Потерянный родственник

Хорнет задумалась, голоден ли рыцарь. Она никогда не видела, чтобы сосуды ели или пили. Конечно, ее единственным опытом были лишь те, краткие периоды пребывания в компании Чистого Сосуда, а затем последующие сражения с множеством несовершенных, чахлых отставших, так что у нее никогда не было особой возможности их изучить. Заклинания отца, должно быть, поддерживали рыцаря на протяжении долгих лет, пока инфекция росла – как его магия поддерживала и Грезящих– но прошел уже целый день с тех пор, как эти цепи были разорваны, достаточно долго, чтобы после съеденного вяленого мяса ее внутренности снова урчали. Он, возможно, умирает с голоду. Но если он и ел, то что он ест? Она представила свой крошечный запас еды с легким вздохом отчаяния. Она никогда не оставалась в этом доме дольше нескольких дней, и это был лишь один из многих тайников с припасами, которые она разбросала по местам где чаще всего бывала. Она не ожидала что останется тут надолго, но именно к этому все и ведет. Из всех непредвиденных обстоятельств к которым она готовилась, лечение полумертвого сосуда не было ни одним из них. По меньшей мере, ей не нужно беспокоиться о воде; каждый дом был оснащен системой улавливания и фильтрации дождя. Если только он не пил что-то страннее воды. Она сомневалась, что в подвалах хранилось нечто кроме вина, которое уже успело превратиться в уксус. Это она первым делом и спросит, как только убедится, что он действительно понимает ее и отвечает, хотя его первые попытки были настолько шаткими, что она задалась вопросом, не слишком ли большое для него это усилие. Быть может, его двигательные функции были нарушены сильнее, чем она думала. Был только один способ узнать. «Я собираюсь задать несколько вопросов. Для ответа ты можешь использовать знаки.» Как обычно, он не подал никаких признаков понимания, и ей пришлось напомнить себе, что обучение сосуда реагировать на речь не изменит его природу. Он мог видеть, слышать, двигаться и реагировать на раздражители, но даже самая простая форма жизни могла делать то же самое — даже растения в Зеленой тропе, в некоторой степени, когда они поворачивали собственные листья к свету и направляли слепые корни блуждать по земле в поисках воды. Ее отец разработал элегантную систему, чудо магии и техники, но это не сделало ее живой. Возможно, только его сходство с ней заставило ее думать о сосуде как о живом, заставило ее сказать он вместо оно. Высокие дуги его рогов, изящные суставы пальцев, тонкие гребни панциря и даже шрамы, пересекающие панцирь и кожу, — все это говорило ей о родстве, когда на самом деле они были противоположностями, душой и телом, белым и черным, один из них естественный, другой искусственный. Хорнет встряхнулась. Хватит философствовать. Окна снова потемнели, очередной световой цикл подходил к концу, а у нее появились вопросы. Сначала что-нибудь простое. Она протянула руки ладонями вверх. «Мои руки пусты?» Он рассматривал ее, его внимание было пустым и ярким, как прожектор, как у детеныша, впервые смотрящего на мир. Она не двигалась, позволяя пустоте изучать ее, давая достаточно времени для завершения каких-либо расчетов производимыми за этими пустыми глазами. Его рука двинулась. Ладонью вверх, к груди. Пальцы подрагивали от напряжения. Да. Ее переполняло волнение — и что-то еще, что-то почти жизнерадостное. Гордость? Из-за своего успеха или его? Она отложила этот вопрос на потом и взяла таз с водой. «Мои руки пусты?» На этот раз ему не потребовалось так много времени, но пауза все равно затянулась по странному длинно, прежде чем он ответил ей жестом. Нет. Гордость нахлынула вновь. Он понял. Он видел, понимал и отвечал ей. С усилием она поборола свой восторг взяв под контроль. Ее отец никогда не делал этого, ведь ему никогда это не было нужно, он всецело знал возможности своих творений и доверял им беспрекословно подчиняться ему. И это не было большим достижением, не более чем обучение трюкам питомца или приучать дороге до дома вьючного скота. И все же она никогда бы не подумала, что он достигнет такого всего через день после того напряженного противостояния в лифте. Никогда не смогла бы себе представить, что странный переворот, который она почувствовала в мире, приведет к этой сюрреалистической картине: Полый Рыцарь и Дочь Халлоунеста, обрамленные позолоченными стенами разрушенного поместья, все цвета комнаты вновь смешались с синим когда вечер нависнул над городом. Было бы красивее, если бы она могла залечить гноящиеся раны на его плече, но всему своё время. Она поставила таз на место и наклонилась вперед. — Тебе нужна еда? На этот раз колебание снова было более продолжительным, возможно, из-за двусмысленности вопроса. Однако она не могла придумать лучшего способа его сформулировать, к тому же она всегда могла вернуться к любому вопросу на следующий день, в случае, если его ответ изменился. Наконец, с отрывистой краткостью, которой не могло быть — хотя это и выглядело как — замешательство, он