***
Сон Эвтиды медленный, тревожный: от любого шороха может проснуться. Сильной рукой охотника обнята, все больше прижимаясь к тому, льнет в надежде, что ослышалась. Однако слух у черномага отменный, несмотря на усталость обуревающую и шепот его. Забывается ненадолго Эва, потому что сейчас ни поговорить, ни с глаз Амена не уйти. Засыпает, хоть мышцы и в напряжении пребывают. Подушка под головой девичьей дергается от того, что та вскочить от кошмара пытается. Эпистат ближе ее притягивает, острым носом в ароматные волосы зарываясь, убаюкивая. Правда не успокаивается она, потому что в кошмар этот ведающий черномаг с эшафота пришел. То ли Эвтида оказалась не в том месте и не в то время, то ли сам он пожелал того.***
— Эта чертовщина уже сводит меня с ума! Сейчас шезму белым призраком между построек стоит, за устроенным для нее представлением следит. Живность разная по сторонам стонет, да хворь удушливой волной на них расходится. Кроваво-красной патокой в Ка забирается, выедая и отравляя ту, — много жертв на алтарь попадет. В центре всего сумасшествия мужчина-черномаг, находится и с оружием своим играется. Изящную рукоять вертит, таинственным узором любуясь. Гостью сразу почувствовал из-за вибрации по земле, из-за энергии, за которой давно следит. Показательно глядит на ту, усмехается: — Я думал, тебе нравится на острие неизвестности танцевать, — слегка царапает запястье собственной руки, — но сообразишь многое, если захочешь. — Сдалась тебе безобидная шезму… Хворь ведь, что по Египту гуляет, твоих рук дело, да? — шипит про себя, прикусывая щеку со внутренней стороны, — Измором страну взять решил, до власти добраться, Менеса Второго сместив? Он облизывается, перекатывая между пальцев остро заточенный ритуальный кинжал, на самом конце которого запекшаяся кровь. Поодаль лежит девочка-подросток с пустыми зеницами и странным знаком, который вырезан на ее шее. Диктис смотрит прямо на Эву, не обращает внимания на гомон вокруг. — Твое предположение поразительно мелочно. У меня и так в столице верные глаза и уши есть, зачем же менять привычный людской уклад? — голос сытый, немного шершавый, — Да, Нефтида, не это мне нужно. Самому интересно… Мы так похожи, словно одной крови. Шезму передергивает от того, как тот по-особенному выделил мысль об ее происхождении. Мужчина достаточно стар: не могла же мать, пусть и непутевая, такому отдаться? Нет, не были и не быть не могут черномаги родственниками. Хотя, если подумать… Нет, это сущий и невероятный бред. «Поди прочь с моих глаз, даже в видениях измором взять решил! Я и так с огнем наигралась, грозя на эшафот взойти,» — прежняя Эвтида бы испугалась; эта же, то ли от выброса адреналина; то ли после потрясения глубокого чувство стража утратив; злится, на ходу планирует, что после пробуждения с Эпистатом делать будет. — Хорошая девочка, не боязливая. Прекрасно карта легла, не ошибся значит… Диктис перекладывает стилет в нагрудный карман и указательным пальцем приподнимает ее подбородок. Рехет взглядом бегает по сторонам, пытаясь с места сдвинуться, хоть какой отпор дать. Ноги как будто приросли к земле и не подчиняются ей. Сейчас она застывшая марионетка в руках психопата, пусть и в собственной голове находится. — Действительно такая же, — с упоением вдыхает предназначенную для него ненависть, — взгляни вниз, шез-му. Как по волшебному щелчку, Эва выходит из минутного оцепенения и вскрикивает: в побелевших руках зажат идентичный нож. Только жидкость могильно-серая, с запахом едкого дыма, как и сфера тогда вокруг Амена. Мигом отбрасывает куда-то вбок его, ладони о черную накидку обтирая. — Это твоих рук дело? Отвечай! — голос предательски срывается от переполняющих эмоций, никакому контролю не поддается. — Смышленая, быстро иллюзию разгадала, — довольно облизывается — Вот только Ка тоже очерченная, как у