Потерянный родственник

Хорнет вздохнула с облегчением, как только вышла за дверь. Свежий влажный воздух окутал ее, дождь стекал по шее и затекал под плащ. Свет жег глаза так, что она поняла, что находилась внутри слишком долго. Как бы ей ни хотелось немедленно отправиться в город, она заставила себя встать у двери и прислушаться, почти опасаясь шума внутри дома, какого-то признака того, что ей придется вернуться обратно. Ничего. Похоже, ее приказы работали — по крайней мере, на данный момент. Она вздохнула с облегчением, вытащила иглу, натянула на нее шелковую нить и туго завязала узел. Легким движением запястья она швырнула её вверх, а когда та надёжно вонзилась в свод пещеры, прыгнула за ней, шелестя шелком, дождь забрызгал ее маску, а мокрый плащ хлопнул позади. Выставив ноги и запрокинув голову, она закружилась в воздухе, а удар от приземления на крышу вызвал приятную боль в ногах. Запыхавшись, она засмеялась, втыкая пяточные шпоры в мокрые камни, и швырнула иглу дальше в город, видя только её металлический отблеск. Давление в её голове утихало по мере удаления от дома, скорость полета и сладость ветерка рассеивали его, словно дым. Она промокла насквозь за считанные минуты, но ощущала только широкий, туманный простор города под собой. Облегчение от вида открытого пространства усмирило неугомонный зуд, который прятался под ее панцирем, а холодное онемение, вызываемое ветром, успокаивало ноющий жар тревоги в ее голове. В особняке она слишком погрузилась в свои мысли, они начали разъедать ее, как кислота. Ей нужно было именно это — азарт движения, устойчивость цели. Ей нужно было двигаться. Восторг угас примерно через полчаса, воцарилось ее обычное охотничье настроение — осторожное и осознанное, чувствительное к каждому звуку и изменению ландшафта. Она нацелилась на вокзал Короля, держась верхних пределов пещеры, куда не мог попасть никто, кроме летающих оболочек. Мимо лифтов, площади памятников и Домов Наслаждения она с мокрым скрежетом приземлилась на верхний выступ и остановилась, чтобы отдышаться. Отсюда она могла видеть всю окраину города: изящные шпили жилых домов и официальных зданий, прерываемые широкими дамбами и дренажными канавами, широкий купол Святилища Душ размером не больше ее кулака. Несколько неприкаянных оболочек тащились по улице под ней, так далеко, что она почти могла притвориться, что одна. Приглушенный укол вины пронзил ее живот. Она вздохнула, стряхивая дождевую воду с маски. Она не могла не представить себе рыцаря, одного в этой мрачной комнате, смотрящего в потолок и ожидающего звука ее шагов за дверью. Не то чтобы он мог чувствовать себя одиноким. У нее не было причин его жалеть. Не после того, как она провела почти всю ночь, наблюдая, как он спит, нервничая, что ее вопрос что-то пробудил в нем, и все же не желая уходить, на случай, если он снова попытается последовать за ней. В конце концов она и сама уснула, но в глазах все еще было ощущение песка. А, проснувшись, она решила, что откладывала уход так долго, как только могла; она не может долго оставаться без души, особенно если ей придётся защищаться от него. Сегодня утром она осмотрела его раны, сколь это было возможно без прикосновений к нему. Отек продолжал спадать с участков вокруг проколов от гвоздей, обнажая шрамы под панцирем, и она была настолько увлечена собственным облегчением, что ей потребовалось время, чтобы заметить, что не так. Места, в которых она помнила искривленный хитин, занял оранжевый свет. Инфекция разрослась за ночь, между пластинами на груди появились новые волдыри, этого зрелища было достаточно чтобы ей пришлось на мгновение отойти в сторону. Это была еще одна причина уйти: ей нужно было время, чтобы напомнить себе, что она сильна, что она все контролирует. Что покалывающая паника в ее грудной клетке исчезнет. Твой разум принадлежит тебе. Твоя борьба принадлежит только тебе. Твоя воля принадлежит только тебе. Ей нужно было что-то сделать, и как можно скорее, если она надеялась его спасти. Почему она надеялась его спасти? Хорнет стиснула зубы, отвернувшись от городского пейзажа, чтобы смотать запасную нить. После того, как вчера вечером он не смог ответить на ее вопросы, у нее осталось меньше надежды, что он окажется полезен. Возможно, в конце концов ей удастся вытянуть из него информацию, но это будет безумно медленно. Лучше