ответил нет. Что ж, это было облегчением. Она знала, что некоторые насекомые не едят так часто, как нужно ей, а становятся голодными только перед линькой или в период размножения. Поскольку сосуды были бесполыми, ей не нужно было волноваться о последнем, а первое выглядело маловероятным. Длительное заключение от Запечатывания и разрушительная инфекция, скорее всего, нарушили все те или иные циклы роста, коими естественным образом обладало его тело. Вероятно, со временем они вернутся. Если бы она могла его исцелить. Если бы она могла сохранить ему жизнь достаточно долго. Она указала на таз на полу. — Тебе нужна вода? Ответ, когда он пришел, снова был нет, и она слегка нахмурилась, надеясь, что не ошиблась. Оттенки смысла между да и нет казались все более и более важными, те оттенки серого, которые содержали в себе может быть, я не знаю и иногда. Даже если бы она изобрела больше знаков, сможет ли он дать ответ, выходящий за рамки этой простой двоичной системы? Опять же, возможно, вопрос оказался проще, чем она ожидала. Возможно, сосуды никогда не нуждались в питании, а пустота внутри них поддерживала органические тела так же, как пища поддерживает других насекомых. Опять же: и химией, и биологией, и другими науками она никогда не увлекалась. «Тебе нужно спать?» Еще один вопрос, на который она уже знала ответ, и испытала облегчение, когда он ответил утвердительно. Пришло время проверить ее теорию. Ей нужен был еще один вопрос на да или нет, на который он не мог знать ответа. «Сиди смирно. Я скоро вернусь.» Она пошла на кухню, взяла еще одну порцию вяленого мяса — не было смысла терять время — и спрятала его за спиной, когда вернулась. «Мои руки теперь–пусты?» Его рука поднялась, а затем замерла, он ясно понимал, что она ожидает от него ответа, но нехватка информации загнала его в тупик. Обнадеживает. Она вытянула руки вперед, показывая ему мясо. «Это "я не знаю"», — сказала она, прижимая правую руку к груди, а затем отводя ее в сторону. Она снова села рядом с ним и повторила жест, пережевывая вторую порцию вяленого мяса, иногда показывая ему свои руки, иногда оставляя их за спиной. Он отвечал последовательно, хотя и медленно, и она не могла отказать себе в чувстве настоящего достижения, которое у нее редко было оправданым. Разговор – каким бы он ни был – похоже, с практикой не стал легче. Его рука и ладонь дрожали так сильно, что Хорнет чуть не прекратила это, чтобы дать ему отдохнуть, но этот вопрос уже несколько часов крутился в глубине ее сознания, и она больше не могла его игнорировать. Она сложила руки на коленях, понизив голос – хотя и не знала почему – и глубоко вздохнула. «Знаешь, почему ты свободен?» И затем, еще ниже: «Ты помнишь, что произошло в храме?» Он замер. Даже его дыхание прекратилось, грудь сжалась, и Хорнет встревоженно взглянула вниз, полу-ожидая увидеть, как вновь открылись его раны, или то как инфекция внезапно распространилась незаметно для нее. Ничего. Его рука зависла в воздухе без видимой причины, когти сжались в полукулак, что не было похоже ни на один из знаков, которым она его учила. И когда она снова посмотрела на его лицо, пустота за маской скручивалась так неистово, что наступающее чувство тошноты заставило ее отвернуться. Ей хотелось встать, отступить назад и дотянуться до иглы, бесполезно стоявшей в углу комнаты. Она имела лишь смутное представление о том, что с ним случилось, и все равно потеряла бдительность, доверившись шатким рамкам прошлых клятв и давней преданности. Что, если его перепрограммировали? Испортили каким-то более тонким образом, чем простого жука, изменив так, что она не могла почувствовать или увидеть? Он уже дважды действовал беспорядочно — когда выкинул гвоздь в шахту лифта, когда встал с постели и попытался последовать за ней — но она придумала себе объяснения. А теперь она спровоцировала что-то, чего не понимала, задавая вопросы, на которые, возможно, не хотела бы получить ответы. Дура. Он не двинулся с места. Не протянул руку, чтобы ударить ее, не зацепился за остатки ее души и не высушил ее досуха. — На сегодня хватит. Она раздвинула ноги и поднялась, медленно, увеличивая между ними дистанцию. Отступая обратно к камину, вставая так, чтобы иголка была легко досягаема. «Отдыхай. Я буду начеку.» Ничего. Ничего, кроме минутной дрожи в его когтях, в руке, бесполезно висевшей в воздухе. Хорнет присела, прислонившись спиной к сланцу, и наблюдала, опустив внутренние веки, но оставляя непрозрачные внешние открытыми, как она это делала в Зеленой тропе, в Глубинном гнезде, в незнакомой обстановке. Тени от люстры, балдахинов и сломанной мебели казались такими же глубокими и запутанными, как любая тень в дебрях чащи, а рыцарь был самой черной тенью из всех, пятном чистой тьмы, в которую она не могла заглянуть. Ей следовало быть осторожнее. Ей нужно было перестать притворяться, что она в безопасности. Она не могла доверять Полому Рыцарю. Он не был похож на нее. Не в том ключе в котором это имело значение.

