Пятый угол

Кадзуха не понимает, что случилось. Он сидит до конца встречи и просто слушает, наблюдает за Сяо, у которого на лице написано, что он готов сорваться и разорвать что-нибудь в клочья, но вместо этого кусает губы, трёт переносицу пальцами и дёргает ногой, елозит на стуле, отклоняется взад-вперёд, суетится. Когда Нахида, уже слишком уставшая для той стрессовой атмосферы, которая воцарилась после выпада Сиканоина, говорит, что встреча окончена, он подрывается и сбегает прежде, чем Каэдэхара успевает его поймать. Синобу на связи громко сморкается, возможно, в футболку Аратаки, потому что его матюки тоже слышно. — Возвращайся домой, надо кое-что обсудить, — и только тогда она отключается. Кадзуха на выходе сталкивается с седым парнем в кардигане и вступает в перепалку, кто кому место не уступил, а потом получает в грудь ладонью, оценивающе смотрит на смятый лист бумаги и упускает момент, когда незнакомец скрывается из виду. «Глаза разуй, тебя обманывают» — выведено аккуратным почерком в записке и от такого заявления вдруг кровь стынет в жилах, а глаза теряются. Он сглатывает так, что душно становится, и рвёт бумагу на части, выкидывает в мусорку в углу коридора, что стоит рядом со шкафом, где литература предназначается для зависимых. Иронично, что раньше все мысли были обращены к таблеткам, которые не давали думать, а сейчас голова неустанно проигрывает сцены недавних событий. Даже сигареты не помогают — воображение рисует Сиканоина снова и снова, губы жжёт от ощущений — мороз съедает их, раскалывает и окрашивает в синий. — Не больше пяти в день, запомни, — раздаётся чужой голос за спиной, когда Кадзуха, перекатываясь с пятки на носок, ждёт автобус на остановке. Стеклянная конструкция слегка дрожит и резонирует с песней ветра, а за прозрачной стенкой стоит Сяо, спрятав руки в карманы тёмно-зелёной куртки, и требовательно так наблюдает. — Не понимаю, — признаётся Кадзуха сразу во всех своих грехах. — Ты о чём? — О сигаретах, — Сяо не спешит обходить остановку и остаётся на месте, обращенный к Каэдэхаре лицом к лицу. Он внимательно следит за проезжающими мимо машинами и озирается по сторонам, словно не хочет, чтобы их в целом заметили вместе. — Почему ты так хорошо знаком с Сиканоином? — спрашивает Кадзуха, на всякий случай вынимая гарнитуру из уха и выключая её совсем. Затем выбрасывает окурок в сторону мусорки, но не попадает — та отскакивает и утопает в сугробе. — Потому что всё никак не выполню задание, — пожимает плечами Сяо и едва заметно ухмыляется. — А у тебя, кажись, получается лучше, чем у меня. — О чём ты? — Каэдэхара понимает, но прикидывается дурачком. Хмурится и надевает капюшон, потому что уши краснеют и холодеют, а щёки горят от морозных укусов. — Одного не пойму, — меняет тему Сяо, — Почему ты хочешь его убить? — и это самый неожиданный вопрос от человека, что приближен к госпоже, от которой подобный приказ и поступил. Кадзуха теряется в пространстве — кружится голова и воздуха не хватает. — Все хотят его убить, — отвечает, а сам еле стоит на ногах. — Кто все? — Сяо говорит так уверенно и даже слегка злобно, обводит языком клыки и лезет в телефон, печатает быстро, смотрит исподлобья. — Кто тебе сказал убить его? — Бэй Доу, — не задумываясь отвечает Каэдэхара и видит изумление на чужом лице. Тот открывает рот, но не говорит, сжимает зубы и хранит молчание, словно только что чуть не сболтнул лишнего. — Твой автобус, — переключает он Кадзуху на то, что происходит за спиной. — Бывай. Из салона звучит женский голос — объявление остановки. Там суетятся люди, потому что началась перепалка за свободное место для инвалидов, пожилых и пассажиров с детьми, а Каэдэхару слегка придавливает закрывающимися дверями. Они с Сяо провожают друг друга глазами, и Кадзухе