Зависимость

В ноздрях едко щекочет. Миша дергает головой, поднимая неожиданно веревочную руку и трет пальцами нос, натыкаясь ими на что-то мокрое и холодное. Открывает глаза, сбиваясь с толку все еще вибрирующим в голове звоном, и не сразу понимает, на что, собственно, смотрит. На что-то белое и круглое, зажатое в чьих-то узловатых пальцах. - Миш, слышишь меня? - Другая рука щелкает перед лицом. Громко так, оглушительно почти, и Шибанов морщится только, пытаясь отмахнуться, и вдруг понимает, что отчетливо улавливает едкий и душный запах нашатыря. Да ну, не может такого быть. - Да слышу, слышу. - Упирается ладонью в костлявое запястье, отводя рожковскую руку от себя, и понимает, что уже не сидит - лежит на диване с запрокинутыми на подлокотник ногами. Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет. Что, нахуй, за лазарет такой?! Садится. Резко, порывисто, и мгновенно об этом жалеет, опускаясь обратно на тугую подушку, накрывая ладонью глаза, придерживая фейерверк посыпавшихся из-под век искр. - У тебя с сердцем какие-то проблемы? Почему Жене не сказал? - Бледная физиономия Рожкова промеж разведенных пальцев выглядит не напугано, но, встревоженно. Мишу это бесит. Подполковник только лицом кривится, раздосадовано выдыхая, и складывает запястья в замок на груди, глядя на парня с самым укоризненным и непрошибаемым видом. - У меня вообще проблем нет. Я слона за хобот поднимаю. Как Чак Норрис, только еще круче. - Смотрит в прищуренные глаза, и только сейчас, в действительности, понимает, как себя Олег с ним чувствует, когда тот кудахтать, как наседка, начинает. А вдогонку осознает, что Рожков, формально, почти на том же месте сейчас, что и он сам. Это Миша, никак не иначе, от Пилигрима упрямства такого понабрался. А от кого еще, в противном-то случае? - Не кипишуй и валидола мне выковырни. Будешь в моем возрасте - тогда и поговорим. - Вообще, еще на сотрясение похоже. Вы подрались? - Антон... заботливый парень, в общем. Правда, себе на уме, но Шибанова, все же, слушает, роясь в аптечке и вытаскивая оттуда блистер сердечных. Миша понятия не имеет, помогают они, или нет, для него валидол - что конфета мятная, но, вроде бы, на внушении и легче становится почти сразу. - Какое еще сотрясение? У меня голова, как башня у танка. - В подтверждение собственных слов, подполковник громко стучит костяшками по лбу, а Рожков только от гулкого звука морщится, ворчит что-то в духе: "я так и понял", и поднимается на ноги, собирая рассыпавшиеся из коробки облатки, бинты, пузырьки и прочую дребедень. Торопился, видимо, все выгреб, что было. И за что ему, несчастному овощееду, такие проблемы на молодую голову? Олега-то и так с лихвой хватает, еще и Черт добавил неосознанно. К слову, о первом... - Так что ты там говорил до этого? - И все туда же. Мало ему одного прихвата, второй захотел, но, лучше пластырь сразу вместе с мясом и костями дернуть, чем додумывать, муссировать и накручивать без возможности высказаться прямо. - Я хотел сказать, что его лучше было бы сразу в стационар перевести. - Антон аккуратно раскладывает пузырьки и упаковки по ящику, как самый преданный и горячий фанат тетриса, и также осторожно и скрупулезно закрывает клапаны до щелчка, снимая с тех зацепившиеся марлевые нити от многочисленных бинтов. Еще один педант по его бывшеоперскую распиздяйскую душу. - Исключено, Антоша. В стационаре, как ты там сказал? У него бы точно шансов никаких не было. Да что теперь о том говорить-то? Поздно уже. - Шибанов нервно стучит зубами по таблетной пуговице, гоняя туда-сюда, и из последних сил сдерживается от того, чтобы откровенно грызть не начать. Нужно было сразу звонить Вдове. Он ведь себе не простит, если, и впрямь, вдруг что с Рубцовым случится из-за его, мишиной, сугубо личной предвзятости к Майе. Нет, она прекрасная женщина, умная, красивая, ловкая, истинный профессионал своего дела, но эта ее продолжительная неразделенная любовь в одну сторону... обнуляет все возможные немалые достоинства. Это Миша к залетным девчатам Пилигрима не ревновал, а вот к коллеге, к напарнице, к сослуживице - до темноты перед глазами. Потому что видел в ее взгляде то, чего даже себе не всегда позволял. Глубокое такое, тоскливое, непомерное обожание на грани откровенного безумия. Майя, конечно, скрывала _очень_ тщательно, вот только от Шибанова чувства, в принципе, утаить крайне сложно. Вот и психовал где-то внутри себя, незаметно, но саморазрушительно. Не потому что Олегу не доверял, а потому что Вдову знал даже слишком хорошо. И хватка у нее стальная, металлическая, смертельная. Если вцепится, то своего непременно добьется. Хотя, в случае с Пилигримом, скорее, просто нервов подпортит кучу. И себе, и окружающим. Положа руку на сердце, Шибанов понятия не имеет о том, было ли у них что-то с майором. Переживал сначала даже, провожая в очередную командировку, себя накручивал, пока одну кристально ясную истину не понял: если Рубцов захочет, хоть со Вдовой, хоть с прежней сослуживицей Фирсовой, хоть с женой бывшей - Жаннкой, то Миша об этом не узнает. Ни-ког-да. Захочет уйти - уйдет, и объясняться не станет. Захочет налево пойти - пойдет, а Шибанов и в курсе не будет. И отпустило как-то резко. "Доверяй, но проверяй" - это не про него с Пилигримом. Он Олегу и без проверок всяких доверяет всецело. А было, не было - теперь важно, разве? И с чего у него вообще, с-сука, такие предположения в свое время закрадывались? Никак из глубокой неуверенности в самом себе. Миша гоняет мысли из угла в угол, как истончившуюся таблетку валидола, барабанит пальцами по спинке дивана, и приходит к неутешительному выводу - Вдову придется выдергивать всенепременно. Может, и есть в их конторе какие-нибудь инновационные препараты? Шибанов о таких, конечно, не слышал никогда, но и уровень у него пониже на несколько порядков. А Майя... в случае чего и без мыла в задницу влезет. Всесильная и настырная, они с Пилигримом с ней и рядом не стояли. - Прогуляешься? - Миша смотрит на вздернувшего брови Рожкова с легким налетом вины. Выгонять парня на улицу на рассвете - такая себе идея, но точить лясы с агентами при всем честном народе, даже при наличии высокого забора, идея еще более идиотская и необдуманная. У того же жаворонка дядьКеши слух, что у луня, уж на что уже восьмой десяток разменял. Антон долго не думает, почти сразу понимая, в чем дело, понятливо кивает, и цепляет с вешалки плотную шибановскую фуфайку, укутываясь и выходя за порог, плотно прикрывая за собой массивную дверь. Говорить с Вдовой нет ни малейшего желания, и по строго очерченному лицу Майи подполковник понимает, что это у них совершенно взаимно. Будь Миша помоложе, непременно сказал бы, что эта женщина его откровенно ненавидит, вот только они уже люди взрослые, и могут отличить искреннюю и испепеляющую ярость от обыкновенной межличностной неприязни. Не поделили, что теперь поделаешь? Пилигрим сам Шибанова выбрал, он его не принуждал ни к чему. Не давил даже почти, разве что, может, поначалу, чисто из вредности. Беззлобно, только напогляд, чтобы скучно не было. И знает он его многим дольше. Так что... просто не судьба. - Почему раньше не позвонил? - Майя выжигает взглядом даже с обратной стороны экрана. Так, что у Миши даже мурашки по коже бегут от чужой холодной, как азот, ярости, запущенной по собственным венам. От долгой работы с Пилигримом у нее тоже много повадок чужих осталось. Оттого и зубы верхние скалит Вдова точно также, нервно и по-кошачьи. Что ей Шибанов в собственное оправдание скажет? Да нихуя он не скажет, и Майя это знает прекрасно, оттого не допытывается дальше пары вопросов, принимая чужую ущербность исключительно на свой счет. Потому что в ее понимании с подполковника взятки гладки. Он себя с ней, если честно, школьником неразумным чувствует, уж на что он ее старше примерно также, как и Олега. Они, вроде бы, одногодки? Тьфу ты, сука, на кой хер ему вообще сейчас эта информация нужна? - А вообще, зачем я спрашиваю. Все и так понятно. Учти, Миша, если из-за твоего эго с Олегом случится что-то, ты об этом пожалеешь. Я тебе обещаю. - Можно, вообще-то, и не запугивать, но Шибанов прекрасно помнит, что у Майи стиль общения такой. С холодным налетом звенящей, будто сталь, пассивной агрессии. Помнит и верит. И даже сопротивляться не будет, в случае чего. - Да помню я, что ты нервная, Май. Считай, что договорились. - Трет глаза, подбирая по дивану затекшие на подлокотнике ноги, и смотрит на опасный прищур по ту сторону экрана, выдерживая чужой взгляд с уже меньшей долей напускной клоунады. - Для тебя - "Вдова". Майя я только для друзей. - Ой, да пожалуйста, больно надо. Миша хочет лицом закислить, но только кивает коротко, дожидаясь сброса звонка и тяжело, шумно выдыхая, упираясь глазами в бревенчатый потолок. Люстру бы помыть надо при случае. Пыли уже с палец толщиной, а мух дохлых в плафонах еще с той зимы с горку набралось. Олег, когда очухается, с потрохами сожрет. А очухается непременно. Теперь уже совершенно точно. - Антонио, электрички на вечер сразу глянь, я с дядьКешей договорюсь, он тебя до станции докинет. - Шибанов выходит за дверь, и почти сразу натыкается на молодого, сидящего на ступенях, клюжащего в тощих руках любопытную соседскую кошку. Вот и где она каждый раз пролезает? Миша уже по всему периметру дырки заколотил, не от кошки, разумеется, кошек он любит, а от пернатых кудахчущих вредителей, которые ему все газоны взрыли, а черно-белая бесхвостая Муська, поди же ты, все находит где-то нужную дырку. - Миш, мы же только что разговаривали? Куда я поеду? С шефом придется на чистоту говорить, может, не уволит, если полуправду узнает. - Антон чешет кошку под пушистыми щеками, изредка тыча пальцем в сморщенный черный нос, а затем на Шибанова смотрит. Долгим таким и глубоким взглядом огромных глаз. Да он же из Жэки веревки может вить! Интересно, сам-то об этом знает, или, не подозревает еще? Даже Миша ведется, а он-то тут вообще ни с боку