меня. Девушка ахает: та никогда еще не убивала, почему внутренняя энергия на сторону зла могла перейти? Спрашивает, удовольствие незнакомца прерывая, и думает, как же в реальность обратно попасть. Буквально тычет пальцем в небо, высказывая первое пришедшее на ум предположение: — Анубис прислал тебя, Диктис? С черномагом что-то странное происходит: лицо от гнева перекоситься готовится, да тьма вокруг них резко сгущаться начинает. Небосклон еще более темной завесой покрывается и скарабеи из щелей вылезают. На конец света отчасти похоже, только восстания мертвецов не достает. — Не называй меня именем какого-то грязнокровки! Имя мое — Мостафа, тот, кто среди всех Избран, — агрессивно прикрикивает, но мгновенно надевает маску равнодушия, — Я сам по себе, пусть и в тени Богов часто скрываюсь. Девушка, перебарывая не слушающиеся конечности, к оружию тянется, удар хочет нанести. Верно Ливий говорил: краткостью надо судьбу вершить, тогда и не помешает ничего. У таких душегубов, какими бы опасными и амбициозными те не были, постоянно этот извечный порок есть. — Отчего не спросишь, зачем преследую тебя, шезму? Хотя твое право, выбора так и так не предоставлю, — замолкает, слова тщательнее подбирая и лакомым кусочком заманивая, — Сделка выгодная для обеих сторон есть. Поручение мое однажды исполнишь, и от всех проблем избавлю. Вместе со мной на вершину мира встанешь. — Мягко стелешь, Мостафа. Пусть и дурой я иногда оказываюсь, но здесь и юнцу подвох заметен, — шипит ему в лицо, змеиный яд желая на того извергнуть. Мимо них незаметно проходит Реммао, повергая Эву в больший шок. Тот ставит возле ребенка, которого они потеряли из виду, несколько свечей, и вокруг еще гуще разбредается темная энергия. Дитя бесследно пропадает, а Эвтида предчувствует очередную волну хвори, которая настигнет их вскоре. — Не торопись с ответом, Нефтида, — уверен, согласишься скоро. И не советую мне грубить, не по чину еще на старшего по рангу озлобленной гиеной смотреть. Мир девичий рушится понемногу, когда наставник ее бывший голову перед чудовищем преклоняет, на колено вставая. Ослепленный неизвестной ей жаждой или зачарованный перспективами возможного будущего, хоть и не наяву еще, владыке довольному дать отдает. Мерзко и противно Эвтиде наблюдать за этим: не горько, не больно, а именно гадко. Ничто грех предательства затмить не может. — Не провалился бы ты в… Он нагло перебивает хозяйку сновидения, по-особенному коварно улыбаясь. Как будто обугленные, волосы его на возникшем из ниоткуда ветру шевелятся в такт полам укороченной накидки. Для полного образа ему только маски фирменной не достает, хотя опытные черномаги прекрасно без нее обойтись могут. — И с охотничком твоим подсоблю, если кой-какой намек дашь. Передает ей в руки флакончик с густой настойкой и к слуге двигается. Не интересна ему больше Эвтида, дело важнее закончить. Девушка на весу ловит пузырек, радуясь, что полностью теперь телом владеет. Или власть Мустафы ослабла, или поддался тот, однако свободна шезму от невидимых цепей сейчас. — Не нужно мне ничего от тебя, прочь из моей головы! Ты не бог, чтобы судьбы человеческие вершить, одумайся! Наконец-то выталкивает Мостафу из воспаленного разума, с духом собираясь и бежит подальше от всего этого, в реальность выбраться старается. На прощание некромант кидает ей еще один укромный мешочек с растертыми в нем травами и смеется, истерическим хохотом заливаясь: — Это измельченные листья олеандра, охотничек твой уже знаком с ними. Одна щепочка проест кожу, две доберутся до органов — считай, что так от любого недруга избавиться сумеешь. — о фальшивости благих намерений говорит лишь отсутствие мелких морщинок вокруг его глаз, — Думаю, это подарком можно тебе представить, за удачную первую встречу. — Издеваешься, господин, да? Пропади, достаточно на моих нервах