Практические советы для начинающего шифу Аватара

      Время перевалило далеко за полночь. Свет луны, до этого заливающий своим искристым сиянием пол, ушел, перемещаясь западнее на небосводе. На Сверенном Полюсе луна никогда до конца не пропадала с неба, а становилась только бледнее или ярче в зависимости от времени суток. Именно поэтому маги воды предпочли когда-то поселиться в этих местах: вокруг было полным-полно воды, и в избытке луна, дарующая своим детям силу.       Луна светит, потому что отражает солнечный свет.       Великий дух Туи — любимая сестра Сурьи. Они не антиподы, не противоположности и уж тем более не враги. Они разные, но они едины. Так, по крайней мере, говорила Рури.       Аанг не сильно интересовался миром духов, а потому не знал таких деталей. Рури тоже не была экспертом, о чем сразу же сообщила. А еще добавила, что ему, как Аватару, полагается разбираться в подобных вещах лучше всех. Ведь «Мост между мирами» это не просто громкий, но пустой титул, а его работа, которую он пока что выполняет из рук вон плохо. — Я же смог договориться с Хей Баем! — возразил ей Аанг.       Рури в ответ лишь закатила глаза, заметив, что ему просто повезло. А должно не везти — должно получаться, как, к примеру, у нее получается попадать в цель всеми метательными ножами, какие у нее будут. Это не случайность, а закономерность — итог тяжелого труда.       Рури — наемница, он — Аватар. Аанг никогда не думал об этом с такой стороны, но если рассматривать его долг перед миром, как работу, то выходило, что Рури была не так уж и не права. Благодарные горожане всегда чем-то делились с командой: иногда это была еда, иногда кров, бывало кто-то давал им немного денег в дорогу. Это же можно было считать за заработную плату?       Но еще хуже, чем в мире духов, Аанг разбирался в мирском. Монахи не работали. Они путешествовали по миру, бескорыстно помогая всем нуждающимся; проповедовали философию гармонии и учили людей обрести ее в своей душе.       Все, кто носил татуировки Мастера могли нести Слово. Кочевники Мастера́ становились для кого-то духовными наставниками, друзьями, помогающими в горе и радуясь чужому успеху, как своему.       Мир был такой огромный и его главная ложь была в разрозненности. Учить терпению, смирению и пониманию — долг каждого Воздушного кочевника.       Это объяснял на своих уроках Гиацо.       Потом, когда Аанг узнал, что он Аватар, Гиацо говорил, что ему нужно отрешиться от мирского, посвятить всего себя совершенствованию, чтобы достичь Просветления, быть способным общаться с духами и буддами.       У Аанга никогда не будет семьи — это та жертва, которую должен принести каждый Аватар. Так сказал Гиацо. Это подтверждали другие Старейшины. И у Аанга не было причин не верить им.       Но он не хотел мириться с этой жестокой действительностью. Он сбежал в Западный храм, последовав за остальными монахами. Он ведь Мастер, он имел на это право. Не то, чтобы он до конца понимал, с чем там столкнется и зачем ему вообще там быть. Но он имел на это право. А все остальное ему уже было не важно.       Аанг переворачивается на бок, комкая в руках одеяло.       Ему не спится. Воспоминания о сегодняшнем сумасшедшем дне никак не хотят угомониться.       Слишком много событий для одного единственного дня. И слишком много мыслей по его завершению, которые было необходимо со всей тщательностью обдумать и прийти к самому правильному решению.       Это умела Рури. А он не умел. Мыслей в голове было так много: они, словно рой, жужжали, стрекотали, мельтешили, сливаясь в одну общую кучу, и было совершенно невозможно сосредоточиться лишь на одной. А еще мысли очень тесно переплетались с эмоциями.       Впечатлений было так много, что они смешались в клубок, теперь пульсирующий и колющий где-то в районе диафрагмы.       Дыши.       Аанг садится на постели, принимая одну из самых простых медитативных поз, пытается взять эмоции и мысли под контроль.       Успокоиться. Очистить разум. Сосредоточиться.       Именно в такой последовательности, не спеша. Аанг делает глубокий вдох через нос и такой же долгий выдох через рот.       Покалывание внутри становится заметно меньше. Хорошо. Еще раз.       Сейчас, когда у него есть возможность все как следует обдумать, он пытается представить ситуацию со стороны другого человека.       «Думай, как оппонент. Поставь себя на его место. В чем его цель? На что он пойдет ради ее достижения?»       Рури встает перед внутренним взором, скалясь в своей нахальной улыбке и сверкая янтарем во взгляде. Днем ее глаза казались яркими, орехово-золотыми, а ночью превращались в темные, словно солнечный свет уходил из них вместе с закатом.       Луна, отражающая солнечный свет.       Рури — и солнце, и луна. Все время разная, она подстраивалась под ситуацию, словно вода, огибающая вросший в песок валун. Но и неистовая, словно пламя, без всякой жалости принимающая трудные решения.       И Аанг подошел к ней с такой глупостью. Конечно, Рури считала все это глупостью! Она такая… земная, такая далекая от всего, чему учили самого Аанга монахи.       Он не настолько наивен, как считала Катара, и понимает, что его шифу в своей жизни сделала много ошибок, возможно, даже причинила кому-то зло. Но она не была злой сама по себе, а иначе Аанг ни за что бы не смог прикоснуться к краешку ее души. И это чувство было столь удивительным, настолько поразительным, что хотелось повторить этот новый, будоражащий сознание опыт. Слиться с чьими-то разумом и душой, взять часть чужого опыта, а взамен отдать часть своего.       