и ни с припеку. - Твоя? - Кивает на дрынчащую шерстяную, по-хозяйски улегшуюся на фуфайке, обтянувшей тощие колени, а подполковник только головой качает. - Соседская. Муськой звать. Тянет ее все сюда, как будто салом намазано. Ты, давай, это, шефу звонить не торопись. Я там одну знакомую нашу дернул, сказала, что приедет тебе на смену. - Приедет, и планомерно выжрет Шибанову все мозги, оставляя только пустую черепную коробку. Антон смотрит как-то... с цепким подозрением. Знамо дело - профессионал, и пациента, которого уже, как своего, принял, оставлять на абы кого не желает. Хорошим спецом будет, когда подрастет. Прямо как Комар. - Со специалистом? - Щурится все, так, что шрам с правой щеки почти под самое нижнее веко перебирается, а Миша руками разводит, неопределенно ведя напряженными плечами. - Я думаю, что в ее случае, с целой бригадой. Надо было сразу ей набирать, чтобы тебя не дергать, но... хорошая мысля, как говорится... - Подполковник трет затылок ладонью, и хмурится. Ему стыдно, вообще-то, пиздец как. Нахуевертил, всех на уши поднял, время потерял и свое, и чужое, да и Пилигрим ему за это спуска впоследствии не даст. Он же думает, что бессмертный, и что сам непременно справится. А за хоровод вокруг его персоны можно будет и по шапке получить. Мише-то, до пизды в общем, он за родную жизнь сильнее переживает, чем за жалкие останки собственных нервов. - Я на связи в любое время, окей? Звони, пиши. Если приехать не смогу, то, хотя бы, проконсультирую. - Муська, видимо, устав чесаться, мягко спрыгивает с коленей, начиная отираться о воробьиные ноги, будто самое голодное существо во всей Ленинградской области. Артистка. - Слушай, насчет оборудования... - У Шибанова на собственном затылке скоро лысина образуется - так часто он его ладонью трет, но Рожков только рукой машет, поднимаясь со ступеней, и смеряя подполковника внимательным взглядом умных глаз. Понятно все. Потом, при случае, передаст. А может, и успеет Вдова до его отъезда приехать, хотя, если честно, Мише того очень не хотелось бы. Уж она-то мальчишку всенепременно задавит. Хотя бы уже потому что, попросту, "нервная". Антон уходит в дом, а Муська, тонко чувствуя чужую сердобольность, терпеливо сидит на пороге, не мигая, глядя на дверь, выжидая и громко дрынча, как маленький бульдозер. Миша бы ее тоже поклюжил, да вот только настроение не то. Остается только мрачно пыхтеть подожженной сигаретой, и попеременно морщиться от едко жалящих воспаленный мозг мыслей, с гулом роящихся в голове. Рожков (ну, надо же!) выносит несколько смачных кусков колбасы, предусмотрительно уложив те на блюдце, а Шибанов посмеивается только про себя. Уверен был, что помидор ей вытащит, и будет полчаса втирать в желтые кошачьи глаза о том, сколь полезна клетчатка для формирования любого живого организма. Смотрит с немым укором на сигарету в чужих пальцах, но не говорит ни слова, головой только качает, шумно шмыгая чуть кривым (неужели, драться умеет?) носом, и шуршит обратно в дом. Нагулялся. Миша, в свою очередь, по участку остается шататься, как неприкаянный. Физический труд, призванный отвлекать и делать из психопата человека, помогает, разве что, только лишь на треть. У него планов было в отпуске, хоть отбавляй. Дом хотел морилкой укрыть заново, колодец почистить, фильтры поменять, беседку сайдингом обшить, яблони привить, в конце концов. Куда теперь ему с этими яблонями? Да и не хочется ничего, хоть волком вой. Косить, опять же, надо, трава уже выше щиколоток вымахала, сплошной клещесборник, только и успевай, что со штанов обирать, а у Шибанова все из рук валится. Даже молоток, за который взялся, чтобы отошедший угол на колодезной крыше прибить. Падает на ногу, ударяя массивной башкой по пальцу, прибивая ноготь даже через кроссовок, и подполковник, в сердцах, швыряет тот на газон, и бросает неблагодарное занятие. Как-нибудь в следующий раз. Дома едой пахнет. Блин, оказывается, приятно-то как, когда народу много. Миша раньше даже подумать об этом не мог, уезжая исключительно отшельником и в соло. Уставал на работе так, что никого и видеть, кроме Рубцова, не хотел. Теперь вот, кажется, неумолимо стареет. В компании начинает нуждаться. Он за эти несколько дней Антона, почти как сына, принял. Сравнивать не с чем, но теплится что-то под ребрами от тощего недоразумения, по-хозяйски возящегося на кухне. Суетится что-то со знанием дела, и Шибанова кормит, и сам ест, и с прописанной Комаровым программой питания сверяется, проверяя наличие продуктов. Миша и хотел бы возмутиться делано, мол, что подполковнику в этих вопросах не доверяет, но понимает вовремя, что парню решительно нужно чем-то себя занять. С Жэкой, пропадающим на работе, сейчас не наболтаешься, телек Рожкову, по всей очевидности, безынтересен, вот и крутится то тут, то там, с бубнящим на телефоне спецом по далекой для Шибанова нутрициологии. Он про это слово не то, что не слышал, даже выговаривать ни сразу выучился. Молодежь, что с них взять? У них культ "ЗОЖ"а задран до самых небес. Хорошо это, в общем-то, лучше уж чай без сахара пить, чем добровольно по вене долбиться. Уж кто-кто, а Антон об этом прекрасно знает. Пилигрим очухивается часам к десяти. Выходит даже сам, слабо придерживаясь за стенку, в ванную настырно плетется, а Шибанов, глядя на него, мысленно успокаивается. Если Олега все еще ебет то, как он выглядит, значит, не все так черно и мрачно, как он успел себе за эти мучительно-долгие утренние часы нарисовать. К превеликому облегчению сразу двоих пьет, долго так, жадно, после прислоняя прохладную бутылку к мокрому лбу, и грузно опускается на диван, приваливаясь костлявым плечом к стенке. У него даже голова на весу не держится почти, ни о каких разговорах и речи быть не может, оттого Миша информацию о Вдове умалчивает умышленно и исключительно во благо. Непременно ведь взбесится, даже если сил на это у Рубцова не осталось почти. Антон уверенно трогает чужой лоб, коротко прикидывая что-то в голове и ковыряя на стол очередное колесо, а Олег на парня даже не огрызается. Тоже привык, видимо, за все это время, принимая все ту же бутылку и разжевывая едкую медикаментозную горечь нервно подергивающейся челюстью. Когда Рубцова не хуебесит, у них с юным натуралистом, вообще, хороший контакт вяжется. Чем-то они неуловимо похожи. Оба педанты, оба душные, оба с плотным базисом общих знаний - надо бы их после всего этого свести по нормальному. Если, конечно, сами захотят. Рожков даже поесть его уговаривает, а Миша, с глубокой долей облегчения, старается не смотреть и не мешаться, мерно цедя из полулитровой кружки остывающий крепкий кофе. Косится только иногда, мельком, прекрасно зная, как Олега раздражает, когда на него во время трапезы смотрят, и все одно не может себя удержать. Хуево он выглядит. Очень хуево. Ложка в пальцах ходуном ходит, о зубы, звеня, то и дело бьется, под глазами круги залегли, как у панды, с нездоровым таким темно-серым отливом, а сквозь бинты на сгибах локтей кровь бурая выступила да засохла намертво. Как он, блядь, без ногтей еще и расчесать умудрился?! Удивительный человек. Без меры родной и любимый. Взгляд на себе он тоже, естественно, чувствует. Не давится только лишь едва, прижимая ладонь к сведенному спазмом горлу, ложку откладывает, снова к бутылке потянувшись, а Миша уже только за это собственную вину остро чувствует. Олег медленно и через силу поднимает на него глаза, уставшие и тусклые, брови уже совсем не подвижно, а замучено и натужно вздергивает, опять складки по лбу пуская, и кивает коротко, растирая дрожащими серыми пальцами небритый заострившийся подбородок. Миша головой качает только. "Чего, чего"? "Ничего". И вот как ему про Вдову сказать? А никак, в общем-то. По факту увидит, и деваться уже некуда будет. Главное, чтобы рогом не уперлась, решая Рубцова забрать. Хотя, если, и впрямь, нужно будет, Миша даже противодействовать не станет. И даже хвостом обещает следом не увязываться, чтобы под ногами не мешаться. - Курить хочу жестко. - Пилигрим, сегодня совершенно немногословный, тянет негромко и скрипуче, упираясь чугунным лбом в шибановское плечо, мерно почесывая пальцами приманенную на колбасу еще с утра Муську, хозяйски крутящуюся по участку. У нее с Олегом уже давно любовь обоюдная и теплая. Только увидела, сидящим на крыльце, и сразу на колени полезла, грея и исцелить изо всех кошачьих силенок стараясь. Жар снова спал, в очередной раз уступая место мелкому ознобу, но Рубцов, все одно, с непроходимым упрямством с улицы не уходит, плотнее кутаясь в шибановскую утепленную плащовку. На крыльце, вообще-то, припекает не слабо так, у Миши уже пот на спине и лбу выступил, а этот все согреться никак не может, теснее приваливаясь плечом и плотнее ютясь ледяными пальцами промеж неказистых, но горячих ладоней подполковника. Олег сейчас будто "Смоленск" советский. Белый, как полотно, звучно трясущийся и генерирующий сплошной холод. У Миши отец еще при жизни шутил вечно, матушку за руки трогая, что даже трупы комнатную температуру принимают, а та все, поди же ты, ледяная, будто лягушка. Вот и с Пилигримом сейчас также. Вроде, только пригреет, хотя бы до мало-мальски человеческой температуры доводя, а потом Олег выскальзывает пальцами, чтобы нос зудящий нервно потереть, или, в очередной раз, свежие бинты на локтях поскрести, и все по новой начинается. Не остывает будто, а всеми капиллярами замерзает намертво. Жуть, а иначе и не скажешь. - Ага. Сигарету, кофеек, шаверму с мазиком, и в реанимацию с мигалками. - Шибанов посмеивается, притираясь небритой щекой к лохматой макушке, а Рубцов гудит только протяжно и негромко. - Вообще идеальный расклад. Дряни какой-нибудь хочется страшно. Хоть шаверму, хоть бургер, за дошик вообще душу продать готов. - Отходы. Миша об этом уже начитался порядочно. На стадии временной ремиссии между откровенной ломкой и яростным бешенством это, плюс-минус, дичайшее похмелье напоминает. На всякую вредную ерунду