↯︎ ↯︎ ↯︎
В компании двоих, в самом деле, спокойнее, чем с одним Дайнслейфом. К сожалению, наличие Чайльда в их трио от общего волнения не спасает. Что уж говорить о том, как не хочется вникать в суть вечернего урока, на который его тащили всеми правдами и неправдами. «Основы дружеских отношений» — указано в расписании, что так любезно вернул ему Дайн. Единственный, кто хоть немного похож на дружеского изначально — их учитель, расхаживающий по комнате. В этот раз урок ведет молодой, энергичный и улыбчивый парень с именем в разы проще, чем у того же Чу-Гун что-то там Ли — Тома. Вопросы вызывает только комната, в которой проходит урок. Грезить о партах Кэйа, конечно, перестал еще тогда, когда понял, как тут все запущено, но в этот раз нет даже диванов. Только пушистый ковер, на котором полукругом усаживается весь класс, и это с самого начала начинает напрягать. А что будет отсутствовать завтра? Кабинет? Сам учитель? Его одежда? Чайльд, возбужденно поглядывающий туда-сюда в ожидании полуголых стриптизеров, только способствует нагнетанию атмосферы. Благо преподаватель ни о каких непристойностях даже не заикается. — …а остальные могут задавать интересующие вопросы, — Тома заканчивает с последними объяснениями, прежде чем дать слово ученикам. — Может, это только по желанию? — тихо уточняет Кэйа, склоняясь к Дайнслейфу. — Ась? — полное предвкушения лицо Чайльда появляется прямо за ним, и Кэйа в очередной раз радуется, что не сел по середине — пускай только Дайна донимает. — Нет, — спокойно отвечает Дайн, игнорируя дыхание ему в шею. — Мы же знакомимся со всеми — каждый должен представиться. — Ты что, до сих пор волнуешься? — настойчиво встревает Чайльд, обращаясь к Кэйе. — Ну давай я тогда тебе помогу, — предлагает он и уже пытается передвинуться, чтобы пролезть мимо Дайна к нему. — Хочешь, вместе представимся? Как друзья, само собой. Или ты хочешь… как нечто большее? — он игриво двигает бровями. — Оставайся на месте, как нечто адекватное, — бормочет Кэйа в ответ. — Сиди, — Дайнслейф в дополнение тормозит его за плечо. — Ну Дайн, — продолжает ворчать Чайльд, переключившись на него, — давай поддержим этого стесняшку, ему же страшно. — Мне станет страшно, если ты будешь рядом, — невнимательно возражает Кэйа, поглядывая на ближайших одноклассников, которые бросают на них заинтересованные взгляды в ответ. — Сиди, где сидел. Хвост вертится как не в себя — хоть камнем к полу прикладывай. Да и правый глаз слегка слезится от яркого света, прикрытый лишь челкой, которая плохо справляется с обязанностями повязки. Вспомнить бы, куда она подевалась. Чайльд складывает руки на груди и прячется за Дайном. И тут же ойкает. — Давай-ка, начнем с тебя. Кэйа поднимает глаза и натыкается на учителя, замершего точно над удивленным Чайльдом. — С меня? — робко уточняет тот. — Ага, — Тома только приветливо улыбается и жестом намекает встать. — Сможешь? «На маньяка похож», отстраненно думает Кэйа, глядя на эту напускную беззаботность. Ну, очко ему за старания. — Конечно, смогу, — энергично кивает Чайльд. Кэйа сдерживает смешок, наблюдая за тем, как он манерно поднимается с ковра и одергивает юбку. Ну давай, помощник всех стесняшек, покажи мастер-класс по знакомству. — Э-э-э… К-хм, ну, привет всем, — робко начинает он. — Представься, — Тома рядом тихо ему подсказывает. — Меня зовут Чайльд. Да ты что, прямо-таки смелость воплоти. — Громче. Откуда ты? — Я Чайльд. Из Наторума, — его тон слегка выравнивается. — Наторум? Где это? — уточняет учитель. — Это очень холодный городок на севере… — А по одежде и не скажешь, — доносится со стороны вместе с тихим смешком, непонятно только — приветливым или насмешливым. — А без нее, — подхватывает Чайльд, отвечая уже на тон смелее, — так вообще дар речи потеряешь. Кэйа окидывает взглядом его короткую юбку и закатанные рукава рубашки, которым, наконец, находится объяснение — такому тут наверняка будет жарко после холодов севера. — Симпатичный хвостик! — невпопад доносится с другой стороны. — Спасибо, — довольно благодарит Чайльд, расслабляясь еще больше. Тома — главный лучик добра в комнате — делает попытку продолжить ненавязчивое знакомство, не переходя к обсуждению внешности: — Ладно, чем увлекаешься, Чайльд? Чайльд поджимает губы, словно сдерживает улыбку, кокетливо складывает руки за спиной и сахарным голоском отвечает: — Я люблю бить морды. А начиналось так красиво. Что же. Прибейте кто-нибудь к двери его номера