«Помысли, чтец, в какую впал я жуть,
Услышав этой речи звук проклятый;
Я знал, что не найду обратный путь.»
Несколько дней назад. Поместье Кроу
Холод. Бесконечный, пробирающий до костей холод — вот что запомнила Эстер из детства. Именно это чувство, когда никак не можешь согреть продрогшие ноги, всегда было в её воспоминаниях. Она шла по влажной траве, загребая сырость чернотой платья. Медленный шаг неумолимо приближал к могиле, которую так не хотелось видеть. Ведь пока не видишь своими глазами — легко поверить, что это всё сон, сбежать в сотни догадок и предположений, где отец был жив и просто решил обмануть её, наказать или проучить, возможно. Серая плита с красиво выбитыми буквами родного имени растерзала надежду и опустошила остатки души, в которых ещё пыталось жить тепло. А теперь… Холод. Вокруг и внутри — один только холод. Эстер коснулась надгробия и прочла вслух имя отца, чтобы точно убедить себя, что это правда. Он действительно прямо сейчас лежал здесь бездыханным телом под грудой земли на которой она стояла в этот миг. Она не знала, что сказать ему на прощание, какие слова будут достаточными, какие слова он ждал бы от неё сейчас… Хотя, последнее она как раз-таки знала. Никаких сантиментов и слез, лишь сухое признание: да, мертв, да, так случается, нет, это не повод отлынивать от дел и работы. А ей самой хотелось хоть раз сказать ему заветное: я скучала, я люблю тебя, папа. И услышать в ответ тоже самое. Хоть один единственный раз… А теперь она и вовсе не услышит этого никогда. Эстер вдруг поймала себя на мысли, что не видела его настолько давно, что забыла многое из его образа. Даже лицо… Каким именно оно было незадолго до смерти? Сколько морщин прибавилось? Осунулось ли или осталось неизменным? Тадди приезжал к нему гораздо чаще, чем она. А Эстер… была в том доме слишком давно и слишком чужой, чтобы знать, каким он был все эти годы. Или каким мог бы быть. Чувство вины — самоё черное из всех чувств. Оно разъедает медленно и незаметно, оттягивая состояние пустоты, до которого человек убивает сам себя, неизбежно превращаясь в подобие тени. Так и ощущала себя Эстер — подобием. Призраком, бродящим по знакомым улицам, мечущимся в комнате по ночам. Она стояла-стояла-стояла и съедала себя за каждый из тех разов, когда отказывалась ехать домой с братом, когда он звал её, а она — эгоистка, — отмахивалась и прикрывалась несуществующими делами, лишь бы не видеть осуждение и отстраненность в глазах отца, лишь бы не слышать, что она сделала как всегда всего недостаточно. Тучи хмурились, точно как когда она была у надгробия Тадди, но сейчас небо не проливало своих слёз, как и Эстер — не пролила ни единой. Лишь стояла и смотрела, перебирая в голове все ситуации, которые могла бы вбить в себя, чтобы заколотить собственный гроб из вины и сожаления. Вот только на этот раз инквизитора Блэкуотера не было рядом, чтобы забрать её с, о боги, очередной могилы очередного мужчины её семьи и прекратить тот ужас, что творился в её голове. А потому она пробыла там столько, что ноги в какой-то момент не выдержали веса собственного изможденного тела и небо вновь завертелось над её головой прекрасным вихрем с ветром, листьями и облаками, танцующими в едином ритме. И она смотрела на эти движения, лежа на холодной почве, понимая, что ничего не изменится в этом мире, если она просто останется здесь и врастет в эту насыпь. Эстер жалела о том, что так грубо прогнала Ричарда из своей жизни. Ей не стало легче. Совсем нет, скорее наоборот, добавилось ещё вины. И, будь он где-то рядом, она знала, — он бы точно забрал её с той промозглой земли, в которую она впивалась пальцами, пока надгробие родителя высилось и осуждало, как сотни раз это