удаётся заметить, что тот быстро отвечает на звонок и говорит невнятно, так, что по губам получается прочитать только размытое «почему… другое…» Дома Каэдэхару в дверях встречает Аратаки. Он стоит в одних домашних трениках, держит руки на груди — ладони подмышками — и облизывает уголки губ от шоколадной пасты. На плечах татуировками выведены чёрточки, какие обычно рисуют на стенах в тюрьме, кубики пресса можно прощупывать, словно они принадлежат статуе, а длинные белые волосы струятся по груди, скрывая собой проколотые соски. — Где тебя черти носили? Ты что, через Красную речку ехал? — из-за широкой спины выскакивает Синобу — единственный человек во вселенной, который, кажется, даже тоньше, чем Кадзуха, — дальше только анорексия. — Автобус сломался на полпути, поэтому я шёл пешком, — признаётся тот и снимает с себя куртку, кроссовки. Оставляет всё в шкафчике в прихожей, у которого вместо ножек выцветшие книжки, названия которых на корешках уже не прочитать. — Как он выглядел, когда говорил всё это? — Куки нападает на него, как собачка-тяфкалка, но отталкивает Аратаки с дороги, словно танк. Итто балансирует на одной ноге, упирается рукой в стену, где обои отклеиваются по периметру, и громко выдыхает, надувая губы. — Что ты чувствовал? Что вообще случилось? Почему ты не пошёл за ним? — она ругается как мать, которая просто не могла успокоить ребёнка в силу обстоятельств, а потому орёт на отца, что был там, но ничего не сделал. — Он плакал, — тихо отвечает Кадзуха, после чего Итто присвистывает и переглядывается с подругой. — Блять, да как его вытащить оттуда, — шепчет себе под нос Синобу, прикусывает ноготь большого пальца и топает к себе в комнату. Каэдэхара вопросительно смотрит на Аратаки, а тот кивает головой, мол, нужно идти за ней, но сам почему-то топает к себе и запирает дверь, подрубает металл вперемешку с хард-роком. — Я вообще перестал что-либо понимать, ещё и Сяо… — он не успевает договорить, потому что в комнате у Куки внезапно включаются сразу все мониторы и пожирают своим светом каждый угол комнаты, а сама она поворачивается на крутящимся кресле с колёсиками как какой-нибудь босс мафиозной организации из фильмов про супер агентов под прикрытием. — Ты говорил с Сяо? Что он сказал? — она закапывает Кадзуху в вопросах, накидывает и накидывает, а тот мнёт края футболки одной рукой и распутывает красную косичку другой. На голове уже заживает рана, синяки потихоньку сползают, а царапины затягиваются, даже щёки кажутся пухлее, но всё равно тощий. Синобу замечает в нём изменения, как никто другой, потому что видит каждый день. Радуется, хотя самой бы последовать чужому примеру. — Он спросил, почему я хочу убить Сиканоина, — Каэдэхаре кажется, что ещё немного и начнётся допрос. Яркий свет экранов загрузки слепит глаза — щурится. — А ты что ответил? — сейчас она явно плохой коп. Сидит нога на ногу, пальцами сжимает подлокотники и хмурит брови, сверкает фиолетовыми глазами, что уже забыли сами, какого они на самом деле цвета, потому что линзы кажется вросли в сетчатку. — Что это был приказ Бэй Доу, — сглатывает Кадзуха и смотрит сквозь неё на мониторы с кучей папок. Одна из них целиком и полностью посвящена Сиканоину Хэйдзо, и Каэдэхара знает, где она конкретно, смотрит на неё, на иконку с клоуном, и выдыхает. — Ты мне объяснишь, что происходит? — А ты достаточно трезво мыслишь, чтобы воспринимать? — отвечает вопросом на вопрос Синобу и разворачивается к компьютеру. Она быстро включает систему отслеживания — куча камер со всего города, но всё равно не все, что есть. Приложение отслеживает Сиканоина по чертам лица и оповещает, когда замечает его. — Хотя ты подчиняешься Бэй Доу, поэтому сейчас тебе рано, — она параллельно пьёт вчерашний остывший чай из кружки с покемонами