***
— Мы собрали вас здесь, чтобы показать, какая расплата ждет предавших Фараона. Уверенный громогласный голос охватывает всю территорию площади. Амен стоит вдалеке от дощатого помоста, но речь заканчивает именно он. Длинная накидка прячет его лицо, показывая лишь короткие платиновые пряди волос и сияющие алыми отблесками глаза. Он кажется спокойным, настолько расслаблено укрытое мантией тело. — Запомните: за любое предательство или обман придется заплатить. Тизиан, озвучь приказ, — Эпистат отмахивается от запуганных взоров и передает ответственность в руки сотоварища. Группа охотников, облаченных в черные одежды, выводит перед горожанами мужчину средних лет, на котором надета только полная пыли схенти. Солнце опускается за линию горизонта, отчего не многие могут различить снисходительную улыбку на лице ведомого. Тот смотрит вниз, медленно перебирает ногами, скользя по проходимому пути, ухмыляется скорой погибели. — Откуда же им знать, почему фараонова жреца казнят в Фивах? — на секунду он затормаживает, волнуя толпу. Тогда же Ливий откашливается, привлекает внимание Эвы и интересуется: «Не жалеешь, что пришла?» Девушка отрицательно качает головой и беззвучно дает понять: они не дали ей никакого выбора, вынудив присутствовать здесь. Парень шепчет ей нечто неразборчивое, из-за чего она хмурится и ударяет того по плечу. Вдруг две пары глаз на мгновение сталкиваются, Эвтиду пробирает дрожь от мощной ауры незнакомого жреца. «Другая, как и я. Это редкость,» — слышит шезму, когда он проходит мимо. Черномаг мечтает напиться до беспамятства, чтобы не разгребать накопившиеся проблемы и вопросы в реальности. Она уверена, что друзья обязательно поддержат ее. — Именем Менеса Второго! Никто, кроме наместника Бога и верных ему жрецов, не может пользоваться магией! Такая сила подлежит контролю и неверных будет преследовать смерть, — Тизиан глаголет выученную заранее речь и предвидит, как кровь будет растекаться по заточенному рубилу. — Какой словоохотливый. Смотри, как бы язык у тебя от таких речей не отсох, — говорит насмешливо и с задором, словно он и не на казни. Столичного жреца вынуждают склонить на эшафоте колени, в то время как он продолжает дерзить. Некоторые из народа, собравшегося посмотреть на казнь, посмеиваются, тыкая в охотников пальцами. Это очень сильно подрывает авторитет слуг Фараона. — Тишина! — разгневанный Тизиан бросает взгляд на Амена, надеясь, что тот вступится за него. Эпистат молча наблюдает за происходящим со стороны, оставаясь в тени. Эвтида, не осознавая своих действий, следит за его выражением лица, на котором виднеются отблески закатного солнца. Девушка пришла не для того, чтобы поглядеть на «вершение справедливости», скорее, чтобы лично встретиться с жестокостью охотника, о которой все отчаянно говорят. — Легко указывать, распоряжаясь жизнью, верно? Не боишься, что местами однажды поменяемся? Диктис, так зовут мужчину, укладывает голову на деревянную плаху и неестественно изгибает свою шею. После пыток в темнице на его теле цветут лиловые синяки, а на скуле красуется неровный порез от удара акинаком. Невольно шезму притрагивается к правой щеке, чувствуя жгучую боль жреца. Под пальцами пустота, но лицо как будто действительно горит. — Эва, все хорошо? Черномаг выходит из транса, стоит Дие прикоснуться к ее плечу и слегка сжать на нем пальцы. Они переглядываются, общаясь через мысли и отходят вглубь галдящей толпы. Такие передвижения мало заметны со стороны, однако от взора Амена они не ускользают. Не зря он не принимает участия в открытом суде. — Будет что-то скоро, — Эвтида берет себя в руки, нельзя давать волю эмоциям. Они возвращаются в людскую массу и держатся рядом друг с другом. А у одного из охотников понемногу заканчивается терпение из-за дерзкого поведения жертвы. Он затягивает петлю на связывающей руки Диктиса веревке, наслаждаясь его шипением, открывает рот, чтобы закончить речь, как… — Прикидываешься храбрым, но внутри дрожишь, как заяц-толай. Фараонов жрец удивительным образом источает такую энергию и уверенность в сказанных словах, что горожане прикрывают ладонями рты от сдерживаемого смеха. Сегодня не публичная казнь, а публичная потеха для них. Впрочем, охотники тоже не прочь позабавиться над товарищем, который медленно теряет авторитет у населения. — Дия, нам нужно срочно уйти. Прошу… — Эва тянет подругу за рукав, однако Дия не шевелится, как и толпа, завороженно следит за