играть, и про предложение забудь. Не быть мне на стороне твоей, какие богатства привилегии не предлагал бы, — сама почти на крик срывается, в крепкой правоте своей убеждая, и ноги от него уносит. Постоянно куда-то бежать, страшась того, что поймать могут, скрываться в тени и чужие личины примерять — не такой доли Эвтида хотела. Наяву она спит рядом с Аменом после бурной ночи, здесь же истинная ипостась верх взяла. Раскрытие перед верховным Эпистатом окончательно добивает девушку. Как долго знал он, кем писарь на самом деле является? Почему в стороне держатся и отряд в другие места посылал? — А если не расскажу, как от пророчества Анубиса избавиться? Резко. Колко. Осколком на вылет. Вопрос, оставшийся без ответа, в тяжелом воздухе повисает, открытым остается. Шезму не замечает чужого лица, мимо разрушенных построек проносясь, и в исходное место возвращается. Лучшей доли и придумать нельзя: убил бы лучше, вместо того чтобы ментально изводить. — Подумай, Дарующая Жизнь, союзниками стать можем. От меня еще никому не удавалось укрыться. — наконец отпускает ее, созданный мираж рассеивая, — и получше спрячь найденное ожерелье, пригодится потом. Эвтида чертыхается, видя перед глазами пустыню с зыбучими песками. Одна посреди стихии стоит, босыми ногами вниз проваливаясь. Темнота постепенно заволакивает девичьи очи, и Эва понимает: не сезона охоты остерегаться следует, а безумца этого. Пустошь поглощает ее, давит могильной тишиной и изнутри кусает. Шезму разумеет: из города выехать нужно скоро.***
Она просыпается, между пальцев кожаный мешочек сжимая, с ужасом сознавает: Мостафа никуда ее не отпустит. Эвтида лежит, спрятанная тяжестью мужского тела и крепко обвитая кольцом сильных рук. Совершенно нагая и не только телом, придавлена к льняным простыням без какого-либо шанса выпутаться. Амен едва ощутимо дышит ей макушку, по-собственнически прижимая к своей груди, неразборчивое что-то бурчит. Сон его сейчас глубокий, дыхание замедленное. В первый раз выпутаться стараясь, шезму крах терпит, но не сдается. Ноги еще ноют после проведенной близости так, что пальчики немеют на них. На боку лежит, вниз сползти пытается, подкладывая по руку охотника подушку. Получается: тот лоб от чего-то хмурит и на спину переворачивается, очевидно поудобнее устраиваясь. — Исфет, спасибо, что сон у тебя сейчас крепок, Амен. На удивление тихо, зная ее то аккуратность, на пол спускается и одежду, разбросанную по комнате, второпях ищет. Себя не чувствует, платье повседневное натягивая и волосы длинные назад откидывая. Босыми ступнями за обувью скользит и, тихо дверь приоткрывая, на воздух свежий выходит. Происходящее словно в тумане: чудом минует дремлющий отряд слуг Фараона, словно жрица любви от поклонника ноги унося, в храм через окно пробирается и на подоконник садится, подругу будит. Благо сейчас у них комната на двоих одна — Амен для удобства их добился — не так страшно, что проснется еще кто-нибудь. — Давай, чертовка, хватит десятый сон смотреть! С окна спрыгивает, наспех к шкафу с вещами подлетая, да за сумку хватается. Соседка ее слипшиеся глаза протирает, с удивлением на шезму глядя, да к ней подходит. Никогда еще она не замечала такой Эву: раскрасневшейся, со взглядом чуть безумным, но встревоженную, думающую о чем-то. Язвящей, молчаливой, раздосадованной — да, но никак не запуганной птичкой о стены бьющейся. — Что произошло, куда ты собираешься? Черномаг оборачивается через плечо на мгновение, от дела не отвлекаясь, взглядом понять дает: опасность за спиной ее стоит. Платья, письмена, заколки для волос, масло от солнечных ожогов… Материя постепенно растягивается от количества вещей, но упорно терпит, чудом по швам не расходясь. — Эпистат раскусил меня после… Совместной близости, — про видение вновь умалчивает, не решается подругу им пугать. Та напряженно