, снятыми немного ранее. Вильям помог девушке снять наплечник, а потом она отобрала у протестовавшего против такой наглости Сибранда медиатор, после чего она, перекинув через голову ремень, взяла в руки электрогитару. — Слушай, а я не знал, что твоя кураторша на гитаре шпилит! — с удивлением воскликнул Рауф, повернувшись к Малику; пусть друг и не закладывал в свои слова никакого подтекста, но от слова "шпилит" Альтаир почувствовал резкую боль в висках. — Балда, это бас-гитара! — возмутилась Мила и легонько стукнула возлюбленного по руке. — Как можно не различать? — Прости, милая, не все погружены в музыку и музыкальные инструменты, — Рауф приобнял девушку за плечи и поцеловал в висок. — Благо, у меня есть ты, чтоб разобраться в этом! — Слушайте, а можно без ваших лобызаний? — Малик закатил глаза и скрестил руки на груди; до романтики Аль-Саифу так же далеко, как до Иерусалима раком, но, кто знает, может однажды у противного парня на жизненном пути появится девушка, которая заставит Малика прикусить свой долгий язык. Альтаиру, в таком случае, остается пожелать лучшему другу настоящей любви и побольше дырявых презервативов за каждую сказанную Аль-Саифом колкость. — Даже бесите немного... — Завидуй молча, друг, завидуй молча, — рассмеялся Ла-Ахад и похлопал лучшего по плечу под одобрительные взгляды Рауфа и Милы. — L'amour vient quand on s'y attend le moins...

***

У Робера складывалось впечатление, что сейчас на университетской сцене он заново родился. Будто и не было конченных родителей, жизненных неурядиц, проблем на любовном фронте и кучи других больших и не очень проблем; весь доселе огромный мир сузился до микрофона и музыкальных инструментов рядом. Де Сабле не пел очень давно, кажется, в последний раз, на вручении дипломов, и с тех пор утекло немало воды. Он сомневался вспомнит ли слова песен, попадет ли в ноты, но все происходило само собой. Сибранд вел основную мелодию игры, Вильям задавал ритм, а Мария, несмотря на то, что ее роль, как басиста очень преуменьшается, создавала гармоничный фундамент музыки, делая ее более объемной. Все-таки, Торпе и Плантагенет - прекрасные компаньоны: все написанные ими песни всегда попадали в десятку. — ...Years ago in a dome at midnight, innocent and immaculate, fold her hands on the holy altar a masquerade, all out of fate***... — зрители одобрительно хлопали, кто-то даже таннцевал. Робер в толпе смог выцепить две пары глаз, золотые и карие, которые завороженно смотрели на сцену: вслушиваясь в каждое слово и всматриваясь в каждую деталь; де Сабле на мгновение захотелось узнать, о чем в прямо сейчас эти двое думали. — ...And on her way to hell betrayed her Christ, then she went dancing with the dead, lost the Lord and the Spiritus Sanctus, raving dancing with the deadell in love with the temper of twilight, lust and evil powers***... Песня закончилась, и зал разразился аплодисментами. Робер счастливо улыбнулся и склонил голову, принимая вполне заслуженные овации; он пересекся взглядом с Ричардом, который довольно усмехался и держал большие пальцы вверх. Де Сабле знал, что впервые за долгое время поступил правильно, так, как велело сердце, но все же, на самом дне души, он чувствовал щемящую тоску, будто он в давно забытом прошлом растормошил чувства и воспоминания. Из собственных мыслей его выдернул легкий толчок в плечо. Робер повернулся и увидел Марию, которая протягивала ему гитару и лукаво улыбалась. — Робби, уступи мне место у микрофона, — озорные огоньки плясали в голубых глазах девушки; Роберу очень это не понравилось, но отказать подруги не дало чувство вины. В конце концов, ничего такого она не сделает, наверное... — Если ты настаиваешь, — Робер забрал бас-гитару и уступил место Марии. Профессор посмотрел на Сибранда, который довольно обнимал свою гитару и что-то радостно рассказывал Монферрату, переставшему нервно елозить на табурете; де Сабле занял никогда место Торпе и провел рукой по струнам. Он очень давно не играл на гитаре, а на басах - тысячи лет назад. Но все же Робер надеялся, что, как и пением, мышечная память не даст ему упасть в грязь лицом перед своими студентами. — Когда-то один человек написал эту песню и сказал, что я должна ее спеть, когда придет время. Так вот, мне кажется, что лучшего момента быть не может, — девушка надела на руки шелковые перчатки, даже не подозревая, как один человек буквально мечтал стать этими самыми перчатками; затем она повернулась к парням и махнула рукой: — Давайте "Don't speak"! — Мария, прошу, только не ее, — тихо отозвался Робер; он знал, что в упертости его подруга может сравниться разве что с ним самим, а поэтому ее переубедить не получится, но все же, попытка не пытка. — Давай другую? — Нет, уважаемый профессор, мы сыграем именно ее, — отрезала Торпе и хлопнула в ладоши. — Поехали! Слова чертовой песни была написана около десяти лет назад Ричардом, когда они перестали быть закадычными друзьями и стали не менее закадычными любовниками. Потом лирика попала на глаза Марии, и она тут же на коленке в автобусе накидала музыку. Только вот исполнять ее действительно не было повода, поскольку Робер и Ричард еще на берегу решили, что их романтические отношения останутся сугубо между ними, а еще в крайне узком кругу друзей. И вот, де Сабле успел выкинуть из головы эту песню, как вдруг Мария решила сдуть пыль с хорошо забытого старого и спеть ее перед всем миром. — You and me, we used to be together, every day together, always. I really feel that I'm losing my best friend, I can't believe this could be the end****... — Торпе пела, и де Сабле мог поклясться, что видел самодовольную усмешку на ее губах; чертовка знала, куда нужно бить, чтоб досадить побольнее. — Don't speak! I know just what you're sayin', so please stop explainin'. Don't tell me 'cause it hurts!