и печатает код на странице с чёрным фоном. Каэдэхара знает, что это шифр, которым она с кем-то общается, но распознать хотя бы слово не может в силу того, что не научен. Стоит сзади в дверях и виновато так смотрит на спинку чужого кресла, совсем сбитый с толку. В нём нет желания кричать, выбивать правду силой или скандалить — информации, что тупо не коннектится друг с другом, предостаточно для него. Факты накладываются, искажаются и становятся фарсом, в который просто невозможно верить, но Кадзуха послушно ждёт, когда к нему придут, чтобы всё объяснить, чтобы сложить два и два и получить четыре. — Пообещай мне, что при следующей встрече ты его вырубишь любым способом и притащишь сюда. Убить его мы всегда успеем, — внезапно говорит она, переключаясь на вкладку с сериалом, который сейчас смотрит. Каэдэхара молча кивает, словно она его видит. А так и есть на самом деле: на одном из мониторов у самого края всегда висит окошко камеры слежения за её собственной комнатой: нужно всегда знать, что происходит у тебя за спиной. — Подожди ещё немного, — просит она шепотом. — Скоро всё встанет на свои места, — в голосе читается просьба о прощении, желание высказаться здесь и сейчас, но Кадзуха понимает, что его прошлые заслуги говорят о нём не самые лестные вещи. Он отказался от таблеток не так давно — кошмары стали спутниками его жизни, хотя галлюцинации почти не кроют, разве что в темноте попадаются на периферию зрения, но исчезают сразу же, как только он акцентирует внимание на пустом месте. Его тараканы в голове вечно включают ему шок-контент — осознание всяких вещей, которые до того были совсем непонятны. И сколько бы он не давил в себе попытки прошлого протиснуться сквозь стены спокойствия, которые ему строит изо дня в день Итто, когда жарит блинчики, закупается газировкой и играет с ним в видеоигры, воспоминания всё равно настигают по ночам, когда он один сидит на кухне и курит в открытую форточку, наблюдая за безмятежностью двора-колодца, внутри которого светит одинокий фонарь. Вопросы о смысле жизни бренной забегают в его голову без стука, устраивают хаос и не убирают за собой. Вместо них этим занимается Сиканоин Хэйдзо, воспоминания о котором становятся всё ярче с каждым днём. Большая часть событий той недели потеряна навсегда — испарились ощущения, улетучились эмоции, но вместе с ними, к счастью, пропала боль. Она перекочевала в мышцы запястий, которые вдруг стало сводить судорогой в тот момент, когда он берётся за нож или пистолет. Каэдэхара уходит на кухню, где всё ещё пахнет шоколадным тортом, что теперь покоится в холодильнике. Магниты на дверце отсылают к другим странам, которые Итто и Синобу хотят посетить однажды, когда у первого закончится подписка о невыезде в связи с судимостью, а вторая найдёт в себе силы сходить и сделать загранник. На столе с кружевной скатертью, под который косит когда-то суровая швейная машинка, стоит ваза с фруктами, что гниют раньше, чем попадают кому-то в рот, и конфетами, которые оба выбирают из мешков со всякими разными сладостями. Там же сухоцветы, крошки от бутербродов и забытая карточка из Манчкина. Кадзуха занимает свою табуретку с ободранной когтями сидушкой, от которой всё ещё не отцепилась шерсть котёнка, который тут когда-то жил. Упирается локтями в столешницу, закрывает глаза ладонями и выдыхает шумно, вслушиваясь в бит музыки за стенкой. Свет не горит даже в коридоре — сложно сосредоточиться, сложно не потеряться в мыслях. Он хочет убить Сиканоина, потому что так ему сказали, потому что дали приказ, потому что Венти сказал, что так нужно — вспышка осознания мелькает на горизонте событий пред глазами, в которых уже мерцают вселенные. Моменты из памяти накладываются друг на друга пазлами и рисуют картину, в которой он сидит