Морально незрелый, плохой человек никогда не будет способен на это.       Но Рури поняла его как-то совсем не так, поэтому снова закрылась от него, и вся работа по налаживанию доверия пошла насмарку. Аангу было бесконечно стыдно за это.       Однако, она все равно не побоялась высказывать претензии вождю Северного Племени, ни мгновения не раздумывала стоит ли идти к нему или нет. Она просто выслушала своего ученика и приняла его сторону.       Доверие выстраивается постепенно, шаг за шагом, а рушится в один момент.       Аанг переступил черту, поэтому чувствовал себя виноватым.       Отрешиться от мыслей, сосредоточиться на своем внутреннем мире, почувствовать, как по каналам течет энергия. Взять ее под контроль.       Дыхание восстановилось, и сердце уже не стучало так быстро.       Аанг делает еще один долгий вдох и такой же выдох. Очень важно заново найти в себе равновесие, чтобы завтра проснуться с новыми силами и исправить все ошибки.       Ничего страшного. Ничего, что нельзя было бы изменить не произошло…       Но дыхание перехватывает, и Аанг изумленно распахивает глаза, когда чувствует в нескольких чи чужую знакомую энергетику.       Почему она здесь…?       Аанг не успевает додумать эту мысль, как уже бесшумно подскакивает с кровати и в несколько шагов оказывается у дверного проема. Он откидывает полог меховой перегородки, служащий вместо входной двери, и с недоумением взирает на свою наставницу.       Рури сидит напротив, привалившись к стене и облокачиваясь локтями на согнутые коленки.       Казалось, что она дремала, но услышав шорох отодвигаемых шкур, тут же вскидывает голову и с сонным прищуром смотрит на него. — Что ты тут делаешь? — с удивлением спрашивает Аанг. — Меня преследуют смутные подозрения… — отвечает она своими привычными интонациями. Но Аанг отчего-то все равно не верит этой показной беззаботности. — Кроме того, ты слишком драгоценен, чтобы оставлять тебя без присмотра.       Слишком откровенный комплимент вызывает покалывание на скулах. Аанг растерянно чешет затылок, теряясь в тысяче вариантов, что можно ответить на это.       «Не позволяй оппоненту запутать тебя!»       Аанг едва заметно вздрагивает, слыша в своем подсознании наставления Рури.       «Оппонент — это не только твой враг. Тот, кто хочет тебя убить будет намного честнее с тобой, чем тот, кто каждый день заискивающе улыбается и зовет выпить чайку.»       Интересно, Рури знала, что он станет использовать эти советы против нее же?       Возможно, она — она точно — даже похвалила бы. А еще добавит какую-нибудь смущающую несуразицу, от которой станет очень тепло и щекотно на душе. — А… Ну, по поводу чего подозрения? — наконец, находится Аанг, определившись с тем, в какой части ее фразы могла бы содержаться действительно важная информация.       Рури щурится, с подозрением вглядываясь в его лицо долгое мгновение, но потом просто хмыкает, привычно растягивая уголки губ, и качает головой. — Это все моя мнительность и гадкий Полюс, навеивающий мне только кошмары. Так что не обращай внимания, сладкий. Иди спать. Я посижу еще немного — отдам дань уважения своей паранойе, и тоже пойду.       И снова тупик. Аанг хоть и старательный ученик, но ему пока что не превзойти Мастера. Рури сумеет обойти любую из его словесных ловушек и выбраться из ситуации победителем.       Нет. Остановись! Когда он стал думать о Рури как о своем враге?       Рури — его наставница, шифу огненной магии. Рури — его друг. И так будет всегда.       Аанг твердо кивает самому себе, поздно спохватываясь, что Рури могла принять это на свой счет. — Тебе же холодно, — озвучивает он первую пришедшую в голову мысль.       Действительно, почему он раньше не подумал об этом? Дурак! Ее же что-то беспокоит, что-то настолько важное, что заставило выбраться из теплой постели и сидеть здесь в темноте на ледяном полу.       Не то, что бы Рури вообще акцентировала на этом внимание. Подобная ночка, проведенная на холоде, не первая в ее жизни, и Рури готова поклясться, что не последняя. Далеко не последняя.       Ее личные неудобства были ничем в сравнении с безопасностью ее драгоценного ученика.       Рури не думает о том, что Аанг — сильнейший маг, которого она только встречала за свою жизнь, что он наделен каким-то природным чутьем на опасность и сможет проснуться за мгновение, как угроза обрушится со всей своей праведной ненавистью на него. Потому что если она подумает об этом, то не сможет не задаться вопросом: по какой причине она корчит из себя героя?       Аанг сильный, он уже большой мальчик и сможет справиться без нее.       Но риски потерять свой билет в лучшую жизнь слишком велики, и Рури не хочет испытывать собственную хлипенькую удачу на прочность. Поэтому ни о чем таком она не думает. Вместо этого она перебирает в уме тех, кто может прийти за Аангом.       И первый на очереди был, конечно же, Десять Тысяч.       Если бы она была изгнанным принцем и ее положение в обществе, уважение и наследство завесили от этого вот монашика, то она бы из кожи вон вылезла, чтобы приволочь его домой в цепях или его голову на блюде в подарок августейшему родителю. Это уже зависит от требований отца-сатрапа. И лучше всего действовать ночью, когда жертва сладко спит и ни о чем не подозревает, а его верные прислужники потеряли бдительность и тоже видят десятый сон.       