тянет до трясущихся рук, хоть от батона колбасы прямо из холодильника откусывай. И это очень хорошо, если честно. Хочет, значит, резистентность появляется. Значит, сопротивляется организм, перебарывая потихоньку. - Погоди торговаться. Пригодится еще, так-то. - Им обоим, кстати, пригодится. Без чужой души Миша жить не согласен, у него уже у самого зависимость выработалась страшная. Не будет он иначе жить учиться, в случае чего. И не захочет даже. Шибанов крепко прижимает холодную рубцовскую ладонь к собственному бедру, в противовес генерируя в ответ этому ледяному изваянию простое и понятное человеческое тепло, и по голове снова гладит, затылок прочесывая. Вспоминает, не в руку, яркий и болезненный переломный момент из детства, когда собаку любимую соседские подрали, заразу занеся. Отец тогда с хмурым и сосредоточенным видом еще мелкому и сопливому Мише говорил, что есть у живого существа тот самый порог, та граница тонкая и уловимая едва, когда, на ней оказываясь, оно либо справляется и дальше идет, либо ломается и непременно лапы протягивает. Мерно чесал дворовую помесь бульдога с носорогом промеж сложенных ушей, и, качая головой, глядел на нетронутую в миске воду и застывший пластом отварной геркулес. Миша тогда, в угоду бурного и наивного детства, верить наотрез отказывался. Ну, как так-то? Думал, что полежит, оклемается, и поест, и попьет, и снова на чужих брехать начнет, хвостом непрофессионально виляя, потому что охранник, он, конечно, охранником, а души в мохнатом, хоть отбавляй было. Вот только Пират, вопреки детским ожиданиям, порога так и не переступил. Не справился. Издох уже под утро, так к мискам и не притронувшись. Подполковник смаргивает невовремя навалившиеся воспоминания. Мотает головой, и не может невольно параллели не проводить. Собака, кошка, человек, да хоть попугай - схема приблизительно одна и та же. И, раз уж в Олеге все его "хотелки" внезапно проснулись, значит, и бороться тот станет до последнего. Одно только не понимает - где тот переломный момент, порог? Был уже, или, грозится только? Знать бы, да подготовиться. Вот только если знать все, какая это жизнь тогда? - Честно скажи, Вдову дернул? - Вопрос внезапный, как удар грома посредь ясного неба. Шибанов только губы поджимает, раздувая ноздри, и перетирает челюстью, крепче приглаживая ладонью лохматый загривок. Забывает все время о том, что у них с Олегом уже давным-давно одна на двоих соображалка. А еще, что у Рубцова слух, будто у летучей мыши. Прячься, не прячься, все равно выхватит, да выводы сделает. Разведчик хренов. И кивает, поведя плечом, заранее готовясь к возможной нотационной тираде. - Учти, я тебя спасать от нее умышленно не стану. Сам напросился. - Внезапно-спокойный скрипучий тон успокаивает едва успевшие подняться потрепанные шибановские нервы. Миша с немалой долей облегчения улыбается, широко даже, растирая холодные и поджившие костяшки ладонью, и скребет пальцами по выемке между острых лопаток, свистя плащовкой, чувствуя, как расслабляется от этого Рубцов, удобнее устраиваясь небритой щекой на подставленном широком плече. - Спра-авлюсь. - Тьфу ты, блядь. Нахватался от Олежи этого кошачьего растягивания гласных, и не попишешь теперь ничего. Пилигрима это, в свою очередь, кажется, забавляет только, потому что тот, вопреки всем возможным ожиданиям, даже не продолжает мозг тюкать, шумно фыркая длинным носом, жадно впитывая в себя кислород и яркие, теплые летние солнечные лучи. Вроде, даже порозовее немного стал. Хотя, подполковнику то могло запросто и показаться. К обеду снова становится хуже. Миша уже, если честно, даже привыкать начал к этим попеременным качелям "нормально→←паршиво", даже реагирует уже куда проще, без глубокого внутреннего надрыва. Потому что теперь знает, что делать. Хорошо, что Рубцов во второй раз поесть успевает, потому что теперь, наверняка, до самого следующего утра ему в глотку и не полезет ничего. Вдохновившийся очевидным эффектом Антон все, как заведенный, крутится. Даже на капельницу уже сам уговаривает, отмечая отсутствие животной яростной агрессии, прекрасно справляясь с чужим едким и дерганным раздражением. Олег, к его чести сказать, пока не кидается больше, не дерется, не скалится, кулаками не машет, лбом чугунным не припечатывает, и это хорошо очень. Вот только не вечер еще, потому что к вечеру-то, оно у всех начинает шарниры выкручивать. Олег исключением, скорее всего, не станет, ведь ротацию за минувшие дни Миша со всей внимательностью успел отследить и запомнить. За прошедшее тяжелое время жизнь Рубцова неумолимо свелась лишь к нескольким перевалочным пунктам: сон, отходы, паника, бешенство, паника, снова отходы, и снова сон. Заложенная программа даже не нарушается почти, разве что изредка, чередуя последовательность местами. Шибанов уже даже смело сказать может, что приловчился к этому порочному кругу, как и Рожков, скрупулезно собирающий немногочисленные вещи, оставленные в разных частях дома. Да, лучше бы поторопиться и заранее приехать, потому что электрички из Тарасово ходят... как хотят, так и ходят, вообще-то. Антон дает целый список ценных указаний напоследок. Повторяет все заново, от начала и до самого конца, и так ни единожды, смотрит прямо в глаза, чтобы видеть в них принятие и понимание, напоминает про то, что будет на связи и денно и нощно, и, скрепя сердце, поглядывает цепко и внимательно на спящего с открытой дверью Пилигрима. Седативное работает ровно так, как положено, но Рожков все одно проверяет. И пузырьки, и штатив, и наличие одноразовых шприцев, иголок, катетеров и прочей медицинской мелочевки. И видно по нему, что мальчишка за порог с тяжелой душой шагает, нервно переминаясь с ноги на ногу, хмуря брови и щурясь большими глазами, ходя небритыми скулами. Комаров за него, за такого, Мише непременно высказать обязан. Да вот только знает Шибанов, что тот и ни словом не обмолвится. Потому что оба они - два сапога пара. Очевидно, как раз-таки из-за этого и деньги пацан брать также отказывается. Жэкина, м-мать ее, выдрочка. Гуманисты хреновы, познакомился на свою голову. Давить не решается, провожает только до самой калитки, и, не сдерживаясь, накрепко и порывисто обнимает напоследок, прихватывая широкой ладонью за костлявый загривок, пригибая умную лохматую голову ближе к собственному плечу. Хороший мальчишка. Прямо-таки замечательный. И благодарен ему Миша так, что словами никакими не передашь. Точно на шашлыки с Диагнозом позовет, когда устаканится все. У него отпуска еще, хоть задницей жуй. Даже больше, чем в ментовке давали. Почти как у учителя. А это значит, что и времени у него впереди еще вагон и маленькая тележка. Тоха отписывается по посадке, и Миша выдыхает уже спокойнее. Успел, работу не прогуляет, жаль, только, не отдохнет, как положено. Комару все пишет, сухо правда, лаконично, о том, что Рожков у него прямо-таки супергерой, тощий только, как скелет. И чует, что Жэке это, даже на расстоянии, приятно, потому что людей всегда выбирать умел, словно психолог квалифицированный. Мается по дому, не зная, куда себя деть, сантехнику заново чистит, полы выметает и моет, потому что занять себя чем-то надо категорически, только до люстры не добирается. Потому что, с-сука, не успевает. У него гостей в последние дни - ебануться не проснуться. Вот только в этот раз те, хоть и званые, все же не слишком желанные. Вдова похожа на химеру. Холодная, хищная, острая лицом и с двумя огненными дырками вместо глаз, жгущими Шибанова в пепел еще от самой калитки. Если бы не бритоголовый и большегубый мужик рядом с ней, спокойно и миролюбиво протягивающий Мише руку, она бы его с говном сожрала в один присест, уж на что не менее тощая, чем уже доехавший до дома Антоша. - На чем добирались-то? - Подполковник выглядывает за забор со скупым любопытством, не замечая даже пыли от проехавшего автомобиля, но Майя только зубы скалит, шипя, как гюрза, которой хвост неосторожно отдавили. - Я не собираюсь с тобой разговаривать. - Цедит так ядовито, что у Шибанова аж на языке горчить начинает, морщит высокий лоб, взметает угольными волосами, и, никого не дожидаясь, уверенно шагает в сторону дома, стуча каблуками и порывисто скрываясь за массивной дубовой дверью. Она тут была уже. Ни единожды. У них с Рубцовым здесь некогда целый проходной двор да перевалочный пункт для агентов "Ноль восемнадцать" обосновался. Миша заебался потом, в свое время, журавликов из салфеток по всему дому собирать. Чертов Оригами, что б ему на том свете... не кашлялось. - С характером женщина. - Незнакомый мужик провожает Вдову внимательно-нечитаемым взглядом, тянет из кармана пачку золотого "Мальборо", и вопросительно вскидывает брови, ненавязчиво предлагая ту Черту. Миша не отказывается. Ни единой минуты. Уверенно, будто само себе разумеющееся, тянет сигарету, без зазрения совести прикуривая от чужой руки, и нервно жмет фильтр зубами, перетирая челюстью и пряча вспотевшие ладони в карманах штанов, настороженно глядя на дом, будто Майя всерьез его сейчас на воздух пустит, по бревнышку разнося. - Саша Бромберг. - Представляется, наконец-то, глядя ровно туда же, почти зеркаля чужую позу, будто тоже себя рядом со Вдовой не в своей тарелке чувствуя. - Миша Шибанов. - Почувствуешь с ней, как же. Ее только Пилигрим все эти годы и принимал безмерно, под чужой непростой характер подстраиваясь умело, мягко и с изрядной долей спокойной и вдумчивой расслабленности. Великой души человек. И столь же великого терпения. И подполковник только потому сейчас не переживает ни минуты, что знает - Майя за того любому глотку голыми руками раздерет, кадык вырывая. И кто еще средь них с яйцами? - Ты кто есть-то? - Меньше знаешь - крепче спишь, Миша Шибанов. Если будет желание, потом по своим каналам справки наведешь. - Бромберг уже с первых фраз кажется вполне себе нормальным и вменяемым мужиком. Черт таких уважает. Хладнокровный, собранный, сдержанный, отбривающий в меру тактично, и с глубоким