в оранжереи местной церкви, сидит в объятиях святого отца, за спиной которого стоит Моракс. Кадзуха обсуждает своё задание с преподобным, видит крылья за его спиной, потому что тот дал ему что-то намного тяжелее седативных — тогда в голове селится чёткая и ясная мысль, что убить Хэйдзо не просто задание, а смысл жизни. Каэдэхара вытирает слёзы с щёк, стискивает зубы и смотрит по сторонам, выискивая в темноте предметы мебели, но комната плывёт из-за влажности глаз, сливается в одно чёрное пятно. — Надо сказать Синобу, — говорит он сам с собой. — Надо сказать про церковь, — встаёт с места и обходит по периметру кухню, смежную с гостиной, где стоит диван, на котором он спит. — Я ведь ходил в церковь. Медленно почти доползает до комнаты Куки, но та сталкивается с ним в дверях, хватает за ворот футболки и почти кричит на ухо, отчего раковину оглушает звон, схожий с колоколами над храмом святого Барбатоса: — Он вышел из публичного дома, с ним что-то не так! — она тащит Каэдэхару за собой, как тряпичную куклу — откуда в ней столько силы? Тыкает пальцем в монитор, на котором открыто несколько камер слежения. На чёрно-белых кадрах видно Хэйдзо, который иногда сам на себя не похож — сутулый, лицо тёмное, чем-то запачканное, плетётся иногда оступаясь и заваливаясь в сугробы, а в руке у него стеклянная бутылка, жидкость в которой медленно, но верно перебирается в желудок. — Его надо забрать, — напирает Синобу. Сиканоин в кадре идёт про проспекту в сторону местного бара, где алкоголь продаётся круглые сутки, откуда музыка разносится по переулкам и добивает до соседних кварталов, где пьяные подростки всё время удобряют землю, бордюры и дороги, а таксисты не мелькают и за километр. — Там Доля ангелов, он туда идёт? — она сама сомневается в своих показаниях, поэтому они хранят молчание, наблюдая за неспешными шагами человека на экране. — Он пьяный? — не верит Каэдэхара, упираясь руками в компьюторный стол, лакированный и жутко крепкий. Недавняя тема для сложного разговора выветривается из головы, глаза бегают от одной камеры к другой, и сердце в груди замирает, когда Сиканоин действительно проваливается в объятия вышибалы на пороге бара. — Одни проблемы, сплошные проблемы, — переживает Синобу, зарываясь пальцами в свои сальные зелёные волосы, что у корней уже давно другого цветы. — Дуй туда, забери его, там же сейчас пасутся эти головорезы, — она паникует, мечется из стороны в сторону, а Кадзуха слегка не вдупляет. — Так если его убьют, задание будет выполнено, — обнаруживает он правильное русло, но успевает уклониться от подзатыльника. — Дурень, я же сказала, что его надо притащить сюда живым, это приказ Ху Тао, ты вообще обещание дал! — она перекрикивает даже музыку из комнаты Аратаки, что вдруг затихает, но дверь в его комнату не открывается. — Хорошо, хорошо! — просит пощады Кадзуха, выставив руки перед собой. — Но нож возьми, возможно придётся воспользоваться, — переходит она на шепот, потому что при Итто подобные темы обсуждать, как оказалось, вообще не стоит. Он сразу напрягается, хмурится и становится больше похож на демона из страшных сказок, которого лучше не злить. — Я понял…

——— xxx ———

Каэдэхара заходит в бар со служебного входа, чуть ли не прикидываясь мусорным мешком. На нём черная толстовка — куртку оставил у двери — тёмные штаны под камуфляж, чёрный баф, закрывающий рот и нос, а капюшон скрывает волосы и лоб, оставляя открытыми только глаза. Тяжелые рабочие берцы, казалось бы, утяжеляют шаг, но не в случае Кадзухи, что может легко ходить даже в скафандре. Он перепрыгивает барную стойку, не задевая бутылки с ликерами и сиропами, встречается глазами только с Дилюком — директором заведения, с которым они молча здороваются примерно месяца четыре просто потому, что