***
Во время последней на сегодня пары, которая закончится через полчаса (без двадцати семь вечера), Джейк переписывается с мамой, сославшись на то, что Чонсон поможет наверстать всю не особо нужную теорию. Госпожа Шим вдруг заводит диалог о прошлом — Джейк понимает, что речь идёт о Корее. Он ведь здесь родился. Она кидает старенькие, отсканированные фотографии Джейка с детской площадки, где он весь такой счастливый и прям ну совсем крошечный. Шиму почему-то сразу же хочется оказаться там, хотя он прекрасно понимает: в том дворе стопроцентно больше нет ничего такого. Но желание в этот раз сильнее, поэтому он просит адрес и благодарит сразу же, как только женщина без вопросов скидывает точные данные. Он туда поедет — никому его уже не остановить.«Слуга»
me [18:]:
хён
мне срочно нужна компания после пары
Слуга []: Куда?me []:
ладно я назову это свиданием
просто свидание, без твоих приколов
ты и я, сечешь?
Слуга []: Понял, да Я уже готовme []:
после пар едем кое-куда
потом посмотрим что будет
к половине восьмого жду возле комнаты
Отправив сообщения и убедившись в том, что они прочитаны (Чонсон даже ставит реакцию сердечка), Джейк с улыбкой убирает телефон в карман брюк и продолжает делать вид, что охотно слушает преподавателя. Конечно, записанная в тетради тема даёт хоть какое-то представление о том, что они там проходят, но юноша пропускает всё мимо ушей — просто ждёт звонка. Как только долгожданная свобода ему доступна, он первым вырывается из аудитории и несётся в общагу. На улице сейчас едва ли кого-то можно встретить, хотя многие торопятся по домам после изнурительных трёх лекций. Начинает немного темнеть, ветерок пощипывает покрасневшие от бега щёки — Джейк не обращает внимание на что-либо в округе и продолжает бежать. Даже в общагу он врывается, чем пугает охранника, кое-как успевшего посмотреть пропуск. М-да, Шим не помнит себя таким взбудораженным за последнее время здесь, в Корее. Несмотря на то, что они проведут большую часть свидания (Джейк уже даже не отрицает) на улице, он всё равно одевается красиво: белая рубашка, поверх — тёплый свитер со смешными котами, и объёмные штаны. Перед этим принимает душ и поправляет волосы, выглядящие немного не презентабельно для выхода на улицу. Для свидания — тем более. Джейк трясёт ногой, сидя на кровати, прежде чем выйти за пределы комнаты. Рука то и дело тянется к телефону — он смотрит на время и убеждается, что ещё есть десять минут. Однако ему совсем невтерпёж, поэтому он быстро выходит из комнаты и натыкается на Чонсона — он стоит пред дверью. — Почему не постучал? — Джейк упирается спиной в дверь, чтобы оставить воздух в лёгких. — Подумал, что ты дверь закрыл на ключ. Как утром. — Хён, только давай без этого. У нас свидание, так что. Чонсон сразу же улыбается: вспоминает, зачем он вообще вышел из комнаты. И Джейк только сейчас замечает, как он одет (не то чтобы идеальность его образов на что-то меняется). — А ты что так вырядился? — А что, не нравится? Я могу переодеться. — Ты мог спросить, куда мы идём. — Ты мог сказать! — возражает старший, на что не получает ничего, кроме протянутой руки. Они цепляются ладошками и выходят из здания общежития, почти сразу запрыгивая в нужную машину. Конечно, Джейк это продумал, поэтому заранее заказал такси — сегодня денег не жалко, сегодня они хотя бы есть. Они не целуются за задних сидениях: незачем, зато продолжают держаться за руки. Чонсон поглаживает прохладные костяшки, а ещё выглядит ну очень серьёзным — Джейк наблюдает за ним уже пять минут, даже не пытаясь повернуть голову в обычное положение, и любуется красивым профилем. Нет, ну что? Ехать им ещё минут двадцать, потому что предыдущее место жительства — другой конец города. — I'm not tasty. — Чонсон поворачивается к Джейку, больше не скрывая улыбку на