шлейфом профессионализма в каждом скупом движении. Явный спец. Другого бы Майя сюда и не притащила. И Миша даже пытается обещать себе не допытываться без меры, забивая голову сторонними проблемами. Захочет - сам расскажет. А на "нет" - и суда нет. Курят хмуро, но, не молча. Саша (уже в Санька за несколько минут успевший превратиться) интересуется, как и с кем Шибанов баню ставил, задумчиво скребет небритый подбородок, вышагивая по участку, приглядываясь к качественным и надежным постройкам, и просит номерок бригады, закладывающей им фундамент. Речь о цене не идет даже, значит, точно спец высшего класса, раз о деньгах так непосредственно не беспокоится. Миша за ним наблюдает не цепко и вскользь, скорее, по исключительной привычке делая для себя выводы, а Бромберг, ничуть не оскорбляясь, ответный интерес ненавязчиво возвращает. Им детей, конечно, не крестить, но лучше бы понимать даже для самих себя, с кем работать придется, пусть и непродолжительный отрезок времени. И, почти с первых минут все для себя решив, снюхиваются сразу же, потому что одинаковые в меру, аж на лбу написано, и это вполне себе хорошо. И даже очень. Потому что двух (трех) самодуров в доме Шибанову стало бы уже за глаза. Санек со сдержанным интересом "дворец" изучает. Трогает промореную вагонку, камин внимательно осматривает, даже по плитке стучит, сразу видно - мужик рукастый и при деле. Будут общие темы, если уж станется так, что задержаться порядочно придется. Вот только Мише в определенный момент резко не до разговоров становится. Он все на дверь закрытую с плохо скрытым подозрением косится, агрессивно прислушиваясь к тому, что в спальне происходит. Ловит обрывки голосов и фраз, но различить может, разве что, только интонацию. И, выхватывая для себя ее спокойную расслабленность, внезапно успокаивается даже, понимая, что у Олега та даже мирной и довольной оказывается. Без трех секунд радостной. Давно не виделись, соскучились. Миша коротко фыркает себе под нос. Он ведь уже закончил ревновать, правильно? Или, нет еще? Хуй его теперь разберешь, рядом со Вдовой вообще здравомыслие крайне тяжело сохранять. Оттого же и не суется предусмотрительно, потому что физраствором от Майи в голову получить не имеет ни малейшего желания, и искренне старается сбросить охватившее мышцы напряжение, полностью отпуская ситуацию из-под собственного параноидального контроля. Так просто надо. Да и Рубцову с родной душой куда веселее станет, может, и дело побыстрее пойдет. Миша отвлечься старается. Показывает Бромбергу внутренние владения, кофе предлагает, пристраиваясь на кухне, и, ожидаемо, цепляется с ним языками. У Санька, в отличие от Вдовы, взгляд не презрительный и не уничтожающий - спокойный, местами даже откровенно и живо заинтересованный. Черт, если честно сказать, уже давно с ровесниками на житейско-бытовые темы не общался. По работе - это не то совсем, с Комаровым они в последний раз, дай Бог, на майские нормально и по человечьи пересекались, а крайней живой душой, с кем разговаривать пришлось, оказался молодой, гожий в сыновья, Антоша. Пилигрим, разумеется, в счет не идет от слова "вообще". Судя по чужой выправке и глазам, Шибанов выводы делает о том, что Бромберг стопроцентно служил в горячих точках. По тату на ребре ладони делает пометку, что в одуванчиках в свое время летал, а по присутствию уже затертого и поцарапанного золотого кольца на безымянном пальце понимает, что, все же, долетался. И не завидует даже. Ни капельки. На кой хрен ему, спрашивается, жена, когда у него Олег есть? Хозяйственный, ласковый, танцующий по утрам на кухне, поющий в душе, отчитывающий за разбросанные носки и немытую обувь, теплый, родной, любящий, и отдающий себя без остатка. В те моменты, разумеется, когда не пропадает, очертя голову, в очередной авантюре на несколько томительно-долгих месяцев. Нет, после этого раза Шибанов его точно не отпустит. Если надо, и впрямь уволится к чертовой матери, вагоны пойдет разгружать и шлагбаумы поднимать, но от Пилигрима не отцепится, если только не увидит, что тому это самому не нужно. И знает, что не увидит, потому что любовь там в обе стороны без меры работает. Олег просто непокойнее, да с шилом в заднице. И, если за ним придется мотаться по всей стране, будто жене декабриста, Миша это примет, потому что осадить его рядом с собой, перекрывая доступ кислорода и запирая в четырех стенах - куда хуже, чем самому такой ценный и нужный покой потерять. Пока Рубцова рядом нет, грош ему цена, покою этому. Майя выходит часа через полтора. Уже менее взвинченная и похожая на дикого зверя, улыбается даже, дверь открывая, заставляя сердце противно кольнуть под ребрами, но неумолимо меняется в глазах, видя Шибанова, снова верхнюю губу поднимает, неосознанно скалясь, и призывно кивает Бромбергу. Санек, уже третью кружку крепкого чая с мелиссой, дующий, только щекой нервно дергает, как-то резко очерчиваясь и снова превращаясь из обычного мужика в собранного и уверенного профессионала. Под ребрами щемит волнительно и тревожно почти. Миша понятия не имеет, что они там делать будут, и знает прекрасно, что его туда не допустят ни при каких обстоятельствах. Даже если настаивать начнет, со Вдовой на повышенные переходя. И не рвется, если честно. Прав Бромберг: меньше знает - крепче спит. У Олега потом спросит непременно, а пока, нечего и лезть в чужие дела. Смотрит только цепко, напряженно на то, как Саня массивный кейс хуй пойми с чем с пола поднимает, и уходит за плотно прикрытую Майей дверь. Колдовство, шаманизм, заговоры - все это сразу и на корню отметается. Да и на знахаря Бромберг от слова "совсем" не похож. А вот на квалифицированного специалиста хоть по тому же нейролингвистическому программированию - вполне себе. Может, оно так и есть, тогда в этом случае спрашивать Рубцова впоследствии о чем бы то ни было будет совершенно бесполезно - не вспомнит. Миша до того, как в "Ноль девять" свои из наружки попал, думал, что хуйня это все и чушь собачья. Что не работают никакие секретные кодировки, программы и установки, и что человек - не компьютер, и настроить его всякими щелчками, тычками и кликами попросту невозможно. Ошибся. Потому что ни раз это воочию видел. И даже на себе проверял, только вспоминать об этом не хочется теперь. Олег, вообще, всему этому сопротивляться профессионально обучен. На агентах хер с гипнозом сработаешь, в самом-то деле, у них блокировка обязана выставляться, не впуская в сознание постороннее вмешательство. Но, сейчас расшатанная и нестабильная психика должна Бромбергу на руку сыграть. Разумеется, если Шибанов верно воспринял квалификацию привезенного Вдовой спеца. Последняя, к слову, тоже в спальне не задерживается. Выходит притихшей змеей на кухню, плещет себе кофе, ни словом ни обмолвившись, и, нервно стуча пятками по дощатому полу (маленькая, а шумная такая), уходит на улицу. Шибанов ей попросту противен, а Миша и не спешит развенчивать все засевшие в женской голове сомнения на его счет. Не торопится и отношения с ней налаживать, потому что им обоим это ни с какого козырька не затекло. Если нужна реальная помощь - Вдова посодействует всем, чем будет способна, исключительно из профессионального этикета, и подполковник тем же, при случае, ответит. Все же прочее - только лишь лирика, никому из них не упершаяся. Олег, конечно, в свое время как-то пытался их примирить, даже был готов между молотом и наковальней геройски лечь, но, осознав обоюдное нежелание настраивать связь, только рукой махнул. Сглаживал, все одно, как мог, но глубже не лез. И верно делал. У них, в самом-то деле, очень много общего. Взять хотя бы то, что им обоим есть, что терять. Есть, что делить. И, по воле злого рока, и в том, и в другом случае, это оказалось одним и тем же, становясь меж ними высоким и громоздким камнем преткновения и раздора. Они оба искренне и давно любят одного и того же человека. Просто, одному из них повезло чуть больше. Миша целиком и полностью уверен в том, что если бы Рубцов, все же, выбрал Майю, то они непременно стали бы удачной и блистательной парой. Им обоим было бы хорошо. Вдова - резкая, порывистая, холодная, грубая местами, в противовес ей теплый, искренний и живой Олег, стал бы отличным дополнением для всех ее "нервных" выпадов. Она наигранно-строго держала бы его в ежовых рукавицах, а Пилигрим из доброй, благой и бескорыстной лжи, свято позволял бы ей в это верить. Но, Олег ее не выбрал. Вернее... выбрал не ее. А Мише, даст Бог, никогда не случится узнать о том, пожалел ли Рубцов о принятом решении, или же, напротив. Шибанов смотрит на часы, отмеряя время. Уже пятнадцать минут сидит. И вздыхает тяжело и шумно, растирая ладонями лицо, и, не испытывая ни малейших угрызений совести, выходит на крыльцо, влезая в сланцы и спускаясь со ступеней, чтобы не фонить пристроившейся у перилл Вдове собственным информационным полем. Та, к слову, уже кажется вменяемой. Ходит только узкими скулами нервно, раздувая крылья тонкого носа, и смотрит куда-то поверх забора, мерно пружиня на острых коленках. Молчат. Оба. Как партизаны. Им непременно есть, что обсудить, вот только не станут. Ни при каких обстоятельствах. - Ты знаешь, кто это сделал? - Спрашивает внезапно, сугубо по теме, барабаня по зажатой в пальцах кружке, и не глядит даже, брея строгим взглядом холодных глаз стройный ряд подзаборных кустов. - Знаю. - Миша, будто только этого вопроса и ждавший, щурится, затягиваясь глубже, и, в противовес, смотрит четко на Майю, приподнимая голову. За реакцией следит цепко и внимательно. И, все же, отслеживает, замечая, как еще сильнее тяжелеет чужой металлический взгляд, а на радужках взметаются нездоровые маниакальные блики. - Облегчишь задачу, или, мне самой искать? - Вдова найдет. Найдет непременно. Эта женщина, что дьявол, от нее ничему, никому и нигде спрятаться не удастся. У них даже в "Ноль девять" про нее легенды ходят, мол, если хочешь что-то отыскать - свяжись с Вдовой. При желании