Каэдэхара уже ловил свою жертву в этом месте. Если бы та потасовка закончилась плохо для кого-либо, кроме нужного парня, Рагнвиндр стёр бы с лица земли всю контору, отвечающую за поведение Кадзухи, но тот работает чисто, а потому Дилюк лишь приподнимает хайбол с виноградным соком на уровень глаз, приветствуя старого знакомого. Танцпол забит телами, что извиваются в такт громкой музыке, басы долбят по ушам настолько, что Синобу, следящая за происходящим лишь благодаря гарнитуре, снимает наушники. Она старается что-то говорить в микрофон, но Каэдэхара не может её слышать, поэтому выключает передатчик — слишком громко, невероятно — это сбивает с толку. Кадзуха не видит цели, но препятствий для поисков тоже, а потому снимает с лица баф, чтобы дышать хоть чуть-чуть — кислород в зале заменяет перегар, запах пота и табака — последнее для него уже привычно, но вот первые два заставляют кривиться и ценить каждый вдох, лишённый подобного амбре. Капюшон со временем тоже отпадает назад — на него никто не смотрит, камер вообще нет в заведении, потому что это противоречит политике компании Дилюка, который знает, что любой недалёкий хаккер обязательно взломает сеть и насобирает компромата на гостей, а ему это не нужно. Каэдэхара пытается сосредоточиться в этом царстве красок — цветастые лучи поджигают танцпол со всех сторон, мигают в темноте, превращая помещение в ад эпилептиков. Диско-шар над головой делает только хуже — всё вокруг служит катализатором для адреналина, что постепенно заменяет кровь в организме, заставляет сердце биться так бешено, что ему бы не помешал укол. Кадзуха давится комом подступающей тошноты, когда его с двух сторон облепляют грудастые девчонки под градусом, превышающим температуру человеческого тела. Он буквально вырывается из их объятий, оборачивается, чтобы извиниться хотя бы губами, и теряется, когда они начинают целоваться друг с другом настолько страстно, что пора вешать ограничение по возрасту. Каэдэхара ходит кругами, возвращается к барной стойке. Дилюк молча предлагает ему выпить, жестами, а тот качает головой, давая чётко понять, что он на задании — поднимает край толстовки, обнажая рукоятку ножа. Рагнвиндр кивает понимающе и окликает диджея. Тот переключает светомузыку на что-то более спокойное и организовывает всеобщий медляк, в котором беспорядочная масса тел вдруг начинает слипаться в парочки. Кадзуха снова проникает в этот омут, который черти уже единогласно провозгласили своим царством. Обходит танцующих, лапающих друг друга незнакомцев с той же выдержкой, с которой обычно пробираются сквозь сигнализацию в самом охраняемом здании города. На фоне включается песня «Дофамин» — диджей оглашает название, и толпа начинает ликовать — бит у неё знакомый, слова понятные. Кадзуха не понимает, в какой момент губы начинают сами проговаривать слова, и под одну из строчек — «найди на шее две точки» — он находит эти родинки под нижними веками. Хэйдзо танцует в самой гуще, задевает размашистыми движениями других людей. Футболка спущена с плеча, покрытого синяками и ожогами, штаны развязаны, а обуви вовсе нет. В руках бокал с коктейлем и, судя по стеклу в зелёных глазах, далеко не первый. Кадзуха следит за ним взглядом, принюхивается к шлейфу чужих духов, обходит со стороны, в надежде подобраться со спины и достаёт нож, перехватывает его удобно и сливается с толпой. Почти не дышит — взгляд бегает от лица Сиканоина, который передаёт пустой бокал кому-то, к разбитому гематомами плечу, в голове рождается вопрос, но его перебивает бит музыки, от которой не удастся избавиться ещё минимум дня два. Он делает уверенные шаги, задерживает дыхание и в тот момент, когда музыка вот-вот станет протяжной и медленной, замирает у тела, перекатывающегося с пятки на носок. Хэйдзо