***
— Последний! В выходные мне нужно напиться, иначе точно не доживу до начала следующей недели. Черномаг задувает тлеющую свечу, складывает в стопку готовые свитки. Часы давно отсчитывают новый день и яркое полнолуние служит доказательством этому. Эва уверенно полагает: «Если и дальше будет столько работы, то из хижины точно не выберусь». Даже если слуги Фараона и платят хорошо, корпеть над пергаментом, выводя каждый символ, она не хочет. С постели раздается тяжелый стон, который настойчиво привлекает ее внимание. Недолго думая, шезму садится возле охотника, отмечает: жара больше нет, снадобья сработали. Ливий должен быть главным лекарем, а не эти, выписанные из столицы. Парень сумел найти выход оттуда, где его не замечал никто. — Тише, дурные сны всегда заканчиваются. Эвтида по-матерински касается напряженной шеи, поднимается, задерживаясь на солнечном сплетении. Пара секунд, и светящаяся искорка магии сливается с Ка Эпистата. Черномаг не контролирует собственные действия, ее цель — помочь, облегчить страдания. Внутренняя энергия Амена делается ровнее, как будто пропадает внешнее давление. — Ты — властитель этого. Докажи, что кошмары не властны над тобой. Эпистат неосознанно перехватывает девичью ладонь, прижимая ту к раскаленной груди. Дыхание у него рваное, прерывистое — во сне мужчину что-то несказанно испугало. Свободной рукой шезму убирает упавшие на лицо пепельные пряди, проводит по линии скул, стараясь унять оставшуюся нервозность. — Все хорошо. Я рядом, с тобой. Сидеть настолько близко к человеку, который убивает подобных тебе, глупо. Однако сейчас Эвтида видит не грозного охотника, а простого мужчину, нуждающегося в поддержке. Сама переплетает их пальцы в надежный замок и придвигается теснее, падая со стула на свободную часть постели. «Каждый корабль возвращается на пристань благодаря свету. Сегодня я побуду твоим маяком, Господин,» — она бесповоротно засыпает, не контролируя их сплетенные в воздухе энергии. Под утро его пульс замедлился, а тело заметно расслабилось. Эпистат не пошевелился ни на дюйм, проведя всю ночь лежа на спине. Шезму не заметила, как оказалась прижимающейся к теплому боку, и тоже уснула. Почему-то она наконец ощутила себя дома, там, где ей никогда не грозит никакая опасность. Сама тянулась к пожирающему пламени, как мотылек, не боясь сгореть. «Бабочка, долетевшая до цели, погибает.» — пронеслось у нее в голове, подобно чьей-то повторяющейся мантре. С наступлением рассвета Амен первым открыл глаза и долго не мог понять, почему ему так хорошо. Мужчина отчетливо помнит ядовито-желтые зрачки, сломавшие тогда еще юную психику, отрывки из детства, но… Он не чувствует страха, гнева или отчаяния — в душе поселились умиротворение и гармония. Будто кто-то забрал этот тяжелый груз вместе с болью. Разминает затекшую шею, замечая мирно спящую девушку. С правой стороны к нему, подобно домашней кошке, льнет Эвтида. Длинные темные волосы слегка растрепались, щекоча мужскую грудь, а миниатюрная ладонь так же покоится возле сердца охотника. Красивая, расслабленная, невинная… «Что же ты делаешь, Неферут? Зачем сводишь с ума одним присутствием?» — мысли путаются, отдавая власть голосу сердца. Эпистат готов отдать душу, чтобы продлить такие сладостные минуты пробуждения. Тело полностью восстановилось, пуская по позвоночнику нервные импульсы, а шрамы на спине ноют не так сильно. Слабая пульсация в области висков — это единственное последствие после «болезни». «Спасибо, Дарующая Жизнь. Как можно будет отблагодарить тебя?» — без сомнения, он исполнит любое произнесенное желание. Амен перекатывается на бок, стараясь не потревожить Эву. Глядит на плавно вздымающиеся очертания девичьей груди, залегшую между бровей почти