табличку «маньяк в юбке», чтобы знать и десятой дорогой этого придурка обходить! Кэйа невзначай косится на преспокойного Дайна. Ну да, чего тут удивляться? Один — с прибабахом, второй — привык к бабахнутым. В зале тем временем воцаряется тишина, в которой Чайльд преспокойно продолжает: — Занимаюсь борьбой с шести, смешанными единоборствами — с десяти. Никогда не откажусь от спарринга и буду очень рад потренироваться на ком-то из вас, — он обводит класс внимательным взглядом, не забывая хитро покоситься на Кэйю с Дайном в конце. — Он имел в виду «с кем-то»? — переговариваются ребята, сидящие слева от Кэйи. Он имел в виду, что он конченный, и бежать от такого надо! Потому что получается, что предложение подраться тогда в коридоре не было просто неудачной шуткой. Вот теперь Кэйа по-настоящему на него смотрит. Не мажет привычным быстрым взглядом с двадцатипроцентным вниманием уровня «ты меня не трогай и я тебя не буду», как делает почти всегда. А изучает так, будто видит впервые, и ему не плевать. Это слегка шокирует. Изначальная мысль о их схожем телосложении тут же летит в мусорник. Ничего подобного. Рост, обхват торса, не слишком широкая грудь — на этом сходства между ними заканчиваются. Ведь если сам Кэйа — чего греха таить — худощавый (ну, может, слегка подкачанный), то Чайльд — реально крепкий. Да, их руки в обхвате кажутся одинаковыми, но достаточно немного проследить за тем, как Чайльд расхаживает по классу (пока перечисляет свои призовые места на разных соревнованиях), чтобы заметить, как сильно на его голенях проступают контуры четко очерченных мышц, а юбка поочередно открывает столь же твердые, накачанные ляжки. И если все, что Кэйа раньше проморгал, умножить на его буйный характер и огромный опыт в единоборствах, можно считать не иначе как везением то, что они с этим диким северянином в юбке мирно подружились. — Ну что, есть желающие составить Чайльду компанию? — дружелюбно спрашивает Тома, будто разговор шел про вышивание крестиком. Что, прямо здесь? Кэйа вертится, поглядывая на одноклассников. Отвечать, ожидаемо, никто не спешит. Даже Дайн сидит с задумчивым лицом и постукивает пальцами себе по колену. — Может, кто-то хочет что-то у него спросить? — один лишь Тома все не оставляет попыток оживить народ. — Ну же, не стесняйтесь. Мертвая тишина. Только перекати-поля посреди зала не хватает для полноты картины. Или перекати-щупальца ввиду того, где они находятся. — Чайльд, может, ты сам хочешь что-то добавить о себе? А он словно только того и ждал. — Да, хочу, — Чайльд целеустремленно шагает к Дайнслейфу, зарывается пятерней ему в волосы и громко заявляет: — Слушайте все! Эти двое — мои друзья, и лучше бы вам с ними тоже подружиться, потому что если кто-то из вас осмелится их обидеть, оскорбить или как-то задеть, почувствует силу моего кулака на себе, ах! На последнем слове Дайн с изрядно потрепанной шевелюрой утягивает его обратно на ковер, потянув прямо за хвост, и недовольство Чайльда тонет в поднявшемся хохоте. — Не воспринимайте всерьез, — кратко завершает Дайн. — Какого ты творишь, придурок?! — стыдливо шипит Чайльд, одергивая юбку. — Я тут ради вас распинаюсь, а ты! Дайнслейф невозмутимо складывает руки на груди, а Кэйа даже позволяет себе улыбку, которая становится только шире, когда он ловит на себе презрительный взгляд Самайна. И впервые за вечер от вида маячащей сбоку рыжей шевелюры становится не тревожно, а спокойнее. — Хорошо, спасибо Чайльду, — Тома уходит на поиски новой жертвы общего знакомства. — Давайте продолжим, — и уже через пару секунд все слушают представление следующего новичка. И за этим становится неожиданно интересно наблюдать. Настолько, что на первое время Кэйа даже забывает, в обществе кого находится, и без задних мыслей… э-э-э… знакомится с новыми одноклассниками? Да, и наслаждается представлением. Следующий парень вызывается сам, представляя в конце своего соседа по комнате, которого недвусмысленно называет партнером. Партнер же внезапно начинает флиртовать с другим чуваком прямо в процессе рассказа о себе, и если это не лучшая Санта-Барбара, что Кэйа видел, то только потому, что она становится еще смешнее, когда их разборкам мешает вылезший между ними Тома, которого чуть не начинают делить вместо главного виновника торжества. И Кэйа хохочет в кулак, а не на весь класс только потому, что Дайн вовремя тычет его локтем под ребро. — Кэйа, не смешно, — строго говорит он. — Да