делал при жизни сам отец. Он точно забрал бы. Был бы строг за то, что она лежала вот так неизвестно сколько, наплевав на всё и на себя в первую очередь. Пусть! Пусть ругал бы. Да хоть бы кричал. Но накрыл бы плащом. Пусть бы даже сказал, что его плащ — её саван. Но точно накрыл бы… И на болезненно короткое мгновение стало бы хоть немного теплее… Темная фигура инквизитора пошатнулась, когда колени Эстер коснулись грязной насыпи и сама она повалилась на спину. Он сдержался, оставаясь стоять поодаль — достаточно далеко, чтобы она не заметила его. Первым желанием было сорваться и забрать её с ещё одного кладбища и сразу же увезти так далеко, как только возможно. И лишь память о том, что она не хотела его видеть и понимание, что этим он выдаст себя, заставило самого его слиться с мокрой травой. Перчатки заскрипели, когда он сжал львиную голову на трости, мысленно заставляя Эстер встать и уйти в поместье. Но она продолжала лежать даже когда, наконец, не вытерпев, пошел дождь. И только движения её рук и внезапный громкий крик отчаяния дали понять, что она была в сознании, отчего на душе стало ещё паскуднее. Он тонул в этом дожде, пока она захлебывалась криком и горем, тонул до тех пор, пока воля не вернулась к ведьме и она, обессиленная, не покинула это мрачное место, давая тем самым и ему немое позволение уйти.***
Сейчас. Академия
Эстер бормотала нечто бессвязное, вцепившись в простынь с такой силой, что ещё немного и ткань порвалась бы. Ворон смотрел на её беспокойный сон вот уже полминуты в попытке разобрать этот шепот. — Ричард, прошу тебя… Прошу, сжалься… Молю, не убивай… Уловив знакомое имя, верховный ведьмак быстро подошел к кровати и дотронулся до её плеча, немного встряхнув. — Леди Кроу. — Леди Кроу. Эстер. Она проснулась, привычно громко вбирая в себя воздух. Страх, по пятам преследовавший её в кошмарах вдруг воплотился в неясном силуэте напротив, который держал её. Сердце забилось ещё безумнее и Эстер тут же приподнялась, суетливо отползая к спинке кровати. — Эстер, спокойно. Голос показался знакомым и она быстро и слишком жестко протерла глаза, убирая с них пелену слез, которые вновь омывали лицо без её на то желания. Она ненавидела слезы, считала их бесполезной слабостью, а теперь, когда каждую ночь просыпалась с влагой на щеках, эта ненависть стала импульсивной. Ониксового цвета маска бросила отблеск и осознание, кто был перед ней, заставило разум окоченеть. — Вы?! — она почти что выкрикнула, быстро натягивая на взмокшее тело одеяло. — Я, — спокойно произнес Ворон, — Что за кошмар вам снился, мисс Кроу? Ведьма впала в ступор, силясь понять, что происходит и что верховный ведьмак делает в её комнате посреди ночи, — сейчас ведь правда была ночь или же ещё нет? Все дни и часы смешались в один момент, в одно темное, бесконечное пятно. — Эстер? — Простите… — Не извиняйтесь. Лучше скажите, почему Ричард Блэкуотер снится вам в кошмарном сне? — Если бы я знала… — ведьма опустила поджатые колени, стаскивая и натянутое до подбородка одеяло вниз, — Я постоянно вижу, как он сжигает меня на костре… А теперь ещё и топит… — Он угрожал вам? Ворон сделал шаг, становясь ещё ближе и замечая, как она вновь подтянула одеяло к подбородку. — Нет… Совсем нет… — Эстер задумалась, желая вспомнить хоть один намек на угрозу с его стороны, — Скорее наоборот. Блестящие глаза сфокусировались и поднялись к маске, выжидая. Ворон отвел взгляд, размышляя о том, что именно происходило вокруг её личности и при чем здесь инквизитор. — Простите, но что вы делаете в моей комнате так поздно? Зачем врываетесь посреди ночи? Что-то произошло? — Ещё только вечер, Эстер, — Ворон внимательно изучал её похудевшее лицо, замечая усталость и потерявшие