один уголок губ — в его манере. — What? — You're literally eating me with your eyes. — Untrue, — отвечает Джейк и специально отворачивается к окну, больше не пытаясь смотреть на хёна. Нет, он не вредный, просто не любит, когда его так нагло прерывают и отвлекают от полюбившегося дела. А Сон делает это почти постоянно. Джейк, к слову, не особо чувствует, что едет домой, потому что ничего из того детства не помнит — помнит только Австралию, вечное лето и круглогодичный сезон мороженого. Но некий мандраж в груди есть. Ожидание того самого чуда, которое, все знают, не может сбыться. Ещё Джейк должен сделать фотографии, чтобы вся семья Шим убедилась, что он в порядке и вообще живой после почти двух месяцев отсутствия дома. Когда они приезжают в нужное место и Джейк расплачивается за поездку, солнце стремится упасть всё ближе и ближе к горизонту, но это не проблема — просто создаётся хорошая атмосфера. Чонсон же, как будто знает этот район лучше самого себя, тащит Джейка в определённом направлении — к небольшой улочке, набитой ларьками с едой. За сварганенный за несколько минут ужин Сон платит сам: сам сюда их и притащил. Возвращаются они на детскую площадку уже с коробочками рамёна — Джейк ест и понимает, что лучше рамёна от Хисын-хёна уже ничего не будет, однако не возникает. Это ведь тоже вкусно. Чонсон доедает быстрее и гораздо аккуратнее (бережёт свой крутой костюм) — у Шима все губы в красном соусе, но старший помогает вытереть их салфеткой. — Почему мы именно тут? — Я не рассказывал, но я родился в Корее. — Чонсон, понятно дело, удивляется и складывает весь мусор в пакет, чтобы выбросить позже. — Мне было три, вроде как, когда родители решили переехать из-за работы. Мой старший брат ещё что-то помнит отсюда, а я — вообще ничего. Ну вот, в общем. Это наш старый двор. — Ты всё-таки Джеюн, — почему-то усмехается Сон. — Мне нравится твоё корейское имя. Джеюн-а — звучит хорошо. Джейк лишь пожимает плечами и оборачивается на здание, на фоне которого когда-то фотографировался. Оно выглядит в разы новее — уже не тот вайб, конечно, но не то чтобы это сильно расстраивает. Детская площадка, понятно дело, тоже перестроена: нет той странной металлической горки, которая красовалась на одной их фотографий. — Хочешь посмотреть на мелкого меня? — вдруг говорит Джейк, возвращая всё внимание хёну. Они же всё-таки на свиданке. — Конечно. Шим достаёт телефон и открывает созданную за пару минут папку, в которой теперь — только его детские фотки. Маленький мальчик забавно корчит рожицы, едва ли не прислоняясь к объективу камеры, — это смешит Чонсона, листающего все фотки по кругу и любуясь милым Джейком. — Очаровашка. Как будто бы и не сильно вырос. — Зря ходил в качалку, получается, — вздыхает Джейк и смеётся сразу же. Чонсон подхватывает смех следом и оттягивает рукава пиджака, пряча замёрзшие, покрасневшие пальцы. — Значит, пресс всё-таки есть. Покажешь? — Мечтай. В следующей жизни, Пак Чонсон. — Он пожимает плечами и берёт чужие руки в свои, охотно желая согреть, пусть у самого руки не очень тёплые. Джейк чувствует, что так им обоим будет лучше, и Пак даже с этим не спорит. Ему теперь хорошо. Молчаливая пауза затягивается на достаточное количество времени: Джейк попросту не знает, что сказать и как возобновить разговор, а Сон просто боится сказать (или сделать, чтобы хоть как-то неловкость уменьшить) не то. За спинами заметно краснеет небо — смущается за возникшую неловкость. Они сидят на какой-то высокой детской лавочке, забавно раскрашенный под какой-то непонятный мультяшный сюжет, держатся за руки и смотрят куда угодно, но не друг на друга. У Джейка перед глазами нет фотографий из Кореи — перед глазами только участок дома, в котором он вырос. Как-то грустно становится. Джейк не любит плакать вообще: ни дома, ни