***
Всех матрасов не хватило бы в доме, чтобы искупить грехи Хорнет, но она все равно стащила их вниз по лестнице, в единственную комнату, достаточно большую, чтобы с комфортом вместить рыцаря. Она могла спать на полу; она спала и в худших местах. Она набрасывала слой за слоем постельное белье на импровизированную кровать, не обращая внимания на боль в руках, выбрала наименее заплесневелую из подушек, чтобы положить с левой стороны, дабы смягчить вес раненого плеча. Поодаль она сложила несколько одеял, чтобы накрыть его — чувствует ли он холод? — и, наконец, удовлетворенная, поспешила обратно в прихожую. Рыцарь снова замер, свернувшись точно так же, как она его оставила, — настолько неподвижный, что она поспешно опустилась на колени, чтобы проверить его дыхание. Хорнет плохо видела в тусклом свете; неужели она настолько его ранила? Открыла какую-то рану, которую даже не заметила? Он слегка вздрогнул, когда она снова прикоснулась к нему, и даже этот маленький знак наполнил ее трепетным облегчением. Знал ли он, что она о нем беспокоилась? Мог ли он учуять ее иррациональное желание компенсировать то, что уронила его, даже если он не мог этого почувствовать? Он все еще истекал кровью, пустота смешивалась с дождевой водой, стекавшей по панцирю на ковер. Глупая. Ей следовало предложить ему свой запас души, как только они прибыли; она приберегала его на случай, если встретит врага по пути сюда, но теперь, когда они были в безопасности, у нее не было причин удержать его при себе. По крайней мере, это поможет ему остановить кровотечение. Медленно она наклонилась и ослабила нити, связывающие его оставшуюся руку, отгоняя страх потерять бдительность – если бы он хотел напасть на нее, то давно бы это сделал – затем подняла его руку вверх, пока его когти не остановились на ее предплечье. Сжав челюсти, она надавила Боль вспыхнула в ее руке, когда его коготь вскрыл кожу между хитиновыми пластинами. Душа текла между ними холодной, сладкой рекой, пьянящей, как охлажденное вино. Она почувствовала, как его дыхание стало глубже, когда душа наполнила его собственные резервуары, затем он напрягся, его коготь вонзился глубже, так что она вскрикнула и дернулась назад, потянув за собой его руку, которая когтем зацепилась за край панциря. — Нет, нет, все в порядке, это… Он, казалось, не слышал ее, глядя на свой коготь и мерцающую синеву, портившую его черную поверхность. Дрожь, распространившаяся от его руки к остальным частям тела, она казалась была сильнее, чем в прошлые разы— если бы она не знала чем он является, она назвала бы это ужасом. «Это сделал не ты, а я», — огрызнулась она, поддавшись гневу от разочарования. «У меня была дополнительная душа. А тебе нужно вылечиться». Абсурдность ситуации застала ее врасплох: она стояла на коленях между рогами сводного брата на мокром ковре, предлагая ему последнюю часть своей души в отчаянной попытке остановить кровотечение из его раны, а он почему-то был слишком парализован идеей причинения ей вреда чтобы вспомнить, что он умеет исцеляться, — и она засмеялась. Первый резкий вопль ее истерики напугал его, он устремил бездонный взгляд на неё, а она согнулась пополам и беспомощно смеялась, пока черные точки, плавающие в комнате, не удвоились — наполовину пустота из ран, наполовину пятнышки в ее зрении из-за недостатка кислорода. Халлоунест пал, вся ее семья была мертва, за исключением той, которая сейчас умирала прямо у нее на глазах, у нее не было ничего, кроме ума и полунадуманного плана как отогнать тьму, и все, что она могла сделать, это смеяться до упаду, пока ее голову не свесило вниз из-за головокружения. Наконец она почувствовала, что может остановиться, и так и сделала, вокруг них снова воцарилась тишина. — Пожалуйста, — сказала она хриплым и жалким голосом. Она слабо указала на его окровавленный коготь. «Теперь это твоё. Мне оно не нужно». А потом, когда он ничего не сделал, со вздохом наполовину на себя, наполовину на него, она сказала: «Исцеляйся». Он немного напрягся команде, произнесенной чем-то вроде обычного тона их отца, и ссутулил плечи, как раз в тот момент, когда она собиралась извиниться — бесполезно. Снова. Воздух вспыхнул, и с вибрацией, от которой затряслись портреты на стенах, Полый Рыцарь использовал фокус. Хорнет сморгнула блеск с глаз и посмотрела вниз. Один из его порезов перестал кровоточить. — Что ж, хорошо для начала, — сухо сказала она. Потребовалась оставшаяся часть души, которую она ему дала, плюс каждая капля, которую она смогла выкачать из своего запаса резервуаров, последний был заполнен лишь на четверть и опасно плескался, когда она протягивала его ему, прежде чем он перестал капать пустотой на её ковер. К тому времени окна потемнели, а она была настолько измотана, что едва могла собраться с силами, чтобы думать о том, как переместить его в приготовленную кровать. Снова думаешь наперед, Хорнет. Пока она говорила, она снова положила руку на его маску — она полагала, что в этом нет никакого вреда, и, по крайней мере, это утешало ее, по крайней мере, она чувствовала, что он все еще движется, все еще дышит. — Я собираюсь переместить тебя, — сказала она тихо и твердо, чтобы не вызвать у него еще одной внезапной реакции. — Тогда я тебя