она и мертвого на ноги поднимет, информацию из него вытаскивая. А потом обратно уложит, крышкой гроба прикрывая и заколачивая наглухо. Цепкая, въедливая, будто клещ. Миша, в свою очередь, думает. Долго думает, напряженно. Ходит скулами, морщась, все еще с прищуром поглядывая на обманчиво-хрупкую фурию снизу вверх, и даже ушами в размышлениях двигает. Самому хочется, что сил нет никаких. И руки трясутся и зудят от одной только лишь мысли. Вот только Миша всегда старался исключительно по правилам жить. Не джентльмен в привычном понимании этого слова, конечно, но тоже кое-что понимает. Знает даже. О том знает, что Вдова тоже имеет на это полное, непререкаемое и исключительное право. Если, разумеется, существует оно в этом мире - право на чужую жизнь. - Диего. Знаешь такого? - Чужое лицо меняется лишь на неуловимое теневое мгновение, но Миша это выражение отлично знает - удивление. Изумление почти. Скупое правда, сдержанное. Майя, очевидно, сама не ожидала, что Шибанов расколется так быстро, предоставляя ей полный карт-бланш. Впрочем, в эмоциях не теряется, вновь резко хищнеет, и тянет углы тонких губ в неудачном подобии на улыбку, больше демонический оскал напоминающую. - Тот кубинский выблядок? Знаю. - По чужим глазам Миша видит, что Вдова уже запах чужой крови почуяла. Улыбается даже уже более открыто, азартно, делаясь похожей на адскую гончую, след обретшую. И сам усмехается коротко, глубже затягиваясь и со свистом выпуская изо рта густой дым. И еще одна черта, коей они непререкаемо схожи. Шибанов чужую кровожадность кожей чувствует, приподнимается весь, раскрывает каждую нервную клетку, и вторит неумолимо, ощущая внезапно протянувшуюся между ними звенящую и крепкую нить. Не дружбы, нет, и даже не принятия друг друга. А циничного и всеобъемлющего желания отомстить любой ценой. Потому что он сам точно такой же. Потому что, даже несмотря на всю свою обманчивую тюфяковую мягкость, откровенную валенковость и привычную клоунаду, Миша тоже умеет быть жестоким и жестким до крайности. Это Олег его, просто, лучше делает все это время. Шибанов с ним и позабыл уже, как волосы на загривке дыбом могут подниматься от одного лишь представления о запахе чужой крови. Теперь вот заново вспоминает, глядя на обманчиво-тонкую и слабую Вдову, ни секунды ни обманываясь на ее счет. Миша прекрасно представляет, на что именно Майя способна. И даже сочувствует латиносам. Совсем немного. Потому что, видит Бог, если бы по их душу пришел бы подполковник, все закончилось бы куда быстрее и безболезненнее. - Удивил. Сам, разве, не хочешь? - Взгляд, наконец, переводит, значит, тронулся лед. Миша того не добивался, вообще-то, как-то само собой вышло, исключительно на общих увлечениях. - Хочу. - Дергает щеками нервно, глядя четко глаза в глаза, даже не двигаясь с тех самых пор, как изначальное положение занял, и видит, как скалисто обнажаются чужие клыки - олегова черта. Но от Майи она далеко не так обаятельно выглядит. Устрашающе даже. - Что же рассказал тогда? В собственных силах сомневаешься? - Поддевает, гюрза. Ядом по исключительной привычке плюется, вот только в этот раз на языке он уже не горчит. К консенсусу пришли. Друг друга почуяли, как два хищника в лесу. Да, им все еще есть, что делить, вот только против общего врага стоит стоять плечом к плечу. А потом, разобравшись с поступившими проблемами, вновь краями расходиться и рычать друг на друга злобно да яростно. - Уступаю. - Кивает коротко, и даже думать не хочет о том, как со стороны выглядят откровенные и циничные торги за чужие жизни. Со временем к этому неумолимо привыкаешь. И даже совестью не мучаешься, будто комара надоедливого на бедре хлопнул. - Спасибо. - Точно глобальное потепление грядет. Наверное, метеоритный дождь в прогнозе на сегодня стоит, никак не иначе. Вдова даже веселеет едва уловимо, расслабляется, принявшая мужскую уступку, явно от Шибанова той не ожидав, и снова смотрит в глаза, вопросительно выгибая бровь. - Можем объединить усилия. - Могут. Непременно могут. И Миша от этого даже отказываться не станет, коль уж сама предложила. Щелчком отправляет окурок в мусорку, отмирая закостеневшим от напряженного положения телом, вторую ладонь следом за первой в карман прячет, и понимает, что Вдова уже по одним лишь глазам его согласие видит. - Цинканешь. - Обязательно. Майя за свои слова отвечает, как не каждый мужик умеет. И Шибанов, значительно вдохновившийся возможной перспективой, считая тему целиком и полностью исчерпанной, со спокойной душой уходит на участок, потому что дел за гланды, а здесь и без него теперь замечательно разберутся. Бромберг из чужой спальни выходит нескоро. Миша уже и поработать успевает, и от жары помереть и ожить в уличном душе заново, и ужин приготовить, предусмотрительно не допуская до собственной кухонной техники шибко ловкую Вдову. Да, пусть они и успели побрататься на еще не пролитой чужой крови - это все еще не повод с ней дружиться душевно. Хотя, если честно, теперь значительно легче идет. Майя даже по углам от него больше не шкерится, сидит на диване за столом, жадно глядя в такой редкий для агента кухонный телевизор, включив нескончаемое следственное шоу с бессменным усатым ведущим, и даже диалог не чурается поддерживать. Шибанов тоже расслабляется немало, больше не чувствуя острого льда, посылаемого в лоб, грудину, лопатки, куда придется, в общем, чай ей наводит, а Майя, не отрывающая взгляд от экрана, подтянувшая к себе худые ноги, с коротким кивком принимает его из чужих пальцев. И это для них обоих почти высшая степень принятия и примирения. Вдова неожиданно видится с другой стороны. Все они, агенты, что ли, такие? С виду из себя суровые, кровожадные, хладнокровные, а как дело до бытовухи доходит, так на детей похожи, словно двери школьные после зубодробительного звонка открылись. Майя телевизор будто в первый раз в жизни видит, и глаза у нее такие большие, заинтересованные, едва только лишь не восторженные, как будто мультики, а не кровавую мясорубку со всеми подробностями, включили. Две стороны одной медали - никак не иначе. Невозможно всегда быть хладнокровной и расчетливой машиной для убийств. К этому непременно противовес должен иметься, иначе с катушек слететь басня недолга. - Что, интересно? - Бромберг появляется неожиданно и будто из ниоткуда. Миша даже дергается, едва лопатку из рук не роняя, и резко оборачивается, с ожиданием глядя на сложившего на груди руки Санька, расслабленно привалившегося плечом к дверному косяку. Тоже взгляд в телевизор машинально устремляет. Вот они, хваленые разведывательные госкадры. Шибанов непременно с этого посмеялся бы, беззлобно так и душевно, если бы в чужом ответе так сильно не нуждался, сверля спеца нетерпеливым взглядом широко раскрытых глаз. - Очень. Ты все сделал? - Даже не переглядываются, будто и не случилось ничего, и Мишу чужое бронебойное спокойствие подкупает. Если Вдова не нервничает и не кидается с расспросами, значит, нормально все. Есть и непременно будет. - Угу. До утра не проснется. Потом еще полчасика, и можно будет удочки сматывать. - "Санек, ну ты-то куда?". Хоть бы посмотрел на мнущегося в ожидании подполковника. Очень хочется телевизор проклятый выключить, хлопнуть испачканной в картошке "лопатой" по столу, и обратить уже, наконец, на себя внимание. Вот только уподобляться ребяческим инстинктам спецов Миша не станет. Потому что если и случится так, то этот детский сад тут до самого утра не окончится. - Слушайте, я, конечно, о-очень рад, что у вас телепатия на расстоянии работает, но я в вашу цепочку не включен, так-то. И все еще не знаю чего вы там... наделали. - Миша ловит чуть уставший, но, все одно, удовлетворенный взгляд темных глаз, и вцепляется в него изо всех сил, будто дырку в Бромберге прожечь хочет сквозную. - Я же тебе говорил уже, Миша, меньше знаешь - крепче спишь. - Саня, точно, мужик нормальный. Улыбается скупо, но искренне, маринует, как положено, подходя к плите и открывая крышку, засовывая в сковородку кривой нос, и довольно гудит. А это, между прочим, Шибанов из-за Пилигрима таким хозяйственным сделался. Раньше сгонял бы до поселка, купил бы шавермы, и голову бы себе не ебал. - Как дам сейчас... - Коротко и резко размахивается лопаткой, нацеливаясь на Бромберга вовсе не из ребяческой шутки, а исключительно в сердцах, цедя сквозь плотно сжатые зубы, а тот даже и не думает дергаться, даже из приличия и совсем немного, опуская крышку обратно и приваливаясь поясницей к рабочей поверхности у мойки. - Да ладно тебе. Ты же умный мужик, зачем тебе лишняя информация? - Держится свободно и непринужденно, закатывая рукава темного свитера без горла, обирая с него налипший на статике мусор, и Миша, глядя на него, начинает со скрипом соображать. Не скажут ему ничего, хоть головой о стену долбись и угрожай без меры. - "ДСП"? - Угоманивается, наконец, доставая из холодильника три бутылки пива, даже не интересуясь, пьет ли Бромберг, потому что спецы не пить не могут, и тянет по очереди, вкладывая Вдове едва ли не в самые руки. Да, Май, телевизионные передачи - они еще как затягивают. По самые не хочу. Олег, кстати, ровно такой же. Если вытаращится во что-то интересное - за уши не оттащишь. - Третий гриф. - Саня вскрывает бутылку, жадно прикладываясь к горлышку, а Миша только присвистывает удивленно, понимая, что разговор исчерпан целиком и полностью. Ему не то, что знать об этом не положено - ему даже быть здесь сейчас нельзя. Государственная тайна особой важности - это тебе не воробей чихнул. Вдова ему, оказывается, доверяет даже больше, чем Шибанову изначально казалось, иначе выслала бы за пределы территории, и не пускала бы ровно до того момента, пока все бы не закончилось. Под калиткой бы ночевал. Или у дяди Кеши с тетей Алей. - Ладно. Услышал. Ну, вы хоть "ЦУ" перед уездом оставьте. - Бубнит, если честно. Не обиженно и не разочарованно, просто, знать уж больно интересно, но, раз там, и впрямь, третий гриф, то он