вздыхает, за сердце почти хватаясь, и назад пятится. Если права Эвтида, то обыски и допросы скоро настигнут их. Ведь где один черномаг, так еще несколько скрываются. Нехорошие мысли преследуют ее относительно шезму: подставила, на крючок попавшись. — Бежать тебе надо. — Дия сочувствующе поджимает губы, пока девушка собирает вещи, — Хворь кругом ходит, а вокруг тебя буквально Смерть кружится. Эвтида завязывает ремешки на кожаной сумке, проверяет, не забыла ли чего-нибудь. Денег, накопленных за эти недели, хватит, чтобы навсегда уехать из города. Укрыться, превратившись в безликую тень, сбежать подальше от всего, хотя бы ненадолго исчезнуть с глаз Мостафы. Однако в душе отчаянно сопротивляется: она ведь бросает Амена после всего, что успела сказать и сделать. Прав Ливий: черномагу нельзя ни к чему привязываться. Зря Эва не послушала его, корни начала пускать, обживаться. А ей так нельзя: пропадет. — До встречи, Дия, — молвит обреченно, сворачивая и теплую одежду, — Реммао затеял что-то, будь осторожнее. Наставник не гнушается грязно играть. Подруга кивает, на рефлексах держась за шею. Мужчина ведь и правда может охотникам их сдать или, чего хуже, в темные дела затянуть. Она в постель возвращается, а некромантка думает о видении с желтоглазым черномагом. — Исфет, да сколько можно уже в неприятности попадать?***
Верховный Эпистат рукой по краю кровати водит, шезму свою ищет. Небывалая легкость охватывает его после столь, казалось бы, необдуманного решения. Не жалеет он, что на поводу у чувств на этот раз пошел, цепи контроля ненадолго ослабляя. Теперь Эвтида по праву принадлежит ему как женщина, первым он у нее стал. — Иди сюда, милая Неферут… Сердце словно медом затягивает: полюбив, Амен не отпустит уже. Рядом возле себя попросит остаться, от дурных взглядов оберегать будет и в столицу увезет, подальше от всякой грязи и хвори. В лучшие одежды обернет ту, если сама желание изъявит. Владычицей души его Эвтида неожиданно сделалась. «Верный писарь» действительно верной и преданной оказалась, раз ни на шаг от него не отходила, леча, выхаживая. Какие черти внутри у шезму скрывались, он увидеть успел. Этот взгляд, заволоченный пеленой желания, искорки разврата по отношению к нему, действия, от одного помысла о которых внизу тяжелеет все снова. После пробуждения, очи свои еще не открывает, на ощупь ищет черномага, что ночь с ним провела. — Эв-ти-да, — по слогам родное имя почти мурлычет, как камышовый кот, в неге пребывает. Практически сразу понял Эпистат, что шезму она, однако игнорировать долг старался. Не попадалась девушка во время дерзких заказов и отчасти счастлив он был. Хотя бросила бы лучше это дрянное дело, не выйдет ведь всю жизнь на волоске висеть. Разных рехет повидать мужчина успел и переловил тысячи, но такой никогда еще. Обычно черномаги хитрее, изворотливее, искренности в них нет почти. Только страх пред охотниками, желание выжить и преданность ремеслу своему. Эва систему мировоззрения его сломала, на корню разбив, когда рядом крутиться начала. Не быть ей манипулятором, не вышло провести главного охотника. «Или не старалась очень,» — додумывает догадку, которую не озвучит при ней. Сразу симпатичной шезму показалась ему: красотой необычайной во мраке спать не давала, а фразами колкими яркое воображение обнажала. Его непокорная Неферут всецело во власть тому отдалась, бразды правления над душой и телом ненадолго вручив. Амен пропал тогда, с глубиной Нила равняясь и дно того измеряя. На соседней половине кровати нет Эвтиды; по всей постели рукой прошелся и лишь подушку еще теплую отыскал. Дремоту мужчины по щелчку снимает: сбежала-таки, а Амен ведь и не просил ту остаться до утра. И клятву в любви дать не успел — богиня сна одолела их. — Исфет и Маат, ошибся бы лучше… Охотник вскакивает быстро, в форму облачаясь, к смятому ложу