невидимую складку, губы, изогнутые в легкой улыбке… И не может сопротивляться желанию прикоснуться к ней. Взрослый и опытный охотник по-мальчишески теряет выдержку и собранность от беспочвенной идеи пролежать весь день, перебирая между пальцев шелковистые локоны. Бархатная кожа покрывается мурашками, стоит Эпистату невесомо поцеловать Эвтиду в лоб. Та хмурится, однако не просыпается, устраивая лицо на его груди. — Да что со мной происходит? Мужчина дает себе увесистый подзатыльник: зверь, сидящий внутри на прочных цепях, грозится вырваться. Теперь тот хочет впитать каждую клеточку, вздох и жалобный стон, что издаст шезму, если Амен не сконцентрируется. Ему нужно окунуться в ледяную воду, чтобы искушение прошло. Она — его ходячее наваждение. С не присущей грацией, но со всей осторожностью, на которую способен, выбирается из личной ловушки. Хватает висящую на прикроватном стуле накидку и стремительно уходит, тихо закрывая дверь. Правда он не учел того факта, что Эва вовсе не спала, притворяясь с того мига, как Эпистат выпустил ее ладонь. «С женщиной давно не был, господин, если не выдержал своего же поцелуя?» — черномаг потягивается, меняя положение, и хитро рассматривает потолок. Этот поступок… Был приятным. Несмотря на кратковременность, мужские губы успели по-настоящему обжечь девушку. Заставили задуматься, кому еще они дарили удовольствие. Шезму клацает зубами, прикусывая внутреннюю сторону щеки: какое ей в общем-то дело? Мало ли, скольких женщин Амен возносил до небес. — Исфет, о чем я думаю? Девушка поправляет помявшуюся ткань, ругаясь, что уснула в дневном наряде. Мышцы слегка гудят; ей жизненно необходимо умыться и переодеться. Буквально вскакивает с уютной постели, подходит к сумке со сложенными заранее вещами. Хлопает себя по щекам, разгоняя кровь по организму, отходит в темный угол и беззастенчиво сбрасывает вчерашнее платье. Эва топчется на месте в полупрозрачном белье, путается в воздушных тканях цвета индиго. Ленты, находящиеся на спине, завязались в крепкий узел и категорически отказываются подчиняться. — Аарс! Сколько можно? Нетерпеливо дергает сбившийся материал, однако должного эффекта не происходит. Постепенно терпение шезму подходит к краю, грозя наряду скорой кончиной. Она протискивает кисти в расклешенные рукава, борется с вырезом на груди — постепенно жертва поддается, сдавая позиции. Эвтида больше никогда в жизни не наденет его. — Помочь? Девушка чертыхается, слыша сбоку мужской голос. Хриплый тембр принадлежит Амену, стоящему около дверного проема. Посвежевший после утренних процедур, тот поддается соблазну, приближается, вставая к ней вплотную. Холодные ладони скользят по обнаженным лопаткам, ловко затягивают корсет. — Благодарю. Ее смущенный шепот разрезает общее напряжение. Лицо краснеет, когда Эпистат не отодвигается, и не уходит, чтобы заняться своими делами. Вместо этого охотник склоняется над Эвой и, как пустынный тайпан, шепчет в самое ухо: — С добрым утром, Неферут. Загнанная в угол, она отскакивает от него, пряча пунцовые щеки и плотнее сжимая бедра. Внизу все катастрофически пылает, мешает думать рационально. Шезму прикладывает ладони к грудной клетке, унимая бешено колотящееся сердце. Набрасывает на лицо маску спокойствия, делает вид, что держит ситуацию под контролем: — Пусть твой день будет добрым, господин. — Амен, — поправляет и ухмыляется короткой заминке. Черномаг старается не опускать взгляд, замечая внушительного размера выпуклость через свободные штаны. Разумеется: от тесного контакта с женщиной, к тому же симпатичной и иногда умеющей держать язык за зубами, у него возникло возбуждение, которое должно быть отдает в область паха. — Что? — ей чертовски хочется прижаться к Эпистату и сгореть