***

Мир пылал. Полый Рыцарь смотрел на яркие искры пламени, беспомощно раскрыв глаза, его зрение было выжжено добела жаром ярости богини. Острия света пронзали его дрожащие конечности, вызываемые ею заклинания-клинки, сотканные грезами лезвия – такие же тонкие и острые, как сталь. Каждый вдох был стремительным потоком тепла, искры скрежетали в горле, раздувая огонь, разжигая угли пока его скелет трещал до мозга костей. В его голове нарастало давление, свет расплавленными слезами лился через край вниз по щекам, которые с шипением ударялись о грудь. И второе сердце пульсировало рядом с его собственным, тошнотворный шум инфекции, расползающейся под его панцирем, как гниль, как корни, как разложение. Уйди уйди УБЕРИ ЭТО— — На сегодня хватит. Мир опустился, как занавес. Тяжелый, тусклый и синий, пахнущий сыростью. Прохладный воздух обволакивал его конечности. Инфекция все еще пульсировала, билась по венам, но не так, как минуту назад, не так, как когда… когда… Что случилось? Ты помнишь, что произошло? Оно лежало в постели, не скованное цепями в храме, не пронзенное тем светом, не рыдая теми яркими, обжигающими слезами. Оно лежало в постели, потолок скользил в тень над головой, а Сияние исчезло. Исчезло, провалилось, пусто, полый полый полый— Оно вдохнуло, и воздух не опалил его. Оно выдохнуло, и его легкие жгло. Знаешь, почему ты свободен? Оно все еще могло слышать поющий крик ломающихся печатей. Металлическую дрожь разбивающихся цепей. Как умолкают тяжелые, гудящие полутона заклинаний Отца. Ты помнишь? Она задала ему вопрос. Оно посмотрело на свою руку, остановленную в воздухе, как будто какое-то другое существо взяло над ним контроль и схватило ее без согласия рыцаря. Она спросила… «Отдыхай.» Ее голос звучал по-другому, дальше, удаляясь за горизонт. — Я буду начеку. Яркая структура ее команды сомкнулась над его разумом, и оно задрожало, усталость затягивала его из под низу, словно одеяла были зыбучим песком. Оно сопротивлялось, встревоженный чувством, что что-то ускользнуло от него в те потерянные моменты. Что-то… изменилось. Краем глаза оно заметило, что его сестра спряталась возле очага, ее маска мерцала в последних лучах света. Оно передвинуло голову на подушке, наклонив ее совсем немного, чтобы она этого не заметила, чтобы она не подумала, что оно ослушалось ее. Ее плечи были сгорблены, едва различимые шипы на спине торчали сквозь плащ, и пока оно наблюдало, в ее глазах застыл стеклянный блик, настороженный блеск преследуемого существа, которое не осмеливается полностью отдохнуть. Ужас пронзил его в живот, как стрела. Что оно сделало? Потеряло ли оно контроль? Неужели это произошло в те минуты, когда мысли овладели им? Оно... Оно ранило ее? На его когтях не было крови, в резервуарах ни души. Но оно знало что оно такое, лучше, чем кто-либо другой. Оружие. Машина. Оно было смертельно опасно в тех аспектах которые он еще даже не обуздал. Ему была знакома хрупкость смертных. Его обучение запечатало эту истину в сознании, запечатлев в нем последствия решения поднять руку или гвоздь против меньшего существа. Но прошло очень много времени с тех пор, как оно нуждалось в такой сдержанности; Сияние довело его до предела в более чем одном отношении. И теперь он находился в стеклянной клетке, и все вокруг имело следы его небрежности — ковер, одеяла, люстра. Его сестра была права, опасаясь его. Его разоружили — уже дважды, в буквальном смысле этого слова, — но это не делало его безопасным. Она не должна ему доверять. Она не должна находиться с ним рядом. Его не предполагалось держать близко. Оно было небезопасно. Я буду начеку. Так было