живость глаза, — Довольно поздний, но всё же вечер. — О… Кажется, я не заметила, как уснула… — Я стучался, но вы не открыли. Затем я услышал ваш слабый крик. Так и оказался здесь… Как вы себя чувствуете, Эстер? — Признаться, лучше. Наглая ложь никак не отразилась в её мимике. Она не хотела говорить о том, что каждую ночь её легкие сгорали от страха, что еда всё ещё была на вкус будто могильная земля и о том, как часто она ходила в собор, приобщаясь к противоположной, отнюдь не дружелюбной стороне… — Хорошо. Это радует. Верховный ведьмак отступил, недолго размышляя, всё ещё обдумывая просьбу инквизитора отослать её. — Послушайте, мисс Кроу… Если что-то будет беспокоить вас или кто-то станет вам угрожать, обращайтесь ко мне. Я помогу. Насколько это возможно. Договорились? — Да… Да, конечно. Спасибо. Ворон кивнул своим мыслям, соглашаясь с тем, что отошлет её, если действительно увидит хоть намек на угрозу, о которой говорил Блэкуотер. Ведьмак направился к двери, но остановился, решая перед уходом поделиться выводами из собственного горького опыта. — Однажды кошмары пройдут. Уверяю вас, Эстер. Пройдут, как только вы переживёте все свои эмоции. Ведьма проводила его взглядом, расслабляясь и сильнее закутываясь в одеяло. — Переживу ли? — тихо сказала Эстер в пустоту комнаты, — Или утону в этих кошмарах?***
— Это было чудесной идеей, отец Бартоломью, — ведьма улыбалась, прогуливаясь по саду возле собора, — Здесь и правда красиво. — Я рад, что вы улыбаетесь. Дарио украдкой посмотрел на неё, проводя мысленную параллель с мучениками. Такой сейчас была она — страдающей, безусловно, но сияющей в чистоте своей боли. И эта вымученная улыбка подчеркивала все те испытания, что проходила ведьма. Сама погода потакала её лику сегодня: дождь отступил, а солнце согревало плечи. Эстер крутила в руках пожухлый лист и невольно сравнивала с собой. — Как думаете, Дарио, — она остановилась и повернулась к нему, показывая лист, — Смогу ли и я также, как вся эта природа, однажды вновь воспрять? Её улыбка стала робкой и невинной. Не хотелось даже самой себе признаваться, что она больше не ждала этого обновления. Не жаждала после того, как побывала на могиле отца. Дарио слегка улыбнулся, рассматривая то, как дрожали её суховатые губы. Макияж, которым она пыталась скрыть следы своего горя, совсем не спасал. Ведь не это красит лицо, а живость — естественная и непосредственная, бурлящая, как кровь жизнь делает лицо таким, что в него можно влюбиться. Но в ней этого не было. Больше — нет. И оттого оно иссыхало всё сильнее, будто превращалось в мумию. Даже её платья были не просто чёрными, а трагично-чёрными, смолистыми, с ощущением прикосновения бездны. Ему нравилась эта пустота в её глазах, нравилось то, как в этом всеобъемлющем мраке из-за него и его действий загорался огонёк и как тут же гас, стоило ему только выстроить дистанцию. Был какой-то шарм в том, что границы её страдания словно расширялись в этот момент. И это так влекло, манило любопытство — узнать, можно ли разорвать эти границы совсем, чтобы страдание множилось-множилось-множилось. Дарио улыбнулся сильнее от этих мыслей и аккуратно прикоснулся к её щеке, чувствуя шершавость слегка обветренной кожи там, где слезы касались щек слишком часто. Эстер прикрыла глаза и выдохнула усталость. Казалось, что этим касанием он забрал всю боль на короткую секунду. Будто не было вокруг более ничего, не было ни смертей, ни вины, ни одиночества… Только она и только он. — Ты дитя, Эстер, — мягко сказал святой отец и она нехотя открыла глаза, всё ещё чувствуя его холодное прикосновение, которое не грело, — Дитя Первозданного. Как и все мы. Как и природа… — Я дитя Хаоса, святой отец, — ведьма едва