на улице; ни в одиночестве, ни при людях. Но почему-то поджимает губы — нижняя и вовсе начинает трястись — и вообще отворачивается от хёна по максимуму. Нос сам по себе живёт — Джейку приходится шмыгнуть. — Ты плачешь, что ли? — тихонько говорит Чонсон, после чего пытается глянуть на Шима, но пытаться даже не приходится: Джейк поворачивается к нему сам и мелко-мелко кивает в ответ на вопрос. Руки приходится расцепить, чтобы обнять Пака за шею и уткнуться примерно туда же носом — Джейк стыдливо прячет покрасневшее лицо и щекочет бронзовую кожу, на которой снова собирается всё солнце, беспокойным дыханием. Сон так осторожно поглаживает по волосам, что хочется плакать сильнее. Джейк не уверен, что мамины прикосновения можно променять на что-то, однако эти… от них теперь ну очень тяжело отказаться. Быстрое привыкание играет свою роль — почти что главную. — Почему плачешь? — Скучаю по дому, — бубнит Джейк, продолжая портить слезами красивый пиджак, но не то чтобы Чонсон против. Ему ничего для Джейка не жалко, так что. — Очень скучаю… — Хочу быть твоим домом, Джеюн-а, — говорит Пак и не слышит в ответ ничего, кроме шмыгающего носа. Значит, и не нужно. Джейк в данной ситуации просто не знает, что ответить, поэтому тупо молчит и чувствует, как быстро бьётся чонсоново сердце. Значит, правда хочет.***
Джейк обещает самому себе сохранить слова Чонсона — насколько получится и как получится. Сидя в машине и снова держа его за руку, он чувствует себя хорошо и очень даже дома и больше не плачет, потому что незачем: Пак успокоил его. Время убегает за двенадцатый час (Джейк и Чонсон просто сидели и обнимались, изредка перебрасываясь каким-то фразами, которые не выливались в полноценный диалог) — общага уже закрыта, именно поэтому Сон заказывает такси до своей квартиры и не получает возражений: Джейку всё равно некуда деваться. Уже в квартире Пак и Шим чувствуют себя лучше: здесь куда теплее, чем на улице. Чонсон носится по пустой квартире, пытаясь сделать несколько дел одновременно, а Джейк стоит посреди одного из коридоров и наблюдает, взглядом шагая попятам. Старший, уже успев переодеться, приносит и Джейку сменную одежду, а ещё коротко целует в щёку, пытаясь привести его в чувства. — Я всё испортил? — Нет, даже не думай об этом. Мне всё понравилось. Ты даже плачешь очаровательно. — Чонсон пожимает плечами и подталкивает младшего к спальне, лишь бы тот перестал стоять истуканом посреди вообще всей огромной квартиры. Джейку приходится идти спереди и довольно быстро — и он идёт, почти сразу же плюхаясь на огромную кровать, на которой не спал уже достаточно долгое время. Соскучился. Переодевается он в одиночестве: Чонсон тактично оставляет его и уходит на минут десять в душ — по крайней мере, Джейк слышит шум включившейся воды. Вещи приятно пахнут Чонсоном — этот запах тяжело описать, но он очень приятный и, к сожалению, вызывает привыкание. — Хочешь в душ? Я покажу тебе всё, — голос хёна немного пугает, поэтому Шим вздрагивает и оборачивается. Чонсон тихонько смеётся и замечает быстрые кивки головой. — Джеюн-а, не грусти, пожалуйста, иначе я с тобой пойду. — Куда? В душ? — Ну да. — Я понял, больше не грущу, — отвечает он и убегает в направлении комнаты, хотя до этого не был уверен в том, что вообще не потеряется по дороге. Ему не нужны никакие подсказки и ориентиры — сам найдёт. Прохладная вода для начала хорошо бодрит, однако уставший организм не переубедить — Джейк и не пытается, поэтому включает потеплее и стоит так пару минут, разглядывая белый шов между плиткой. Моется довольно быстро, потому что желание спать просится в большую мягкую кровать. Его удаётся утихомирить после того, как немного обмякшее тело падает на чистую, пахнущую свежестью постель. Чонсон падает следом, где-то за спиной, а после обнимает