Рури не знает ничего конкретного о принце-изгнаннике, как и о его причинах пробраться на вражескую территорию в полном одиночестве без какого-либо продуманного плана, облажаться на первых же секундах, схватив не того и опрометчиво сохранив ему жизнь. Нет, Рури не жаловалась, конечно же, но будь она на месте Зуко, то убрала бы ненужного свидетеля, а тело сбросила в воду, где его бы еще долго искали.       Так что все, что она знает о принце Зуко: он в отчаянье и пойдет на что угодно, чтобы успеть до всех желающих покуситься на драгоценную жизнь и свободу Аватара. Но он малодушен и не захочет пятнать себя убийством случайной жертвы.       А кроме Зуко, у группы было достаточно врагов, и сегодня они нажили еще одного.       Паку не простит подобного унижения, и если вождь Арнук каким-то чудом уговорит его обучать обоих виновников инцидента, то старик постарается сделать жизнь Катары и Аанга невыносимой. — Трудности закаляют, — озвучивает она мысли вслух.       Аанг чувствует себя неуютно, когда смотрит на шифу. Виновато.       То, что она шутливо называла паранойей, на самом деле могло и не быть шуткой. Рури что-то беспокоит, но она не хочет перекладывать свои заботы на него. Но ведь это и его проблемы, ведь пришла же она убедиться именно в его безопасности! — ни Катары, ни Сокки, — а его!       Но Аанг слишком хорошо осознает, что Рури не станет с ним ничем таким делиться. Во-первых, не привыкла обсуждать подобные темы с кем бы то ни было и ей было проще решить все самой. Во-вторых, она не доверяла другим. Она начала раскрываться Аангу, немного, совсем чуть-чуть, осторожно, словно пугливая мышкочерепашка делала маленькие шажочки к его протянутой руке. Но сегодняшний инцидент перечеркнул всю кропотливую работу по налаживанию доверия.       Аанг как никогда остро чувствует глухую стену между ними.       Рури закрылась от него, и теперь, чтобы снова пробиться к ней хоть немного, понадобится куда больше времени, чем раньше.       Он сам в этом виноват. Просто нужно сделать правильные выводы и…       Но Аангу казалось, что Рури поймет. Она всегда понимала его едва ли не с полуслова. Он и подумать не мог, что его предложение может создать такую ситуацию.       Аанг еще очень многое не понимает в людях. — Тебе холодно, — снова повторяет монах. — Пойдем! Ты можешь посидеть у меня.       Аанг беспокоится о ней. Он знает, что она так и будет сторожить его, словно сторожевая собака-медведь, чтобы он не сказал и какие доводы не привел, что беспокоиться за него не нужно, что здесь, в Племени Воды, он в безопасности. Рури не послушает его и все равно сделает по-своему. Так пусть лучше «отдает дань уважения своей паранойе» находясь в тепле и сидя не на ледяном полу, а хотя бы на мягкой шкуре у очага.       Рури выглядит слегка обескураженной подобным предложением. И Аанг снова видит в ее глазах тот самый огонек удивления, как тогда на тренировочной площадке, когда она не так его поняла.       Аанг хочет сгладить неловкую паузу, хоть как-то исправиться, чтобы не рушить их доверие еще сильнее, но не может выдавить из себя ни слова. Но, кажется, Рури понимает все правильно. В ее глазах вспыхивают искорки веселья и она, издав смешок, ехидно подмечает: — А ты, я смотрю, все никак не успокоишься?       Аанг невольно делает шаг назад, чувствуя, как невыносимо начинает гореть лицо. — Да нет! Я же это ради тебя! Чтобы тебе не холодно было… — его голос падает почти до шепота, он сокрушенно опускает голову, понимая, что уже не выдаст ничего путного. Кроме, пожалуй, одного: — Извини. — За что? — с удивлением спрашивает Рури. — За сегодняшнее. Мы… Кажется мы правда поняли друг друга как-то не так. — А… Ну да. Бывает.       Неловкое молчание любовно щекочет нервы. Хочется по привычке закинуть руку за голову, в растерянности потирая затылок, но Аанг удерживает себя и вместо этого щурится сильнее, пытаясь разглядеть несуществующую пыль на ледяном полу почти в полной темноте.       И вдруг какое-то движение: резкое, стремительное заставляет собраться, вскинуться и… позорно отпрянуть, когда он видит протянутую к нему руку.       Рури чего-то ждет, потому что смотрит на него нетерпеливо и выжидающе, и Аанг теряется окончательно, не понимая, что он должен сделать. — У меня зад к полу примерз, — со всем своим простодушием, буднично сообщает она. — Будь душкой, драгоценный, помоги встать.       Аанг, словно во сне, будто не он, а кто-то тянет за веревочку, хватается за ожидающую его помощи ладонь. Одним быстрым и сильным движением он тянет Рури с пола, помогая подняться на ноги.       Рури встает, отряхиваясь от несуществующей грязи, смешно выгибает шею, пытаясь рассмотреть состояние своих штанов сзади. Конечно же, у нее ничего не получается, а потому она досадливо цокает языком.       Какое-то время она задумчиво смотрит в пространство ничего невидящим взглядом и размышляет о чем-то очень тяжелом и важном. Аанг не торопит ее и просто наблюдает, ожидая… сам не зная чего.       Сегодня он сказал уже и так слишком много. Очередная глупая ошибка окончательно разрушит все. Поэтому Аанг решает, что будет молчать, пока Рури не заговорит с ним первой. И чтобы она не решила: уйти или остаться, он примет это, не сказав ни слова упрека. — Если твое предложение все еще в силе, то я бы им воспользовалась, — вдруг огорошивает Рури.       