заметно дотронулась до его ладони своими пальцами и виновато улыбнулась, — Разве вы забыли? — Даже если бы хотел, не смог бы, — улыбка по прежнему украшала его лицо, но он убрал руку, будто вспомнив, кто она такая, оставляя после себя осязаемую пустоту, — И тем не менее… Дарио слегка прикоснулся к её спине, увлекая за собой к небольшой скамье и приглашая присесть. Он взял глиняный кувшин, стоявший неподалеку вместе с садовой утварью и расположился рядом: достаточно близко, чтобы она оставалась под его влиянием — касаясь коленом, и на достаточном расстоянии, чтобы держать её на дистанции, с помощью которой он мог управлять ей. Горшок с гулким эхом разбился о каменную дорожку, заставив ведьму задрожать, а Бартоломью буквально упиваться её замешательством и проскользнувшим страхом. То, как легко и беспощадно он уничтожил этот несчастный сосуд напугало её. Точнее, напугал его взгляд в этот момент — бесстрастный, ледяной, жесткий. Святой отец поднял глиняный осколок и одним ловким движением дернул на себя её руку, разворачивая к себе ладонью. Тихий девичий вскрик пошатнул спокойствие сада, когда Бартоломью безжалостно раскроил так легко отданную ему плоть. И кровь яркими каплями полилась на сутану, наполненная ещё не успевшими пролиться слезами и душевными криками каждого из мучительных моментов её жизни. Так ему казалось. Так он представлял. И хотел бы напиться этой крови, чтобы утолить свою безмерную жажду по этой ведьме. Эстер успела лишь шумно вдохнуть, непонятливо смотря на зверя в обличие человека. Наполнившиеся при виде её крови едва сдерживаемой страстью глаза приоткрыли тайну тех страстей, что хранил святой отец под сенью собственного бога. — За что… — хрипло прошептала ведьма, чувствуя, как тряслись от страха руки и как предательски сильно не хотелось сопротивляться каждому пролитому миллилитру жизни из раны. — Взгляни, — Дарио надавил на ладонь, заставляя кровь пойти сильнее и вызывая новую волну беспокойства в оцепеневшей Эстер, — Взгляни, ведьма, дитя Хаоса. Эстер опустила глаза, наблюдая, как его впившиеся в кожу пальцы окрашивались красным. — Пусть Хаос твой родитель, но пока ты полна крови и состоишь из плоти — ты живешь по законам Первозданного на этой обреченной земле. Его голос пылал также, как взгляд — тихо, тайно, смертельно. Эстер разомкнула пересохшие губы, чувствуя, как от боли немела рука. — Это обязывает тебя следовать этим самым законам, чтобы выжить. Бартоломью надавил ещё сильнее всего на секунду и затем достал из потайного кармана свой именной платок. Инициалы изящной вышивкой легли на её похолодевшую ладонь, когда святой отец почти любовно обернул её мягкой тканью, плотно затягивая. — И вместе с тем, это же дает тебе, как и всем нам, способность выживать. Возрождаться, пока внутри течет кровь. Эстер поднесла ладонь к груди, пряча её и нервно наблюдая, как он рассматривал свою руку, украшенную кровавыми ручьями. — Я ответил на твой вопрос? Её затравленный взгляд и тянущееся молчание дали понять, что он допустил оплошность, слишком рано показал ей себя, слишком резко, не вовремя… Привычный гнев окатил жаром внутренности и эмоция проскользнула на точёное лицо всего на секунду, скрылась в едва уловимо поджатых губах и тут же испарилась, заставляя эти же губы стать мягче и протянуться в скупой, но елейной улыбке. Холодная сталь синевы глаз вдруг стала обманчиво мягкой. Дарио прикоснулся к её щеке чистой рукой и ласково погладил, замечая, как участилось её дыхание. Он нарочно медленно опустил взгляд на её губы, задерживая свое внимание и затем вновь взглянул ей в глаза, давая понятный и яркий сигнал. Пытаясь притупить собственную жесткость, маневрируя на грани между обладанием и