**** Де Сабле казалось, что на него смотрят сотни любопытных глаз, чувствовал, как они разрывают его кожу, выворачивают нутро и вываливают на показ скрытые от всего мира чувства к Ричарду Плантагенету, их любовную связь, выстраданную и выборенную. Но, смотря на довольное лицо Ричарда, Робер задумался, а была ли их любовь настолько важна для любимого, как для него самого, ведь в их редкие встречи все, что интересовало любимого, был простой секс. Да хороший и даже феерический, отрицать это глупо, но лишенный глубины и чувственности, будто искусственный. Профессор проморгался и сосредоточил все свое естество на дурацкой четырехструнной бас-гитаре. — It's all ending, we gotta stop pretending who we are. You and me, I can see us dyin', are we?**** — Мария закрыла глаза и полностью отдала себя во власть музыки, изо всех сил стараясь выкинуть из головы страстные признания в любви, бередившие сердце и душу; она хотела немного насолить Роберу, но вышло наоборот: песня заставила ее вернуться к той скамейке, панорамным окнам и жарким ладоням на своих руках. — Don't speak, I know what you're thinkin' and I don't need your reasons. I know you're good, I know you're good, I know you're real good, oh****... Альтаир зачарованно слушал песню Марии, словно моряк пение сирены, направляющий свой корабль на острые морские камни. У девушки был нежный, чарующий голос, мягкий, но немного хриплый; она легко брала самые высокие ноты, и в отличие от завывания Наили, от которого хотелось пойти намылить веревку, Мария была превосходна. Но все же, едва ли не единственный из присутствовавших в зале, парень осознал, что слова песни куда глубже, чем просто про людей, разлюбивших друг друга. Лирика обращена к четырем присутствовавшим здесь людям. Первый и второй - Ричард Плантагенет и Робер де Сабле, которые должны перестать претворяться коллегами и стать теми, кеми они есть на самом деле, а именно - двумя влюбленными. Третий человек, это он сам, Альтаир ибн Ла-Ахад, который своим признанием причинил боль самому дорогому на целом белом свете человеку. А вот четвертым была сама Мария Торпе, холодная ледышка, не желающая ничего знать про любовь своего студента. Но все же, ее голос дрожал, когда она пела про то, что "он действительно хороший, несмотря на объяснения", а это могло значить лишь то, что девушка пыталась совладать с собственными запретными чувствами. И у душе парня родилась надежда, что он сможет обнять Марию и никогда больше не отпускать ее из своих объятий, нужно лишь время и непреодолимая я вера в силу любви... — Мне кажется, что у песни есть скрытый смысл... — задумчиво протянул Рауф, прижимая к себе Милу. — Когда кажется, креститься надо, — отмахнулся Альтаир, почувствовавший на себе взгляд Малика; хоть сам Аль-Саиф и держал свой острый язык при себе, но он никак не мог отвечать за чужие умозаключения, а это значило, что их нужно пресекать в корне. — Иногда банан - это просто банан. — Как я могу креститься, если я мусульманин? — удивленно спросил Рауф, даже не заметив, как прыснул со смеху Малик. — Милый, не зацикливайся, это просто поговорка, — улыбнулась Мила и ласково провела по щеке возлюбленного. Рауф тут же забыл, о чем он думал и говорил до этого, полностью сконцентрировавшись на своей девушке. Песня закончилась, и все водравшиеся начали хлопать. Мария, сдержанно улыбнувшись, сделала реверанс. Монферрат, Сибранд и де Сабле, оставившие свои инструменты, подошли к девушке и еще раз все обнялись. На сцену тут же с завидной ловкостью забрался декан и, поправив микрофон, обратился к залу: — Дорогие гости! Только что вас порадовали своим выступлением непревзойденные "The Crusaders", а сейчас всех нас ждет настоящий бал! Музыку! — скомандовал Ричард, и заиграла ритмичная мелодия; все гости радостно распределились по танцполу. Альтаир внимательно взглядом следил за Марией. Если раньше, смотря на девушку, он представлял всякие пошлости, то теперь он хотел самой что ни на есть простой любви, в самых простых ее проявлениях. Но для начала парень должен заслужить доверие любимой женщины, должен доказать, что на него можно положиться. Альтаир не сомневался ни секунды, что ради черных локонов в своих ладонях он перевернет мир с ног на голову, просто нужно ждать и верить. Как сказал один очень умный мужик: "Все побеждает любовь, и любви мы покоримся".