К щекам приливает кровь, дунув жаром на шею, уши; смущение закололо в кончиках пальцах и в животе. — Что? Ты о чем? — не своим голосом переспрашивает Аанг.       Рури косится на него, но вместо ответного смущения или разбавляющей ситуацию шутки, она издает тяжелый вздох. — Ты. Я. Твоя комната. Ты сам звал, помнишь? И за язык тебя никто не тянул. Так что изволь уступить мне местечко у очага. — А я… Да. Конечно!       Аанг делает приглашающий жест рукой, быстро отодвигая перед Рури шкуру.       Магесса по-хозяйски заходит, ненадолго задерживаясь на пороге внимательно и придирчиво осматриваясь. Затем она стремительно пересекает комнату, подходя к окну. В ее движениях есть и некая грациозность, и порывистость — это отточенный навык, доведенный до идеала. Рури движется по теням, ни разу не наступив на полоску света на полу, прижимается спиной к стене и из такого положения выглядывает на улицу. Она стоит там, замерев; замирает и Аанг, наблюдая как Рури оглядывает сначала то, что находится прямо перед ее взором, затем она поднимает взгляд, осматривая то, что находится выше и только потом смотрит вниз и вместе с этим отходит от стены, чтобы высунуться из окна почти по самую талию — это нужно, чтобы развернуться и посмотреть наверх на крышу — А что ты делаешь? — все же не сдерживает любопытства Аанг.       Но Рури не отвечает. Вместо этого она просит: — Сделай так, чтобы окна не было.       Аанг не спрашивает, зачем ей это надо. Рури вообще ведет себя сегодня очень странно. Но, должно быть, у нее есть на это веские причины. Поэтому он делает несколько пассов руками и пространство окна затягивается плотным слоем льда.       Рури удовлетворенно кивает и заметно расслабляется. Аанг видит, как напряжение больше не заставляет подрагивать ее зрачки и не вынуждает все время щурится, вглядываясь в темноту в поисках несуществующей угрозы.       Аанг считает, что несуществующей, но Рури, конечно же, скажет совсем другое. — Может, ты все-таки расскажешь, что тебя так обеспокоило? — спрашивает Аанг без всякой надежды получить честный ответ. Рури как обычно отшутится, умело вплетя реальное беспокойство во что-то, чему не придашь никакого значения.       Аанг уже разгадал этот ее трюк, но у него пока не получается каждый раз угадывать, что из всего могло быть правдой, а что было простой уловкой.       Рури вздыхает и устало трет глаза у переносицы. В темноте ее фигура, закутанная в совершенно не идущий ей меховой тулуп, кажется храмовой статуей, способной напугать любого маленького послушника, решившего побродить по храму ночью. — Ничего конкретного.       Ее голос звучит без обычных насмешливых интонаций, чувствуется, что ее беспокоит нечто очень важное, но она не может или не хочет этим делиться.       Аанг знает, что не должен расспрашивать ее и дальше. Это — неуважение к чужой воле, а Рури очень четко дала понять, что все нормально. Ничего, с чем она не может разобраться, не произошло.       Но внутри скребется непонятное чувство. Аанг не может найти ему определения, но оно требует, заставляет продолжать разговор, чтобы он проходил в таком же серьезном тоне и, как знать, может он сможет узнать что-то очень важное.       Аанг прикрывает глаза и делает пару медленных вдохов и выдохов, гася, подавляя это спонтанное желание.       Когда он вновь открывает глаза, то видит, что голова Рури повернута к нему, и она пристально вглядывается в его силуэт. Она не может видеть его лица, как и он ее, и это делает ситуацию донельзя странной.       Что-то должно произойти. Что-то всегда происходит, когда чувства обостряются до предела, когда стоит вот такая гнетущая тишина и не чувствуется и тени комфорта.       Темнота — давит, волнует, и Аангу хочется разрушить это напряжение, чтобы все было как прежде: Рури улыбалась бы, шутила и смеялась, а он мог бы сказать ей все на свете.       И словно читая его мысли, Рури взмахом руки разжигает почти потухшие угли в очаге, потом по-хозяйски стягивает с кровати меховое покрывало и кидает на пол, чтобы усесться на него. — Ложись спать, — велит она. — А ты? — Говорю же: я немного посижу и тоже пойду. — Пойдешь? — Аанг чувствует себя очень глупо. Он понимает, что лучше просто молча сделать как ему велят.       Аанг и правда забирается на кровать, но садится, так же как Рури скрещивая ноги, только не облокачивается локтями о коленки, а сидит прямо, почти на вытяжку.       Рури с кривой ухмылкой следит за ним, уперев подбородок в ладонь. — Ну да. А что, у тебя есть какие-то еще предложения? — ее взгляд смеется, улыбка растягивает уголок рта. Аанг предпочитает в этот момент смотреть куда угодно, только не на нее.       Она же ни о чем таком не спрашивает, что может вызвать такое волнение. И почему, почему ему так стыдно! — Ты можешь рассказать, что тебя беспокоит, — невнятно бормочет он. И мысленно хвалит себя, что так быстро нашелся с ответом. Впрочем, он быстро вспоминает, о своем решении оставить эту тему и теперь ругает себя, что вообще открыл рот.       