лучше. Его глаза закрылись, и оно упало обратно во тьму. Сон был шелковым саваном, тяжелым плащом, черной лентой на глазах. Пожалуй, сон был чем-то вроде смерти. Неприемлемостью. Милосердная, непринужденная пустота, в отличие от утомительной обязанности, которая преследовала его в каждый момент бодрствования. Он дрейфовал, невесомый, в безымянной черноте. Тело и тень, душа и пустота растворились, оставив лишь отпечаток сознания, рыхлая земля, под которой покоилась яичная скорлупа. Сон… не причинял боли. Но потом. Оно вернулось в сознание с толчком, слово звенело в его памяти, произнесенная команда ярко вспыхнула, как послесвечение. «Полый рыцарь. Проснись.» Воздух казался тяжелым, как свинец. Боль пронзила его тело еще ярче, компенсируя ее краткое отсутствие. Первый вздох при пробуждении дался с трудом, затрудненный болью в ребрах, опухшем плече и уколом непроизвольного страха перед тем, что его вытащили обратно к жизни, застав врасплох. Света из окон было достаточно, чтобы видеть комнату, его сестра стояла вне досягаемости с иголкой за спиной, рюкзаком в руке, и красным плащом перекинутым через плечо. О боги. Она уходила. Пол особняка, казалось, рухнул под ним. Оно резко упало в озеро ужаса, шок пробежал по его панцирю от ног до кончиков рогов. И хотя оно боролось за то, чтобы вдохнуть, боролось за то, чтобы не утонуть, оно знало, что не имеет права бояться, что оно не должно тонуть, не должно чувствовать холод воды, что ему даже не нужно дышать. Оно это заслужило. Вчера была отсрочка, странная остановка мира и всех его последствий. Оно не стоило ни души, потраченной на него сестрой, ни места, которое оно занимало на полу, ни лоскутков ткани, которыми она вытерла пустоту с его ран. Оно забыло об этом. Оно отбросило безумную тряску своей тени. Самое меньшее, что оно могло сделать — если оно не могло быть чистым, не могло соответствовать тому совершенству, которое от него требовалось, — это не опозориться перед своей сестрой. Оно встретило ее взгляд, не дрогнув и не пошевелившись. Когда-то оно был рыцарем. Оно не запятнало бы этот титул, уклоняясь от своей участи. Она не казалась ни удовлетворенной, ни разочарованной тем, что увидела, только отстраненной, как будто она уже вышла за дверь. Однако когда она заговорила, ее голос был мягким, почти сожалеющим. «Я должна поохотиться, наполнить свою душу и пополнить запасы. Я вернусь прежде чем наступит ночь.» Она отвернулась от него, как будто ей было не по себе. — Оставайся на месте, пока я не приду. Оно почти не чувствовало, как команда обретает форму в его разуме, настолько зацикленным оно было на ее предыдущих словах, что забылось и сделало заметно дрожащий вдох. Я вернусь. Она не отказывалась от него. Она не оставляла его умирать, медленно увядать в этой тусклой, темной комнате. Она вернется. Она вернется. Казалось, она колебалась, уже наполовину отвернувшись, темнота ее глаз была лишь более глубоким оттенком тени её маски. На мгновение в его памяти вспыхнул бледный блеск лица его отца, эта полузабытая дрожь в его шаге, эта невероятная трещина в его контроле. Затем она пошевелила плечами, чтобы откорректировать положение иглы, и сходство исчезло. Она вернется. Она сказала, что вернется. Этого было недостаточно, чтобы вода не поднялась снова, не сомкнула холодные пальцы вокруг его горла и не натянула онемение, словно одеяло, на его конечности. Его дыхание внезапно стало громким в пустой комнате, скрежеща входя и выходя, как лезвие пилы, затрагивая острую боль в груди, когда давление одиночества спало. Она… она вернется. Ему придется подождать. Дышать. Быть неподвижным. Ему придется поверить.