потерей. Внутренний гнев стучал в висках невыразимо о том, что терять её было недопустимо. Он слегка подался вперед, окончательно завладевая ею, будто заклинателем был здесь он. Ей казалось, что ещё секунда и святой отец коснется её окоченевших губ, почувствует их безжизненность и лёд. Сердце трепетало, путая разум в догадках — от страха ли, или от предвкушения. — Это всего-лишь плоть, Эстер. И я подарил тебе напоминание о том, что ты всё ещё жива. Шепот коснулся её уха, когда Бартоломью едва дотронулся краем улыбки до продрогшей щеки. Поцелуй, которого не было, заставил пылать лицо. Его действия сводили с ума. Протаскивали по всем границам недозволенного и непозволительного. Вынуждали мириться с мыслью, что она хотела растаять в его руках, то ли подогретым маслом, то ли заревом крови. Белоснежный платок напитался алым, рисуя в его голове ещё больше картин, порождавших влечение. Он чувствовал, что справиться с желанием владеть и властвовать ею стало сложнее. Особенно, видя, как она сама жаждала, чтобы он целовал её. Дарио аккуратно приподнял порезанную руку за запястье и ласково погладил, заботливо произнося: — Отправляйтесь в Академию, Эстер, обработайте рану, мы ведь не хотим, чтобы с вами что-то случилось, не так ли? Ведьма попыталась ответить, но из горла вышла лишь хрипота. — И, ради меня, позаботьтесь о себе без помощи магии. Ощутите себя человеком, леди Кроу.***
Эстер шла быстро, петляя по улицам, сотый раз размышляя о том, как позволила случиться тому, что произошло из-за Дарио, почему не использовала магию для защиты, почему не захотела в принципе защищаться. Мысли невесело бились в разуме, придавая шагам суеты, но ещё больше подгоняло ощущение, что за ней следят. Холодные мурашки облепляли спину в точности как это каждый день было во сне. Она ускорилась, озираясь по сторонам. Никого, ни души, а чувствовалось, будто за каждым новым поворотом её ждала смерть. Сердце стучало, потакая безумию в мыслях, которые внушали, что с Дарио наедине было безопаснее, чем на этих улицах, чем с этим ощущением смерти, крадущейся за ней по пятам, прячущейся в переулках. И смерть явилась к ней внезапно, — высоким силуэтом прямо перед лицом, рукой, преградившей путь, голосом, оборвавшим лихорадку биения. Надрывный крик полоснул улицу и запах кожаных перчаток ударил в нос, когда безжалостная рука зажала её рот, подавив крик. — Тише… Туман накрученной тревоги рассеялся, когда до болезненного знакомый голос и привычно обеспокоенный взгляд нашли в ней отклик. Ричард отпустил её, как только почувствовал, что ведьма расслабилась. Эстер смотрела на него, не отрываясь, невыносимо проворачивая мысли одну за одной. Она ведь ждала. Там, на могиле отца. Ждала… Так сожалела, что прогнала. А он вновь был здесь, как ты его ни гони, возвращался — ненужный, неуместный, мечущийся. Хотелось просить прощения за грубость, просить не оставлять, беречь, да делать хоть что-то, как мог делать только он — неловко, тайно, двусмысленно. Но ни единого звука не вышло из её горла. Лишь привычная пустота. — Не хотел напугать… Он выглядел болезненно, будто каждое скованное движение вызывало сложность, лицо было неестественно бледным и уставшим. — Неважно, — голос дрогнул, — Я слишком привыкла тебя бояться… Ты мой ночной кошмар, Ричард Блэкуотер. Инквизитор знал зачем шел за ней, знал, что хотел сказать, знал, что его план для её побега был безупречен и безопасен. Оставалось лишь убедить её в собственной идее. Но эти слова… Эстер совсем не замечала, как буквально в каждую из их встреч втыкала в него свои словесные булавки одну за другой. План рассыпался на сотни песчинок. Ведь для его реализации ему было категорически важно её доверие. Но как можно доверять