поперёк живота и прижимается близко-близко, уткнувшись носом в мокрый затылок. Его вообще ничего не смущает — даже заметно повысившаяся температура, которая больше не позволяет накидывать одеяло на ноги. И обниматься теперь тоже тяжело, но всё ещё приятно — Шим будет терпеть до тех пор, пока не растает. Чужая ладонь ложится как-то ровно на то место, под которым сердце едва ли не выпрыгивает из рёберной клетки. Теперь Чонсон чувствует, что никто и не против, если он станет для Джейка новым домом, — конечно, и Джейк не против стать новым домом для него. — Джеюн-а, не хочешь повернуться? — шёпотом спрашивает Сон, после чего убирает руку и отодвигается немного, чтобы Джейк смог повернуться. Противиться совсем не хочется, поэтому он меняет своё положение и почти что тычется носом в чужой, но не то чтобы это смущает (не после парка аттракционов). Шим улыбается и видит улыбку напротив, несмотря на полумрак в комнате из-за включённой настольной лампы. Ладонь сама тянется к острой скуле, пальцы сами поглаживают одно и то же место, а губы сами касаются чужих — просто потому что очень хочется. Джейк перестаёт считать, который раз у него срывает голову рядом с Соном, и больше не спорит с внутренними желаниями: этого ему не хочется. Чужие руки удобно устраиваются на талии и минуют домашнюю футболку, поглаживая горячую кожу на пояснице. Губы всё так же, с особыми трепетом и нежностью, остаются на джеюновых. Отстраниться на пару секунд — почти что преступление, поэтому Чонсон даже не пытается дразнить. Пальцы пробегаются по позвонкам, за ними следом — мурашки, покрывающие едва ли не всю кожу. Джейк вздрагивает, но не пытается избавиться от приятных ощущений. В животе ожидаемо тянет — у обоих; чонсоновы поцелуи спускаются ниже, оставляя незаметные, невесомые следы на шее и немного выглядывающих из-под футболки ключицах. Джейк чувствует: они доходят до точки невозврата, но не то чтобы он пытается остановиться — слишком хорошо, чтобы закончить. Положение меняется плавно, оттого и не так заметно: Сон уже сидит между разведённых бёдер и придерживается горячими ладонями за бока, больше не спрятанные за футболкой — она теперь лежит где-то за пределами кровати. Дыхание сорвано, потому что Пак впервые видит такого Джейка. Все попытки запечатлеть этот момент в памяти проваливаются, но никакого разочарования не следует — Чонсон любуется недолго, после возвращая все прикосновения и поцелуи. Когда чужая майка тоже отлетает за пределы постели, Джейк касается татуировки на рёбрах и, как написано, наслаждается. Взгляд мелко-мелко дрожит, как и коленки, и бегает по смуглой коже, всё так же ловящей любой свет в окружении. Немного влажные плечи красиво переливаются золотом — Джейк отвлекается и не сразу замечает, как чужие губы оказываются на животе. Джейк едва ли не отсчитывает минуты до возгорания, потому что не помнит, когда ему было так же хорошо. Пальцы, держащиеся за крепкие плечи, покалывает точно так же, как и всю нижнюю часть тела. Чонсон везде — и это ощущается так правильно, что желать иного просто не хочется. Новые движения, знакомые лишь откуда-то из не самых лучших воспоминаний, заставляют кровь кипеть сильнее. Между телами не остаётся глотка свежего воздуха, но он и не нужен — есть многочисленные поцелуи, рассыпанные по губам мелким бисером. Прикосновения тоже не заканчиваются, и они тоже везде: задевают чувствительные бёдра, коротко пачкают грудную клетку алеющими пятнами и помогают оставаться в этой реальности. Губы переплетаются снова: Чонсон шепчет милые глупости и признаётся в чувствах так, словно выпил не малое количество алкоголя. Джейк отвечает ему взаимностью: нет смысла молчать, тела только подтверждают мысли. Так Джейк чувствует себя по-настоящему дома: с хёном и в его квартире, в его руках и в его сердце.