даже Бромберга пробить не сможет - доступа подобного не имеет. А те, кто имеет, под угрозой расстрела с ним не поделятся. - Я тебе методичку напишу. - Бромберг откровенно посмеивается, но стебется совершенно беззлобно и не кичась высоким положением в государственной секретной классификации. Ровный такой мужик, короче. Миша это чувствует, и не заводится даже, довольствуясь тем, что ему выхватить посчастливилось, и кивает Саньку за стол. В ногах правды нет. Зато в картохе жареной ее хоть отбавляй. Майя ест, как кошка, не глядя и немного. Пялится все в телевизор, даже не залезая в мужские разговоры, потягивая пиво и полностью отпуская себя, разрешая потерять бдительность и хваленую спецовскую выучку. Ей тоже можно и положено. Пусть развлекается, когда еще в следующий раз человеком побыть удастся? Разве что чуть позже, очевидно, устав от мужицкого бубнежа рядом с собой, быстро моет за собой тарелку, тянет из холодильника вторую бутылку, и уходит в гостиную. Тихо так уходит, не топая привычно, пытаясь пятками до цоколя пробить. Точно угомонилась, значит. Миша поглядывает из исключительного любопытства за тем, как Майя заряжает широкую плазму над камином, забираясь под плед, устраивая себе полноправный выходной, и полностью теряет к ней интерес, мысленно пообещав никому об этом не рассказывать. У них с Бромбергом общих тем оказывается, хоть отбавляй. Треплются без умолку, как те самые кухонные алкаши на застолье, когда все уже по домам разъезжаются, а те все за философские темы до первых солнечных лучей трут. Обсуждают все подряд, почти как с Комаровым, но без ностальгических совместных детских воспоминаний, и Шибанов даже не замечает, как быстро кончается в холодильнике заранее закупленное пиво. Вопросительно тянет из дверцы бутылку водки, заговорчески вскидывая брови, замечает короткое задумчивое замешательство, посетившее грубое лицо спеца, и довольно ладони между собой трет, когда Бромберг, все же, кивает решительно. Предупреждает правда, что в разнос идти откровенно нельзя, потому что ему из утра еще дорабатывать свое придется, а Шибанов и не настаивает. Сам до свинства не станет ни в коем случае. Так, не пьянки ради, а дабы вовсе не отвыкнуть. Саня, как и ожидалось с самого начала, мужик крепкий и пуленепробиваемый. Мише, конечно, до откровенно-пьяного тоже еще как до Луны, только лесом, но Бромберг, в свою очередь, вообще ни в едином глазу. Как будто не ерша себе намешал, а чаю травяного налил. На том и закончить решают, нечего драгоценную водочку попусту переводить, раз не забирает уже дальше имеющегося. Тем и нравится Шибанову с "коллегами" пить. Спецы всегда невольно и тонко чувствуют ту самую грань, перевалившись за которую можно в считанные стопки до хряка докваситься. Ну, а дальше со всеми вытекающими. Бромберг еще со стола прибрать помочь вызывается, но Миша только рукой машет: сиди, мол. Это всегда все вокруг такие хозяйственные были, или, подполковник только теперь замечать начал? Ответа на этот вопрос у него нет и не будет. Может, просто попадается на таких неравнодушных и воспитанных. Вдова, вон, и та тарелку за собой вымыла. Она же, собственно, их и разгоняет. Высовывает нос на улицу, цепко осматривая курящих по пятому кругу агентов, и шипит недовольно, стуча коротким ногтем по наручным часам. И правда пора уже. Время-то уже за полночь перевалило. Миша Майю, как единственную леди в доме, на широкую кровать на второй этаж отправляет, оставляя им с Бромбергом выбор между диваном и раскладушкой. Софу в кухне даже не рассматривают - не с их габаритами. Решают проблему сугубо по-мужски: на "цу-е-фа". И Шибанов, как водится, проигрывает. Ему еще даже в детстве мама говорила, что нет у него таланта к азартным играм, когда "в дураках" вечно с веером карт оставался, а все туда же. Но, положа руку на сердце, об этом ни капли не жалеет. Ему что в лоб, что по лбу - однохуйственно. Миша даже на голом полу спать сможет, если захочет. А, коли бесы вселятся, то ему даже ортопедический матрас не брат. В этот раз везет несказанно - срубает подполковника даже быстрее, чем скрипящего диванными пружинами Санька, устраивающегося удобнее. И не снится даже ничего. А все потому, что рука холодная да металлическая, безжалостно сердце сдавившая еще в тот самый вечер, когда Олег на его порог мешком рухнул, наконец, разжалась, долгожданно отпуская. Бромберг будит тактично. Не трогает, не окликает, просто начинает делать то, что и делал, только без лишней доли вкрадчивой осторожности. Долбит по клавишам ноутбука, туда-сюда ходит, кружку на стол ставит так, как положено, а не еле слышно, и Шибанов постепенно просыпается сам. На подаренных Юрой часах уже начало десятого, и это заставляет глаза округлиться до пятаков - долго же он дуплил, очевидно, сморенный чисто мужицким ершом и неожиданным расслаблением, рухнувшим на голову. Он до этой ночи-то, по сколько, вообще, спал? Часа по три-четыре, и то урывками? В его возрасте на таком скудном режиме долго не протянешь. Помоложе был - вжваривал, как собака дикая, и сто верст крюком не казались, а теперь непривычно уже. Тяжело даже. - Здоров. - Садится на скрипучей раскладушке, растирая лицо ладонями, приглаживая вставшие дыбом чуть отросшие волосы, и с прищуром на Санька глядит, кружкой ему салютующего. Печатает чего-то с самым сосредоточенным видом, ни дать, ни взять, работник года. - Тебе раза три какой-то Леха Королев звонил. Не мое дело, извини, случайно увидел. Но, вдруг, что важное. - Бромберг поддевает забытый Мишей на столешнице телефон, и отточенным профессиональным и коротким размахом запускает им в Шибанова, просыпающегося на ходу. Рефлексы не пропьешь, вообще-то, пусть и старается подполковник изрядно, оттого и телефон он ловит ничуть не менее ловко, чем, к примеру, несколькими годами ранее. И впрямь дохрена пропущенных. Сердце коротко в пятки падает, никак случилось что и срочно приехать нужно? Может, кого-то из своих грохнули? Может, проверка приехала и сейф открыть без него не в состоянии? Может... не может. Логика успокаивающе шепчет в ухо: случись что из ряда вон выходящее и непоправимо-серьезное, у него на пороге Брагин бы уже среди ночи лично появился, как гром средь ясного неба. А значит, что и интерес у Лехи, скорее всего, шкурный и ситуационный. Может, информация по Геваре поступила, может, контакт человечка нужен до зарезу, в любом случае, гадать Миша не намерен. Перезванивает, попутно скидывая одеяло и натягивая штаны, цепляет с подоконника пачку сигарет, и выходит на крыльцо, зажимая ухом телефонную трубку. Королев берет почти сразу же, и Шибанов только убеждается в своей первоначальной версии: инфа нужна, что воздух. Миша уже ни раз их неполные хранилища данных клял, на чем только белый свет держится. Баз ведь натыкали - только учиться успевай. Туда забей, сюда забей, вручную выпиши, а вопросов, все одно, хоть жопой жуй. Сегодня вот Лехе Радуга присрался, что лишаю пионерка. Старое дело, вообще-то, к ним в "Ноль девять" из Следственного комитета прилетело, как раз, когда не ждали - в конце позапрошлого года. Серьезно там все было. И менты замешаны были, и фэбсы, и политиканы, и коммерсы, и хуй пойми кто, как на подбор. А дядька Черномор средь них все тот самый Радулов, беззвестно двинувший кони в области еще, эдак, лет пять назад. И вроде бы, ровно все было, чисто и совсем не в их подследственности: наркота, дележка земли, черная застройка, рэкет, перевозка контрабанды, да вот только умудрился Сережа "Радуга" не только бананы, метамфетамином напичканные, за рубеж переправлять, но еще и зашифрованные секретные государственные данные. Для таких, как Пилигрим и их развеселая шайка-лейка - мелко слишком, а вот для уровня их отдела - вполне себе сойдет. Да вот только прекратили дело. Еще под конец того же года и прекратили за смертью подозреваемого, из фундамента скелетированные останки выдолбив, а выделенки обратно в Следственный отправили, чтобы нужных людей подтянули. А сегодняшней ночью, поди же ты, Радуга собственной персоной какому-то херу подзаборному по видеосвязи набрал. Живой, стало быть? Пока трет с Лехой, успевает почти треть пачки скурить. И убеждает же, дурака идейного, не лезть вперед батьки в пекло, и с Брагиным сначала все обмусолить по умному настоятельно рекомендует, но Королев в мишином отделе, что Пилигрим в "Ноль восемнадцать" - герой, м-мать его. Инициативный, резкий да хваткий. Прямой, как палка. Видит цель, и уже не думает ни о средствах, ни о препятствиях. Вот только в их деле инициатива, обычно... кхм. Ну, там все знают, чем она заканчивается, по итогу. Майор все никак угоманиваться не собирается, а Мише эта рабочая возня сейчас, как телеге палка в колесо. Он даже терпение почти что теряет, пока самому в голову светлая мысль не приходит ЮрИванычу набрать для того, чтобы подчиненного "Врио" в его отсутствие осадил по самый плинтус, сберегая чужую жизнь и общие нервы. Не действуют в их работе без приказов да без согласования вышестоящего. И Королеву об этом напрямую говорит, непременно обещая пойти ровно туда, куда его послали в ответ, и также шустро Брагину набирает, коротко и лаконично изъясняя суть дела. Он за столько лет уже так привык "передастом" быть, что этого даже не гнушается. И хорошо, что начальник (он же и друг старинный) у него - золото редкое. На него только молиться денно и нощно, да памятник при жизни ставить, потому что Юра настоятельно просит не лезть не в свое дело, не ломать припудренные отпуском, оттого менее ясные мозги, но, на всякий случай, далеко телефон не убирать. Исключительно ради возможной консультации. Вот ведь... человек, Королев этот. Все мозги расклевал, и как теперь тут по частям соберешься? В голову начинают невольно лезть шальные мысли вперемешку с роем накинувшимися версиями, и Миша уже думает, что ему в пору начать их последовательно записывать. Память уже не та. И забыть что-то важное может. Кидает, кажется, уже седьмой окурок в мусорку, решительно