нет, смешно, — поддерживает Чайльд, заливаясь смехом со своей стороны. — …ваша первостепенная задача на этом уроке — поддержание дружеской атмосферы, а не дележка и соперничество! — ругает их Тома, остановив этот балаган, как настоящий профи — поймав обоих за шеи и заставив жать друг другу руки. — А о распускании рук и думать забудьте, пока не увидели ни грамма либры! Грамма кого? Ауч. Кэйа опять спотыкается о незнакомое слово. Благо Дайн, на которого он косится, понимает без слов. — Либра — это вещь, сигнализирующая твоему источнику интереса о его наличии, — тихонько объясняет он. — А если не заумными словами? — хмурится Кэйа, поняв ровно ничего. В разговор с неожиданно нормальным объяснением вклинивается Чайльд: — Да это легкотня, смотри: если я хочу проверить, нравлюсь ли я Дайну, то могу воспользоваться силами и увидеть исходящую от него либру. — И как она выглядит? — уточняет Кэйа. — Как такое сияние, типо ауры, — поясняет Чайльд. — Хотя, от Дайна, скорее, дымок какой-то, — прикидывает он. — Костерчик, хе-хе. — Давай не на личных примерах, — почему-то ворчит Дайнслейф. — Не бойся, от тебя скорее вирго искрить начнет, — хлопает его по плечу Чайльд. — Вирго? Это наоборот? — догадывается Кэйа. — Ага. Ну, имеет смысл. Но вот какой… То есть… Они видят чужую симпатию! Вот дерьмо! — Вы что, можете узнать, кто мне нравится? — резко уточняет он, чувствуя подступающее к горлу сердце — страшно. На это улыбается даже Дайн. — Мы? Нет, это так не работает, — качает головой он. — Каждый может увидеть только то, что испытывают конкретно к нему. Не больше и не меньше. — И что надо сделать, чтобы… узнать? — Для начала — пробудиться! — подсказывает Чайльд, многозначительно подмигнув. — И я даже знаю, кто может тебе помочь, если ты захочешь! Кэйа только закатывает глаза и отворачивается. Получается, если ему понравится кто-то из пробужденных, то этот кто-то… тут же узнает? — И что я испытываю к вам? — не выдерживает он. Дайн с Чайльдом переглядываются и отвечают почти синхронно: — Исключительно… — Дружбу! — …дружеские чувства. Значит и заместитель его… как открытую книгу читал. Тело тут же пробивает дрожью. Слова Чайльда остаются где-то на периферии, смешиваясь с шумом в классе. Зато в голове сигналит каждая чужая попытка заставить его признать свой интерес. И это пиздец. Уставшее за эти два безумных дня самовнушение из последних сил подкидывает свое слабое «да не нравится он тебе, не ссы». И больше не справляется с голой правдой, которая виднеется между тех метафорических пальцев, которыми он продолжает закрывать себе глаза на то, что запустилось еще тогда, в первую ночь, когда его усадили на заместительский стол. С обеда ему вспоминаются времена старой школы. Стереть бы их из памяти, только бы забыть этот до боли знакомый сценарий, который он отыгрывает, кажется, еще с первой своей симпатии. И это самовнушение, такое бессильное теперь, уже совсем не спасает от построения параллелей между тогда и сейчас, ни капли не мешает сравнению, которое он столько времени отвергал. Ведь там, на задворках разума, о себе напоминают и его легкая влюбчивость, и привычка играть в недотрогу, и вся та напускная небрежность, грубость и безразличие, которыми он так привык защищаться от нещадных чувств, прежде чем их принять. Ведь это то же самое, чем он отбивается теперь, и все это с безысходной очевидностью говорит о том, что Дилюк тысячу раз прав. И чем упрямее Кэйа пытается найти в нем недостатки, новые поводы возненавидеть и осудить, тем сильнее это его говнючье поведение оправдывается каждой новой крупицей информации об инкубах, и это вообще не то, что он хотел понять, когда искал смысл в незнакомом слове. Теперь же, когда на место встает последний пазл, говорящий о том, что даже «признай свою симпатию» высосано не из пальца, хочется сесть и заплакать. Или засмеяться. Тут же вылететь из класса, прийти в кабинет заместителя не с черной футболкой, а с белой, чтобы махать ею вместо флага перемирия, надеясь, что этот гад не набросится, пока Кэйа будет признавать свое поражение, чужую правоту и все походные вещи, а потом, раз уж так вышло, просить себя расколдовать. Потому что так не бывает — ощущать к кому-то такое, несмотря на столько причин для злости. Так что пусть Дилюк берет ответственность за свою магию, забирает от него все эти либры-бибры, одному ему видимые, освобождает Кэйе голову и избавляет от мозгокрушащих мыслей, пока не стал причиной превращения