стоит спиной к нему и не обращает внимания, но перестаёт качаться из стороны в сторону, когда Кадзуха упирается кончиком лезвия ему в шею. «Но ты опять меня нашёл» — звучат слова песни. Мелодия становится медленной донельзя, а голос исполнительницы кажется схож скорее с церковным хором, чем с треком, звучащим в баре для отбросов. Сердце пропускает удар, Каэдэхара считает до трёх — видит, что Хэйдзо сжимает кулаки, — и замахивается, чтобы нанести точный удар, но… Сиканоин резко оборачивается, пронизывая чудовищным взглядом насквозь, врезается в Кадзуху всем телом и затягивает в беспамятство развязным поцелуем. Нож теряется под ногами, руки дрожат, ноги прирастают к полу, а внутри становится безумно жарко, потому что чужой язык захватывает свободное пространство его рта, толкается глубже и глубже — запах алкоголя, пухлые, влажные губы сводят с ума, сжигают мосты осознанности и уводят в мир, про который никто никогда не рассказывал. Хэйдзо впивается в него, как в сосуд с источником бессмертия, зарывается сразу обеими руками в его белые волосы и не даёт отстраниться, а Кадзуха не может пошевелиться — одурманенный. Его язык идёт навстречу чужому просто из-за того, что его вечно толкают, губы горят, а щёки впервые настолько красные, что даже уши с ними сливаются. Невозможно понять, в какой момент пальцы Сиканоина обезоруживают его: запасной нож и лезвия в карманах тоже оказываются на полу. Хэйдзо держит глаза открытыми, целуется жадно, кусается и не отпускает. Смотрит в душу, что отражается страхом в алых глазах, и улыбается хитро. Он не сомневается в себе, кладёт чужие руки себе на задницу и заставляет сжать, а сам кряхтит, потому что больно. Кадзуха поддаётся вообще всему, в голове трясётся мир под музыку — он отвечает на этот поцелуй с неловкостью школьника и позволяет чужому телу вторгаться в личное пространство настолько пошло и рьяно. Хэйдзо держит его за щёку, гладит кожу, целует губы, затем подбородок и шею. Хэйдзо спускается укусами ниже, каждый из них зализывает влажным языком и слегка дрожит, словно ему холодно. Хэйдзо легко справляется со шнуровкой чужих штанов и прямо на танцполе заставляет Кадзуху пожалеть о том, что он вообще выперся на ночь глядя из дома. Влажный язык, что совсем недавно был у него во рту, теперь ласкает то, до чего Каэдэхара сам предпочитал лишний раз не дотрагиваться, а естество предательски подаётся навстречу, пальцы зарываются в чужие бордовые волосы и собирают их в тугой хвост, давят на затылок, пока алые глаза смотрят в зелёные и ищут там хоть каплю стыда. Сиканоин не стесняется показывать себя чужим глазам, не боится случайных прикосновений, он не разрывает зрительного контакта, заставляя Кадзуху смотреть и восхищаться собой, наслаждается его смущением, видом приоткрытых губ, пропускающих мимо себя короткие вдохи и едва уловимые стоны. Он облизывается, проходится языком по уздечке и лишь тихонько прикусывает головку. Тогда Каэдэхара вдыхает слишком громко — сердце в груди заходится как скаковая, что вот-вот пересечёт финишную прямую, побив новый мировой рекорд. Хэйдзо берёт в рот полностью и блаженно закрывает глаза, когда его кадык двигается сверху вниз и обратно — глотает не задумываясь, прячет чужое возбуждение обратно в штаны и поднимается с колен, облизывая кончиком языка края губ. — Ты… — выдыхает Кадзуха, но сказать ничего точно не сможет. Сиканоин напирает на него волной собственных желаний и уводит в сторону с танцпола, туда, где люди стоят в очередях, — но у него есть ключ от служебки. Он заталкивает Каэдэхару в тесное помещение, запирается и не включает свет. Кадзуха врезается спиной в стену, старается как можно быстрее привыкнуть к темноте, но снова оказывается в объятиях теперь не просто горячего поцелуя, а солоноватого и