пойти заняться расследованием самой, предоставив его судьбе, которую она лишь на мгновение оттянула. Она нырнула в здание, отложив эти мысли на потом. Что бы она ни решила, ей все равно нужна была еда и душа. Вокзал Короля представлял собой огромный, гулкий зал с высоким стеклянным потолком и затемненными дверными проемами, ведущими в сторону почти дюжины станций рогачей. Она никогда не ездила верхом на рогачах — дворяне смотрели на них свысока из своих занавешенных паланкинов и называли их грубым средством передвижения — но однажды она видела это место в период его расцвета, сводчатый терминал, освещенный тысячами мерцающих фонарей и кишащий жуками и жучихами всех форм и размеров, перевозящих багаж, товары или визжащих детенышей. Это был лабиринт коридоров, теперь темных, заваленных пустыми оболочками и сломанными скамейками. Эта схожесть с лабиринтом делала его лучшим охотничьим угодьем, которое только мог предложить город. Оболочки забредали через большие внешние выходы и блуждали в темных проходах, запутавшись настолько, что к ним было легко подкрасться или пронзить на расстоянии. За первые полчаса она поймала рогатую оболочку и трех мстекрылов, наполнив свой основной резервуар винно-сладкой струйкой души. Она разделала оболочку и съела мстекрыла, проломив его панцирь жвалами, чтобы добраться до пухлого брюшка под ним. Нецивилизованная еда, но свежее, чем вяленая Как только она набрала достаточно мяса, она машинально зачистила остальную часть терминала, наполнив свои вторичные резервуары. Убийство не приносило радости, особенно когда инфекция так облегчила это дело. Она уже давно перестала испытывать угрызения совести по поводу оболочек. Ничто из того, что она или кто-либо другой мог бы сделать, не излечило бы их от инфекции; лучше отнять у Сияния еще одну марионетку, чем позволить им продолжать жить полураспадом, терзаемых безумным жаром своих снов. Нагруженная рюкзаком полным мяса и канистрами с душой, она ушла со станции пешком; путешествовать на шелке с таким грузом было слишком сложно. Она пересекла верхние уступы, ловко избегая огромных оболочек, и спустилась на площадь памятника, остановившись, чтобы перевести дух, пока дождь лил на нее с высока. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Полым Рыцарем. Статуя смотрела в нее, сквозь нее, пещеры ее пустых глазниц указывали точно на то место, где стояла она, и ее приковало взором статуи. Хорнет стояла запрокинув голову, как один из безымянных граждан в масках, окружавших его в обожании. Раньше она этого не замечала, но статуя идеально повторяла масштаб, контуры его маски и угол рогов были точной копией, она лениво задавалась вопросом, с настоящего ли рыцаря она была смоделирована, или скульптор работал по рисунку. Было бы трудно точно изобразить такое сходство с чего-либо, кроме натуры, — если в этом случае можно было применить этот термин. Дождь скользил по лицу статуи, капая с кончика маски на мемориальную доску внизу, где каналы вырезанных рун подхватывали и удерживали воду, заставляя буквы танцевать и мерцать на свету. Мемориал Полому рыцарю. Она медленно, почти благоговейно подошла и положила руку на камень, обводя контуры слова рыцарь. Ей никогда не казалось странным, что Чистый Сосуд был посвящен в рыцари. Казалось естественным заставить его соблюдать те же клятвы, которые приносили величайшие воины Бледного Короля, и дать ему тот же титул. Но почему пустая вещь нуждается в звании? Зачем ему нужен кодекс чести? Зачем ему что-то, кроме слова ее отца? Возможно, это было сделано для галочки. Утешение для жителей Халлоунеста. Но это привлекло внимание к остальным рыцарям и заставило ее задуматься, сколько из их числа были вовлечены в это тщательно продуманное позерство, сколько из их назначений были политическими или личными, а не признанием лояльности и мастерства. Ее воспоминания о них были горько-сладкими, испорченными знанием их судеб. Один за другим они поддались инфекции, обману или предательству, и ее отец так и не признал их потерь, поглощенный усилиями по подготовке Чистого Сосуда. Это было медленное сползание в катастрофу — и теперь даже Чистый Сосуд потерпел неудачу, и рыцарства действительно больше не стало. Всё это королевство существовало только благодаря ее отцу. Из-за его силы, его жертв. Он имел право делать с его обитателями все, что