***

Мария взглядом искала друзей, которые, едва ступили со сцены, тут же растворились в толпе. Студенты и преподаватели танцевали, смеялись и громко разговаривали, пытаясь перекричать громкую музыку, так что звать Робби, Риччи, Вилли или Сибу бессмысленно. Продолжая придерживать подол платья, чтоб никто ненароком не наступил на него, Торпе пыталась протиснуться через танцующих, все еще не теряя надежду разыскать своих друзяшек. Басы резко сменились на легкую медленную музыку. Мелодия была до боли знакомой, но Мария затруднялась сказать, где она раньше ее слышала, словно, это было сотни лет назад, когда она еще была совершенно другим человеком. Еще десять лет назад она была юной, наивной девчушкой, верящей в свое светлое будущее и всепоглощающую любовь. Она много ошибалась, разбивалась вдребезги и начинала все сначала, перестав верить, что ей суждено встретить человека, который утопит ее в любви; в жизнь Торпе приходили и уходили разные мужчины, хорошие и плохие, достойные и не очень, но едва ли она могла сказать, что кого-то их них она любила так, как это описывают поэты. Но все же, у нее в руках была, пусть и иллюзорная стабильность, которая растаяла, как весенний снег, стоило в ее судьбу ворваться золотым смешливым глазам и темно-русой шевелюре. И как Мария не пыталась выкинуть студента из головы, память ярко рисовала его поцелуи, и она тут же слышала страстные приглушенные стоны возле своего уха... Нет, это уже чистой воды мазохизм, так и до дурки недалеко. Мария резко резко и тут же встретилась взглядом с Альтаиром, который появился словно солнышко, когда вспоминали лучик. Девушка чувствовала себя полной дурой, ведь еще в начале вечера сказала, что не хочет с ним иметь ничего общего, кроме рабочих отношений, а сейчас бесстыдно пялилась, не в силах отвернуться. Судьба, видимо, продолжала над ней издеваться, и Ла-Ахад медленно подошел к ней, и теперь девушка могла чувствовать его дыхание на своем лице. Быть так близко и не иметь возможности прикоснуться - невыносимо. Мария нервно сглотнула, пытаясь не думать, что сейчас на них могли смотреть сотни любопытных глаз, которые могут заподозрить их в противоестественных отношениях. Но может ли любовь быть противоестественной? — Мисс, прошу, потанцуйте со мной, — парень протянул руку и, слегка склонив голову, внимательно наблюдал за Марией; сейчас его преподавательница напоминала маленького беззащитного птенчика, которого хочется защитить от всех невзгод. — Один танец, мисс. Пока трезвый рассудок вопил, что Мария должна вежливо отказаться и уйти куда подальше, она положила свои руки на плечи парня. Щеки девушки вспыхнули, когда она почувствовала, как чужие ладони легли на ее талию; легкая дрожь пробежала вдоль позвоночника, и Марии оставалось надеяться, что Альтаир не заметил ее смущения. Девушка посмотрела в золотые глаза и полностью утонула в его омутах; в это самое время, плавно двигаясь под музыку, Ла-Ахад мечтал, чтоб песня никогда не заканчивалась, и он мог вдыхать легкий запах корицы и ванили, запах любимой женщины. Вокруг суетились другие пары, зажимавшие друг друга, но они были лишь шумящей мишурой, закрывавшей от постаронних двух безнадежно влюбленных. Мария окончательно потеряла счет времени, как вдруг раздался треск и грохот. Студенты завизжали и кинули врассыпную. Девушка выглянула из-за плеча Альтаира, закрывшего ее от вероятной опасности собой во второй раз за сегодняшний вечер. Мария слабо улыбнулась, подумав, что ей пора заводить записную книжку и записывать в нее каждый раз, когда парень спасал ее упругую задницу от больших и не очень неприятностей. Девушка грустно вздохнула, когда увидела посреди зала, грустно повалившуюся набок, старую люстру. Монферрат и Сибранд, материализовавшиеся из пустоты, бегали по кругу, чтоб убедиться, что никто не пострадал: к счастью, все были живы-здоровы, только напрудили в штаны немного. — Какого черта это случилось? — громко спросил Монферрат, оглядываясь по сторонам, пока Сибранд нервно поправлял свою шевелюру. Мария и Альтаир переглянулись. Кажется, они оба догадались, что случилось за минуты до падения гребаной люстры...