судом. Девушка думает: время замедлилось, ведь здравого сознания не утрачивают исключительно стоящие на плахе охотники и она, обычная шезму со странными снами. Эвтиду раздражает то, что не подчиняется контролю и наводит ужас. Это длится пару минут, хотя для нее проходит по меньшей мере четверть часа. — Властью, данной мне нашим Фараоном… — Тизиан скрипит зубами, беря в руки изогнутый хопеш. — Опасаешься, поэтому не развязываешь мне руки? — как нарочно, мужчина не замолкает и демонстрирует палачу скованные ладони. Другие охотники напрягаются, очевидно тоже что-то предчувствуя, готовятся достать сложенное в ножнах оружие. Диктис опасливо облизывает потрескавшиеся губы, глядя в лицо Амена, говорит: — Бойтесь, ваш страх чертовски вкусный! — Соверши задуманное, — приказывает Эпистат и приближается к эшафоту. Амен встает рядом с другими охотниками и не заботится о шепоте, гуляющем вокруг. Многих напрягает его присутствие, нагоняет страх. Тизиан делает взмах, оружие тот же час прорезает кожу шеи шезму, отделяя её от тела. Окровавленная голова жреца катится по деревянному помосту и потешается: — Что же теперь, вы станете черпать руками воздух? Упавшее тело мгновенно покрывается гнилыми язвами, после чего превращается в ошметки кожи, внутренностей. От безголового трупа отделяется знакомый Эвтиде силуэт, дух незнакомца из ее недавних видений с цитриново-желтыми глазами. Он бросается на Эпистата и кидает в него взрывающуюся горсть растертого порошка, который покрывает охотника. — Мне так нравится людская наивность. Передайте Фараону, чтобы готовился принимать гостей, — призрак рассеивается в воздухе, вселяя в энергию горожан страх и панику. Эва замечает щупальца темной энергии, которые высасывают из пришедших зевак их жизненные силы. Их Ка редеет за секунды, прежде чем мужчина совсем пропадает. Шезму готова отдать руку на отсечение: это очень опытный и сильный черномаг. — Он вернется. Такие всегда возвращаются завершить намеченное дело, — она твердо озвучивает возникшие мысли, пугая горожан. — Эвтида, кто это, откуда ты вообще знаешь его? — Дия дергает подругу за плечо и поворачивает лицом к себе. Эпистат же стирает тыльной стороной ладони странное толокно и закашливается. Смесь проела мантию в некоторых местах, грозясь оставить на теле ожоги. Амен сплевывает на землю сгусток крови и утверждает: — Нам подсунули обманку: это не столичный жрец, а черномаг, скрывающийся под чужой личиной. Тизиан сбрасывает под ноги грязное оружие и на всякий случай брезгливо отряхивает ладони. Охотники начинают шевеление и создают прямой проход из центральной площади. Кто-то отдает приказ, который вызывает у всех возмущение: — Пусть жители разойдутся по домам. Немедленно! — Все услышали приказ? У вас ровно две минуты, чтобы исчезнуть с площади, — Эпистат уходит первым, сдерживая рвущийся наружу кашель. Становится предельно ясно: с главным военачальником что-то не так. Эва бросается к нему навстречу сквозь глумливую толпу, но Ливий крепко удерживат ее, чтобы не натворила глупостей. Девушка ругается, болтая в воздухе ногами, и понимает: сегодня друг не отпустит, не уступит ради ее же безопасности. Зря она вообще показалась на казни.***
Раннее утро сменяется глубокой ночью, проходит пять дней. Шезму больше не тревожат кошмарные сны, в которых незнакомец убивает Амена. Да и спать некогда — слишком много заказов выпало на ее долю в последнее время. В лучшем случае пара часов дремоты и пора выдвигаться в храм. Неделя клонится к концу, жизнь входит в привычное русло, Эпистат не показывается Эве на глаза в это время, что не может не радовать и не напрягать одновременно. Сидя за работой, девушка обдумывает поступок черномага. Это был не только онейромаг, но и ведающий в своем искусстве некромант с достигшими высот навыками. Начинающий изучать магию не способен вселяться в других и выживать при гибели оболочки жертвы. Единожды Реммао делал что-то похожее, однако все равно не то. Чересчур мощная аура и пропитанная мраком Ка. «Чем же обернется его выходка?» — Эва бросает письмена на стол и разминает затекшую шею. — Почему прекратила? — Реммао отвлекается от свитков и цокает языком. Эвтида ослабляет тугой пучок, распуская волосы по плечам, довольно мычит. Прическа так и стягивала голову, добавляла напряжения к кропотливой работе. Она возвращается к делу с меньшим рвением, лукаво отвечает мужчине: — Устала, наставник, прости глупую. — Не юли, что