тому, кого зовешь ночным кошмаром? Ричард опустил глаза, чувствуя безвыходность, от которой хотелось скулить, пытался обрести озарение в узоре брусчатки, да хоть в чем-то. Напитанный кровью платок словно язык пламени обжог его душу опасением и он тут же взял её ладонь и поднял вверх. Эстер в который раз невольно сравнила его со святым отцом. Движения Ричарда были такими же резкими и импульсивными, но в них не таилась та неумолимая жестокость. Прикосновения были нежными и аккуратными, несмотря на то, что злость исказила его лицо. Он держал её так, словно боялся сломать, развязывал платок едва касаясь, страшась причинить ещё больше боли. Знакомые инициалы, пропитанные кровью, сработали как пощечина, вызвали шум в ушах и ещё больше ненависти, которая уже не вмещалась внутри него. Его злые глаза рассматривали серое лицо Эстер, пытаясь понять её. Ричарду не нужно было ничего говорить, чтобы она по его лицу прочла все мысли. Он бросил платок прямо в грязь и ненавистные инициалы утонули в мутной воде и запахе несвежей улицы. — Нет! — Эстер дернулась, но не смогла сдвинуться с места, потому что он всё ещё держал её руку, — Я обещала вернуть… — Уезжай! Злой приказ инквизитора отрезвил её разум и приковал к себе. — Что? Зачем? — Уезжай так далеко, как только можешь. И не возвращайся сюда никогда. — Что такое ты говоришь? — Эстер смутилась и выдернула раненную ладонь из его руки. — Я помогу. Деньги, экипаж, что угодно. Место на корабле будет готово к ночи. Я сделаю так, чтобы никто не узнал, где ты. Только уезжай. Немедленно. Ненависть и злость, с которыми говорил Ричард вдруг задели, обидели, оцарапали по той части теплоты, что она имела к нему в своем сердце. — Неужели настолько я неприятна тебе, что ты даже готов заплатить за то, чтобы я убралась отсюда, Ричард? — прошипела Эстер, — Ненавидишь меня с того самого дня, как узнал, что не дал утонуть ведьме. Эстер шагнула вперед, огибая инквизитора, намереваясь покинуть переулок как можно скорее. Ричард перехватил её, разворачивая к себе, сжимая угольную ткань на плечах и не позволяя уйти вот так. — Глупая! — он огрызнулся, больше на себя, чем на неё, — Ты ввязалась в то, чего не понимаешь, ведьма. — Я всё осознаю, — Эстер уперлась в его грудь ладонями в попытке оттолкнуть, чувствуя, как острая грань знака Первозданного впилась в порез, окропляя его. — Пока ты играешь с ним и думаешь, что сможешь приручить или задобрить чудовище, он уже на шаг впереди тебя. Он уже делает, что хочет, — Ричард перехватил запястье раненной руки и поднес ее ладонь к ее же лицу, — А ты думаешь о каком-то платке. Убиваешься на могилах родных мужчин и скоро ляжешь рядом, также, как несколько дней назад, но уже не сможешь встать! Слезы заполнили глаза против её воли, задушили горло обидой. — Ты был там! — вдруг вырвалось срывающимся хрипом, — Был там! Она уничтожала Ричарда мысленно за то, что он был там и не поднял её с той чертовой могилы. Уничтожала и себя за собственное бессилие, не понимая, почему возлагала эту обязанность на него. Его лицо стало каменным из-за осознания, что только что выдал сам себя. — Был. Думал, ты убьешь себя. Эстер не понимала причину своих слез, но они продолжали щипать обветренные щеки, делая её положение совсем неуместным. Капля крови с ладони капнула на каменную брусчатку, растворяясь в грязи, в которой тонули инициалы, как тонула и её вера в инквизитора, в его способность вытащить её из всех этих мучений. — И убила бы! Хотела! Думала, если бы ты был рядом, помог бы уйти оттуда, выбраться из этих чувств, не оставил бы меня лежать там. Злилась на себя, что нагрубила тебе тогда. Слова потоком лились из неё вместе со слезами и всеми чувствами, которые к инквизитору во