ученика в зомби. — Все в порядке? — в процесс размышления вклинивается Дайнслейф. — Ага, — отчужденно кивает Кэйа, продолжая с отсутствующим лицом пялиться на свои колени. Какой может быть порядок в момент, когда мысленно признаешь симпатию к своему без пяти минут врагу? Да Дилюк его даже за врага не считает — какой тут порядок, Дайн?! Он меня как слепого водит, представляешь!? Кэйа начинает закипать. Потому что выходит, что Дилюк знал. С самого начала знал — видел, что он испытывает. И не сказал. Даже не потрудился объяснить, что есть такая хрень, какая показывает ощущения, как на ладони, и что ему с первого взгляда все было ясно и нет смысла притворяться в обратном! О, если раньше он в его глазах был просто говнюком, то сейчас стал полным засранцем! С самого начала видеть правду и все равно желать полного признания и подчинения, да, Дилюк? Настолько себя любить, чтобы заставлять бедненького маленького ученика признавать свою… Стоп. Признавать что? В голове опять что-то не стыкуется. Либра и вирго, да? Любовь и ненависть, или что там Чайльд имел в виду? Оу. Сразу же хочется спросить у Дайна, что происходит, когда человек столь же симпатичен, сколь и ненавистен. Интуиция говорит, что не стоит кому-то такое говорить, сердце хочет знать тут и сразу. Вслух вырывается какой-то скомканный компромисс: — А нам будут рассказывать про эту либру на уроках? — Само собой, — кивает Дайн. Что же, этого хватает чтобы отложить вопрос на потом и вернуться в реальность процентов на тридцать. Получается материть Дилюка на фоне, но продолжать слушать, как одноклассники продолжают общее знакомство, а учитель направляет их в нужное русло. Вот Эш, это Кальяри, ага, Авалон, приятно познакомиться, Кольт. А там, на этажей эдак десять вверх, есть Дилюк — хитрая псина. У одного семья занимается некромантией, и он может доставать из-под земли во всех смыслах фразы. Второй умеет гадать, и к нему — в шутку или нет — сразу же набивается очередь желающих узнать свою судьбу. Чьи-то родители держат драконов, и у него тройной шрам от когтей на пол лица, один из парней демонстрирует свою гибкость, скрутившись так, что больно смотреть, а другой, который коллекционирует стихии, показывает всем маленький ураган, закрытый в колбе. А у одного заместителя приличная коллекция любовников, несмотря на которую, он пытается урвать еще и мясца помоложе, и даже в этом преуспевает, чтоб ему шланг отвалился. Окончательно забыться получается только тогда, когда парень с очень мелодичным голосом хвастается своими вокальными навыками, начав петь то, что называет «Танцем хитреньких чертят», и выразительно подмигивает Кэйе под конец. Где-то в этот момент и получается отвлечься настолько, что глупый заместитель, наконец, окончательно вылетает из его головы. Остается лишь сравнение. В этот раз — немного другого рода. Не такое плохое, как дурное решение о собственной симпатии, которое знаком вопроса болтается в воздухе. Более оптимистичное. Когда Чайльд с Дайном вели его на урок, Кэйа был готов ко всему, но не к этому. Представлял, что вход будет только в обнаженном виде, боялся, что они действительно начнут друг с другом↯︎ ↯︎ ↯︎
Гребаный подлиза! «Я принес тебе обувь твоего размера». Гнусный подлец! Даже не повоевал за свое место. Коварный злодей! «Хорошо, кресло, так кресло». Знать бы еще, почему, чтобы оскорблять его более точечно. Но пока что Кэйа имеет то, что имеет: Чайльда, что двадцать минут назад отчаянно пытался напроситься в частично свободную постель, и Дайнслейфа, который выгнал рыжика из комнаты, а теперь, весело насвистывая, раскладывает себе кресло — готовится ко сну. Тьфу, видеть его не хочется. Даже в спящем режиме. И вообще, план набрать себе горячую ванную и долго-долго в ней отмокать, выглядит очень даже привлекательно. Туда Кэйа и направляется. Но стоит войти в нее, как на глаза попадается вещь, которая с грохотом рушит все его планы на беззаботное лежание в теплой водичке. Ну, обвинять тут некого. Сам оставил — сам и напоролся. Футболка Дилюка, будто тряпка для быка, валяется прямо на стиральной машине с тех пор, как он переоделся перед уроком. Кэйа успевает машинально к ней потянуться, намереваясь забросить ее куда-то или смыть, чтобы не мозолила глаза, не навевала воспоминания и все такое. А потом переключатель Авантюриста, за каким-то хреном существующий внутри него, плавно щелкает и запускает новый путь думанья в отношении к Дилюку. Бам. И вся