произошло? — интересуется скорее из вежливости, для приличия. Он видит девушку насквозь, что не может ту не раздражать. Промолчать нельзя — все равно выпытает или спросит у той же Дии, которая обязательно разболтает лишнего. Как будто мысли читает… — Смогу ли я когда-нибудь достичь уровня мастерства того черномага? — пряча благоговение, спрашивает Эва. Реммао вчитывается в документы о количестве людей, унесенных хворью. Теперь он всегда будет замещать жреца в храме. Старик не перенес дороги и умер, возвращаясь в Фивы. Трагично, но такова жизнь, а черномаг должен извлекать выгоду из всего. — А почем нет? Учишься старательно, хотя… Рано об этом думать ещё, заплатить придется, — на его взгляд, сегодня шезму слишком задумчива. — Раньше ты не говорил о дополнительной плате, наставник, — мысленно Эвтида прикидывает накопленную сумму. В целом, ей хватит монет, чтобы навсегда покинуть город и скрываться в течение пары-тройки лет. За недавние заказы заплатили очень хорошо, к тому же она обновила накидку и выходное платье. Да и осталась неплохая сумма… — Делом займись, не о том думаешь. Шезму опускает глаза в пол, продолжает что-то писать. Слова получаются неровными, кривыми, скачут по строчкам. Рем забирает у полуспящей девушки папирус, читая все, что та написала. Недоволен: он диктовал гораздо больше. — Эвтида, в чем предназначение черномага? — Помогать простому народу? Эва исподлобья следит за прищуренными глазами и надеется, что угадала. Столько лет они изучают темные искусства, зарабатывают на жизнь с помощью заказов, но о высшей миссии не обмолвились еще никогда. — Ты близка к ответу. К чему может привести любая ошибка? — Жизни можно лишиться, наставник, — Эва сразу вспоминает славного Эбо и добродушную Монифу. — Верно. Ты хорошо слушала прошлый урок. Иди, сегодня от тебя мало проку, — Реммао сам заканчивает учетный список и даже не смотрит вслед уходящей девушке. — До завтра, наставник, свидимся ещё. Шезму набрасывает на плечи просторную накидку, которая вдвое больше ее, открывает массивную дверь и крадется домой. Она заинтригована: может и вправду станет такой же сведующей в темном искусстве? Тело Диктиса сожгли сразу, как только разогнали жителей. Оно загорелось неестественно зелеными всполохами и прахом рассыпалось прямо в костре. Дух того черномага притих, очевидно реализуя свои планы. Никогда до этого колдуны не решались на столь кощунственные дерзости прямо под носом охотников. Что доказывает: Египет меняется, как и существа, живущие в нем. Отчаянной смелостью обладают многие, но абсолютным бесстрашием — единицы. Эвтида тенью прокрадывается в выделенную комнату, не раздеваясь, ложится в холодную постель. Стоит ей закрыть глаза, как Дия стаскивает с той одеяло и возбужденно садится сверху. Невысокое ложе прогибается под двойной тяжестью, а фиванская сплетница безумно тараторит, донося до соседки «важные» новости. — Эвтида! Ты не представляешь, что я выведала у стражника! — Не будь гюрзой, ползая вокруг да около, да и слезь с меня, — шезму сталкивает раздосадованную подругу на пол и садится рядом. Дия обиженно потирает ушибленный бок, но порывистого энтузиазма не теряет. Посматривает на Эву, косит сонные глаза из стороны в сторону, проверяет, спят ли другие воспитанники, столовой ложкой ест стойкое терпение вернувшейся. — Злющая, как голодная гиена. Как тебя еще земля носит? — Говори, сплетница, иначе до утра меня не добудишься. — А вот и не буду! — Дия восклицает это в сердцах и раздосадованно режет языком холодный воздух. Шезму лениво зевает: подруга ведь не продержится и пяти минут, расскажет через силу. Другие девушки крепко спят, что не может их не радовать. Как и предсказывает Эва, онейромантка едва слышно шепчет узнанную новость: — Они долго скрывали это, но Эпистат не поднимается с постели, а охотники меряются, кто же заменит его, — представления Эвтиды о небывалом здоровье Амена рушатся, как вавилонские столбы. Всю усталость и злость на Дию как будто снимает рукой. От неожиданности вскакивает с плетеного коврика, ударяясь о выступающую боковинку кровати, ругается себе под нос и переспрашивает чересчур громко: — Что? — А ты думаешь, болезнь не забирает охотников? Как бы не так, все равны перед смертью! — выговорившись, Дия сонливо ложится обратно на перину. Эвтида же берет первое попавшееся платье, надевая его вместо дневной одежды, порывисто обнимает подругу перед уходом. Неизвестно, какая глупость