***

— Все сложилось не так плохо, — прошелестел приятный басистый голос Ричарда. Он стоял в полушаге от любимого, заложив руки за спину, и довольно улыбался. Де Сабле нравился именно такой Плантагенет: простой и искренний, с душой на распашку, пахнущий уютом и надеждой - всеми теми вещами, которые не дали ему в детстве холодный, жестокий отец и истеричная мать-эгоистка. С Ричардом можно было оставить привычную маску и быть тем, кем ты есть на самом деле: просто человеком, со своими страхами и пережитой болью; если бы только любимый дал хоть малейший намек, что ему не наплевать, Робер бы сразу открыл ему душу. Но Плантагенет молчал, а де Сабле устал ждать чего большего. — Угу, — выдавил из себя де Сабле; он стоял, опираясь бедром о перила второго этажа, и упорно делал вид, что рассматривает танцующие пары внизу. Профессор не терял надежды отыскать взглядом Марию, которая после своего, бузо всякой иронии, феерического выступления, успешно растворилась в толпе. Робер не сомневался, что она девочка взрослая и сможет за себя постоять, но все же подружка могла наделать глупостей. А еще де Сабле не горел желанием оставаться наедине с Ричардом, который все более жарким взглядом окидывал своего любимого. — Ты уж больно молчаливый, дорогой, — Плантагенет сократил и без того маленькое расстояние между ними и теперь стоял впритык к Роберу. — Главное, что все мы вместе, как и прежде. — Зато ты горишь желанием пиздеть, — огрызнулся Робер и сделал шаг назад: еще чего не хватало, чтоб еще какой-то чумазый дегенерат их застукал и распиздел об этом всему миру, только уже вероятность того, что у него тоже стояк на Марию, стремится к нулю, и шантажировать его будет нечем. Впрочем, де Сабле сегодня усвоил, что строить схему за спиной Торпе, крайне неудачная затея, но все равно своя рубашка ближе к телу. — Лично я устал и хочу домой. — Так давай мы поедем ко мне, и я мигом сниму твою усталость, — Плантагенет притягивает Робера за талию к себе и тянется к бледной шее. Профессор упирается руками в широкую грудь декана и пытается мягко отстраниться; паранойя Сибранда, возможно, очень даже заразна, и теперь де Сабле кажется, что прямо в эту самую секунду на него смотрят десятки арабов с шрамом на губе и снимают все происходящее на телефон. — Только заберу пальто, возьму ключи от машины и... — ... и ты поедешь домой один, мой любезный, — Робер продолжал отступать назад, все время оглядываясь по сторонам. — И вообще, немедленно убери руки! Нас могут увидеть! — Да ладно, кому мы с тобой нужны? — мягкие губы Ричарда все ближе к чужой шее, Робер чувствует горячее дыхание на коже. — Все заняты танцульками, тут темнота, хоть глаз выколи, так что... Ричард договорить не успевает, так как, наступив на черную монашескую мантию де Сабле, запутывается в ней и со всего размаха падает вниз, попутно утягивая за собой и Робера. Падение длится доли секунды, но для профессора мир замирает, словно в слоумо: и танцпол, и сцена, и спетые песни; и ругань, и слезы прощения... Де Сабле мягко приземляется на грудак Ричарда, хотя по приглушенному стону последнего стало ясно, что ему не так свезло. В довершение, слышится звук развязывающихся тросов, а за ним - грохот разбивающегося стекла и визги студентов. — Сука, я, кажется, голову разбил, — морщась, протягивает Плантагенет. — И люстру тоже... — Робер грустно вздыхает и обессиленно утыкается носом в грудь Ричарда.