эта вещь говорит, что с заместителем надо играть по его правилам. Поэтому так не пойдет. Швырнуть футболку за стиралку из-за одного только воспоминания, как Дилюк ее задирал — самая тупая идея по использованию такого ценного артефакта. Ведь нельзя терять ни одной возможности даже в таких мелочах. Постирать. Вернуть при случае. Не за просто так, само собой. Хрен, конечно, знает, какой инкубовский Эйнштейн помер в этой ванной, чтобы его реинкарнация так внезапно вселилась в Кэйю, но некогда сомневаться в совершаемом — процесс уже запущен. Так что есть отличная идея насчет одежды: надо отдать ее за выкуп. Она же дорогая — такие выскочки дешевого не носят. Хорошо бы вообще потребовать в обмен неприкосновенность для себя, но Кэйа себя не на помойке нашел, чтобы продаваться за тряпье. Нужно вернуть футболку взамен на свою глазную повязку. Проку с нее теперь, конечно, мало, но это уже дело принципа — вернуть свое. Кэйа задумчиво вертит одежду в руках в поиске доказательств ее дороговизны, поднимает на уровень лица и, прежде чем понимает, что делает — нюхает. То, что казалось проблеском гениальности его ума, нападает его же оружием. Несмотря на заполонивший ванную запах какого-то Дайнового спрея, на ткани сохраняется знакомый аромат лесной свежести. Владелец футболки тут же воскресает перед опущенными веками. Прямо такой, каким запомнился в последнюю их встречу. Полуголый, разгоряченный. Настолько реалистичный, что если прищурить глаза и опустить голову вниз, то совсем не составит труда представить, как он стоит на коленях прямо в ванной комнате. И даже в фантазиях, в таком уязвимом положении, этот мерзавец опять выглядит полностью совершенно. Мысль «Кэйа, что ты, мать твою, представляешь?» теряется в густом запахе. На смену ей приходят размышления гораздо интереснее и важнее. Например, интересно, а что было бы, приди он сюда по свою футболку сам? Кэйа бы точно съязвил ему что-то в стиле «отсоси, потом проси». А Дилюк бы так и сделал. Обязательно. Опустился бы на колени, не жалея своих брюк, и без зазрения совести полез бы в чужие штаны, забираясь своими ручищами ему под футболку. И Кэйа бы позволил — Дилюк же придурок без тормозов, ему мешать — себе дороже. Мысли становятся медленными, тягучими, не позволяющими возражений. Все что остается — воображать, придумывать, представлять. Фантазировать, как бы пришлось натянуть низ своей футболки этому идиоту на голову, чтобы не видеть, с каким лицом Дилюк делает ему хорошо. О, так бы Кэйа и сделал. Стоял бы, жмурил глаза и ощущал, как расстегиваются его ширинка, опускаются штаны, а белье оттягивают вниз, оголяя стояк. Вызвать воспоминания так легко, словно это происходит взаправду. В фантазиях Дилюк обхватывает его так же приятно, как и парой часов ранее, двигает головой, крепко сжимает губы и скользит по головке языком. Но ему хочется другого. — Дай мне больше, — просит Кэйа, забываясь в ощущениях. — Ты же умеешь работать не только ртом. И Дилюк — такой же хитрый, как и настоящий — стягивает с головы футболку и поднимается с колен. Кэйа щурится, видит смазанный образ перед собой, слышит звуки — так правдоподобно, что можно поверить в то, что он опять в полусне. Но обдумывать что-то такое, когда и без того при желании можешь вспомнить весь своей вечер и понять, что не засыпал, вообще ему не улыбается. Проще вернуться в фантазии, глубже вдохнуть тот дурной Дайновый спрей, пахнущий где-то на полочке, самому обхватить свой член и еще раз представить, как Дилюк подходит сзади. — Что, наше с Кимом представление так на тебя подействовало? О, как убедительно звучит его голос. Сладкий, тягучий, поглаживающий барабанные перепонки, оседающий в голове тихим эхом. — Да, — Кэйа сглатывает вязкую слюну. — Хочешь тоже? — Хочу, — сбито просит он, спуская с себя штаны. Раковина жжет ноги холодом, но это последнее, о чем он думает, опираясь о нее. — Прогнись, — руководит Дилюк, и голос его точно приближается сзади. Свободная рука скользит по раковине, цепляется куда-то о полочку и рушит оттуда часть содержимого, но какое это имеет значение сейчас, когда к нему вот-вот притиснутся сзади, обхватят, припечатают к тумбе и сделают столь же хорошо, как делали тому учителю музыки, что так красочно стонал, прыгая верхом на лучшем мужчине школы. — Быстрее. Прикоснись ко мне, — требует Кэйа, прогибаясь в спине, наклоняется над раковиной, не раскрывая глаз, концентрируется на ощущениях, и почти чувствует