развяжу, и ты сможешь отдохнуть. Он ничего ей не ответил, ни отказом, ни согласием. Естественно. Она снова взяла шнур и потянула его через узкий дверной проем, почти задевая его рогами богато украшенную отделку. Она потянулась назад, чтобы подвинуть его голову, и попыталась еще раз, на этот раз преодолев половину гостиной, прежде чем ей пришлось остановиться и отдохнуть, усталость после долгого дня наконец настигла ее. Он смотрел на нее с пола, его маска была комично наклонена, чтобы она смогла пройти через дверной проем, и она подавила еще один приступ смеха, в этот раз усталый. Он был пуст, как чистый лист, а она все еще не могла не пытаться его прочитать, даже когда на странице ничего не было. Ей пришлось думать о ситуации как о головоломке. Уравнение, которое нужно решить. Какую последнюю команду она ему дала? Лечись. А до этого? Расслабься. — Я идиотка, — пробормотала она. Она наклонилась и размотала шелк вокруг его ног. — Если ты можешь сделать это, не… — она едва удержалась от слов, "причиняя себе вреда" , — не усугубляя свои раны, ложись в постель. Она указала на беспорядочное гнездо из одеял, которое сплела. Кроватью это можно было назвать лишь с натяжной. Он мгновенно повиновался, перевернулся на здоровую сторону и двинулся вверх на трясущейся руке. Она схватила его, прежде чем он успел слишком поторопиться, взяв на себя часть его веса, пока он полу-шаркал, полу-полз к матрасу. Потребовалась большая часть ее энергии и все ее истощающееся терпение, чтобы привести его несговорчивое тело в правильное положение — не из-за отсутствия желания с его стороны, а просто потому, что его ноги и рука ровно столько же не подчинялись рыцарю, сколько рыцарь подчинялся ей. Ее подозрения были верны: даже вся душа, которую она собрала, могла только закрыть порезы, но не восстановить утраченную пустоту, и не очистить инфекцию с его плеча и даже не успокоить этот хрип в груди. Она подтолкнула ему под лопатки еще несколько подушек и с удовлетворением увидела, как он снова расслабился, хотя ему этого не приказывали, его голова откинулась назад, а кончики рогов едва касались края кровати. Инфекция на обрубке плеча мягко светилась в быстро темнеющей комнате, отражаясь от потолка, словно угли. Хорнет отвела взгляд, сдернула последние нити с его тела и накинула ему на ноги одеяло. Затем она отступила и села у холодного камина, глядя на чудовищность того, что она только что сделала. Как он огромен. Он занимает три четверти пола, даже когда колени согнуты, а рука зажата под головой. Если бы ему было холодно, стал бы он натягивать одеяло, если бы ему не приказали? Она вздохнула, слишком уставшая даже для того, чтобы, сейчас, смеяться. Она не ела с утра, но даже вставать и идти в кладовую за вяленым мясом казалось слишком тяжелым испытанием. Она потянулась к ближайшей подушке, даже не беспокоясь о изъеденном молью одеяле. — Разбуди меня, если я тебе понадоблюсь, — пробормотала она и уснула.***
Рыцарь замер. В его сознании кристаллизовался приказ сестры, точный и абсолютный, приказ принцессы своему защитнику, но он не имел никакого смысла. Разбуди меня, если я тебе понадоблюсь. Откуда оно могло знать, что представляло собой потребность? Может ли оно уже нуждаться в ней и не знать об этом? Что, если оно разбудит ее и обнаружит, что она ему вообще не нужна? Оно смотрело на нее, подобравшую ноги под плащ, её пальцы сжимались во сне. Маленькая сестра, намного крупнее, чем оно ее помнило, и все же такая маленькая, все еще смертная, все еще сложная и противоречивая. Ее кровь все еще покрылась коркой на его когте. Оно вздрогнуло при воспоминании, о том, как легко было проткнуть ее кожу, о том, как она разозлилась на него, когда оно отреагировало. Она была такой хрупкой, а оно не могло доверять себе, не тогда, когда в его груди все ещё отзывалось нестабильное эхо, где раньше было Сияние, не тогда, когда влияние богини все еще струилось в его венах свежими и горячими потоками лавы. Воспоминания о сестре не протянули так долго, как о короле, но видения мучили его еще долго после того, как все истинные воспоминания распались. Он видел ее искореженной, разорванной инфекцией, пожираемой многими сотнями способов, и ничто не заставляло его так отчаянно напрягать свои цепи, как вид ее боли вне досягаемости. Она была еще ребенком на Запечатывании, но шла рядом с каретой, уже шагая гордой походкой с высоко поднятой головой, как и положено принцессе, уже горюя о своей матери, чья отметка будет одной из трех, чьи места встанут на двери храма. Оно помнило ее голос, доносившийся снаружи, когда священники вели толпу на погребальную панихиду по трем грезящим, которые вскоре будут уложены на носилки, и не могло не чувствовать, что, несмотря ни на что, она оплакивала его, тоже. Разбуди меня, если я тебе понадоблюсь. Оно не знало этого, но нуждалось в ней. Ему требовалось ее теплое прикосновение к маске, ее твердые руки под мышкой, ее шелковые нити, связывающие его воедино. Ему нужны ее острота, ее смех и ее бессмысленные приказы, чтобы перевернувшийся вверх дном мир обрел смысл. Возможно, оно снова в ней потребуется. Поэтому оно наблюдало за ней, ожидая момента, когда она проснется, или когда ему придется ее разбудить. Оно не возражало.