Рури вопросительно изгибает бровь, и вид у нее такой, словно она думала, что услышит что-то другое. Опять он не оправдал ее ожиданий. Но что еще он мог сказать! Но Рури не обижается и не закрывается снова — и это главное. Она тепло усмехается, отворачиваясь к горящему огню. — Тундра. Вечное сосущее чувство недоедания в желудке. Мало солнца. Мало движения. Много одежды. Неудобная кровать. Но все это холод виноват. Что б он был не ладен! — Рури возводит глаза к потолку, будто размышляя, что еще можно добавить. — О, и выпить бы! Но тут даже не предлагают. Нет, ну ты подумай только! Как они вообще, эти морже-овцы, тут греются?       Хотя по количеству детворы, Рури знает ответ. И правда, что еще можно делать среди вечной мерзлоты? Не свинокоз же разводить!       А Аанг и не замечает, что начинает улыбаться. Слушать эту размеренную веселую болтовню наставницы — привычно и правильно. Его плечи расслабляются, и спина уже не напряжена так сильно: есть шанс, что завтра мышцы ныть не будут, напоминая о своем существовании при каждом незначительном движении.       Аанг понятливо кивает в ответ на слова Рури, и его улыбка становится шире. — И все-таки? — тем же легким тоном, что и у нее, спрашивает Аанг. — Какая причина на самом деле?       Улыбка исчезает с ее лица так быстро, что невозможно поверить, что секундой назад здесь царило дружелюбно-беззаботное настроение. Рури медленно поворачивает к нему голову и, когда она снова растягивает рот в улыбке — та уже ничуть не похожа на теплую. — И когда это ты стал таким умным? — лукаво интересуется она.       Аанг почти виновато разводит руками, даря ей в ответ скромную улыбку. — Вообще-то… всегда! — Засунь умника обратно, — серьезно советует Рури, и хоть тон звучит все так же насмешливо-легко, Аанг видит, как в глазах наставницы отчетливо блеснула настороженность.       Аанг тут же хмурится и неосознанно подается корпусом вперед, будто собирается поведать или услышать какой-то секрет. — Тебе здесь не нравится. Я понимаю, — говорит он. — Но никто в Северном Племени не желает нам зла. Не волнуйся.       Рури поджимает губы и прячет взгляд за опущенными ресницами.       Огонь трещит, отбрасывая на стены и потолок зловещие, черные тени. А Рури вдруг кажется темным силуэтом, потерявшимся за яркостью пламени. — Я очень на это надеюсь, — серьезно говорит Рури. — А теперь тебе действительно пора спать. Мастер Паку очень огорчится, если вы с Катарой опоздаете на урок. — Это меньшее, что его сможет расстроить, — замечает Аанг.       Рури не сдерживает понимающего веселого хмыка. — Твоя правда. Но я бы предпочла в ближайшее время не общаться ни с вождем Арнуком, и ни с кем из Совета Старейшин. — Прости. Ты предупреждала, что так будет, а я не послушал.       Аанг сцепляет пальцы в замок, не зная, как еще выразить свое сожаление. Ведь в том, что произошло, была целиком и полностью его вина. Если бы он слушал свою шифу, если бы просто набрался терпения, то сейчас у команды не было бы проблем, и Рури не пришлось идти выяснять отношения с самим вождем.       Хотя Сокка всю дорогу восхищался, как виртуозно Рури заставила их сделать то, что надо было команде. И насчет сестры договорилась, и Аанг останется учеником Паку.       Сам Аанг уже был этому не рад. — Любовь — зла, — философски изрекает Рури, задумчиво водя рукой над пляшущими языками пламени. Потом, вспомнив о чем-то, она лезет в карман, извлекая оттуда свой кисеру и с дежурным «Ты не против?» принимается набивать его чем-то.       Аанг наблюдает за ней, сидя на кровати. По хмурому взгляду можно было бы сказать, что он не сильно рад, что наемница будет дымить непойми чем в его комнате, но на самом деле причина была совсем не в этом.       Аангу не нравятся такие ее шутки о серьезных, больших чувствах. Рури словно обесценивает всю глубину, весь смысл этих определений. Сейчас она говорит, что он важен ей, поэтому она и вступилась за него. И зачем-то называет это любовью... Ах, ну конечно, она имеет в виду Катару! Это ради нее он пошел на перекор традициям Северного племени Воды. Разумеется, он не жалеет о своем поступке, разве что о нетерпеливости, о которой Рури, собственно, и предупреждала. — Любовь — не зла, — тихо возражает Аанг, отводя взгляд и разглядывая свои сцепленные руки. — И многих ли ты любил, чтобы делать столь громогласное заявление? — интересуется Рури, делая глубокую затяжку. — Нет, — честно отвечает Аанг. — Ну, кроме Катары. — Ну надо же... — Дым колечками вылетает из ее рта, медленно двигаясь вверх и расширяясь тем больше, чем ближе оказывается к потолку. — А как же твой наставник Гиацо? А твои друзья в храме? А в других странах? Как там его… — Рури прищелкивает пальцами, пытаясь выудить из памяти случайно оброненное монахом лишь однажды имя. — Кузон! — Да это же совсем другое! — Не скажи… — Рури вдыхает в себя пары, выдувает дым через нос, не выпуская изо рта загубника, и снова затягивается. — Любить же можно только… ну… — Аанг не знает, как объяснить. Кого-то, кто мог бы стать парой? С кем можно создать семью? Но с Катарой он ни о чем таком не думал, но все равно испытывал к ней это чувство, значит, он чего-то не понимает? — Любить можно кого угодно и как угодно. Можно даже любить за что-то. На самом деле это чертовски сложное чувство, но всегда, когда те, кого мы любим, по независимым от нас обстоятельствам уходят из нашей жизни, они оставляют пустоту в душе, которую хочется чем-то заполнить. Вот тогда люди и совершают ошибки в погоне за чем-то эфемерным и в итоге оказывающимся ненужным.       А ведь и правда… Гиацо, Кузон… их больше не было, и когда Аанг думал, что больше никогда их не увидит, не поговорит с ними, внутри делалось так больно, так горячо, что хотелось плакать.       