знакомые ладони на ягодицах… И лицом встречает зеркало. — Блять! Скулу прошибает острая боль. Последняя пара кремов и баночек с грохотом падает на пол, что-то разбивается, рука вцепляется в стену, а тяжелые веки наконец получается поднять. — Кэйа? — звучит за дверью вместе с приближающимися шагами. На полу лежит, кажется, половина ванной. — У тебя все хорошо? — спрашивает Дайн, как только шум от перевернутых спреев, баночек и кремов, наконец, утихает. Хорошо ли? Кэйа вкладывает в ответ весь сарказм, который может выдавить из себя, стоя посреди разгромленной ванной со спущенными штанами, с рукой на стояке и наливающимся синяком на щеке: — Просто отлично! Туман перед глазами рассеивается с трудом. «Что я сделал?», спрашивает здравый смысл. С той стороны не происходит никаких движений — полная тишина. — Чего тебе? — спрашивает Кэйа, немного поколебавшись. Щека отзывается болью. «Чем я занимался!», кричит осознание. — Тебе нужна помощь? — Помоги себе и своему длинному носу, — язвит он, параллельно отбиваясь от зачатков умных мыслей, которые не могут найти логического объяснения тому, что сейчас происходило. А потом смотрит вниз, разглядывая все в деталях. Стыдоба какая… На полу, конечно, тот еще пиздец. Но то, что творится в голове — армагеддон двойного масштаба. Доигрался, блять. Кажется, дух Эйнштейна оказался подлым мерзавцем, совращающим учеников картинами предметов их обожания. А еще, продолжать скидывать вину в своем влечении на несуществующее приведение — верный путь к шизофрении. Остается признать поражение. Поднять руки в жесте «сдаюсь» и сказать себе: «да, я нафантазировал всяких пошлостей, мечтая о своем заместителе, которого клял все два дня, что мы знакомы, потому что вся моя деланная ненависть к нему — не более, чем способ замаскировать симпатию». И все, что остается в таком случае — мыть руки и делать вид, что ничего не было. А вместо горячей ванной стоит выбрать холодный душ. Дайнслейф все еще подпирает собой дверь, судя по отсутствию движения с той стороны. Ждет ответа. Кэйа с трудом отлепляет себя от раковины и переносит вес на нетвердые ноги. В голове все еще множатся не самые приличные мысли о Дилюке, и продолжать фантазировать, плюнув на все, мешает только отрезвляющая боль ушибленной скулы. Штаны приходится подтягивать прямо на стояк, и с каждым движением он кажется в разы важнее какого-то там разбитого шампуня на полу или соседа, дышащего в дверь. — Ладно, — отзывается Кэйа превозмогая свое нежелание. — Помоги мне. — Ты откроешь? Нет, блин, помогай через дверь. — Сейчас, — передвигаться получается с трудом, но он все-таки добирается до выхода за несчастные три шага и поворачивает защелку двери. — Помоги убрать, — просит Кэйа, отступая с порога. Дайнслейф осматривает его с ног до головы, потом переводит взгляд на бардак позади и тихо присвистывает. — Что со щекой? — Ударился. — Как? — Случайно. Ты поможешь? — настаивает Кэйа, возвращаясь к бардаку. — Да. Что здесь так пахнет? — тут же спрашивает Дайн, вдыхая глубже. — Разве это не твой парфюм? — Кэйа приседает, игнорируя болезненно проехавшийся по одежде стояк. — Нет, — Дайн приседает рядом и помогает поднимать с пола все уцелевшее. — Впервые слышу этот запах. — Ой, да не ври, — фыркает Кэйа. — Я его учуял еще когда только зашел мыться. Дайнслейф внезапно прекращает собирать крема. — Оно тут пахло, когда ты зашел? — Да, и очень сильно, — цедит Кэйа, закатывая глаза. Быть не может, чтобы он не узнал собственного лосьона. Но Дайн, тем не менее, застывает на месте. — Погоди, мне что-то нехорошо, — признается он. Кэйа только тихо фыркает. — Если не хочешь помогать, то так бы и сказал. — Нет, Кэйа, — бормочет Дайн. И накрывает его руку своей. — Эй, какого? — Нехорошо, — качает головой он. — Это не повод лапать меня! — ругается Кэйа, отталкивая чужую ладонь. — Или помогай, или вали спать. Он продолжает выставлять все обратно, пока Дайн, присев в куче бардака, совсем не двигается. — Ну что там с тобой? — сжалившись над ним, спрашивает Кэйа. Ноль реакции. Он приседает лицом к Дайну и внимательно на него смотрит. Бледноват. Но не так, как был Дилюк, если сравнить. — Дайн? — Беги, — сдавленно говорит он. — Позови помо… — и резко закрывает себе рот ладонью. — Эй, — Кэйа тормошит его за плечо. — Ты чего? Пугать меня вздумал? Дайнслейф опускает руку и делает пару глубоких вдохов. Глаза смотрят в пустоту, а на виске собирается капля пота. — Кэйа, — непривычно низким