в очередной раз мечется. Кожей ощущает: не так что-то, и не в раскрытии ее дело. Не ушла бы, накидку черную не забрав, а та на прикроватной тумбе комом лежит. Слух свой до предела обостряет, события снаружи впитывая, на улицу выходит. Чтобы полностью собраться и включить трезвую голову, Амену требуется одна минута. Чтобы вернуть былые навыки для поиска шезму — тридцать секунд. Чтобы не разворотить все к чертям и не выбить двери храма, где может находиться Эвтида, — четверть часа. — Не трусиха ты, чтобы после близости настолько глупо сбежать… Глубокая ночь: если не луна, то от темноты можно выколоть глаза — вряд-ли будет какая-нибудь разница. Спрашивать у Ёрана, стоящего на дежурстве, не пробегала ли тут девушка, бесполезно. Стражника разбудит рассвет и выговор от Амена с наступлением утра. Мужчина прячет пепельные пряди под массивный капюшон и выдвигается в сторону городских ворот, открывающих выход в бескрайнюю пустыню. Интуиция громко кричит тому, что девушка там может быть, поспешить необходимо. Успеть, чтоб сбежавшую шезму встретить и поговорить откровенно. — Господь, задержи ее, прошу тебя. Эпистату думается: в столь позднее время будто умирает город, ни единой души не встретить в нем. Практически на бег срывается, здания и рыночные постройки минуя да мимо деревянного эшафота проносясь. Не Амен в теле охотника сейчас, а хищный волк, который добычу свою преследует и отпускать отказывается. Редеют Фивы, стоит мужчине к окраине приблизиться, истинным лицом встают перед ним. С неба падает маленькая звездочка, сумевшая ненадолго осветить знакомый тому лик. Желание он не загадывает, об одном мечтая: обернулась бы Эва, поведение объяснив. — Отпусти, нельзя тебе со мной, — шезму ласкающегося питомца обратно отгоняет, несмотря на сопротивление его, время тем самым теряя. Обиженный пес скулит жалобно, за подол накидки обратно тянет, расставаться не желая. А Амен во мгле таится, высунуться не решаясь. Камос, как пса зовут, не соглашается, противится воле черномага, будто мысли охотника предугадывая. — Пожалуйста, родной, к Дие ступай. С ней будешь жить, она хорошая и кормить обещала хорошо в случае необходимости, — шезму знает: эта необходимость как раз настала. Эпистат благодарен животному за исключительную чуткость. Если б не тот, опоздал бы он, не успел девушку от решения необдуманного отговорить. Тем временем Камос не прекращает попытки делать, видя соленые слезы в очах хозяйки. — Эвтида… — сглатывает, руку к любимой протягивая и все-таки образ свой показывая, — не делай этого. Ради меня не делай: пустыня неспокойна и заживо поглотить может. Девушка молчит, до побеления пальцев сжимая ручки на собранной сумки, и первый шаг делает. Почти незаметный, крохотный, но такой важный, что у Эпистата в горле свербить начинает. Эва плачет; слезы катятся по бархатным щекам, падая на плотную ткань накидки. Лицо ее на несколько тонов бледнее стало отчего-то, словно крови много потерять успела. — Эва… — как бы пригодились ему навыки Тизиана, как женщину успокоить можно, — что мне сделать следует? Мелкой поступью скользит навстречу к нему, как виноватая, голову все ниже и ниже опуская. Жалеет: не успела, слабохарактерная, ноги унести, духу попросту не хватило. Мужчина к ней кинуться хочет, но дистанцию на всякий случай держит, мало ли что случиться может. — Уходи. Нельзя нам вместе быть, погибнешь из-за меня, — как в бреду находится и слова о прощении шепчет, точно полоумная. Пары метров не доходит до Амена, грозясь наземь упасть. Дорожную котомку держит, пока душа мужчины кровью вновь исходится. Не выдерживает все-таки, на руки ту подхватывая, решает с первым рассветом разобраться со всем. Она отоспится рядом с ним, расслабится наконец и истолкует, что побудило к обдуманному поступку. — Пойдем домой, Неферут. Теперь полегчать тебе должно будет…