в его руках, но страх быть раскрытой очень мешает. Исфет, что за желания с самого начала дня… — Я давно просил называть меня по имени, — кажется, он прочитал мысли Эвтиды — мужской кадык резко дернулся. Мужчина не скрывает своего вожделения и возвышается на ней. Донельзя опасно проводит языком по оголенным клыкам. Порывается поцеловать ее, сгрести в объятия, наплевав на все, однако замечает тень сомнения и уступает. В душе охотник оставляет на Эве собственнические метки, а в жизни только пожирает взглядом. — Тебе лучше уйти, Неферут. Шезму кивает, юрко выворачиваясь из ловушки, и задерживается возле двери. Аромат белого мирта и граната поглощает Эвтиду; фантазии невольно вырисовывают картинки; о которых ему лучше не знать; как, словно веером, женские пальцы раскладываются по белоснежней груди охотника; как одни касания заставляют его сгорать в желании. Шезму зависает, падая в рабство грехоподобных грез. — Вернись послезавтра, когда закончишь с делами, — девушка резко выныривает из манящего омута, вздрагивает. Колокола ударили в набат, унося за собой возбуждение. Черномаг едва слышно хрипит, держит лицо, притворяясь доверчивой дурочкой. Дерзит, выдавливая из груди единственное слово, занося ладонь над деревянной ручкой: — Приказываешь? — Прошу. Нам следует закончить разговор, — ежедневно его голос отправляет в могилу десятки подобных ей, а сейчас Амен просит Эву о чем-то? Шезму бывает самонадеянной, неосторожной, но она не дура. Эпистат не просто догадывается, а знает об ее причастности к событиям в городе. Только почему молчит, отчего изводит Эвтиду, считает, что придет, сознается, положив голову на плаху? — Хорошо, — повинуется, но зрачки прищурены — храброй прикидывается. — Отдохни от меня, Неферут, потом будет много работы, — Эпистат не ошибается: от приближающейся хвори жители умирают, как мухи под начало осени. — После двух десятков свитков меня сложно чем-то испугать, — усмехается, гордо вскидывая подбородок. Охотник оглаживает смуглую кожу на расправленных плечах, подцепляет пальцем серебристую ленту. Скромная цепочка поднимается вместе с ней, сдавливая девичье горло. Одно движение, и она упадет к его ногам. До невозможности близко и маняще. — Говорливая сегодня, не то, что вчера, — Амен рад, что Эва прекратила корчить покорность и раболепие. Соскучился по колкостям и дерзости, которую не позволит другим. Она собирается никуда не уходить, ослушаться наставления и просидеть рядом. Выводить его из равновесия, питаться эмоциями, закапываясь все глубже. Чертово платье, чертовы порывы. Мазохистка, а не черномаг, который должен быть осторожным, избегать подобных Ему. — Это плохо? — если утопать, то наверняка. — Ничуть. Иди. Бросает напоследок, уходя вглубь комнаты. Накопилось много дел, присутствие шезму рядом выбивает из привычной колеи. Вместо пергамента он видит изящную спину, сдавленную голубым корсетом; вместо докладной — шелковистые локоны, запутавшиеся в своих пальцах. Исфет, за что боги послали такую кару? — Увидимся, Амен. Дверь окончательно закрывается, и он стоит в комнате один. Возвращается к холодной постели, заправляет ту, надеясь, что возбуждение всё-таки спадет. Какая нелепость: взрослый охотник игнорирует свои подозрения о причастности Эвтиды к черномагам, хотя все факты буквально кричат об этом. Потерявший голову и готовый сам встать на дощатый помост… Письменный стол завален готовыми свитками — она не теряла времени зря. Да, Эва определенно заслуживает два выходных. Эпистат разбирает списки погибших, пойманных и убитых. Усмехается тому, как девушка давно умыкнула расписание охотничьих дежурств. Ловко, но чересчур наивно — полагать, что получится обвести вокруг пальца главного слугу Фараона. Скрип. Ржавые петли