голосом отзывается он. — Займись со мной сексом. Чего? То есть, ЧЕГО? Точно с дерева рухнул. Высоко же, наверное, падал, чтобы такую дичь сморозить. — Ты ебнулся? — все, что успевает сказать Кэйа, прежде чем его тянут за футболку. Он падает на колени и проезжается по плитке, пока одежда трещит по швам — Дайн вообще его не жалеет, словно робот. — Какого хуя, ты! — кричит Кэйа, пытаясь освободиться относительно мирно. Сука. Так и знал, что этим извращенцам нельзя доверять. Был уверен, что дай им повод, и все! — Давай сделаем это, — голос Дайна — хриплый, отчужденный, — сейчас. — Делай это в своих трапезных, сволочь! — вопит Кэйа, отталкивая его от себя. — Какого хуя ты не поел с кем-то, если так голоден?! — Мы не будем есть, — Дайн начинает укладывать его на плитку, надавливая на плечи, и больше вариантов не остается. — Мы займемся сексом. — А разве у вас это не одно и то же?! — ругается Кэйа, пытаясь вывернуться из крепкой хватки. — Я покажу тебе разницу. Снизу катятся спреи и шампуни, Дайн налегает сверху, а Кэйа сжимает кулак, и, с силой, которую позволяет размах, ударяет его под дых. — Отпусти! Дайн горбится и тяжело ухает, но, что главное — разжимает хватку. Кэйа отталкивает его в сторону и отлезает подальше. — Я, блять, сейчас тебя нахер выселю, — обещает он, поднимаясь на ноги. Дайнслейф, впрочем, быстро приходит в себя и, потянувшись, хватает его за икры. — Пусти, пока я тебя не убил! — мир перед глазами переворачивается вместе с потерянным равновесием. — Сука! Да какого хуя они все такие бешеные, ну только ведь наладили контакт, только что решили, что все не так плохо, как могло быть! Дайн закидывает его на плечо и несет в комнату, как охотник добычу. — Помогите! — кричит Кэйа в надежде на то, что кто-то из одноклассников услышит. — Кто-нибудь! — руки колотят по чужой спине до онемения, а Дайнслейф — все такой же козел без переключателя — тащит его к кровати, будто заведенный. — Помогите! Насилуют, спасите! Кто-нибудь! Приземляться на кровать с такого расстояния — вообще не из приятного. Быть припечатанным тушей, по ощущениям в два раза больше себя, — последнее, как он мечтал завершить вечер. Но нет — его сосед решает все за него. — Сука, да что тебя укусило?! — кричит Кэйа, пытаясь ударить еще раз. — Ты же был, блять, самый нормальный, кого я знал! Дайн пропускает пару ударов по лицу, прежде чем ловит его руки, заводит вверх и прижимает к постели. — Помоги мне тебя раздеть, — бормочет он, и Кэйа в ужасе сталкивается с ним взглядом. Вообще никакой. — Дайн, не надо, давай поговорим, — Кэйа пытается достучаться без крика. — Прошу, приди в себя, поговори со мной, давай. А это не Дайн. Что бы это ни было, но у живого существа не может быть такого отсутствующего взгляда, направленного в одну точку. Оно даже не смотрит на него, его глаза расфокусированные, безжизненные. Такие, словно он в своих фантазиях. — Кто-нибудь, помогите! — пробует докричаться он. — Я в последнем номере! Помогите! Сука, нахуй, чтоб тебя за ногу, сердце и жопу, Дайн-Ебаный-Слейф! Взгляд падает на темное окно перед столом. Блять, остается лишь это. — Дайн, — зовет Кэйа, чувствуя вжимающееся в себя тело во всех деталях. То, что выглядит как сосед, перехватывает его руки в одну свою, а второй теперь задирает ему футболку. — Ладно, пусти меня, я сам, — предлагает Кэйа. Никакой реакции. — Слышь, я с тобой пересплю, дай мне самому раздеться! Глаза бегают по ближайшим вещам в поиске чего-то тяжелого. Отстраненная возбужденность мешает сконцентрироваться, забираясь в мозг и ворча о том, как это все хорошо и правильно, но Кэйа сильнее сжимает зубы и держится на ощущении боли от ушибленной скулы. — Давай, я тебе помогу, — просит он, заглядывая Дайну глаза. Драться с ним — не вариант — Кэйа же не Чайльд. Пытаться добежать до выхода можно, но шанс, что в коридоре откроют быстрее, чем его поймают обратно, тоже небольшой. Снять с Дайнслейфа ботинок — вот, что Кэйа пытается для начала. — Ну же, дорогой, — нервно шепчет он, отстраняя Дайна от себя. — Сядем, и я помогу тебе раздеться, хорошо? Дайн внезапно повинуется, поднимая корпус, и тянет его за собой. Кэйа садится, ойкает и вынужденно поднимает руки, когда с него снимают футболку. — Давай, ты тоже, — просит он, обнимая Дайна в попытке дотянуться до его согнутых ног. — Разуем тебя для начала. Дайн, ведет себя так, словно сам себе на уме, — перехватывает его ноги и закидывает себе на торс. Из плюсов — у Кэйи