стараясь расслабиться, сбрасывая с себя временно накинутое ярмо внезапного рабочего факультативчика, тянется, спину разминает, уже по нынешнему солнцу прикидывая, что день жарким будет, и спешит вернуться обратно в дом. Он с Бромбергом даже поговорить не успел по нормальному. Чего у них там, по итогу, вышло-то? Вот только, едва порог переступив, мгновенно и напрочь забывает все то, что едва ли пять минут назад случилось. То, что хотел спросить, то, что с языка уже почти слезло, и замирает прямо у самого выхода, приоткрывая рот и широко распахивая посмурневшие от чужой головомойки глаза. Из ванной, вытирая полотенцем мокрую и лохматую голову, выходит Олег. Олег. Настоящий, живой, привычно-расслабленный, с яркими желто-зелеными фарами, розовыми щеками, и с полным отсутствием глубоких темных мешков под нижними веками. Ровно такой же, каким и всегда был, худой только, покоцанный и с постепенно желтеющими разводами-синяками, укрывшими полуголое тело. Миша на него смотрит, будто впервые видит. С плохо сокрытым изумлением и откровенным восхищением, заставляющим сердце несколько ударов пропустить. Рубцов взгляд замечает. Даже не так - ловит также открыто и искренне, улыбается тепло так, солнечно, растягивая губы, обнажая верхние клыки, разлетаясь лучами морщин от ярких янтарных зенок, и кивает коротко, легко цепляя на шею мокрое полотенце. Шибанов не спиздит, если скажет, что сейчас, вот прямо только что, в него заново влюбился. В который уже, с-сука, раз? И не вспомнить теперь. Он как на Пилигрима, вот на такого вот, смотрит, так по новой и обнуляется, будто доселе и не видел никогда. И в голове пусто так становится, будто все мысли пылесосом вычистили, и подойти познакомиться, бубня что-то непременно глупое и неуместное, до дрожи в пальцах хочется. - Как новенький. - Вдова рисуется внезапно упавшей на яркую картинку изящной черной кляксой. Выходит с кухни, медленно огибает Рубцова по кругу, осматривая, к ее чести сказать, без липкого интереса - с исключительным женским восторгом. Фривольно хлопает тыльной стороной ладони по животу, и улыбается также скалисто, как и Пилигрим ей в ответ. Миша и хотел бы возмутиться, хотя бы про себя, да вот только в ярких олеговых глазах тепла и живости столько, что мешать этому не хочется до кислючей оскомины. - А если бы кто-то раньше позвонил... - Мечет укоризненный, но какой-то даже почти беззлобный взгляд в сторону вставшего столбом Миши, коротко оглаживая Рубцова тонкой ладонью по плечу, и заканчивает, наконец, круги вокруг него нахаживать. - Ла-а-адно, Май, не ворчи. - Майор снова гласные тянет с хрипотцой, а у Шибанова волосы на руках дыбом встают. Неужели, и впрямь, вернулся, или это снова лишь временная консервативная мера? - Пошли, поговорить надо. - Бромберг захлопывает крышку ноутбука, а Миша даже не сразу понимает, что Санек к нему, вообще-то, обращается. - Что, опять, что ли, разговаривать? - Черт широко разводит руками, вскидывая брови, но, видя решительный взгляд спеца, только скулами перетирает, тихо гудя и разворачиваясь обратно к двери. У него этим утром, блядь, одни сплошные прения, прям как у судьи городского. Вот только Саня его лишней информацией, кажется, загружать не намерен. Говорит размеренно и исключительно по существу. Доходчиво доводит о том, что ломать, все одно, будет, потому как организм, в отличие от психики, обмануть сложнее, но обнадеживает, что уже не так сильно. Максимум, как от простуды, но, не более того. Говорит о том, что следить и капать, все одно, надо еще хотя бы три дня, что от прописанной медиком программы питания отойти тоже не выйдет (будто Миша и сам того не знает, как же), и что бухать майору в ближайшее время нельзя строго и настрого. "Ближайшее время" под собой двадцать один день подразумевает, но Мише думается, что для Олега это не велика проблема. Бромберг настоятельно запрещает перегружать еще не готовое к геройским свершениям сердце, вливаться в привычную колею постепенно и размеренно, без дури и закидонов. Интересно, он Рубцову-то об этом говорил? Наверняка. Допускает прием прописанных Рожковым седативных, напоминает о том, что методичку, и впрямь вышлет, но сухую и сугубо-медицинскую, и только тогда, когда из поселка уедет, чтобы геолокацией не светить. В общем - инструктирует подробно, качественно и профессионально. Хороший мужик. Прямо-таки сказать - охуенный. Жаль, справки не наведешь, Мише уж больно интересно, где их, таких, делают. - Так вы как приехали-то? - Шибанов все одно лезет. Потому что любопытства в нем ну никак не меньше, чем в том же Пилигриме, коего он за него костерит, на чем свет держится, а Бромберг только усмехается, туша окурок о край урны. - На велосипеде. - Очень смешно. Вас довезти, может? - Пес их знает, с Майи станется и от станции сюда пешком пришкандыбать, уж больно идейная и упрямая. - Да расслабься, подполковник. Дыши носом, наслаждайся отпуском. У нас машина недалеко. - Саня, все в том же свитере, стряхивает с плеча прилипший пепел, а Миша думает о том, как он не запарился в нем до сих пор? Впрочем - не его дело. Как, собственно, и то, где они со Вдовой тачку припарковали. Спецы ребята не глупые, и по дураку не засветятся. Оттого следует, и впрямь, последовать чужому совету и дышать ровно, глубоко и спокойно. Майя, уже собранная, от Олега не отходит от слова "буквально". Сидит на диванном подлокотнике рядом, смотрит с виду строго и вдумчиво, крепко сцепляя пальцы в замок, и не трогает даже, очевидно, понимая, что уже до этого перегнула. Шибанов им общаться не мешает - все с Бромбергом трет о насущном. Ему, по большому счету, и собирать-то нечего. Куртку только, мобильник, зарядку, да кейс драгоценный с тачпадом и выемкой-сканером для отпечатка пальца на крышке. Мише, правда, _очень_ интересно, что там, но ему, в свою очередь, высшим грифом не обладающим, остается только помалкивать тактично да додумывать в меру изощренной и больной фантазии. Номер бригады он все-таки дает - не забывает. Даже самозабвенно консультирует напоследок, уже у самой калитки, чтобы фундамент скрупулезно и тщательно принимал, потому что в этой стране каждый друг друга наебать только лишь за радость считает. Бромберг улыбается сдержанно и понятливо, кивает, и коротко жмет крепкими пальцами ладонь. И впрямь приятно было познакомиться. У Миши в последнее время таких знакомств раз, два, и обчелся. - Бывай, Пилигрим. И постарайся больше в такое дерьмо не влипать, лады? - Саня Рубцову руку тянет наторено как-то, и смотрит так, будто бы уже не первый год знакомы. Олег только скрипит привычно в своей обыкновенной и расслабленной манере, искренне хлопая Бромберга по плечу, а у Черта нижнее веко нервно подергиваться начинает. Какой, к дьяволу, "ла-адно"? Все-то у Рубцова вечно "ла-адно". А у Миши волос седых на голове уже столько, что скоро с Комарова перегонит. Вдова прощается искренне, но без лишних телодвижений. Смотрит только в скуластое худое лицо снизу вверх, пряча руки в карманы темной джинсовки, и улыбается скупо, пространственно и нечитаемо. Глядит в желто-зеленые глаза, перекатываясь с пятки на носок, пытаясь, очевидно, что-то для себя найти, а Миша на интуитивном уровне улавливает невербальный диалог между ними. "Говорят" недолго, но, судя по всему, результативно. Майя шире тянет углы тонкого рта, выше приподнимаясь на мыски, чтобы ближе в глаза снова глянуть, и Шибанову даже кажется, что она вот-вот, того и гляди, в чужие губы собственными уткнется. Но Вдова - далеко не дура. И знает, что ловить ей здесь нечего, даже несмотря на откровенную химию, что вокруг них уже не первый год летает. Бромберг за спиной тактично и негромко прочищает горло ("пора"), и Майя, наконец, отстраняется, коротко и весьма красноречиво поглядывая на Мишу, кивком головы давая понять, что обоюдная договоренность остается в силе, и, не проронив ни слова, нервно дергает засов, легко выскакивая за пределы участка, даже не обернувшись. Саня за нее в одиночку отдувается. Машет снова ковшеобразной ладонью, салютует от виска, и подполковнику, запирающему калитку обратно, отчего-то, кажется, что они с ним еще ни единожды теперь увидятся. Кто его знает, в каком именно качестве, но в том, что жизнь заново столкнет, уверен железобетонно. - Не дача, а проходной двор какой-то, ей Богу. Только шастают все туда-сюда, никакого покоя... о-ого, ну, ничего себе... - Миша, по новой забубнивший себе под нос, дергает ручку вниз, проверяя, закрылась ли дверь, а, поворачиваясь обратно, внезапно врезается в яркий и забористый такой взгляд желто-зеленых глаз прямо перед собой. Вплотную почти. И затыкается на всякий случай, прислоняясь лопатками к нагревшемуся глухому металлу, искоса поглядывая на то, как Пилигрим в профнастил ладонями упирается по обе стороны от его плеч, лохматую голову ниже пригибая. Красивый, что демон, взгляд исподлобья молчаливый бросает, глубокий такой, до самого нутра достающий, жмет теснее руки, упираясь локтями в плечи, зажимает как будто, припечатывая к забору собственной сшибающей с ног харизмой. Шибанов, уже всерьез отвыкший от таких проявлений эмоций, даже руки по швам четко вытягивает, шевелиться опасаясь. Сглатывает шумно, дышит глубже, выравнивая сбившееся дыхание, и с плохо скрываемой жадностью тянет носом знакомый запах. Живой такой, привычный и родной. - Ты че это? Соскучился, что ли? - Смотрит прямо в небритое лицо, изучая заново, зеркалит оскалистую улыбку, прорезавшую физиономию, еще большую морщинами от излишней худобы укрывшуюся, и даже забывает о том, что делать что-то надо, вообще-то. Любуется, чуя, как в груди сердце от ярких бликов сверкающих глаз заходится. Господи, да когда это кончится-то? Миша свято уверен был в том, что любовь - она больше нескольких лет и не живет. Что дальше только бытовуха, взаимоуважение, привычка, терпение, и далее по списку, строго в алфавитном порядке. А вот с Олегом все не по плану пошло. И чем дальше они едут, тем больше Шибанов сам себе влюбленного