давно пора смазать или заменить, однако никак не дойдут руки. Почему не попросить того же Ёрана, периодически посещающего его? Неконтролируемая вспышка раздражения смешивается с прошедшим возбуждением. Его злят собственнические планы на девушку. — Здравствуй, Амен, — Тизиан по-свойски обходит комнату, останавливаясь у окна, — глядишь, рехет и вправду тебя оживила. Мужчина протягивает ладонь для рукопожатия, отмечая, что друг в самом расцвете сил. Эпистат задумчиво кивает головой в знак приветствия, только спустя пару минут фокусируя взор на госте. Тот улыбается: больше не придется исполнять чужие обязанности, да и череда неудачных охот оборвется. — Ни дня «верный писарь», — делает на последнем особый акцент, — не покидала тебя, да еще и целебные мази принесла. — Эвтида. Ее зовут Эвтида, — в голосе проскальзывает гнев, который призывает обращаться к девушке по имени. Охотник искренне не понимает, что происходит с военачальником. Исфет, словно девчонка того не только выхаживала, но и приворожила. Он цокает языком, сдергивает занавеску, пропуская в комнату солнечный свет, и решает проверить свою догадку самым простым способом — вызвать человеческую ревность. — Если бы еще смолчать вовремя могла, то я бы… — Тизиан мечтательно подмигивает, закатывая глаза в предвкушении. Амен сжимает исписанный девушкой лист, испепеляя друга убийственным взглядом, и старается усмирить внутренних чертей, которые почему-то пробудились после неосторожно брошенной фразы. Мысленно дает себе пощечину: с чего Эва вообще принадлежит ему? Глупость какая-то, как вообще сумела проникнуть в разум? Тем не менее, он возвращает былой самоконтроль и дает клятвенное предупреждение: — Не смей ее трогать: не посмотрю, что с детства знакомы… Тизиан принимает позу пораженного и смеется: не каждый день можно заметить у лидера такие эмоции. Впрочем, он действительно рад, что Эпистат пришел в себя. Беззлобно отвечает, следя за тем, как дергаются плечи собеседника: — Выдохни, Эвтида и внимания на меня не обращает, только вокруг тебя носится, — говорит чересчур спокойно, сразу переключаясь на фигуристую женщину из поселения, с которой прекрасно провел прошлую ночь. Амен прекрасно знает: Эва потом вернется. Отоспится, нагуляется по городу, но воротится, потому что обещала. Подергивает плечом, снимая бессмысленную повязку, и облачается в белую накидку. Нужно построить воинов, провести срочное собрание и раздать приказы. — Итак, что произошло в мое отсутствие?***
Где-то далеко в ночном мраке над своей жертвой возвышаются две пары мужских глаз. Самый высокий из них облизывается, представляя на руках новую кровь. На золотистой радужке пляшет пламя от свечи, черная накидка не позволяет заметить больше деталей. — Отважная. Он любит таких, — другой же заносит кинжал над трупом изувеченного мальчишки, вырезает магическую метку. Странный символ в виде скипетра с головой змеи, окруженный крестом ансед. Знак подчинения, вечного служения, лишения воли — они порабощают душу мальчонки, делая из того подконтрольную марионетку. — Не струсит танцевать со Смертью, исполнит Его волю? — первый добавляет, еще полный сомнений. — Все черномаги должны быть на короткой ноге с ней. Я знаю ее. Да и мало кто держится за мораль и важность прежних устоев, — незыблемая уверенность; никакого дрогнувшего голоса, сочувствия или жалости. Перемещают детское тело в повозку, чтобы вывезти то из города. Еще дюжина таких, и Господин будет рад. Невозможно занять власть без определенных жертв. Сегодня предводитель не пачкает руки, стоит поодаль, контролируя процесс. — Когда закончатся другие приготовления к ритуалу? — Ко дню восхваления Сета, — слуга кланяется, и они отдаляются, оставляя после себя только размытые тени.