получается дотянуться до обуви самому. — Вот так, — он осторожно стягивает один, благо Дайн не препятствует — лишь слегка отстраняется и расстегивает его ширинку. — Тц-ц. Обними меня, — просит Кэйа, пытаясь поймать момент, чтобы замахнуться. Увесистый ботинок в руке внушает надежду. Ну же, еще немножко. Размах. Бросок. — Блять! Обувь врезается в стену в сантиметрах от такого нужного ему окна. — Давай еще раз, Дайн, давай второй, — нервно приговаривает Кэйа, запрещая себе истерить. До второго ботинка, оставшегося у него на ноге, дотянуться сложнее, потому что Дайн опять пытается стянуть с него штаны. И судя по настойчивости, не остается ничего, кроме позволить ему это сделать. — Ладно, Дайн, ладно, — приговаривает Кэйа, не отрывая взгляда от чужой ноги. — Снимай. Дайн, словно марионетка, начинает его раздевать. Брюки соскальзывают с ног вместе с бельем — он слегка отстраняется, чтобы снять их до конца. Сейчас или некогда. Кэйа тянется по злосчастный ботинок, в момент его стягивает, ощущая, что сам остался абсолютно голым, замахивается в последний раз, тысячу раз молится о том, чтобы тот, кто ему нужен, был там, где он нужен, и бросает обувь в окно. Как же оглушителен звук битого стекла. — Боба! — кричит Кэйа, закрыв уши. — Спаси меня! Когда ничего не происходит, сердце сжимается до крохотного размера. Все такой же зомби в лице соседа тащит его на себя, и Кэйа с ужасом прикидывает, как лучше ударить, чтобы успеть убежать в коридор и найти помощь, прежде чем он догонит. Дайн расстегивает собственный ремень, свободной рукой обнимая Кэйю за торс, и это выглядит как лучший момент, чтобы попытаться сейчас. Три. Два. Один. К икре прикасается что-то холодное… и живое. — Боба! — как много радости вмещают четыре буквы. Дайн вообще не реагирует — продолжает освобождаться от штанов так сосредоточено, словно все нормально. — Позови кого-то, Боба! — просит Кэйа, пытаясь отстраниться. — Он хочет меня изнасиловать, он не в себе, передай тому дядьке, что тебя понимает! Несколько секунд он боится, что Боба присоединится или решит опять наказать его за разбитое стекло. Но хватает Кэйе взвизгнуть от чужого жеста, как его слушают. Десятки длинных щупалец с тихим шорохом начинают выползать из темноты окна, длинными толстыми веревками забираются в комнату и тянутся к Дайну. Они опутывают его концовки, обездвиживают и отстраняют — освобождают Кэйю. И даже больше — он слышит щелчок, когда одно из щупалец обвивает дверную ручку, открывает дверь номера и по стене выползает куда-то наружу. Еще часть щупов забирается в ванную, заинтересованно принюхиваясь в воздухе, словно что-то ищет. — Боба, ты чудо, — устало выдыхает Кэйа, чувствуя, как гудит голова. Все тело пробивает крупная дрожь, а ноги отказываются держать. Свежий воздух, поступающий в комнату, слегка рассеивает аромат Дайнового спрея, пахнущего из ванной на весь номер — ну и ядреная хрень… Сам Дайн, слепо дергающийся в мотках щупалец, теперь кажется совсем невинным. Отсутствующий взгляд, сухие губы, тихое бормотание. Когда Кэйа находит в себе силы встать, за приоткрытой дверью начинают доноситься быстрые шаги. Что-то касается его руки, будто припрашивает двигаться навстречу. — Угу, — бормочет Кэйа, через силу шагая к выходу. Маленькое щупальце, отделяясь от общей массы, обвивает его предплечье, как маленькая змейка. Шаги из коридора почти достигают его комнаты. Раз. Два. Три. Четыре. Ризли вырастает в дверном проеме. — Какого… — мажет взглядом по Кэйе, быстро разглядывает бедлам за его спиной и чуть не отпрыгивает, когда щупальце перепрыгивает на него и зачем-то закрывает нос. — Я понял. Выходи, быстро, — бросает он, влетая внутрь. Кэйа из коридора наблюдает за тем, как Ризли немедля подхватывает опутанного щупальцами Дайна за торс и выводит-выносит из комнаты. — Держи его, Боба, — командует он, захлопывая дверь. Щупальца живой веревкой держатся на его теле, пока Дайн все так же бессмысленно пытается освободиться. Ризли стягивает с плеч свой плащ и бросает Кэйе. — Накинь пока. Щупальце перестает закрывать ему нос, перепрыгивая на Дайна, и сливается с черной массой. — Пойдем, — говорит Ризли, подталкивая пленника в спину. Кэйа кутается в чужую одежду и бездумно шагает следом. Произошедшее медленно оформляется во что-то связное, сердце прекращает колотиться как не в себя. Тело теперь трусит лишь от прохлады, царящей в коридорах. Плитка морозит босые ноги. — Куда мы, Ризли? — Разбираться.