Внутри действительно было пусто и холодно, как тогда, в пещере, во время бури. Но Рури обняла его и боль притупилась, сердце застучало в привычном ритме, разнося тепло по телу как полагается.       Сейчас тоже было пусто и холодно, но совсем не так, как тогда. Это он сможет выдержать. — Наверное, ты права, — вздыхает Аанг. Но вдруг ошеломляющая мысль заставляет его повернуться к магессе всем корпусом и живо поинтересоваться: — А ты многих любила, да? Ты так хорошо во всем этом разбираешься…       Рури закашливается. Дым лихорадочно вылетает у нее то через рот, то через нос. Рури стучит кулаком по груди, чтобы унять спазм. Выступившие в уголках глаз слезы она стирает рукавом тулупа. — Мне это было ни к чему, — зачем-то отвечает она.       Рури думает, что будет, если она расскажет Аангу что-то о себе. Она представляет реакцию, его удивленные глаза. Но воображая, как в серых глазах отразится отвращение к ней и разочарование, Рури отказывается от этой мысли. Рури ни с кем не создала этих прочных связей, она ни к чему не была привязана, а значит ничто из ее прошлого не было способно влиять на ее настоящее. Значит, Аанга это не касалось. — А тот парень? Который подходил к тебе? — Какой парень? — Единственный, кто подходил к ней с какими-то двусмысленными намеками при Аанге был этот парень сегодня днем. Из-за которого, собственно, и произошел весь этот неловкий разговор. — А… ты про того самовлюбленного павлина. — Павлина? А я думал, что он тебе понравился…       Рури тихо смеется — неужели и правда со стороны это выглядело так, будто она на все готова с этим парнем? — Не переживай, сладкий, он понравился мне ровно настолько, насколько можно выдержать ни к чему необязывающее свидание.       Аанг непонимающе хмурится. Он сжимает ткань штанов на щиколотках. — Так понравился или нет? — нетерпеливо спрашивает он.       Рури делает глубокий вздох — спазм уже прошел, поэтому она снова затягивается. Все это время она смотрит на Аанга и размышляет над ответом. — Нет, — все же решает она не вдаваться в детали и выбрать самый безопасный ответ.       И, кажется, она не прогадала. Аанг хоть и недоверчиво, но улыбается, слегка покачнувшись, смешно держась за ткань штанов. — Тогда как ты можешь говорить, что любовь — это зло, если сама не любила? — А это вовсе не обязательно. У меня есть глаза и уши, и я учусь на чужих ошибках вместо того, чтобы набивать свои. — Но разве тебе не хотелось бы, чтобы у тебя был кто-то? — удивленно спрашивает Аанг. — Накой? — кривится Рури. Представить рядом с собой кого-то, перед кем у нее могли быть какие-то обязательства, с кем нужно считаться и… заботиться… Рури передергивает и она спешит отогнать подальше возникшие в голове безрадостные перспективы. — Ну… все же девочки хотят, — изрекает с видом эксперта Аанг, пожав плечами. — Девочки, может и хотят, — она делает широкий жест рукой, в которой держала трубку, — но я — уже давно не девочка, и с наивными детскими фантазиями рассталась еще давным-давно. — Почему же детскими? — не понимая, хмурится Аанг. Он слезает с кровати, подходит ближе к очагу и садится на край мехового покрывала. Почему-то хочется сидеть вот так, говоря на такие темы, видеть прямой взгляд и безошибочно определять все эмоции, которые могут в нем промелькнуть.       Рури слегка опускает голову, явно заинтересовавшись подобной переменой локации, но никак не комментирует это. Наоборот, она слегка поворачивается к нему, создавая иллюзию расположенности, что и она готова и хочет говорить на столь личные темы. — Потому что только дети могут любить чистой, бескорыстной любовью. Взрослые так не могут… — Рури снова затягивается, но дыма выходит уже гораздо меньше, поэтому она вытряхивает над очагом набивку, и та сгорает в огне, распространяя вокруг сладковатый запах. — Почему? — снова спрашивает Аанг. — Наверное, потому что все хотят чего-то для себя; всегда и во всем прежде всего ищут свои выгоды: в торговле — побольше прибыли, в семье — репутации, на работе — успеха, в чувствах — удовольствий. — Мне кажется, ты судишь очень поверхностно, — неуверенно говорит Аанг. Он вдруг обнаруживает, что кисеру Рури находится у него в руках и он вертит его, разглядывая изогнувшегося дракона. — Откуда он у тебя? — решает сменить он тему. — Уже и не помню, — пожимает она плечом. — Может, кто-то подарил, может, приглянулся и я его купила, — «украла» остается в мыслях. — Может, где нашла…       Аанг кивает, еще немного повертев кисеру в руках. — Гиацо тоже иногда курил. У него была такая длинная, изогнутая трубка с маленькой чашечкой на конце, — Аанг грустно улыбается. — Он говорил, что это вредно, но поскольку он стар, то может позволить себе маленькие слабости. — И все-таки, нравится мне этот твой наставник, — весело подмечает Рури. — Может, мы и правда смогли бы найти общий язык?       Аанг поднимает голову. Светлая грусть, когда в памяти воскресает прошлое, застилает его взгляд, отчего серая радужка кажется темной. Или это просто игра света?       Он может представить, как привозит Рури в храм и знакомит с Гиацо и своими друзьями. Он говорит, что она — его шифу и лучший друг, а Рури довольно улыбается, слыша такое представление себя. Она бы подошла к нему, как обычно взяв под руку, и Аанг мог бы искренне ей улыбнуться, заверить, что ей обязательно здесь понравится…       Он стискивает в пальцах кисеру, когда наваждение исчезает, и он понимает, что они не в залитом солнцем храме, а на Северном Полюсе, сидят в ледяном доме у очага. Гиацо и ребят больше нет. Но есть Рури.       