хотел. Но рыцари посвятили себя ему, а он израсходовал их и отбросил, позволив обычным существам расплачиваться за грехи богов. И они сделали это без единого знака одобрения, без проблеска признания или привязанности со стороны Высшего Существа, которому они принесли клятвы. Ее отец был бы первым, кто приговорил Полого Рыцаря к смерти за его неудачу. Не в наказание, просто потому, что он перестал приносить пользу. Но вспоминая, как рыцари пожертвовали своими жизнями ради его благословения, вспоминая, как ей было больно смотреть на отца, с нетерпением ожидать момента, когда он взглянет на нее, поманит, даст ей что-то от себя, за что она могла бы ухватиться, она почувствовала озноб, но не могла винить в этом дождь. Ее рука соскользнула с мемориальной доски. Слово рыцарь внезапно показалось грошом, единственным гео, брошенным в руки нищему, теперь бесполезным, но тем не менее, чем-то, ради чего десятки воинов когда-то отдали все что у них было. Что это было если не очередной предлог для поклонения, которого требовал Бледный Король? Что это было если не способ, которым он привязывал к себе подданных? Ему это ничего не стоило. Это стоило рыцарям всего. Даже найлучшие и сверкающие умом жители Халлоунеста никогда не были достаточно хороши для своего короля. Но она не была ее отцом. И Халлоунест уже не был тем, чем был когда-то. Она отругала себя за то, что поддалась сантиментам. И все же, все живые существа по-своему иррациональны. Возможно, забота о сосуде, насколько бы бессмысленной она ни была, научит ее чему-то. Возможно, ей нужна была возможность что-то исправить. Чтобы показать что шансы ещё есть. Чтобы показать себе, что она может. Возможно, то что нужно было королевству это немного больше сантиментов. Хорнет склонила голову под дождем. Площадь была пустой, даже более одинокой, чем остальная часть города, возглавляемая молчаливой возвышающейся статуей. Но это было настороженное одиночество, место, за которым чувствовалось наблюдение, пустое присутствие, требовавшее признания и уважения. Чем дольше она жила, тем больше понимала, что никогда не поймет Халлоунест. Она все еще открывала его, день за днем, руину за руиной, и он продолжал вызывать в ней чувства и откровения, которые она едва понимала. Влияние ее отца все еще сохранялось. Она могла бы быть божком, но в ее крови было нечто большее, чем простая смертность, а смертные были рожденны чтобы поклоняться. Не то чтобы тут оставалось что-то, чему можно было бы поклоняться. Бог Халлоунеста покинул его. Полубогу придется это сделать. Подняв повыше ремень рюкзака, она поплелась с площади обратно к особняку. К тому времени, когда она добралась до окраины, Хорнет снова устала, настроение испортилось, хотелось выпить чего-нибудь теплого, сменить одежду… Ее плечи опустились. Она порвала свой запасной плащ. Теперь это были не более чем лохмотья, и уж точно не то, что ей хотелось бы носить. Либо мокрая одежда, либо ничего, а в городе было слишком холодно и для того, и для другого. Она вытащила иглу и выбила гнилую дверь ближайшего дома, остановившись на мгновение в темном проходе, чтобы дать глазам привыкнуть и дождаться, пока враги заявят о себе. Ничего не услышав, она ступила внутрь. Этот дом был в гораздо худшем состоянии, чем тот, который она выбрала, и к тому же, меньшего размера, без единой комнаты в которой мог бы разместиться ее брат. Однако шторы были нетронуты, и она вырвала с карнизов столько ткани, сколько думала, что сможет унести, пропуская в разрушенную гостиную больше света, чем та видела за последние столетия. Этого было гораздо больше, чем ей нужно, но ткань не была тяжелой. И этого хватило бы на три плаща, так что у нее будет больше одного запасного. Или один маленький плащ, и один большой. Когда она перекинула новую ткань через плечо, что-то зашуршало на полу. Она отступила назад, оставив мокрые следы на листах, разбросанных по плитам. В основном пустые, некоторые были исписаны пометками, на них было слишком много цифр, чтобы они могли представлять интерес. Сама не зная почему, она наклонилась и взяла пригоршню. Они хорошо сохранились, и попали в рюкзак. Раньше, у нее никогда не находилось применения бумаге, но, очевидно, это был день, когда можно было поддаться своим порывам. Взвалив ткань обратно на плечо, она собралась с духом и вышла обратно на сырую землю.