старшеклассника начинает напоминать. И чем старше и мудрее они становятся, тем крепче жмет под ребрами от одного только лишь взгляда, перелива мурлычущей интонации, или неосторожного случайного движения. - Прикинь. - Ну, Рубцов. Всегда наглючим был. Даже когда только в опера под мишино подчинение попал. Молодой еще, зеленый, оперившийся едва, зато на тебе - уже с характером, елки-палки. С трудным таким, несносным, непокорным и неуправляемым. Сколько Миша об него языка околотил - вспомнить страшно. А уж сколько кулаков... - "Прикинь". - Передразнивает в привычной придурковатой манере, верхнюю губу приподнимая, и улыбается снова, глядя на то, как Рубцов расплывается весело, морща нос и шумно фыркая от чужой дурости. Но тут же сосредотачивается заново, сводя брови к разбитой переносице, наблюдая, как Олег ближе клонится, оседая на локтях, до минимума сокращая между ними любую возможную дистанцию. Глаза закрывает от того, как губами в угол рта мягко тычется, руки, наконец, поднимает, прихватывая ладонями за бока, ведя выше, сбивая неожиданно-черную для Пилигрима футболку. Сегодня точно небо на землю упадет. У них обычно всегда разграничения четкие по "ч/б" были. Миша темный всегда, непроглядный и хмурый, как туча, а Рубцов... светлый, теплый, легкий, и Шибанов рад бы сказать, что как солнце, да язык на романтику все не поворачивается никак даже спустя столько лет. - Ты знаешь, что ли, Бромберга этого? - Вопрос ни разу ни в кассу, потому что у подполковника рядом с Олегом часто мозги до стадии втресканного первоклассника разворачиваются, а Пилигрим только гудит утвердительно, мягко накрывая губами укрытую щетиной щеку. Ну, все, опять бриться надо. Это ему рубцовская щетина, что губка для посуды, а у парня кожа тоже с характером, как и хозяин. Сразу пятнами красными покрывается. - Че за фрукт? - Больше всего сейчас расплыться хочется в лужу, оглаживая ладонями теплые ребра под футболкой, но потом Миша спросить непременно забудет. Память-то... - Тебе сейчас реально это интересно? - Рубцов от изначальных планов, к чести своей, не отступает. Планомерно доводит до ручки, выцеловывая до уха и горячо, хрипло спрашивая на самой грани слышимости. У Шибанова уже все тело от такой бесцеремонности в мурашках, голова сама вбок клонится, пуская Пилигрима к собственному горлу, а дыхание сбивается к чертям от ощущения горячих губ, уткнувшихся куда-то под ушную раковину. Сглатывает снова шумно, несдержанно, но, все одно, кивает. Уверенно так, параллельно мягко пересчитывая большими пальцами выступающие майорские ребра. - Под Радугой раньше ходил. Условно - старший по безопасности. На деле - опытный профайлер, по совместительству аналитик, финансист, документовед, да и киллер отличный. - Олег широко ведет носом по шее, а Миша несдержанно руки сбивает, крепче обхватывая, с нажимом очерчивая ладонями изгиб подвижной спины. - Че-то я про него в деле Радулова ни слова не видел. Или, смотрел плохо? Да еперный театр, что ж ты делаешь-то, а? - Шибанов тут искренне пытается на серьезные темы рассуждать, а Олег вместо этого только плавит сильнее, кожу на горле резцами цепляет, мягко так, аккуратно, широко зализывая место укуса горячим языком. - Его к тому моменту уже соседний отдел завербовал. Бромберг - мужик умный. Сразу понял, что к чему, вот и решил за государство играть, пока не пристрелили, как тузика. Это давно было. Мы еще в наружке тогда топтались. - Олег мурчит мерно и негромко, принимая чужое излишнее любопытство, но отвлекаться и не думает. Глубже ныряет, к яремной впадине, крепко и горячо прижимаясь к ней губами, а Миша видит, как в глазах, даже в плотно закрытых, плывет уже. И оглаживает Рубцова по лопаткам, выше лезет, выбираясь из-под ворота футболки, стискивая пальцами волосы на загривке, выдыхая - шумно, долго и сбивчиво. - Ну, тогда понятно все теперь. А ты-то с ним какими краями? - Да, блядь. Именно сейчас, и именно это Шибанову интересно так, что чешется аж. Олег громко фыркает, все же, отстраняясь, скулами ходит, зубы жмет, ноздри раздувает, в глаза так смотрит, что вот-вот дырку прожжет, но в Мише тех дырок уже... - Ты че меня бесишь-то, я не пойму никак? - Красивый. Красивый, что пиздец. Резкий, дерзкий, даже ладонями по забору припечатывает неосознанно, расходясь глубокой складкой по умному лбу. Шибанов смотрит на него, и не улыбаться не может. - Нельзя, что ли? - Скользит руками обратно, заново оглаживая ребра и бока, глядя на то, как у Олега от этого плечи едва уловимо передергиваются, и терпеливо, долго выдерживает пылающий адским пламенем взгляд. Горит так, что горячо становится, жжется даже, но также стремительно и потухает. Рубцов медленно накрывает желто-зеленые фары длинными ресницами, дергает углами рта, и вздыхает шумно, качая чугунной головой. - Тяжелый ты человек, Шибанов. - Миша уже возразить было хочет (или, согласиться?) - не успевает только, осекаясь на выдохе, пойманном уверенно вжавшимися в приоткрытый рот губами. И мир в очередной раз взрывается по новой. Целует Олег мягко, аккуратно, помня о разбитой самим же собой физиономии, губами верхнюю прихватывает, задевая носом нос, голову вбок клонит, осторожно скользя языком за кромку зубов, а Мише та ссадина сейчас - как немецкому "Тигру" пулька из офицерского табельного. До фонаря. Гладит ладонями по пояснице, надавливая пальцами на выемки, чувствуя, как парень в спине сильнее прогибается, распаляется неумолимо, наконец, дорвавшись до чужих губ, и растворяется окончательно от того, как Олег в волосы порывисто вплетается, упираясь предплечьями в громыхнувший за спиной профнастил. Целует уже сам - широко, размашисто, мокро, глубже скользя языком, проходясь по гладкой щеке изнутри, пальцами крепче за бока прихватывает, скользя большими по выступающим подвздошным костям, и откровенно с ума съезжает. И понимает, что нельзя сейчас, ну никак нельзя, а оторваться, все одно, не может. Рубцов верхнюю губу прикусывает, снова инициативу забирает, сильнее прихватывая локтями за шею, вжимаясь грудью в грудь, так, как обычно это делает. Порывисто, искренне, горячо. На мыски приподнимается, лось, на полголовы выше делаясь, рот вылизывает, дышит шумно, сбивчиво, поддевая уздечку и пересчитывая длинным языком зубы, ближе бедрами притирается, а у Миши от этого, будто по щелчку, резко свет в голове включается. - Так, ну-ка, погоди. - Уводит голову в сторону, прижмуриваясь от горячих и мокрых губ, соскользнувших на щеку, да вот только разогнавшемуся Олегу до здравомыслия сейчас мало дела имеется. Он упрямо прикусывает за подбородок, носом притирается, выше поднимаясь, кончиком языка по взмокшему виску чертит, но у Шибанова логика разум уже догнала да схватило крепко - не отпустит теперь. - Олег. - Подполковник тяжелеет голосом, вытаскивая руки из-под темной футболки, и цепко прихватывает за небритые скулы, отстраняя красивое лицо от себя, всматриваясь в расфокусированные глаза четко и ясно, оглаживая большими пальцами впалые щеки. И головой качает. Медленно так, с прищуром. - Да ну, брось ты. - Пилигрим сводит брови к переносице, скаля верхние клыки, чуть клонит башку в сторону, оглаживая пальцами жесткие закудрявившиеся волосы (точно, стричься пора), массируя кожу, смотрит, гад. Заискивающе так, провокационно, забористо. - Никаких "брось". У меня указания четкие были. Заживешь - тогда и поговорим. - Зря он все это затеял, очень зря. Надо было сразу Рубцова от себя отстранить, чтобы не попасть в этот капкан цепких, горячо любимых и родных рук, и не смотреть сейчас в эти шальные глаза, до ручки доводящие. - Да бля, ну, я же не хрустальный. - Скалится снова, улыбчиво и непринужденно, волосы прочесывает, голову в другую сторону клонит, дурашливым таким делаясь, беспечным, - уговаривает передумать. Ага, как же. - Не хрустальный он, ну-ну. - Миша переводит руки на чужие костлявые плечи, коротко оглаживая и даже ни разу не виновато похлопывая сверху, и уверенно выпутывается из крепкой хватки, уходя в сторону. - Ты серьезно, что ли, Миш? - Даже посмеивается как-то недоверчиво, но с уже куда большей долей осознания, за запястье горячими пальцами хватается, в лицо смотрит с немым укором, и губы жмет то ли в улыбке, то ли в разочаровании. - Один раз живем. - Вот именно. - На Шибанова эти фокусы не действуют. Нет, действуют, вообще-то, но, не сегодня. И не завтра. И даже не через неделю. Он менторски поднимает указательный палец вверх, даже на Рубцова не глядя, чтобы не расстраиваться, и крепко стискивает его ладонь в своей. - Один раз, Олег. Потому-то и хотелось бы как-то подольше. - Сейчас у Рубцова непосредственная угроза здоровью стоит, потому что после такого любая сердечная встряска фатальной может оказаться. Секс, он, конечно, про здоровье, но для этого его сначала набраться нужно. - Капец ты душный стал. Когда успел-то? - Пилигрим, к его чести сказать, все же, унимается. Не обижается даже, мозги полоскать не начинает. Потому что понимает, что если Шибанов что-то окончательно решил - его уже бульдозером с места не сдвинешь. Даже таким харизматичным, обаятельным и непосредственным. - А почаще надо дома бывать. И удивляться не придется. - Это не в укор, вообще-то, Мише, и впрямь, того очень хотелось бы. Он коротко косится на резко захмурневшего и поджавшего губы Рубцова, и уверенно тянет его в сторону дома, сплетая собственные пальцы с чужими - длинными и, наконец, не ледяными. Не курит даже, чтобы Пилигрима не дразнить табачным дымом, заходит на крыльцо, и, скрепя сердце, оборачивается, утыкаясь губами в извечную складку над переносицей. - Ну, извини. Правда, нельзя сейчас рисковать. - Гладит ладонями по небритому лицу, с замиранием души глядя на то, как притирается к рукам прикрывший желто-зеленые глаза Пилигрим, и понимает, что сегодня эта тема исчерпана и отпущена на волю. И слава Богу. Ведь больше всего сейчас Мише хотелось бы избавиться от заумной кандидатской необходимости читать Рубцову объемные медицинские диссертации.