Она всегда будет: пойдет за ним куда угодно, пока длится его век. Это было условием ее помощи в этой войне. И сейчас Аанг видит это уже совсем по-другому. Он рад, что именно это оказалось ее ценой. — Ты не стара, зачем тогда это делаешь? — интересуется Аанг.       Рури забирает из рук ученика свою трубку, вертя между пальцев, словно метательное оружие. У трубки другой баланс и центр тяжести, и если ее бросить, то вряд ли кого-то серьезно покалечишь, поэтому Рури быстро надоедает эта забава и она сжимает кисеру в руке. — Пить, курить, спать с кем попало, играть в азартные игры, брать деньги в долг — вредно. — Тоном сварливой тетки перечисляет все распространенные пороки магесса. — Но наемники долго не живут, так что не вижу смысла отказывать себе в маленьких вредных радостях.       Аанг долго молчит, внимательно глядя на зажатую в руке наставницы трубку, а после переводит взгляд на ее лицо и задумчиво, словно мысль еще не до конца оформилась в его голове, произносит: — Могу я… попробовать? — А? — обалдело переспрашивает Рури. — Ты о чем?       Аанг кивает на кисеру. Рури кашляет в кулак, думая, что можно на это ответить. Но в конце концов, решает, что она Аангу, в отличии от Катары, не мамочка, у него есть своя голова на плечах, и если он хочет попробовать — то пожалуйста.       Она достает из кармана конвертик с травами и набивает трубку, поджигает и протягивает монаху. — Одна затяжка и не особо глубоко, — предупреждает она.       Рури-то привыкла к этой дряни. Она просто помогает успокоиться и немного расслабиться, когда нет никаких других вариантов.       Рури уже не помнит, когда начала, кто предложил или где-то она раздобыла все необходимое сама. Помнила лишь, что была доведена до предела, что ей не хотелось жить. Сознание и без того уже продолжительное время было будто затуманенное, поддернутое поволокой; Рури не ощущала свое тело, как собственное, не понимала куда и зачем идет, быстро все забывала.       Сон Хи лично подсыпала ей в еду отраву, приучая организм бороться с ней. Рури блевала кровью, не могла твердо стоять на ногах, даже на какое-то время теряла способность видеть и чувствовать.       Через это проходили все наемники их Гильдии, так что возмущаться и противиться даже не стоило начинать.       Рури до сих пор не знает, стоили ли эти мучения всего: из десяти выживало максимум двое. Ей, видимо, повезло. Что организм оказался стойким и выдержал подобную пытку. Повезло, что он сумел адаптироваться, и теперь Рури была невосприимчива к большинству несильных ядов. Но благодаря этому ей было очень трудно опьянеть.       Аангу даже одной затяжки будет много. Первая, как и у всех, идет тяжело: дым попадает не в то горло, обжигает нёбо, гортань, заставляя закашляться и выпускать носом хаотичные облачка.       Рури не останавливает монаха, когда, откашлявшись, он делает вторую, а затем и третью затяжки, чтобы до конца понять собственные ощущения. — Это… — пытается подобрать слово, чтобы описать впечатление аватаришка. — Гадко. Знаю, — понимающе кивает Рури, забирая кисеру обратно и затягиваясь сама. — С непривычки все кажется таким. А потом втягиваешься, начинаешь ловить кайф и жизнь уже не кажется такой отвратительной.       Еще одно заблуждение, милая иллюзия, которой так нравится тешить себя. Ведь как замечательно думать, что можно утопить все горести в крепком соджу, забыть обо всем, накурившись купленной у какого-то барыги сомнительной дури.       Вот только проблемы никуда не деваются, зато вполне могут прибавиться по нарастающей. Рури еще слишком хорошо помнит все свои приключения, о которых, как говорится: «никому и никогда».       Но это пройденный этап, она уже пережила все стадии отчаянья и вылезла из меланхолии, прогрызая себе дорогу к нормальной жизни зубами и ногтями. Так что траву, что она курит, Рури собирает сама: она точно знает на что она способна, как подействует и какой эффект дает. В ней нет ничего опасного, но по первости может сильно развезти.       Аанг пытается кивнуть, что понял и к сведению принял, но вместо этого у него голова мотнулась, а попытавшись встать, он покачнулся, чуть не упав обратно на шкуру. Рури, вовремя сориентировавшись, успевает подхватить его за локоть, удержав от падения. — Я же предупреждала — только одну, — тихо посмеивается она. Аанг бросает на нее обиженный взгляд.       Рури подбирает с пола шкуру, после чего помогает аватаришке добраться до кровати и ждет пока он укладывается, чтобы укрыть его.       Аанг смотрит, следит за ней. Когда он лежит, то голова уже не кружится, но закрывая глаза ему кажется, что его куда-то несет с бешенной скоростью; за закрытыми веками мерцают фиолетово-зеленые круги, пульсируют и мчатся вслед за головокружением.       Аанг распахивает глаза и успевает схватить Рури за руку прежде, чем она отходит от него. — Останься, — просит он. — Да я никуда и не ухожу, — спешит заверить Рури. Она садится на край кровати, проводит ладонью по его щеке, прижимая ее слишком плотно, словно пытается наощупь определить есть ли у него жар. Но жара нет, хоть щеки у него и горят. Рури снова проводит — уже тыльной стороной — по его щеке от виска почти до подбородка, и какая-то странная нежность угадывается в этом касании. — Хорошо, не уходи, — выдыхает Аанг, снова закрывая отяжелевшие веки. Он все еще держит наемницу за руку, сжимает ее кисть своими пальцами, и, концентрируясь на этом, ему становится немного лучше. — Пожалуйста, только не уходи, — тихо шепчет он.       