пришла к ней в голову — даже Боги порой не способны объяснить принятые этим черномагом решения. — Дия, я должна увидеть все собственными глазами. — Исфет, сдурела что-ли? — виновница, вытаращив испуганные глаза, резко хватает шезму за руку, — Не пущу, Эвтида, жизнь порешить хочешь? — Я осторожно: одним глазом в окно взгляну и вернусь, — она вырывается из цепкого захвата, целуя Дию на прощание. Фиванская сплетница принимает очередную попытку удержать подругу, спрыгивая с мягкой кровати — безрезультатно. Когда Эвтида захочет чего-то, то умрет, но добьется и получит желаемое. — Чумная, зачем сдался он тебе? — онейромантка гневливо спрашивает это, представляя, как голова Эвтиды уже катится по деревянному эшафоту. Шезму оборачивается и давится воздухом, не находя ответа. Что-то внутри донельзя тянет ее туда, узнать, как плох Амен. Однажды любопытство точно не доведет до добра, Эва уверена в этом. — Молчишь, и правильно. Негоже черномагу под носом охотника ходить. — Ложись спать. Я скоро вернусь, — она выпрыгивает в окно и, пряча лицо, крадется по безлюдной улице. Не успевает дойти пары десятков шагов до нужного дома, как натыкается на вооруженного мужчину. Тот облизывает сухие губы, видя девушку, спрашивает, что она ищет в такой час. — Гуляю, Господин, воздух сегодня свежий, — она наигранно обводит возле себя полукруг и показывает пустые руки. Молодой стражник недоверчиво осматривает Эву и, не найдя ничего подозрительного, ругается о позднем времени для прогулок. По Египту бродит изнурительная хворь, от которой жители умирают сотнями, а ей не сидится дома. Что может быть наивнее и нелепее? — Не стоит, возвращайся домой, пока за жрицу любви лишний глаз не посчитал, — случайно выбранный наряд действительно оголяет лишние участки тела. «Как же, не для этого жизнью рискую!» — Эвтида мирно склоняет голову и отходит от охранника подальше. Не хватает ещё, чтобы догадался о чем-то. — Давай-давай, спят в такой час, а не возле охотничьих хижин ошиваются! — для надежности он прикрикивает и подгоняет негодующую шезму. — Хорошего дежурства, Господин, — бормочет пожелание и удаляется, делает большой крюк по площади. Черномагу отчасти весело от недальновидности стражника. Какой еще дурак так легко поверит в то, что Эва отступится от намеченной цели? Впрочем, она не до конца уверена, сработает ли обман, отчего ускоряется и проникает в дом Эпистата через окно более шумно, чем рассчитывала. В синеватом полумраке она натыкается на десяток различных мазей и настоек. Прикроватный столик так и обставлен маленькими склянками и шкатулками. Рядом стоит сосуд, наполненный чистой водой, и лежат лоскутки ткани. «Скромный быт, самое необходимое и в нужном количестве. Не на широкую ногу живешь, Эпистат,» — Эвтида скептически хмыкает. Шезму обращает внимание на неподвижно лежащего мужчину, на чьем лбу выступают капельки пота. Из без того бледная, его кожа приобрела зеленоватый оттенок. Неестественно выступающие вены, едва ощутимое сбившееся дыхание и окровавленные бинты, покрывающие оголенный торс — Амен стал тусклой тенью самого себя. Девушка склоняется над ослабевшим телом, бережно убирает с лица прилипшую мокрую прядь. Ей искренне жаль охотника: даже палачи, по рукам которых стекает кровь тысячи жертв, не заслуживают умирать так. Несвойственное другим черномагам сочувствие мешает мыслить рационально: Эвтида почему-то хочет пробраться в его сон, поговорить, но вовремя сдерживается. Ей пора возвращаться — если попадется, то точно лишится головы. Шезму, не осознавая своих мотивов, смачивает губы Эпистата свежей водой, стирает дорожки выступившей крови. Она поднимает измятую простынь, меняет повязку на груди, брезгливо морщась желтоватого гноя. Надеется, что мужчина издаст хотя бы один-единственный звук, докажет, что борется за жизнь. Тяготящая тишина давит на Эвтиду: грозный охотник, чьего прославленного нюха боятся все черномаги, не двигается даже тогда, когда она случайно надавливает на прожженный ядовитым порошком бок. Другой бы на его месте застонал, проклял шезму — точно почувствовал бы пульсирующую боль. «Исфет, что же бросил в тебя тот черномаг, Амен?» — Эва в неподдельном ужасе осматривает перебинтованное тело и слышит, как скрипит дверной проем, ведущий в комнату охотника. Она стремительно бросается в подкроватную тьму и задерживает дыхание, чтобы случайно не издать лишнего звука. Просторное помещение озаряет вспышка яркого света.