вязкого. Хэйдзо поднимает его руки над головой и стягивает толстовку с торса, припадает пальцами к тощей груди, очерчивает ключицы, считает рёбра ногтями, скользит подушечками по всё ещё существующим кубикам пресса и спускает с Кадзухи штаны так ловко, словно это фокус искусного маэстро. Каэдэхара чувствует температуру чужой голой кожи, цепляется пальцами за плечи и слышит чужое шипение. Находит края открытых ран, прощупывает каждую из них, спускаясь вниз к ладоням — берёт Хэйдзо за руки и подаётся вперёд, чтобы снова слиться в поцелуе. Его прижимают к стене всем телом, его садят на пол, настолько ледяной на контрасте с чужой разгоряченностью, что Кадзуха на мгновение трезвеет, считает секунды и вылетает обратно в объятия музыки, которая давит на стены подсобки со всех сторон, когда чувствует, насколько же может быть приятным человек внутри. Хэйдзо дышит ему в грудь очень громко и тяжело, не позволяет касаться себя и держит его руки над головой, с силой прижимает к холодной стене. Он двигается сам, как ему нужно, стонет и скулит от боли, целуется уже рвано и задыхается в этом. Теряется рассудок, а Кадзуха ждёт и жмёт челюсти друг к другу, когда это возможно, потому что хорошо, потому что подобные ощущения для него лучше, чем таблетки, на которых он сидел, круче сигарет с кнопками и приятнее даже тех прикосновений, которые оставлял Хэйдзо на его голове, когда гладил по волосам. Сиканоин жмётся к лицу Каэдэхары влажными от слёз щеками, кусает губы, облизывает солёную от пота шею и упирается лбом в плечо, продолжая двигаться, как ему это угодно — дрожит всем телом, не может подняться снова, выдыхает и старается, но сдаёт позиции. — Сделай это для меня, — просит Хэйдзо и приближается к Кадзухе настолько, что тот чувствует, как дрожат его ресницы. Коротко целует опухшие губы, ещё раз. — Я не слишком в этом хорош, — отвечает ему Каэдэхара, а тот качает головой. — Как умеешь, плевать, просто обнимай и продолжай, — задыхается, захлебывается в слезах, отпускает чужие запястья и вздрагивает, когда Кадзуха меняет положение их тел, опуская того на холодный пол, покрытый шершавой плиткой. Он находит свою толстовку, чужую футболку рядом и подкладывает их под спину Сиканоина, а из штанов делает подушку. Целует Хэйдзо в нос и входит в него резко, а тот обвивает ногами его бёдра и постанывает на ухо, перебивая музыку и затмевая собой всё, что можно. Каэдэхара не умеет, правда, не знает, как правильно, а потому старается делать всё медленно, осторожно, считает удары сердца в груди напротив, целует веки Сиканоина, целует его скулы и прикусывает мочку, едва ли касается губами шеи, ключиц, проходится языком по ранам, хранящим в себе металлический вкус, и толкается внутрь, чувствуя нечто не совсем приятное, но безбашенное, потому что так тесно, горячо и странно. Хэйдзо обнимает его двумя руками и царапает лопатки, плечи — плачет и отвечает на поцелуи, позволяет Кадзухе взять себя за руку и стонет от каждого неуверенного движения, потому что его так научили, — но тает, как мороженое, от чужой нежности, настолько непривычной, что обжигает. Каэдэхара не собирается заканчивать, ускоряться и доводить напряжение до разрядки, но успокаивает объятиями и поцелуями, трётся о чужую кожу ласковым котом, что хочет взбодрить хозяина, и слушает, как чужое сердце постепенно затихает и уже не пытается сломать грудную клетку. Хэйдзо закрывает глаза, отдаваясь этим приятным прикосновениям, замирает вместе с Кадзухой, что больше не двигается внутри, а исследует его избитое тело снаружи. Перестаёт стонать и тихонько дышит в чужие губы, пахнущие вишнёвыми сигаретами, а после теряется в реальности и позволяет себе устать от происходящего, забыться и оставить ответственность на бледных плечах, краснеющих от смущения.