Рури издает тяжелый, полный покорного бессилия вздох. — Ты мне что предлагаешь, рядом с тобой что ли завалиться? Плюшевой игрушкой для тебя побыть? Или как там у вас в храмах ваших было принято… — иронично интересуется Рури. — Как хочешь, — безразлично отзывается Аанг, борясь с собственным телом, которое чувствуется, словно деревянное, отяжелевшее — так хочется закрыть глаза и просто уснуть, но стоит только смежить веки, как неприятные ощущения возвращаются, пульсируя невыносимостью в голове.       Рури смотрит на Аанга, как дрожат его брови, как он морщится, но немного расслабляется, когда пальцы сильнее стискивают ее запястье.       Она не знает, почему он так зависим от нее, почему так наивен, что до сих пор считает ее хорошим человеком.       Рури не понимает, почему не может или, вернее, не хочет сдергивать эти розовые очки, почему ей хочется, чтобы Аанг еще немного пожил в этом заблуждении.       Ей нравится быть хорошей для кого-то. У нее что-то предательски щемит внутри, когда осознание, что в ней кто-то по-настоящему нуждается, ласково обволакивает ее.       Рури ищет оправдание всему: почему помогает больше, чем предполагает их Контракт, почему учит чему-то, помимо огненной магии. Почему она готова рвать, уничтожать его врагов, чтобы сам Светоч не запятнал свои невинные ручки.       Воздух помогает гореть огню. Но и он же превращает его в смертельное оружие.       Рури станет пожаром, если понадобится, чтобы только сохранить иллюзию, что Аанг ни в чем не виноват.       Ну, что ж, — усмехается она про себя, — дураков надо учить, к тому же так точно не будет не единого шанса прозевать любую опасность. — Тогда двигайся, — приказывает она. Аанг ошалело распахивает глаза, потрясенно наблюдая, как Рури поднимает одеяло и укладывается рядом. Щеки тут же вспыхивают и Аанг стремглав отодвигается и даже пытается подняться, но как только голова отрывается от подушки, головокружение ударяет изнутри с новой силой. Аанг глухо стонет, хватаясь за голову и ему становится плевать. Если надо — пусть лежит, пусть делает что угодно, лишь бы ему больше не надо было шевелиться. — Эка тебя пробрало, — присвистывает Рури. Она очень аккуратно приподнимает голову Аанга, придерживая на раскрытой ладони, и переворачивает подушку холодной стороной. — Так лучше?       Аанг бурчит что-то невнятное. Кажется, это можно принять за утвердительный ответ. Он утыкается лицом в холодную ткань и, наконец, его тело расслабляется. — Тогда спи. Завтра все будет в порядке. — Рури? — зовет Аанг. — Мм? — Можно взять тебя за руку?       Рури закатывает глаза. Ладно, она сама отчасти виновата. Но раз аватаришка считает себя взрослым, то пусть сам несет за себя ответственность. Так некстати вспомнился ее первый раз, когда она мучилась от похмелья: с ней никто не сюсюкался, и Рури молча страдала в одиночестве.       Но она — не Аанг. Она с самого начала дала понять, что поможет ему, в чем бы эта помощь не заключалась. Даже вот в таком дурацком, банальном и житейском.       Рури сама нащупывает его руку, привычно — уже привычно — переплетая пальцы.       Она берет под контроль пламя в очаге, заставляя его разгореться с новой силой. Так теплее. Под одним одеялом никогда не бывает удобно, особенно когда пытаешься держать с кем-то дистанцию. Конечно, физика победит, и завтра скорее всего, они проснуться в обнимку, потому что, когда холодно, тело инстинктивно ищет ближайший источник тепла.       Рури это понимает и не видит в этом ничего смущающего. А вот Аанг надумает что-то не то, и потом еще по этому поводу с ним объясняться. Рури твердо решает уйти еще до рассвета. — И все-таки, ты не права, — слышит она на грани дремоты сонный голос Аанга. — Любовь — это не зло. И если, как ты говоришь, можно испытывать любовь не только к своей паре, но и друзьям, то ты — мой лучший друг и я тебя люблю.       Рури поворачивает голову, смотря на Аанга. Внутри что-то вспыхивает и начинает ныть, болеть. Эти слова… Их нельзя произносить так просто, вкладывая в это душу.       Слова звучали искренне, именно поэтому с такой безжалостностью кололи, заставляя сердце сжиматься в болезненном ритме.        У Аанга закрыты глаза, но дыхание свидетельствует, что он еще не спит. Он понимает, что говорит, но не осознает еще так много… Рури не хочется ничего объяснять ему, говорить, как жестоки эти слова в ее адрес. Война не щадила никого, а Аанг находится в самом ее эпицентре, скоро он расстанется с наивностью, сам все осознает и поймет.       Нет в этом мире никакой искренности, и всем от тебя всегда будет что-нибудь нужно. Аангу тоже от нее что-то нужно, только он в своей наивности называл это дружбой и признавался с такой вопиющей простотой в своей симпатии.       Рури крепче стискивает его ладонь и прикрывает другой рукой глаза, хрипло смеясь абсурдности момента. — И где же ты был всю мою жизнь… — посмеиваясь, спрашивает Рури. — В айсберге, — не понимает шутки Аанг. Впрочем, он почти заснул, и это простительно.       Рури же понимающе хмыкает. — Ага. Вот все вы, мужики, одинаковые.