многом даже не имели отношения. Ричард слушал её и едва сдерживал собственные. — А ты был там! И оставил меня. Оставил! А теперь требуешь, чтобы я исчезла! Инквизитор не успел осознать собственные действия, но вкус слез на её сухих губах дал убедиться в том, что всё, что касалось Эстер Кроу имело флер непреодолимой горечи, и даже поцелуй с ней был таким. Она сдалась сразу же, сдалась и потерялась — в этих сжигающих объятиях и таком же поцелуе. Ладонь зудела и рану щипало, но она продолжала сжимать его одежду, цепляясь за него, будто бы это могло ей помочь. Этот порыв оборвался также резко, как и начался. Ричард всё ещё держал Эстер в объятиях и смотрел с замешательством, а она замерла, даже не пытаясь разобраться в той путанице, что происходила в её голове. Он вдруг погладил её по волосам с таким тяжелым сожалением во взгляде и ей показалось, что это движение доставляло ему столько боли, что лицо стало ещё бледнее. И тихо, почти безнадежно произнес: — Прошу тебя, покинь город, пока не стало совсем поздно. — Совсем… поздно? — Он не отстанет, не успокоится, пока не овладеет тобой полностью, пока не разрушит тебя всю. Он зверь, Эстер, а ты — не более чем его добыча. Ведьма недоверчиво замотала головой, отрицая услышанное. Не хотелось верить ни в одно из его слов о святом отце. Отрицание коробило истину, о которой где-то глубоко внутри она не просто догадывалась, а знала. — А кто же тогда ты, инквизитор Блэкуотер? Верный пес на страже добра и порядка? Играешь в рыцаря и зачем? Боишься, запятнаю честь вашего Ордена? И без того уже всем мозолю глаза в чертовом соборе? Она толкнула инквизитора в грудь, высвобождаясь из объятий и вновь чувствуя режущий холод и одиночество. Терять то единственное успокоение и подобие смысла, которые она находила в соборе, а точнее в беседах с отцом Бартоломью было сродни собственной смерти — так какая тогда разница? Все, что она говорила Ричарду звучало как бред, но слова не заканчивались, хоть она и понимала, что инквизитор не играл, что беспокоился не об Ордене, а о ней. Понимала и что те чувства, которые вызывал в ней святой отец сигнализировали о том, что он опасен. Но совладать со всем этим было выше её сил, всё это будто бы было больше, чем она сама. И даже, если Ричард был прав... Нет, он не мог быть прав. Он ошибался. Должен ошибаться. Но даже если и нет, она ведь ведьма — сможет постоять за себя, ежели придется. И в голове тут же закрутилось:«Отчего же сегодня не постояла?»
Блэкуотер молчал. Ему нечего было ответить на этот выпад, ведь так он себя и ощущал — псом. Ищейкой на привязи. В этот миг на него обрушилось ощущение того, насколько неразумными и импульсивными были его действия по отношению к этой ведьме и как нелепо они смотрелись, как нелепо выглядел и он сам во всем происходящем. Кто он такой, чтобы хватать её посреди улицы и требовать покинуть город? Кто он такой, чтобы в этом своем безумии целовать её, потерянную и одинокую? Помешанный безумец, преследователь, идиот. — Я не могу уехать. Не хочу. Здесь я хоть кто-то, пойми. А где-то там я никто, я совсем исчезну! — она пятилась и видела, как безысходность заставляла его не находить себе места, — Оставь меня! Оставь! Отвратительное предчувствие беды и накатывающая паника, смешанные с непрекращающейся болью во всем теле после покаяния у Роберто отняли все его силы до последней крупицы. Инквизитор Блэкуотер смотрел, как Эстер спешно убегала из переулка и разум рисовал самые худшие из возможных исходов её упрямства и его глупости и беспомощности. — Я буду ждать тебя около Академии в полночь, ты должна уехать! — последнее, что донеслось Эстер в спину надсадным голосом Ричарда прежде, чем она скрылась в повороте переулка.