Листопад исписанных страниц

…Эта комната просторна, даже мебели в ней по минимуму, чтобы только сохранить свободное пространство, от одной стены до другой два десятка шагов. Большие окна в белых рамах, стекла, деленные на шесть квадратов, светлая тюль — воздушная, с тонким узором, столь похожим на морозную живопись. Здесь же столь модные нынче занавески, на пол-окна размером, расписанные тюльпанами, светлые с алыми бутонами цветов и зеленью листов. В этой комнате много света, потому что лучи солнца буквально заставляют светиться полосатые обои на стенах. Они выполнены в цвете беж с переходами оттенков и кокетливыми завитками узора. Кто-то бы сказал «винтаж», но кто бы в этом разбирался. А вот та немногая мебель, что есть — темная. Ее сверкающие бока так и манят прикоснуться, видно, что комод и притаившийся в углу шкаф совсем новые, почти не тронутые жильцами, ведь дверцы с начищенным стеклом открывались лишь единожды, чтобы поставить наборы из тонкого хрусталя на полки. Но эта нетронутость лишь придает больше блеска, перекликаясь с тонкой люстрой, украшенной, словно драгоценностями, множеством тонких стеклянных гирлянд. А чуть поодаль от входа в комнату большой стол, его скатерть так и сияет белизной, словно тоже новая и не использовалась ни разу. На столе всегда ваза свежих цветов… вот сейчас сирень… Здесь почти никогда никого не бывает, сюда обычно никого не пускают, чтобы вид не испортить. Это просто нечто неприкосновенное, словно и правда живущие здесь не должны были… с другой стороны, разве можно невоспитанных сирот-невежд пускать в такое место? Они же все испачкают, сломают, особенно… здесь, где все создано для сокровища. Ведь в этой комнате стояло главное: радио. Старое, овальной формы, в потрепанном корпусе цвета кофе с молоком, с трещиной на задней ножке. Его передняя панель давно потеряла свою белизну, теперь уже время желтело на решётках динамика, а большие, когда-то блестящие ручки все были в царапинах и следах облупившейся краски. Красная полоска на частотах уже заедала и двигалась не так, как следовало бы, а у пластиковой крышки, что служила стеклом, был отломан уголок. Но это радио было той реликвией, что должна быть в каждом доме, именно его берегли, охраняли и не давали прикасаться всем, кому ни попадя… поэтому вход в эту комнату запрещен всегда. …Соня вредная и не подчиняется, Соня — дурная голова, по крайней мере, о ней так думают. Соня — та, кого постоянно ругают. С ней намучились все: воспитатель, те добрые люди, что разрешили девочкам из приюта поселиться здесь, в этом доме. Соня — взбалмошная, дикая почти, потакающая своим желаниям. Соня — образец приличий, как только речь заходит о чем-то серьезном. Соня — куколка, которой любуются. Соня — тысяча масок в одном человеке, никто не знает, кто она, эта Соня, особенно зная о ее способности. Вот она улыбается, а потом уже плачет, а после смеется, так естественно и легко, так искренне, что даже лучшие актрисы завидовали бы. Время сейчас сложное. Соня — проблема. И она об этом знает, она этим пользуется только себе в выгоду. На самом деле Соня на четверть немка и вроде как дворянка, да кто же знает… она вся такая… Соня знает многое: например, что сегодня будет дождь. Именно поэтому она устраивает истерику, так, что все жильцы просто не хотят находиться с ней под одной крышей даже. Они все сбегают по разным делам и под любыми предлогами, скорее подальше от этой катастрофы, они считают ее проклятием и не так далеки от истины. Соня — она и есть проклятие. И это она тоже знает. Как и то, какую волну нужно словить на радио в той самой запретной комнате, чтобы услышать: …Non! Rien de rien … Non! Je ne regrette rien… (Нет! Ни о чем… Нет! Я не жалею ни о чём…) Музыка играет так звонко, что хочется кружиться, девочка делает несколько шагов по комнате, относительно похожих на па, которым учили в детстве. Руки взлетают, она и правда не жалеет, ни о чем. Соня закрывает глаза. Ей не нужно видеть, чтобы знать: она кружится уже резче, но в то же время более легко. Скоро начнется война. Нити судеб сплетаются в странный узор, переливаясь разными цветами. Девочка может прикоснуться, провести кончиками пальцев… Поворот, поворот, ещё несколько шагов в такт мелодии. Некоторые оборвутся совсем скоро, рваные концы будут торчать отдельными волокнами… Скоро все изменится до неузнаваемости… Танец ее становится странным, совсем не похожим на что-либо классическое или что-то узнаваемое. Осталось немного… все будет стёрто, забыто, исчезнет с лица этого мира в привычном виде, она чувствует… это дрожью проходит по нервам, она чувствует раны будущих разрывов, язвы взрывов, реки алые, наполненные кровью людей…. Если открыть глаза, вокруг огонь, а пепел кружится в такт мелодии, припорашивая обгоревшие балки и застя пустые взгляды смотрящих насквозь людей…. И… радио… играющее старое радио с этой песней, от которой почему-то замирает все в душе… но смысл ведь совсем иной… Все меняется, так же легко, как она меняет маски, ещё легче даже, и все-таки…. …Mes chagrins, mes plaisirs… Je n'ai plus besoin d'eux!.. (Мои печали, мои удовольствия… Мне больше не нужны!..) Девочка обнимает себя за плечи, совсем немного осталось — и снова отсчёт с нуля. Она так давно ждёт. Она столько раз видела. Она все ещё ждёт-ждет-ждет. Пальцы касаются солнечного сплетения, тот, что силой похож на бога, она так долго (всю жизнь) ждёт его. Она знает… Она, возможно, могла бы сделать шаг в сторону, но зачем? Все ее прошлое: мысли, желания, тревоги, радости, печали… все становится так не важно. Она с закрытыми глазами видит внимательный, требовательный взгляд, чувствует силу, что скрывается в не касавшихся её ещё руках. Она знает: у него есть что-то важное в этой жизни…. Она готова все отдать ради этого, она готова костры жечь из всего, что было до этого, связывать узлами и предавать жару… чтобы новая страница, чтобы так, как нужно будет…. Она уже чувствует, она знает, не так — всегда знала: это больше, чем ее жизнь, это сильнее, чем она и вообразить может… Соня пыталась понять, она пыталась охватить, но… почему-то тут она глупая-глупая девочка, в силах которой только ждать…. Она не останавливается, золотые волосы взлетают в воздух. Она уже давно опутана, она в чужих судьбах, словно в сетях, куда потянут — туда и дергается… нити слишком сильно сдавливают кожу, а она улыбается. Ярко, ярко…. Она знает… скоро и эти маски будут сожжены, как и мосты, будут новые, иные… но… — ….Je repars à zéro … (Я начинаю с нуля) — она шепчет губами вместе с певицей. Взмах рукой, движение бедра, шаг… В васильковой голубизне глаз золото судьбы. Она снова надевает маску: рано, ещё слишком рано. Новая жизнь начнется с первым взрывом… А комната так и сияет чистотой и новизной, ей остаются часы и несколько минут. Радио замолкает, песня достаточно коротка, хотя и прекрасна, и кто знает, возможно, это радио сыграет еще что-то совсем иное, например, гимн…